Ольга Адамова (

Краснодар

)

Записки нищего студента

(История, рассказанная Даниловым Акимом Степановичем

)

В семь лет меня отвели в школу. Одного раза хватило, чтобы я решил в нее не возвращаться. Никто в доме не был против моего отказа. В послевоенные годы семье, где растили девять детей, очень нужны были рабочие руки, даже такие крохотные.

Волею судьбы через два года нашу семью, как и многие другие, выслали в Сибирь. Вот там моя свобода и закончилась. Посещение школы стало обязательным для всех детей. Меня опять отправили учиться. Сшили большую сумку из брезента, которой я был несказанно рад. Выдали учебники. Прошел месяц, другой, и вдруг я понял, что мне нравится школа. Более того, учеба мне дается очень легко.

Через пять лет нас освободили, и мы вернулись на Кавказ, в Азербайджан.

Хочу отметить для более юных читателей, в те времена Азербайджан и Россия входили в состав одного государства, в котором было еще тринадцать социалистических республик, ныне независимых суверенных государств. Наша семья поселилась в маленьком селе и продолжала делать то, что всегда умела: выращивать виноград и возделывать землю. Я продолжил учебу в школе, схватывая основной материал на уроке – дома свободного времени у меня почти не было. Так незаметно я окончил десятый класс.

Директор школы пригласил моих родителей в школу поблагодарить за такого сына и озвучил сумму за золотую медаль. Таких денег у крестьян, конечно, не было.

Я решил доказать многим и в первую очередь самому себе, что достоин большего. Стал просить мать отправить меня учиться в Баку. Денег у бедной женщины не было. Единственное, что она могла сделать, это взять ссуду под большие проценты у ростовщика. Так у меня в кармане появилось пятьсот рублей и билет на автобус. Одели меня по-барски: вышитая рубашка, снятая со старшего брата, правда, вся вышивка утонула где-то в штанах; серые брюки; туфли. Отец сколотил мне деревянный чемоданчик, в который мать с любовью положила домашних лавашей и сыра. В дорогу я отправился с двоюродным братом Иваном. Его я уговорил поступать со мной в Бакинский политехнический институт.

Баку встретил нас ярким солнцем и шумными улицами. Здание института привело в трепет. Вроде всего пять этажей, но огромные колонны на входе, высоченные потолки, пальмы, широкие лестницы производили величественное впечатление. Мы с братом стали сомневаться: не высоко ли замахнулись. Но, несмотря на сомнения, протянули свои документы в окно приемной комиссии. Вслед за моей рукой окошко по приему документов захлопнулось, была вывешена табличка «Прием окончен». С этого момента для меня наступили тяжелые будни, полные опасностей и проблем. Я это почувствовал уже через час.

В общежитии отказали наотрез. Единственным местом, где можно было остаться, был дом колхозника. Скажу вам, удовольствие не из дешевых. Пятьдесят рублей за ночь. За двоих с нас взяли сто рублей и провели в комнату, а вернее, в огромный барак, заставленный кроватями в ряд. Не успел я склонить голову, как услышал свою фамилию и имя: «Данилов Геннадий!» Я испытал шок. Как? Откуда меня знают? Мужчина потребовал, чтобы я прошел вслед за ним. Думаю, вы понимаете, в какое время я жил. В свои двадцать я уже пережил пять лет ссылки. Ноги были ватными, я еле дошел до маленькой комнаты, в которую меня буквально впихнули и захлопнули дверь. За письменным столом сидел огромный обрюзглый мужчина. На его столе не было ничего, кроме зловещей настольной лампы.

– Подойди ближе, – протянул он своим просаленным ртом, по которому стекал жир от голубцов.

Этот рот я запомнил на всю жизнь!

– Раздевайся! Рубашку давай!

Он ловко вытащил длинную палочку и подхватил ею мою рубашку и поднес к лампе. Мужчина внимательно осмотрел ее на свету. И все той же палкой откинул ее в мою сторону.

– Свободен, – буркнул он.

Я схватил рубаху и выбежал из душной комнаты. Только спустя несколько месяцев я понял действия этого толстяка: он проверял одежду на вшей. То, что меня звали по имени, тоже не было удивительным: как и в любом гостином доме, в доме колхозников посетителей принимали по документам.

Утром, выспавшись, мы с братом твердо решили забрать свои документы из института. Мы прекрасно понимали, что этот город нам не по карману. Такими темпами, по сто рублей за ночевку, мы не доживем даже до первого назначенного экзамена и при этом останемся без денег на обратную дорогу. Но не тут-то было. Возвращать документы нам не спешили. Их уже передали дальше. И забрать их оказалось большей проблемой, чем сдать. Я сидел в коридоре просто убитый горем. Как такой человек, как я, из бедной крестьянской семьи, может прожить в Баку?

Я потерял последнюю надежду и обратился к Богу. К кому еще? На что и на кого я мог рассчитывать в этом чужом городе? Не успел я подумать, как почувствовал холодную руку на своем плече.

– Ты откуда здесь? – удивился, увидев меня, знакомый парень из нашего села.

– Мы поступать приехали на строительный факультет.

– Во, молодцы.

– Да какие мы молодцы! Жить-то негде! В общежитии ремонт. Помоги забрать документы, а то нам не отдают.

– Вы с ума сошли? Сейчас разберемся. Пошли к коменданту. Я с ним поговорю. Конечно, вы с улицы – кто с вами говорить станет!

Через час у нас с братом были две кровати в общежитии всего за 40 рублей в месяц.

Комендант пустил нас в ремонтируемое помещение. В нем стояли две кровати, на грубых железных сетках которых мы спали без матрасов. Единственное, что я мог, – положить под голову, вместо подушки, свою руку, а укрыться, вместо одеяла, фланелевой кофточкой. Но это переселение было огромным счастьем, которое, к сожалению, длилось не долго. Через две недели комендант нас попросил на выход – ремонт дошел до нашей комнаты. Конечно, переплаченных денег за оставшуюся часть месяца нам никто не вернул. Но за это время были сданы первые три экзамена. Оставался последний – устный, по математике. Опять земля уходила из-под ног. Два дня с братом мы спали, прячась в кустах, метрах в двухстах от института. Понимаете, конечно, в каком виде я попал на завершающий экзамен. Сон на траве не украсил мою белую рубашку.

Хочу отметить, что раньше институты работали до поздней ночи. Потому что большинство студентов днем работало, а ночью училось. Так что экзамен, назначенный в десять утра, начался лишь в десять вечера. Все это время абитуриенты со своими родителями провели у дверей, возле которых не было ни лавочек, ни стульчиков. Поэтому к началу экзамена все были измотаны, обессилены и злы. За десять часов ожидания мы успели познакомиться с ребятами и некоторыми родителями.

Я попал в аудиторию только в двенадцать часов ночи. В ней было развешено шесть досок. Мы подходили, брали билет и отходили, каждый к своей доске решать задания. Свой билет я решил очень быстро – хватило десяти минут. Но вот парень, стоявший рядом, сделал ошибку в самом начале первого примера и впал в ступор. Я в уголочке своей доски написал ему решение примера, а дальше он справился сам. Бдительный преподаватель заметил мою подсказку и окликнул меня по фамилии.

– Что, самый умный?

Я молчал в ответ. На минуту мне показалось, что я потерял сознание. «Откуда он меня знает?» – мелькнуло в моей умной, но наивной голове. Не знаю, как я удержался на ногах, но то, что я был в отключке, было фактом.

– Так! – услышал я сквозь обморок. – Подойди к первой доске и проверь. Все ли правильно девушка решила?

Я подошел и исправил мелкую ошибку.

– К следующей доске, – не смягчая голос, скомандовал преподаватель. Казалось, что мои действия и знания еще больше разозлили его.

Я подошел ко второй, к третьей. И так – доску за доской – я проверил все работы.

Преподаватель подозвал меня, и вместо слова «молодец», которое я так надеялся услышать, в аудитории прозвучало грозное «удовлетворительно».

Он протянул мне документ, и я, убитый горем, выплыл из кабинета. Слезы застилали мои глаза. Тройка по экзамену означала стопроцентный провал поступления. В дверях меня ждала оставшаяся толпа.

– Ну что? – протянула одна из мамаш. – Что?

– Удовлетворительно. Представляете, а я ведь все, все решил!

Она ловко выхватила бумагу и засмеялась во весь голос:

– Ты русский язык уже сдавал?

– Да, на пятерку!

– О! A читать не умеешь! Тут написано «Отлично».

Я долго не верил глазам. Позже, после поступления, я, как и многие студенты, привык к шуточкам этого преподавателя. Но ту шутку я запомнил навсегда. Она была и осталась самой злой в моей жизни.

Вот так из бедного сельского отличника я превратился в такого же бедного, но столичного студента инженерно-строительного факультета.

Поступил и мой двоюродный брат. Правда, на дорожный факультет – на инженерно-строительный ему не хватало баллов. Теперь проблема была в одном – как же вернуться домой? Несмотря на нашу экономию, в кармане у нас не осталось ни рубля. Последние шестьдесят рублей мы потратили на обмывание поступления. Кстати, обмывали мы поступление очень скромно, вдвоем, коржиками и лимонадом. С нашими инфляциями и девальвациями сложно донести до читателя реальное положение тогдашних дел. Я это к тому, чтобы вы понимали, сколько это по отношению к теперешним деньгам.

