Категория «А-12» заперла команду ученых в научном комплексе. Пока шло расследование и принимались решения, что делать с полученной информацией и как ее скрывать, выйти из комплекса было невозможно.
Ужинать пришлось в маленькой столовой, которой обычно никто не пользовался во избежание приема вредной синтетической пищи.
Конвейеры подали тарелочки с мясом, похожим на хлеб, и хлебом, похожим на картон. Прибыли красные стаканчики сока из искусственной вишни, запредельно сладкой.
Двери столовой предусмотрительно заперли. Зажегся неяркий свет, холодно рассыпавшись на поверхности пустующих столиков.
Анечка убежала с докладами, и без нее в представлении Андрея наука как-то пошатнулась. Вишни, например… почему такие сладкие?
Анечка бы объяснила: потому что, Андрей, у них командно-иерархические отношения…
– Все это было триста лет назад, – вяло сказал Фред, ковыряя вилкой кусок волокнистого мяса. – Естественная эволюция исследовательского процесса без ошибок не проходит.
– Финансирование было минимальным, – напомнил лингвист, дергая кадыком. – Психология другая.
– Все идет по дуге улучшения, – подхватил Фред. – Сначала их связывали по двое и приучали к потерям методом… гм… искусственным. Потом – снижали эмоциональность, убирали амплитуды смены настроения. Теперь – сам знаешь.
– Психологам запись отдадим, – пообещал лингвист. – Пусть соотнесут его мотивацию с ценностями стандарта модели. Если не совпадет – поднимем записи с Комиссии, на которую его гоняли. Вдруг там какой умник ляпнул ему, что он человек и право имеет? Всякое бывает.
– Велициевы сонмы! – печально воскликнул Фред. – Что же вы такое?.. Нутром чую – физика. Моя стихия. Взломать бы нам эту кубышку наконец… Неужели нет других способов?
– Нет, – покачал головой Андрей. – Это то же самое, что сломать рельсу о колено. Слишком примитивная система.
Некоторое время все молчали и усиленно жевали.
Фред отложил вилку, обмахнул бороду салфеточкой и сказал проникновенно:
– Андрей, будешь продолжать в том же духе, я с тобой рядом не стоял и ничего не слышал. С Основным Правилом знаком, что там несет доктор Новиков – не понимаю. И вообще, проверьте его на профпригодность. Нервы, знаете ли.
Андрей поднял на него глаза. Фред смотрел на него благодушно и очень дружелюбно. Лингвист скреб вилкой по тарелке и делал вид, что ни при чем.
Пять лет в одной команде, подумал Андрей. Пять лет.
– Зря вы так надрываетесь, – сказал он наконец и брезгливо отставил стакан с жирными алыми вишнями. – Я врач, а не археолог… Копаться в старье – не моя профессия. Должен же просто был кто-то его держать.
– А, – понимающе улыбнулся Фред и закивал. – Должен, должен.
На выходе из столовой Андрея поймал за руку взволнованный и бледный Костюченко.
– Ну? – с волнением спросил он. – Нам материалы передадут? Андрей! Хочешь, я твою фамилию в диссертацию впишу? Так и начну – «при неоценимом вкладе доктора А. Новикова мной было установлено…»
Ночевать пришлось в маленькой комнатке, напоминавшей каюту космического корабля. Андрей раньше много летал и хорошо помнил и узкие пластиковые полочки-кровати, и выдвижные столики. Летал – по мелочи. Охотился на зеленых белок в Караббии, собирал образцы какой-то слизи на Са.
Объективно – занимался ерундой, но вечно гнался за важностью происходящего. Гордился набитыми белками, с замиранием сердца ждал результатов анализов мерзкой слизи, надеясь, что открыта новая форма вирусного сообщества.
По настрелянным белкам он оказался во второй сотне охотников, а слизь обнаружила следы недюжинного интеллекта и удрала с корабля, так и не соизволив оказаться вирусным сообществом.
Институт биоинженерии – лучшее место для желающих совершить невероятное, но и здесь отличиться не удалось. Андрей месяц за месяцем наблюдал многочисленных Тайтэндов и Лайнменов, у которых сроду ничего не болело, а любая рана закрывалась самостоятельно через пятнадцать минут после повреждения.
Пил кофе с Анечкой, приглашал на свидания и как-то ненавязчиво перебрался в категорию ее запасных любовников – без особого интереса и трепета, просто было приятно.
Курил с Фредом в запрещенных для курения местах, следил за составами реактивов.
Пять лет болтался без дела, субъективно если.
И вот выпало же расследование, думал Андрей, и так и сяк мучая несчастную беленькую подушечку, не желавшую стать мягкой. Выпал шанс, случай… И что?
Мерзко на душе.
На потолке – синяя злобная лампа.
