Некоторые из россиян, приехавших в Харбин и полосу отчуждения КВЖД в годы Первой мировой войны, привезли с собой немалые капиталы и ценности. Отголоски же революционной бури в Центральной России и пусть и кратковременное, но все же установление советской власти в Сибири и на Дальнем Востоке заставили наиболее дальновидных представителей местного капитала, в первую очередь торгового, обратить внимание на Северную Маньчжурию и перенести часть своей деятельности сюда, обеспечивая себе надежные „тылы“. Вместе с тем многие россияне, оказавшиеся в Маньчжурии и без особо крупных капиталов, только благодаря своей энергии и энтузиазму развернули в Харбине и на Линии широкое жилищное строительство и открывали мелкие русские торговые и промышленные предприятия, число которых стало довольно быстро расти.

Такое развитие русской предпринимательской деятельности в Маньчжурии в 1916–1917 гг. и позднее и, конечно, в первую очередь, весьма успешная работа в крае в этот период Китайской Восточной железной дороги создали условия для исключительного долголетнего хождения в крае российской золотой и бумажной валюты, намного пережившей рухнувшую в 1917 г. Российскую империю…

Об этой феноменальной судьбе русских денег в Китае.

Мне давно было известно, что неотъемлемой чертой быта и местного рынка Харбина вплоть до середины 30-х годов были многочисленные меняльные конторы и уличные столики менял-китайцев. Подтверждение я нашел в русской и китайской прессе. В особенности много менялок находилось на Мостовой и Новогородней улицах Пристани. Эти улицы были сплошь завешаны красочными цеховыми знаками данной гильдии: связками медных монет и имитирующих эти связки ребристых столбиков, красными вымпелами и небольшими флажками.

Чем объяснялось исключительное обилие таких менялок?

Тут пришло время рассказать об особенностях денежного рынка Северной Маньчжурии, тесно связанного с русской валютой. Вплоть до 1917 г. здесь имели хождение местный доллар (даян) и русский царский романовский рубль — серебро, золото и кредитные билеты разного достоинства, выпущенные Российским императорским правительством. Причем последние абсолютно доминировали. На русском рубле работала и КВЖД. И, думаю, мало кого интересовало, какой это рубль, он пользовался абсолютным доверием. Русский рубль был надежным средством платежа и расчетов, которому китайское население слепо верило много лет, и он вполне оправдывал эту веру.

После революции в России положение постепенно менялось в худшую сторону. Стали выходить в свет „керенки“ — дензнаки Временного правительства, как выразился кто-то, „не внушавшие доверия одним своим видом“. Далее, почти каждое местное белое правительство Сибири и Дальнего Востока времен революции и гражданской войны, а таких правительств был добрый десяток, выпускало в обращение свои денежные суррогаты — подчас очень плохого исполнения, а главное, фактически не имевшие реального обеспечения.

Появились также „сибирские“, выпущенные Омским правительством адмирала А. В. Колчака (министр финансов Михайлов Иван Андрианович имел почему-то прозвище „Ванька-Каин“, происхождение которого для меня неясно. Ему принадлежит любопытная фраза, сказанная в ответ на вопрос одного из иностранных журналистов: „Сколько Вам лет?“. Михайлов ответил: „Если бы Вы знали, сколько мне лет, — сибирский рубль вообще ничего бы не стоил!“).

При Б. В. Остроумове Михайлов был Главным бухгалтером КВЖД. Далее, имели хождение „хорватовские“ — Делового кабинета Д. Л. Хорвата, печатавшиеся по соглашению между Русско-Азиатским банком и КВЖД в Соединенных Штатах под обеспечение „всем имуществом дороги“ (они выпускались достоинством в 50 коп., 1, 10 и 100 руб.). Так это или нет, но есть суждение, что пуск в обращение „хорваток“, как дальнейшее расшатывание русского рубля, наиболее отрицательно повлиял на состояние денежного обращения в Харбине и Северной Маньчжурии.

Здесь, конечно, существовал и свой, китайский денежный рынок: правительство выпускало собственный серебряный доллар — тот самый даян, о котором еще будет говориться ниже, и бумажные банкноты (тоже называвшиеся даянами) в серебряно-долларовом исчислении; однако власти не обладали достаточными запасами серебра, чтобы должным образом обеспечивать свою валюту, курс ее „прыгал“ — падал, но все же каким-то образом „держался“. В 1920 г. китайский серебряный доллар шел в Харбине по курсу 1,67 золотой японской иены. Кроме этого китайского даяна, в живой торговый оборот Маньчжурии вклинивались также различные денежные суррогаты — т. н. дяо, выпускавшиеся отдельными китайскими обществами, фирмами и магазинами, т. е. вообще без какого-либо обеспечения. Имели хождение в Северной Маньчжурии в начале 20-х годов и японская иена, разменная на серебро, и даже советский червонец, которого русские здесь и в глаза не видывали, пока он не получил в 1925–1927 гг. самое широкое распространение…

Подведу некоторые итоги: в 1917–1922 гг. на денежном рынке Северной Маньчжурии имели полноправное хождение следующие виды русских бумажных денег: романовские, керенки, хорватки, сибирки; были еще семеновские „голубки“ и владивостокские „буферки“ (о которых ниже), ходили и русское крупное и мелкое серебро и, конечно, золотые монеты („рыжики“). Курс русских денег с самого начала был установлен какой-то странный: керенки считались в два раза дешевле романовских, а сибирские — вдвое дешевле керенок. Не совсем понятно почему, но было именно так. Местный китайский рынок благодаря своему многолетнему доверию к русским деньгам поглощал огромное количество этих бумажек. Китайские коммерсанты продолжали принимать рубли в обмен на свои товары. Но русские бумажные деньги постепенно стали поступать в таком количестве, что рынок начал ими захлебываться. Русская валюта быстро обесценивалась.

Вот тогда-то в быт Харбина и вошли сотни и тысячи китайских денежных менялок и их неотъемлемый атрибут — безудержная денежная спекуляция. Менялки специализировались на обменах и размене разнородной денежной массы, используя подчас забавные курсовые разницы. Русские романовские и керенские деньги стали цениться не только в зависимости от их номинала (крупные — мелкие), но и в зависимости от их внешнего вида (новые купюры — дороже, ветхие — дешевле, а то и не принимались вовсе). „В этой сфере все было насыщено ажиотажем, спекуляцией, прожектами, рушились состояния, благополучие, репутации“, — говорилось в книге „Харбинский Биржевой комитет“.

Ситуацию я определяю как „денежную вакханалию“ в Маньчжурии 20-х годов, являвшуюся существенной проблемой для населения — особенно русского, — тесно связанного с золотым царским рублем. Для рабочих и служащих КВЖД в то время именно вопрос о деньгах и был той настоящей „политикой“, которая всех живо и в первую очередь интересовала. Как пишет в своих воспоминаниях В. Д. Казакевич, для людей „большое значение тогда имел вопрос: какими деньгами сегодня выдадут жалованье — может быть, за мясо их примут, а за молоко — нет“.

От обилия и пестроты русских кредитных билетов страдало население, но еще более тяжелые убытки несла железная дорога, вынужденная принимать за пассажирские и грузовые перевозки эту бумажную массу, обесценивавшуюся не только с каждым днем — с каждым часом!

Позднее, когда Управляющим КВЖД уже стал русский инженер, один из основателей Харбинского политехнического института, Борис Васильевич Остроумов, он показал приехавшим из Пекина высокопоставленным гостям (в том числе Джону Стивенсу, американцу, председателю Межсоюзнического комитета по управлению Сибирскими дорогами и КВЖД) комнату в Управлении дороги, доверху заваленную тюками романовских и сибирских денег. Гости долго и в полном молчании смотрели на это…

Стивенс достал из карман горсть мелкого китайского серебра и, потряхивая его в руке, спросил:

— А это у вас есть?

Остроумов дал объяснение о текущих счетах на 1200 тыс. золотых рублей.

— А за это, — указав на серебро в руках Стивенса, — мы можем вам уступить все эти бумажки.

Смех… (Это январь 1923 г.)

Последней каплей, переполнившей чашу терпения и русских, и китайцев, стало появление в Харбине в июне 1920 г. новых владивостокских денег — т. н. „буферок“, выпускавшихся эмиссией в миллионы рублей. Левая прокоммунистическая харбинская газета „Вперед“ поддержала их выпуск. Проблема „буферок“ стала поводом для продолжения газетной перепалки, постоянно ведшейся между „Вперед“ и правыми и демократическими центристскими газетами (к числу последних принадлежала „Заря“). „Заря“ отреагировала так:

„„Вперед“ тощим плечом своим взялось серьезно подпереть финансовую приморскую реформу. Во исполнение этого они пишут такую штуку:

„Новые деньи технически прекрасно

ипсолнененп 52 циололоженияп-сз-ыа,

т И исполнены и недоступны для подделки“.

Мы обратились к известным лингвистам с просьбой перевести нам среднюю строчку. По их мнению, она гласит следующее: "Золото в Благовещенске, серебро у японцев““.

Торгово-промышленные круги Харбина вообще отказались принимать "буферки". Русские и китайские торговцы в знак протеста закрыли свои магазины. 10 июня собрание местных коммерсантов приняло решение о том, что эти новые денежные знаки хождения в Харбине иметь не будут…

До революции КВЖД работала на русском рубле, и никто не задавался вопросом, какой это рубль. Проблема взимания платы за проезд пассажиров и провоз грузов возникла перед руководством дороги только с началом падения русских денег. Но мысль о переходе КВЖД на какую-либо иную валюту была неприемлемой. Сначала выход из положения пытались найти в повышении тарифов на определенный процент, но это бесконечно удорожало стоимость проезда по железной дороге и перевозок и становилось невыносимым уже для пассажиров и грузоотправителей. Кассы дороги, естественно, стали принимать керенки, а с апреля 1919 г. и денежные знаки Временного правительства Сибири. Однако уже в июне наступил кризис колчаковских денег, и русские и китайские рабочие дороги отказались их принимать в счет жалованья даже в размере 25 %. На КВЖД произошла забастовка.

Приказом № 212 от 16 октября 1919 г. было предписано исчислять многочисленные русские денежные знаки, поступающие в кассы КВЖД, в эквиваленте золотого рубля. На КВЖД вводился таким образом т. н. золотой рубль, просуществовавший и при советской администрации вплоть до 1935 г. Эта мера имела свою предысторию. Владимир Дмитриевич Казакевич вспоминает:

"Уходящие через Сибирь чехи везли с собой довольно много золота… На КВЖД они расплачивались золотом, и у дороги неожиданно оказалось довольно много этого драгоценного металла. У моего отца, Д. П. Казакевича, тогда возникла идея это золото не расходовать, создать золотой запас. А на его базе выпускать своего рода деньги КВЖД. Но выяснилось, что в Харбине не оказалось никого, кто бы мог сказать, как же, собственно, это практически сделать".

Далее мемуарист говорит о переговорах Д. П. Казакевича со Стивенсом и Л. С. Пейленом, но они оба заявили ему, что являются полными профанами в этом деле. Идею пришлось оставить, через довольно короткий срок золото разошлось, а рубль КВЖД был только приравнен к золоту без наличия самого золота.

Так что фактически КВЖД все это время придерживалась только теоретической золотой единицы: потому что в качестве таковой ею был принят не действительный монетный золотой рубль, а эквивалентная весовому содержанию чистого золота стоимость такого рубля (0,7742 г чистого золота). Именно по этой причине дорогой ежедневно менялся и устанавливался курс этого "золотого рубля" по отношению находившихся в обращении бумажных денежных знаков, отдельно для приема платежей в кассу дороги, и так же отдельно — для выплаты жалованья рабочим и служащим. Однако, как ни фиксировался этот курс, стремительное падение русских бумажных денег все равно его опережало… В этих условиях перед руководством КВЖД встал вопрос о полном отказе от приема всей бумажной денежной массы. Но это удалось осуществить только в несколько приемов.

В августе 1919 г., по свидетельству очевидца: "По харбинским улицам столики менял разных денег. Сибирские деньги не ценятся, их берут только японцы, пославшие в Сибирь войска; японские банки меняют в Харбине иены на сибирки по курсу 44 рубля за иену, а стоимость иены доходит в городе до 50 руб.".

1 ноября последовал приказ Управляющего КВЖД главному бухгалтеру о прекращении приема бумажных дензнаков Сибирского правительства. В апреле 1920 г. китайский главноначальствующий в полосе отчуждения КВЖД ген. Бао Гуйцин отдал приказ об обязательном приеме ветхих романовских денег. Результат был прямо противоположен. Ветхие романовские стали отказываться принимать вовсе; вокруг них возникли безудержные спекуляции.

В мае последовал приказ по КВЖД № 170 об ограничительном приеме дорогой всех других русских кредитных билетов, в том числе и напечатанных ею же "хорваток". Русские деньги падали в пропасть.

