Мои университеты. Сборник рассказов о юности

Мелихов Александр Мотельевич

Цыпкин Александр Евгеньевич

Каневская Лариса

Маленков Александр

Жданов Олег Олегович

Сборник

Метлицкая Мария

Снегирёв Александр

От сессии до сессии живут студенты весело

Байки об учебных буднях, преподавателях и однокурсниках

 

 

Мария Метлицкая (

Москва

)

Зачем вы, девочки…

Зинаида точно не входила в число любимых учителей.

Почему? Да все просто – она не была нам интересна. Нам нравилась молодая русичка – красивая, яркая. Еще в фаворитах ходили географичка и англичанка – первая умела увлечь, а вторая, Светочка, – о ней ниже – была просто модницей и красоткой.

А труд – ну это вообще, знаете! Кому из подростков мог нравиться этот урок? Смешно! Имелось в виду, что нас должны научить трудиться. Привить навыки, что ли? Причем навыки четко делились по гендерному признаку. Девочки должны были стать хорошими и примерными хозяюшками – уметь готовить и шить. А кому охота заниматься подобной чушью в четырнадцать лет? Например, шить фартуки и мужские трусы. Или делать мережки на кухонных полотенцах. Или варить щи – постные за неимением мяса. Не до экспериментов было в советское время, чтобы мясо переводить на уроке!

Мальчики же строгали бессмысленные табуретки и скворечники.

Словом, из нас делали женщин, а из них – мужиков.

Девчачий кабинет труда находился на первом этаже, по дороге в буфет и ровно напротив библиотеки. Кабинет труда мужеского – в подвале и назывался строго: «Мастерская».

В девчачьем на столах стояли швейные машинки, и однажды появилась плита – электрическая «Лысьва», раскочегарить которую было огромным испытанием.

Трудяша – а мы называли ее именно так (кстати, теперь я уловила в этом слове мимолетную нежность) – была женщиной крупной, тяжелой, даже громоздкой. На голове – жидкая примитивная «химия» мелким бесом, черные брови (немилосердный какой-то цвет) и морковная помада. В ушах – ярко-красные «леденцы», конечно же, в розовом золоте. На пальце – кольцо из той же серии, типа комплект.

Одевалась она серо и скучно – черная или коричневая юбка, невнятная блузка и туфли мужского покроя. А поди достань тогда что-то веселенькое такого-то размера! Да и, наверное, ей казалось, что учитель должен выглядеть скромно и строго – этакий дресс-код советских времен.

Теткой она была не вредной, но такой постной и скучной, что…

Относились мы к ней с терпеливой скукой, как к неизбежности, что ли. И еще со снисходительной насмешкой. Потому что знали – наша Зина влюблена. В нашего же физрука, между прочим.

Начнем с того, что она была старше его – уже смешно, не так ли? Второе – Зина была нехороша собой, грузна и несимпатична. Безвкусна и простовата. Незатейлива и примитивна. А нате вам, влюблена! И самое смешное, что она и не думала это скрывать! Полоумная старуха, ей-богу!

А было той «старухе», думаю, лет пятьдесят с небольшим. Совсем с небольшим.

В ее голубых глазах застыли и ожидание, и надежда, и… Ну что там еще у влюбленных?

Не прячась от посторонних глаз, от учеников и коллег, не стесняясь, она на глазах у всей школы караулила предмет своих воздыханий у лестницы, ведущей из спортзала. В столовке брала ему обед и забивала место, чтобы сидеть рядом. А после уроков торчала на улице – поджидала любимого.

Тяготился ли этим физрук? Непонятно. Но злости или раздражения видно не было. Заботу он снисходительно принимал.

Физрука звали Сергей Анатольевич. Был он строен, мускулист и совершенно обычен. Стандартен. Обычный такой мужичок из толпы, ничего примечательного – слегка кудряв, слегка сед, в меру курнос. Подбородок, правда, выдавал в нем сильную личность – тяжеловатый, квадратный, с риской посредине – настоящий брутал, так объяснялась эта анатомическая особенность.

Был он не вредным, но неспособных к предмету слегка презирал. В эту презираемую группу входили и мы с Танькой – неспортивные, да.

«Через козла и по пять раз» – такое было наказание за нашу лень и сачкование. («Нам сегодня нельзя» – нехитрая уловка, помните?)

Через козла – это было сурово. Черный кожаный козел был нам, неспортивным «сачкам», страшен и ненавистен.

«Сам ты козел!» – цедили мы и прыгать отказывались. Физрук равнодушно ставил двойки и игнорировал нас.

Утешали его любимицы – Терентьева и Плешакова. Олимпийский резерв, услада для сердца и глаз. Жилистая Терентьева и мелкая, юркая Плешакова козел брали на раз. Мы презрительно хмыкали и отводили глаза. В четверти, конечно же, выводилась жалкая тройка – совершенно, кстати, нас не унижающая.

Сшив по паре фартуков из копеечного ситца и подарив его бабушкам и мамам на Восьмое марта, мы принялись за кулинарию.

Были освоены постные щи и испечены оладьи. И исполнен ну очень модный салат «Мимоза» – правда, не с горбушей (а кто поделится дефицитом? Никто, схроны свои хозяйки берегли пуще глаза). «Мимозу» пришлось делать из сайры – тогда еще по рублю и из свободного доступа.

И наступила пора печенья. «Печенье с творогом к чаю» – так волшебно звучала тема урока. И в этом читались уже какая-то свобода и даже творчество. Чувствовались запахи корицы и ванилина – они еще были в продаже. Словом, воцарилась атмосфера домашнего уюта и тепла.

Настал день печенья. Творог – кислый до оскомины, из целлофановой кишки – в печенье оказался вполне удобоварим.

Вырезали мы тестяные кругляши обычной рюмочкой, присыпали сверху сахаром и глотали слюну в предвкушении.

– На чаепитие надо позвать мальчиков! – со вздохом сказала трудяша. Видно, что в восторг это ее совсем не приводило.

– Да ну их! – дружно отозвались мы. – Кормить еще этих дураков!

И Зина с облегчением согласилась.

Печеньки были вынуты из духовки и, надо сказать, выглядели вполне симпатично.

– Слушай, Громова, – дрогнувшим голосом обратилась наша Зина к Наташке Громовой, – сходи-ка ты к Анатольичу! Пригласи его на чай, а? – В голосе ее слышались и мольба, и ожидание. И конечно, смущение.

Громова заартачилась:

– Не пойду, Зинаид Васильн! Ну при чем ту ваш Анатольич? Да у него и урок поди!

– Громова! – зычно гаркнула Зина. – Ты что хамишь? Ты же комсорг! Иди и приведи! – и тихо добавила: – Одинокий мужчина, что тебе, жалко? А урока у него сейчас нет. Слышь, Громова? Сходи! Ну будь ласка!

Наташка вздохнула, видом своим показывая, что делает одолжение, о котором Зина будет помнить всю жизнь, и медленно вышла из класса.

Физрук не «повелся» – Наташка с ехидной улыбочкой доложила:

– Да отказался он! Сказал, неудобно!

Бедная Зина побледнела и очень расстроилась. Встала у окна и загрустила. Совсем загрустила, совсем. А потом встрепенулась:

– Громова! А ты ему отнеси, ну раз прийти сам не может!

Наташка подняла черные очи к плохо побеленному, в желтых разводах потолку и процедила:

– Ну ладно! Так и быть, отнесу! Что с вами делать! Женская солидарность!

Зина ловко и быстро выложила печеньки на блюдце, выстланное белой салфеткой, налила в чашку (она называла ее – «бокал») крепкий, почти черный, чай со смущенной оговоркой:

– Он любит крепкий!

И бедная Громова понесла угощение.

Зина глаз от двери не отводила. И только когда Наташка вернулась, она чуть расслабилась – угощение возлюбленный не отверг.

А потом Зина попросила спеть – бывало у нас и такое. Обращалась она ко мне и к Лариске – именно мы считались самыми голосистыми в классе. Репертуар наш был скромен и постоянен: «Зачем тебя я, милый мой, узнала» – раз. «Опустела без тебя земля» – два. И главный хит – «Зачем вы, девочки, красивых любите?».