Андрей долго смотрел на нее, пока глаза не заболели, а потом поднялся, поняв, что заснуть не сможет, и развернул на выдвижном столике полотно «Линии».
Раннинги именной серии лейтенанта Марка Теннисона. Генетические маркеры.
Вот он. Действительно, Раннинг…
Послужной список был короток – всего пять Матчей. Последний для Раннинга Матч закончился первой линией – вместе с Квотттербеком он попал в герметичную ловушку и погиб, раздавленный вакуумом. Квоттербек выбрался, а Раннинг нет.
Видимо, в этот Матч и произошла замена, решил Андрей. Игроки того времени сильно паниковали, оставшись без Квоттербека, а потеря его на первой же линии – заявка на стопроцентное поражение.
Черт его знает, как он вылез, но факт – вылез, вернулся и прикинулся Квоттербеком.
С этого момента отследить Квоттербека-Раннинга стало проще. Экрана не хватало на весь список полей и Матчей, где он побывал.
За шестьдесят лет он потерял триста семнадцать Игроков. В среднем – Игрока-двух в сезон. Показатель очень низкий, и ни одного полного…
Андрей задумался, подбирая слово. Ни одного полного вайпа, игровыми терминами если. Он всегда добирался до конца и устанавливал Солнце на Ветку.
Фото ничего не говорило Андрею, хотя он теперь и знал, что смотрит на того самого Игрока, ради которого так долго и мучительно умирал в колбе Раннинг. Он ничем не отличался от других, но стал особенным для своей команды.
Андрей еще раз тронул пальцем фото, покрутил туда-сюда список и вдруг замер.
Поле Последней Анестезии не стало для этого Игрока последним. За ним следовали еще десять-пятнадцать записей.
– Как? – вслух спросил Андрей, не в силах сообразить, что могло произойти.
Неужели Квоттербек сам открыл себе транспортировочный переход? Неужели он успел добраться до Солнца после перехода Раннинга?
Зачем? Зачем он так поступил, зная, что ему отведена спокойная жизнь на намертво закрытых полях?
Почему об этом не сообщили Раннингу, когда тот упирался, не желая выдавать код?
В конце списка вместо ожидаемой информации о смерти Андрей с удивлением увидел номер хранилища и ячейки.
Мелькнула шальная мысль – если Квоттербек в заморозке, то, может, его следует разбудить, и он расскажет эту историю по-другому, и с его слов будет легче узнать заветный код… И вторая, не менее пронзительная: если он додумался до этого, то доберется и додумается Анечка.
Отбросив подушку, Андрей сорвался с кровати-полочки, быстро выскочил в коридор и, пользуясь тем, что пропуск его заряжен за категорию «А-12», миновал все преграды и пропускные пункты, не озадачиваясь разъяснительными записями.
Сначала он шел быстрым шагом, а потом, не выдержав, побежал, неуверенно и медленно, раскачиваясь и боясь подвернуть ногу.
Перед хранилищем нужно было завернуть еще кое-куда, и Андрей торопился. В шесть часов все оживет, проснется Анечка, завяжет волосы в блестящий хвостик, развернет «Линию»… Или уже развернула и листает списки, держа руку на маленькой чашечке, сделанной под фарфор?
Аттам вас всех упакуй, суматошно думал Андрей.
Кто ходил по этим коридорам три сотни лет назад? Кто был настолько тупорыл, что не додумался сообщить Раннингу о том, что Квоттербек снова на Матчах? Да за кого они их принимали?
За Игроков, пришел беспощадный ответ. Игроки – шахматные фигуры на досках, в них нет «а» – радости жизни, «бэ» – сострадания, «цэ» – любви. Уперся бракованный Раннинг, и все тут. Сломался. Изъян… комиссионный экземпляр…
Андрей задыхался.
Молчит? Ноги ему под нож. Они ноги эти очень берегут, в ценностях прописано… Молчит? В запасник его, потом разберемся…
Вот и настало «потом». Нет больше тетракла, нет больше идей и открытий, нет свершений… зато можно стрелять зеленых белок.
Подвал назывался подвалом лишь неофициально. На самом деле площадь его превосходила площадь некоторых крупных корпусов института. (Храмов, подумал Андрей.)
Тоненькие ящички-ячейки поднимались от самого пола и уходили под потолок. Каждая носила индивидуальный номер и код, и осмотреть их все, а тем более вскрыть самостоятельно, не смог бы никто. Андрея снова спасла причастность к расследованию важной категории. Маленький биотик посмаковал карточку, выслушал запрос и утопал куда-то в глубину подвала. Вернулся он всего через несколько минут, но Андрею показалось, что прошла целая вечность.
Содержимое двух ящичков Андрей просто распихал по карманам, понимая, что сейчас не время рассматривать. Следующим пунктом были хранилища, и находились они совершенно в другом конце здания.
