Елена Жарикова (
Красноярск
)
Феньки, обожамчики и халды каблукастые
Общага. Филфак. 416-я комната
Фенька, блаженно вытянув голенастые ноги в комариных укусах, лежит на втором этаже двухъярусной кровати и с высоты коечного небоскреба взирает на бренность и тщету общаговской жизни.
– Луда-ак, не финти! Давай кыш до кина! Пущай душа дохнет свободой!
– Не смею. «Не лепо ли ны…» Лубак, я сегодня несносен и горд.
Лубак и Лудак – старшухи, последний курс. Заурядные имена их оснащены для крепости непробиваемым заднеязычным и звучат сурово, как кивок топора: лубак – лудак! Плоскогрудая и узкоплечая Лудак по-кроличьи дергает лапками, угрожающе приподнимает величавый том классика марксизма: мол, отвяжись, не видишь – прикасаюсь к великому? Лубак сероглаза, проста и ясна. У нее деревянные выпуклые икры лыжницы.
– Обожамчик, оставь дядю Маркса тете Жене. Кинь под подушь – и прыгай в свою калошь! Чешись уже!
У Лубака яблочно-крепкие щеки с вкусными ямками и убедительный донельзя голос.
Лудак сдается. Ей самой хочется посмотреть на Жана Маре с тонкой тальей. Нырнула в шкаф, метнулась к вешалке.
– Были сборы недолги… Лу, беретку мою – а? не узришь?
– Шевели колготками, краля! Кака беретка – теплынь!
Лубак уже в дверях, Лудак прискакивает, надевая туфлишку. Лубаку все ништяк: серой (под глаза!) кофтой-лапшой обтянута весенняя грудь; упруго-круглые икры готовы к несметным километрам лыжного бега… Но самый перец – их базар. По их фене ботают немногие. В первый день Фенька разинула рот от этой гремучей смеси одесской мовы, филологического цитатника и забубенного студенческого арго.
– Фенчик-птенчик, за дежурство погутарь с Жанной! Чики!
Фенька делает под козырек, поворачивается носом в серую наволочку квелой общаговской подушки и сладко роняет веки. Э-эх, дремануть часок, штоб завернулся сала кусок да лени шматок!
Но только-только потянули Феньку в зеленую глубь сонного омута водяные, как в коридоре завопили полоротые девицы из комнаты напротив:
– Опаликова, тушенку на кухню! Рысью! Кастрюля кипит!
– У меня голова в шампуне!
– Жан, Прилепа был? Отмечал?
– Чья сковородка, сестры? Че немытую кинули?
– Опаликова, ты че, уснула???
– Ори-ори, морда шире будет!
– Завали свой хорошенький ротик! (Все втроем!)
В дверь деликатный стукоток:
– Вы позволите?
– Э-э-э… А ты кто? – Фенька нехотя вылезает из своего убежища.
Могучегрудая статная девица, с каштановой гривой, вся до невозможности в красном, кривит полумесяцем рот:
– Соблаговолите ознакомиться, – кисть с оттопыренным мизинцем презрительно машет перед Фенькиным носом пропуском в общагу. – Позвольте представиться: Элла.
Фенька с ужасом понимает, что с этим позвольте-извольте, с этой Эллочкой-людоедкой придется соседствовать, и прямо с нынешней минуты. Неужто особа, таранящая Феньку своей харизмой, разделит с ними 16 квадратов? Мать честная, картина маслом!
Боги, боги мои, как церемонно и величественно опускается на стул корма в красном; как томно извлекается из сумочки мужской носовой платок; как с усталым достоинством промокается кожное сало на лбу и щеках; затем платок используется на манер веера (если не сказать – вентилятора) – и, наконец, применяется по прямому назначению: следует оглушительное поочередное освобождение, пардон, полостей носа от гнусного содержимого.
(Сдается мне, это был недвусмысленный привет от Николая Васильевича ☺) Дама, приятная во всех отношениях, презрительно швырнув клетчатый комок на свободную, как ей показалось, железную койку, вальяжно вынула себя из красных каблукастых туфель и стала потрошить огромную суму. На божий свет размашистым жестом явились новый ситцевый халат в розовый горох, комбинация цвета тела испуганной нимфы и зеленые тапки с утиными носами. Преображение последовало без промедления. Изумленному взору Феньки на мгновение предстали разнузданно грицацуевские формы, жаждущие большой и чистой любви, – и вот уже Элла, облаченная в горохово-розовый халат, восседает на единственном табурете и пьет чай, картинно, по-купечески держа на отлете наманикюренный мизинчик.