– С какой начать? – услужливо спросили мы, все-таки жалея бедную Зину.

– С нашей, – попросила та.

И мы затянули, напирая на ключевое слово «зачем».

Зина по-прежнему стояла у окна, за которым неспешно шел крупный снег, укрывая крыши, фонари и дорожки. Было бело, красиво и грустно.

Песню мы пели, переглядываясь. И кто тут красивый? Наш Анатольич? Ха-ха!

Песни допели, печенье доели, Зина догрустила, и мы отправились по домам.

Кстати, с Анатольичем кокетничали и другие училки – все понятно, дефицит мужчин. Мужиков в школе было, собственно, трое – кроме физрука имелись физик и трудовик.

У физика было мясистое, какое-то помятое бабье лицо и абсолютно невнятная артикуляция – присутствовали и шепелявость, и легкая картавость, и пришепетывание. Понять его было сложно, да мы и не особенно пытались. Почему-то нас страшно веселила его присказка «У нас, у физиков». Наверное, все-таки физиками мы считали Ньютона и Резерфорда, а не нашего шепелявого.

Третьим был трудовик. Мы считали, что он похож на те табуретки, которые в течение долгих лет под его руководством мастерили наши мальчишки, – так же неказист, мал ростом, неумеренно широк и нелеп. Ходил он в черном сатиновом халате и в столовке брал два супа и три компота.

Как-то мы заметили, что Анатольич кокетничает с англичанкой Светочкой – так мы ее между собой называли. Во-первых, любили, а во-вторых, Светочка и вправду была именно Светочкой – мягкой, улыбчивой, очень сговорчивой и крайне доверчивой.

«Светлана Андреевна! – канючил кто-нибудь из нас. – Я к следующему уроку выучу, честно! Вот прям к следующему!»

«Правда? – спешила обрадоваться Светочка. – Ты мне обещаешь?»

Конечно, мы обещали. И Светочка начинала радоваться заранее.

Была она очень стройной и очень модной блондинкой. Легкие кудряшки легкомысленно выпадали из подколотых в строгий пучок волос. Наивные глаза были распахнуты и доверчивы – подвоха, похоже, она ни от кого не ждала.

А как Светочка одевалась! Каждый день мы бегали на второй этаж, где находился кабинет иностранного, посмотреть, в чем сегодня пришла наша Света.

И Света нас, надо сказать, не разочаровывала! А как изящно она украшала свои строгие костюмы и платья! Яркие шелковые шарфики, блестящие брошки и бусы, лаковые разноцветные пояса – она была женщиной стильной. Это бесспорно. К тому же молодой и хорошенькой. Это вам не тяжеловесная, мрачная и упертая Зина.

Застукали мы голубков у актового зала – Анатольич в спортивном костюме цвета электрик нашептывал Светочке что-то в изящное ушко, а она мило и тихо смеялась.

Мы подумали: бедная Зина! Где она и где Светочка? Теперь все понятно!

Думаю, Светочке такой кавалер, как Анатольич, был ни к чему – не первой свежести и бесперспективный. Но мужское внимание всегда приятно, ведь так?

А наша трудяша, похоже, ни о чем не догадывалась. По-прежнему забивала места в столовке, ждала Анатольича после уроков и активно душилась невозможными духами «Каменный цветок».

А вот на Девятое мая мы удивились. Точнее – остолбенели. На скромном сером пиджаке нашей Зины красовались несколько медалей и орден. Оказывается, она была фронтовичкой.

Мы облепили ее и требовали подробностей. Зина махала руками, страшно краснела и выдавила из себя только: «Да, воевала. Да, партизанила. Да отстаньте вы, господи! Все воевали – что тут такого?» Но в тот день она была счастлива: столько цветов и столько восторженных слов! В актовом зале мы пели военные песни. А наша Зина, счастливая, радостная, улыбчивая и даже вполне симпатичная, подпевала нам из первого, почетного, ряда.

А потом трудяша сломала ногу. Нет, мы, разумеется, радовались! Но не этому грустному факту – бедная, бедная Зина! – а отмене уроков труда. Заменить трудяшу было некому, труд был по расписанию последним, и мы отправлялись гулять, на свободу!

А вскоре нас вызвала завуч и велела навестить бедную Зину.

– Никого у нее нет! – сурово отчеканила завуч. – А вы такие нахалки! Нет чтобы самим сообразить!

Мы только пожали плечами – сообразить? Да разве мы думали о какой-то училке? У нас, знаете ли, своих дел по горло! Но, поворчав слегка, все-таки пошли. Завуч дала нам три рубля – купить Зине «каких-нибудь фруктов».

Фруктов! Смешно. Из фруктов в овощном оказались только яблоки, и очень сомнительные, надо сказать. Зато нам сказочно повезло – на Ленинском, прямо на улице, на только что выставленном лотке, мы «оторвали» целую связку зеленоватых и твердых бананов. Хватило еще и на торт – пышный кремовый «Вацлавский», купленный в кулинарии «Гавана».

Зинина дверь была приоткрыта.

– Заходите! – крикнула она из глубины квартиры. – Двери не закрываю, то врач придет, то медсестра.

И мы зашли. Квартирка была однокомнатной, маленькой и какой-то темноватой – окна выходили на стену соседнего дома. Обстановка спартанская – диван-кровать, небольшой стол, пара стульев и старый шкаф с мутным зеркалом. Все. На столе стояла вазочка с тремя гвоздиками – интересно, откуда?

Перехватив наши удивленные взгляды, Зина похвасталась:

– Сергей Анатольич принес!

Ну ни фига себе, а?

Бедная Зина кое-как, грохоча ногой в гипсе, переползала с дивана на стул.

– Вот не повезло, а, девчонки?

– Да уж, не повезло, – согласились мы.

А Зина продолжала сетовать:

– К сестре собиралась, в деревню! К двоюродной – другой родни у меня нет… И вот… – Потом обрадовалась: – Ну девки! А давайте пить чай! Торт какой принесли! Прям королевский!

Мы заварили чай, накрыли стол и сели чаевничать. Только тогда разглядели и фотографии на стене: молодая Зина, хорошенькая, худенькая, с задорной улыбкой на скуластом лице, в военной форме – гимнастерка, перетянутая ремнем, узкая юбочка, пилотка кокетливо сдвинута набок. Ах, какая тонкая талия, какая высокая грудь! Какие стройные ножки! И надпись: «Наша любимая Зинуля с фронтовыми товарищами».

Перехватив наши взгляды, трудяша смутилась.

– Была Зинуля, да вся и сплыла, – с горечью сказала она. – Такие дела…

Мы затараторили:

– Нет, не согласны! Вы и сейчас молодая, Зинаида Васильевна!

В общем, кривили душой.

А потом Зина разговорилась. Да, там, в отряде, случилась любовь. Был, можно сказать, гражданский муж, Петя. Ох и красивый парень! И очень ее, свою Зинулю, любил. А потом… Погиб, да. Война…

– И ребеночка не родила, – вздохнула Зина. – А не от кого было. Не встретила никого после Пети…

Последние слова мы пропустили мимо ушей, потому что просто не поняли. Не поняли, что творилось в душе нашей Зины. Не поняли, что была она с душой, полной страстей – неслучившихся, неиспитых, непостигнутых и неизведанных.

И вдруг она улыбнулась.

– Ой, бананы! Девки! А если сожру – в макаку не обернусь? Я ведь такая – начну и уж не остановлюсь! Во всем я такая!

Мы загомонили:

– Да ешьте на здоровье!

– А вы пейте чай, девки! Торопитесь небось?

Мы торопились. Конечно, мы торопились! На весеннюю улицу, на гулянку, на свиданки, в кино. И, выпив чай, ушли, не предложив ни вымыть полы, ни протереть пыль, ни приготовить еду, ни сходить в магазин. Да что там – не предложили просто посидеть и поговорить с одинокой, больной и не очень молодой женщиной… Совсем одинокой – тогда мы поняли это окончательно… Но и это нас никак не задержало, увы…

А однажды я увидела, как Анатольич, все в том же костюме электрик с глубоко расстегнутой молнией, чтобы продемонстрировать крепкую и широкую грудь, поросшую редким, седоватым волосом, клеится к Светочке в буфете, что-то рассказывает, как ему кажется, что-то очень смешное. Но Светочка только выдавливает из себя жалкую улыбку и пугливо оглядывается по сторонам – не видит ли кто, а Анатольич этого не замечает – расправляет плечи, смеется и заглядывает Светочке в глаза.

