Когда движение в «Ат-Таме» замерло и большие затуманенные глаза Раннинга закрылись, а голова опустилась, показав сероватые ткани мозга под снятым куполом черепа, задвигалась прежде неподвижная лаборатория. Выносили записывающие устройства – передать на лингвистический и прочие анализы, меняли растворы в системе жизнеобеспечения, настраивали лампы и сцеживали из колбы отработанную жидкость, тут же заменяя свежими реактивами.

Держать Раннинга такой старой серии было сложно – его тело требовало изысков, каких теперь и в музеях не всегда найдешь. Ради поддержания его жизни выкапывали из давно опечатанных бункеров первые образцы химических составов, а из давно списанных «Прыгунов» – биотическую лимфу и кровь. Эти скудные запасы стремительно таяли, но и рассказ Раннинга подходил к концу.

Андрею заниматься в зашевелившейся лаборатории было особо нечем. Он просто сохранил данные электрокардиограммы и энцефалограммы в легковесный файл в памяти общего компьютера и подошел к колбе поближе – рассмотреть повнимательнее.

С ума пусть сходят другие – озадаченный упомянутыми велициевыми сонмами биофизик Фред, куратор расследования биоинженер Анечка, убитая новостью о том, что Игроки создали себе религию, взяв за основу названия оборудования…

Андрею не из-за чего было сходить с ума. Он просто следил за тем, чтобы сердце Раннинга не остановилось прежде времени.

– Бедный, – сказала Анечка, тоже подходя к колбе и глядя вверх, на осунувшееся бледное лицо Раннинга. – Зачем его ампутировали? Коновалы…

– Молчал, наверное, – предположил Андрей. – Он и сейчас молчит, по сути-то… Из его рассказа мало что выжмешь.

– Выжмем, – пообещал длинный тощий лингвист, имени которого никто не знал. – Повторяющиеся структуры… Наверняка он держит код в памяти, и это где-нибудь да вылезет наружу.

– Быстрее бы, – вздохнула Анечка, нервно щипая рукава своего белого халатика. – Мучается же. Слава Аттаму, они сейчас совершенно другие, – она подмигнула Андрею. – Правильно переняла?

– Да, – ответил Андрей, думая о другом.

Раннинг, изуродованный, запакованный в эту раритетную колбу, маленький, почти безжизненный Раннинг хранил свою тайну упорно, как хранил ее три сотни лет назад. Он был непобедим – и Андрей чувствовал, что время просто утекает сквозь пальцы и никогда никому не добраться до последней во Вселенной колонии тетракла, не изучить таинственную землю Кремани, не распотрошить месторождения драгоценных камней в устье Желтой реки, где обитал брошенный «Добрый»… Пять миров захлопнул Раннинг, пять полных ресурсов миров закрыты на ключ его непробиваемым упорством.

С ним возились еще после закрытия памятного сезона на поле Последней Анестезии, за неимением лучшего пытали и кромсали так и сяк… А потом просто засунули на полку, потому что – бесполезно…

– Интересно, что ему снится? – спросила Анечка, заметив судорожное подергивание опущенных рук.

– Наверное, он снова бегает, – ответил Андрей и отошел от колбы.

Пройдя дезинфекцию в синем отсеке, он миновал длинные коридоры, посторонившись раз, когда мимо прошествовала колонна новой серии Лайнменов – сосредоточенных, тяжелых из-за впаянного в живую плоть навесного оборудования и совершенно безучастных из-за особой структуры изрядно подправленного мозга.

За Лайнменами семенил куратор, на ходу что-то черкая по световому экрану блокнота.

На улице было непривычно тепло. Андрей закатал рукава летнего свитера и купил стаканчик ванильного мороженого у катящей мимо круглой тележки. У входа в тенистый парк, выращенный пару дней назад, он купил еще и газету – хотя и знал наверняка, что ничего нового в ней не окажется.

Так и было – прежние истерики на тему истощения интеллектуального ресурса и почему правительство до сих пор не открыло тайну месторождения последней колонии тетракла. Слышали звон, называется. Месторождение им подавай.

Раз такие умные – идите и сами пытайте этого несчастного Раннинга…

Андрей поморщился. От мороженого заныли зубы. Потрогав языком их гладкую поверхность, подумал – к врачу бы… И тут вспомнил, что сам врач.

Как врач Андрей понимал, что Раннинг и не человек-то, по большому счету. Да, боль чувствует, но боль чувствуют и полные биоты: электричеством пробьешь – корчатся, стонут. Но это ничего не значит, просто реакция живой плоти, никак с человечностью не связанная.

Костюченко вскинулся, тарабанит доклад на тему психологических особенностей Игроков того поколения. Воодушевился. Нужно его остановить, пока не поздно, не дай бог, общественность прознает… Не дай Аттам.

Растаявшее липкое мороженое Андрей выбросил. Все равно никакого вкуса, только боль.

Добыть бы Квоттербека той серии… Неужели нигде в запасниках не сохранились? Вдруг ему бы рассказал?

Да нет… не расскажет. Он своего Квоттербека отличит от сотни других – это точно. Подлог тут не сработает.

Не я должен об этом заботиться, подумал Андрей, поднимаясь с шелковистой травы, покрывающей пологий склон. Пусть лингвисты копаются. Мое дело – мозг. Последняя возможность – вдруг сумеем расшифровать память клеток?

При мысли о том, что придется выдвигать из распиленного черепа Раннинга мокрые от раствора полушария, снова заныли зубы.

Андрей, сказал себе он, хватит. О работе нужно думать на работе.

Он попытался думать о другом. Бродил по улицам, отмечая каждую складку дорожного покрытия, поднимал голову и щурился на солнце, и дошло до того, что к вечеру ощущал себя Раннингом.

Перед закатом он завернул в крошечный тропический бар и выпил бокал холодного белого вина, разложив перед собой пластинку «Линии». «Линия», повинуясь запросам, услужливо выбрасывала на экран старые фото. Вот знаменитый «Прыгун», одна из самых серьезных боевых машин того времени. Человек, стоящий рядом, не доходит «Прыгуну» даже до коленного сгиба. Вот «Добрый» – увалень-спасатель, а рядом – короб с оборудованием. Одеяло, сигнальные ракетницы, аптечка…

Это – свалка старых машин. Скинули, как всегда, на поля, населенные примитивными формами жизни.

Тетракл. Словно торчмя поставленный патрон. Как его описывал Раннинг? Черенки…

Тонны три тетракла – и цивилизация выйдет на новый виток, снабженная новыми идеями и смелыми теориями. Не будет тетракла – все угаснет. У человеческого мозга есть предел изобретательности, и он достигнут.

А это – Монастырщина. Сюда сбрасывали бракованных Игроков. Тогда они еще годились на донорство органов. Сейчас не актуально, да и брака уже давно не появлялось.

Бордели. Черная страничка в истории науки. Сфабрикованные в колбах «Эба» красотки, глупые и готовые на все по причине гипертрофированного инстинкта продолжения рода. Стерильные, естественно.

Обратный ход – мужские модели со старательно придушенным половым инстинктом. Чтобы не разбежались по линиям в поисках баб вместо того, чтобы открывать переходы и вешать замки на пройденные миры.

Никто не отслеживал, но, видимо, Игроки с опытом самостоятельно разбирались в межполовых вопросах. Примером может служить Квоттербек Раннинга. Он явно знал все, что положено обычному человеку, просто не ударялся во все тяжкие, контролировал себя, что ли… Интересно… Может, с течением времени их организм избавлялся от заглушек?

Андрей заказал еще вина, попросив не охлаждать.

Протянул пальцами по экрану. Квоттербек именной серии лейтенанта Марка Теннисона Андрей выбрал изображение по признаку генетической маркировки, ввел даты и координаты. Ему хотелось увидеть именно того Квоттербека – того самого, а не идентичного с ним Лайнмена или Тайтэнда.

«Линия» выставила около полусотни фотографий, объединив их под общим названием «Квоттербек имени Марка Т.».

Генетический маркер не совпал ни с одним из них.

Андрей добавил информации – «поле Последней Анестезии».

Нет совпадений.

– Да что же ты такое был? – вслух спросил Андрей и всмотрелся в многочисленные копии погибшего в освободительной войне лейтенанта.

Темные глаза в длинных черных ресницах, высокие скулы, губы – белый шрам…

После второго бокала Андрей принялся искать прототип Раннинга и нашел через десять минут поисков – двадцатилетний мальчишка, сын одного из воротил корпорации «Ат-Там». Странная прихоть… наштамповать полсотни копий своего погибшего сына и отправить их умирать. Вот почему фиолетовые волосы – сынок увлекался культурой Айя, отсюда и яркая покраска.

На фото – мальчишеское открытое лицо и улыбка, от которой по обеим сторонам рта – теплые неглубокие ямочки. Глаза лучистые, яркие. Ровная полоска белых зубов, дерзкий ежик коротких волос и кожа цвета топленого молока.

У Раннинга в колбе глаза потемневшие, измученные, и улыбаться его не заставишь, но сходство поразительное.

Наверное, когда-то он все-таки улыбался, с мучительным чувством несоответствия реальности подумал Андрей, отлистал несколько страниц назад и пустил на печать фото – в высоких шнурованных ботинках, с солнечными бликами на ремнях и застежках рюкзака, на фоне волнами замершей высокой травы – лейтенант Марк Теннисон.

Фото он свернул вчетверо и сунул в карман. Странная мысль пришла в голову, но почему бы не проверить?

Для проверки идеи пришлось нарушить фазу сна. В дневное время никто не позволил бы Андрею заниматься подобными вещами, но пропускному пункту он оставил информацию о том, что получил тревожный сигнал о состоянии Раннинга, и пункт ему поверил, доверяясь безупречной репутации врача, хотя полез проверять показания. За время фазы сна обнаружились два грозных падения пульса, и пункт охотно согласился с мыслью, что это опасно. Андрея самого встревожили такие показатели – это был первый переход Раннинга в сон, и он ему явно дорого обходился. Организм стремился незаметно умереть, и неизвестно, что еще держало Раннинга на этом свете.

Полное освещение Андрей задействовать не стал. Включил несколько необходимых ламп, подкрутил подачи драгоценных реактивов, прекрасно осознавая, что этим сокращает и без того короткую жизнь.