На бакинский вокзал мы пришли пешком, только зачем, непонятно. Наверное, опять за чудом. В прошлый раз мы встретили знакомого парня из нашего села, который учился на третьем курсе политеха. Рассчитывать на новое чудо не приходилось. Такого не бывает. Я не верил в чудеса. Но верил в Бога. И когда просил его искренне, полный веры и уверенности, он меня слышал.

И вот опять рука на моем плече, и опять звучит певуче вопрос:

– Вы откуда и куда?

Не верите? Каждое слово моего рассказа – это чистейшая правда.

Перед нами стоял наш сосед, который удачно распродал фрукты на Бакинском базаре.

Домой я вернулся счастливый и окрыленный. Мама была очень рада моему возвращению. В тот же день мы расплатились с соседом. И с братом стали жить в ожидании сентября и новых чудес.

Скажу честно, было очень обидным то, что никто не спросил меня: а поступил ли я? Просто были рады моему возвращению. И только перед началом учебных занятий, когда я заявил, что мне нужны деньги на дорогу в Баку, мама очень удивилась:

– А зачем это?

Казалось, она не совсем понимала, зачем я куда-то ездил, поступил ли в вуз. Пять лет учебы вдалеке от дома – это было выше ее понимания. Поверьте, для женщины, родившей и выкормившей девять детей в военное и послевоенное время, это было более чем простительно. Со своими подругами она не говорила о моде и книгах, не смотрела телевизор и если и была разок в кино, то только на немом фильме Чарли Чаплина.

Если моя мать слабо представляла себе, что же такое институт, то наша соседка Сакина ту весть понесла с радостными криками по всей улице:

– Поступил, он поступил! – кричала она что было духу. – А вы не верили! Я же говорила! А вы талдычили «деньги»! Деньги! Когда есть голова, деньги не нужны!

 

Елена Липатова (

Салем, Массачусетс, США

)

Gaudeamus igitur

На первой паре у нас была контрольная по латыни.

– Братцы-сестрички – завал! – жизнерадостно оповестил всех Вадик, влетая в аудиторию. – Полный finale! Ничего в голову не лезет! Маша, Машенька, ты – одна моя надежда!

Отличница Маша Наумова не раз выручала Вадика в критических ситуациях.

– А как я тебе передам… – начала Маша, но в аудиторию стремительно вошел Анатолий Николаевич Гамусов, или Гаудеамус, как за глаза называли его студенты, и переговоры были прерваны.

Получив карточку с заданием, Вадик сразу понял, что дело безнадежное. Покосившись на Гамусова, он сунул листок соседке, а та передала его по цепочке дальше. Маша прочитала задание, кивнула и вырвала из тетради чистый лист.

Но торжествовать победу было рано!

– Земскова, что вам передали?

– Ничего, Анатолий Николаевич! – басом ответила Лара, вытаращив на преподавателя преувеличенно честные глаза. – Правда, ничего!

Гамусова эти слова не убедили. Он встал и начал расхаживать по аудитории, заглядывая в наши работы.

…Почти перед самым звонком, воспользовавшись удачным моментом, Лара передала Вадику двойной листок, исписанный аккуратным Машиным почерком.

– Время истекло! Сдавайте работы! – потребовал Гамусов.

– Ну, была не была! – махнул рукой Вадик и, надеясь на Машину добросовестность, написал в правом верхнем углу: «Вадим Харитонов, 109 английская» – и отдал листок преподавателю.

– Уф, кажется, пронесло! – вздохнул он, пожимая руку своему спасителю. – Спасибо тебе, Машенька! Ты – настоящий друг!

Через неделю Гамусов принес наши работы. Как всегда, сначала он похвалил Машу Наумову, а потом перечислил фамилии тех, кто написал «очень-очень слабо». В этом «черном» списке Вадика не оказалось. Не было его работы и среди «хороших» и «не очень хороших».

– У меня осталась одна контрольная, – провозгласил Гамусов «вредным» голосом. – Работа Вадима Харитонова. Мне всегда казалось, что Харитонов немного… гм… оригинальный студент. Но ТАКОЙ оригинальности я не ожидал даже от него!

И Гамусов вручил недоумевающему Вадику Машин листок.

Наверное, Вадик тоже не ожидал увидеть то, что он обнаружил на второй странице своей контрольной. После подробного грамматического разбора предложений через всю страницу четким круглым Машиным почерком было написано:

ОСТАЛЬНОЙ ПЕРЕВОД ПРОСТОЙ. ДЕЛАЙ САМ!

 

Александр Филичкин (

Самара

)

Деревяшки

В конце восьмидесятых годов Люся окончила Куйбышевский инженерно-строительный институт. Сначала работала по распределению, а потом устроилась в крупную проектную контору. Зарплата молодого специалиста оказалась достаточно скромной. Приходилось брать «халтуру» со стороны и «пахать» дома по вечерам и выходным. Все шло прекрасно до тех пор, пока Люсе не предложили запроектировать столовую на туристической базе. Она с радостью взялась за работу. Получила аванс, ознакомилась с заданием, а лишь затем выяснила, что заказчик хочет соорудить здание из дерева.

На первый взгляд может показаться, что нет никакой разницы, из чего возводить одноэтажный сарай с двускатной крышей: из кирпича и металлических профилей или из круглых бревен и брусьев квадратного сечения. Однако любой инженер-строитель скажет, что это не так. Все материалы имеют разную несущую способность и «работают» по-своему. Люся взялась за расчеты и поняла, что не знает практически ничего из институтского курса. Она прекрасно помнила преподавателя, который вел «деревяшки». Что, в общем, было не удивительно. Разве забудешь такого красивого мужчину? Тем более что он носил фамилию, созвучную с названием города, расположенного в Саксонии. Доцент очень гордился родовым именем и часто напоминал о нем своим студентам. Мало того, он оказался весьма начитанным и эрудированным молодым человеком. Постоянно сбивался с предмета лекции на посторонние темы и по всякому поводу рассказывал что-нибудь интересное. Несмотря на это, он успевал дать самое главное под диктовку, и слушателям оставалось только записать тезисы в тетрадку. Короче говоря, весь курс прошел весело и непринужденно. Ребята благополучно сдали лабораторные и зачеты. Настала пора заключительного экзамена.

Он проходил в лаборатории, где испытывались деревянные конструкции. Там находились тяжелые прессы, способные переломить толстое бревно, словно спичку. На стенах висели маленькие модели ферм, куполов и прочих сложных конструкций. Пахло свежей стружкой и немного машинным маслом. Преподаватель вручил всем билеты. Дал время на подготовку, а затем начал опрос. По устоявшейся традиции, отвечать первым вышел парень, учившийся на отлично. Доцент взял его зачетку. Прочитал, что там написано, и спросил:

– Кто из знаменитых людей носит такую же фамилию, как и ты?

Студент растерялся от необычного вопроса и ответил, что готов отвечать по билету.

– Ты хочешь отвечать по предмету? – заинтересовался мужчина. – Да я в два счета докажу, что твои знания тянут лишь на единицу! – Он засыпал бедолагу каверзными вопросами и быстро сбил его с толку. Через несколько минут парень стал красным, как спелый помидор, и был готов провалиться под землю.

– Ладно, – смилостивился преподаватель. – Иди на место и попробуй вспомнить своих знаменитых однофамильцев.

Следующая за отличником девушка уже не спорила и отвечала на вопросы быстро и уверенно.

– Как фамилия?

– Булгакова.

– Кого из великих людей с этой фамилией ты знаешь?

– Писатель Михаил Булгаков.

– Что сочинил?

Студентка перечислила несколько романов и пьес, созданных русским классиком.

– Что можешь сказать о героях любого из этих произведений?

Девушка бодро описала Мастера, Маргариту и Воланда.

– Молодец, пять! Вернись за свой стол.

Она села на место и принялась наблюдать за происходящим. Остальные тоже никуда не уходили до тех пор, пока не «отстреляется» вся группа.

Студентка по фамилии Жукова сообщила, что ее однофамильца – великого маршала – звали Георгием Константиновичем, и назвала фронты, которыми он командовал.

Ванечка Шугуров вспомнил мастера международного класса по художественной гимнастике Галиму Шугурову.

Преподаватель оживился и спросил:

– Лента какой длины используется во время выступлений? – Никто не смог ответить и, демонстрируя свою эрудицию, мужчина сообщил: – Ровно пять метров.

Люся напрочь забыла о деревянных конструкциях и принялась лихорадочно рыться в своей памяти. В свою очередь села к столу преподавателя и назвала однофамильца:

– Фигурист Юрий Овчинников.

– Какие прыжки выполняет? – последовал новый вопрос.

– Тройной «тулуп», тройной «риттбергер»… – неуверенно пробормотала девушка.

– Чем отличается один от другого?

– Ммм… – запнулась Люся.

Педагог вышел из-за стола. Встал на свободное место и показал студентам, как выполняется «тулуп», а как «риттбергер». Поставил Люсе четверку и вызвал Александра Тамонова. Саша не смог отыскать знаменитых людей с такой же, как у него, фамилией. Услышал тяжелый вздох и слова:

– Ладно уж, отвечай по билету.

Парень оттарабанил по заданной теме и, к удивлению присутствующих, получил «отлично».

Следом вышла его супруга Любочка.

Педагог увидел ту же фамилию и спрашивает:

– Жена?

– Да…

– Нельзя разрушать советскую семью! Пять, давай зачетку!