Вскоре Светочка уволилась. Говорили, что вышла замуж и уехала в далекую африканскую страну в командировку.

Анатольич явно загрустил. И еще ужесточил воспитательные меры. «Через козла по шесть раз! – орал он. – А по канату вверх-вниз по три!»

Мы, сачки, пытались избежать пытки, подделывая медицинские справки.

И вот новость. В аккурат после зимних каникул стало известно, что наш Анатольич женился! Ну ничего себе, а? Старый ведь холостяк, кто мог подумать?

Женился он на училке младших классов – тихой, незаметной, бесцветной – словом, никакой. Да еще и с двумя детьми. На перемене мы побежали к малышам, чтобы ее рассмотреть. И вправду, никакая – худенькая, невысокая, с плохо прокрашенной кичкой на затылке. Глаза грустные и почему-то испуганные.

Мы переглянулись и подумали про бедную Зину.

В школу наша трудяша вернулась нескоро. Теперь она ходила с палочкой, довольно сильно припадая на «испорченную» – ее слова – ногу.

Она совсем потеряла свой пыл и задор – прическу уже не делала и совершенно седые волосы были прихвачены в хвост аптечной резинкой. Брови и ресницы она больше не красила, да и губы тоже. Старушка – и все тут. Куда делась наша боевая и бойкая Зина? На уроках она грустила, замирала у окна. Что мы там шили, перешивали или готовили, ее уже не волновало. Всем подряд лепила пятерки.

Спеть попросила только однажды. Но я тогда была сильно простужена, а Лариска просто не пришла в школу. Получалось, что петь некому.

– А может, стихи? – подняла руку Алка Гвоздева. – Ну, про любовь?

Зина пожала плечами и махнула рукой:

– Давай… Что поделать. Стихи так стихи.

Алка встала из-за парты, одернула черный фартук, чуть кашлянула и начала, с пафосом и с выражением. Со скорбью и горечью.

Вчера еще – в ногах лежал! Равнял с Китайскою державою! Враз обе рученьки разжал, — Жизнь выпала – копейкой ржавою! Детоубийцей на суду Стою – немилая, несмелая. Я и в аду тебе скажу: «Мой милый, что тебе я сделала?»

Последнюю строчку Алка выкрикнула истерично и страстно. И все мы, сидевшие в странном оцепенении, вздрогнули. Кто-то даже икнул.

Только наша Зина сидела, по-прежнему замерев, застыв, словно заледенев. Мы с испугом смотрели на нее. Казалось, она была спокойна. Через пару минут она, словно очнувшись, ровным, спокойным и четким голосом сказала:

– Хорошие стихи, Гвоздева! Справедливые. Правдивые очень! Сама написала?

В классе повисла гнетущая тишина. Мы переглянулись и опустили глаза. Раздался тихий и мерзкий смешок – конечно, Козленко, наша отличница. Козленко по прозвищу Коза не думала о любви – куда там! Она думала об аттестате! Что с нее взять? А мы только и мечтали о любви… На аттестат мы плевали!

Довольно скоро Зина ушла из школы – видимо, совсем не было сил. Ни физических, ни душевных. Мы после выпускного разлетелись – у всех своя жизнь. Кому-то повезло, кому-то не очень – обычная история.

Пару раз, пробегая мимо Зининого дома, я видела ее на лавочке. Стала она совсем старенькой, сморщенной старушонкой. Ничего от стати и былого величия и не осталось.

Сидела она на лавочке и смотрела куда-то вдаль – словно видела там что-то свое, непонятное нам, проходящим и пробегавшим мимо нее, мимо ее воспоминаний, мимо ее уже уходящей и гаснущей жизни…

Спустя несколько лет я встретила Анатольича с сеткой-авоськой, набитой картошкой, капустой и прочей снедью. Встретила его у дома Зины-трудяши.

Он, как ни странно, меня узнал – вот чудеса! А мог бы забыть как страшный сон такую «спортсменку».

– Как живешь? – коротко спросил он.

– Нормально, – ответила я. Не вдаваться же в подробности, правда?

– А я вот к Зинаиде Васильне! – пояснил он. – Совсем плохая стала, из дому почти не выходит!

Махнул рукой и бодро порысячил дальше. Он был по-прежнему крепок, жилист и бодр. Физкультурник!

«Надо же, – подумала я. – Опекает Зину! Какой молодец!» А мы так к ней и не сходили. Хотя пару раз давали себе честное слово.

Да, не сходили… Не собрались. Сами понимаете, у всех своя жизнь. И кто нам была эта Зина? Смешная, нелепая, немолодая женщина с горячим и, видимо, еще молодым сердцем…

Почему я вспомнила эту историю? Да бог его знает. Хотя нет, не так.

Все происходит неспроста, как ни странно. Все чему-нибудь учит. Все люди, судьбы которых пусть на минуту, пусть на короткие мгновения, пересеклись с нашими, встретились с нами не случайно! Уверена просто.

И эта история не исключение. Она нам показала, что любви все возрасты покорны и именно любовь держит нас на этой земле. А когда ее нет, человек сгорает, уходит.

И еще – наш немолодой и, казалось бы, суровый и простоватый физрук Анатольич преподал нам урок милосердия, неравнодушия и ответственности.

Бедная Зина учила нас – вернее, пыталась научить – азам, примитивным и обязательным навыкам: вдеть резинку в трусы, вшить молнию в юбку, приготовить простецкий суп и салат.

Спасибо ей за это. Но, не ведая того, она научила нас и кое-чему другому. Надеюсь, понятно чему.

Жизнь научила нас, что одиночество – сволочь. Правильно поется в известной песне. Совершенно с этим согласна. Редкая сволочь, да.

И чтобы никому – никому, слышите? – с ним не столкнуться.

 

Елена Рехорст (

Копенгаген, Дания

)

Когда боги смеются

Прилежной студенткой я не была никогда. Скучной лекции в душной аудитории предпочитала поход на пляж, а в зимнее время вместо того, чтобы готовиться к сессии, могла на несколько дней укатить в Москву, чтобы походить по театрам. Поэтому на экзамены приходилось ходить по несколько раз, а вызовы на ковер к проректору за очередные прогулы, где мне грозили отчислением, стали обычной частью моей студенческой жизни. Но с курса на курс я все же переходила, благодаря отчасти моей подруге Тане. Она все экзамены сдавала с первого раза, а пропустить какую-то лекцию было для нее из области нереального и потому неприемлемого. К той части студентов, что все схватывают на лету, она не относилась, все брала зубрежкой и училась на четверки. Таня всегда давала мне списывать все письменные работы, хотя иногда и намекала, что мне стоило бы самой немного потрудиться, на что я всегда клятвенно заверяла ее, что это в последний раз. На четвертом курсе у нас начался новый предмет – научный коммунизм. Его преподавала пожилая дама по имени Евдокия Ивановна. Легенды о зверствах Дуси, как ее между собой называли студенты, переходили с курса на курс. С первого раза сдать у нее экзамен не могли даже лучшие студенты, а пятерок она не ставила вообще. Дуся была настоящий «синий чулок», и никто никогда не видел, чтобы она улыбалась.

Свой предмет она считала самым важным и требовала по нему совершенных знаний.

– Что она о себе воображает? – возмущалась наша староста Маринка.

– По фигу нам ее коммунизм! – роптали девчонки.

– Вытянуть бы на четверку, – мечтательно вздохнула Таня.

– Ха, на четверку, – зачем-то встряла я. – Да я не глядя пятерку получу!

Мое замечание вызвало дружный взрыв смеха.

– Обязательно получишь пятерку вверх ногами! – громче всех смеялась Маринка.

– Не собираюсь с вами спорить, – гордо заявила я и с достоинством удалилась.