Колба засветилась изнутри мягким голубоватым светом. Несколько минут Раннинг просыпался – тревожно и мучительно, в волнах судорог.

Его тело побелело от напряжения, неровно сформированные культи подергивались. Он открыл глаза – поначалу бессознательные, тоже почти белые, но сориентировался быстро и вопросительно наклонил голову, потянув шлейф упакованных в пластик трубок.

– Послушай, – сказал Андрей, не зная, с чего начать. – Послушай… Я врач. Я занимаюсь тобой и твоей историей. Я нашел вот это…

Неловкими пальцами он развернул лист и показал Раннингу.

Тот покачал головой – ослабевшее зрение не позволяло ему рассмотреть изображение сквозь колыхающуюся жидкость и колбу.

Тогда Андрей вывел изображение на гигантский экран монитора, висевший напротив.

Раннинг смотрел на экран с выражением вежливой внимательности, но приборы зафиксировали всю поднявшуюся в нем бурю – страшные изменения, присущие шоковому состоянию.

Андрей положил руку на пульт и незаметным движением добавил несколько кубов успокоительного. Если бы не электронное наблюдение, он никогда бы не догадался о том, насколько важен был для Раннинга этот момент.

– Это не он, – несколько секунд спустя сказал Раннинг.

Его слова старательно продублировались динамиком.

– Я не нашел твоего Квоттербека, – признался Андрей. – А это – вообще прототип той серии. Мне в голову пришла безумная мысль, что, может, прототип сам затесался в ряды Игроков… и потому его нет в картотеке Квоттербеков.

Раннинг медленно отвел взгляд от экрана и задумчиво посмотрел на Андрея.

– Ты подумал, что таким мог быть только настоящий человек?

– Нет, – решительно отказался Андрей. – Я так не думал. Я просто не нашел его в картотеке.

Раннинг все так же задумчиво рассматривал Андрея, и под этим пристальным взглядом Андрей, чувствуя невыносимую жажду, плеснул в стакан ледяной минеральной воды из блестящего крана, выпил и поморщился.

– Зубы, – пояснил он. – Вечно забываю.

Было странно жаловаться на зубную боль полуживой модели со вскрытым черепом и ампутированными ногами, но Андрей почему-то ощущал, что Раннинг воспримет это правильно.

– Игры еще существуют? – спросил Раннинг.

– Не совсем Игры. Соревновательный элемент мы убрали – он стал не нужен. Нынешние ребята сильно от вас отличаются… Им не нужна мотивация. Ты же знаешь, в чем был смысл ваших Матчей?

– Знаю.

– Вам нужна была мотивация. Вашу самостоятельность тогда блокировать не умели. Приходилось направлять ее в нужное русло. Мужскую особь проще всего мотивировать соревнованием, стремлением к победе.

– А теперь?

– Теперь Игроки – по старой памяти все еще Игроки, просто исполнители.

– Сложно, – коротко сказал Раннинг.

Андрей поставил стакан и сказал тоскливо:

– Сложно – не то слово, Раннингбек. Меня до сих пор не отпускает мысль, что зря, зря мы в это все влезли и что в каждой колбе зарыто не свершение, а преступление… Хуже, чем убийство. Намного хуже. Только доказательств никаких нет. И судить некому.

Говорить на эту тему было легко – Андрей признался себе, что легко – потому что не воспринимает Раннинга человеком. Фред, допустим, сразу же прочел отповедь.

Андрей, сказал бы он, не надо софистики. Первым – и основным, заметь! – правилом биоинженерии остается правило: все, что выращено искусственно, не есть человек.

И правило это раз в пятьдесят лет подлежит пересмотру. Пересматривают-пересматривают, но до сих пор не пересмотрели. А ведь в комиссии умы посильнее твоего, Андрей. Так что… не надо.

Раннинг ничего не ответил. Он следил за Андреем глазами и изредка прикусывал обескровленные губы.

– Мы стремились до минимума свести вашу свободу – шаг за шагом… не для нас это было нужно, а для вас. Добились. И что теперь? В соседней лаборатории десять Лайнменов. Подойди к любому, поздоровайся… он смотрит сквозь и через. Приказа нет. На остальное – внимания не обращает. Идеальный результат, да? Но когда я их вижу, мне кажется, что преступление наше разрослось до таких масштабов, что дышать нечем становится…

Он остановился.

– Здравствуй, Раннинг.

– Привет, – сказал Раннинг, следя за ним со странным вниманием.

– Еще хуже, – выговорил Андрей и остановился над пультом, согнув прямые плечи под летним тонким свитером – халат он надеть забыл. – У тебя пульс падает. Стимуляторов добавлю… Где-нибудь болит?

– Нет.

У него болело. Приборы отчетливо показывали очаги боли в медленно разрушающихся органах. Только врожденная способность к регенерации спасала его от быстрого превращения в кисель.

– А у меня вот… зуб.

Больше говорить было не о чем. Андрей еще раз отрегулировал подачу веществ и двинулся к выходу.

– Подожди, – окликнул его Раннинг и глазами показал на экран. – Отключи.

– Да, – согласился Андрей и погасил фото давно почившего лейтенанта.

Домой он не пошел – голова горела и ныли плечи, словно протащил с километр легендарное Солнце. Через километр с Солнцем за плечами я бы сдох, брезгливо подумал Андрей о самом себе.

Он направился в центр города, где разноцветными грибочками расселились по лужайкам маленькие ладные домики. В одном из них жила Анечка, готовая по причине известной симпатии принимать Андрея у себя в любое время дня и ночи.

Она приняла – позевывая и потряхивая блестящими волосами, одетая в тоненькую синтетическую маечку и короткие шорты.

– Какой мне снился сон, – сказала она. – Ни за что не догадаешься… а я не расскажу, за то, что прервал на самом интересном месте.

Андрей сделал вид, что ему безумно интересно, она кокетливо хохотала и сказала, что это слишком личное.

От личного Андрей постарался перейти к частному.

– Аня, ты специалист высокого класса.

– Маленький специалист высокого класса, – улыбнулась Анечка, намекая на свой миниатюрный рост.

– Маленький… да. Но не в этом дело.

– Кофе?

– Кофе. Аня…

– С сахаром?

– Аня!

– С молоком?

– Я серьезно.

– Я тоже. Я знаю, почему ты примчался в ночи, и поверь, ни одной женщине такая причина визита не понравится.

– Я быстро, – пообещал Андрей. – Только помоги разобраться в тезисах комиссии по поводу Основного Правила.

– Все просто, – отозвалась она, выставляя тонкие чашки, сделанные под фарфор. – Пункт «а» – радость жизни, пункт «бэ» – сопереживание, пункт «цэ» – любовь. Это упрощенно. Так вот, ничего из вышеперечисленного в нашем экземпляре не наблюдается. Сахар точно не надо?

– Сыпь что хочешь. Но это же оспоримо! Сопереживания у него – полно. Эба первая, Эба вторая… он же собой прикрывал.

– Это не сопереживание, – мотнула Анечка высоко подвязанным хвостиком светлых волос. – Он их автоматически, – она постучала согнутым пальцем по голове, – автоматически присоединял к своему пониманию команды. А командность – один из основных их инстинктов.

– Хорошо, пойдем дальше. Радость жизни. Раннинг довольно часто принимается за описания – чуть ли не в лирику уходит. Разве это не относится к радости?

– Это относится к наличию у него глаз, – ответила Анечка, облизывая палец с вареньем, взятым на пробу. – Персики с жимолостью… м-м-м…

– Любовь, – мрачно сказал Андрей. – У меня одного ощущение, что он был патологически привязан к Квоттербеку?

Анечка поставила варенье на стол, поправила салфетки.

– Ты сейчас хочешь доказать, что наши предшественники ваяли Игроков-гомосексуалов?

– Нет, – яростно ответил Андрей. – Хотел бы доказать, не говорил бы о патологиях…

– Тогда о чем ты? – ласково спросила Анечка.

– Об эмоциях… Как он их называет? Маленькое тепло.

– Не забывай – группа всегда иерархична. Он испытывал уважение к старшему по иерархии Игроку, пытался с ним конкурировать. Адреналин, естественно…

– Мне показалось сегодня, что тебе его жалко, – сказал Андрей.

– Да, жалко. И это говорит только об одном – человек здесь я. А он – наш материал, Андрей, что бы ты там ни придумывал…

Утром Андрей через силу заставил себя пойти на работу. Хотелось бросить все и больше никогда к этому не возвращаться, но ответственность пересилила. Он разгрыз несколько таблеток энергетиков, запил апельсиновым соком и явился-таки в лабораторию, хоть и с небольшим опозданием.

Раннинга разбудили за полчаса до его прихода. Он встретил Андрея коротким взглядом и отвернулся.

– Готов? – спросил у Раннинга тощий безымянный лингвист, настроивший свою аппаратуру. – Начинаем с фразы: «Лайнмен отобрал у “Королей” оружие»…

– …и раздал его бедным, – продолжил Раннинг.

Кое-кто улыбнулся, прикрываясь воротом белого халата.

Андрей занял свое место у пульта снабжения и посмотрел на показатели. Болевые очаги из алых превратились в некрозные, черно-фиолетовые.

Господи, подумал Андрей, он же… Ему же уже ничего не помогает, это необратимый распад, ему больно, запредельно больно.

– Ты в своем репертуаре, – сказал Лайн, – Тайтэнд бы сбесился со злости.

Я пристроил Зеру-Эбу на плече – головой вниз. По-другому не получалось, она была и выше меня, и тяжелее. Снова откуда-то капала кровь, и я искренне надеялся, что на этот раз все обойдется без «барсуков».

– А я тебе сигналил-сигналил… все ракетницы извел.

Стало стыдно. Не уловил, не отметил, обошел вниманием.

– У башен меня засек?

– Ага. Думал, подожду – сам влезешь. А ты куда-то в обратную сторону побежал.

Блин, знал бы он, зачем я туда шел…

– А за тобой еще какая-то мелочь поскакала, но отвалилась быстро, задохнулась.

На этом слове Лайн споткнулся и задышал преувеличенно ровно. Выглядел он плохо – серые глаза окружило синеватым кольцом, губы сухие.