Ближе к концу экзамена к преподавателю двинулся худенький студент Вова Тютин. Учился он не очень хорошо и на всякий случай взял с собой толстый учебник Г.Г. Карлсена «Деревянные конструкции». Книга была толщиною в кирпич. Перед тем как идти в лабораторию, парень сунул ее сзади за ремень брюк. Вошел, да так и не вынул тяжелый фолиант. Теперь он торчал горбом на поясе и смешно оттопыривал пиджак.

Преподаватель заметил хорошо знакомый учебник, сильно развеселился и, показывая на незадачливого троечника, воскликнул:

– Смотрите, смотрите, Малыш несет Карлсена!

Короче говоря, все сдали на «четыре» и «пять» и благополучно забыли о «деревяшках» на долгие годы.

В советское время строили намного больше, чем сейчас, и упор делался на индустриальные методы возведения зданий. Поэтому из древесины делали лишь окна и двери. Преподаватели «деревянных конструкций» хорошо знали о господствующей тенденции. Считали свой предмет «уходящей натурой» и не особенно надрывались. Кто же знал, что произойдет развал СССР и понадобятся специалисты по возведению деревенских изб?!

 

Александр Ралот (

Краснодар

)

Особенности сдачи зачета по «Аспирационным системам»

В середине семидесятых годов прошлого века довелось мне грызть гранит науки в Краснодарском политехническом институте и познавать азы специальности, которая тогда обозначалась номером 1001 – «Сказки Шехерезады» – и называлась «Технология хранения и переработки зерна».

Поток у нас был большой, аж 150 человек, а преподаватель дисциплины «Аспирационные системы» – один на всех.

Компьютеров или тем более программируемых обучающих комплексов в то время в нашем институте не наблюдалось, однако стояла в одном из кабинетов удивительная машина, весьма внушительных размеров, по автоматической приемке экзаменов и зачетов. На день открытых дверей eе вытаскивали в холл и включали. Возрожденная к жизни громадина радостно мигала разноцветными лампочками. Преподаватели принародно отвечали на вопросы, вставляли ответы в прорезь агрегата, вызывая у машины одобрительное жужжание. Присутствующие мамы и папы будущих студентов слабо аплодировали. Любимые чада молчали, предчувствуя некоторые трудности в своей будущей студенческой жизни.

На следующий день экспонат усилиями наиболее крепких студентов возвращался на прежнее место.

Так продолжалось из года в год, пока наш преподаватель «Аспирационных систем» не решил, ввиду большого количества жаждущих получить зачет, автоматизировать процесс сдачи оного предмета. Студентам было объявлено, что в назначенный день и час они будут подвергнуты «тестированию» (до повсеместного внедрения пресловутого ЕГЭ оставалось еще более полувека!). Будут выданы карточки с вопросами, имеющими четыре варианта ответа, один из которых правильный. Если студент отвечает на восемь и более вопросов, то милости прошу к столу с зачеткой. На каждый правильный ответ умная машина будет отвечать миганием одной лампочки. Тем, кто сомневается в искренности и честности агрегата, дозволяется сдавать зачет по старинке: лично преподавателю, но со всеми вытекающими последствиями для противника прогресса.

Сдавать зачет «бездушной железяке» было боязно, но ведь к ней прилагалась карточка с вариантами ответа, и можно было кое-что угадать или посмотреть по точкам и черточкам, которые оставили на бланках студенты ранее сдававших групп.

«Эх, да где наша не пропадала! На лекции я ходил (ну почти всегда!), предмет в целом интересный. К тому же, ввиду внедрения новшества, преподаватель допускал вторую, а в исключительных случаях даже третью попытку», – размышлял я. А ноги сами собой вели меня в нужный кабинет.

Внимательно изучив карточку, я понял, что стопроцентно знаю ответы только на пять вопросов, остальные надо угадывать. Поскольку за моей спиной стояла приличная толпа желающих потягаться с «железякой», времени на гадание было не очень много. Поставив нужные галочки, я вставил карту в прорезь. Машина как-то необычно ухнула и возмущенно зажгла пять красных лампочек.

«С техникой не поспоришь, что знаешь, то и зажигаешь», – с горечью подумал я и поплелся к выходу.

– Эй, ты куда поперся? Вернись. Давай зачетку! – услышал я за спиной голос преподавателя.

Я не поверил своим ушам, но тем не менее, повинуясь этому зову, на негнущихся ногах подошел к столу.

Преподаватель размашисто написал заветное слово «зачет», а потом с какой-то ехидцей на лице пояснил:

– Техника новая, еще не доработанная. Она непонятно почему с сегодняшнего дня стала показывать не количество правильных ответов, а сразу высвечивать оценку за них.

Далеко, за океаном, в это самое время молодой Стив Джобс в гараже отца собирал свой первый яблочный компьютер.

 

Вадим Богуславский (

Киев

)

Последний экзамен

Мой друг, Паша Ткачук, принадлежал к категории студентов, которые постоянно балансируют между двойкой и тройкой и, если бы не кафедра физкультуры, давно совершал бы марш-броски в пехотных или саперных частях. Дело в том, что Паша был кандидатом в мастера по шахматам и играл за наш вуз на первой доске.

Всех людей Паша делил на две группы: профессионалы и любители. К первой группе он относил себя и ряд знаменитых гроссмейстеров, участвующих в международных турнирах. Остальные были любителями. К ним Паша относился с легкой насмешкой и презрением.

По моему убеждению, в студенческой среде каждому виду спорта соответствует определенный тип личности. Например, гимнасты, как правило, аккуратные, гладко причесанные и очень дисциплинированные студенты. Среди них много отличников, хотя в большинстве случаев они большими способностями не отличаются. Полной противоположностью гимнастам являются футболисты и баскетболисты. Они рассеянны, небрежны в одежде, часто не бриты. На занятия приходят редко, а если приходят, то откровенно скучают. Борцы и боксеры часто имеют склонность к уголовщине. Шахматисты отличаются большим чувством юмора и полным отсутствием дисциплины. Как правило, у них много вредных привычек: они курят, выпивают, играют на деньги в азартные игры. Учатся плохо, хотя имеют большие способности.

Впрочем, это все мои личные наблюдения, не претендующие на особую достоверность.

Так вот, трудные годы учебы остались позади. Оставался последний экзамен, диплом, и мы входим в самостоятельную жизнь. Судьба распорядилась так, что на десерт мы получили «Технику безопасности» и «Противопожарную оборону». После сопромата, теормеханики, трудных специальных дисциплин сдача такого экзамена представлялась легкой прогулкой. Принимали экзамен два преподавателя. Один – высокий, худой, слегка флегматичный – был специалистом по технике безопасности, а второй – низенький, веселый, с круглыми боками – по противопожарной обороне.

Преподаватели были настроены благодушно и ставили всем четверки и пятерки. Все было приятно и спокойно до тех пор, пока в коридоре не появился Паша. Глаза его горели, а на щеках пылал нездоровый румянец. Он нетвердой походкой подошел к группе студентов и спросил, кто сейчас идет. Несколько человек показали на меня.

– Мужики, – сказал Паша с каким-то странным акцентом, – пропустите меня вперед!

– С какой это радости? – спросил я. – Ты что, спешишь на заседание ректората?

Мой ехидный тон Паша оставил без внимания.

– Мужики, – продолжал он. – Я только что взял на грудь бутылку самогонки. Ну, так получилось. Любители притащили. Надо срочно сдать эту фигню, пока меня совсем не развезло.

– А после экзамена ты не мог взять на грудь? – спросил кто-то.

Паша обвел нас мутным взглядом, погрозил пальцем и покачнулся.

– После экзамена? – спросил он. – Ну, ты даешь! После экзамена у меня другие планы. Совсем, совсем другие! Понял, любитель?

Паша еще больше покраснел и стал напоминать проснувшийся вулкан. Еще миг, и начнется извержение.

– Ребята, – сказал наш староста. – Нельзя его пускать. Он и сам залетит, и нам шороху наделает. Пусть лучше потом пересдаст.

– А ты кто такой? Сам сдал, а меня в аут? Я, может, всю ночь готовился. Ну, конечно, устал, но пока не сдам, не упаду! Вот так! – Паша сделал длинную паузу и вздохнул, обдав нас перегаром. – Так что, мужики, пускаете?

– Ладно, холера с тобой, – сказал я. – Иди, если сможешь дойти. Ты хоть знаешь, что мы сдаем?

Паша промычал что-то неопределенное.

В этот момент из аудитории вышел, помахивая зачеткой, очередной студент, и мы, втолкнув туда Пашу, стали наблюдать в щель за дальнейшими событиями.

Он несколько секунд постоял у двери, пытаясь сориентироваться, а потом медленно и нетвердо направился к столу экзаменаторов.

Высокий посмотрел ему в лицо и подтолкнул локтем маленького. Тот тоже посмотрел на Пашу и покачал головой. Они о чем-то пошептались. Потом высокий, махнув рукой, взял Пашину зачетку и передал маленькому.

– А, Ткачук, очень хорошо! – проворковал коротышка. – Мы давно вас ждем. Берите билет!

Паша взял билет.

– Какой номер? – спросил высокий.

Паша бессмысленно посмотрел сначала на него, потом на билет.

– У-у… меня… к-кажется… б-без номера, – сказал он с явным усилием.

– Извините, – улыбнулся маленький, – но без номера у нас не бывает. Давайте я вам помогу. Номер двенадцать, дюжина. Вам везет! Садитесь вон туда и обдумывайте.

Паша дотащился до своего места, сел, закрыл глаза и положил голову на руки. Чувствовалось, что события развиваются быстрее, чем он предполагал.

Тем временем подошла моя очередь. Я вошел в аудиторию, взял билет и сел за соседний стол.

