В стане врагов
Город Сьюдад-Реаль, столица провинции Чиапас, никак не оправдывал своего громкого названия «королевский город». Это был просто большой поселок с несколькими каменными домами, где жили богатые и знатные колонисты, и со множеством простых деревянных домов и хижин. Городской собор, тоже деревянный, был мал и беден, без украшений и даже без необходимой утвари.
Несмотря на сан епископа, Бартоломе жил также очень бедно. Он занимал вместе с монахами скромный деревянный дом около собора. Носил старую сутану простого капеллана, без всяких украшений. На стол его ставилась глиняная посуда, и пища была самой скудной, годной только для поддержания сил. Нечего говорить, что молодые монахи, которые садились за стол епископа, частенько вставали голодными.
Большая часть вещей Бартоломе погибла на затонувшей галере, иные были проданы в Кампече, но он ни о чем так не жалел, как о потере своих книг.
— Ах, Родриго, — сетовал Бартоломе по вечерам, когда они оставались вдвоем в тесной келье, — как мне не хватает Сенеки, Марка Аврелия, Данте и других моих друзей!
«И еще одной книги, которую я носил бы на своем сердце, как печать», — подумал, но не сказал Бартоломе. Его Петрарка, которого он пронес через все эти бурные годы, также погиб на затонувшей галере.
— Как много я отдал бы за самую маленькую библиотеку здесь, в Сьюдад-Реале, — продолжал он вслух.
— Но ведь можно выписать из Севильи эти книги, стоит только попросить ваших родных или друзей, — заметил Родриго.
— Нет, нет, Родриго, книги — дорогое удовольствие, мы не имеем права на это. В Кастилии надо просить денег на лекарства для больных, на продовольствие!
— Да, — улыбнулся Родриго, — клянусь вечным блаженством, я понимаю, когда наши молодцы постоянно рыскают в поисках еды, ибо ваши обеды поистине пища святого Антония.
— Они молоды, Родриго, а молодость нуждается в хороших и сытных обедах. То, чем бываем сыты мы, старики, мало для них.
— Ну, не знаю, как вы, — говорил усмехаясь Родриго, — а я бы сам не отказался от куска жареной козлятины или свинины! Хотя бы раз в неделю, — поспешно добавил он, видя, как огорчился Бартоломе.
Индейцы часто приходили со своими жалобами и горестями к Бартоломе. Всегда около дверей его дома находили утешение обиженные и несчастные. В одном только Бартоломе не мог помочь индейцам — освободить их от рабства.
Жители Сьюдад-Реаля оставались глухи к его проповедям и просьбам, к его ссылкам на «Новые законы». Никто не хотел лишать себя богатства, освобождать рабов-индейцев.
Богатые испанцы-колонисты говорили:
— Святой отец сам живет так бедно и плохо, что не в состоянии понять, чего лишается тот, кто богат! Если бы епископ сам не был нищим, он не стал бы проповедовать нам о благе бедности.
Однажды к Бартоломе пришла женщина индианка, бросилась к его ногам и, рыдая, сказала:
— Отец, я была свободна. Ты видишь, у меня на лице нет клейма. И все же меня продали в рабство, разлучили с детьми и мужем. Защити меня, спаси моих детей, они погибнут без матери…
И тогда Бартоломе, не найдя способа убедить колонистов выполнять законы короля, решился на крайнее средство. Он призвал городских священников-духовников — каноника Хуана Перреру и декана Хиля Кинтану — и сказал им:
— Мы пришли в эту страну с мечом и крестом и несправедливо завоевали ее именем короля и бога. Я знаю, что многие священники ссылаются на Аристотеля, оправдывая рабство. Но вспомните, что говорил Аристотель: о человеке, который незаслуженно стал рабом, нельзя сказать, что он раб. Следовательно, индейцы, ставшие рабами в результате несправедливой и захватнической войны, не могут быть названы рабами. И знайте, что богатства, нажитые испанцами в Индии, не являются законными, ибо приобретены путем насилия, тирании и захвата чужого. Я отныне запрещаю вам давать отпущение грехов и исповедовать тех христиан, у которых имеются рабы!
