Все задумались, и Зет закричал второй раз.

– Послушайте! – кричал Зет, и его доброе, с оттопыренными ушами лицо, кажется, порозовело. – Послушайте! Если Шарик не умеет говорить, потому что у него не так устроен язык, то ведь думать-то он умеет?

– То есть как это – думать? – не понял Миро.

– Ну так. Очень просто. Думать Шарик обязан? Пусть плохо, пусть кое-как, но думать-то он обязан?

Все опять на мгновение примолкли, и Тэн солидно согласился:

– Обязан. Потому что если он не будет думать, так он даже не поест…

Тэн хлопнул себя по лбу и сурово сдвинул брови:

– Кстати, вам не кажется странным, что Шарик живет, невероятно растет, а его, в сущности, никто не кормит.

Квач расхохотался.

– Здорово! Выходит, Шарик сам себя питает? Неужели он знает формулы?

– Он, наверно, не формулы знает, – буркнул Тэн. – Он знает, где хранятся карточки, и умело пользуется ими.

– Недаром он все время сидит на кухне.

– Послушайте! – опять закричал Зет. – Но раз он умеет пользоваться нашей кухней, значит, он мыслит! Так ведь?

– Выходит, – милостиво согласился Миро.

– А раз он мыслит, значит, мы можем с ним разговаривать. Ведь он знает наш язык. Он понимает язык, но сам говорить не может. Но если он может думать на нашем языке, то…

– Точно! – крикнул Квач.

– Пожалуй, это идея, – сказал Миро.

– Можно попробовать, – решил Тэн.

Юра молчал. Получалось невероятное. Шарик не умеет разговаривать потому, что у него не так устроен язык и он не может произносить нужных слов. И в то же время с ним можно разговаривать, потому что он мыслит. Но ведь нельзя же свою мысль передать другому без слов.

Ведь слова для того и существуют, чтобы передавать мысли. Но если Шарик не может разговаривать, то он не может и передавать свои мысли.

В чем же дело?

Теперь Юрий не спешил высказывать свои мысли и недоумения. Жизнь среди голубых людей научила его поспокойней относиться к кажущимся на первый взгляд несуразностям. Мало чего не напридумывали ученые с далекой Розовой земли!

Бойцов привычно посмотрел на Зета, но тот уже поднялся со своего кресла-кровати и медленно, как будто на спину и плечи ему повесили непомерный груз, продвигался к коридору. У двери он обернулся и медленно, с трудом улыбаясь, сказал:

– Сейчас все сделаем.

Квач тоже поднялся и тоже медленно пошел вслед, но остановился у дверей. Юрий внимательно следил за ними, но ничего удивительного заметить не мог, пока Зет не передал Квачу четыре блестящих легких шлема – точно таких, какие были надеты на космонавтах в те часы, когда они бродили по земляничной полянке на Голубой земле.

Квач, все так же медленно, натруженно шагая, вернулся к креслам и роздал шлемы товарищам. Юрий повертел шлем и вопросительно посмотрел на Квача. Тот недовольно поморщился:

– Все забываю, что ты с другой земли и тебе все приходится объяснять. Это… Слушай, Миро, объясняй, у тебя получается лучше.

Миро несколько минут глубокомысленно молчал и морщил лоб. Потом отрывисто и подозрительно спросил:

– Ты знаешь, что при всякой работе выделяется энергия?

Ну, это-то хоть немного Юрий проходил и смело ответил:

– Не совсем так. Для производства всякой работы необходима энергия.

– Правильно! Тогда мне легче. Ну так вот, когда мы мыслим, наш мозг тоже работает и, значит, вырабатывает энергию для производства этой работы. А ты знаешь, что всякую энергию можно так или иначе уловить?

– Факт… знаю, – не очень уверенно ответил Юрий, но, подумав, уже смело подтвердил: – Факт, знаю.

– Ну так вот, энергия, которую вырабатывает мозг, в общем-то, мала. Для работы клеток мозга и, следовательно, для мышления ее, правда, достаточно, но улавливать ее трудно. Еще и потому, что в процессе мышления участвуют многие участки мозга. Вот… А наши шлемы улавливают эту энергию, усиливают ее и передают в пространство. Другие шлемы на других людях ловят эту энергию, тоже усиливают, и другой человек может знать, что думает его сосед. Понимаешь?