Тем не менее курс их продолжал дорогою устанавливаться по прежнему шаблону. Так, этот курс на 22 октября 1920 г. для выплат по КВЖД, например, составлял: "Один золотой рубль равняется 75 центам, 63 романовскими крупными, 63 романовскими мелкими, 63 хорватовскими мелкими, 220 керенскими. Один доллар равняется 81 романовскими мелкими". Это совершенно дословно. Любопытно, не правда ли?

Вместе с тем КВЖД по-прежнему принимала в оплату российские золотые и серебряные рубли. Прием русского крупного серебра был прекращен к платежам дороги только 1 ноября 1924 г. Царское же золото оставалось средством платежа даже и при советской администрации дороги — как и местные китайские даяны, курс которых постоянно подвергался котировке.

Так на КВЖД на долгие годы утвердился этот "условный" золотой рубль, который полностью приняла и советская сторона (1924–1935 гг.) и в котором производились все расчеты. В 1936 г. в Берлине был записан на пластинку компании "Полидор" популярный в Харбине лихой фокстрот с названием "Харбин-папа". Помните ли вы его начало?

А далее как? Вспоминайте!

Живется здесь привольно:

Необходимые пояснения: "эс-эм-же-де-ки" — от СМЖД — Северо-Маньчжурская железная дорога, как японские власти самовольно, в одностороннем порядке в 1933 г. переименовали КВЖД, находившуюся под управлением советской и китайской администрации; "эсдеки" — социал-демократы.

А харбинские менялки? Они стали стремительно с этого же 1936 г. исчезать…

Первый удар был нанесен им проведением в Маньчжоу-го общегосударственной денежной реформы, когда отошло в прошлое все прежнее разнообразие денежных валют Маньчжурии — все эти всевозможные "доллары", гиринские, цицикарские и прочие "дяо", мукденские "фэн-пяо" и другие. Далее последовало установление паритета "государственной валюты" марионеточной империи Маньчжоу-диго — этих "гоби" (которые благополучно просуществовали до 1945 г.) и японской иены. Менялкам делать стало нечего…

Закончу стихотворением С. А. Поперек-Маманди "Около менял":

Наряду с обращением деловой активности сибирских и дальневосточных русских предпринимателей к Северной Маньчжурии и новым приливом в нее русского капитала, в тот же период сюда устремился и иностранный капитал, чему немало способствовала начавшаяся интервенция союзных держав на русском Дальнем Востоке в 1918–1922 гг.

Сюда, буквально по пятам друг за другом, через Харбин из Владивостока стали прибывать войска интервентов.

1918 год. Первыми проехали японцы, за ними китайцы, затем 2 октября — англичане, 3 октября — французы, 17-го — итальянцы. Ближе к зиме прибыли и американцы, но к этому времени японцы, которых в полосе отчуждения стало уже более 40 тыс., заняли в Харбине все казармы, и американцам негде было разместиться…

На харбинском вокзале представители Русской императорской армии устраивали всем им торжественные встречи — с оркестрами, военными караулами, речами, с которыми выступал чаще всего начальник гарнизона г. Харбина ген. М. М. Плешков.

И Западная, и Восточная линия КВЖД, о которой я хочу теперь рассказать, во время Первой мировой и Гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке в равной мере несли на себе основной поток военных грузов и воинских перевозок, текущий из единственного не заблокированного порта России — Владивостока, и продолжали работать с большим напряжением. Это, конечно, сказывалось на ритме жизни линейных служащих, но сама жизнь линейцев претерпела еще мало изменений и текла прежним рутинным порядком.

Для лучшего понимания следующего ниже текста приведу названия всех станций и разъездов Восточной линии и расстояние (от Харбина в верстах).

Восточная линия КВЖД:

Но сначала обратимся к истории.

В начале ХХ века, когда осуществлялась постройка КВЖД, вся ее Восточная линия прокладывалась по девственной маньчжурской тайге, воспетой писателем Н. А. Байковым в его книгах "В дебрях Маньчжурии", "Великий Ван", "Тайга шумит", других (см. монографию внука писателя Н. И. Дмитровского-Байкова "Жизнь и творчество Н. А. Байкова". Брисбен, Австралия, 2000). Тайга, со своими дикими обитателями, с обеих сторон вплотную подходила к линии железной дороги, и эти обитатели запросто забредали в станционные поселки и разъезды.

Николай Аполлонович описывает в книге "Черный капитан" случай, когда разъезд Бадаохэцзы Восточной линии (все его "население" в ту пору составляли: начальник, телеграфист, два стрелочника и сторож) был осажден тиграми, о чем была дана срочная депеша по линии. Казачка с Уссури, которой подобные истории были не в диковинку, прогнала тигров, колотя поленом по пустому ведру…

Первая половина 20-х годов, которая составляет основные хронологические рамки моей книги, мало что изменила в подобном положении дел. И надо также сказать, что Восточная линия представляла для строителей наибольшие трудности в техническом отношении.

После ее первых сорока верст сравнительно равнинной местности по долине р. Ашихэ начинались горы, и нужно было преодолеть два горных перевала — Дафансинлин и Сяофансинлин. А со станции Эрценцзяньцзы рельеф принял "суровый горный характер". Как сообщается в "Историческом обзоре КВЖД", местность восточнее Маоэршаня (в то время — 10-й участок с центром в Имяньпо, начальник инженер Цивинский) представляла собой глухую тайгу, без дорог и намеков на мосты через многочисленные овраги. Имелись лишь едва заметные горные тропы, проложенные таежными звероловами; продвижение здесь было возможно только верхом, с вьюками или — с большими трудностями и постоянными остановками — на китайских арбах.

Далее, надо напомнить, что вся местность от Сунгари до Уссури и границ Кореи была покрыта не только непроходимой тайгой, но и пересекалась тремя могучими горными хребтами — Лаоэлин, Кентей-Алинь и Тайпинлин — шириной каждый от 100 до 250 км (!), располагавшимися здесь с севера на юг, так сказать, перпендикулярно траектории строившейся дороги, и носила китайское название Шухай, что значит — Лесное море. Хребты эти приходилось преодолевать с большими трудностями. Достаточно сказать, что на трассе дороги пришлось построить восемь туннелей, но все равно на ряде участков дорога проходила с предельными уклонами. Н. А. Байков пишет: от станции Эхо поезд "набирал ход, поднимаясь к станции Модаоши, откуда начинался крутой подъем к туннелям у Даймагоу… Пройдя туннели и станцию Даймагоу, поезд пошел под уклон с перевала и на тормозах спускался к станции Мулин. От нее поезд втянулся в плодородный район р. Муданьцзян. Влево от полотна — тучные поля кукурузы, пшеницы, бобов и гаоляна…" ("Черный капитан").

Но местность была исключительно живописной. Н. А. Байков приводит много прекрасных описаний природы. Вот одно, относящееся к станции Эхо, и, думаю, его будет приятно прочитать бывшим жителям этого курортного местечка: "Обширная веранда Офицерского собрания, находящегося в парке, недалеко от моста, на высоком обрывистом берегу реки. Чудный вид на реку Муданьцзян и всю ее широкую долину, покрытую пашнями и лугами, редкими хуторами поселян и священными рощами вязов на могилах предков. На западе, в туманной мгле горизонта, синели, словно грозовые тучи, отроги лесистого хребта Чжан-Гуан-цайлин, а с востока, круто обрываясь в Муданьцзян, постепенно повышаясь, надвинулись безлесные, с мягкими пологими склонами, покрытые кустарником и травой западные отроги горного массива Кентей-Алин".

Как начиналась, руками русских строителей, закладка и постройка главных станций Восточной линии?

Крупными станциями с оборотными депо здесь закладывались две: Имяньпо и Ханьдаохэцзы. По воспоминаниям начальника дистанции И. И. Обломиевского, первым прибывшего в район будущей станции Имяньпо, местность эта к моменту появления на ней строителей дороги представляла собой сплошную горную и заболоченную тайгу.

Жилья не было, если не считать 2–3 убогих фанз маньчжуров-рыболовов. Тем не менее и в этом глухом месте вскоре закипела напряженная работа.

"Прежде всего пришлось озаботиться жилищами и питанием. Личного хозяйства, конечно, никто не вел, жили и питались коммуной: все до рядовых десятников включительно патриархально садились за общий стол; большое участие в хозяйстве принимала жена начальника участка г-жа Цивинская, не побоявшаяся разделить с мужем походное существование в глухой тайге.

Из построек, первым делом, кроме обычных циновочных бараков, — вспоминал И. И. Обломиевский, — приходилось возводить русские хлебопекарные печи, из которых одна сохранилась до 1923 г. в станционном поселке Имяньпо.

Ближе к осени пришлось строить всякого рода временные, примитивных типов дома: из самана, из хвороста, обмазанного глиною или из двойного ряда досок с засыпкой промежутков землей" (Исторический обзор Китайской Восточной железной дороги. Харбин, 1923, с. 96–97).

В последующий период эта станция, тяготевшая к земледельческому району Харбин-Имяньпо, быстро развивалась. Здесь возникли два поселка — русский и китайский, и население ее уже в 1923 г. составило 3981 чел.

Бывшие имяньповцы — Леонид Кожевников, И. П. Иванова (Захарова), Александр Григорьевич Кожевников (Алматы), Ирина Иванова (Филадельфия, США), С. И. Меределина и ее брат Иван Иванович (Вихоревка Иркутской обл.), Валентин Антонович Вацура (Челябинск) и другие — стали позже активными мемуаристами, опубликовав в газете "На сопках Маньчжурии" и других изданиях большое число воспоминаний о прекрасной станции-курорте.

Прибывшие в Маньчжурию войска интервентов уходили дальше — в Сибирь и на Дальний Восток, а в Харбине оставались их командные пункты, тыловые службы, отдельные части. Город был наводнен иностранными солдатами, на его улицах мелькали — в широчайшем разнообразии — военные формы, погоны, головные уборы, всякого рода оружие разных армий мира.

Вслед за войсками в Маньчжурию потянулись всевозможные иностранные предприниматели, коммерсанты, банкиры, дельцы всех мастей. Доминировали японцы, проникшие в этот период во все поры экономики Харбина. В 1919 г. был колоссальный наплыв новых людей, и Харбин стал приобретать вид разноязыкого разноплеменного города — что-то вроде международного сеттльмента Шанхая. Смешение народностей и рас, вывески на иностранных языках, иноземные банки, офисы зарубежных фирм и компаний, иностранная речь на улицах, пестрые флаги, среди которых уже терялся потускневший, утративший у иностранцев былое уважение трехцветный русский… Да и многие соотечественники наши с б)ольшим почтением взирали на иностранные штандарты, чем на свой родной флаг. Не случайно тот же С. Маманди в это время написал в стихотворении "Флаги":

В городе были открыты новые иностранные консульства, их стало 16: Британское (консул Г. Филлипс), Французское (консул Рено Луи), Соединенных Штатов Америки (консул Г. К. Хэнсон; играл большую роль в общественной жизни русского Харбина), Японское Императорское Генеральное консульство (генеральный консул С. Яманоучи, старшина Консульского Корпуса), Итальянское Королевское консульство (консул Р. Феррайоло), Германское (консул А. Тиггес), Датское Королевское консульство (консул В. А. Якобсен), Нидерландское консульство, Польское Генеральное консульство (Польский Делегат К. Пиндор), Бельгийское Вице-консульство (вице-консул В. Гай), Шведское Вице-консульство (вице-консул Жак Клемантаски), Представительство Чехословацкой республики (представитель С. И. Мошинда), Португальское консульство (консул С. Л. Скидельский), Латвийское Вице-консульство (вице-консул П. Г. Межак), Представительство Литовской республики; с 1924 г. — Генеральное консульство СССР (генеральный консул Д. Д. Киселев).

Китайскими Морскими таможнями Харбинского округа, как и таможнями по всему Китаю, управляли англичане. В таможнях работали и русские служащие — например, Е. В. Цыдзик (на станции Маньчжурия), Н. А. Гальфтер (на ст. Пограничная), в Харбинском отделении работал англичанин С. Гиббс — личность исключительно интересная: последний наставник Цесаревича Алексея, ставший православным священником.

Открылись отделения крупных иностранных банков и Сберегательных обществ — Международная Банковская Корпорация (США), Китайско-Американский Коммерческий банк, Гонконг-Шанхайский Соединенный банк, Французско-Китайское Сберегательное общество, Международное Сберегательное общество (главное отделение в Шанхае), "Азия Инвестмент компани Лтд.". Среди харбинских отделений крупнейших страховых компаний мира можно назвать "Английский Ллойд", Американское Общество страхования жизни "Вест Кост", Явское Морское от огня Страховое общество (Голландия), "Россия" (датское страховое общество), с 1924 г. — Госстрах (Государственное страхование СССР, Пекарная ул., 4) и многие другие.