Мне предстояло серьезно подумать о том, как претворить в жизнь свое опрометчивое заявление. Научный коммунизм я считала утопией. Как же с таким видением предмета, при моем отношении к учебе в целом, да еще с фанатично-зверски настроенной Дусей добиться недостижимой пятерки? Лучше сразу забыть об этом. Но я решила рискнуть и составила план. На следующей Дусиной лекции я почти физически ощущала, как все дальше и дальше уплывают от меня вожделенные пять баллов. Но сразу после лекции приступила к осуществлению намеченного плана. Подождав, пока все студенты выйдут из аудитории, я подошла к Дусе и выпалила:

– Евдокия Ивановна, мне очень понравилась ваша лекция, научный коммунизм – мой любимый предмет. Я читаю много дополнительной литературы, вот, например… – Я начала якобы цитировать: «Корабль капитализма попал в жестокий шторм. Ветер истории несет его на скалы, где он неотвратимо найдет свою гибель. Факты жизни подтверждают: капитализм – общество без будущего…»

Вдохновленная тем, что Дуся меня не прерывает, я разошлась и понесла городить еще большую чушь. Свою оду «любимому» предмету я закончила словами:

– Евдокия Ивановна, вы не позанимаетесь со мной, хочу в совершенстве овладеть предметом. Я, конечно же, заплачу, – поспешно добавила я.

Дуся сняла очки и принялась рассматривать меня с неким подобием интереса. Так смотрят в музее на находящийся за стеклом непонятный экспонат, пытаясь определить его назначение.

– Я не занимаюсь репетиторством, – наконец сухо произнесла она. – А если бы и занималась, все равно вам это было бы не по карману.

– У меня есть деньги, – заверила я. – Хоть несколько раз, – я умоляюще глядела на преподавательницу.

Дуся вдруг резко встала и окинула меня строгим взглядом.

– Хорошо, попробуем. Завтра здесь в три часа. Десять рублей в час вас устроит?

Первый шаг к пятерке был сделан. В течение следующих недель я регулярно занималась с Дусей. Дома же расклеила по всем стенам листы бумаги с расписанными разноцветными фломастерами важнейшими высказываниями и стала готовиться к следующему пункту моего плана. Как-то после нашего занятия я внезапно спросила:

– Евдокия Ивановна, а какая у вас любимая еда?

– Грибы, – растерялась Дуся от моего вопроса.

– Вот здорово, они у нас как раз завтра на ужин, – нагло соврала я, судорожно соображая, сумею ли к завтрашнему вечеру достать грибы. – Вы ведь придете? – Я была не уверена в ее реакции. – У меня и позанимаемся, – пообещала я.

– Ну что с тобой делать, – вздохнула Дуся. – Говори адрес.

Расклеенные по всей квартире листы с цитатами классиков марксизма, вкусный грибной ужин с бутылкой «Котнари» и непринужденная атмосфера, царящая весь вечер, приблизили пятерку почти на расстояние вытянутой руки. А еще я сделала важное открытие: Дуся, оказывается, умела улыбаться!

Неумолимо приближался день экзамена. Народ нервничал, а мной вдруг овладела апатия. С чего я взяла, что получу пятерку? Но будь что будет. Я не успела закончить ответ по билету, Дуся уже взяла мою зачетку, что-то написала там, и подав ее мне, вдруг улыбнулась. В зачетке красовалась надпись «отлично».

Результаты других студентов были неутешительны. После этого про меня в институте начали ходить разные слухи. Оказывается, я была внебрачной дочкой нашего местного партийного босса. Другие уверяли, что Дуся – моя родная тетка… Истинную же причину не разгадал никто.

Боги иногда любят посмеяться. Таня не закончила институт. После четвертого курса она влюбилась в геолога, забрала документы и уехала за ним на Север.

Я же, наверное, изрядно повеселив богов своей пятеркой, окончила институт и даже поработала несколько лет по специальности, пока не пустилась в новую авантюру.

 

Валерия Печкурова (

Краснодар

)

Жена Спартака

Дело было без малого тринадцать лет назад. Я – юная, веселая, всегда немножечко влюбленная, на тот момент еще легкая на подъем девушка – училась на бухгалтера в одном из краснодарских вузов.

Моя группа состояла из одних девчонок, причем невероятно веселых. Каждый день – шутки, приколы, розыгрыши, все в лучших традициях пионерских лагерей и студенческой жизни.

Ну, вот ради примера.

Преподаватель решила выйти из аудитории, и мы быстренько накрутили у себя на головах «тот самый праздник», повставляли в волосы карандаши, линейки, ручки. У кого-то оно все торчало кверху, у кого-то висело. В общем, педагог заходит в аудиторию, мы культурно сидим и смотрим в книгу, она на нас смотрит… молчит. Но наконец продолжает вести пару – с праздником в волосах.

Но это так… для атмосферы. А речь пойдет вот о чем.

Как-то после каникул мы пришли на учебу, еще более веселые, еще более влюбленные…

Первой парой стояло ОБЖ (новый предмет). Вошел в аудиторию веселенький такой дядечка. Он напевал песенки, бурчал себе под нос прибаутки.

Мы переглянулись… Что уж говорить, объект для «поржать» был хороший.

Итак, дядечка произносит:

– О-о-о! Бухгалтера-бухгалтера, как всегда, одни прекрасные дамы.

Ну и мы, конечно, между собой:

– Среди роз… (и все в этом роде).

Дядечка продолжает:

– Что ж, будем знакомиться. Вот, пожалуйста, девушка с первой парты, вставайте и говорите ваши имя и фамилию.

Встает Катюха Белова и представляется:

– Надежда Ткаченко.

Он говорит:

– Наденька Ткаченко с белыми косами. А Ткаченко – это украинская фамилия, так ведь? Ваши предки, скорее всего, кубанские казаки.

Капитан очевидность! Конечно, кубанские казаки, мы ведь в Краснодаре. Ну да ладно…

Следующей встает Надюха Ткаченко, она сидела рядом с Катей Беловой, и произносит:

– Катерина Белова.

Преподаватель комментирует:

– Катерина-Катерина, нарисована картина, а Белова – это значит – белый. Белый снег. Чудесно!

Собственно, принцип того, что начало происходить, поняли все. Встаешь – произносишь имя и фамилию своей соседки по парте – садишься. Прикол был свеж, на лицах девчонок сияли улыбки. Дело дошло до меня, я встала, сказала:

– Нина Коваль.

Дядечка пояснил:

– Коваль – значит наковальня. Это кто-то у вас в роду ковал, а ручной труд облагораживает…

Я ответила, что, скорее всего, так и было. Еще он у меня спросил, не знаю ли я одну очень видную женщину по фамилии Коваль, с которой он имел удовольствие работать. Может быть, она моя родственница?

Я сказала, что в принципе, возможно, и родственница, но очень дальняя.

После этого поднялась моя соседка по парте – Нина Коваль – и произнесла:

– Валерия Печкурова.

Да-да-да! Это я!

Преподаватель сказал, что Валерией звали жену легендарного Спартака, а вообще имя редкое. Про свою фамилию я очень ждала комментариев, но, к сожалению, не дождалась.

К концу пары у всех девочек уже были оригинальные обозначения: «жена Спартака», «баскетболистка Тарасенко» (просто девочка была очень высокой, но фамилию, как вы понимаете, носила другую) и так далее.

Невозможно было не заметить, что препод многих запомнил – он раза по три назвал девочек «новыми» именами. Но это никого не волновало.

После пары мы посмеялись удачной шутке, а по поводу ОБЖ решили, что это и не предмет вообще, а так… смеха ради, поэтому правду договорились не раскрывать, а оставить все как есть. Весело же!

Предмет оказался действительно детсадовским, учить его особо не приходилось. Надо было просто приходить на пары, и оценки появлялись довольно легко. Моя соседка по парте – Нина Коваль – уже получила пятерочку (с моим непосредственным участием, конечно).

И все бы хорошо, но Нина и так отставала, а в этот семестр ее угораздило забеременеть. Она стала пропускать, и по предмету ОБЖ напротив моей фамилии появлялись «н», «н», «н».

Итак, шутка неудачно отразилась только на мне. Меня разрывало на части. Я хотела пойти и сказать преподу правду, но уже прошло полсеместра, и девочки говорили, что выйдет скандал. И я этого не сделала.