Ну, сказать, что Юрий все сразу понял, – значит соврать. А когда понимаешь не все, то задаешь вопрос самый простой, который может помочь понять более сложный.

– Из чего сделан этот шлем? – не очень уверенно спросил Юрий, опасаясь, что над ним могут посмеяться.

Но ребята не смеялись.

– Это очень сложный состав – мы и сами его еще не знаем. Но ты ведь понимаешь главное?

– А чего ж тут не понимать! – с долей гордости пожал плечами Юрий. – Надеваем шлем, начинаем думать. Мозг вырабатывает энергию…

– Совершенно верно, – с уважением поддакнул Тэн, но Юрий не обратил на него внимания.

– …шлем из неизвестного сплава усиливает ее и передает дальше. Другой человек улавливает… Вернее, не человек, а другой шлем улавливает эту энергию…

– Опять улавливает, – назидательно вставил Миро.

– А как же иначе? – непритворно удивился Юрий. – Обязательно улавливает и передает человеку, который носит шлем. И тот понимает первого человека.

– Слушай, ты здорово схватываешь принципы действия.

– А что тут сложного? – уже совсем искренне удивился Юрий. – Это же как радиопередачи. Певица поет, станция усиливает и передает радиоволны в воздух, вернее, в пространство. Приемник ловит волны, усиливает и преобразует в звуки. А люди слушают. Вот и всё.

– Да, но тут…

– Знаю, – перебил Юрий. – А тут биотоки. Читал. По радио слышал. Но принцип тот же самый. А детали я еще узнаю. Когда включим обучающих роботов, тогда и узнаю.

– Юрка, – воскликнул Тэн, – ты все-таки настоящий парень! Скорее бы кончался разгон, и мы начали бы заниматься как следует.

Зет, видимо, добрался до Шарика и пристроил на его голове шлем для усиления биотоков мозга – на экране появилась растерянная страдающая морда Шарика. Его умные глаза заглядывали, кажется, прямо в душу, и каждый, а Юрий в особенности, понял, что с Шариком творится нечто ужасное.

Космонавты поспешно надели свои шлемы, и первое, что услышал Юрий, было странное скрежетание и повизгивание, словно где-то рядом быстро вращался несмазанный подшипник и его шарики скрежетали и повизгивали. И первое, что подумал Юрий, было: «Неужели у Шарика в мозгу действительно что-то отказало?» Но он сейчас же рассердился на себя: нельзя переносить дурацкую поговорку на серьезные дела. В мозгу нет шариков. В мозгу – клетки. А они не могут скрежетать или повизгивать.

И в эту секунду ворвался не то голос, не то биоток Зета:

– Система отстроена от помех. Можно начинать беседу.

Вот тогда-то и полились удивительно странные, отрывочные не то слова, не то мысли, перемешанные с повизгиванием и рычанием. Юрий далее не знал, как их определить.

– Хочу есть… есть хочу… и-ио-ой, как хочу… хррр. Больно… всему больно… что со мной делается, что делается… вот попал так попал… никто… ни один не хочет помочь… есть хочу… хррр…

– Шарик, милый! – забыв обо всем на свете, закричал Юрий. – Что с тобой?

Морда Шарика на экране склонилась набок. Он словно прислушивался, но еще не понимая, откуда звучит голос и чей он.

Глядя на Шарика, Юрий понял, что биотоки не имеют признаков голоса. Кто бы ни говорил с их помощью, они звучат совершенно одинаково – все зависит от того, на какую частоту звука настроены шлемы. Пусть у самого думающего будет пискливый голос, пусть он будет простужен и говорит голосом разбойника – все равно у всех голос будет одинаковым: чистым и свежим.

Однако понять все это Юрий мог – ведь ему было уже тринадцать лет. А Шарик этого не понимал – ему шел всего третий год. И потом, он был собакой. Поэтому он беспомощно шевелил своей огромной головой и косил глазами по сторонам.

Но Шарик не знал, что все его мысли – хочет он того или не хочет – все равно усиливаются и передаются. И каждый может их услышать. Поэтому все услышали, что думает Шарик:

– Странно… если бы я сам знал, что со мной случилось. Есть хочу. И кто это говорит? Как хочется есть – кажется, все бы съел, даже кошку. И голос какой-то незнакомый. Как все болит и особенно левая задняя лапа! Она, наверно, затекла и теперь зудит. Как хочется есть и пить! Пить даже больше, чем есть.