Фенька, смирившись с гнетом судьбы, забирается на второй этаж студенческих нар и вгрызается в соленые баранчики и мифы Древней Греции. Античные мифы трещат по швам, баранчики крошатся прямо на постель, боги и герои расползаются, как тараканы, по углам и зияют оттуда укоризненными взорами. Фенька вытягивается всем своим долгим деревенским телом, ее свободолюбивая плоть постанывает от здорового желания сна, но завтра семинар по античке, надо будет пару слов мякнуть…
– Девочки, надо же дежурство установить! – опять эта бледная моль и мелкая зануда завела шарманку. Не успела дверь открыть – опять за свое. Маленькая, худосочная, местами словно прозрачная – неиссякаемый фонтан нудятины.
Поджав и без того крохотный ротик, сведя к переносью белесые бровки, Жанна демонстративно водружает посередь комнаты зеленое эмалированное ведро с плавающей тряпкой.
Фенька отворачивается к стене:
– Вот сама и дежурь!
Фенькина вольнодумная натура с первого общаговского дня взбунтовалась: думала, на простор речной волны вырвалась, а тут со всех сторон достают: одним взносы комсомольские плати, другим в субботниках участвуй, третьи заставляют мыть километровый общаговский коридор.
– Вот ведь свиньи, каждый день гадят, а убирать за них другие должны. Засранки, и обувь не помыли! А под кроватью… – дальше Жанкино возмущенье захлебывается благородным негодованием, а может, просто неудобно изрыгать брань, вползши под кровать и елозя вонючей тряпкой по углам.
От Жанкиных слов, сквозь зубы плюнутых прямо на мокрый пол, внутри Феньки стремительно и туго закручивается какая-то пружина, петля обиды охлестывает горло, в глазах темнеет… тело рывком слетает вниз – и увесистый зеленый тапок соседки, попавший Феньке под горячую руку, припечатывает блюстительнице чистоты мокрую оплеуху! Онемевшая от беспредела Жанна успевает замахнуться на Феньку половой тряпкой, теряет равновесие, шлепается на мокрый пол и, зацепившись, опрокидывает с грохотом ведро. Грязная вода черным морем окатывает полкомнаты, нагло заливается в красные каблукастые туфли Эллочки – она, задремавшая было, с круглыми от потрясения глазами и всклокоченной шевелюрой вскакивает, едва запахнув халат, – вся сплошной филологический коллапс и когнитивный диссонанс: рот корчится в немой попытке речи, но, видимо, провода сильно разомкнуло – у нее выходит только: «Па-а-звольте!!!» Фенька молча кидает ей злополучный тапок, берет ведро и шлепает до туалета – набрать воды.
Жанна вихрем, рыдая в три ручья, уже выбежала из комнаты, ища защиты и приюта от Фенькиных зверств у соседей.
– У-у-у, профурсетки чертовы. – Фенька, сцепив зубы, широкими полукруглыми махами собирает воду, выжимает… и роняет тряпку в ведро от новой напасти: оказывается, пока шло суровое побоище, в самом пылу сражения кто-то нечаянно смахнул на пол премногоуважаемого дядю Маркса – и теперь его репутация окончательно подмокла, покоробилась и утратила былое величие.
Фенька с тупой усталостью и виноватой мукой смотрит на промокшую до самого корешка книгу – и в этот момент по-весеннему разгоряченные красотой Жана Маре и неминуемой близостью ужина вваливаются в комнату Лубак и Лудак.
– А шо такое? Лудак, мы не там кина искали! – трезво оценить обстановку может только морально устойчивая Лубак.
Лудак уже видит несчастного Маркса, не вынесшего потопа и пренебрежения:
– О нет!!! Читально-зальный! Сердешный друг! Кто посягнул???
Эллочка обиженно сопит, раскинув грицацуевские телеса на койке Лубака. Она не шутя уверена, что это ее законное лежбище.
– Я дико звиняюсь: вы кто на белом свете будете? Скоко вам заплатить за обогрев матраса? – Лубак терпеть не может, когда берут ее полотенце или красятся ее помадой, а уж на постель свою она и присесть никому не дает. Элла, бедняжка, и не догадывается, что влипла.
– Чем обязана? – Элла, еще не остывшая от обиды за новые туфли (они сушатся на подоконнике, набитые газетой), ширит ноздри и не двигается с места. – По какому праву вы тут распоряжаетесь?