В общем, я узнала адрес Нины (сотовых телефонов мы тогда еще не имели).

Я подошла к ее дому, она жила в двух улицах от меня. Как сейчас помню, это был частный сектор. Я слышала голос Нины, точнее, отборную ругань: она препиралась, по-видимому, со своим бойфрендом, он отвечал ей на том же языке – русском народном.

Я простояла возле ее дома примерно полчаса и так и не решилась позвонить. Помню, что жутко лаяли собаки. Признаюсь, я боюсь собак, поэтому мне казалось, что все они лают исключительно на меня. Хотя, может быть, они просто подлаивали Нинке и ее «ласковому» приятелю.

Я не позвонила и ушла.

На следующий день после пар я домой заходить не стала. Моя мама уже была в курсе ситуации, напряжение образовалось нешуточное, поэтому я сразу пошла к Нинке.

На этот раз я удачно прошла собак, а калитку мне открыла Нинина бабушка. Она сказала, что внучка на учебе, и дала мне номер ее телефона (домашнего телефона, того самого, который нужно крутить, чтобы позвонить).

Дозвонилась я через четыре дня. За это время у Нинки появилась свеженькая пятерочка по ОБЖ, а у меня – еще один пропуск. А еще за этот период я раз десять остановила маму, чтобы она не пошла в деканат и не разнесла там все на свете – ну просто потому, что ее ребенок попал в такую ситуацию из-за скверного коллектива, и бедная девочка стала жертвой дурацких шуток одногруппниц. Зная свою маму, я ее всячески останавливала, потому что, если бы она туда пошла, шуму было бы предостаточно. А главное – тайна бы открылась, и я поставила бы в неловкое положение свою группу. На тот момент я очень боялась сделать что-то не так или не то. Пойти против всех во благо для себя, выразить свое мнение… Этому я уже научилась после.

На четвертый день я дозвонилась Нинке. Она мне говорила что-то невнятное, жаловалась на кого-то, рассказывала про свои трудности – женские и жизненные.

Но мне это было неинтересно, и я, выслушав ее, попросила прийти завтра на пары, так как будет ОБЖ, и попытаться как-то выйти из сложившейся ситуации.

Нинка пришла. Я за ней следила, чтобы она не скрылась с пар, так как ОБЖ стояло в конце. Каждую перемену я составляла ей компанию и вместе с ней заходила в аудиторию, стараясь пропустить ее вперед, а самой пройти второй, после нее. На тот момент мы уже вместе не сидели, и я помню, что в тот день все время оборачивалась и смотрела, на месте ли Нинка.

И вот звездный час настал! Урок ОБЖ!

Я села с Ниной. Я настолько волновалась, что помню, как у меня потели ладошки и ручка скользила в руке. Мне казалось, что Нинка тоже напряжена, она все время вздыхала как-то очень шумно …

Одним словом, под конец пары препод Нинку заметил. Он спросил, почему «жена Спартака» так редко ходит на его пары? Наверное, у нее важные государственные дела, раз она жена Спартака.

«Жена Спартака» пробурчала что-то невнятное.

Повисло молчание… Тут препод подумал и произнес:

– Так-так-так… А скажите мне, Валерия, есть ли у вас дома компьютер?

Нинка ответила:

– Есть!

Я подумала: «Сейчас будет какой-то трындец».

И подумала верно.

Он продолжал:

– Вот смотрите, у меня здесь чертежи, схемы, теория по ОБЖ. И мне все это надо красивенько, с душой, напечатать на компьютере, оформить, положить в папочку, вот поглядите, как в этой книжечке.

Он подошел к нам, показал книжечку Нине, я ее внимательнейшим образом рассмотрела, настолько же внимательно выслушала, что ему нужно, потому что хоть была еще и очень молода, но уже достаточно сметлива для того, чтобы понять, кто будет это все делать.

Честно говоря, получив задание, я выдохнула. Я понимала, какая работа предстоит, ведь мне совсем недавно купили компьютер, я на нем умела только раскладывать «Пасьянс-косынку» и даже не подозревала, что агрегат выключается через кнопку «Пуск», я его просто выдергивала из розетки, как телевизор. Но все же мне стало легче.

Я начала изучать Word. Дело шло медленно: я печатала одним пальцем и долго искала буквы. Но знала, что меня не отчислят. Мама мне всячески стремилась помочь: в то время, когда я отдыхала, она тоже печатала (и тоже одним пальцем). Набор текста на компьютере занимал очень много времени, а я должна была учить и другие предметы. На тот момент у меня был парень, виделись мы с ним теперь нечасто и недолго.

Нинка снова стала ходить на пары и на ОБЖ. Но задание оставалось в силе, и обэжэшник то и дело спрашивал, как там поживает его книжечка, насколько там все душевно в ней и так далее. Нинка отвечала, что книжечка пишется, душевность – повышенная, можно не волноваться.

Примерно за месяц, а быть может, полтора, мы с мамой закончили работу.

Нинка сдала эту брошюрку – красивую, душевную, с графиками, таблицами и в папочке.

Напротив моей фамилии в конце семестра стояла пятерка.

Надо сказать, что эта история была для меня во многом переломной. После нее я стала тщательно подбирать слова. Теперь если я шутила, то мне нужно было убедиться, что человек понимает – это шутка! Коллективной работы я стала опасаться, и если препод задавал писать реферат в паре, я делала так, чтобы остаться без напарницы.

Говорить «нет» – этому научилась тоже!

– Нет, эта история не для меня.

– Нет, я побуду в сторонке.

Отошла – наблюдаю.

А что касается того, как надо было поступить тогда, десять лет назад, – да очень просто: сказать правду!

– Меня зовут Печкурова Валерия!

 

Инна Франк (

Москва

)

Зарбазан – наш талисман

Когда-то я училась на худграфе педагогического института города Махачкалы. Это было в девяностые, смутные и веселые годы.

С годами смута и негатив стерлись из памяти, а вот веселье и юношеские приключения до сих пор бередят душу. Проведенные на худграфе пять лет я считаю лучшими годами своей жизни.

Наш факультет располагался в отдельно стоящем здании и никак не соотносился с другими факультетами пединститута. У нас была, как говорится, своя епархия. Рукастые и творчески одаренные студенты худграфа за многие годы его существования превратили обычное бетонное здание в произведение искусства. Внешне скромное, внутри помещение было сплошь украшено барельефами, живописными полотнами, художественной резьбой по дереву и ручной росписью по ткани и керамике. Всяк сюда входящий в первый раз открывал рот от изумления – очевидно, это был другой мир, мир небожителей, тех, кто умеет в руках держать кисть, карандаш, стамеску и вышивальную иглу…

Еще особый колорит худграфу придавал местный пес, обитавший на вахте, звали его Зарбазан. Был он коротконогой дворнягой грязно-коричневого цвета. Обладал довольно скандальным характером, и мы частенько слышали в своих аудиториях его возмущенную собачью ругань. При таком явном нарушении порядка и правил эксплуатации учебных заведений Зарбазан почему-то пользовался защитой всего начальства факультета. Декан и остальные серьезные дяди умильно улыбались, когда слышали лай нашего охранника, и качали головой: «Опять кто-то чужой зашел». Да, Зарбазан знал весь коллектив худграфа, а это пять курсов, стафф и преподаватели. Около двухсот человек. Никогда не вязался к абитуриентам в экзаменационную пору, зато начиная с 1 сентября ревностно контролировал каждого входящего. Каким-то образом запоминал новоприбывших первокурсников и не имел к ним в дальнейшим никаких претензий.

Студенты его любили молодой жестокой любовью. И частенько Зарбазан был окрашен в какие-нибудь невообразимые цвета. За пять лет учебы я периодически наблюдала у него смену имиджа. Он легко к этому относился. Зеленая спина или красные щеки его не пугали. Со временем окрас стирался, и он становился, как и прежде, грязно-коричневым неопрятным псом. А так – иногда ходил, как увлекшийся творчеством художник.