– Я мелочь за шкирку встряхнул, но разбираться времени не было. Такой… в шапке с ушами.

– Журов, – определил я, поправляя сползавшую с плеча Зеру-Эбу. – Инструктор.

– Инструктор? – удивился Лайнмен.

И тут бы мне прислушаться и подумать башкой, но нет – мелочи никогда до меня сразу не доходили, не умел я сопоставлять почти неуловимые факты, да еще и Зера завозилась…

– Иди-иди… – сказал Лайн, а сам остановился и наклонился, раздираемый кашлем.

Я обернулся через несколько шагов. Он сплевывал тягучую кровяную нитку.

Одной рукой он опирался на корпус «Иглы», другой держался за грудь – ровно по центру. И так держался, словно боялся, что вот-вот треснет там что-то и выпадет в грязь. У меня самого в груди заболело.

Мы пошли по утренней Кремани – вдвоем, не прячась по углам и не кидаясь в подворотни. Объединившись, стали плотным ядром команды и ничего особенно не боялись. Да и шарахались от нас – от меня, грязного, с ало-синей замшей ожога на по колено обнаженной ноге, и Лайна, огромного, как обломок скалы, с тяжелым оружием наперевес.

Зера давно пришла в себя и шепотом ругалась, болтаясь наподобие воротника.

По пути попался магазинчик – странный, с прейскурантом, как из Монастырщины, – числились в продаже свежие мечты пять килограмм за литр крови и забытье по цене трех никчемных жизней. Из реального товара обнаружились дымные курительные палочки и сухари, густо присыпанные пылью.

Есть хотелось зверски. Мой возраст то и дело напоминал о себе – я все еще рос и формировался и жрать мог больше остальных раза в три. Зера-Эба тоже завозилась. Я поставил ее на ноги, но оказалось, что стоять она может только на одной – вторая треснула вдоль, и непонятно было, что там с костью.

– Сухари? – переспросил желтенький старикашка за прилавком. – Только охотникам. Талончик пожалуйте.

– У меня нет его, – медленно сказал Лайн. – Выкинул.

У Эбы тоже не было.

Я порылся по карманам и молча протянул свои талоны.

– Три раза охотник. Давай три мешка.

Старичок, дробно хихикая, принялся за упаковку, а Лайн посмотрел на талоны и сказал:

– Раннинг.

– Ребята, – вяло сказала Эба, – не надо из-за этого… ссориться. Цена запредельная. Мало кто откажется, но это не значит…

Лайнмен ее не слушал. Он положил тяжелую руку на мое плечо и развернул к себе.

– Ты в порядке?

– Квоттербека бы еще, – ответил я. – Солнце за плечи. И тогда – да, в порядке…

Пыльную корку с сухарей я счистил ножом, и их стало вполовину меньше. В башне, облюбованной Лайном, под самой крышей, было тепло и сумрачно, а из щели видно было целый город и тот переулок, где меня остановил «Король», – как на ладони.

Комбинезон Эбы пришлось разрезать и наделать из него длинных, грязных, но вполне пригодных бинтов. Я перемотал ими ее белую шелковистую ногу в рыжих подтеках. Лайн посмотрел и молча поделился таблеткой из завалявшейся у него пачки антибиотиков.

– А что за запредельная цена? – спросил я у Эбы.

Она вздохнула, прикрыла глаза и начала рассказывать. По легенде, Кремань – остров богов, сотни лет стоявший на берегу бирюзового моря. Здесь жили те, кто заведовал снами и мечтами человеческими. Люди, преодолевая волны и непогоду, прибывали на берег и приносили богам кровавые жертвы, надеясь на благосклонность.

Те, чьи жертвы богам понравились, получали исполнение заветной мечты. В город же не осмеливался ступать ни один смертный – говорили, что вошедший падал замертво и отправлялся на кухни, где его разделывали и варили в золотых кастрюльках и пряных специях…

Эба прервалась и остервенело вцепилась зубами в сухарь. Появилось впечатление, что свари ей кого-нибудь в золотой кастрюльке – слопает не задумываясь. Смешная она была.

Время шло, люди становились взрослее и нашли рядом с островом, прямо под водой, целые залежи полезного и жизненно важного ресурса – черной липкой жижи.

Богам пришлось потесниться. Стало не до жертвоприношений – у белого города отхватывали кусок за куском, строили новые дома и склады, резервуары и канализации. В итоге опешившие боги оказались в одном-единственном здании, которое до сих пор называется Дворец, хотя выглядит, на ее, Эбин взгляд, довольно убого. Можно было бы и покрасить.

Боги заперлись там и придумали систему – превратив свое умение в ходовой товар. Выдавали желающим лицензию на исполнение желания, а взамен требовали крови – по старинке.

Люди пользовались, но как-то вяло – разбогатевшие на продаже своей черной грязи, они могли приобрести себе все, что пожелают.

Неприятности начались, когда осенним утром прогремело землетрясение – гигантские волны смыли добывающие вышки, навсегда изменилась топография дна и вся жижа выплеснулась и стала непригодной от смешения с соленой водой.

– «Игла» кое-как переварила, – задумчиво сказал Лайн. – А знаешь, на что похоже, Раннинг? На симбиоз двух принципиально разных разумных видов. Квоттербек тебе подробнее расскажет, я рассказчик никакой.

Остров продолжал жить, но кое-как. Сюда свозились химические отходы, и мало-помалу он превратился в свалку. Процветала только дворцовая система, и появились скоро и кураторы процесса – те самые «Короли» – и первые завсегдатаи и психи…

– Желания действительно исполняются, – сказала Зера-Эба. – В этом-то и проблема. Появляются живехонькими те, кто уже умирал, – и страшно даже представить, какая сила их здесь удерживает. В катакомбах прячутся какие-то мутанты, не похожие ни на что. Шляются по борделям вечно юные девки и вечно укачанные наркотиками уроды. Боги – сидят во Дворце и, наверное, сохранили еще золотые кастрюльки, а здесь какая-то живодерня круглосуточно. У всех есть желания… кто-то не может убивать, потому что слабый, кто-то искалечен, кто-то боится, но все они сидят здесь в надежде на шанс, даже если давно потерян или просрочен талон. Говорят, боги иногда помогают в достижении цели – самым упорным… Раннинг, чего бы ты хотел? Не стесняйся.

Я пожал плечами.

– Солнце. Пятую линию. Тайтэнда назад.

– Я серьезно спрашивала.

И тут я увидел Лайна. Он смотрел невидящими глазами прямо перед собой и руку держал на груди – там, где у него всегда клокотало и булькало.

Мне очень повезло, что он выбросил талон, вот что я думаю. Потому что я знал, чего он хочет сильнее, чем вернуть обратно наше Солнце.

Зера-Эба зевнула, прикрыв рот ладонью. Мне тоже хотелось спать – я мотался на ногах целые сутки.

– Ложитесь, – сказал Лайн. – Я посторожу.

Он снова смотрел просто и спокойно, кризис миновал. Я улегся за его спиной на какую-то доску, Эба пристроилась в уголке, вытянув забинтованную ногу, – я еще несколько минут смотрел на нее, завороженный непривычными для меня линиями тела – плавными, крепкими и округлыми, но потом она увидела и сделала страшные глаза. Я отвернулся и попытался придумать себе желание – все вертелось перед глазами, все скакало в хаотичном разноцветном движении, и я помню, что странно больно стало оттого, что я так ничего и не надумал.

Приснилось мне тогда, что я стал Квоттербеком. Не собой, а именно нашим Квоттербеком, и вместо позорного провала одержал блистательную победу над «Королями», правильно рассчитав время и закопав бочонки с кислотой на их пути – в узком проходе между ворот. Я даже слышал, как они приближаются – топ, топ, топ. И понимал, что должен проснуться, но не мог – не имел права покидать свой пост возле этих закопанных бочек.

А проснулся от сухого треска выстрелов, визгливого задыхающегося крика и цепких рук на моей шее. Вывернувшись, я подмял под себя брыкающееся тело, коленом прижал выступающий кадык и увидел – Зера-Эба стоит на коленях перед спящим Лайнменом.

– Лайн! – выкрикнул я. – Лайн!

Затылок у него был неподвижным, а рука ушла под колени Эбы неестественным углом, очень ломким и страшным.

Рядом лежала «Игла» – из прорези ее желудка шла черная с желтым отливом пена.

Эба поднялась с колен, и я увидел выцветающий камуфляж, оставляющий лицо Лайна бледным и беззащитным. Серые глаза угасали так же стремительно, выпуклый зрачок ослеп.

Три таких же слепых зрачка, черные с красной каймой, дымились на его шее и у сердца.

– Как? – глупо спросил я и ослабил захват.

– Домой! – тут же заорал Журов, набрав воздуха. – До-мо-о-ой! Я хочу домой!

Он забил руками, попадая мне по лицу и плечу. Яростные быстрые удары, словно укусы какого-то животного.

Зера-Эба снова опустилась на колени и закрыла от меня лицо Лайна – я понял, Аттам, я никогда его больше не увижу. Никогда больше не увижу, потому что Эба сидит на коленях и ласково гладит его неподвижный затылок.

Я нарезал из Журова лоскутов. У меня был только нож, но, когда я закончил, передо мной лежало то, что можно было слить в бочку через отверстие в пять сантиметров диаметром. И – клянусь – ничего бы не застряло.

Я не хочу пускаться в долгие объяснения и рассказывать подробности. Какие у смерти могут быть подробности? Все было как было. Его подвело доверие к «Игле», перекормленной этой дрянью, и полностью разряженная броня. И еще – старое ранение, из-за которого он снял шейную пластину. Она мешала ему дышать.

Лайн даже не попытался меня разбудить, когда увидел неуклюжий «Пыж», замерший в попытке спрятаться за пару кварталов от башен. Он был уверен, что справится сам.

Я так и не узнал, на кого охотился Журов – на меня или Лайна. Фото на талоне, который оказался в его нагрудном кармане, после разглядеть стало невозможно.

Журову помогли боги, сказала Зера-Эба и обняла меня. Я привалился к ней, окровавленный и страшный, и долго еще не мог прийти в себя. Тупая боль поселилась в груди – наверное, то же самое чувствовал Лайнмен изо дня в день.