Все экспортно-импортные конторы (более 50, в том числе хлебных грузов) трудно и перечислить.

Особо хочется сказать о представительствах автомобильных фирм, автозапчастей и нефтепродуктов — это были "Додж" (легковые и грузовые автомашины), "Интернациональ", "Протос", "Фиат", "Пирелли", конечно — "Форд"; присутствовали Британская автомобильная компания и АО "Донлоп", Бельгийско-Сибирская Ко, Стандарт Ойл, Тексас Компани.

Автомобильный транспорт в Харбине получил широкое распространение и в начале 20-х уже составил сильную конкуренцию автобусам, что вызывало даже серьезные конфликты, о которых я еще расскажу. Появилось много гаражей и авторемонтных мастерских — особенно в районе Коммерческой ул., — первые из которых, равно как и курсы шоферов — открыли в Харбине чехи. Для полноты истории Харбина — их тоже надо назвать: "Славия" (автокурсы при мастерской), "Ф. Фукса и K°", "Прага" — при мастерской "Авто-Верк", Ф. Л. Крупичка (постройка и ремонт кузовов), А. В. Копецкий и K° (Механическая мастерская, автогенная сварка).

Очень часты были объявления, предлагавшие населению прокат автомобилей различных систем.

В экономике города и полосы отчуждения заметно ощущалось проникновение прежде всего японского капитала. Открылся Японский Торговый музей, банки: Иокогама Спеши Банк, Лункау Банк, Чосен Банк, То Таку (Ипотечный) и другие; крупные магазины — Восходящее Солнце (Китайская, 33), Умехара (Китайская, 27), Мацуура и K° (Китайская, 45).

Появилось множество японских гостиниц — в районе Мостовой и Участковой улиц, семь заводов. Работали крупные экспортно-импортные компании (всего до 47). Особую область японского бизнеса составляли ломбарды. Было большое число японских парикмахерских, портных и прачечных, многие из которых, как и аналогичные предприятия во Владивостоке перед Русско-японской войной, служили прикрытием для агентурной работы.

Вообще, в деятельности торговых представителей разных иностранных государств делался основной упор на какую-то одну область бизнеса (конечно, при этом не исключались и другие). Так, американцы занимались в Маньчжурии покупкой земельных участков, проектами железных дорог, строительством радио- и телефонных станций, разработкой горных и лесных ресурсов. Они широко продавали автомобили, запасные части кним, бензин, сельскохозяйственную технику (Международная компания жатвенных машин), электрооборудование (Интернэйшнл Дженерал Электрик Ко, Чайна Электрик Ко), фармацевтику (Американский Аптечный склад, Американская Фармацевтическая компания и др.), табак (Американская Табачная компания, Британско-Американская Табачная компания, другие). Англичане специализировались на машиностроении и продуктах питания (Британское инженерное общество "Россия и Сибирь", объединявшее более ста английских фирм, АО "Бекос", Английская продуктно-экспортная компания, Англо-Китайская Восточная торговая компания).

Немцы сумели чрезвычайно быстро восстановить свои экономические позиции в Харбине, очень прочные до Первой мировой войны, открыв торговлю продукцией машиностроения, металлом, инструментом, медикаментами и пр. Германо-Азиатская компания (представительство заводов Круппа), Симменс-Шуккерт (главное производство для Маньчжурии Общества электрических заводов), Киссинг и Мельманн (германский ремесленный инструмент), Германский Аптечный склад, Германское импортное общество "Типограф" — единственное на Дальнем Востоке представительство германских типографских фирм, предлагавшее абсолютно все необходимое для данной отрасли производства, — вот далеко не полный список германских предприятий в Харбине к 1925 г.

В городе были также хорошо представлены французские фирмы (парфюмерия, вина, шампанское Луи Редерер и др.), от которых не отставали, впрочем, и наши отечественные харбинские производители — Кавказский погреб "Алазан", "Грот" Г. М. Пицхелаури, "Татос" Татоса Григорьевича Тер-Акопова.

Швейцарию представляли ряд часовых фирм, "Бюллер Братья" (машиностроительные и литейные заводы); Италию — Итало-Маньчжурский синдикат (представитель всей итальянской промышленности); Бельгию — бельгийский Стекольный синдикат (главный поставщик стекла и зеркал).

Боясь утомить читателя, я не назвал и десятой доли иностранных фирм, которые вели свои дела в Харбине в 1918–1925 гг. Но что бы я хотел особо подчеркнуть — правильность крылатой в 20-х годах фразы: "Харбин жил импортом". Действительно, в эти годы он имел все заграничные промышленные новинки.

В этих иностранных фирмах работало очень много русских людей; можно сказать, что они составляли основной контингент служащих в большинстве из них.

Так, в известной на Дальнем Востоке датской фирме — Восточно-Азиатской компании "Вассард" — многие годы работал Сергей Варфоломеевич Кожевников. Он происходил из старинного рода зажиточных крестьян деревни Пиля Уржумского уезда Вятской губернии. У него было три брата и две сестры. Отец его — Варфоломей Яковлевич — воспитывал семью в строгости и суровом порядке. Все дружно трудились. Стремление к образованности и самосовершенствованию было неотъемлемой чертой этой большой семьи; черта эта передалась и потомкам семьи Кожевниковых, из числа которых Россия получила многих высокоинтеллигентных людей.

"Варфоломей Яковлевич, — пишет в своих воспоминаниях о деде его внук, — был человеком отменного здоровья, высок ростом, строен, трудолюбив. Он был крепким хозяином, любил работать и любил отдыхать. Хозяйство в деревне Пиля было большим. Хороший из добротных бревен пятистенный дом, огромный сарай, скотные дворы, двухэтажный амбар. На огороде, его верхней части, был построен овин для хранения и обмолота привезенных снопов овса и других культур. Здесь же был небольшой яблоневый сад. Нижняя часть усадьбы примыкала к речке Пилинке. Здесь выращивался картофель, капуста и другие овощи. На берегу речки стоял баня. Там находился небольшой овражек, в котором росли ивы, березы и другие деревья. Это было место гнездовья соловья, трели которого часто были слышны летом в вечернее время. Семья трудилась вся самостоятельно. Наемных работников не было по старинной традиции. Это утверждал еще прадед Яков. Он говорил, что почти вся деревня Пиля состояла из Кожевниковых. Род Кожевниковых очень старинный" (рукопись находится у автора).

В Китай, на станцию Маньчжурия, Сергей Варфоломеевич приехал в 1903 г.; в Харбине — с 1913 г.

Окончив шесть классов Уржумского училища, он был развитым и культурным человеком, много читал, имел дома библиотеку с полным собранием русских классиков, прекрасно знал математику, обладал красивым почерком. На работе его высоко ценили за аккуратность, честность, знания и умение вести дела, ежегодно отмечали премиями.

В 1913 году он женился на Анне Даниловне Осинцевой из города Благовещенска на Амуре, и в 1915 г. у них родилась дочь Нина, а в 1920 — сын Георгий. Родители создали в семье атмосферу творческого труда, обучали детей музыке в специальных учебных заведениях, стремились дать им высшее образование. Оба окончили Колледж Христианского союза молодых людей, получили прекрасное знание английского языка.

Георгий Сергеевич — Жорж — Кожевников стал известным харбинским музыкантом, одним из создателей и руководителем студенческого джаза "Колледжиана" ХСМЛ. Живет в настоящее время в Казани, автор прекрасных воспоминаний о музыкальной жизни Харбина.

Перейду к духовной сфере, в которой тоже проявило себя иностранное влияние.

Англичане открыли в 1919 г. Английский Харбинский клуб, английскую Спортивную площадку.

Вслед за английским открылся Итальянский клуб, быстро получивший у харбинцев (из-за развернувшейся в Италии деятельности Бенито Муссолини) емкое название "фашисты", Немецкий клуб и другие. Они были предназначены для иностранцев, но их свободно и охотно посещали и эмигранты, знакомясь здесь с политической и общественной жизнью каждой из этих стран.

В Харбине начали действовать сектантские церковные организации: баптисты, адвентисты, методисты и прочие, прибывшие в основном вместе с армией США и сразу же развернувшие широкую миссионерскую деятельность среди китайского и русского населения.

Молитвенный дом баптистов находился вначале на Большом пр., 22, угол Таможенной; позднее — на Короткой ул. Пристани: темный дом с черным четырехконечным крестом наверху; собрания же их были разбросаны по всему городу (Новый Город, Старый Харбин, Модягоу, Корпусной городок, Нахаловка).

Молитвенный дом адвентистов Седьмого дня, с известным в Харбине проповедником Т. Т. Бабиенко (его публичные диспуты с протоиереем Василием Демидовым часто привлекали внимание харбинцев), находился на углу Садовой и Цицикарской ул. Миссия адвентистов организовала Субботнюю общеобразовательную школу, Библейскую школу и издание журнала "Альфа и Омега".

Появилась в Харбине и Сибирско-Маньчжурская Миссия Методистской Епископальной церкви (Телинская, 128) с пастором Д. Ф. Эрвиным. Она сыграла положительную роль в жизни русской эмиграции в Харбине и Маньчжурии, и на ее деятельности стоит остановиться подробнее. Работа миссии велась по двум направлениям: воспитательно-образовательном и религиозном.

В сентябре 1923 г. в харбинской "Заре" появилось объявление:

"Методистская гимназия

Американский Методистский институт предполагает открыть 12-го сентября в Харбине смешанное среднеучебное заведение (для мальчиков и девочек) по типу русских гимназий. Программа этого училища будет также приспособлена к требованиям американских студентов, которые имеют право поступления в американские высшие учебные заведения без экзаменов.

В текущем году намечены к открытию 1-й, 2-й, 3-й и 4-й классы училища, при условии если найдется достаточное число учеников.

Плата за обучение назначена по пяти рублей в месяц в каждом классе. Особое внимание будет обращено на практическое преподавание английского языка, каковое будет производиться по новейшим методам, с применением графофона [граммофона?] и т. д., для того чтобы дать возможность учащимся поступать без всяких затруднений в высшие учебные заведения Америки, Англии, Австралии, а также в американские и английские высшие учебные заведения в Китае. Оканчивающим успешно училище будут выдаваться особые рекомендации, на предмет поступления во все высшие учебные заведения Америки.

Имеются свободные вакансии преподавателей для лиц с соответствующим образовательным цензом и стажем".

Такая гимназия с программой High Schools и двумя отделениями — в Новом Городе на Новоторговой ул. и на Пристани — Диагональная, угол Пекарной, была открыта и стала одной из лучших в городе. Директором ее стал суперинтендант Сибирской Методистской миссии Х. В. Дженкинс.

В 1926 г. Гимназия методистов была передана миссией коллективу ее русских преподавателей. При этом гимназия на Пристани была переименована в Пушкинскую гимназию, став отделением Пушкинской гимназии в Модягоу (с 1924 г.), а гимназия в Новом Городе получила название Гимназия им. Ф. М. Достоевского.

Кроме того, Миссией был открыт упомянутый Методистский институт (специальные классы) с преподаванием английского языка, бухгалтерии, стенографии, русской и английской машинописи, коммерческой корреспонденции.

Методистская гимназия дала в Харбине всего один выпуск — первый и последний, в 1927 г., которым ее окончили, в частности, А. Н. Князев и Слава Лавров.

В "Выдержках из дневника политехника" Алексей Николаевич Князев пишет о том, что директор и администрация гимназии помогали получать стипендии в американских колледжах и университетах, и В. Лавров уехал в США, учился в Джорджия Тэк, закончил его, был оставлен при университете и в последующем стал его вице-президентом.

18 октября 1932 г. у политехников Северо-Маньчжурского политехнического института по случаю начала занятий был банкет в "Стрельне", после чего, в десятом часу вечера, студенты, в числе более 60, два раза прошли строем мимо Чурина в Новом Городе, а затем в колонне по четыре с пением промаршировали дважды по главной улице — Китайской. "Пение наше было таким громогласным, — пишет автор, — что совершенно заглушило мощный громкоговоритель". Публика встречала студентов тепло, хлопала в ладоши, кричала "Ура!" и, по-видимому, была довольна увидеть студентов в таком количестве, и к тому же в полной форме, с начищенными наплечниками, "так что блеску было много".

Про этот марш или другой такой же в 30-х годах пишет и инженер В. Ерофеев. Он сообщает, что в то время около новогороднего магазина Чурина на углу Гоголевской и Новоторговой ул. стояли русские регулировщики движения. Они с почтением давали дорогу студентам и даже козыряли маршировавшим. Этот студенческий марш произвел большое впечатление на окружающих, которые толпились вдоль тротуаров, и из толпы слышались возгласы старушек: "Смотрите, генералы идут… Русская армия пришла" (Политехник. 1979. № 10. С. 50; № 3. С. 19).