Наш пес не ограничивался контролем над факультетом. В его ареал также входил довольно приличный отрезок нашей улицы – Двадцати Шести Бакинских Комиссаров. Он беспрепятственно выходил на улицу и совершал обход территории, конечно, с целью в очередной раз ее пометить. Были случаи, когда мы, студенты, встречали его на улице в километре, а то и больше от худграфа. Радостно восклицали, как будто увидели своего давнего знакомого: «Зарбазан, привет!» Он нас узнавал, молчаливо улыбался, махал хвостом и продолжал прерванный путь. А мы еще долго оглядывались – он так деловито куда-то спешил.

Несколько аудиторий худграфа окнами выходили на улицу Двадцати Шести Бакинских Комиссаров. В те времена это была одна из основных городских магистралей, этаким Бродвеем, где все «выгуливали» новые машины и новые наряды. Окна в аудиториях были огромные, почти в пол, и Зарбазан любил сидеть вот у такого окошка и поглядывать на улицу. Естественно, что его не оставляли равнодушным ни кошки, ни собаки, блуждающие по нашей улице. Завидев на своей территории посторонний животный объект, он надрывался диким лаем и носился по аудитории в приступах справедливого гнева. А ведь в этот момент у нас были лекции. Настоящие, со студентами и преподавателями. Те преподаватели, что давно у нас работали, относились к нему снисходительно, открывали входную дверь и выгоняли собаку прочь. Молодые впечатлительные преподаватели впадали в шок от возмущения и шли жаловаться к декану. А тот расплывался милейшей улыбкой из-под усов и с теплотой в голосе говорил: «Ну что вы. Это наш почетный студент Магомедов Зарбазан Магомедович. Наш, так сказать, талисман. Уж не обидьте собачку». Позиции Зарбазана были крепки. Молодым сотрудникам приходилось мириться с хозяйским нравом местного аборигена.

Один преподаватель проявлял себя по отношению к Зарбазану как истинный интеллигент. Это был Марковский, читавший нам историю искусств. Человек средних лет, с мягкими руками, мягкими манерами и очень мягким голосом. Частенько его предмет был у нас первым по расписанию. Мы, нахальные студенты, пользуясь его добротой, стали поголовно опаздывать на первую пару. Не спеша просыпались, спокойно завтракали и приплетались на занятия с двадцати-тридцатиминутным опозданием… Марковский кивком головы принимал наши ленивые извинения и ничего нам не говорил.

Не в пример нам Зарбазан любил утренние пары Марковского, потому что они проходили в его любимой пятой аудитории, с огромными окнами и хорошим обзором улицы. Он занимал свою привычную позицию и наблюдал за внешним миром. Марковский рассказывал нам про барокко и рококо, когда в аудитории раздался душераздирающий лай Зарбазана. Преподаватель приподнял очки и взглянул на собаку. Зарбазан метался вдоль подоконника, взрывая наш мозг истошными воплями. Ситуация была комичной, и мы замерли в предвкушении развязки. Марковский аккуратно снял очки, положил на стол, подошел к собаке и осторожно взял ее на руки, примерно, под передними лапами. Зарбазан опешил от такой вольности, но промолчал, видимо, ошарашенный. Марковский осторожно и бережно на вытянутых руках вынес пса в коридор и захлопнул перед его носом дверь. Тщательно встряхнул руки, надел очки и продолжил лекцию.

Мы похихикали. Через пять-десять минут в дверь просочился очередной опоздавший студент, а с ним и Зарбазан. Опять через какое-то время он громко залаял. Марковский опять снял очки, засучил рукава и вынес собаку на руках, деликатно и бережно. Покачав головой, закрыл плотно за ним дверь. История повторилась еще через десять минут, потом еще и еще. И всякий раз Марковский невозмутимо, без проявления какого-либо гнева или злости, аккуратно депортировал нарушителя в коридор. А Зарбазан с удовольствием оказывался у него в руках и не возмущался выдворению. Может, ему нравилась нежность Марковского? Ведь он привык к грубому контакту с ногами и к крикам типа «Пошел вон». А тут вежливость и учтивость…

Не знаю, сколько прожил на вахте худграфа этот пес. О его существовании знал даже ректор и почему-то тоже не имел возражений на его счет. Иногда к нам на факультет приводили иностранные делегации во главе с ректором. Действительно, как еще произвести впечатление на иностранцев, как не худграфом с его расписными стенами и скульптурами во дворе? И пока гордый ректор и услужливый декан размахивали руками, показывая те или иные украшательства, а иностранцы ошалело ротозейничали по сторонам, к ним в толпу врывался Зарбазан с неистовым лаем – ведь иностранцы не входили в его ближний круг. Сначала гости в ужасе шарахались, потом их и Зарбазана успокаивали и опять презентовали пса как талисман факультета. Такая «мимимишная» история тут же начинала нравиться иностранцам и впоследствии приносила какие-то бонусы факультету. Гости были, конечно, просвещенные, из Европы или США. Короче, да здравствует Green Peace! Зарбазан был не только талисманом пединститута, но и символом доброго отношения к животным в постсоветском Дагестане. Бурные и продолжительные аплодисменты. Он стал бы звездой Инстаграма, если бы время перекрутили вперед.

До сих пор вспоминаю то ли собаку, то ли свою жизнь на худграфе. Эх, молодость!

 

Александр Филичкин (

Самара

)

Аспирантура

В школьные годы Андрей отлично учился в лицее с углубленным изучением ряда предметов. Постоянно ездил на районные, городские и областные олимпиады, где регулярно получал почетные грамоты на состязаниях юных физиков и математиков. Прекрасно играл в футбол и выступал за детскую, а затем и юношескую сборную своего района. Окончив десятилетку с золотой медалью, он поступил в строительный институт и в девяносто первом году с блеском завершил курс. Получил «красный» диплом и, недолго думая, решил продолжить образование.

Аспирантура «строяка» с радостью встретила молодое дарование и приняла его в свои объятия. А первого сентября замаячила новая жизнь, в которой, как думал Андрей, он будет заниматься «чистой» наукой. Он надеялся, что станет разрабатывать методики расчета несущих конструкций. Однако суровая действительность сильно отличалась от розовых грез и оказалась куда прозаичней.

Сначала выяснилось, что занятия будут вести те же люди, что читали ему лекции предыдущие пять лет. На взгляд новоявленного аспиранта, в этом не было ничего плохого. Он хотел подняться на более высокую ступень. Преподаватели обладали учеными степенями и теперь могли передать ему те знания, которые не были нужны обычным студентам. К огромному сожалению парня, все обстояло иначе. Оказалось, что доценты и преподаватели не имели за душой ничего, чего бы уже не рассказали на лекциях. Если у Андрея возникали вопросы по теме диссертации, то чаще всего его отправляли к давно знакомым учебникам. В лучшем случае советовали прочитать монографии каких-нибудь московских светил. Большая часть времени научных руководителей уходила не на подготовку достойной смены, а на решение шкурных вопросов. На ремонты в своих квартирах, на строительство дач, на «сшибание халтуры». Мало того, относились они к аспирантам так же, как к бесправным студентам. Скидывали на них кафедральную текучку по оформлению отчетов и прочих бумаг. Заставляли бесплатно выполнять работу, за которую брали деньги на стороне. Использовали в качестве землекопов на садовых участках и переносчиков тяжестей, необходимых им лично. В конце концов Андрей не выдержал подобного обращения и отказался выполнять нелепые поручения, никак не связанные с учебой. В ответ он услышал гневную тираду, из которой узнал много нового о себе. А в заключение получил заверение в том, что больше не получит ни одного дельного совета и ни одной консультации по работе. Мол, пусть пеняет теперь на себя и делает все сам.

Андрей и раньше не получал никакой помощи от преподавателя, поэтому не сильно расстроился и продолжил самообразование. Дописал диссертацию на заданную тему и отослал на конкурс, где она неожиданно заняла призовое место. Почетная грамота пришла на кафедру института. Там сильно удивились и вместо того, чтобы зарубить труд аспиранта, как советовал научный руководитель, были вынуждены дать ему ход.