Каноник Перрера стал охотно и искренне выполнять указания епископа. Но декан Кинтана был другого нрава. Хотя он и обещал выполнять приказ епископа, на самом деле обманывал его. Он давал отпущение грехов колонистам, так как был на их стороне, любил деньги и получал немало подачек от богачей города. Он подливал масла в огонь, когда колонисты возмущались епископом, отказавшим им в праве исповеди.
— Сами индейцы будут смеяться над вами, — говорил Кинтана своим прихожанам, — если простой священник возвратит им свободу! Епископ, без сомнения, еретик, и надо бы сообщить о нем святой инквизиции в Кастилию!
Однажды вечером, когда светился огонек лампады в окне Лас-Касаса, выстрел из аркебуза чуть не ранил его. Испуганные монахи вбежали к Бартоломе.
— Вы живы, Бартоломе? — вскричал Родриго, схватив его за руку. — Они не ранили вас?
— Тише, тише, Родриго! Вы оторвете мне руку. Ничего со мной не случилось! — успокаивал их Бартоломе.
— Силы небесные! Ничего не случилось! Вас могли убить эти негодяи! А вы говорите, ничего не случилось! — продолжал волноваться Ладрада.
Касильяс хотел пойти на улицу и посмотреть, кто стрелял, но Бартоломе не пустил его:
— Нет, нет, Томас, опасность еще не миновала. Они могут принять вас за меня и снова стрелять. Идите спать, друзья, утром подумаем, что делать.
Хуанильо, тайком от Бартоломе и монахов, не спал всю ночь и дежурил у дверей дома.
День шел за днем, а положение становилось все хуже и хуже. Декан Кинтана плел свои интриги за спиной епископа. Уже не только к епископу, но и ко всем его монахам горожане относились с ненавистью и презрением. Выплата церковной подати была прекращена. Снова нависла угроза голода.
Наступил праздник пасхи. Бартоломе получил из Санто-Доминго от доньи Солано посылку. Решили отпраздновать это событие торжественным обедом. На третий день пасхи епископ пригласил к себе всех монахов, каноника Перреру, а также декана Кинтану.
— Я бы не стал приглашать на вашем месте этого интригана, — сказал Ладрада. — Знаете ли вы, епископ, что он во время пасхи, невзирая на ваш запрет, давал причастие не только тем, кто имеет рабов, но даже и тем, кто продает и покупает индейцев?
— Я слышал об этом, Родриго, — ответил Бартоломе, — и я хочу за обедом, в дружеской обстановке, повлиять на декана, чтобы подобные поступки не повторялись!
— Не повторялись! — насмешливо заметил Хордан Пьемонте, рослый молодой монах из Пикардии. — Неужели вы поверите этой лисе, ваше преосвященство?
Все сели за стол, но декан не явился. Бартоломе послал за ним Хордана.
— Декан говорит, что нездоров, — сказал вернувшийся Хордан.
— Нездоров? — удивился Бартоломе. — Я видел его сегодня на ногах. Глупости! Родриго, пойдите вы и скажите, что я требую его по служебным делам.
Родриго ушел, но также вернулся один.
— Он лежит в постели, хотя я готов поклясться, что он здоров как бык! Улегся в постель одетый, чтобы не идти к вам.
— Вот как, он притворяется! — вскипел Бартоломе. — Хорошо же! Хордан, пойдите и приведите его хотя бы силой!
Хордан снова ушел, посмеиваясь, и через несколько минут все сидевшие за столом услышали шум и крики.
— Пустите меня! Это насилие! — кричал тщедушный декан, которого Хордан тащил, как щенка, за шиворот. — Вы не смеете!
Крики декана привлекли народ с улицы. В окна столовой стали заглядывать любопытные лица горожан.
— Помогите мне, сеньоры! — кричал осмелевший Кинтана, видя посторонних. — Помогите мне, и я вас всех исповедую! Помогите мне, и я дам вам отпущение грехов!
В толпе горожан находился алькальд, который закричал: «Помогите ему во имя справедливости!»