Отец Алексея Николаевича — Николай Иванович Князев — родился в Москве 10 октября 1881 г. С 1906 г. служил в 4-м Заамурском железнодорожном батальоне, квартировавшем в Харбине. С 1918 г. работал на КВЖД. Начиная с 1925 в течение 15 лет был руководителем Испытательной лаборатории ХПИ, готовя и проводя со студентами различные опыты по "Сопротивлению материалов". Оставил у своих подопечных самые хорошие и теплые воспоминания. Скончался в Сан-Франциско 10 сентября 1959 г.

С первых же лет революции и массовой эмиграции из России широкое распространение получили отъезды русских людей, оказавшихся в Маньчжурии и Китае, еще далее — в Европу, в Австралию, Канаду и, главным образом, в Соединенные Штаты Америки.

В Харбине еще не имелось высших учебных заведений — это было проблемой для большой армии харбинских абитуриентов, и молодежь стремилась уехать для получения высшего образования — в Россию (Томский, Иркутский университеты и другие, находившиеся на территории, контролируемой белыми правительствами), в США, другие страны. Они и студенты, желавшие завершить свое образование, составляли весьма значительную часть уезжавших в то время из Харбина. Одна за другой на учебу в Россию и за границу уезжали большие группы молодежи, материальную помощь которым оказывали Русское студенческое общество, Американский Красный Крест, Христианский союз молодых людей в Харбине и другие организации, сотрудничавшие с российскими и американскими университетами.

В харбинских газетах того времени часто появлялись сообщения о формировании и отъезде за границу таких студенческих групп. Харбинская молодежь уезжала учиться и в Европу — в Германию, Бельгию, Италию, Францию — главным образом для поступления в технические вузы. И особенный успех сопутствовал в этом деле выпускникам Первого Харбинского реального училища, дававшего своим учащимся солидную подготовку.

— Учитесь! Для будущей России! — напутствовали их в Харбине…

Но для России ли? — спрошу вас я.

Харбинцы пристально следили за успехами своей молодежи в разных странах. С юмором было встречено в Харбине сообщение о том, что в Льеже (Бельгия) молодые выходцы из Харбина организовали свой "Самовар-клуб". Прошло всего несколько лет, и харбинская пресса, не пропускавшая ни одного крупного успеха соотечественников за рубежом, стала помещать статьи вроде "Харбинская молодежь завоевывает Америку", упоминая в ней немало фамилий, в частности: И. И. Сокольникова, получившего профессорскую кафедру в Висконсине, Терсцинского — оба — математики; сына Н. В. Борзова, ставшего заведующим Химическим отделением "Ойл-Стар-Компани"; Ковалева — председателя Общества русских инженеров и техников (в Сан-Франциско)… И многих-многих других.

Уже много лет назад, через моего старого друга, интереснейшего человека, воевавшего в свое время в партизанской армии Мао Цзэдуна и Чжу Дэ, крупнейшего знатока китайского языка и китайских национальных обычаев, ныне парижанина, Константина Мильского, у меня завязалась переписка с француженкой Элэйн Фушар (Eliane Fouchar). Постепенно выяснилась следующая история.

Работал в Иркутске профессиональный железнодорожник Михаил Михайлович Попов, родившийся в 1865 году в Пензе. Здесь у них с женой — Марией Павловной (в девичестве Рубцовой, 1870, г. Уфа) родились дочь Юлия (1900) и сын Анатолий (1904).

В 1919 г. Попов получил назначение управляющим Контроля по временной эксплуатации Амурской железной дороги. И начавшаяся гражданская война на два года разлучает семью.

Встречаются они в 1922 г. в Харбине. Юлия вышла замуж и осталась жить в Иркутске. А Анатолий Михайлович уезжает в 1925 г. из Харбина во Францию для продолжения образования. Вполне преуспевает в этом деле и становится инженером-металлургом. В 1930 г. вызвал в Париж родителей. Женился на француженке Элине Радикс, у них пятеро детей. И одна из них — именно эта Элэйн Фушар — и стала моей парижской корреспонденткой…

Преподаватель колледжа. В 1998 г. приезжала в Москву для участия в международной научной конференции "Годы. Люди. Судьбы: История российской эмиграции в Китае", посвященной 100-летию г. Харбина и КВЖД.

Написала про своего отца: "Он передал нам свою глубокую любовь к родине"…

Молодые люди из Харбина ярко проявляли себя в местах своего нового жительства. Российская эмигрантская молодежь вообще стремилась к знаниям: в 1928 г. в Зарубежной России высшее образование получили 15 тысяч молодых людей. Да и молодежь, оставшаяся в Харбине, где в 1920 г. было открыто уже пять вузов, тоже не отставала. Благодаря своему труду, настойчивости, целеустремленности она тоже добилась признания и высоких постов. Биографии инженеров различных специальностей — выпускников прославленного Харбинского политехнического института, которые печатает на своих страницах издающийся в Сиднее журнал "Политехник", лучшее тому подтверждение. И я, как и всякий харбинец, горжусь питомцами ХПИ, прославившими этот харбинский вуз в разных странах.

А теперь о том, что определенно навевает грустные мысли. Крупный русский поэт Арсений Несмелов в стихотворении "Пять рукопожатий" очень точно написал:

Лишь в одном ошибся поэт. Только одно вселяло какой-то оптимизм, который он, видимо, не разделял: уезжали молодые харбинцы и в Россию в 20-е годы. Часто устраивались в городе вечера в пользу уезжавших в Россию учиться.

"На Родину. — Харбинцы и харбинянки! [это последнее обращение мне особенно понравилось. — Г. М.], — призывал тогда жителей города Сергей Алымов. — Поможем. Их призывает родина, тоска по ней…"

Но, повторяю, уезжали и старшие — главным образом люди состоятельные. Основной проблемой для них были квоты на въезд русских в Америку. "Заря" писала, что в декабре 1922 г. Америка могла еще принять 14 тыс. русских, но в январе следующего года оставалось только 8 тыс. вакансий. За месяц в Соединенные Штаты эмигрировали 9 тыс. русских… А квоты все сокращались…

Была открыта официально организованная эмиграция в Канаду.

"Пустеющий Харбин" — писали о городе газеты в 1923 году.

Что же тогда остается сказать о Харбине конца 40-х — начале 50-х годов?..

Мы видим, что даже в годы наивысшего расцвета деловой и общественной жизни Харбина много бывших российских подданных разъезжалось отсюда по всем частям света. Особенно большой "исход" имел место после 1945 г.

Но сегодня (спустя десятки лет) в разных странах — прежде всего в России, Австралии, Израиле, США, Польше, других — существуют и действуют крупные союзы и ассоциации людей, тесно связанных своим рождением, учебой, проживанием и общими воспоминаниями с богоспасаемым Харбином, которого не затронула ни одна война, который остается в памяти его бывших жителей — харбинцев и их потомков — городом их молодости, юности их отцов и дедов, как чудесный "град Китеж", исчезнувшим навсегда, история которого никогда более не повторится, — но и остающимся живым и сегодня…

Поэтому и в наши дни слово "Харбин" остается тем паролем, который при встрече раскрывает сердца самых разных, ранее незнакомых друг другу людей, и сразу способствует возникновению между ними симпатии и взаимопонимания.

Что еще нужно было бы сказать об этом явлении — рассеивании русских, в данном случае — русских харбинцев по всем частям белого света? Отъезд из Харбина дееспособного населения и талантливой молодежи в 20-х годах вел к значительному вымыванию части культурного слоя города, ослаблял его культурный потенциал, его возможности эффективно действовать в разных областях. Разъезд же русских жителей из Харбина за границу в 50-е годы вел к потере их для Родины — России — и тогдашней, и будущей, то есть России сегодняшней, демократической России. Процесс — ущербный, по-моему, для каждой из участвовавших в нем сторон…

А как заключить?

По-моему, следует еще сказать, что история Харбина, которая описывается в моих книгах, Харбина, давшего основную массу русского населения таких городов Китая, как Пекин, Тяньцзинь, Циндао, Шанхай, история русских и представителей других национальностей из Маньчжурии и Китая сегодня в Австралии, США, Израиле и других странах — является важной частью всей истории российской эмиграции в Китае, а следовательно, составной частью истории нашей великой Родины — России. И ее нужно изучать!

После крушения Российской империи Китайская Восточная железная дорога стала представлять собой лакомый кусок, на который со всех сторон обратились взоры желающих им завладеть. Более всего в КВЖД был заинтересован Китай, вообще-то уже считавший дорогу "своей".

В рассматриваемый период Китай был политически разделен на Север (правительство в Пекине) и Юг страны (где существовало правительство, возглавлявшееся Сунь Ят-сеном, со столицей в Гуанчжоу (Кантоне)). К тому же он раздирался на части междоусобными войнами многочисленных милитаристских клик как на Севере, так и на Юге, полностью господствовавших в отдельных провинциях страны и, как правило, являвшихся проводниками политики того или иного иностранного государства, — Бэйянской, Аньхойской, Фэнтяньской, Чжилийской и других.

Между ними шла борьба за господство над страной, за обладание ее официальной столицей — Пекином, не раз переходившим тогда из одних рук в другие.

В 1917 г. крупный китайский милитарист, глава Фэнтяньской (Мукденской) клики маршал Чжан Цзолинь (1876 — 21 июня 1928) при содействии ген. У Пэйфу (Чжилийская клика) подчинил пекинское правительство контролю Мукдена. Однако вскоре, после поражения, нанесенного ему этим же его недавним союзником, отступил в СевероВосточный Китай (Три Восточные провинции, Маньчжурию), официально объявив ее своей декларацией от 17 мая, вместе с Внутренней и Внешней Монголией, независимой территорией, не подчинявшейся китайскому правительству.

В 1919–1920 гг. Пекин находился под контролем Аньхойской клики во главе с Дуань Цижуем. В июле 1920 г. против этого японского ставленника выступила Чжилийская клика У Пэйфу, снова в союзе с Чжан Цзолинем. Как результат этой войны, в северной столице было создано коалиционное правительство, в свою очередь павшее под ударами фэн-тяньских милитаристов, порвавших с союзниками. С мая 1922 г. в Пекине вновь утвердилось правительство Чжилийской клики, ориентировавшейся на США и Англию. Это правительство долгое время, вплоть до мая 1924 г., препятствовало нормализации отношений между Китайской Республикой и СССР.

В течение первой половины 20-х годов Три Восточные провинции, в которых продолжал безраздельно господствовать клан Чжанов — Чжан Цзолинь, его сын Чжан Сюелян и брат Чжан Цзосян, влиятельный губернатор Гиринской провинции, — оставались в этом кипящем китайском море сравнительно спокойным и экономически устойчивым островком, со столицей в Фэнтяне (Шэньяне, Мукдене). "Независимый" Чжан Цзолинь, вынужденный весьма и весьма считаться с господствовавшей на Южно-Маньчжурской железной дороге и в Южной Маньчжурии Японией, окружил себя иностранными советниками и военными специалистами, в числе которых видное место занимали русские эмигранты, к которым "старый маршал" хорошо относился и даже ратовал за их объединение. Вплоть до своей насильственной смерти в июне 1928 г. (в результате организованного японцами покушения) он продолжал играть важную роль во всех интригах политической жизни Китая и во всех военных действиях, ведущихся в стране.

Его политическим наследником и властелином Маньчжурии стал "молодой маршал" Чжан Сюелян.

Советский востоковед профессор Д. М. Позднеев, работавший в Китае в 1926 г., писал о том, что Чжан Цзолинь не поддавался западному влиянию, придерживался традиционных китайских развлечений, увлекался игрой в маджан (мацзян) и мог проводить за ней дни и ночи.

Другое дело Чжан Сюелян, этот 25-летний "крон-принц Маньчжурии", как его назвал Позднеев. "Молодой маршал" умел танцевать западные танцы (на одном из конкурсов в Тяньцзине получил первый приз), увлекался скачками, лаун-теннисом, любил играть в бридж, в покер и являлся постоянным посетителем иностранного Мукденского клуба. Кроме того, в это время он был начальником всех авиационных сил своего отца и часто принимал участие в авиаполетах.

Примерно то же самое Д. М. Позднеев сообщает и о прежнем императоре Китая — молодом Генри Пу И. Тот постоянно проживал в Тяньцзине, был ярым велосипедистом, много времени проводил в кинематографах, — вместе с женою и наложницей (совершенно счастливое трио!) принимал участие в танцевальных вечерах на иностранной концессии города…

Наблюдения, по-моему, любопытные.

Но Пекин продолжал признавать полномочия царского посланника Кудашева, и до отказа, наконец, в этом признании (сентябрь 1920 г.) открыто предпринять что-нибудь для того, чтобы прибрать дорогу к своим рукам, ему было нельзя. Но подготовка к этому уже была начата.

Назначение в 1919 г. на пост Председателя (дубаня) КВЖД ген. Бао Гуйцина, его действия — являлись первыми шагами в этом направлении.