Неуживчивый молодой человек сам нашел себе пятерых оппонентов – специалистов такого уровня, который требовался для оценки его работы, в городе не нашлось. Пришлось обращаться к профессорам, жившим в Питере и Москве. Ученые мужи ознакомились с диссертацией. С большим удовольствием согласились поучаствовать в процессе, но поставили одно условие. Все, как один, требовали оплатить им проезд самолетом, питание в ресторане и проживание в приличной гостинице. Плюс ко всему – организовать банкет по случаю защиты. Парень подсчитал предстоящие расходы и ужаснулся. Получалось, что на это нужна сумма, превышающая годовой заработок высокооплачиваемого инженера-строителя. Таких средств у него не было. Самое удивительное состояло в том, что в Интернете обнаружилось множество объявлений, где за те же деньги предлагали написать диссертацию, защитить ее во всех инстанциях и получить диплом кандидата технических наук на нужное имя. Таинственные доброхоты обещали сделать «болванку» за пару месяцев и за полгода все оформить задним числом. Причем не требовали от желающего «остепениться» ничего, кроме «бабок» и его личных данных.

– Зачем я убил столько лет на работу, которую мог купить? К тому же три года назад мне пришлось бы отдать за нее гораздо меньше! – с горечью думал Андрей.

Он бросил диссертацию в дальний ящик. Покинул аспирантуру и отправился в крупный проектный институт. Устроился на работу разработчиком строительных конструкций и трудится в этой области по сей день. В свободное время он заходит на сайт, посвещенный компьютерным расчетам, и отвечает на вопросы инженеров, которые не могут решить сложные задачи.

 

Олег Жданов (

Москва

)

Кентавр

 

В студенческие годы я работал в библиотеке МГУ. Платили неплохо и вовремя. По стране шла перестройка, а у нас раз в две недели бывали «заказы». Помните такую штуку? На отдел выдавали продуктовый набор и его распределяли между сотрудниками: кусок сыра, сгущенка, банка красной икры, бутылка советского шампанского, банка ветчины. Но это лишь воспоминание. Интрига не в этом. Работало там странное существо, приблизительно мужского пола, по кличке Кентавр. Несуразное, нескладное и фантастически эрудированное. Иногда казалось, что он прочел все книги фондов МГУ, причем прочел на всех языках, окончил все факультеты и отделения крупнейших университетов мира. Растрепанные седые волосы, узкие плечи, сутулость, при этом массивные ноги, ступни, наверное, сорок седьмого размера. За такое строение организма кто-то и прозвал его Кентавром. А еще у него были потрясающее чувство юмора, чувство собственного достоинства и способность к созданию афоризмов. Я записывал их за ним, особенно когда он выдавал шедевры по нескольку раз в день, и в эхе хохота становилось ясно, что всего не запомнить. Буквально вчера я нашел эти записи. Насладился от души и позвонил теперешнему доктору наук, а тогда – моему напарнику по работе в хранилище. Оказалось, что кроме меня и после меня записи афоризмов и ситуаций с Кентавром тоже велись. Теперь есть целый архив. Жив ли сам Кентавр – неизвестно. Сколько ему было тогда лет – совершенно непонятно. Говорят, однажды он просто и неожиданно уволился и исчез. Вот некоторые эпизоды из этого вновь обретенного архива.

 

Эпизод 1

– У вас есть что-то по физике твердого тела?

– Насколько твердого?

– Шутите?

– Нет, уточняю…

– Просто у нас так предмет называется ФТТ (физика твердого тела) …

– Да, я понимаю, просто поставьте себя на мое место. Подходит человек и без «здрасте» спрашивает, есть ли у меня физика твердого тела? Ну, есть связь между атомами золота в коронке на нижней челюсти. Подойдет?

 

Эпизод 2

– Здравствуйте, у меня сессия.

– Очень приятно, а у меня гастрит, простатит и повышенное внутричерепное давление.

– Мне нужна книга на ночь…

– Почасовая оплата, направо по коридору…

– Не понял, у меня же абонемент.

– Ну, хорошо, здесь выбирать будете или сразу домой привезти?

– А так разве можно?

– О-о-о, с нашими чего только не делали… А уж домой привезти – плевое дело!

 

Эпизод 3

– Мне нужна книга об электродвигателях.

– И мне…

– В смысле?

– Хочу пылесос переделать, а то он у меня бензиновый…

– Так, а что с книгой?

– Все на руках. Могу предложить труды Теслы.

– Кого?

– А, ну тогда есть «Юный электрик». Принести?

 

Эпизод 4

– Есть что-нибудь автобиографическое?

– Я еще не писал. Надо?

– Я же про ученых.

– Я очень ученый…

– Даже не знаю, что вам ответить.

– Завтра приходите, покажу первые наброски…

– Наброски чего, простите?

– Чего-чего. Чего-нибудь автобиографического…

 

Эпизод 5

– Мне нужна книга, которая перевернет мою судьбу.

– Библию уже читали?

– Я вообще-то про бизнес.

– А-а-а-а. Вот кто, оказывается, судьбы переворачивает. Тогда могу предложить «Работы по теории относительности» Альберта Эйнштейна.

– Вам скучно? Издеваетесь?

– Не издеваюсь, но уже скучно. У Эйнштейна есть еще книга по теории управления яхтой, мне кажется, успешному бизнесмену это необходимо знать.

– Я пока начинающий.

– Ну, тогда вот: Адам Смит «Исследования о природе и причинах богатства народов».

– Она же написана в конце XVIII века?

– А думаете, что-то изменилось?

 

Эпизод 6

– Послушайте, мне срочно нужно что-то про теорию маркетинга.

– Теория рынка… сейчас посмотрю…

– Какого рынка? Вы вообще знаете, что такое маркетинг?

– Я? Нет. Подскажите!

– Это искусство стратегии воздействия на потребительский спрос.

– Где?

– На рынке! Ой…

– Ну вот, видите, я же говорил… Теория рынка. Только и до Рождества на рынке нужна была практика, а не теория! Латынь штука нужная…

– Кто?

– О своем я… Не обращайте внимания.

 

Эпизод 7

– А есть что-то про пирамиду Маслоу?

– Ну, что-то есть, наверное, но о пирамидах Хеопса и Хефрена более интересно написано…

– А это тоже про потребности?

– Да. Про вечные.

– А Маслоу?

– Фигня. Попытка оправдаться…

 

Эпизод 8

– Посоветуйте что-то легкое, но вразумительное.

– Про Алигьери слышали?

– Нет. Рекомендуете?

– У него есть одна вразумительная комедия. Я бы даже сказал, божественная.

– Современный автор?

– Более чем…

 

Эпизод 9

– Энергоносители есть?

– У меня? Есть. Бутерброды взял из дома.

– Смешно. Мне нужно что-то почитать, про нефть, солнечную энергию.

– Так про что конкретно?

– А что сейчас дороже?

– Время…

 

Эпизод 10

– Мне нужно что-то фундаментальное, чтобы уже больше ничего не читать…

– Откровения Иоанна Богослова…

– Нет, а что еще?

– «1984».

– А поновее?

– Есть Уголовный кодекс. Редакция этого года.

 

Эпизод 11

– У меня завтра экзамен, мне надо все выучить по-быстрому.

– Чего изволите? Скорочтение? Тренировки мозга? Компромат?

– А компромат тут при чем?

– Компроматом на некоторых профессоров являются их собственные книги и монографии. Кому сдаете?

 

Эпизод 12

– Послушайте, а есть краткое изложение… ээээ…

– Краткое изложение чего?

– Да, видимо, всего…

– Есть, конечно…

– Правда?

– Да. Вот, например, о Льве Толстом: 1828 – 1910…

 

Ольга Янт (

Арнсберг, Германия

)

Под чужими небесами

Через полуоткрытое окно второго этажа в крошечную аудиторию проникали лучи беззастенчивого испанского солнца и тотчас отправлялись в свое увлекательное путешествие. Один из них беззаботно бродил по белой стене, с любопытством прикасался ко всем бугоркам и неровностям, с детской поспешностью увлекаясь все новыми и новыми островками.