– Кыш без слов с моего ложа! Права качать будешь в суде. – Добродушная Лубак сурова и непреклонна, когда задето ее чувство чистоты.
Элла, недовольно фыркнув, перебирается на другую кровать и оказывается в связке с Фенькой. От такого соседства Фенька еще крепче сжимает челюсти и устало прикидывает перспективы грядущих сражений… Панцирная сетка угрожающе скрипит под могучим телом новой соседки.
Лудак тем временем пытается реанимировать подмоченную репутацию Маркса и тщится облагородить покоробленные мокрые страницы, орудуя старым утюгом. Одно неловкое движение – и бессмертные строки, вопреки булгаковскому убеждению, чернеют и превращаются в пепел.
– Все тлен. Лубак, нажремся с горя, а? Вари звездочки!
В дверь бочком протискивается Жанна – жалкая, зареванная, с красными пятнами на щеках и груди; за ее спиной высится чей-то суровый широкоплечий торс – пришла с поддержкой. У Феньки напрягается спина, но она безразлично переворачивается на другой бок, продолжая усиленно вгрызаться в мифологические дебри.
– Кукусик, ты чего, кидаешь нас? На кого оставляешь?
Жанна, презрительно игнорируя вопрос Лубака, сгребает с полки и сует в сумку свои пожитки. Прощальной музыкой звучат ссыпаемые как попало (вопреки педантизму и аккуратности хозяйки) вилки-ножи-миски…
Лубак и Лудак, переглядываясь, видимо, выбрали политику невмешательства. У них опыт, им видней: если девки с первых дней так дерутся, лучше, если кто-то уйдет.
Когда дверь за Жанной демонстративно хлопает, резкий сквозняк швыряет деревянную раму прямо на красные каблукастые туфли, стоящие на подоконнике. Элла, взметнувшись с ложа, бросается к окошку, но уже поздно: пара хороших вмятин украсила носы ее многострадальных каблукастых.
– Х-халды паршивые! – одно движение мощной руки – и пара красных птиц выпархивает из окна комнаты 416.
Стрелки общаговского будильника неумолимо склеиваются – полночь. Лубак помешивает звезды в супе, Лудак бережно переворачивает страницы пострадавшего Маркса; Элла украдкой хрустит под одеялом соленой хлебной соломкой; Фенька, безмятежно вытянув долгие деревенские ноги в комариных укусах, то сопит, то бормочет что-то невнятное о космосе, хаосе, занудах и халдах…
Татьяна Заостровская (
Березники, Пермский край
)
Любовь и привидения
Невозможно равнодушно относиться к стенам, которые стали свидетелями целого куска вашей жизни. Человеку хочется верить, что он – единственный в своем роде и место, где он учился, жил, – необыкновенное.
Пять лет мы учились в одном и том же здании факультета иностранных языков Пермского педагогического университета. Наш корпус часто принимали за сарай. Но – деваться некуда – целый факультет иняза почему-то ютился в стареньком деревянном домишке. А студенты, молодой и позитивный народец, с нежностью относились к маленьким комнатушкам, разделенным деревянными перегородками, скрипящему полу и даже к тазикам и лоханкам на обшарпанных зеленых стенах, которыми можно было любоваться из окон во время занятий.
Особенную ценность винтажному зданию придавала история. Некоторые скучные материалисты утверждали, что раньше наш корпус был всего лишь ремесленным училищем. Но лирики и романтики шептали, что нет, раньше, совершенно точно, здесь был… публичный дом – ни больше ни меньше. Иногда эти лагеря сходились в споре, и невидимые, стенка на стенку, выступали ушастые ученики ремесленного училища против надушенных вульгарных дамочек.
Раз есть старый домишко, в котором постоянно толкутся молодые креативные головы, значит, в нем непременно должно жить привидение, а может, несколько. По версии приверженцев технического образования в России, по пустым коридорам вечерами бродил свихнувшийся от учебы ремесленник. А по версии других – замученная нелегкой долей как минимум Сонечка Мармеладова.
Но история историей, а горячим студентам тоже хотелось любви и романтики. Была на курсе одна парочка. Он домашний мальчик, она из общежития. Очень страдали от невозможности проводить друг с другом все свое время, да еще учились в разных группах. Но любовь побеждает препятствия. Влюбленные заметили, что в нашем дровяничке комнатушки, гордо именуемые аудиториями, редко запирались. (Может, потому что воры уважали старость или просто не догадывались, как нажиться на антиквариате.)