– Его надо закопать, – сказал я, вспомнив памятные холмики на дворе Гордого.

– Похоронить, – поправила меня Эба.

Солнце снова поднималось, вкладывая свои лучи в щели крыши, словно монеты в копилку. Мы просидели ночь – неподвижно.

Она повернула голову и вдруг осторожно взяла меня ладонями – чуть ниже затылка и у шеи. Приблизила лицо – сосредоточенное и бледное. Сухими волокнистыми губами она прижалась к моим и закрыла глаза – в синей тени.

Сказала шепотом:

– Обязательно повзрослей. Заведи детей…

Мне тогда показалось, что именно за это Люке давали шоколад и бумажные пакетики с галетами. Слава Аттаму, у меня ничего похожего с собой не было, а то неизвестно, чем дело бы закончилось. Я отдал Зере талон, размокший и неразборчивый.

– Пригодится.

У нее ведь тоже, наверное, была мечта-желание.

Она молча взяла талон и похромала вниз по разбитой лестнице.

Я посмотрел сверху, как она уходит – медленно, кренясь на левый бок, высокая, сильная Эба с ежиком черных волос и вишневыми глазами.

Сверху было видно и «Пыж» – он приткнулся носом в замусоренный переулок. Это был транспорт, и на нем можно было отвезти Лайна куда-нибудь, где можно вырыть яму.

В лицо ему я старался не смотреть, а после и вовсе закутал его голову курткой, потому что глаза были открыты и в них было полно пустоты.

Бесполезную «Иглу» я припрятал под досками и черной просмоленной мешковиной.

Лайна, ставшего по весу таким же, как и Солнце, негибкого и уже холодного, я взвалил на плечи и попер вниз.

«Пыж» стоял молча, мрачно, словно знал, что случилось с его хозяином. Я повозился с люком и открыл. Внутри россыпью лежали черно-белые фото: какой-то домик в буковой аллее, какая-то Эба с криво пойманной фотографом улыбкой и бородатый пес с хвостом-бахромой.

Пока я устраивал Лайна внутри тесной кабины, откуда-то пришлепал «Король». Он долго крутился рядом, наклонялся, разглядывая меня и Лайна, а потом сообщил:

– Вы находитесь в зараженной зоне. Немедленно покиньте зараженную зону.

Его и без того механический голос был сильно искажен помехами.

– Пошел ты… – сказал я и захлопнул люк.

У меня была карта, оружие – снова из припасов Журова – и новый день, в который я остался один.

«Пыж» за город я вывел дорогой смерти. Мне часто попадались какие-то люди, все тощие и почему-то все похожие на Журова. Я останавливался и открывал люк – они опасливо крались, а потом подскакивали, поймав пулю в сердце или голову, – стрелял я наверняка, хотя и не особо целился.

Пять или шесть трупов осталось позади, а еще позади болтался «Король», почему-то бесстрастный. На него я внимания не обращал.

Карта кратчайшим путем вывела меня за черту города, и я попал туда, куда так стремился попасть с самого начала – на битую бетонную полосу, заросшую жестким кустарником. За ней виднелась полоска берега и пологий склон, где Лайн кормил «Иглу» последний раз. Справа расползлось приземистое здание с надписью «К-Р-Е-М-А-Н-Ь». Буква «Е» покосилась.

Лайна я оставил в кабине. Собрал все тряпки, которые нашел за сиденьем, и завалил его ими. Я понял, зачем нужно закапывать трупы. Они становятся совершенно чужими, и смотреть на них невыносимо.

Все оружие, которое у меня было, я собрал и распихал под уцелевшие ремни и в карманы. Утопая в скользящем песке по щиколотку, пошел к единственной двери, которая была приоткрыта – видимо, для вентиляции.

Толстяк сидел за конторкой и черкал что-то карандашом. Зонтик с длинной изогнутой ручкой аккуратно висел сбоку на гвоздике.

Первый выстрел сбил зонтик. Он раскрылся и поскакал прочь на переломанных спицах.

– Ты как сюда попал? – удивленно спросил толстяк, роняя карандаш.

Сверху захлопали двери, застучали шаги, но я успел всадить пулю толстяку промеж глаз. Он дернул щеками и свалился с конторки.

Словно капли первого дождя, с тяжелым стуком ударились выстрелы под ногами, и я услышал возмущенное: «Ты посмотри, куда пролез!»

Голос подсказал мне расположение говорящего – прямо надо мной, на просевшем деревянном балкончике. Этого было достаточно, чтобы не промахнуться. Посыпалась частая горячая капель, знакомо забулькало и захрипело – я даже обернулся, чтобы посмотреть, не пришел ли Лайнмен мне на помощь.

Вместо Лайна в дверях торчал «Король».

– Зафиксировано нарушение Соглашения, – проскрипел он и полез в проем.

Ввалился он в тучах пыли и с повисшей на корпусе дверной коробкой.

Все замерло.

– Позвольте! – сказал молодой звонкий голос, и вниз по лестнице, стуча каблучками, сбежала Эба в беленьком платьице и с автоматом за плечами. – Позвольте! – повторила она. – Соглашение нарушено не нами! Пунктом первым параграфом восьмым Дворец обязуется держать приемную неприкосновенной и недосягаемой для охотников…

– Соглашение нарушено, – гнул свое «Король», и я подумал, что с лексиконом у него явные проблемы.

– Дворцом нарушено! – убеждала Эба, и сверху снова появились направленные на меня дула.

«Король» медленно развернул корпус ко мне и сказал:

– Покиньте зараженную зону.

Я покинул. Точнее, переместился за него, смутно понимая, что этот механический парень, чем бы он ни был, на данный момент на моей стороне.

– Я требую… – начала Эба, но, что именно она требовала, я уже не расслышал, потому что «Король» попятился, выжимая меня из дыры в стене, сделал несколько шагов назад и поднял навесные стволы. Желтый пульсирующий свет образовался внутри, накопил сил и вырвался с протяжным гулом – раз.

Два. Меня отбросило в сторону и засыпало песком.

Три. Здание лишилось крыши – она поднялась над ним, завалилась набок и вдруг развалилась в щепки. Стены дрогнули. Надпись рухнула единым куском, а за ней появились оранжевые языки пламени.

«Король» отошел еще немного и снова выстрелил. Четыре. Пять.

Я устал считать, повернулся на спину и смотрел в небо, а «Король», стоя на месте с непреклонностью Лайнмена, все палил и палил до тех пор, пока не осталось ни единой целой доски, – и все ушло в черно-рыжие огненные лохмотья.

– Оставайтесь на месте, – проскрипел мне «Король» и замер, занявшись самоохлаждением, – я слышал, как гудит у него внутри.

Меня хватило на пять минут. Потом я вспомнил про Лайна, поднялся и побрел к «Пыжу».

Наушник в шлеме шелкнул:

– Раннинг. Я сказал – на месте оставаться.

– Квоттербек, я Раннинг, – отозвался я, не в силах удивляться или радоваться. – У меня тут Лайн…

– Я знаю, – помолчав, ответил Квоттербек. – Стой на месте. Это приказ.

Я поднял глаза и увидел его – он шел навстречу, выпрямленный и угрожающий. Не знаю, как толком объяснить, но было понятно – он просто хочет прикончить меня собственными руками. Это в движениях, в глазах.

Приказ приказом, но я развернулся и побежал, автоматически выбрав стиль бега, при котором песок не преграда скорости. Скинув все болевые ощущения, на полной экономии дыхания я рванулся с низкого старта и за несколько секунд уже полностью взял себя под контроль.

Квоттербек сказал в наушник что-то из репертуара Гордого.

Пожарище и гарь оказались далеко позади – еще немного, и скроются за горизонтом, и я сам скроюсь в какую-нибудь нору и попробую через связь доказать Квоттербеку, что не настолько никчемен, как ему кажется: да, потерял Лайна, да, сорвался на болельщиках, слил уйму очков, да, погубил уйму беспомощных людей, опять спутался с Эбами, но…

Чем дольше я рассуждал, тем больше понимал, что никакого «но» быть не может. Квоттербек прикончит меня и поступит очень правильно.

И все же – куда бы забиться? Я хотя бы успею ему сказать, что он был причиной того, что я чувствую странное тепло в груди, маленькое, но честное. Что я рад. Что я горд тем, что дошел с ним до четвертой линии.

Песок закончился. Полетела какая-то мелкая пыль на хорошо утоптанной земле. Я смог бежать быстрее и, стремясь выиграть время, пошел на такой разгон, который мог выдержать не более пяти минут – бесценное время.

Укрытия нигде не предвиделось, но это тоже было делом времени и…

И он налетел сзади и сбил меня с ног. Вместе мы пропахали метров десять, не в силах преодолеть инерцию. По горячей земле скатились вниз, к кромке жирного неподвижного моря, и там Квоттербек распял меня одной рукой, а второй стащил с себя и откинул в сторону шлем. Дышал он так же, как и я, – глубоко и ровно, в тот же ритм.

– Раннинг, – выдохнул он, – я тебя прикончу.

Мне и ответить-то было нечего, поэтому я просто лежал и смотрел на него. Догадка, которая мелькнула у меня тогда, была слишком невероятной, чтобы пытаться ее озвучивать, да еще и в ответ на заявление, что меня надо убить.

Священные Служители, а почему такая суета? Не верится? Вот и я не верил.

Андрею пришлось оборвать его рассказ. Картина на экранах медицинского оборудования была настолько плачевной, что непонятно, за что хвататься: стимуляторы, обезболивающее, адреналин?

– Останавливаем, – сказал он и поднял руку. – Перерыв.

– Это черт знает что такое… – прошептал у его плеча Фред, дрожащими руками запихивая в рот мятную конфету. – Ты представляешь, что будет, если это вылезет наружу?

– Он врет, – сказала Анечка. – Кофе?

В руке она держала стаканчик с молочной пышной пеной.

– Невозможно, – сказал безымянный лингвист, забирая у нее стаканчик волосатой костистой лапой. – Я гарантирую… нет колебаний на приборах. Врать он не может.

– Внимание, – чистым женским голосом объявил динамик. – Расследование переходит в категорию «А-12». Внимание…

– Понеслась, – мрачно сказал Андрей. – Какая разница – врет он или нет? Нас запаковали.