Паша оставался недвижимым. Было похоже, что он отключился. Экзамен проходил, и примерно через полчаса подошла Пашина очередь.

– Ткачук, вы готовы? – спросил высокий. Паша не шевельнулся. – Ткачук, вы нас слышите? – настаивал преподаватель. – Толкните его, а то он, кажется, заснул.

Я толкнул Пашу. Он не шевелился. Тогда я подошел к нему, взял за плечи и несколько раз сильно встряхнул.

Паша поднял голову и посмотрел на меня бессмысленными, мутными глазами.

– Что надо? – спросил он неприветливо.

– Идешь отвечать? Твоя очередь, тебя люди вызывают. Не идешь, так я пойду.

Паша, по-видимому, проснулся и начал припоминать, где он находится. Пытаясь выбраться из-за стола, он бормотал:

– Нет, с вами не отдохнешь! Вы меня и на том свете достанете!

– Помогите ему, – сказал высокий. – Он сам не справится.

Я помог Паше выбраться и проводил его к столу экзаменаторов. Он тяжело опустился на стул и закрыл глаза.

– Так, посмотрим, что у нас тут. Первый вопрос: «Техника безопасности при погрузочно-разгрузочных работах». Это по вашей части, – сказал коротышка, обращаясь к высокому.

– Так, Ткачук, – громко сказал высокий. – Что вы можете об этом сказать?

Паша приоткрыл глаза.

– Ткачук, вы нас слышите? – продолжал высокий повышенным тоном. – Что вы можете сказать о технике безопасности при погрузочно-разгрузочных работах?

Паша приоткрыл рот.

– П-погру… р-разгру… разгры… М-мужики, че вы от меня х-хот-те, а? Ч-чтоб я вам, блин, тут ч-чистоту н-навел?

Преподаватели переглянулись.

– Да, – сказал маленький, – что-то твердых знаний по первому вопросу, похоже, у него нет. Но отвечать кто-то должен. Придется вам. – Он выразительно посмотрел на высокого.

– Эх, где наша не пропадала, – отозвался тот. – Слушай, Ткачук, как нужно отвечать. Это тебе не погры-разгры!

Далее он кратко и четко изложил основные положения по первому вопросу.

Паша сидел с поникшей головой и закрытыми глазами. Однако в конце ответа вдруг зашевелился и открыл глаза.

– Н-ну, м-мужики, вы даете! Вы ч-че в-всю ночь з-зубрили, что ли? И вообще, г-где я вас в-видел?

– Хорошо, – сказал высокий. – Считаем, что по первому вопросу мы получили одобрение. Переходим ко второму. Это уже ваша парафия.

Маленький надел очки и прочел второй вопрос: «Пожарная безопасность при сварочных работах».

– Посмотрим, что имеет сказать по этому вопросу наш общий друг. – Он слегка потрепал Пашу по плечу. Паша открыл глаза.

– А я в-все с-слышу, – сказал он несколько лукаво. И в-все знаю. Т-только рассказать т-трудно. Я с-сегодня не в ф-форме. А в-вобще, если з-загорится, нужно т-тушить!

– Что же, мысль не плохая, – отозвался коротышка. – Ответ правильный, но не полный. Придется кое-что добавить. Слушай, Ткачук! Спать будешь после экзамена.

Маленький несколько секунд размышлял, а потом с улыбкой перечислил основные противопожарные мероприятия при сварочных работах.

Во время его рассказа Паша слегка дирижировал левой рукой и притопывал правой ногой.

– Ну, теперь самое трудное, – сказал высокий. – Что ему поставить? Нужно было бы влепить двойку, но меня не будет, а как он будет пересдавать? Осенью? А диплом? Так что придется натянуть до тройки.

– Ну нет, – сказал коротышка, – давайте выведем ему средний балл. Я вам за ответ поставил пять, вы мне, я надеюсь, тоже. Он сам, конечно, получил двойку. В сумме двенадцать. Разделим на три, выходит четверка. Ну, как, согласны?

Высокий кивнул, взял Пашину зачетку и поставил ему оценку.

– Все, Ткачук, экзамен закончен. Вот ваша зачетка, и можете идти. Поздравляем вас с успешной сдачей последнего экзамена.

Он слегка встряхнул Пашу за плечо.

– А за ш-што двойка? – вдруг забубнил Паша. – Я же в-все ответил!

– Какая двойка, Ткачук? Вы сдали на четыре. Так что идите спокойно отдыхать, – весело сказал маленький. Паша взял зачетку и с большим усилием, опираясь на стол, встал.

– С-спасибо, мужики! Ну, я п-пошел, л-ладно?

Он повернулся и направился к дверям. Однако в этот момент левая нога у него подломилась, и он грохнулся на пол. Встать он не пытался. Коротышка подбежал к двери.

– Ребята, – крикнул он, – заберите своего друга, а то он нам проход загородил.

Два студента, наблюдавшие происходящее из-за двери, вбежали в аудиторию, подхватили Пашу под руки и выволокли в коридор.

На следующий день к вечеру я зашел к Паше в общежитие. Он, опухший, небритый, в дырявых носках, сидел на кровати. Были сумерки, но свет он не зажигал.

– Слушай, – спросил он меня, – что я там вчера навытворял? Мне такие чудеса рассказывают, а я ни фига не помню.

Я все ему коротко рассказал. К концу рассказа Паша схватился за голову.

– Это конец света, – простонал он. – На глазах у любителей. Нет, я этого не выдержу, я застрелюсь! Не веришь? Сыграю на первенство города и застрелюсь!

– Чем стреляться будешь? – поинтересовался я не без яда.

– Найду, – коротко ответил Паша. – Время придет – найду.

Паша не застрелился и не стал гроссмейстером. Он благополучно защитил диплом и постепенно перешел в разряд любителей.

 

Владимир Манский (

Екатеринбург

)

Несравненно

Двери автобуса открылись: перед глазами возникла внушительная колоннада Уральского университета. Миша за какие-то 20 дней превратился в настоящего книжного червя. Им были освоены не только «топовые» писатели и поэты, но и фантасты, современные гении. Иными словами, он в себе не сомневался, будучи уверенным, что через какие-то три часа филологический факультет пополнится новым студентом.

Зашел в кабинет. А там все как положено: приемная комиссия в лице очкастых дяденек и тетенек, новые лакированные парты, списки. Стоп! Почему нет билетов?

Его будто услышали…

– Молодой человек, вы садитесь, садитесь… напротив нас.

Внутри похолодело. На такой форс-мажор он не рассчитывал.

– Ну же! Смелее, вас никто не укусит. В этом году мы решили отойти от этой волокиты с билетами, поэтому вступительные будем сдавать простым разговором. У нас же филологический, так?

Миша, немного придя в себя, выдавил:

– Так…

Комиссия продолжала:

– Все просто… мы будем говорить слово, а вам надо подыскать к нему сравнение. Всего пять слов. Готовы?

Миша быстро настроился на нужную волну, сконцентрировался, сжав в комок всю лексику, точки, запятые, и уже готовился запустить ими в уши сидящим напротив…

– Первое слово – «скользкий».

– Скользкий, как лед под ногами тевтонцев.

– Второе слово – «горячий».

– Горячий, как нрав пьяного испанца!

Ему нравилось… Он уже вживался в роль импровизатора.

– Третье слово – «сухой».

– Сухой, как глотка похмельного наутро пьяницы, изрядно погулявшего вчера вечером.

– Ай, молодец… Но не скатывайтесь к пьянству, у нас тут это не поощряют. Четвертое слово – «дикобраз».

– Дикобраз, словно храбрый воин, нашпигованный копьями на поле боя.

Последнее слово. Осталось лишь оно – и Миша поступил… Судя по одобрительному хмыканью комиссии, получалось у него великолепно. Осталось не оплошать сейчас.

– Итак, пятое слово – «любовь».

– Несравнимо и несравненно…

– Что, простите?

– Я сказал «несравненно».

– Подберите хоть самое простое сравнение…

– Я не могу. Вернее, могу, но подбирать не стану… Любовь нельзя ни с чем сравнить. Молодая, зрелая, горячая, тусклая, холодная, она всегда останется нетронутым существительным. Поэтому не буду порочить…

– В таком случае мы вынуждены вам отказать…

– Ну, я пойду?

– Ступайте… и попробуйте на философский, с такими мыслями – с руками оторвут.

Миша брел по улице, не жалея о своем решении, держа в голове образ своей девушки. Он никогда не смог бы подобрать сравнение тому чувству, что их объединяло. Любви.

Зажужжал телефон… Придется «осчастливить» маму. Но эсэмэс прислала не мать – Таня: «Мы расстаемся».

Когда Миша докурил пятую сигарету подряд, сказал сам себе:

– И все равно несравненно…

 

Алексей Панограф (

Санкт-Петербург

)

Дыни, костыли и сопромат

«Сдал сопромат – женись» – гласила в те времена студенческая народная мудрость. Для нас, физмеховцев, сопромат отнюдь не был самым сложным предметом. Сдавали мы его на втором курсе. Те, кто прошел на первом огонь и воду физики, «вышки» и линейной алгебры, а летом – «медные трубы» стройотряда, уже более-менее спокойно отправлялись на экзамен про опертые и защемленные балочки. Еще бы, две пройденные с боями сессии первого курса за плечами!