Попробуйте представить, как сильна была любовь и тяга к уединению у нашей парочки, если утром первые невыспавшиеся студенты то в одной аудитории, то в другой натыкались на держащихся за руки голубков. День за днем выпархивали они из кабинетов, пугая преподавателей и жаждущих знаний учеников. Потом все привыкли. Перед первой парой стали тактично стучаться в аудитории и топтаться под дверью, чтобы парочка подольше посидела вдвоем. Студенты старших курсов играли на интерес, что-то вроде тотализатора, угадывая, откуда выбегут на этот раз влюбленные жаворонки. Но однажды… вот сейчас будет «и вдруг».
Однажды утром пришедшие на пары студенты привычно постучались, распахнули двери, осторожно вглядываясь в темноту класса, и никого не увидели. И студенты из соседней группы никого не увидели в своем кабинете. И старшекурсники напрасно прошлись по всему корпусу. Парочки не было.
Девочкины соседи по общежитию, привычно опаздывающие, затягивали интригу, но когда допрос состоялся, клялись, что она ушла рано, за час до звонка будильника остальных нормальных людей. Родителям мальчика звонить было страшновато.
Оставалась одна версия: мистическая. Стопудово, в таком старинном здании, наполненном страхами студентов, открылся портал, который присоединил двух неразлучников к сумасшедшему ученику и замученной девушке! И теперь студентов будут пугать усиленные ряды потусторонней нечисти. Оставшимся в живых учиться расхотелось совершенно. Преподаватели заметили гул и брожение в студенческих рядах. Некоторые экзальтированные студентки с криками и плачем убежали с лекции, заслышав шорохи и бурление в батареях. Деканша даже прервала лекцию, требуя объяснений. Приверженцы разных видов привидений пытались склонить ее каждый на свою сторону. Просвещенная руководительница факультета сопротивлялась мракобесию, но не знала, как объяснить исчезновение влюбленных.
Репутация заведения висела на волоске, ведь студенты уже начали названивать в газеты и на телевидение и даже искать адреса охотников за привидениями. Но тут на пороге актового зала появилась исчезнувшая парочка. В сопровождении милиционера.
Декан побледнела больше, чем от вида привидений.
Всем не терпелось узнать, что же случилось и какое все-таки из привидений обитает в корпусе. Вместо этого милиционер долго читал лекцию о пунктах Уголовного кодекса и ответственности перед законом. Эта лекция не приоткрыла тайну. Лишь после студенты узнали, что же случилось с влюбленными.
Они, как обычно, пришли пораньше. Знакомая вахтерша, умилявшаяся их трепетным чувствам, всегда пропускала их без вопросов. В этот раз их снова встретила открытая дверь, на вахте никого не было, мало ли какие дела у вахтерши. Девушка с парнем прошли, выбрали аудиторию поуютнее, сели на парту и обнялись, глядя в окно на зимнюю, тускло освещенную улицу.
Девушка услышала стук, и прямо перед ее глазами выросла уродливая фигура. Длинные руки потянулись к ней через всю комнату, чтобы схватить за горло. Девушка пискнула: «Привидение!» – и стала отбиваться от невидимого противника. Парень только открыл рот, оцепенев от ужаса, даже разглядел лицо явно замученной проститутки, призывно машущей из темноты окна. Холодящий сердце ужас проник в молодые, полные любви сердца. И они поняли, что сейчас разлучатся навсегда. Их крики заметались по гулким коридорам.
Страшно? А новая вахтерша, подметавшая около корпуса, не испугалась. Увидела внезапно включившийся и погасший свет в пустом, как она думала, здании. И двух воришек, пробравшихся за добычей. Смелая женщина заглянула в окно, погрозила хулиганам метлой и вызвала милицию. Потом кинулась в здание, загоняла несчастных испуганных нарушителей. Они же бились в истерике, пытаясь звуковой волной смести ее, хотели рассредоточиться и скрыться. Милиции пришлось долго выслушивать байки о привидениях и утешать плачущих девочку и мальчика.
Даже милиция не смогла развеять темные предрассудки студентов. История влюбленных подлила огонь в имидж нашего учебного заведения. Видевшие «привидений» мальчик с девочкой зачем-то вскоре поженились. А закончив учебу, развелись. Привидения больше не прилетали, не украшали отношения. Романтика кончилась.