Он еще долго рассуждал, пытаясь понять, что же с ним происходит. Но космонавты уже поняли главное – Шарик совершенно незаметно или, как говорили на Голубой земле, втихоря, разросся до таких размеров, что его тело уже не вмещалось в кухне. Тело все росло, а кухня оставалась прежней, и кости Шарика упирались в стены. Шарик не мог развернуться, чтобы напиться или поесть. Он стал пленником и жертвой собственного обжорства, того еще не известного космонавтам недомогания, которое привело космическую собаку на край гибели.

Он, пожалуй, этого еще не понимал. А космонавты поняли. Если его не освободить, то Шарик так разрастется в тесной кухне, что задушит сам себя.

– Нужно что-то делать! – взмолился Юра.

– Что делать? – мрачно вмешался Квач. – Придется расширять стены.

– А… а разве это возможно? – удивился Бойцов.

– Все возможно, – опять буркнул Квач. – Но это и неудобно и… может быть, даже опасно.

– Ты думаешь, что кухонное и синтезирующее биохимическое оборудование придется опускать к двигателям? – деловито осведомился Миро.

– А куда еще?

– Да, но там необходима дополнительная радиоактивная защита.

– Вот в том-то и дело, – причмокнул Квач.

Голубые космонавты задумались. Юрий мог только гадать, как они собираются решать, хотя он понимал, что раз на корабле установлены атомные или ядерные двигатели, значит, они могут выделять вредные излучения. Если облучения попадут на продукты или их полуфабрикаты, они станут непригодными для питания. А если учесть, что с продуктами и так дело швах, то…

И тогда, впрочем, как всегда в трудные моменты, прозвучали мысли Зета:

– А зачем нам нужно опускать кухню к двигателям?

– А куда же ты ее денешь?

– Давайте потеснимся сами – это и проще, и безопасней.

Решение и в самом деле было таким предельно простым, что все переглянулись. Обо всем думали космонавты, но вот только Зет сумел подумать правильно. Почему? Наверное, потому, что он всегда умел думать не столько о себе, сколько о других. Больше того, думая о других, он всегда был готов поступиться собственными удобствами. И хотя, как заметил Юрий, все космонавты отличались этим качеством, но Зет почему-то всегда делал это первым.

– Решено! – согласился Миро. – Тэн, начинай перестройку.

Тэн, кряхтя, поднялся с кресла и подошел к стене. Он долго присматривался к ритму мигающих и блуждающих огоньков, потом быстро и решительно начал нажимать на какие-то одному ему заметные кнопки.

– Что он делает? – тихонько, чтобы никому не помешать, спросил Юрий.

Но он забыл, что теперь все, что он говорил, все, что думал, слышали все остальные. Поэтому все обернулись и посмотрели на него. Даже Шарик с экрана посмотрел на своего старшего товарища.

– Н-ну как тебе объяснить… – пожевал губами Миро, но сейчас же оживился: – Впрочем, ты кое-что знаешь и умеешь схватывать самую суть. Ну, а всех деталей и подробностей мы, наверное, тоже еще не знаем. Не проходили…

Все засмеялись, и даже Шарик, кажется, улыбнулся.

– Так вот, как ты знаешь, всякий материал составлен из молекул. А молекулы – из атомов. Чем крепче связь между атомами, тем крепче и материал. Так вот, у нас на корабле все сделано так, что мы можем ослаблять или, наоборот, усиливать связь атомов и, значит, молекул между собой. Как только Тэн настроит систему, начнется ослабление внутримолекулярной связи. Те стены, где будет ослаблена эта связь, станут текучими и переместятся туда, куда нам хочется. Вот и все.

– Так, значит, вы и мебель так делаете?

– Конечно! Ослабляем связь между атомами и молекулами материала и заставляем принять их форму кресла, или дивана, или кружки с водой. – Миро быстро поправился: – Конечно, не мы лично, а наши роботы. Это настолько сложно, что ты даже себе не представляешь. Мы даем им команды, а они уже рассчитывают, насколько нужно расслабить связи, чтобы сделать тот или иной предмет. Сейчас Тэн передает такие команды.

– И это можно сделать в любом месте корабля?