До него пост Председателя после смерти Сюй Цзинчэна долгое время оставался вакантным, и высшим органом дороги было Правление Общества КВЖД в Петербурге при Управляющем на месте, в Маньчжурии, ген. — лейтенанте Д. Л. Хорвате. После революции остававшиеся в Петрограде члены правления были арестованы; но дорога оставалась в руках "белых", и ее правление было перенесено в Харбин. И вот назначение Бао Гуйцина… Ближайший сотрудник Чжан Цзолиня, генерал Бао занимал сначала должность Цицикарского, затем Гиринского генерал-губернатора, а по совместительству и должности Главноначальству-ющего полосы отчуждения и дубаня КВЖД. На официальных портретах он изображался непременно в парадной генеральской форме с узкими китайскими погончиками и множеством орденов и медалей, неизвестно как и где им заслуженных.

Однако в том 19-м году Бао Гуйцину удалось только ослабить русскую Охранную Стражу дороги, ограничив ее численность 2000 чел. В следующем — 1920 г. в деле ограничения русского влияния в полосе отчуждения он преуспел значительно больше, но об этом ниже. Что же касается статуса самой КВЖД, то в последующем к управлению ею пришел Русско-Азиатский банк и управляющий Б. В. Остроумов, политика которого на несколько лет поставила прочный заслон каким-либо притязаниям Китая на присвоение дороги.

Серия любопытных статей журналиста Евгения Турова под общим заголовком "По Портретному залу Правления КВЖД" (это уже 1935 год, после "продажи" дороги) сообщает много интересных историй, в том числе две, связанные непосредственно с Бао Гуйцином. Они любопытны с точки зрения нравов той эпохи, и я приведу их. Но сначала — почему же "Портретный зал" и что он представлял собой.

Это был величественный по размерам и отделке зал в здании Правления КВЖД на Хорватовском (Вокзальном) проспекте, зал, где происходили все важнейшие заседания правления и торжественные церемонии, в том числе Акт 23 марта 1935 г., по которому СССР уступил свои права на КВЖД правительству марионеточного Маньчжоу-диго (что на бытовом уровне и было названо "продажей КВЖД"). "Посередине его, — пишет журналист, — по-прежнему тянется длинный стол, покрытый тем же зеленым сукном, кругом те же поместительные диваны и уютные глубокие кресла, в которых положительно утопаешь. А в большом кафельном камине горкой сложен уголь, словно ожидающий, что его вот-вот зажгут, чтобы в этом официального типа зале стало потеплее".

А Портретным он назван потому, что на стенах зала висели портреты русских и китайских руководителей дороги, начиная с первого Председателя правления Сюй Цзинчэна, перепиленного надвое деревянной пилой повстанцами-ихэтуанями в 1900 г., и внушительного по внешнему облику Кербедзя, и кончая предпоследним дубанем КВЖД Мо Дэгуем и предпоследним советским Товарищем Председателя "любителем пожить и покутить" А. И. Емшановым. Справа от камина, обращенными лицами на Вокзальный проспект, были размещены портреты русских Товарищей Председателя Правления С. И. Кербедзя и А. Н. Венцеля, одетых в парадные мундиры инженеров путей сообщения императорской России, с орденами и медалями. "Раньше на дороге служили подолгу, — замечает Е. Туров, — имея все возможности ознакомиться с делом. Блестящий пример тому — Венцель, фактический глава дороги с 1903 г. по 1918 г., т. е. в течение 15 лет, — в отличие от советских товпредов, которые сменялись на дороге с калейдоскопической быстротой, недаром за 10 лет их успело перебывать, начиная с Серебрякова и до Кузнецова, целых 10 человек".

Портрет Д. Л. Хорвата, который из Управляющего в 1918 г. превратился в директора-распорядителя КВЖД, — в полной парадной генеральской форме с эполетами, многочисленными орденами и медалями, висит рядом с Венцелем, но по другую сторону разделяющего их камина. "По случайному совпадению, — пишет журналист, — с него не сводят глаз семь советских Товарищей Председателя, портреты которых развешаны по узкой боковой стене правленского зала. Семь пар враждебных глаз. Но Хорват спокойно взирает через Вокзальный проспект на расстилающийся перед ним Харбин, его детище…" Рядом с Хорватом — портрет сменившего его в 1920 г. В. Д. Лачинова. Смена, по мнению Турова, была вызвана тем, что китайские верхи не хотели больше того, чтобы дорога возглавлялась крупной политической фигурой, а тем паче деятелем такого государственного масштаба, как генерал Хорват, который долгое время был символом центральной всероссийской власти…

Портреты китайских сановников размещаются на двух противоположных стенах Портретного зала. "Все чопорные, облаченные или в безупречные фраки с гортензиями в петлицах, или в драгоценные шелковые национальные халаты, вызывают большой интерес. Только один — вместо обыкновенной черной — в широкой рамке коричневого цвета и занимает при этом центральное место — портрет Сюй Цзинчэна"… Далее, как я уже говорил, пост Председателя (которым по договору обязательно должен быть китаец) долгое время оставался вакантным. Только в 1917 г. его занял, причем только номинально, видный китайский сановник Го Цзунси. "В то время, — пишет Е. Туров, — русские были еще в силе и назначение это носило чисто декларативный характер, а реального значения на дороге не имело, хотя все русские относились к нему с уважением и почетом".

С ослаблением России усиливалось китайское влияние на дороге, признаком чего стало назначение в 1919 г. Председателем правления генерала Бао Гуйцина, ближайшего соратника Чжан Цзолиня… Здесь же портреты маститого Сун Сяоляня, англизированного Ван Цзиньчуна, популярного в русской колонии Юй Чунханя, Люй Жунхуана и совсем не популярного у русских Мо Дэгуя.

"В этой портретной галерее, — заключает Е. Туров, — как в капле воды отразилась вся многогранная и бурная история КВЖД, пережившая смену десятков режимов и навидавшейся на своем веку всяких видов…"

Но вернусь к Бао Гуйцину. С ним произошли такие истории, описанные Е. Туровым:

"Скупой по природе, Бао при переводе его из Цицикара решил сэкономить на переотправке своих золотых запасов в Гирин и отправил свое кровное золото "малой скоростью" багажным порядком по КВЖД. Ему пришлось прибегнуть к этому трюку, так как в то время администрация дороги никаких поблажек даже высоким сановникам не делала, и им приходилось еще платить наряду с частными грузоотправителями.

Но за эту попытку обмануть ту дорогу, которой ему пришлось в скором времени самому руководить, он был жестоко наказан. Ради удешевления отправки он обозначил в провозных документах свое золото "менее ценным грузом", чем и воспользовались какие-то мошенники, своевременно узнавшие об этой проделке генерала Бао.

Велик был его ужас, когда на станции Куаньчэнцзы он обнаружил в своих ящиках вместо золота, тот самый "малоценный груз", который и был обозначен им в накладной.

Трагедия только усиливалась оттого, что он был лишен возможности даже предъявить какие-либо претензии.

Не менее красочный эпизод разыгрался с генералом уже в бытность его гиринским генерал-губернатором. У этого богатейшего уже тогда человека имелось многомиллионное имущество — и в Харбине, и в других местах — в виде маслодельных заводов, мельниц и множества домов. Однажды отправил он своего сына для ревизии своих харбинских предприятий. И, в частности, для инкассации скопившихся в них денежных поступлений. Сын выполнил эти задания, собрал что-то около трех миллионов долларов, и затем в течение нескольких дней проиграл их полностью в одном из фуцзядяньских игорных притонов.

Старик Бао, необычайно скупой, узнав об этом, выбросился с горя из окна своего генерал-губернаторского дома и жестоко разбился. В дальнейшем ему пришлось долго и безнадежно лечиться, потеряв и значительную толику своего состояния, и свое здоровье, которое ему так и не удалось восстановить".

Однако было бы несправедливо, рассказав здесь о Бао, не упомянуть подробнее и о Сун Сяоляне (да и о других китайских Председателях правления КВЖД).

"При нем, — пишет Е. Туров, — начался широкий приток русских эмигрантских масс в Маньчжурию, значительный процент которых сумел пристроиться на дороге и даже на высококвалифицированных должностях.

Были при нем, у руля приняты Г. К. Гинс, И. А. Михайлов, К. П. Харитонов, инженер В. П. Максимов и многие-многие другие, усилившие в деловом и культурном отношении русские кадры на дороге.

Сама наружность Сун Сяоляня — этого убеленного сединой старца с тонкой бородкой, располагала к себе, и пребывание его на дороге может быть охарактеризовано необычайно дружным сотрудничеством с Б. В. Остроумовым и с Русско-Азиатским банком, только что добившимся к тому моменту своих прав на соуправление дорогой.

Опытный администратор, Сун Сяолянь учитывал культурную роль русских и не ошибся в своих расчетах, твердо опираясь на русских специалистов, так как как раз в этот промежуток времени КВЖД именно и достигла особенного расцвета.

С чисто европейской точки зрения, Сун отличался, пожалуй, некоторыми чудачествами, но самого безобидного свойства.

По каждому нужному и ненужному поводу он, например, сочинял стихи, начиная даже и свои официальные деловые документы стереотипной фразой: "Я, Сун Сяолянь, чин, имеющий павлинье перо"… и т. д.

Положительная сторона Сун Сяоляня оказалась вместе с тем и его "ахиллесовой пятой" в оценке правителей Мукдена, где уже начинали к тому времени греметь шовинистические литавры.

Для успешного же похода против русского влияния в те годы, в дни существования в Маньчжурии Межсоюзного Технического Комитета (МТК), нужен был человек, привычный к обращению с иностранцами, чтобы найти ту опору со стороны американца Стивенса, француза Па-теони и других верховодов этого учреждения. И выбор Чжан Цзолиня пал на выкормыша великобританской культуры, владевшего английским как родным и получившим образование в Лондоне, — доктора Ван Цзиньчуна, энглизированного в самой своей внешности, всегда щегольски одетого в ультрасовременный костюм и державшего себя на чисто европейский манер.

В то время как патриархальный Сун Сяолянь держался соглашательской политики с русскими руководителями дороги, д-р Ван сразу же вступил в ожесточенную борьбу с Остроумовым, опираясь на свои связи в МТК.

Дело доходило до таких резких сцен между ними, что по нескольку дней и даже недель они состояли в разрыве "дипломатических отношений", а за кулисами по инициативе д-ра Вана устраивались даже разного рода враждебные инсценировки вроде демонстрации фуцзядяньской черни против русского влияния на дороге и прежде всего против Остроумова.

Но "энглизированный" д-р Ван был, в сущности, абсолютно чужд Мукдену, и когда закончилась роль МТК и стали явственно обрисовываться контуры китайско-советского соглашения, то "мавр сделал свое дело", и Ван был выброшен, поспешив перебраться в орбиту нанкинского правительства.

Заместителем его оказался ныне хранитель печати империи Маньчжоу-диго Юань Цзинькай, один из крупных маньчжурских деятелей, руководивший дорогой в самое сложное переходное время к "советовластию" на ней от 1924 по 1925 год…" (см. об Юань Цзинькае также Главу VIII настоящей работы).

Многие официальные китайские лица — ближайшие сотрудники "старого маршала" хорошо относились к русским, помогая в их нелегкой адаптации к условиям жизни в Китае. Среди них я хочу назвать такие имена, как Сергей Иванович Лю Цзэжун, сын Ивана Ивановича Лю — управляющего кабинетскими чайными плантациями на Кавказе, в императорской России; ген. Ян Чжо, крестник Хорвата; ген. Чжу Цинлань, много сделавший для русских беженцев; Ли Тьяао, игравший ключевую роль в новом китайском суде, созданном в полосе отчуждения вместо прежнего русского; ген. Чжан Гочэн, выпускник Коммерческих училищ, лучший китайский контрразведчик; ген. Василий Александрович Лю Хуау, большой друг русских; Нина Сунтай, выпускница Харбинского политехнического института; Му Вэйтан, владелец известного в Харбине магазина "Тун Фа Лун", и многие-многие другие. Однако подробнее о них я надеюсь рассказать в другой книге.

Здесь же о представителях той многочисленной группы подлинных русофилов из среды китайцев, которые были тесно связаны с русским населением экономическими и культурными узами, приобщали к этим связям и своих детей, давали им прекрасное русское образование — и вместе с тем сохраняли связь с китайской культурой, с китайскими бытовыми особенностями и обычаями. Они являли всей своей жизнью поразительный сплав, слияние, синтез двух культур — китайской и русской. Из ряда наиболее ярких представителей этой группы харбинцев я, несомненно, выделю старейшего ее представителя — Михаила Ивановича Лютая и его семью, проживавших в Харбине на углу Стрелковой и Николаевского переулка, в доме № 40.