Приходим утром к аудитории, а тут – оба-на, сюрприз… Экзамен сдается на досках. Это означает, что, в отличие от предыдущих аттестационных мероприятий, на которых в аудиторию заходило и рассаживалось за парты готовиться по пять человек, здесь заходило три человека, и писать ответ надо было на доске. Это очень серьезная фора преподу. Все равно как если бы экзаменатор читал твои мысли – вот они на доске как на ладони, налицо все результаты твоего мыслительного процесса по данному предмету…

Гриня списывал всегда, на всех экзаменах. Для него это была своего рода игра – сможет или не сможет он обмануть бдительное око педагога. Относился к этому как к искусству, готовился к экзамену не менее серьезно, чем зубрилы, тщательно продумывая варианты шпаргалок и методы их использования.

На какой-то экзамен Гриня заготовил шпору, написанную на длинной узкой ленте для чеков. К верхнему и нижнему краям ленты были приклеены спички. Шпора плотно скручивалась на них, а на экзамене легко можно было, перематывая с одной спички на другую, находить ответ на нужный билет.

К выбору экипировки для покорения экзамена Гриня подходил не менее тщательно, чем альпинист – к восхождению на восьмитысячник. К подкладке его пиджака с двух сторон были пришиты специальные карманы: один – для конспекта, другой – для учебника.

Не знаю, сколько времени потратил Гриня на тренировки, но на экзамене по матанализу во время подготовки к ответу он сидел на конспекте и, едва заметно поерзывая, ягодицами перелистывал страницы. Препод по матану был строг и опытен, периодически он прохаживался по рядам и с «парашей» выгонял пойманных на списывании, но Гриня ни разу не попался.

Преподаватели были обычно удивлены, почему Гриня, так хорошо отвечавший билет, плыл на дополнительных вопросах, но «хор.» или «уд.» ставили ему в зачетку.

И если у остальных студентов, отвечающих у доски, имелись надежды на то, что выпадет легкий вопрос или билет, который выучен, то Грине надеяться в этот раз было не на что. Он чувствовал то же, что и хоккеист, в полной экипировке – на коньках и с клюшкой – неожиданно оказавшийся на футбольном поле. А проигрывать Гриня не привык.

Оценив диспозицию и поняв, что ловить ему нечего, Гриня попросту развернулся и ушел. Но часа через два, когда полгруппы уже отстрелялось с разными результатами, он неожиданно вернулся…

Тяжело дыша, с трудом преодолевая последние ступеньки лестницы, Гриня появился на двух костылях. Правая нога от стопы до колена была плотно забинтована. Под бинтами четко просматривались наложенные с двух сторон шины. Вылитый Евстигнеев в фильме «Невероятные приключения итальянцев в России»!

– Фига себе! Кто это тебя так уделал?

– Поскользнулся – упал, очнулся – гипс, – отвечал Гриня. – А чем глумиться, лучше пропустите инвалида без очереди.

Кто б возражал. Конечно, пропустили. Доценту Мельникову тоже ничего не оставалось, как проявить гуманизм и, в виде исключения, разрешить Грине готовиться за партой. А там… там Гриня уже чувствовал себя как рыба в воде.

– Ну? Что? – традиционный вопрос задали выходящему из аудитории Грине, который почему-то вдруг перестал опираться на костыли и прыгать на одной ноге.

– Как и положено прилежному студенту, – провозгласил Гриня, показывая растопыренную ладонь. Мельникову стало жалко юношу, которому предстояло большую часть каникул провести в гипсе.

А добрая треть группы была отправлена на пересдачу сопромата. Мельников, закончив экзамен и выйдя в опустевший коридор, вдруг заметил торчавшие из урны две деревянные рейки и скомканный пучок использованного бинта. Сложно представить, какие чувства в этот момент он испытал. Но Гринину оценку оспаривать не стал.

На третьем курсе, когда сопромат остался в прошлом, в соответствии с народной мудростью, на потоке появилось довольно много супружеских пар. В нашем коллективе сразу две девушки обзавелись фамилиями своих одногруппников, так что новые преподы, знакомясь с нами, выясняли, однофамильцы это или братья и сестры.

Гриня тоже женился. Его супругой стала девушка из параллельного потока. Но и здесь Гриня пошел своим путем. В журнале, вместо его прежней фамилии Двас, теперь красовалась фамилия его жены. А сколько возможностей для бесконечных шуток таила его фамилия! «Сколько вас?» – «Два-с».

Профессору, завкафедрой математической физики, Николаю Николаевичу Лебедеву, когда мы учились у него, было уже за семьдесят. Он – известный и уважаемый ученый. Мы же к четвертому курсу – обнаглевшие, не признающие никаких авторитетов раздолбаи. Создавшие семьи, многие из нас подрабатывали кто где и, соответственно, относились к учебе по остаточному принципу. Это не устраивало принципиального препода.

Лебедев взял и устроил нам экзамен на досках. Экзамен он пришел принимать со своей женой, пожилой, сухощавой, но бодрой для своих лет преподавательницей, работавшей тоже на кафедре матфизики и славившейся еще более строгими требованиями, чем муж.

Условия сдачи были объявлены заранее – приходилось готовиться. Тем не менее с первого раза сдали экзамен далеко не все, что для четвертого курса было уже редкостью. Добравшихся до четвертого за неуспеваемость не отчисляли.

«А что же Гриня?» – спросите вы.

Как всегда – сдал.

Ему достался сложный билет. И профессор был приятно удивлен, когда увидел, что студент исчерпывающе точно, один в один, воспроизвел решение уравнения Лапласа, приведенное им на лекции. Был, правда, небольшой казус, когда Гриня, отвечая, назвал переменную, обозначаемую греческой буквой «эта», почему-то латинской «эн». Но быстро исправился, еще и пошутив при этом:

– Наш школьный учитель по математике говаривал, что переменную можно хоть твердым знаком назвать, главное, уравнение правильно решить.

– Трудно с этим не согласиться, хотя Лаплас все же использовал буквы греческого алфавита, – заметил профессор. Гриня получил «хор.».

После окончания экзамена пара пожилых преподавателей, поддерживая друг друга под руки, спустилась с крыльца и пошла вдоль здания института. Они не могли не увидеть исписанный мелом асфальт. Научный интерес заставил их всмотреться в буквы и формулы. Супруги с удивлением посмотрели друг на друга – на асфальте светилось решение уравнения Лапласа. Подняв головы, они поняли, что стоят под окном аудитории, в которой проходил экзамен. Из уважения к преклонному возрасту профессора ему всегда отводили аудиторию на первом этаже.

Еще раз глянув на записи, Николай Николаевич произнес:

– Да, у писавшего трудно отличить «n» от «ŋ» – и тихо засмеялся.

В качестве ассистентки в этом Гринином фокусе выступала его жена Маша, поджидавшая под окном, когда муж покажет ей номер доставшегося билета. Машка была с другого потока, где не было матфизики, и что латинская «эн», что греческая «эта», для нее было едино. Она старательно срисовывала то, что было в выданном ей конспекте.

Однако неблагодарный Гриня вернул себе фамилию Двас, разведясь с Машкой сразу после окончания института. Но перед этим он чуть было не закончил обучение досрочно.

В начале осеннего семестра нас отправили в колхоз. Чтобы откосить от битвы за урожай, нужны были очень веские причины. Годилась беременность, и хотя у Грини было вполне пивное пузико, закосить под беременного даже он не решился. Нужна была какая-нибудь другая, причем неизлечимая в короткий срок болезнь.

То, что для другого было бы непосильно, Гриня, когда-то листавший ягодицами конспекты, исполнил без труда. Взглянув на рентгеновский снимок Грининого позвоночника, доктор ужаснулся: как с таким искривлением пациент до сих пор жив, – и недрогнувшей рукой выписал ему справку, освобождавшую от колхоза.

Гриня не был бездельником, поэтому высвободившийся месяц решил провести с пользой для семейного бюджета. Он подрядился на сезонную работу – продавать дыни с лотка. Зарплата небольшая, но элементарные знания физики, позволявшие манипулировать показаниями весов, давали неплохую прибавку к стипендии.

Вдруг в один прекрасный сентябрьский день, когда Гриня привычным движением выудил из кучи дынь желтую торпеду и виртуозно подбрасывал ее в руке, нахваливая товар покупателю, случилось непредвиденное.

– Вот эта – хорошая, сладкая. Смотрите, у нее попка слегка мягкая, а хвостик совсем сухой…

И тут взгляды Грини и покупателя встретились. Дальше была немая сцена. Именно ему, замдекана Шелегедину, Гриня почти месяц назад приносил справку, освобождавшую его от физического труда.

Картина Репина «Не ждали», финальная сцена повести «Ревизор», короче, «все смешалось…»!

Разбирательство было долгим и мучительным для Грини. Несколько месяцев он висел на волоске от исключения из комсомола, а соответственно, от отчисления из института и, как следствие, от отправки в армию рядовым. Несмотря на то что курс на военной кафедре был уже позади, звание офицера запаса присваивалось только после получения диплома.

Гриня все-таки окончил институт, развелся с Машкой, вернул себе фамилию Двас. Через год снова женился, и опять на Машке, причем на той же самой, но фамилию уже не менял. У них три сына. Старший уже сдал сопромат и женился.