Анечка тряхнула блестящей челкой.

– Правильно, – сказала она. – Основное Правило пересматривают по инерции – остатки серий того времени остались только в запасниках… И размораживать их никто уже не будет.

– Да, – согласился Андрей. – Только… если его Квоттербек действительно генетически являлся Раннингом, то это значит – они могли развиваться и выходить за свои рамки. Это человеческая черта, Аня. Хочешь поспорить?

– Потом, – ответила она и показала кончик розового языка.

– Эба, – назидательно сказал Фред, – прекратите… на рабочем месте.

– А еще это значит, что мы должны прекратить допрос и дать ему умереть.

– Нет, – запротестовал лингвист, – материала мало. Основное Правило остается прежним… без паники, доктор, такое открытие могло быть решающим двести пятьдесят-триста лет назад, а сейчас – леди права, – последние серии давно уже просто исполнители.

– Откуда вы знаете, что у них творится в голове? – вдруг задумчиво сказал Фред и всей пятерней почесал жесткую короткую бороду.

– Фу, – сказала Анечка. – Что будет, если Костюченко узнает… он и так как акула вокруг лаборатории вьется. Психологию Игроков сочиняет.

– Категория «А-12», – напомнил Фред и посмотрел на замершего в колбе Раннинга.

Тот, мученически вывернув руки, висел в плотных пластах синеватой жидкости и смотрел вниз осмысленными ясными глазами.

– Бедный, – снова сказала Анечка. Раннинг перевел взгляд, и она вдруг отступила, уронив свой стаканчик. Темные кофейные брызги ударились в белоснежную ткань халата.

– Начали! – выкрикнул Андрей, зафиксировав улучшение.

Анечка молчала, растерянно разглядывая халат. Лингвист тоже молчал. Фред ожесточенно чесал бороду и делал вид, что занят этим безмерно.

Оставался только Андрей.

– Раннинг, – сказал он. – Можешь рассказывать дальше или сменим фазы?

– Ты с ума сошел, – вполголоса пробормотал Фред.

– Могу дальше, – помолчав, ответил Раннинг.

– Выкинут тебя отсюда, Андрей… Мозги в хлорке прополоскают и выкинут…

– Не останавливайте меня больше, – попросил Раннинг. – Это почти конец.

Он меня не убил. Мы вместе хоронили Лайнмена. Саперными лопатками, добытыми в «Пыже», копали яму, похожую на ту, куда по вечерам закатывали наше Солнце, только прямоугольную.

Я рассказал Квоттербеку, как все произошло, и он только плечами пожал.

– Хорошо получилось.

– Хорошо?

– Да. Он семь лет заявки подавал – иногда проходил, но Квоттербеки отклоняли на первой линии. Какой-то дурак протащил его, раненого, через переход. Переход зафиксировал ранение, и Лайнмена дисквалифицировали. Оставили в Храме – он там оборудование таскать помогал.

Я представил Лайна в роли носильщика. Картина получилась отвратительной. Вспомнилась и кошка – Искра, он сказал… Аттам, сильный, умелый Лайн – семь лет в команде с маленьким зверьком.

– Он не дошел бы до конца, – сказал Квоттербек, ровняя стену ямы острием лопатки короткими заученными движениями. – Четвертая линия – предел.

– Зачем ты тогда его взял? – ляпнул я.

Квоттербек посмотрел искоса. Я вспомнил собственную тайну, отданную ему на первой линии, вспомнил Тайта с его экспериментальным геномом и прикусил язык.

Потом я узнал, что Лайн два года гонялся за Матчами, в которых участвовал наш Квоттербек. Это был его единственный шанс попасть на поле, и с выбором он не ошибся.

– Ничего хорошего все-таки, – сказал я. – Он мог бы и дальше ходить с тобой.

– Мог бы, – безмятежно ответил Квоттербек и вдруг улыбнулся.

Улыбался он одними губами, а в глазах было что-то… вроде затвердевшей кровавой корки, которую приходится взламывать ножом, чтобы рана не задохнулась.

Мы втащили Лайна в яму – Квоттербек принял его снизу и уложил на спину. Снял с его головы куртку, посмотрел и провел ладонью по выцветшему лицу.

– Нет… – тихо сказал он. – Слишком поздно.

Я не понял, о чем он, но спрашивать не стал.

Мы засыпали Лайна мелким бежевым песком, сгребли над ним холмик, который вскоре обязательно разметало бы ветром, и сели рядом, глядя на догорающий приемный пункт Кремани.

– А теперь работа над ошибками, – сказал Квоттербек. – По пунктам. Первое: если хочешь оглушить противника, бей не по ногам, а по голове. Второе: выполнять чужие правила – глупость. Идти на поводу у тех, о ком не знаешь ничего и ничего не знаешь об их настоящих целях, – идиотизм крайней степени. Если ты не можешь этого понять, то…

Возникло странное ощущение, что не Кремань причина его рассуждений. Слишком гладко и уверенно ложились эти слова, словно сотни раз обдуманные.

– Если ты не можешь этого понять, то закончишь вот так, – и он кивнул на холмик, а потом устало потер ладонью нахмуренный лоб. – Я спрашивал тебя недавно – что ты знаешь кроме правил? Что ты знаешь, Раннинг?

– Не знаю, – ответил я, разглядывая влажный ожог с густо налипшим на него песком. – А при чем тут бить… противника по голове?

– При том, что вместо того, чтобы метаться по подворотням, нужно было искать центр.

– Дворец, – догадался я.

– Пять баллов за догадку, труп за опоздание.

– Лайнмен тоже не догадался.

– Он хотя бы на месте пытался сидеть и ждать. Это ты… все бегаешь. – Неожиданно его взгляд смягчился, а губы перестали напоминать шрам. – Правда, хорошо бегаешь.

Внутренне я согревался и успокаивался. Обжигающий напиток из мятых фляжек не шел ни в какое с этим чувством сравнение. Квоттербек не клял меня за уйму ошибок, не винил в смерти Лайна, не упоминал Эб.

Я точно знал – все взято на заметку и обдумано, не спущено с рук, но и не стало оружием для проявления превосходства.

– Зачем на улицах стрелял? – спросил Квоттербек как раз тогда, когда я пришел к мысли, что этот вопрос будет замят.

– Мне казалось, что они все виноваты.

– В чем?

Я молчал.

Квоттербек посмотрел на догорающие развалины, потом на песчаный холмик.

– Я забыл. Ты же у нас комиссионный экземпляр.

Обожгло. Это была моя душа, моя тайна, и я очень надеялся, что Квоттербек никогда не заговорит об этом вслух.

Квоттербек нагнулся, взял какой-то прутик и начертил на песке круг – широкий, а в нем – поуже.

– Что тебе на Комиссии сказали?

– Ничего. Просили рисовать и отвечать на вопросы. Потом долго кричали и ругались – эмоционально нестабильный, оплошность, брак… И отпустили. Я вернулся назад и подал заявку на Матч.

– Вопросы задавали, – повторил Квоттербек. – Посмотрели бы они на тебя сейчас.

Я чувствовал, что он нарочно отдаляет меня от себя – упоминанием об унизительной Комиссии, от которой остались самые плохие воспоминания. Были в том круглом зале несколько человек, которые доказывали что-то, мне совершенно недоступное, но ясно было – если они убедят остальных, Матчи прекратятся. Они долго бурлили и лопотали, но в итоге согласились нехотя, что я попросту немного недоработан и Матчам быть.

Событие в моей короткой жизни было из ряда вон выходящее, и я часто возвращался к нему в воспоминаниях.

На первой линии Квоттербек подробностей выпытывать не стал, но почему-то вернулся к этому сейчас.

– Ладно, – сказал Квоттербек, поднялся и выбросил прутик. – Пойдем во Дворец, пока там опять все кнопки не поотлетали. Я уже замучился этих ловить, – и он кивнул на «Короля», который бродил по берегу с видом пляжного отдыхающего.

Андрею очень хотелось взять очередной тайм-аут, но Раннинг, вернувшись к воспоминаниям о Квоттербеке, пришел в стабильное состояние и рассказывал плавно, не прерываясь на свои обычные ремарки. Нужно было бы спросить – в каком году его водили на Комиссию по пересмотру Основного Правила, но вряд ли он вспомнил бы подробности неприятного, с его точки зрения, процесса.

– Здесь живут боги, – вспомнил я рассказы Зеры, очутившись в прохладном, с желтоватой лепниной на потолке зале изрядно обветшалого Дворца.

Сюда мы добрались без приключений. Люди попадались, но какие-то ошарашенные, с вполне вменяемым блеском в глазах. Было ощущение, что они все очнулись и никак не могут понять, где находятся, но вот-вот вспомнят, куда топать, чтобы попасть домой.

Расстреливать их мне больше в голову не приходило. Рядом был Квоттербек, и он заменял мне целую команду, а значит, эмоциональный изъян успокоился и умолк.

– Здесь живет хлам, – отозвался Квоттербек и показал на ободранные бархатные кресла, громоздившиеся перед страшноватого вида панелями с синими и красными кнопками, на которых красовались стрелочки и спиральки.

– Попробуй, – сказал Квоттербек, и я сел в кресло, предназначенное явно не для существ с центром тяжести, расположенным пониже спины.

Тускло загорелся экран с жутким изображением в дробящихся пикселях.

– Узнаешь?

Я присмотрелся. Башни.

– Здесь я тебя первый раз перехватил и развернул на сто восемьдесят.

– А как?

Квоттербек наклонился через мое плечо и с силой нажал несколько кнопок. Картинка сдвинулась и поплыла – тошнотно медленно.

– Они управляются несколькими алгоритмами, – пояснил Квоттербек. – Взломать алгоритмы я не смог… то же самое, что пытаться рельсу об колено сломать. Слишком примитивно. А вот внести коррективы удавалось.

– Ты отдал Лайну «Иглу», – догадался я.

– Да. И повел «Королей» за тобой под перемычку.

– Но они же потом разбежались!

– Ага, – сказал Квоттербек. – Ты не поверишь… но кнопки западают. А еще у этих болванок в памяти всего пять фраз. Иногда выдаются рандомом.