Я сидела за одним из университетских столиков в аудитории, которая никому более не могла понадобиться в столь ранний час, и рассеянно слушала убаюкивающий голос Хулии, преподавателя старейшего испанского университета. Своим глухим теплым голосом, напоминающим колыхание моря, Хулия вещала о манускриптах, о документах, созданных еще до изобретения книгопечатания, о бумаге, на которой они были написаны. И на спокойном мудром лице лектора то и дело проскальзывала едва уловимая улыбка удовольствия. Было очевидно, что Хулия обожала свое дело. «Удивительно, – думалось мне, – есть же на свете люди, способные с таким самозабвением рассказывать о манускриптах в десять часов утра!» Своей преданностью делу Хулия мне определенно нравилась. Нужно заметить, что эти десять часов утра в испанской аудитории ощущались совсем не так, как десять часов в российской, и даже не как восемь, а скорее, как наших шесть или семь утра. Испанская жизнь достигает пика оживления в ночные часы, а в утренние замирает. В десять часов утра Испания спит.

Оторвавшись от мудрого лица Хулии, я взглянула на Марию, сидевшую рядом. В ее облике читалось явное несогласие с позицией преподавателя. Гримаска недовольства не искажала красивые черты лица Марии. Ее точеный профиль казался идеальным: испанский разрез огромных темных глаз, красивый гордый нос, чувственная линия губ, длинные прямые волосы, строго собранные в пучок, – все это было таким испанским: страстным, колоритным. Мария заключала в себе какую-то огненную порывистость, скрытую силу, темперамент, которые всегда восхищали меня в испанцах. Мы были подругами. Перехватив мой взгляд, Мария прочитала в нем то, что ей хотелось прочесть: подтверждение своему несогласию с Хулией. «Хулия, – проговорила Мария, громко и категорично, не поднимая руки, не вставая с места, – Хулия, ты знаешь, я думаю, ты не права. По-моему, ты сильно преувеличиваешь роль монастырей в хранении манускриптов». Меня, русскую девушку, передернуло от такой фамильярности. Как будто бы Хулии было лет двадцать пять, а не в два раза больше; как будто бы она была студенткой, а не уважаемым преподавателем. Мое недавно обретенное испанское «я» недовольно шикнуло на свою русскую половину. Для испанцев такая форма общения была вполне уместной.

Выслушав возражения Марии, Хулия улыбнулась всем лицом. В ее темных глазах, обрамленных паутинками морщинок, не выразилось ни тени неудовольствия. Она принялась объяснять искренне и просто, как объясняют детям. Ее голос источал безграничное спокойствие. Сбившаяся с курса лекция постепенно возвращалась в свое прежнее русло.

Оторвав взгляд от конспекта, который по старинке вела на бумаге, я рассеянно огляделась. Студенческое сообщество, собранное в этой крошечной аудитории, было на удивление разномастным. Как будто какой-то шутник вытаскивал имена, как карты из колоды, наобум, рубашками вверх. И потому оказались зажатыми в чьей-то руке пики и трефы, бубны и червы, двойки и дамы, десятки и короли. Лишенное логики переплетение человеческих миров. Тут была черноволосая испанка Лурдес, без тени неловкости сообщившая на какой-то совместной вечеринке о том, что сделала пять абортов. И где-то рядом сидела белокурая парижанка Инес, голубоглазая и наивная, как дитя, выросшая в семье радикальных католиков, веровавшая в таинство брака и считавшая детей даром божьим. Бородатый черноволосый грек Хуан Мануэль, родившийся в Испании, крупный, напоминавший Хагрида. Он утверждал, что ни за что не женится, потому что не способен прожить вместе с девушкой и месяца. В то время как моя подруга Мария готовилась к свадьбе. Цветина, приехавшая из Болгарии, кивала в знак отказа и качала готовой в знак согласия. Японка Мигуми отвешивала поклоны по любому поводу. Немец Свен купался раз в неделю, в то время как каталонка Ана принимала душ минимум два раза в день. Американец Ден верил в то, что время движется в обратном направлении и что наше будущее мы уже прожили и храним о нем какие-то смутные воспоминания. Хуан Мануэль заверял его, что настоящее определяет будущее. И это была лишь вершина айсберга. Различия начинались с решения бытовых вопросов и заканчивались глубинными мировоззренческими. Казалось бы, эти люди друг друга и слушать не станут, но под палящим солнцем Испании они вступали в самые невероятные диалоги. И все же они как будто застряли в своих мирах и продолжали существовать в них, ощущая все прочие миры цветными миражами.

Кто-то, сидевший позади меня, выразительно чихнул и принялся церемонно и громко сморкаться. В Испании этот шумный ритуал – обычное дело. На сей раз мое русское «я» ничуточки не поморщилось, я уже привыкла. Лишь на стыках двух жизней такие отличия высвечиваются особенно рельефно. Позднее они становятся незаметными.

– Ты пойдешь сегодня на вечеринку, которую организует Хуан Мануэль? – спросила я у Марии, когда лекция подошла к концу.

– Хотелось бы, – отозвалась она, сосредоточенная на сборах. – Но не получится. Поеду к маме в Рекену на выходные. В эти субботу и воскресенье я не работаю.

– Понятно. – Я тяжело вздохнула. – Мне будет тебя не хватать.

Я в самом деле постоянно нуждалась в присутствии кого-то надежного и цельного, такого, как Мария, с четкими взглядами, с твердыми стенами внутреннего мира, стенами, похожими на кирпичные своды домика третьего поросенка из знаменитой сказки про поросят. Как бы я ни старалась, мой внутренний мир окружали лишь соломенные стены, легкие и пропускающие воздух. Их можно было взять и перенести на новое место. Они могли распасться от дыхания волка. Я была Наф-Нафом, и ничего уж с этим не поделать.

– Не расстраивайся, – сказала Мария. Ее голос был спокоен, в нем звучала уверенность. – Я думаю, тебе понравится.

– Кто знает, – усомнилась я.

Мой день набирал обороты, как разгоняющийся поезд. Долгий период утреннего ожидания на перроне закончился, медленное отправление тоже завершилось, события дня так и сыпались одно за другим. Это был слоеный пирог обычного университетского дня. Слой укладывался за слоем с такой скоростью, что я не успевала замечать. За медленной дремотной лекцией Хулии, в стиле буддистской медитации, следовала живая озорная лекция Энрике Мартинеса. Худенький невысокий сорокалетний Энрике отчаянно острил, отвешивал комплименты дамам, сыпал метафорами, именами, образами. Напоследок он проанализировал «Транссибирский экспресс» Блеза Сандрара. Уже покидая аудиторию, он бросил мне на прощание: «Прекрасная Оли! Нам следует обсудить это произведение за чашечкой кофе. Интересно было бы узнать ваш русский взгляд». В предложении не было ни капли кокетства, обычное деловое предложение в испанском стиле, но моему русскому «я» оно пришлось весьма по душе. В нем было что-то душевное и немножечко личное…

После лекций меня ждала библиотека. В двух шагах от университета, она поражала своим мраком: в толстых молчаливых стенах виделось некое подобие склепа. Затем следовал поздний обед на лавочке, залитой солнцем, в скверике с лилиями, обволакивающими своим душным густым ароматом. Из университетского двора узенькие улочки вели меня к ученикам. Урок у худенькой, полупрозрачной, воздушной Лурдес, которой только-только исполнилось девять лет, бесцветной и лишенной всякой способности к иностранным языкам, но при этом очаровательно-застенчивой. Урок у большеглазого смышленого Карлоса. К вечеру – еще одна паутинка дороги: дороги домой. А ночью – на встречу студентов, которых собирал Хосе Мануэль. И уже в глубокой тьме немного пьяная, с растрепанными волосами цвета моего соломенного домика, в белом платье, в котором я походила на большую белую птицу, и в сапогах на шпильках, я отправилась не домой. Я ехала на велосипеде по ночным улицам, освещенным неестественно ярким пламенем фонарей, туда, куда меня звала природа, куда просилась моя душа, к моему истоку, к началу всей земной жизни, к чреву матери – к ночному морю. Оно чернело огромным пятном, затягивало меня, как в черную дыру. Оно дышало покоем. Оно спало. Раскаленные головы фонарей нарушали интимность свидания с ним, но я все равно была счастлива. Мой день был полон, наполнен до краев людьми, событиями, образами, голосами, чужими мирами. И на вершине его, как на десерте – вишенка, была встреча с морем.

Это был мой один из многих, обычный и при этом удивительный день.