 

Елена Дубеник (

г. Москва

)

Мертвые души или Защита диссертации

– У-зди-ят Ба-ши-ров-на… – Узди-ят Ба-ши-ров-на… – Старательно репетировала я артикуляцию непривычного моему белорусскому слуху имени члена ученого совета…

Я сидела в душной картонной каморке аспирантского общежития. Меня трясло мелкой дрожью от волнения, однако за три года работы над диссертацией мои и без того не слишком крепкие нервы были столь расшатаны, что невротический тремор стал неотъемлемой частью моего внешнего облика…

Передо мной на парте лежал список из шестнадцати имен с регалиями и телефонами – «Список членов ученого совета». Я готовилась к процедуре защиты своей многострадальной диссертации. Для этого, как довольно вкрадчиво и терпеливо объяснила мне секретарь ученого совета моего вуза, я должна была обеспечить явку не менее четырнадцати человек из представленных в списке, иначе защита просто не состоится, ибо не будет кворума…

Меня трясло мелкой дрожью, ибо за несколько минут до этого я дозвонилась по одному из представленных в злосчастном перечне телефону, и мне усталым монотонным голосом сообщили, что искомый мною господин умер такого-то числа этого года… Мне было весьма неловко. От суетности моих забот на фоне вечной потери, от того, в какую глупую ситуацию я попала, и от того, что организовать кворум, видимо, не представляется возможным…

– Алло, здравствуйте, будьте добры, пригласите, пожалуйста, Уздият Башировну.

– А кто ее спрашивает?

– Это аспирантка МПГУ, мне необходимо пригласить ее на ученый совет…

– К сожалению, она уже не сможет вам помочь – она умерла…

– Извините… – прошептала я уже после того, как бросила трубку…

Итак, двоих из шестнадцати уже нет…

Осталось четырнадцать… Двое из них – в дальних командировках: в Японии и США…

Меня охватила паника…

Я закончила обзвон по инерции, как привыкла выполнять все, что требуется, за время своей аспирантской бытности, даже если изначально известно, что дело провальное…

В кабинете ученого секретаря я силилась объяснить ситуацию:

– Зачем указывать в списке тех людей, которые уже умерли? В какое положение вы ставите аспиранта!

– Ничем не могу помочь. Дело в том, что список членов ученого совета утверждается раз в год. Пока эта процедура не произошла, мы не имеем права ни исключать никого, ни вводить…

– О господи, но что же делать?

– Надеяться на то, что явятся четырнадцать из четырнадцати, – философски пожала плечами уравновешенная дама.

Был март… За одну ночь накануне защиты мое зрение из стопроцентного превратилось в минус три. Я буквально не видела ничего и никого вокруг.

Защита моя тем не менее состоялась. Вымученная диссертация была защищена. Все четырнадцать человек явились.

Это был самый значимый день моей жизни. Возникло невероятное ощущение освобождения из плена, окончания какой-то перманентной войны с самой собой и настоящим.

Мне казалось, что наконец-то я начну жить…

 

Наталья Горяйнова (

Липецк

)

Украденная студентка

Зимняя сессия. Экзамен по зарубежной литературе длится десятый час. Наш преподаватель Ольга Николаевна спрашивает дотошно, подробно и с дополнительными вопросами. На человека, который тянет лишь на трояк или двойку, уходит минут пять-десять, на того, кому светит четверка или пятерка, – все сорок. «Приятно беседовать с образованным человеком», – благосклонно замечает в таких случаях Ольга Николаевна.

В аудитории рабочее шебуршение: кто-то тихонечко достает шпаргалки, кто-то настойчиво перелистывает Шекспира, надеясь среди сонетов найти ответ на вопрос: «Попробовать заболтать преподавателя или честно молить о пересдаче». Все как всегда – буднично. Вдруг в аудиторию врывается Галка из первой группы. По-бабьи причитая и подвывая, она рассказывает нам дикую историю. Ее подругу, Свету, похитили бандиты, скрывшиеся на красной «восьмерке». Номер она не помнит, водителя не знает, почему это случилось, не понимает.

– Он денег с нас не взял. Не взял денег, – истерично выкрикивает девушка на всю аудиторию.

Отпаивая Галину валерьянкой и кофе, мы слышим следующую историю.

Галина со Светкой сняли квартирку на левом берегу. Хоть до института ехать долго и на перекладных, но цены на жилье подъемные: завод рядом, дома старые. Всю ночь и большую часть экзаменационного дня девчонки готовились. За отсутствием времени Галка подготовила первые тридцать билетов, Светка – остальные. В общем, поделили знания. Затем поочередно друг другу эти билеты начали пересказывать.

Девчонки рассчитали: по дороге до института можно было изложить пять билетов. Чтобы не терять время, рванули на остановку. Только одно не учли: в шесть вечера люди не только на экзамен доподтягиваются, но и с работы едут. На остановке давка, в автобус войти можно только с боем. Передавать знания в такой обстановке Галка не решилась и предложила поймать машину, там-де сподручнее рассказывать. Девчонки скинулись. Поторговавшись с каким-то работягой, который ехал со смены и решил сшибить на пиво, Галина уселась на переднее сиденье и принялась рассказывать о новаторстве Рабле. Многозначительные взгляды водителя нисколько ее не смутили. Она почувствовала себя просветителем и понесла свет в массы – с чувством прочитала Петрарку.

Нежелание брать деньги за поездку Галка восприняла как должное: обаяние плюс интеллект.

– Светка, знание не только сила, но и деньги. После экзамена купим шампанского.

Не услышав радостной поддержки своей идеи, Галка с ужасом поняла: подруги рядом нет, а от института с визгом отъезжает «Лада» восьмой модели.

На этих словах в аудиторию вплывает Светлана. Не обращая на нас внимания, испепеляя гневным взглядом Галину, она берет билет и идет готовиться. Мы – с расспросами: как ей удалось спастись от преступников. Светка, рыдая, рассказывает.

Дело было так. Пока Галка договаривалась с водителем, Света тихонечко стояла рядом и ждала, когда для нее откинут переднее сиденье – у «восьмерки» ведь всего две двери. Когда Галка плюхнулась на переднее сиденье и захлопнула дверь, она поначалу застыла в изумлении. Вспомнив, что в кошельке жалко бренчит лишь мелочь, попробовала догнать машину. Увлеченные европейским Возрождением, Галка и водитель Свету не увидели и не услышали. Зато увидели и услышали находившиеся рядом милиционеры. А вы представьте: бежит по дороге прекрасная девушка с развевающимися волосами и кроет всех вокруг трехэтажным матом. Светка, краснея, признается: в тот момент на языке крутилась только обсценная лексика. Узнав, что нарушительница общественного порядка – будущий учитель русского и литературы, лейтенанты вошли в ее положение и домчали на экзамен.

Девчонки зарубежку сдали самыми последними, но успешно. После экзамена патрульная машина доставила их до дома. Один из стражей порядка, восхищенный словарным запасом Светланы, решил познакомиться с филологиней поближе. И до сих пор он поражен глубиной знания русского языка своей жены. Вот только неизвестна дальнейшая судьба водителя красной «восьмерки». Интересно, что подумал он о студентке, которая всю дорогу читала ему стихи и с жаром рассказывала о Ренессансе?

 

Василий Жданов (

Кемерово

)

Тест-драйв

Подходит, значит, ко мне на дежурстве медсестра.

– Василий Васильевич, здравствуйте! Я – студентка пятого курса, вы у нас цикл «Реанимация» вести будете.

Не знаю, говорю, я расписание не смотрел.

– Я знаю, вы – точно. Я уже расписание изучила. У нас через два месяца занятия.

И смотрит на меня – просто, уверенно, честно. Вот, думаю, еще одна поклонница анестезиологии и реаниматологии. И откуда они только на мою голову валятся? А ничего – симпатичная. Правду сказать – даже красивая, фотомодель. Высокая, стройная, минимум косметики на улыбчивом лице.

– Так вот, Василь Василич, я бы хотела у вас отпроситься. Ну, то есть пропустить весь цикл целиком. У меня причина неуважительная: просто отдохнуть хочу, съездить куда-нибудь…

Вот так поворот. Хотя, чего там, не впервой. Я – человек гуманный. Где-то даже излишне гнилолиберальный. Студенты это знают. Уж сколько их ни проси – «О моих методах на занятиях – ни гугу», – а все одно, друг другу по сарафанному радио разносят. Подозреваю, что лейтмотивом в сарафане этом кружится не «Добряк», но «Лопух». Или чего похлеще. На форумах своих не поливают, не глумятся, и на том спасибо. Или чихвостят? Кто ж их знает. Интересно, если провести опрос, многие ли из них знают слово «чихвостить»? А что? Был тут намедни вопрос в студенческом паблике. «Есть ли у нас секция по бамбинтону? Анон». То есть в бадминтон играть умеет, причем весьма прилично, а как название любимого вида спорта пишется – невдомек. «Здесь не экзамен по русскому языку!» Так они говорят. И то правда. Бамбинтон… Кахей…

Однако я отвлекся. Задумался, а студентка терпеливо ждет. Не мнется с ноги на ногу, стоит спокойно и независимо.

– Так как мне отработать пропущенные занятия?

Рассказываю: напишете рефераты по теме каждого занятия. Рефераты от руки, чтобы понятно было, что писала сама. Каждый реферат надо будет защитить. Защита простая: я вопрос по теме, вы – ответ. Ну, и сердечно-легочную реанимацию надо выучить. Пожалуй, это единственное жизненно необходимое знание с нашего предмета, если вы не задумали стать анестезиологом-реаниматологом. Ничего сложного – вон в Америке, любая официантка владеет навыками реанимации. Дефибриллятор – в каждом баре. Короче говоря, не отработка, а лафа. Говорю же, излишний либерализм…

– Нет, ну а как-то по-другому, без отработки мы можем договориться?