После этого случая сторонники разных исторических взглядов пошли на мировую и серьезно заявили, что в нашем многоуважаемом корпусе бродят, держась за руки, ушастый юноша в картузе и девушка в нескромном платье. Первокурсники радостно пугались, в каком замечательном месте им придется учиться, и старательно опаздывали на первые лекции.
Кто знает, почему люди любят места, где учились? И если вспоминают даже такие убогие здания, как наш корпус, то все-таки чаще – с удовольствием. Может, потому что фантом их милой сердцу юности все еще бродит в тех стенах, грустит и смеется, так же, как они когда-то.
Елена Курдюмова (
Хутор Коржевский, Краснодарский край
)
Красные стринги
Шла сессия. На люстре висели красные стринги… Так начинался рассказ второкурсницы Ксении, приехавшей на каникулы из Москвы.
Ксения – моя бывшая ученица, умница и красавица, окончившая школу с медалью. Мы прошли с ней вместе большой путь, участвовали во многих олимпиадах и конкурсах. В одном даже выиграли автомобиль. Сейчас Ксения учится в Шолоховском, на журфаке.
Год назад, приехав так же на зимних каникулах, она рассказывала, какие обереги и «магические» действия применяют современные студенты, чтобы сдать сессию:
– Голова перед экзаменом не моется, чтобы не вымыть остатки знаний. Стричься и бриться тоже нельзя.
– Такое было и у нас.
– Накануне экзамена в форточку высовывают зачетку и машут ею, чтобы «поймать халяву».
– Тоже, помню, ловили. Только «халяву» называли «шарой».
– На экзамены ходят в разных носках, а под пятки кладут пятирублевые монеты…
– И это тоже давно забытое старое.
Но последний «оберег» все-таки поверг меня в ужас: на люстру в комнате общежития вешаются красные стринги… И это – залог стопроцентного успеха на экзамене. Когда я после этих слов печально посмотрела на Ксению, она тут же стала уверять меня, что так не делала. А я почему-то подумала, что не делала она не потому, что не приемлет этот бред, а потому что данного элемента одежды просто не оказалось на тот момент у нее в гардеробе. Рассказ Ксении навел меня на печальные мысли о том, что в общежитии – очень дурная среда и есть риск, что девушку может просто унести течением. Устоит ли она? Это уже зависит только от самой Ксении.
Чуть позже я поделилась услышанным с бывшей однокурсницей:
– Ты представляешь, до чего они докатились? Вешать на люстру красные стринги! Мы до такого бы в жизни не додумались!
– Да ладно, – успокоила меня подруга. – Просто у нас тогда стрингов не было.
Я не нашла, что сказать ей в ответ, но, поразмыслив, решила, что, наверное, она права: если бы в студенческие годы у нас были красные стринги, не исключено, что и мы бы применяли их в качестве оберега. А то ведь на закате социализма с одеждой было плохо – все в черно-серых тонах. Я, помнится, как-то раздобыла розовую кофточку и пошла в ней на зачет. А преподаватель подумал, что я для него красиво выглядеть стараюсь, настолько это нестандартно смотрелось на общем фоне. Ну и поставил зачет, разумеется.
Прошел год, сейчас я отношусь к красным стрингам уже с юмором. Человек привыкает ко всему очень быстро. И к таким «милым» глупостям тоже.
Дальше Ксения рассказала, что обычно комендант у них после 20.00 по комнатам не ходит, и в это время из загашников достаются запрещенные предметы: электрочайники и мультиварки, готовятся вкусные блюда, начинается настоящий пир.
Но в тот день что-то пошло не так. Примерно около 21.00 в общежитие внезапно нагрянула комиссия. Зашли и к ним в комнату: «Ага, у вас чайник! Записываем. Чайник изъять. И мультиварка у вас есть! Тоже изъять!» Бедная комендантша трепетала перед комиссией и боялась что-либо вообще сказать. И тут они подняли глаза на люстру, где, как и полагается в сессию, висели красные стринги: «А это еще что такое?» Находчивая Юля, соседка Ксении, не растерялась: «В договоре на общежитие, который мы подписывали, не было указано, что запрещено вешать на люстру красные стринги!»