В исполнение желаний Квоттербек не поверил. Я добросовестно пересказал ему всю историю Зеры-Эбы, впрочем, умолчав об источнике, и дополнил версией Лайнмена про симбиоз разных разумных видов.

Он выслушал, но как-то без интереса, а потом сказал:

– Дело не в богах, Раннинг. Дело в том, что мы верим в то, что нам обещают.

– Плевать тогда на желания, – возразил я. – Но победа в Матче – это реальность.

Квоттербек поднял голову и посмотрел на меня холодными спокойными глазами.

– Если бы Кремань не глушила все сигналы и если бы рядом было Солнце, – ответил он, – я бы первый тебя заткнул. Но пока мы здесь – Раннинг, Аттам тебя упакуй, подумай наконец, – что ты знаешь кроме правил?

Он не мог быть со мной откровенным до конца. Он был осторожен и мало что проговаривал вслух, но сказанного мне хватало, чтобы начинать переживать за его квалификацию. Мне казалось, что Квоттербек теряет хватку, что Кремань подкосила его. Страх за будущее нашего Матча не позволял мне задуматься над его вопросами. Я думал только о том, как вернуть Квоттербека, который не так давно сломал Тайтэнду нос за небрежно сказанное слово.

Положение усугублялось тем, что я не мог избавиться от своей догадки – он не Квоттербек, он Раннинг… Он равен мне, он такой же. Я помнил о серии одинаковых Игроков – каким-то непостижимым образом Квоттербек перешагнул из одной специализации в другую.

Я был идиотом – чего стоило задуматься о том, что именно это делает его особенно сильным?

Вообще, логика не мой конек.

Несколько дней мы выжидали, пока не затянется мой ожог. Разговаривали, отсыпались и двигали туда-сюда технику по притихшему опустевшему городу.

– Хотелось бы знать, что в действительности прикрывали этой мистификацией, – сказал однажды Квоттербек. – Чей-то личный зверинец? Истребление преступников в обход запрета на смертную казнь?

Я не знал – я воспринимал правила Кремани правилами странноватой и бессмысленной Игры.

Существуют же Игры и поглупее – например, тетрис.

Так что догадками мучился один Квоттербек, а я просто грелся своим маленьким теплом и подолгу просиживал над линиями мышления «Аттама», задавшись целью освоить эту строптивую систему. Квоттербек мне не препятствовал, но не особо помогал – только тогда, когда я заходил в тупик, он смотрел на путаницу зеленых нитей темными внимательными глазами и поправлял один или другой угол.

Занимался я тем, что безуспешно пытался достучаться до шлема, который лежал рядышком и, наверное, искренне недоумевал над методами моего общения с ним.

За три дня я только два раза наладил с ним прямую связь и сразу же терял ее, как только начинал радоваться.

– Это не для меня. – В конце концов я отложил «Аттам» в сторону.

– Брось, – сказал Квоттербек, разглядывающий темные улицы у открытого окна.

Потом вздохнул.

– Покажи.

Я растянул нити на пальцах и показал. Квоттербек повернул голову, пытаясь понять мою схему, потом обошел меня справа и снова посмотрел.

У меня руки задрожали от напряжения, и Квоттербек взялся пальцами за мои запястья, провел по ним, снимая тонкие зеленоватые связи.

Свернул и снова развернул – уже стройной идеальной схемой. Шлем рядом тут же включил огонек – подтверждение связи.

– Покажи еще раз.

– Сам, – ответил Квоттербек, но саму сетку повертел туда-сюда, демонстрируя. – Раннинг, ты или просто бегай, или бегай и думай. Думать умеешь? Это же мысли – примерно так все выглядит и в твоей голове. Представь.

Я представил свои мысли и чуть не свихнулся.

– Нет, в меня это не вложили. Бесполезно. Раннинг есть Раннинг.

Квоттербек тихонько фыркнул.

– На самом деле ты никто.

– Никто?

– Да. И стать можешь кем угодно.

Меня его слова сначала напугали, а потом… потом я почувствовал, что…

Этого не объяснить, но почему-то Солнце немного отодвинулось на второй план. Немного. Чуть-чуть. А на первом плане появился чистый лист, в который я просто не знал, что вписать.

Он понемногу начал рассказывать о своих прошлых Матчах – о полях, на которые я никогда уже не попаду, потому что после пяти сезонов поле считается закрытым. О том, что ждет меня на последней линии – томительное ожидание и пятьдесят пять секунд на пробежку заодно с Вихрем. Меньше минуты – на все, включая установку Солнца на ветке. Главное – держаться вместе с Вихрем, предупредил меня Квоттербек, иначе Солнце спалит подчистую и никакие термозащиты не помогут. Вырвешься вперед или опоздаешь – конец. Холодный Вихрь идет по большой окружности – это наш. Горячий – по меньшей, внутренней. Это вихрь Луны. И не дай Аттам тебе их перепутать, Раннинг…

– А было такое?

– Было, – помолчав, ответил Квоттербек. – На моей памяти раз шесть.

Довольно-таки мерзкое препятствие. Нет, понятно – охладительные системы, нагревающий элемент… Необходимость для таких приборов, как Солнце, Луна и их ветки. Но нам же там бегать приходилось.

– А когда я пройду линию?

– Закинешь Солнце, активируешь и смотри во все глаза – запоминай код, который оно тебе высветит. Там пять элементов – цифры, буквы, символы, знаки, подстрочники. В общей сложности задействовано шестнадцать языков и семь систем шифровки. Код будет идти три минуты ровно. Не пялься по сторонам, смотри на него. Проблем с запоминанием не будет – у тебя для этого отведено достаточно пустого места.

Потом выдвинется панель набора – первые шестнадцать символов откроют переход для одного, первые тридцать два – на двоих и так далее. Это для того, чтобы забрать всех уцелевших Игроков команды. Порядок таков – сначала Раннинг, потом Квоттербек, потом Тайтэнд и Лайнмен – замыкающим. Если Игрок отсутствует, пробиваешь шестнадцать нулей… Но это тебе не понадобится. Победа команды засчитывается по трем показателям – количеству набранных и проигранных очков… Тут мы в полных нулях из-за твоих нервов. Количество уцелевших Игроков – не знаю, сколько там у Луны осталось, – и время прохода пятой линии. Это время может покрыть все потери, так что все зависит от тебя.

Пока что мы явно проигрываем, если только Раннинг Луны не настрелял болельщиков с твое.

– А потом?

– Что – потом?

– После перехода?

– Отдых и следующий Матч. Если победили, то даже без заявки, просто закинут, где недобор.

Мне хотелось спросить – а когда же тогда мне становиться тем, кем я хочу?

Но Квоттербек вряд ли мне ответил бы, да я и не был уверен, что правильно его понял.

Когда он говорил о победе и методах и тонкостях прохода пятой линии, то воодушевлялся, быстро и четко выдавал информацию и казался очень увлеченным. Потом наступало время охлаждения – Квоттербек подолгу стоял у окна, скрестив руки на подоконнике.

Иногда он листал какую-то книжечку, которую я раньше никогда не видел.

На мое любопытство он покачал головой:

– Потом.

Эти его «потомы» – как же они меня дразнили!

Ночью мне пришла в голову мысль – скоро все закончится, нас разбросает по разным полям и не будет больше возможности увидеться.

С этой мыслью я пришел к Квоттербеку. Он спал, но чутко, и сразу же открыл глаза. Я молча сел рядом.

Он сначала не понял:

– Охрана?

Я отрицательно помотал головой и, наверное, как-то умудрился выдать себя, потому что Квоттербек сел рядом, плечом к моему плечу, и тоже замолчал. Меня как в лед затянуло, но кое-как согревала мысль, что фиолетового Раннинга он точно не забудет.

– Стоп, – сказал Андрей. – Сердце.

– Он не успеет все рассказать, – шепнула Анечка. – Пусть пропускает лирику. Надо начинать пятую линию, там самое главное.

– Пусть говорит, – сказал Фред, держа свою бороду ладонью. – Иначе анализ будет неполным.

– Анализ чего? Командно-иерархической психологии? Да откройте любой учебник за позапрошлый век.

Андрей посмотрел на свои экраны и принял решение.

– Раннинг, – сказал он, – нам нужно дослушать историю до конца и переключить тебя в сон. После сна сможешь дополнить все, что считаешь нужным.

– Я боюсь, причин его поступка нам тогда не понять, – поделился опасениями лингвист, но Андрей глазами указал ему на свои экраны, и тот умолк.

Квоттербек занялся расстановкой ежеутренне сбегавшей куда-то охраны, а я бродил по залам, бесцельно передвигая какие-то запыленные кувшины. Мы скоро должны были сняться с места, и я изнывал от безделья. Хотелось как можно быстрее оказаться на пятой линии, центром которой и была наша цель. Солнце, яростно накалившееся до предела, не особенно пугало. Главное – снова взять его на плечи и избавиться от давления Кремани. Кремань. Я остановился у окна и посмотрел на площадь с разбитой чашей пересохшего фонтана. В ней неплохо бы развести костер, усадить Тайта за приготовление супа, а Лайна – рядом, с «Иглой» на коленях… расстелить спальники и закрыть глаза, чтобы утром проснуться и двинуться вперед.

Эти мысли я подавил и вспомнил о Зере. Что она сейчас делает? Вытаскивает из подвалов барсучков-детей? Копает похоронные ямы?

Вспомнилось ее странное прощание.

Я вернулся в зал и заходил туда-сюда за спиной Квоттербека.

– Можно задать вопрос?

– Задавай.

На одном мониторе хорошо просматривалась площадь, на другом видно было только зернистую блеклую стену.

– Если Игроки… – Упоминать Эб я не решился, – делают вот так?

– Как?

Квоттербек обернулся.

Я скрестил указательные пальцы правой и левой руки.

– Только ртом. Это что значит?

– Если так делают Игроки, – ответил Квоттербек, – это значит, что тебе пора проснуться и намекнуть Служителям, чтобы не путали больше банки с реактивами.

– А почему…

– Раннинг, – оборвал меня Квоттербек. – Не лезь в это. Я не могу заниматься твоим воспитанием настолько разносторонне.

– Почему?

– Потом поймешь.

– Потом – оно не всегда бывает.

– Постарайся, чтобы у тебя было.