Тоже не впервой. Я-то думал, студенты уже разнесли, что денег этот преподаватель не берет, подарки ему не нужны. Даже алкоголь отвергает. Нет, ну вы подумайте, алкоголь не берет! Похоже, студенты только про шутки-прибаутки мои байки травят. Грустную для себя тему невозможности коррупции в отдельно взятой кафедре обходят стороной. Разрыв шаблона.

– Давайте иначе вопрос решим, Василь Василич! Встретимся на нейтральной территории.

Так-с. Хорошенькое дельце. Я женат, объясняю, дети у меня.

– А я за вас замуж и не собираюсь. Мне только цикл отработать. И все. Вам хорошо, и мне неплохо.

И улыбается приветливо. Никакого смущения. Здесь мне внезапно взгрустнулось. Неприятно, когда тебя используют. Это же как с девушками легкого поведения: вы ей деньги, она вам – тепло. А в данном случае девушкой легкого поведения пытаются сделать меня: мне изгибы юного тела, я – автограф в зачетке. Еще сочувственность какая-то во взгляде появилась. Мол, много ли тебе, пенсионеру, надо? Помню-помню, сам в двадцать лет смотрел на тех, кому за тридцать, как на бывших. Все у них было, дальше ничего не будет.

– А как мы будем отрабатывать? – спрашиваю. – Час в час? У нас, между прочим, цикл по расписанию – тридцать шесть часов.

– А вы тридцать шесть часов-то сможете? – смеется.

– Не смогу и даже пытаться не буду, – говорю. – У меня же семья, не могу я на тридцать шесть часов из дому пропасть. Поэтому, скорее всего, будет тридцать шесть раз за один час. Или восемнадцать раз по два часа. Идет?

Гляжу – остолбенела. Пауза. «И неудачной попыткой завершает свои выступления…».

– А давайте, – решительно выдыхает студентка.

– А если вы мне не понравитесь? Знаете, есть девушки красивые, как мечта, и спокойные, как бревно на деревообработке. Мне такие не очень-то по вкусу. Вдруг вы из таких?

– Ну тогда поставите зачет после первого раза!

– Э-э-э, нет. Так нечестно. Цикл-то – тридцать шесть часов, а мы час упражнялись! Куда еще тридцать пять часов девать? Я предлагаю тест-драйв!

– Это как?

– Мы с вами пробно упражняемся один час, а после этого я выношу вердикт: да или нет. Продолжаем тридцать часов в прежнем формате или возвращаемся к традиционной форме отработок.

Гляжу – аж поперхнулась.

– Другими словами, есть вариант, что вы меня нахлобучите и отправите на отработки?

– Более того, милая барышня, этот вариант весьма вероятен.

– Но это же нечестно! Возмутительно!

Действительно возмущена и разгневана, не шутит. Как будто предыдущие ее предложения были образцом честных сделок, в духе старой школы товарищества и студенчества.

– До встречи на занятиях! – говорю.

– До свидания! – сухо так, сдержанно. – Я думала, вы не такой.

Интересно, каким она меня ожидала увидеть? И самое главное – почему? Тут тема для кандидатской как минимум. Или повод пересмотреть свое поведение.

…Встретились мы с ней через два месяца. Посетила все занятия. Видимо, никуда не поехала. Лишилась отдыха по моей вине. Просидела весь цикл на задней парте, дулась. Получила зачет день в день. Обошлось без репрессий. На мои деликатные подколки: как там с горящими турами, а вот в Британии наставник один на один со студентами занимается – реагировала оскорбленными поворотами головы. Бывает, что люди путают деликатность со слабостью. Бывает. Что ж поделать…

А спустя некоторое время ко мне на дежурство пришла студентка. Пропуски отрабатывать. Обложилась рефератами и говорит:

– Зря вы так с Юлькой! Она хорошая девчонка!

– Кто это – Юлька?

– Которая уехать хотела, а вы не отпустили. Она правда хорошая. Отличница, старается.

Да уж, думаю, в старании ей не откажешь. А еще – в изобретательности и смелости. Вот как ее защищать надо было! А то одному хирургу в операционной историю эту рассказал, а он помрачнел. Застыл букой. «Ты, говорит, меня по рукам ударил! Не смешно это! Распаляется еще: да кто она после этого?!» Кто, говорите? Герой нашего времени – старательная, смелая, изобретательная. А я тогда не нашелся, что ему ответить. Все мы задним умом сильны.

…А защитница Юлькина отвечает по рефератам бойко так, уверенно.

– Какие препараты для дефибрилляции знаете? – спрашиваю.

– Ка Эс Один.

– Что?!

– Ка Эс Один! Про него везде написано! – обиженно дует губы.

М-да, неудобно-то как. Студентка-прогульщица знает, а преподаватель – ни сном ни духом. Да еще и написано везде. Верчу в голове это странное сочетание – Ка Эс Один. И вдруг…

Пишу на бумаге – KCl.

– Так, что ли? Это – ваш Ка Эс Один?

– Ну да.

– Так это же калия хлорид! Это же на химии и в школе, и весь первый курс в институте!

– Ну ладно, – пожимает плечами студентка.

…Она тоже хорошая девчонка. Наверное. Так что зря я так. Только это уже другая история.

 

Александр Маленков (

Москва

)

Язва

На первой же паре английского выяснилось, что со своей спецшкольной подготовкой Андрей может смело и легально пропускать занятия и явиться сразу на экзамен через четыре месяца. Гуляя по длинному пустому коридору Института машиностроения и размышляя, как убить свалившиеся полтора часа, он не придумал ничего более умного, чем пойти в библиотеку. Читальный зал, пропитанный сентябрьским солнцем и книжной пылью, был пуст. Андрей сел за скрипнувший от неожиданности стол, оглядел старенькие стеллажи темного дерева, от пола до потолка укрывшие стены и от пола до потолка набитые корешками переплетов, втянул библиотечный воздух и даже зажмурился от предвкушения. Студент… Я студент. Взрослая жизнь, настоящая жизнь, несбыточным миражом сверкавшая где-то впереди весь проклятый последний школьный год, все тревожное абитуриентское лето, настала. Новые, не обкатанные языком слова – стипендия, аудитория, семинар – звучали как заклинания, вызывающие волшебство, которое вот-вот должно случиться.

Волшебство случилось – в читалку вошла длинноволосая девица с красивым злым лицом и брякнулась впереди, спиной к Андрею. Худенькая, в короткой юбке, спортивном пуловере на три размера больше – ровно такая, какая нужна для олицетворения настоящей взрослой жизни. Секунды шли, Андрей смотрел на кружение пылинок и боялся не просто завести разговор, а даже открыть рот, потому что щелчок отлипающего языка в этой солнечной тишине был бы как грохот упавшего стеллажа…

Язвой он стал называть Наташу где-то в октябре, когда уже приручил эту ехидну, через месяц после того, как она вдруг обернулась и сказала: «Слушай, сигареты есть?», когда они уже бегали в кино вместо его английского и ее аналитической геометрии. Она училась на параллельном потоке и сразу стала пропускать лекции без всякой уважительной причины, не считая семнадцати лет, Москвы и общего духа противоречия.

Андрей встречал ее после начала пары в институтском дворе, где, сидя на спинках лавок, курили и пили пиво не самые усердные учащиеся. Наташа поглядывала на мнущегося Андрея искоса, не спеша заканчивать болтовню. Потом спрыгивала со спинки на землю, покрытую плевками и окурками, подходила.

– Явился, – говорила она, – жажда жизни пересилила жажду знаний?

– Твои друзья? – осведомлялся Андрей. – Интеллектуальная элита, чемпионы по плевкам? В длину или в высоту?

Он тоже любил распустить свои юные колючки, павлиний хвост сарказма. Так и соревновались. Всем доставалось, но и друг друга не жалели.

– Смотри, – говорила Наташа, – билетерша боится, что мы будем целоваться на заднем ряду. Вряд ли она сама пробовала это, но слышала много страшных историй.

– Ты что вообразила, что я буду целовать девушку, которая пропускает лекции? Девушку «Позор курса»?

– Как скажешь, птенчик. Кто я такая, чтобы спорить с мужчиной, который способен сам себе купить целый билет в кино!

– Вот язва! Ты же сама мне не даешь за тебя платить.

Били друг друга по самому больному. Он ей – «лимитчица»: Наташа приехала в Москву из-под Витебска и жила в общаге. Она ему – «малыш»: Андрей в семнадцать выглядел на пятнадцать. Били по больному, но было не больно.

Осень загоняла на дневные спектакли и в музеи, в гости и общежития. Друзья Андрея Язву уважали за мужской характер. Своя в доску – курит, выпивает наравне с парнями, но близко не подходи – ужалит. Все фамилии в компании переиначила, пышную красавицу Перепелкину сделала Перетелкиной, казашку Галиулину, конечно, переделала в Гашишулину, качка Титова с мощной грудью звала Титькиным. Серьезного очкарика Рыбина, который носил с собой зажигалку, чтобы первым дать ей прикурить, спрашивала:

– Рыбин, вот ты женишься, скоро, конечно же, и, конечно же, будешь настаивать, чтобы жена взяла твою фамилию.

– Может, я сам возьму ее фамилию, – пытался соответствовать Рыбин.

– Не возьмешь, у тебя это на лбу твоем написано. И что же получится, что твоя жена будет Рыбина? Огромная Рыбина! Только вдумайся!

– Есть еще много прекрасных фамилий, – вступал Андрей. – Родин, Вагин. Представь, как они в женском роде звучат.