Это был простой выходец из Шаньдуна, искуснейший печник — кладчик голландских печей и каминов в городе, затем крупный подрядчик КВЖД (подрядчиками называли поставщиков материалов для дороги или производителей каких-либо работ), бывал в Москве и Петербурге; имел много русских друзей, среди которых считался совершенно своим. Но вместе с тем оставался китайцем.

Например, в "Заре" я прочитал сообщение о том, что в апреле 1922 г. по Харбину прошла процессия в честь 80-летия матери М. И. Лютая. Сотни китайцев несли в подарок ей разноцветные шелковые полотна-знамена с иероглифами на них, выражающими пожелания долголетия и благополучия, и другие дары. Процессию сопровождал оркестр Винчи, а замыкали ее несколько десятков щегольских экипажей гостей…

Дал своим детям прекрасное образование и воспитание. Его сын Александр (Шура Лютай) — студент, затем доцент ХПИ, живет ныне в Австралии. Автор статьи "О русско-китайской дружбе" (Политехник, 1989, № 12, с. 191–194), в которой есть такие строки:

"У русских и китайцев много общего — честность, упорство, широта натуры, трудолюбие, работоспособность, широкое гостеприимство, умение сближаться с другими и приспосабливаться к изменяющейся обстановке…

Очень хочется верить, что эта беззаветная чистая дружба между русскими и китайцами, начатая еще нашими прапрадедами, еще сыграет свою роль в жизни мира, хотя правда уже, увы, без нашего участия. Пусть будет вечно жить "руска-китайска настояща братка игоян"". ("Игоян" — ломаное китайское "одинаково", "одно и то же".)

Чувства эти безусловно близки многим миллионам людей, и спасибо за них Шуре Лютаю из далекой Австралии!

В. Д. Казакевич в своих воспоминаниях где-то бросил фразу о том, что политические события обходили стороной стены Харбинских Коммерческих училищ, в которых благодаря твердой руке директора Н. В. Борзова сохранялась высокая дисциплина и плавно и последовательно продолжался учебный процесс.

И действительно, я только тогда обратил на это внимание: в воспоминаниях моего отца о его школьных годах (окончил училище в 1921 г.) он пишет о преподавателях, об учебном процессе, очень много об искусстве в Харбине в этот период… И очень мало о политических событиях, разворачивавшихся вокруг, за стенами Коммерческих училищ, но, видимо, действительно получавших какое-то смягченное, ослабленное, что ли, отражение в учебной жизни.

Но, вероятнее всего, это относилось главным образом именно к привилегированным училищам и к их основному контингенту — детям железнодорожников, старожилов Маньчжурии. А может быть, педагог и тонкий психолог Николай Викторович Борзов намеренно оберегал души своих питомцев от страшных потрясений, которые несла с собой жестокая гражданская война в Сибири и на Дальнем Востоке, от калечащих душу ребенка впечатлений?..

Отец продолжает о своей учебе:

"Учился я успешно, и как-то невольно вышло так, что я и Володя Швецов почти с 1-го класса стали друзьями-соперниками за первое место в классе. Скажу откровенно, что я не ставил себе этой цели и нередко получал двойки за невыученные уроки, а тем более не думал в это время о золотой медали!

Я не был задирой, но и не трусил схватываться с обидчиками (из других классов), которые были сильнее меня. Не был "ябедой", "подлизой", "зубрилой"! Может быть, за все это ребята в классе и относились ко мне очень хорошо.

Редкое воскресенье меня не приглашали к себе в гости: Троицкий-Богородский, Гаевский, Семенов, Данченков, Швецов, Варламов, Нациевский, Новиков, Фельзинг, Носов. Отчасти это сказалось и в своего рода классном "Журавле", который в 6-м классе написал наш классный "поэт" Гаврюшка Нациевский. По порядку рядов, по каждой парте он дал характеристики всех 28 учеников.

Куплеты были остроумные, меткие, временами ядовитые. Не буду приводить всего "Журавля", дам некоторые выдержки:

В тот день вместе с "Журавлем" Гаврюшка принес и "Похождения Саши и Эдгаши" — намек на наших преподавателей, "произведение" абсолютно неприличное! Всем было интересно прочитать этот "шедевр", но пускать его по рукам было очень опасно — кто-нибудь мог и "попасться". Поэтому, узнав, когда наш Эдгар Мартынович будет на рисовании в Женском училище, решили прочитать "Похождения" на соответствующей перемене в более или менее "спокойной" обстановке. Приняв все меры предосторожности, собрались в кружок. Я начал чтение, держа "Журавля" под рукой. Чтение под хохот слушателей уже подходило к концу, как вдруг в дверях показался Эдгар Мартынович.

Молниеносно я заменил "Похождения" "Журавлем", и так же молниеносно наш классный наставник, как коршун, был уже около меня и выхватил тетрадку. Довольный, с видом победителя, он вышел с "уловом" из класса, а мы, убедившись, что он ушел в учительскую, благополучно закончили чтение до начала урока.

Через два урока Эдгар Мартынович вошел к нам сияющий и спросил:

— Кто это написал?

Гаврюшка скромно признался, что он.

— Молодец! Всем в учительской понравилось произведение, и у меня попросили его, чтобы прочитать и в других учительских.

Гаврюшка краснел от похвал, как и подобает начинающему поэту, а мы все слушали это, внутренне смеясь, и думали, а что бы было если бы Эдгар Мартынович захватил "Похождения"?!

Заканчивался июль! Шли к концу летние каникулы перед началом занятий уже в 7-м классе! Как всегда, время проведено интересно, так хорошо живется дома!

Неожиданно из Чжаланьтуня (станция КВЖД в 120 км от Бухэду) приехал мой одноклассник Симка Мейзеров. Первым его словом после взаимных приветствий было: "Выручай!" Оказалось, что он и наш приятель Сергей Жейц получили переэкзаменовку по алгебре и геометрии, занимались с репетитором, но тому пришлось надолго уехать, и теперь на меня возлагались все их надежды.

Что же было делать? Пришлось согласиться.

Преподавателем я оказался требовательным, и занятия пошли у нас успешно. Чжаланьтунь — чудесное место, курортного типа (там впоследствии и был организован курорт), а чуть ли не рядом с поселком — множество фазанов. Оба моих подопечных были заядлыми охотниками, вот они и начали уговаривать меня пожертвовать одним днем и дать им возможность поохотиться на молодых фазанов. Кончилось это тем, что и я сам загорелся желанием поохотиться.

Нужно сказать, что мой отец был большим любителем охоты, отличным стрелком.

Служба в стрелковых войсках, по-видимому, привила ему любовь к огнестрельному оружию. У нас дома была, я бы сказал, маленькая коллекция ружей, револьверов и пистолетов. Он отлично научил стрелять и меня. Обучал он меня стрельбе из "монте-кристо" (по бутылкам!), а потом приобрел мне великолепное бельгийское ружье — Зауэр № 16 (отец всегда пользовался № 12), но "приохотить" меня к "делу" так и не смог: я предпочитал просто бродить по лесам и горам!

Но тут, раз уж так все получилось, я поехал в Бухэду, взял свое снаряжение, вернулся, и мы пошли на охоту. Фазанов, действительно, было много, и мы, чтобы не мешать друг другу, разошлись в разные стороны. Я шел без собаки и даже вздрогнул, когда чуть ли не из-под ног вырвался молодой фазан. Спокойно "отпустил" его на 20, 30, 40 шагов и, решив, что этого достаточно, выстрелил.

Фазан упал. Подошел я к нему, поднял, и… меня охватило разочарование и сожаление. Казалось бы, что стрелял я точно, но расстояние все же было небольшим, сильный "бой" ружья не дал возможности рассыпаться дроби "веером", и заряд почти целиком попал в несчастного фазана — вернее, теперь это была только половина фазана!.. Желание охотиться пропало. Я, как-то с горечью, подумал: какая огромная разница в удовольствии кушать вкуснейшие "фазаньи отбивные", которые так превосходно умела готовить мама, и убивать этих самых фазанов!

Я вообще после этого никогда больше не охотился. Отец очень любил выходить "в поле" на разную дичь, в зависимости от сезона, но так и не сманил меня принять участие хоть в одной своей охоте.

Но вот рыбалка — это было дело другое.

Закончил я со своими "охотниками" курс наук — подготовил их, как будто, неплохо.

Времени до отъезда в Харбин оставалось немного, поэтому решили мы "не медля" устроить большую рыбалку на "пудовых тайменей"!

Поехали пятеро взрослых и двенадцать мальчишек моего возраста. Взяли 12-метровый бредень, а взрослые "на всякий случай" захватили ружья.

Уехали километров за 20 и остановились там, где горная река Анир, начинающаяся где-то далеко-далеко, уже набрала силу и ширину. Правый берег — скалистый, почти отвесный; другой — пологий, усыпанный речной галькой. Между двумя перекатами находилось "то самое" нужное глубокое место. Расстояние между перекатами было метров 15, а глубина, как выяснилось потом, — около 2 метров, ширина метров 10.

Начали готовиться к рыбалке, только смотрим — наши взрослые что-то пошушукались между собой, "покрутили носами", а потом говорят:

— Вы, ребята, тут управляйтесь пока, а мы скоро вернемся, поможем вам!

Забрали свои ружья и спокойненько ушли. Остался с нами один — француз-лингвист, профессор Р. Аппель, но и он мало, по-видимому, интересовался рыбалкой, тоже ушел любоваться местностью.

Мы обозлились: бросить нас на рыбалке, которая требует и уменья — чего у нас было мало, и силы, которой у нас тоже было немного! "Ну, хорошо! Обойдемся без вас! Покажем вам, на что мы способны!"

Бредень по длине разделялся четырьмя не очень толстыми жердями — две по концам и две около "кошеля"; жерди эти назывались "клячами", и были они длиной 180 сантиметров. По распределению обязанностей мне поручили одну из центральных "кляч", доводы товарищей для этого были вескими, да и я, и мой напарник не возражали против них. А поручали нам, в сущности, очень, как увидите, ответственное дело. К каждому концу бредня выделили по 4 человека, на нижний перекат (чтобы рыба не ушла!) поставили одного, а одного оставили в резерве — помогать тем, кому придется "туго".

Нашей задачей было: держась за "клячи", придавливать их, а следовательно, и "кошель" ко дну. Задачей крайних четверок было не только тянуть бредень вниз, но и держать его в натянутом состоянии; тут нужна была большая сноровка: натяжение должно было быть таким, чтобы концы центральных "кляч" тащились по дну, всякая перетяжка же могла поднять "клячи" (вместе с нами!), а при недостаточном натяжении сильное течение опрокинуло бы "клячи" (опять же вместе с нами!), а тогда бы все пошло прахом!

Наконец растянули бредень у верхнего переката и пошли.

Покуда было мелко, мы просто шли около "кляч"; дальше пришлось уже повиснуть на них. Если левая четверка имела полную свободу движения на отлогом берегу, то правая почти сразу оказалась в трудном положении: шли они по узкой каменной отсыпи; прижатые к отвесной скале, они с трудом могли маневрировать. Было трудно, но бредень упорно продвигался вперед. Начали подходить к середине. "Клячи" опускались все ниже и ниже, а мы постепенно подтягивались к их верхнему концу.

Середина!..

"Клячи" целиком под водой, а мы с чисто обезьяньей ловкостью балансируем на их верхних концах! Вот где пригодилась спортсменская выучка!..

Но становится ясным, что еще 10–20 сантиметров опускания "кляч", и мы не удержимся на них, слетим, и тогда половина, а то и весь труд пропадет даром!

Четверки это понимают, они работают правильно, быстро, самоотверженно! Мы же держимся из последних сил и вдруг чувствуем, что глубина начинает уменьшаться… Ура! Выдержали!..

Подходим к нижнему перекату; правая четверка начинает выводить бредень к левому берегу. Мы, освободившись от "кляч", и другие двое бросаемся помогать ребятам. Тяжелющий "кошель" вытянут на берег. Усталые, смотрим как стекает вода, и с разочарованием видим, что, кроме травы и тины, как будто, больше ничего и нет!.. Но что это? Мелькнуло белое брюшко. Рыба!

Мгновенно оживившись, часть из нас бросилась готовить садок в заливчике, другие — выбрасывать траву и выбирать рыбу. Одна, две… пять… десять… Много!

Под радостные, победные крики мы опустошали кошель и, когда работа подходила к концу, увидели Аппеля, привлеченного, по-видимому, поднятым нами шумом и медленно к нам подходившего. Худой и высокий ("жердячий", как мы его называли), он шел, совершенно голый и, подойдя к нам, остановился как вкопанный! Живая красота из 43 штук трехфунтовых форелей, бурно носившихся по садку, зачаровала его, и вдруг, хлопая себя по ляжкам, он начал подпрыгивать вверх, приговаривая при каждом "взлете": "Ах, черт возьми! Ах, черт возьми!.."

Как он сказал потом, в жизни он не видел ничего подобного (да и мы, конечно, тоже!).