Я так расстарался, что, по-моему, даже палку перегнул.

– Андрей, сколько у меня времени?

– Немного, – ответил Андрей, глядя на экран. – Ткани оттаивают и… как бы тебе объяснить… Расползаются. Я держу температуру, но она все равно выше температуры длительной заморозки. Фаза сна может замедлить процесс.

– Пока не надо.

Наконец Квоттербек настроил «Королей» на охрану Дворца и отвлекся от кнопок.

– Не хотелось бы, чтобы переход кто-нибудь прервал.

Он привел меня в залу, которую я при обследовании здания упустил из внимания – дверь в нее была скрыта под нишей, затянутой тем же потертым бархатом. В зале оказались – во-первых, длинный стол, застеленный белоснежной скатертью и уставленный сияющей посудой, во-вторых, в нелепых позах застывшие в стульях трупы. Все они были тощими и какими-то неправильными – верхняя половина туловища в полтора раза длиннее нижней. Глаза затянуты лиловой пленкой, за воротниками на морщинистых шеях – длинные хвосты салфеток.

– Как ты их?

– Это не я, – отозвался Квоттербек, поднимая крышечку ближайшей кастрюльки. – Тронешь – развалятся в пыль. Этот Дворец – что-то вроде посольства с запрещенной для посещений территорией. Вот сюда никто и не лез, а «Короли» продолжали крутиться по своим алгоритмам и никаких нареканий не вызывали. Я просто сюда пришел и занял пустующее место. Пробуй.

В кастрюльке оказались горячие кусочки мяса в ароматном густом соусе. Я вспомнил рассказ Зеры, подумал и попробовал.

Мне давно не попадалось ничего вкусного, и оторваться от кусочков я не смог, а когда доел, обнаружил, что Квоттербек уже поджидает меня у стены.

– Пойдем.

За ним вырисовывался сквозной дверной проем, а за проемом – улицы светлого шумного города, на площади которого бил искристый фонтан.

На мне вместо рваной выцветшей формы оказалась светлая рубашка с распахнутым воротом, серые джинсы и белые кроссовки.

Квотттербек шел впереди и тоже одет был как я, но в черное.

Мы шли с ним молча, держась рядом, и разноцветные людские потоки огибали слаженно, не сговариваясь. Мимо шли женщины в широкополых шляпах с красными и желтыми цветами, в легких платьях и кружевных перчатках. Некоторые вели за руку детей – девочек в юбочках колокольчиком и мальчиков в коротких шортах. Мужчины тоже были – веселые, с загорелыми энергичными лицами. По бокам улиц стояли широко распахнутые зонты, а под ними – плетеные столики и кресла. Там пили кофе и ели теплые булочки. Открывался какой-то магазин – цветные ленты взмыли в воздух и долго кружились, извиваясь легкой волной. Где-то звучало пианино, а в парке смеялись звонкими молодыми голосами.

Я и Квоттербек – мы шли сквозь, против течения, и, когда меня задела мимо проходящая девушка, я заметил, что ее рука пронеслась сквозь мою, не встретив сопротивления.

Кто из нас был настоящим?

Трудно сказать.

Но больше всего на свете я хотел, чтобы это поскорее закончилось.

И это закончилось – мы завернули под арку, увитую колючим цветущим вьюном, и оказались в пещере с желтыми стенами и низким потолком. В центре пещеры сидел Тайтэнд и жарил нанизанные на прутик картошки.

– Наконец-то, – сказал он. – Я заждался. Жрать будете? А Лайн где?

Наверное, я выглядел как дурак, глядя на него и улыбаясь во весь рот. По крайней мере, Тайт мне сразу об этом сообщил:

– Раннинг, не растеряй от радости последние мозги. Тебе еще Солнце тащить, а это очень интеллектуальное занятие.

– А где оно? – спросил почему-то очень мрачный Квоттербек.

– У входа закопал, – ответил Тайт и отвел глаза, встретив взгляд Квоттербека.

– Тайт, – сказал я, наконец обретя дар речи.

– Картошка, – предложил Тайтэнд и ткнул в меня горячим прутиком. – Луна давно тут ошивается, – сообщил он, когда мы расселись у костра. – Но Вихрей еще не было, так что ваше опоздание особого значения не имеет. А вот то, что вы Лайнмена потеряли… это да.

– Мы и тебя потеряли, – в упор глядя на него, сказал Квоттербек.

– Да, – сдержанно согласился Тайтэнд и пожевал почерневшую картофелину.

Я не сразу разобрался в причине их противостояния – разве что прошлая сумятица со вскрытым Солнцем?

Квоттербек выглядел как смертельно раненный – бледный, с черными злыми тенями у уголков губ. Тяжелым взглядом он ловил каждое движение Тайтэнда. Ладони он сжал в кулаки и держал их на коленях, словно примагниченные. Видимо, боялся сорваться и проволочь Тайтэнда мордой по полу.

– Рассказывай, – сказал мне Тайтэнд, упорно отворачиваясь от Квоттербека.

Я открыл было рот, но ничего рассказать не смог. Наверное, пройди я хоть пятьдесят Матчей, после я бы не смог рассказать ни об одном. Всему есть исключения, конечно.

– Прошли четвертую, – медленно сказал Квоттербек. – Вот пятая…

– Я тоже прошел, – ухмыльнулся Тайтэнд. – Прошел штрафную. Вот пятая.

Квоттербек все-таки не выдержал. Он наклонился над Тайтом, вздернул его за шиворот и медленным тяжелым движением пригвоздил к стене, как когда-то – к раскаляющемуся боку Солнца.

– Да брось, – хрипло и очень серьезно выговорил Тайтэнд. – Что такого… должен же я был увидеть, как Раннинг закинет Солнце на ветку.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, и Квоттербек сдался, отпустил руку и вышел из пещеры.

– Да что с вами?..

Тайтэнд невозмутимо сгреб палочкой горячие угли в одну кучку.

– Я на костре, по старинке, – пояснил он. – Сейчас на Солнце жарить можно… с производительностью сотня окороков в десять минут. Раннинг, ты еще помнишь, что такое боевой дух?

– Да.

– Вот он тебе пригодится.

Я прихватил еще одну картофелину и вышел вслед за Квоттербеком. Он сидел на маленьком уступчике, от которого вниз катилась каменистая узкая дорожка. Я ее сразу оценил – скользкое крошево туфа.

В самом низу дорожка упиралась в растрескавшуюся, пересохшую землю – она создавала опор огромному котловану, выкопанному словно под заказ, – ровные стены возвышались над нами на много метров, и вниз они шли так же ровно, гладко. В центре котлована торчала металлическая конструкция. Сердце забилось сильнее. Это была цель нашего Матча – знаменитая Ветка, на которую мне предстоит закинуть наше Солнце, обогнав Раннинга Луны хотя бы на несколько бесценных секунд.

Вечерело. Мягкие розоватые облака висели в гуще фиолетового неба. Было прохладно, но безветренно.

Знакомый горьковатый запах заставил меня оторваться от созерцания Ветки. Квоттербек сидел, прислонившись спиной к стене, и курил.

Странное зрелище.

– Кремань? – спросил я, усаживаясь рядом.

– Пачка за талон, – отозвался Квоттербек. – Дешевле отравы не существует.

Хотелось поговорить о завтрашнем дне, Вихрях и Ветке, но Квоттербек смотрел перед собой невидящим взглядом и думал явно о другом.

Оранжевый огонек тлел в его пальцах. Он проследил за тем, чтобы жар добрался до желтой полоски, выбросил окурок и выдохнул дым.

Подобрал лежащий рядом планшет, раскрыл его и достал ту самую книжечку. Я посмотрел – он ничего не сказал и только затрещал старыми измятыми страницами. Посыпались какие-то даты и названия, названия и даты, написанные то голубыми чернилами, то угольком, то красным карандашом. Все они, бисерно аккуратные, громоздились чередой на линованных страничках, заложенных кое-где закладками, карточками и просто обрывками бумаги.

Поле Капитана Акул. Тайтэнд. Третья линия. Первый сезон.

Поле Капитана Акул. Раннинг. Пятая линия. Третий сезон.

Поле Звезды на Востоке. Лайнмен. Первая линия. Второй сезон.

Поле Колокола Три Раза. Лайнмен. Третья линия. Первый сезон.

Поле Колокола Три Раза. Тайтэнд. Четвертая линия. Первый сезон.

Поле Мост в Небо. Раннинг. Первая линия. Пятый сезон.

Треск старых потертых страниц. Целая череда смертей вдруг выплыла из вечернего воздуха и сгустилась вокруг нас – бесконечные Тайтэнды, Лайнмены и Раннинги, бесплотные, окружили нас и всматривались незрячими глазами в страницы памяти Квоттербека.

А он нашел нужную, вынул огрызок карандаша и перечеркнул знак вопроса напротив записи: «Поле Последней Анестезии. Тайтэнд. Третья линия. Пятый сезон».

Я посмотрел вниз. Там еще теплился оранжевый огонек.

– Если я не введу твой код, – сказал я, – ты останешься здесь и сможешь стать тем, кем хочешь.

– Не вздумай! – заорал из пещеры Тайтэнд.

Аттам его упакуй с этим звериным чутьем…

– Не вздумай! – повторил он и высунул из пещеры нос. – Поверь на слово, не надо самодеятельности… – Он криво усмехнулся и торопливо скрылся.

Квоттербек сидел молча и смотрел на небо.

– Я…

– Раннинг, – сказал он – так, что я вновь почувствовал – это не просто слово, это имя, настоящее имя, и принадлежит оно только мне.

Квоттербек осекся, потрепал меня по затылку и встал, выпрямившись во весь рост.

– Вихри придут завтра в шесть утра. Действуешь строго по правилам. У Солнца есть все шансы победить.

Картофелем дело не ограничилось. У Тайтэнда нашлись в запасе три кукурузных початка и банка варенья. Из кармана он извлек пакетик с какой-то трухой и тут же заварил ее в котелке. Запахло травами.

Вход в пещеру окончательно исчез – его заволокло ночной темнотой. Какое-то крылатое насекомое билось у костра, намереваясь нырнуть в него целиком, но своевременно останавливаясь.

Жаркие блики лежали на стенах. Я распаковал свой рюкзак, обнаружившийся в углу, и нашел там порядком измятый спальник.