– Вагина! – веселилась Язва, сверкая зубами. – Здрасьте, я Вагина. Прошу правильно ставить ударение.

Той зимой все курили американские сигареты Magna и пили немецкую водку «Распутин». Ларьками с этим добром Москву обкидало как сыпью. Страна переживала трагический период становления капитализма, но Андрей с Язвой не интересовались жизнью страны. Кое-как сдав первую сессию, они раздобыли в институтском профкоме путевки в студенческий дом отдыха и отбыли в Подмосковье наслаждаться своим саркастическим счастьем.

– Надеюсь, ты в меня теперь не влюбишься? – Язва лежала голая на расшатанной деревянной койке и доставала сигарету из мягкой красной пачки. – Какой же тут дубак!

Андрей стоял у окна, наблюдая, как умирающее солнце на прощанье красит снежную равнину в рыжий – до горизонта, до самого горизонта. Они только что проснулись, сходили на обед вместо завтрака – и вот уже закат. На столе магнитофон и разбросанные кассеты, пустая бутылка «Распутина», консервная банка, полная окурков. В номере было накурено и так холодно, что на оконном стекле изнутри выросла наледь, как в холодильнике. Он приоткрыл форточку и втянул носом морозный воздух, перемешанный с прокуренным, – ему показалось, что ничего лучшего он не вдыхал за всю жизнь.

– Я? – спросил Андрей. – В тебя?! Ты в зеркало-то на себя смотрела?

– Но-но. – Язва сладко потянулась, перевернулась на живот, взмахнула тощими голенями, кровать закачалась. – У меня масса поклонников, к твоему сведению. И если кому и противопоказано смотреть в зеркало, так это тебе, зайчик. Еще как минимум лет десять.

– Именно по причине моего инфантилизма на глубокие чувства я не способен, – отвечал зайчик.

– Как это мило с твоей стороны, – сказала Язва, выпуская струйку голубого дыма. – Иди к мамочке, а то холодно…

Накануне Дня всех влюбленных Андрей стащил на кухне сырое куриное сердечко, засунул кровавый ошметок в целлофановый пакетик и собрался подарить это дело Язве вместо валентинки.

– Надеюсь, ты ничего не собираешься мне дарить на этот ужасный праздник? – спросила Язва, когда на большой перемене в столовой они стояли в очереди за сосисками.

– Какой еще праздник?

– День всех безнадежно, страстно и уныло влюбленных.

– А при чем здесь мы? – удивился Андрей.

Сердечко все же успело перепачкать ему сумку. «Ну и целлофан стали делать», – подумал Андрей, перед тем как его выкинуть. На День Советской армии он был назван «защитничком» и потрепан по щеке. На Восьмое марта он спросил Язву, не хотелось ли ей когда-нибудь стать женщиной.

Ему нравились и другие девушки. На институтской дискотеке Андрей танцевал с Перепелкиной и прихватывал ее за упругие бока. Громыхал новый хит «Персональный Иисус» группы «Депеш Мод», Язва выныривала из толпы, изображала, как он не может обхватить Перепелкину, он строил ей рожи.

– Странные у вас отношения! – кричал Рыбин на ухо Андрею. – Вы как бы пара или нет, не пойму.

– Как бы нет! – радостно отвечал Андрей, не переставая приплясывать. – Так, тусуемся иногда.

– Что? – кричал Рыбин и наступал Андрею на ногу.

Они могли не видеться неделю, потом проводили выходные у друзей, если была свободная квартира. Взрослая жизнь, она такая. Весной жажда знаний оказалась совсем утолена, занятия стали только поводом для встреч с друзьями. Андрей приезжал ко второй паре, вылезал сонный из трамвая только затем, чтобы встретить Язву, решившую, что одной пары для нее сегодня достаточно.

– Мне надо, – вяло сопротивлялся Андрей, – у нас семинар по матану.

– Матан-ботан, – возражала Язва, и они проводили день, гуляя по набережной Яузы, полной апрельских вод, распивая ледяное шампанское из горлышка. Андрей забрасывал пустую бутылку в речку и думал: «Вот полетело полстипендии. Ну и плевать!»

Относительно успешная, на тройки сданная первая сессия вселяла в первокурсников уверенность, что и вторая пройдет так же. Однако настал июнь, Андрей завалил экзамен по матану, завалил и пересдачу. Третья попытка – последняя. Третья двойка – отчисление. Отчисление – армия. Студентов в армию не брали, зато бывших студентов брали охотно.

В ночь перед последней попыткой взять штурмом матанализ Андрей с тоской вглядывался в собственные шпаргалки, испещренные формулами, пределами, интегралами и дифференциалами. Он с трудом понимал из них половину. Вторая половина выглядела не более осмысленной, чем китайская газета «Жэньминь жибао». Главным его достижением в матане была сама шпаргалка, инженерное чудо, рулончик, помещавшийся в кулак, который можно было мотать, не глядя. Можно даже было списать с него формулы, но объяснить их рулончик не помогал.

Зазвонил телефон, в три часа ночи это могла быть только она. За окном еще надрывались соловьи и уже светало. Андрей решил изобразить раздражение.

– Ну, чего тебе?

– Как подготовка?

– Великолепно! Еще лучше, чем в прошлый раз! Могу объяснить пять билетов из тридцати. А у тебя?

Язва тоже успела дважды завалить линейку – линейную алгебру. Ее последняя пересдача была послезавтра.

– Завтра начну готовиться. Блин, кто придумал делать сессию в июне! Это просто садизм! На улице, сука, благодать… Я голову не мыла уже три дня. Главное, не мыть до экзамена. Ты мыл голову?

– Нет, – мрачно ответил Андрей. – Но такое чувство, что кто-то помыл мне ее изнутри. Так пусто и чисто…

– Что-то ты не весел. Расхотел идти в армию?

– Прикинь.

– Понимаю… У меня тоже, знаешь, перспектива невеселая. Если отчислят, то привет Москве. Мне в Москве нужно остаться, понимаешь?

– Москва не резиновая, – пошутил Андрей.

– А армия сделает из тебя мужчину.

– Ты будешь меня ждать?

– Конечно! В Витебской области, в городе Крупенино. Там у нас даже вокзал есть. На нем и буду ждать… Ладно, не отвлекайся. Ни пуха завтра.

– Что-то не помогают твои «нипухи»… К черту.

На этой пересдаче он был один из всей группы, наедине с преподом, Николаем Александровичем по кличке Никсон. Никсон усадил Андрея на первую парту и не сводил с него глаз все двадцать минут, отведенные на подготовку. Волшебную шпору даже не удалось достать из кармана.

– Все, – твердо сказал Никсон, – вы не знаете предмета. Неуд.

– Но, Николай Александрович! Я учил!

– Тем более, товарищ Ковалев, тем более. – Никсон сложил бумаги в портфель и направился к дверям. – Возможно, вам стоило иногда заглядывать на лекции.

Язва тоже завалила свою пересдачу. Они встретились в пустой столовой, взяли сосиски с горчицей, хлеб и сели за столик. Из распахнутых окон валился гомон чужого счастливого лета. Язва сидела на фоне окна, волосы, прошитые солнцем, липли к накрашенным губам, она отводила их тонкими пальцами, с хищными алыми ногтями. Такими знакомыми пальцами… Жевали молча. Шутить не было настроения, а не шутить было не в их стиле.

– Ну что теперь? – наконец спросила Язва.

– Не знаю… В армию не берут с двумя детьми. Может, родишь мне быстро двух детей?

– Боюсь, не смогу, малыш. Я выхожу замуж.

Андрей понял, что не может проглотить. Пытается, но не получается. Он выдохнул, и комок кое-как проскочил в пищевод.

– За кого?!

– Когда я вышла из аудитории, там Рыбин стоял. Говорит: не сдала? Я говорю: нет. А он – слава богу. Тебе же в Москве надо остаться, выходи за меня замуж. Представляешь? Смешной такой, на одно колено встал в коридоре, а кольца нет. Я говорю: о'кей. А кольцо где? Он говорит: ну, я же не знал, сдашь ты или нет. Что бы я потом с этим кольцом делал… Малыш, ты в порядке?

Андрей почувствовал, что не может решиться открыть рот, как в тот день в читальном зале, потому что все, что он скажет, будет неправильно и вообще тут как-то душно.

– За Рыбина? – выдавил он.

– Да, буду огромной Рыбиной. – Язва рассмеялась. – Ладно, он меня ждет во дворе. Нехорошо заставлять жениха ждать. Выше нос, малыш! Мы, москвичи, не должны унывать.

Она отлепила желтую прядь от губы, от шрамика на губе, мальчишка кинул камнем в третьем классе, достала из сумочки пудреницу, прищурилась в зеркальце, защелкнула, убрала, сладко потянулась.

– Пока, малыш!

– Пока… Язва.

Андрей не смог доесть сосиску с горчицей. Не смог он вечером и поужинать. И утром позавтракать – еда не проходила. Через день отец отвез его в поликлинику, ему сделали рентген.

– Спазм пищевода, – скучным голосом сообщил врач. – Нервная реакция.

От укола но-шпы полегчало, но начало подташнивать. Андрей сидел дома и пытался не думать о Наташе. Через неделю начал болеть живот, его снова повезли в поликлинику, заставили проглотить шланг, на этот раз врач посмотрел на Андрея с уважением.

– Язва желудка, – сказал он. – И хорошая такая язва.

Андрей отнес справку в военкомат и решил на следующий год поступать в другой институт.