Несколько вооруженных испанцев ворвались в дом и освободили декана. Монахи стали сопротивляться, и завязалась драка. Ладрада и Касильяс пытались успокоить народ. Но страсти разгорались… Колонисты стали угрожать епископу, говоря, что вот подходящий момент избавиться от источника всех зол — от Лас-Касаса!
— Вы враг христиан, вы мятежник! — кричали колонисты. — Мы будем жаловаться на вас архиепископу, папе, королю, Совету Индий! Вы вносите смуту и должны убраться из нашего города!
— Слепые люди, — ответил им спокойно Лас-Касас, — какой дьявол владеет вашими душами? Вы угрожаете мне папой, королем, архиепископом? Да знаете ли вы, что я обязан делать то, что делаю, ибо я выполняю законы короля! — и он достал «Новые законы» и прочел пункты, обязывающие дать свободу индейцам-рабам. — Теперь вы видите, что я могу жаловаться на вас королю за то, что вы не повинуетесь ему!
Один из колонистов возразил:
— Мы слышали об этих законах, но выполнять их не обязаны, пока не придут дополнительные приказы из Совета Индий!
— Это пустые отговорки! — твердо сказал Лас-Касас. — Идите все домой, подумайте над тем, что я вам прочитал.
Толпа медленно разошлась. Тревога и подавленное настроение владели монахами.
— Вам лучше уехать, — сказал Касильяс, — вы видите, как раздражены жители города! Ваша жизнь в опасности!
Его поддержали и Родриго, и Хордан, и все другие монахи. Бартоломе слушал их, а потом сказал, улыбаясь:
— Куда же вы хотите, чтобы я уехал? Где я найду, по вашему мнению, безопасное место, если я везде и всегда буду без устали твердить о свободе индейцев? А мятежи и смуты против меня не новы, я не боюсь угроз, не страдаю от клеветы и оскорблений, ибо меня ругали и поносили и в Индии, и в Кастилии…
И он остался в городе. В лавках уже не продавали монахам пищи и вина для причастия; испанцы запрещали индейцам под страхом жестокого наказания собирать подаяние для монахов и даже близко подходить к собору.
Тогда Томас Касильяс, Томас Торрес и Хордан Пьемонте решили без ведома епископа поехать в город Чиапас и рассказать, что делается в Сьюдад-Реале. Перед отъездом Касильяс сказал Родриго:
— Мы едем для того, чтобы найти способы увести епископа из стана врагов, где его жизнь ежеминутно подвергается опасности. Берегите его, Родриго!
— Кому вы это говорите, Томас? У епископа нет более верного сторожевого пса, чем старый Ладрада.
* * *
В Чиапасе монахи встретили приехавшего на закладку монастыря епископа Гватемалы Франсиско де Маррокина, старого друга Бартоломе по Тузулутлану.
— Прекрасно! — воскликнул он в ответ на их просьбу. — Мы вызовем Бартоломе сначала сюда, на закладку монастыря, а потом в Грациос а Диос, где собираются епископы всех провинций. Мы постараемся задержать его там подольше, пока не утихнут страсти. Хотя, — печально добавил он, — прямо скажу, мало надежды на это. Ненависть и упорство колонистов так велики, что осуществить «Новые законы» невозможно! И Аудиенсии лишь мешают нам, ибо почти все члены Аудиенсий владеют огромными землями и рабами-индейцами.
— А епископы, что же они? — спросил Касильяс.
— Кроме Лас-Касаса, Бетансоса и меня, никто и не думает об освобождении индейцев от рабства. И есть такие, как бывший епископ Никарагуа, который сколотил недурное состояние, имея рабов и участвуя в постыдных грабежах. Слава богу, мне удалось добиться его отзыва из Индии. Сейчас епископом Никарагуа назначен человек честный и достойный — Хуан Антонио де Вальдивьес.
Слух о «Новых законах» распространялся от селения к селению. И те индейцы, которые никогда и в глаза не видели Лас-Касаса, слышали о нем, как о защитнике и отце всех индейцев. О нем ходили легенды… Когда Бартоломе ехал в Чиапас, на дороге его встречали индейцы с цветами и с музыкой.