Мы, победители, отдыхали. А вскоре подошли и наши охотники.

— Ну как, ребята, поймали что-нибудь?

— Да, кое-что вон там в садке!

Увидев рыбу и, как опытные рыболовы, поняв, что мы сделали, они, по-видимому, почувствовали себя виноватыми и в дальнейшем все заботы по укладке и транспортировке рыбы взяли на себя. Как только вернулись в Чжаланьтунь, сразу же отдали рыбу в копчение опытным специалистам. Через день я уезжал домой. Нужно ли говорить, что привезенные три рыбины — моя доля — были царским кушаньем!

При встрече с ребятами в Харбине узнал, что оба они выдержали переэкзаменовки на "четверку".

Еще хочу вспомнить один забавный случай, который произошел со мной в седьмом классе.

Писали классное сочинение на тему "Характеристика Бориса Годунова".

Я симпатизировал Годунову и потому написал, как мне казалось, "оригинальное" сочинение в его защиту.

Обычно через несколько дней оценки за сочинение зачитывались в классе, а несколько позже сочинения возвращались.

В. Н. Орлов читает оценки, доходит до меня, произносит:

— Полная безграмотность, три!

В классе раздался гомерический хохот, а я сидел "ошарашенный" этим сообщением и, как говорили потом ребята, "пошел красными пятнами". Лихорадочно думал — в чем же дело? С пятого, а пожалуй, и с четвертого класса я не делал грамматических, а тем более — орфографических ошибок; стиль, судя по полученной при "полной безграмотности" тройке, тоже оказался неплохим…

И тут меня осенило! С введением после революции нового, но не обязательного правописания, только несколько человек во всем училище, а в нашем классе — один я, после тщательной, конечно, подготовки, перешли на это правописание. Вероятно, в этом все и дело!

Я встаю и говорю:

— Василий Николаевич! Вы приняли во внимание, что я пишу по новому правописанию?

— А? Ну, я посмотрю, — вяло протянул он.

На следующем уроке я услышал: "У Вас нет ни одной ошибки, пять!" Страницы полученного обратно сочинения были сплошь красными: на каждой было по десятку и более "ошибок"".

Украинская колония в Харбине

С первых лет сформирования украинской колонии в Харбине здесь существовал Украинский клуб (примерно с декабря 1907 г.) и Украинское Духовное общество — т. н. украинский приход. Клуб, собрав средства, приступил к строительству на Новоторговой ул. Украинского Национального дома, возводившегося безвозмездным общественным трудом харбинских украинцев. "Украинцы, как муравьи, трудятся над созданием своего Дома", — писала газета.

На одной из известных мне фотографий начального периода строительства на переднем плане запечатлена стройная подтянутая фигура человека во всем черном… Так было увековечено посещение стройки адмиралом А. В. Колчаком, который находился в это время в Харбине.

Постройкой Дом был закончен к 1920 г. и представлял собой великолепное 3-этажное здание, с флигелями и надворными постройками, в котором разместилась Покровская церковь (с 1922 г.), начальная украинская школа, Первая Украинская смешанная гимназия (с августа 1920 г.), библиотека и театр, обретший таким образом, наконец, свое постоянное место.

Позднее центром религиозной жизни украинцев стала Св. — Покровская церковь на Старом кладбище (угол Большого пр. и Мукденской), находившаяся в ведении украинского прихода и построенная в 1930 г. (до последнего времени — единственная действовавшая в Харбине). Она представляла собой уменьшенную копию разрушенного коммунистами Иркутского Кафедрального собора. Людмила Матвеевна Пенжукова отмечает ее поразительное сходство с бывшей Греческой церковью в Петербурге на Лиговском проспекте (Пенжукова Л. Харбин, Большой проспект // газ. Харбин (Новосибирск), апрель 1992, № 2/9). Многолетним настоятелем этой церкви был протоиерей о. Николай Труфанов.

Сложная ситуация на Украине с 1917 г. — немецкая оккупация, присутствие советской власти, стремление к национальному самоопределению, белые, красные, зеленые, создание Украинской Народной Республики, Украинской Центральной Рады, — оказывали сильнейшее влияние на жизнь украинской колонии в Харбине. В ее среде были исключительно активны различные политические течения, отражавшие эту сложную социальную и политическую обстановку на родине и на Дальнем Востоке (вначале — с 1917 г.): легализация деятельности и оживление национальной работы, ориентация на Дальневосточную Республику, на атамана Г. М. Семенова и других, последовавший затем разгром большевиками после ноября 1922 г. украинских организаций на русском Дальнем Востоке (совершенно иная ситуация сохранялась в этом отношении в Харбине), репрессии в отношении украинских национальных деятелей). И среди многочисленных украинских союзов, товариществ, кружков и пр. существовал глубокий раскол и постоянно шла глухая или открытая борьба.

С усилением в Харбине советского влияния, активизации профессиональных союзов, в особенности т. н. Дорожного комитета на КВЖД (дорком) эта борьба среди украинцев еще более обострилась. Грубо говоря, она свелась к противостоянию "белых" и "красных", но и у тех, и у других были очень сильны националистические настроения.

Украинский дом находился первоначально в руках националистических антибольшевистских сил. Однако коммунисты, несмотря на сопротивление последних, все же сумели завладеть и клубом, и домом.

Украинский клуб в апреле 1924 г. был возвращен его основателям (старому комитету, председателем которого являлся известный в Харбине учитель танцев Н. А. Белый); дом же оставался в руках доркомовцев, а затем попал в распоряжение начавших открыто действовать в Маньчжурии советских сил, сделавших Украинскую гимназию первым в Харбине советским средним учебным заведением, изъятым из ведения харбинского муниципалитета и перешедшим с 1925 г. в подчинение Отдела народного образования СССР(!) в Особом районе восточных провинций. При этом она получила название 5-я Украинская школа I и II ступени (заведующий школой М. Н. Кулеш).

Несмотря на все свои внутренние политические столкновения, украинцы осуществляли в Харбине большую культурно-просветительскую деятельность, стремились сохранить национальную самобытность, вели крупную благотворительную работу, оказывали населению широкую правовую помощь, чему способствовало то, что среди украинцев было много видных профессоров, юристов, учителей, предпринимателей, известных артистов.

Председателем Украинской колонии был в свое время профессор ХПИ Виктор Аркадьевич Кулябко-Корецкий. Инженер-электрик, прекрасный специалист и лектор, он был одним из основателей Института, а позднее деканом электрического и механического факультетов другого русского высшего учебного заведения в Харбине — Северо-Маньчжурского университета. Читал лекции по телеграфии. По воспоминаниям его бывших студентов, говорил с сильным украинским акцентом. Вступительную лекцию по своему предмету начинал так: "Телег(р)афия — слово не (р)усское. Далее, "теле" — значит — "ызда-ли", "г(р)афия" — "пышу". (Букву, заключенную в скобки, не выговаривал.) — "Пышу ыздали". Для студентов это был живой материал, и поэтому они так Виктора Аркадьевича за глаза и называли: "Пышу ыздали". Но пользовался он у студентов большим уважением" (Что сохранилось в памяти // Политехник, 1973, № 5, с. 20).

Напомню еще один забавный случай — техническую неудачу у Виктора Аркадьевича на традиционном балу в пользу недостаточных студентов в декабре 1923 г. Профессор установил на балу трансляцию музыки на все Железнодорожное собрание. Все были полны радостного ожидания: еще бы — появилась возможность танцевать всюду, на всех этажах… Так и произошло. Но ненадолго… "Усилители отказались "усилять" на втором фокстроте", — комментировали потом присутствовавшие.

Опять же вопреки политическим неурядицам, в украинской колонии Харбина процветало национальное искусство, которое, как я уже отмечал в первой книге, было любимо харбинцами. Существовали прекрасная украинская драматическая и опереточная труппа, великолепный хор.

Драматическая труппа (режиссер — артистка Е. Г. Давыдова, артисты Марья Свит, Е. Ильчук, В. Милько, П. Лисуненко, И. Лавровский, В. Г. Энгельгардт и другие) ставила такие пьесы, как "Запорожец за Дунаем", "Ой, не ходи Грыцю", "Наталка-Полтавка", "Майская ночь", "Ночь под Ивана Купала", "Нещасне кохания", "Ночь под Рождество" и другие (Политехник, № 10, с. 161).

Примадонной украинской оперетты была Л. Беспечная. Хором руководил В. С. Лукша.

Приблизительно в это же время стал делать свои первые шаги на музыкальном поприще и другой украинец — выдающийся музыкант, скрипач мирового уровня — Александр Артамонович Дзыгарь.

Мы провели с ним вместе немало времени, записывая его яркие воспоминания.

Александр Артамонович родился 26 августа 1918 г. ив декабре того же года потерял отца. Мать Мария Гавриловна вторично вышла замуж за Григория Евстафевича Сосика — служащего Сыскного отделения Главного полицейского управления Харбина, советника ген. Дэна.

Александр Артамонович с полным основанием называет его своим отцом. Отмечает, что тот играл на всех музыкальных инструментах, обладал абсолютным слухом. Семи лет мальчик поступил во 2-ю Сунгарийскую школу, а через два года его перевели в гимназию известного харбинского педагога Андерса.

О своем приобщении к музыке он рассказывает так:

"Слышу разговор, отец говорит: "Я решил, что Нату (сестру) будем учить на скрипке" (а она уже играла (училась) на фортепьяно).

Я встал на дыбы. Почему Ната?! Я хочу!.. Устроил скандал, поднял крик, топал ногами.

Мама говорит: — Действительно, почему все одной Нате…

Устроили совет. Папа: — Наше решение такое: у кого будут лучшие отметки в первом полугодии, тот получит скрипку. А у Наты по одному предмету вышла тройка…

Папа купил скрипку. Для начала учителем взяли регента из старой Благовещенской церкви, — вспоминает далее Александр Артамонович. — Милый был человек, аккуратно приходил к обеду или ужину. Не докучал. Жил тут же при церкви. Мама водила меня за ручку к нему на урок.

Но когда на музыкально-вокальном вечере (устраивался дважды в год) меня услышал Генрих Рении, то он пришел в ужас: как я держу инструмент, из трех нот две фальшивых… — У кого занимался?… Но это же ужасно, это немыслимо… Это не балалайка вам. Скрипка — это царица музыки. И инструмент хороший нужен…

И он дал адрес своего наставника Вадима Илиодоровича Дмитриева, который учился в Петербургской консерватории по классу скрипки у замечательного мастера, профессора Вальтера, одного из лучших учеников прославленного Ауэра. Дмитриев жил на Конной, 34; привил мне любовь к скрипке, исправил постановку рук, научил правильно извлекать звуки. Был очень требовательным, но в меру… За уши не драл. Имел систему, проверенную временем. Научил точной интонации — технической и мелодической".

Так начал формироваться будущий большой талант…

Скрипач Александр Артамонович Дзыгарь проживает в настоящее время в Москве.

Украинская колония вносила в жизнь Харбина свой яркий колорит.

В начале 1918 г. прибывший в Харбин артист Театра Петроградской музыкальной драмы М. П. Пантелеев, наблюдая богатство певческой жизни Харбина, наличие здесь прекрасных голосов, предложил создать в городе большую хоровую капеллу, которая бы объединила как профессионалов, так и любителей и провела несколько концертов. Руководство капеллой было вверено преподавателю пения Коммерческих училищ Петру Николаевичу Машину, помещалась она тоже в классе пения училищ (прекрасно оборудованном!). Была объявлена запись желающих участвовать в капелле, давшая огромное число любителей хорового пения. Проводились прослушивания и отбор. В конечном счете, капелла в составе 45 хористов сформировалась из сил местных церковных хоров, других находившихся в Харбине певцов и певиц, сильной артистической молодежи. В программу исполнения предполагалось ввести отрывки опер, сольные выступления и, главным образом, ораториальную музыку — "величественную и прекрасную, но, к сожалению, мало развитую в провинции".

Начались регулярные спевки. Вдумчивый и опытный руководитель капеллы П. Н. Машин приложил титанические усилия к формированию замечательного творческого коллектива. Несколько слов о нем самом.

Петр Николаевич — воспитанник Харьковского Императорского Музыкального училища. С 1907 по 1924 гг. преподавал пение в Харбинских Коммерческих училищах. В этот ранний период (1919 г.) ему принадлежит еще одна ценная инициатива. Он, выступив в печати, предложил создать Общество эстетического воспитания подрастающего поколения и получил полную поддержку со стороны общественности. Машин и его единомышленники видели в создании такого общества "средство для облагораживания души человека и утончения загрубелых чувств" того времени. Предполагалось открытие "Дома искусств" для изучения музыки и других видов искусств, изучение природы (экскурсии — как средство эстетического воспитания ребенка), устройство утренников для детей и пр. Он также один из основателей Первой Музыкальной школы в Харбине (1921 г.).