– Конечно! В каждом отсеке есть места, где сходятся кнопки управления роботами. А когда нас нет на корабле, или когда мы спим, или просто недосмотрим, например, если какой-нибудь невероятный метеорит врежется в корабль, роботы сами сделают необходимые расчеты и перестановки. Залатают пробоину.

– Точно! – прошептал Юрий, вспоминая, как его вышвыривали из корабля неумолимые роботы. – Точно!

– Значит, понял?

– Факт, – решительно ответил Юрий и уже не так уверенно подтвердил: – Факт.

Стены, которые были ближе к входу в ведущий на кухню коридор, начали медленно надвигаться и как бы суживаться. Все центральное помещение неумолимо уменьшалось.

Юрию вдруг показалось, что медленное, неотвратимое снижение потолка, наступление стен никогда не прекратится, что они раздавят космонавтов. Он уже начинал привыкать к тому, что его мысли могут быть услышаны другими, и поэтому усилием воли заставлял себя не пугаться. Но подумать о том, что должен делать в подобном случае настоящий мужчина, он не успел. Потолок и стены все надвигались, и Юрий наконец спросил:

– А куда же девается лишний материал?

– Какой это лишний? – не понял Миро.

– Ну вот… всего же становится меньше.

– Ах, этот… Уплотняется. Переходит в запас – это же наше атомное горючее. Вот оно и переходит в резерв.

– Так… понятно… в резерв, – тянул Юра, посматривая на потолок.

К вдруг все услышали вздох. Счастливый вздох освобождения и избавления. Он был гулким и веселым, как будто кто-то очень большой, очень усталый и огорченный весело сказал: «Ух! Наконец-то!»

И все посмотрели на экран. Морда у Шарика была прямо-таки блаженная. Он даже прикрыл глаза от счастья и высунул кончик розового языка. Таким он казался довольным и в чем-то по-мальчишески легкомысленным, что его непомерный рост совсем забылся: Шарик казался веселым и лукавым щенком.

Но уже в следующую секунду шлемы приняли и усилили мысли этого веселого щенка-великана.

– Пить! Как хочется пить. И еще бы повернуться. Хоть немного повернуться. Есть! Хочу есть.

С этой секунды Шарик вел себя очень невоспитанно. Он так дергался, так скулил и вымаливал есть и пить, что казалось, весь корабль ходит ходуном.

– Дело плохо, – сказал невидимый, потому что он не мог попасть в экран, озабоченный Зет. – Нормального общения с собакой не получается. Она как будто сошла с ума.

– Ничего! – бодро и уверенно ответил за всех Миро. – Подождем, пока она удовлетворит свои потребности.

– Хорошенькое дело! – возмутился Квач. – «Свои потребности»! Эти потребности и так опустошили все наши запасы. А сейчас она доест все, что мы наготовили в дорогу.

Не согласиться с Квачем было невозможно. Угроза над кораблем нависла немалая. Продукты питания приходили к концу, а Шарик мечтал только об одном: есть, как можно чаще и больше есть! И если он буквально за несколько дней разросся так, что пришлось расширять кухонное помещение, чтобы вызволить его из плена, что же будет дальше?

Наверное, поэтому у каждого первым делом мелькнула мысль: пора прекратить это обжорство. Оно не доведет до добра. Ни Шарика, ни весь экипаж.

– Нельзя давать Шарику пить или есть! – в отчаянии подумал Юрий. – Нив коем случае нельзя.

Но его мысль, принятая товарищами, которые всего секунду назад, может быть, могли бы подумать точно так же, теперь не была понята ими.

– Нет, Юрий, – грустно и мягко отозвался Зет, – если человек или животное хочет есть или пить – тут уж ничего не поделаешь…

Он не стал продолжать, но каждый понял: да, тут уж ничего не поделаешь. Отказать живому существу – дружественному, доброму – в еде или питье не мог ни один. Это было выше тех сил, которые в свое время воспитывали в голубых космонавтах на Розовой земле и белого мальчишку из маленького городка Голубой земли. Они думали одинаково. И это было так приятно и так радостно, что у Юрия от счастья даже слегка защипало глаза. Но он сейчас же подумал… Нет, пожалуй, не подумал, а, скорее, почувствовал, что настоящий мужчина обязан уметь сдерживать свои, даже самые замечательные и самые трогательные чувства. Особенно теперь, когда его мысли стали достоянием всех. И он посмотрел на товарищей.