После ухода комиссии комендант заменила в комнате люстру на гладкий плафон, на который уже было невозможно что-либо повесить…
Деметрий Сперанский (
Чита
)
Студенческое граффити
Половина аудитории заставлена древними (архаическими) партами. Парты полностью покрыты надписями. Если их почитать, то станет необыкновенно смешно. Даже не просто необыкновенно, а очень и очень смешно. И любая юмористическая передача, кроме Аркадия Райкина, покажется ничем, по сравнению с этим. Но надо заметить, что настольные граффити, выполненные студентами, являются важным научным материалом для изучения внутреннего мира учащихся царства «Р». Да и любого другого царства, где пишут на партах.
Внимательный анализ позволяет разделить их на различные группы. Хотя сразу замечу, мы выступаем против жесткой классификации. Во-первых, потому что это противоречит принципу текучести и таким образом самой сути Великого Дао, во-вторых, потому что обязательно найдется какая-нибудь надпись, которая выпадет из классификации, и ни к какой группе отнести ее будет нельзя.
Традиционно большую группу составляют надписи, посвященные тяготам и неприглядности студенческой жизни. Например: «Встану рано утром, выпью банку ртути, все равно я сдохну в этом институте»; или вот: «Ума нет – иди в пед, совсем дурак – иди на -фил, – ист, – спорт, – мат, – физ, – соц, – пед и прочий фак» (как правило, содержание подобного отрывка варьируется в зависимости от ареала обучения автора). Хочется подчеркнуть, что слово «фак» в данном контексте и транслитерации не имеет никакого отношения к афроамериканским субкультурам.
По мнению одного из крупнейших специалистов в области студенческого фольклора Юань Линь Волжанина-цзы, указанная категория надписей служит своего рода способом подчеркнуть мощность собственного статуса путем инфернализации условий своего местопребывания и наделения его как можно более ужасными атрибутами. Что напоминает принятые в военной среде самообзывания.
И раз уж мы заговорили об армии, то нам следует перейти к надписям, отражающим армифобию. Множество надписей, как, например: «Если хочешь стать солдатом – обругай декана матом», «Лежит на дороге солдат из стройбата – не пулей убит, задолбали лопатой» или «Лежит на дороге солдат ПВО – не пулей убит, задолбали его», выполненные, по всей видимости, мужской частью аудитории, свидетельствуют о ее достаточно мощном чувстве страха, испытываемом перед службой в Вооруженных силах царства «Р». Как очень верно заметил Сергей Переслегин, «и в этом смысле армия играет роль “контура турбонаддува”» – для вуза, конечно.
Естественно, что ни одна парта не обходится без архаических граффити личностно-бытового характера вроде «Петя – казел» или «Надя – дура», в которых выплескивается либидиозное бессознательное учащихся, вследствие неумения раскрыть последнее в более сложной и конструктивной форме. У нас не царскосельский лицей и сочинять стихи (или хотя бы более или менее связно выражать свои чувства в прозе) для понравившейся девушки, юноши, женщины, мужчины, преподавательницы, Родины «школоту» уже давно не учат. Хотя бывают и некоторые исключения вроде: «Не могу держать без смеха грудь девчонки политеха».
К характеризующим сексуальную сферу учащихся также можно отнести и граффити ЛГБТ-фобской направленности. Типичнейшим из которых является: «убей транса, гея, лесбиянку (нужное подчеркнуть)» и т.д. Ну и, естественно, хорошо знакомое со школьной скамьи эпическое полотно: «Если ты не голубой, нарисуй вагон другой!» Объемный состав, как правило, сопровождающий данное провокационное заявление, характеризует, с одной стороны, по-прежнему доминирование среди населения царства «Р» консервативных взглядов на взаимоотношение полов, а с другой стороны, величайшую любовь к системе железнодорожного сообщения. Последнее в контексте психоаналитического подхода, вероятно, указывает на либидиозный символизм паро-, электро-, тепловозов.
Культурные предпочтения учащихся раскрываются в изображениях имен любимых актеров, музыкальных групп, исполнителей и т.д. Среди них стабильно фигурируют такие, как «Цой жив», «Курт не умер – он вышел покурить» или «Все идет по плану», зачастую сопровождаемые текстами песен и рисунками, копирующими оригинальные постеры альбомов.
Таким образом, графический материал напартных изображений я бы выделил в особое направление искусства. И запретил бы стирать любое изображение со столов. А столы через каждые десять лет изымать из аудиторий и хранить в музеях как артефакты. Мне непонятно, зачем необходимо совершенно по-варварски драить их тряпками с мылом. Это глупо, неэффективно и наносит непоправимый вред культуре.