— Дорогой отец, — говорили индейцы, — не покидай нас! Мы благодарим тебя за твои труды и заботы о нас! Останься с нами, мы защитим тебя от злых людей, мы прикроем тебя своими телами!
Всегда сдержанный, Бартоломе не мог скрыть слез при этих простых, но искренних словах.
А индейцы шли за ним, рассказывали о тирании испанцев, о том, как они хотели пойти в Сьюдад-Реаль, но алькальды и рехидоры не пустили их и даже наказывали за одно только желание пойти к нему…
После встречи с Маррокином Бартоломе решил немедленно ехать в город Грациос а Диос, где была резиденция новой Аудиенсии, и потребовать от нее помощи против произвола колонистов и чиновников.
Шли дожди, дороги размыло. В иных местах лошади не могли проехать, и приходилось идти пешком. Бартоломе, конечно, молчал и не жаловался, но Родриго слышал, как на привалах ночью Бартоломе не спал, ворочаясь с боку на бок на камнях, покрытых лишь тонким плащом. И Родриго молчал: чем он мог помочь другу?
Заседания Аудиенсии уже начались. Президентом ее был Алонсо де Мальдонадо, вице-губернатор Гватемалы. В давние времена, в Сант-Яго де Кабальерос он проявил себя достаточно гуманным и справедливым человеком.
Каково же было удивление Лас-Касаса, когда он увидел недовольство и раздражение, с каким президент встретил приход епископов на заседание.
— Нет человека, который мог бы договориться с этими поваришками, вытащенными из монастырей, — ворчал он довольно громко, намекая на епископов.
Когда же Лас-Касас попросил дать ему слово, то Мальдонадо крикнул:
— Выгоните отсюда этого сумасшедшего!
Но Лас-Касас, за плечами которого были долгие годы борьбы с такими противниками, как Фонсека, не испугался и снова спокойно сказал:
— Я требую у президента и Аудиенсии от имени бога, короля и папы, чтобы индейцы не подвергались тирании, чтобы выполнялись королевские законы и чтобы никто не осмеливался мешать мне проповедовать и излагать свои взгляды.
Взбешенный Мальдонадо вскочил с места и снова закричал:
— Вы подлый человек, вы негодяй, вы дурной епископ без стыда и совести! Вы заслуживаете того, чтобы вас выгнать!
Раньше Лас-Касас, вероятно, на эти неслыханные оскорбления ответил бы ударом шпаги. Но сейчас он промолвил с глубокой скорбью:
— Я заслуживаю безусловно того, что ваша милость, президент Мальдонадо, кастильский дворянин, говорит обо мне!
И, повернувшись, покинул зал заседаний. Гробовое молчание проводило его. Члены Аудиенсии ужаснулись публичному оскорблению, которое нанес епископу, невзирая на его сан и седины, их президент…
Лас-Касас не пошел более в Аудиенсию, но написал туда письмо. На заседании 26 октября его петицию рассматривали и отказали по всем пунктам. Тогда он написал письмо принцу Фелипе.
Он писал, что Аудиенсии нарушают королевские законы и права епископов. Он написал, что вице-губернатор Мальдонадо и другие чиновники владеют более чем 60 тысячами рабов-индейцев, а потому так яростно сопротивляются «Новым законам». Он резко писал, что Аудиенсии прикрывают хищения и тиранию губернаторов в Индии. И если положение не будет исправлено, то епископы сложат свой сан и покинут Индию. И до тех пор, пока не будет искоренено зло — пока не будут освобождены от рабства индейцы, — не будет покоя и мира в Новом Свете!
Это смелое письмо написал Лас-Касас, епископ Чиапаса, и подписали Маррокин, епископ Гватемалы, и Вальдивьес, епископ Никарагуа.
Много лет спустя, уже в Севилье, работая в архивах Совета по делам Индий для своей «Истории», Лас-Касас нашел письмо Мальдонадо королю Карлосу от 20 сентября 1547 года. Оно гласило: «Ваше величество, мне стало известно, что со стороны епископа Чиапаса и других лиц против меня писали доносы, которые представили Совету по делам Индий. Прошу вашу милость, чтобы вы приказали переслать их мне и тем освободиться от обвинений, которые на меня возводятся. Мне кажется, что я служил вам честно и добросовестно, как и все, что служили до меня. А те, кто пишут доносы, так у них никаких свидетелей для доказательств того, что они пишут, нет…»
…Лас-Касас перестал читать и подумал с горечью, что тысячи замученных рабским трудом индейцев — вот свидетели против Мальдонадо и ему подобных грабителей в золоте и пурпуре!