Им я накрылся и поджидал результатов готовки Тайта, а тот все колдовал, растирая несчастную кукурузу то одним, то другим порошком.

– Хватит, а то от нее ничего не останется, – сказал Квоттербек.

Кукурузу Тайтэнд уложил возле костра и переворачивал то одним, то другим боком. Я наблюдал за ним и ждал свою порцию, потому что не ел с самого перехода, а голод всегда сказывался на мне не в лучшую сторону.

– Держи, – неожиданно дружелюбно сказал Тайтэнд и протянул два горячих желтых початка.

Квоттербек молча взял третий. Он явно не был против такой дележки.

Я взял кукурузу и спросил:

– Значит, транспортировочный код вбивать на троих?

Квоттербек лежал на спине и смотрел в потолок. Вместо него, почему-то смущаясь, ответил Тайтэнд:

– В сущности, нет… Я так. Посмотреть пришел.

И он обеими руками приподнял свою рубашку.

Там, где должно было быть сухощавое сильное тело, виднелась часть желтой стены. Что-то вырвало из бока Тайтэнда огромный кусок, оставив только часть ребер и совсем не оставив надежды на восстановление.

Он опустил рубашку и сунул мне какую-то банку.

– Штрафной гриб. Помнишь, мы его нашли? Я только часть съел, может, тебе когда пригодится.

– Выкинь, Раннинг, – сказал Квоттербек, не отрывая взгляда от потолка. – С тебя станется так же распорядиться…

До меня дошло. Квоттербек дал Тайтэнду возможность вырваться со штрафной и прожить жизнь на любой из пройденных линий. Тайтэнд эту возможность упустил, но ввалился в переход смертельно раненным – и еще живым. Мертвая зона не позволяла ему умереть, и он так и сидел здесь, поджидая… Он хотел увидеть, как я закину Солнце на Ветку.

Пока я сидел, оглушенный новостью, Квоттербек повернулся на бок и спросил:

– А откуда еда? Раз ты тут сидишь безвылазно?

– Раннинг Луны таскает, – с готовностью ответил Тайт и снял котелок с огня. – По горам прям прыгает… Проникся. Кстати, их тоже осталось только двое.

Утром Тайт дал мне хвост. Брать не хотелось, но он сунул мне этот хвост почти насильно…

– Стоп, – сказал Андрей. – Заговаривается.

Все зашевелились, предвкушая кофе.

– Нет, – удивленно сказал Раннинг. – Подождите…

– Только минуту, – попросил Андрей, наклоняясь над пультом.

– Кофе не будет? – поинтересовалась Анечка.

– Не успеем, – отрезал Андрей. – Дальше.

– Со слова «проникся», – подхватил лингвист.

– Больше мне рассказывать нечего, – ответил Раннинг. – Остальное вы знаете лучше меня. Добежал, запомнил код…

– Раннинг, – сказал Андрей, очень стараясь, чтобы прозвучало как имя.

Раннинг посмотрел на него – нехорошо посмотрел, таким взглядом, который уже ничего не выражает и обернут не вовне, а внутрь себя.

Это первая стадия, подумал Андрей. Теперь точно конец, никакой сон не поможет. Ему показалось, что бессмысленно стоять здесь и пялиться на колбу, что нужно скинуть халат и пойти… вымыть руки. Но Раннинг закрыл глаза и продолжил – темные пятна крови с каждым словом вырывались из его рта, как пар в холодную погоду.

У меня было пятьдесят пять секунд. Вихрь шел с юга, и Солнце лежало рядом, черно-красное, как свалившийся только что с неба метеорит, и такое же горячее, наверное. Под ним трескалась земля, вот что.

Квоттербек стоял сосредоточенный и серьезный. Губы-шрам…

Мы не прощались, не говорили никаких слов, да вообще… вели себя так, словно впереди еще сотня линий. Тайтэнд болтался у входа в пещеру. Жить ему оставалось не больше минуты – или меньше, потому что я должен был справиться быстрее. После того как Солнце и Луна окажутся на Ветках, поле Последней Анестезии закроется для Игроков навсегда, переходы превратятся в прогулочные аллеи, мертвые зоны потеряют свои свойства… Поле превратится в банку, с которой рачительный хозяин изредка стирает пыль в ожидании знаменательного дня, когда придет время снять ее с полки, распаковать и полакомиться тем, что внутри.

Тогда я всего этого не осознавал, конечно. Просто знал, что после пятого сезона поле закроется.

Вихрь показался – лилово-белый, словно венами опутанный. Он шел медленно – я знал, что на той стороне так же ожидает своего, красно-черного, Раннинг команды Луны.

Ветка торчала впереди. Казалось – рукой до нее подать. Я думал о будущих Матчах, о том, что, наверное, мне хватит пары дней, чтобы снова прийти в форму и снова оказаться на первой линии перед новым Квоттербеком.

Вихрь шел – пенная его шапка подползала под наши ноги.

– Давай, Раннинг, – приглушенно сказал Квоттербек.

Я обернулся. Рыжий невыносимый Тайтэнд кивнул мне и сделал жест, по которому было ясно, насколько он низкого мнения о моих способностях. Глаза у него были прозрачные и темные.

Пенная шапка Вихря доползла наконец.

– Пошел! – крикнул Квоттербек, потому что ветер поднялся оглушительный.

Он дотянулся рукой до моего шлема и захлопнул пластину шилдкавера – я о ней совсем забыл. А в следующую секунду меня придавило такой тяжестью и болью, что… что я без проблем могу терпеть то, что происходит со мной сейчас.

Солнце навалилось сзади, влипло мне в позвоночник, в плечи, впечаталось, как следы в горячий асфальт. Если бы мне пришло в голову вдохнуть, легкие бы я выплюнул в состоянии жареного рыбьего пузыря. Я не дышал. Падал, распластанный всей этой хренью, и мечтал не промахнуться.

Не промахнулся – Квоттербек спихнул меня очень удачно, не в эпицентр, откуда не выберешься, а с краю, где температура и направление ветра работали на меня, а не против.

И тогда я понял, что значит быть Раннингом.

Мои пятьдесят пять килограмм веса, мой маленький рост и все, над чем постоянно издевался Тайт, – все это превратилось в идеальное подспорье – Вихрь облегчил груз Солнца, охладил его до переносимой температуры, а меня заставил почти распластаться над землей – и бежать так, как я никогда не бегал.

Вот я, Раннингбек команды Солнца. Я – кровный родственник скорости и выносливости. Я – гордость команды, второй по значимости Игрок и имею самую высокую мотивацию к победе.

Я могу развивать скорость, превышающую скорость биотических машин, я могу взять старт из любого положения, я неутомим и способен менять траекторию передвижения под любым углом, не теряя при этом ни одной лишней секунды.

Я – Раннинг.

Я до сих пор ощущаю напряжение в ногах, когда вспоминаю тот забег, напряжение и боль в мышцах. Это называется – фантомные боли?

Наушник щелкнул, и я услышал:

– Молодец, Раннинг.

Неужели все?

Я уткнулся в металлическую станину Ветки. Наверх вела лестница, а напротив, держась за такую же лестницу руками, стоял Раннинг Луны – согнувшись. Его шатало, но он упорно цеплялся за лестницу – отдыхал, выделив себе две или три секунды. Вокруг него бился черно-красный горячий Вихрь.

Мне отдыхать было некогда – рывком я вскинулся на первую ступень и полез вверх, поддерживаемый ослабевающим холодным ветром. Площадка, ребристая и узкая, задрожала под ногами.

Солнце я сбросил с плеч в предназначенное для него гнездо, и оно крепко схватилось в пазах, со щелчком и сытым гудением. На противоположной стороне площадки я увидел Луну, тоже свалившуюся в гнездо, а над ней – обмороженного Раннинга, с которого кожа слетала синими лохмотьями вместе с лоскутами обмундирования.

«Не пялься по сторонам».

Солнце выбросило подсвеченную линию, по которой сплошным потоком потекли знаки, цифры, символы… Я держался за Солнце обеими руками, чтобы не упасть, и запоминал…

– Как запоминал? – не выдержал лингвист. – Повторял про себя или сравнивал с какими-то образами?

Раннинг покусал губы, но все-таки ответил:

– Как маршрут. Как если бы мне пришлось бегать по ним – по всем этим символам, буквам и знакам.

– Бесполезно… – спустя минуту общего молчания сказал лингвист и со злостью дернул рукой. – Хотите расшифровать? Лезьте в колбу, уважаемые! Становитесь Раннингами! И никак иначе…

– Подожди, – перебил его Андрей. – Раннинг… почему ты не хочешь отдавать нам код?

Некоторое время Раннинг молчал, глядя сквозь потемневшую от крови жидкость.

– Потому что я оставил там Квоттербека, – наконец твердо ответил он. – Я не открыл ему транспортировочный переход.

– Он тебе что-то сказал?

– Я видел его сверху, с Ветки. Этого было достаточно.

– Прошло двести семьдесят лет! – взвыл лингвист, хватаясь за голову. – Он не мог столько прожить, его сейчас там нет, а код… он нужен, там же тетракл, как ты не понимаешь…

– Я понимаю, – неожиданно мягко сказал Раннинг. – А вы нет.

Он закрыл глаза и умолк.

– Предлагаю остановить расследование, – произнесла Анечка. – Андрей.

Лингвист с грохотом сворачивался. Его лицо покрылось красными пятнами. Фред стоял неподвижно, поблескивая стеклами модных прямоугольных очков. Анечка подошла к колбе и сказала свое коронное:

– Бедный… Все закончилось. Все. Потерпи еще немного.

Раннинг слабо шевельнулся. Дрогнули губы, складываясь в короткую улыбку, от которой на щеках появились неглубокие ямочки.

На экране еще билось живое сердце, но Андрей без колебаний потянулся к нужным кнопкам. Колба вздрогнула и медленно затянулась черной пленкой, превратившись в саркофаг. То, что сделает с телом Раннинга ликвидационная жидкость, не хотел видеть никто.

Наступила тишина, оборудование гасло.

– Все? – спросила Анечка, заглядывая через плечо Андрея.

– Да.

– Сливай колбу… и пойдемте ужинать, наконец!