Бежать стало легче – приноровился. Это тебе не белок стрелять, Андрей… И тут же подумал – а будут ли в него стрелять, когда узнают?
Хранилище пропустило его без лишних проверок – Андрей был вхож сюда, следил за показателями систем и сохранностью материала. Наверное, сто раз проходил мимо той самой колбы, не зная ничего о том, кто находится внутри.
Да и теперь, размышлял он, я почти ничего о нем не знаю. Раннинг, ставший Квоттербеком. Поле Последней Анестезии…
Колбу пришлось подсветить. Да, это был он – спящее спокойное лицо, еле заметный шрам, пересекающий висок. Наверное, поздний, Раннинг ничего о нем не упоминал. В густой смеси идеального холода – Игрок, столько раз принимавший на свои плечи нестерпимо горячее Солнце.
Андрей вынул из карманов все, что захватил в подвале. Личные вещи Раннинга – кусок заячьего меха, обмотанный какой-то проволокой.
В правом кармане – личные вещи Квоттербека. Пухлая записная книжка в черной клеенчатой обложке. Освещения от колбы хватило на то, чтобы разглядеть последние записи, сделанные твердым мелким почерком. Перечислялись поля и сезоны, так же систематично, как и до поля Последней Анестезии. Словно ничего и не случилось, словно Квоттербек перешагнул этот этап с безразличием истинного Игрока.
Андрей, рассматривая записи, даже снял руку с панели-регулятора. Возможно… с Квоттербеком все будет проще, и нужно дать Анечке возможность показать себя.
В самом конце записной книжки, под уголком клеенчатой обложки, виднелась белая полоска. Андрей потянул ее, сопротивляющуюся, и подставил под синеватый свет. Талон Кремани, выданный на исполнение желания взамен жизни Раннинга.
Фото было сделано моментальным снимком, видимо, тогда, когда Раннинг стоял перед конторкой и пытался понять, что от него хочет хихикающий толстяк с зонтиком. Озадаченное лицо под задранной наверх пластиной шилдкавера. Мальчишеское лицо, выражающее уйму эмоций – растерянность, одиночество, неуверенную решительность и непонимание.
Андрей вдруг увидел его глазами Квоттербека и все понял.
Колбу он обесточил медленно, словно священнодействуя, – как будто укрывал забвением статую давно забытого божества, которое уже не могло сберечь никого из ему доверившихся.
Андрей выходил из здания медленно и со вкусом. Над ним выли сигнальные сирены и сверкали аварийные огни. Заблокированный пропуск погасил свой экран. По стенам катились предупреждающие волны.
Он вышел и старательно закрыл за собой дверь. Было около шести часов утра. Солнце, робкое и почти белое, плыло между яркими купами деревьев. Белый бетон подгонной дорожки сиял. Дорожку Андрей выбрал в качестве стартовой полосы, стащил с себя свитер и почувствовал свежий ветер на незагорелой бледной коже.
Поправил очки, а потом и вовсе их снял, обернул платочком и положил в карман.
– Доктор Новиков, – дружелюбно сказала Анечка, улыбаясь. – Вернитесь, пожалуйста, в лабораторию.
По обе стороны от нее держались сумрачные фигуры Лайнменов, с корнем выдернутых из колб ради такого случая. Лайнмены молчали и не выражали никаких особых эмоций, но держали пальцы там, где впаяны были в предплечья легкие орудия.
– Доктор Новиков. Андрей.
Андрей помахал ей рукой и побежал. Ему очень хотелось добежать до парка и там свалиться в тень недавно выращенных деревьев, поэтому пришлось торопиться. Андрей старался бежать ровно, вспоминая, что нужно дышать глубоко и только через нос… нужно внимательно смотреть под ноги и идти по самому кратчайшему маршруту. Без подготовки сделать этого никак не удавалось. Андрей быстро нажил колотье в боку и боль в лодыжках. Смеясь над собой и задыхаясь, он схватился за ствол единственного дерева, к которому успел добежать, наклонился, почувствовав, как ударило что-то под лопатку – не очень больно, но противно.
Это подстегнуло его, он оторвался от дерева и снова побежал, очень аккуратно, потому что теперь его шатало и бросало в разные стороны. Парк оказался не зеленым и тенистым, а кровавым и жидким. Черные длинные водоросли колыхались в нестерпимом малиновом варенье.
И снова ударило сзади, предательски в спину.
Все еще пытаясь дышать правильно, Андрей повалился на бок и с удовлетворением подумал, что добежал-таки…
И на секунду ему показалось, что щелкнул возле уха спрятанный где-то передатчик и сказал:
– Молодец, Раннинг.
И сам Раннинг, маленький и легковесный, стоял рядом, прижав руку козырьком к пластине шилд-кавера, и смотрел куда-то далекодалеко. Солнце блестело на ремнях креплений. Огромное, жаркое, алое Солнце, гаснущее с каждой секундой.