«Я узнал, — писал далее Мальдонадо, — что, когда здесь был епископ Чиапаса и я поспорил с ним в Аудиенсии, о чем он вам написал, он объединился вместе с епископом нашей провинции и епископом Никарагуа и лисенсиатом Эррера, и они все написали вашей милости все, что они хотели, обо мне…»
…Лас-Касас мрачно усмехнулся. Поспорил, как же! Этот грубый наглец Мальдонадо просто-напросто выгнал его тогда из Аудиенсии, ибо не могли уши тирана слышать ту грозную правду, которую он бросил ему в лицо. Потом он вспомнил друзей и сподвижников — честных епископов Маррокина, Вальдивьеса, лисенсиата Эрреру. Бедняга Вальдивьес! Он выступал против рабства индейцев и был подло убит в 1550 году сыном губернатора Никарагуа Родриго Контрераса. И все-таки, несмотря на убийства, преследования и клевету, борьба против тиранов не прекращалась. Факел никогда не погаснет!
Но не один Мальдонадо писал в Кастилию. Лас-Касасу стало известно, что поток писем с жалобами на него послан и королю, и в Совет по делам Индий. Чего только не писали о нем! И что он дурной епископ, что он изменник родины и враг христиан, и еще бог знает что! Ему угрожали расправой, где бы он ни был.
Весь Новый Свет сотрясали бури протеста. Колонисты с оружием в руках боролись против «Новых законов». В Перу, во время мятежа, был убит вице-король Нуньес де Вела. В Мексике волнения испанских колонистов приняли такие угрожающие размеры, что в помощь вице-королю де Мендосе был прислан из Кастилии член Совета по делам Индий де Сандоваль. Он увидел, что осуществить «Новые законы» почти невозможно! Колонисты кричали, что они вынуждены будут убить своих жен и детей, чтобы спасти их от позора нищеты!
Каравеллы, отплывавшие от берегов Мексики, увозили сотни испанских колонистов, не принявших «Новые законы».
Аудиенсия Гватемалы под давлением Мальдонадо официально сообщила королю о недостойном поведении епископов Чиапаса, Гватемалы и Никарагуа. Из всех членов Аудиенсии только один лисенсиат Эррера не подписал этого лживого письма. Он сам правдиво написал обо всем королю.
Лас-Касас решил, что ему нечего больше делать в Грациос а Диос и надо возвращаться в Сьюдад-Реаль.
— Ну куда вы поедете, в это гнездо злодейства и насилия? — протестовал Родриго, потрясая письмом, недавно полученным из Сьюдад-Реаля. — Вы читали, что пишет Перрера? Он пишет, что жители города предлагали ему большие деньги, просили его взять ключи от собора и стать епископом вместо вас!
— Ну и что же? Ведь каноник Перрера не согласился, — спокойно ответил Бартоломе. — Значит, мое место не занято и я могу ехать домой.
— А второе письмо? Письмо из кабильдо? Когда жители города узнали, что вы собираетесь приехать, они под звон колоколов требовали вашего разжалования, угрожали тем, что выгонят вас из города!
— В городе двое ворот: выгонят из одних — войду в другие!
— Нет, ваше спокойствие хоть кого выведет из себя! Я начинаю понимать Мальдонадо и других, которые так злы на вас. Ну и характер, ну и упрямство! — ворчал Ладрада. — Ну, и лезьте на верную смерть…
— И пойду, — улыбнулся Бартоломе. — И самое интересное, что и вы, Родриго, пойдете вместе со мной, хотя и браните меня.
— И пойду, — сердясь и смеясь, отвечал Родриго, — ибо я такой же старый безумец, как и вы!
— Нет, Родриго, мы не безумцы. Мы солдаты. И место наше на поле боя!