В 1925 г. П. Н. Машин переехал в Шанхай. Организовал хоры в Архиерейской и Свято-Николаевской церквях, проводил концерты духовной музыки. Хормейстер поставленных в Шанхае русскими артистами опер "Фауст", "Борис Годунов" и других. Наиболее крупным его творческим успехом было создание в Шанхае Украинского и Терского казачьего хоров. С последним он объездил весь мир.

Таков был П. Н. Машин — руководитель харбинских и шанхайских хоров, композитор, музыкант, неутомимый общественный деятель.

Но вернусь к капелле. При ней были организованы классы: Сольного пения (руководитель артистка русской оперы А. Н. Лукьянова); Сольфеджио и теории — артист русской оперы А. М. Степанов; Хорового пения — П. Н. Машин; Выразительного чтения — М. П. Пантелеев. Занятия были платные, от желающих не было отбою.

Усиленные спевки позволили капелле в пятницу 11 октября 1918 г. дать в Желсобе первый концерт. Его обширная программа состояла из произведений для хора Рахманинова, Чайковского, Калинникова, Черепнина, Шумана, Рубинштейна, музыкальной мозаики Давидовского, народных русских песен. Второе отделение составили дуэты, трио и квартеты, исполнителями в которых были Каплунова, Терешкова, Покропивная, Пантелеев, Сорокин, Машин, Глужинский, Мухин, Васильев и другие.

Концерт прошел с огромным успехом, хотя критики и отметили, что программа перегружена. За первым концертом последовали другие.

Во время харбинской кампании помощи голодающим советской России в 1921–1923 гг. (об этом ниже), на одном из вечеров для сбора средств Машину удалось написать музыку к воззванию патриарха Тихона о помощи голодающим. Это воззвание, с чувством пропетое артистом-басом В. Г. Воиновым в сопровождении хора, произвело на собравшихся незабываемое впечатление и в значительной мере способствовало успешному сбору средств. На том же вечере С. Д. Диагарин представил инсценированную им лермонтовскую "Песню про купца Калашникова"; все роли исполняли учащиеся, только роль Гусляра — П. Н. Машин. На вечере большой успех имела также лотерея под вывеской "Не обманешь — не продашь", лотерейный барабан крутила А. П. Топоркова.

Теперь о Петре Ильиче Чайковском, тесно связанном с церковным и хоровым пением, и о традиции исполнения в Харбине его полной Литургии.

15 ноября 1918 г. Харбин торжественно отметил 25-летие со дня смерти великого русского композитора, оставшееся незамеченным в советской России. В "Вестнике Маньчжурии" была помещена статья "П. И. Чайковский". Капелла Машина и лучшие музыкальные и артистические силы Харбина устроили грандиозный вечер из произведений композитора, отразивший основные области его творчества: хоровое пение, светское и церковное, вокальные номера, камерная музыка, балет, инструментальная музыка (программа оказалась перегруженной).

А еще ранее, в воскресенье 10 ноября, в Св. — Николаевском соборе при большом стечении молящихся — почитателей покойного композитора — была отслужена торжественная панихида. Во время богослужения хором собора под руководством регента В. С. Лукша (в прошлом дирижера хора Архангельского в Петербурге) были исполнены все песнопения литургии Иоанна Златоуста, Опус 41 П. И. Чайковского. "Нежнейшие тона и могучие звуки вызывали чувства волнения и умиления", — писала газета. С этого времени и установилась традиция ежегодного исполнения 25 октября хором главного храма Харбина — Св. — Николаевского собора — этого замечательного творения русского гения.

Теперь о драматическом искусстве. Мой отец пишет: "С театральными постановками у меня связано меньше воспоминаний, и это в основном потому, что большое количество спектаклей, которые давались артистами-профессионалами, проходили в Коммерческом собрании или в Театре Городского сада — в части города, называемой Пристанью. Проживающим же в другой части Харбина — в Новом Городе — посещать эти спектакли было весьма затруднительно из-за отсутствия в то время в Харбине трамвайного и автобусного сообщения. Извозчиков тоже было недостаточно, поэтому шагать несколько километров, да еще по морозу, мало кого устраивало. Не устраивало это и нас, учащихся, живших в Новом Городе — и по причине дальности, затраты большого количества времени и, главное, по занятости приготовлением уроков.

Мы же, жители Нового Города, посещали Железнодорожное собрание, где ставили спектакли (для учащихся дневные) артисты-любители, включавшие иногда в свои спектакли артистов-профессионалов. Так, например, с приездом братьев Дальгейм была поставлена пьеса "Уриэль Акоста"; с артистом К. Зубовым шла пьеса "Хорошо сшитый фрак" и другие. С успехом проходили также постановки "Трильби", "Горе от ума", "Ревизор", "Мадам Санжен". Во время гастролей артистки МХАТ — Ведринской ставились: "Светит, да не греет", "Таланты и поклонники" и т. д.

Культурная жизнь Харбина никогда не прекращалась. Периодически устраивались концерты хоров и оркестров, читались популярные и научные лекции, устраивались художественные выставки…"

Ниже я буду иметь возможность рассказать об этом подробнее, а здесь, конечно, следует продолжить разговор о драматическом театре в Харбине.

Как мы можем судить по свидетельству И. Мозжухина, в городе, даже после развертывания в России революционных событий, сохранялись приличные условия жизни, и с 1917–1918 гг. Харбин становится настоящей Меккой для российских артистов, начинавших стекаться сюда из Центральной России и Сибири от голода и ужасов гражданской войны. Здесь постепенно собираются актеры и режиссеры со многих театральных сцен России, что способствовало пышному расцвету в Харбине театрального искусства. Судите сами: в 1922 г. в городе было зарегистрировано 500 работников сцены, в том числе 300 актеров… Обратной стороной этого явления была, конечно, жестокая безработица в актерской среде.

Острая конкуренция приводила к тому, что в это время в харбинских театрах наряду с русскими драматическими произведениями классического и нового репертуара ставились новинки парижских театров (их тотчас же переводили здесь с французского языка). Оформлять спектакли кое-как тоже было нельзя из-за сильнейшей конкуренции, — постановки отличались, как отмечали рецензенты, "исключительной тщательностью и художественностью".

На сценических площадках Железнодорожного собрания и Летнего театра в Городском саду выступали актеры, работавшие в дирекции Е. М. Долина и М. А. Смоленского. В состав труппы входили Н. А. Терская, Журавлева, В. Н. Ищенко, О. И. Алексеева, К. А. Зубов, С. Д. Диагарин, Я. А. Варшавский, М. А. Смоленский, Диомидовский, другие. Были поставлены, в частности, пьесы: "Осенние скрипки" Ильи Сургучева, бывшая ранее под запретом драма М. П. Арцыбашева "Война (Бойня)", "Младость" Л. Андреева (в 1917 г. в Харбине она была поставлена 17 раз!), "Тайна Охранки" М. Горького, которую анонсировали как "злободневную комедию репертуара столичных театров", "Наши спекулянты", "Рабыни веселья" В. Протопопова, "Вишневый сад" А. П. Чехова, "Горький цвет" Алексея Толстого.

В рецензии на постановку этой малоизвестной сегодня вещи маститого автора говорилось, что спектакль пользовался в 1917 г. в столичных театрах большим успехом, и не случайно: он ярко и талантливо "рисует накипь жизни последнего времени".

"Здесь все есть, — писал рецензент "Мистер Дий", — и "старец", развратничающий и пьянствующий в своем скиту, но к которому огромная округа ходит на поклон, в поисках разрешения своих мелких житейских интересов; здесь и спивающийся, беспринципный и безвольный аристократ, продающий себя в мужья мещанке во дворянстве; здесь и проходимец, и дьячок, и колоритные бабы и девки из скита старца; здесь и друг дома, и обманутая, брошенная аристократом швея. И все персонажи живут, все больше и больше затягивая свои переплетающиеся интересы.

Пьеса написана с большим, присущим автору, мастерством и как характерная страница недавних дней смотрится с неослабевающим интересом.

В исполнении труппы Долина, пьеса прошла прилично. Тонко зарисованный, красивый образ, заливающего горе своих дней аристократа, из-за выгоды вступающего в брак, — дал г. Зубов. Удивительно колоритную фигуру дьячка, приживальщика "старца" дал Диагарин. Гораздо слабее, в роли "старца" был г. Диомидовский. Для зарисовки этого типа не нужны были утрированные грубые мазки: сама жизнь давала его образ.

Много проигрывал тип Володьки-бродяги в исполнении г. Смоленского, изобилие шаржа, давая дешевый успех, всегда отражается на создаваемом образе. Хороший образ обманутой швеи дала г-жа Тверская. Г-жа Владимирова, игравшая в этой пьесе центральную роль — мещанки во дворянстве, купившей себе мужа, была слишком подвижна.

Но в общем пьеса была поставлена хорошо и имела заслуженный успех".

30 августа театр посвятил Г. Ибсену, поставив его "За грехи отцов (Призраки)", запрещенную в Германии в течение последних 20 лет.

Труппа ставила и спектакли для детей.

Закрылся сезон 9/22 сентября бенефисом Е. М. Долина.

О людях, ведущих в театре организационную и подготовительную работу и стоящих в стороне от сияния рампы, обычно упоминают мало. Хочу отойти от такого обыкновения и рассказать о замечательном деятеле харбинского театра.

Ефим Михайлович Долин… Он не всегда был антрепренером. Это старый русский актер и режиссер, работавший в городах Сибири и Дальнего Востока. Как актер он начал выступать в составе опереточной труппы на амплуа простака. Но дарование его было шире, и вскоре молодой артист перешел на драматическую сцену, где создал образы царя Федора Иоанновича, Хлестакова, Наполеона (в пьесе "Мадам Сан-Жен"), Чацкого…

Знание и глубокое понимание искусства привели его к режиссерской работе, а затем и к антрепризе, и Ефим Михайлович стал одним из крупнейших в России антрепренеров, имевшим временами по нескольку театров. Попасть в труппу Долина всегда было лестно и выгодно, — отмечали газеты, — и под его антрепризой работали прекрасные оперные, драматические и опереточные труппы, побывавшие до революции и в Харбине.

"Аккуратный костюм, свеженький галстук, тщательно выбритые щеки и дымящаяся во рту сигара. Веселый блеск глаз из-под стекол пенсне и приветливая улыбка" — таков был Долин по описанию знавших его, — человек, хорошо понимавший, что антрепренеру никогда нельзя падать духом и показывать свою слабость.

Ефим Михайлович… Таким он был известен всему театральном Дальнему Востоку.

В 1926 г. Долин перебрался в Шанхай, где поставил несколько интересных спектаклей и отпраздновал в 1928 г. в "Лайсеум-Театре" 30-летний юбилей своей артистической деятельности.

Скончался он 4 ноября 1930 г. в Циндао.

В 1918–1922 гг. в Харбинском Механическом собрании работало также Товарищество артистов драмы — Театр ТАРД, как они себя называли, под управлением Терского. Труппа поставила много интересных вещей, в том числе "Царевну-Лягушку" (Вестник Маньчжурии, 1918, № 228).

В 1919 г., наряду с названными выше местными труппами и Театром настроений артистки Московского Драматического театра О. Н. Ольгиной, в Харбине выступал молодой коллектив Петроградского передвижного театра "Зеленое кольцо", поставивший "Апостол Сатаны", "Над пучиной" и другие пьесы.

В конце года харбинцы неожиданно узнали популярного в городе актера К. А. Зубова и как артиста кино. В кинотеатре "Глобус" (на Биржевой ул.) начали демонстрировать боевик Ханжонкова "Крылья ночи", в котором Зубов играл вместе со Стрижевским.

Я уже не раз упоминал имя талантливого актера и режиссера, театрального педагога К. А. Зубова.

Пора рассказать об этом артисте подробнее, хотя известные биографические сведения о нем остаются пока скудными.

Константин Александрович Зубов, премьер, звезда первой величины на театральном небосклоне Харбина начала 20-х годов. Вступил на профессиональную сцену в 1908 г.; воспитанник Московского Малого театра. На Дальнем Востоке, преимущественно в Харбине — с 1918 года. Актер, неизменно пленявший публику своей замечательной игрой. В течение ряда лет Зубов играл лучшие драматические роли: мистера Питера во впервые поставленной в Харбине комедии "Как укрощают женщину", главные роли в "Уриеле Акосте", в пьесе Гр. Ге "Набат" (и других, о которых ниже).

Зубов сыграл также роль Сирано де Бержерака, роль Степана Разина в новой полученной из Советской России пьесе Юрьина ("с оригинальной трактовкой Сеньки как народного героя, защитника угнетенных и слабых" — как было написано тогда в зарубежной русской прессе) — 13 января 1923 г., когда харбинская общественность отмечала 15-летний юбилей его творческой работы.

К. А. Зубов служил искусству не только на сцене. Он вел большую культурно-просветительную работу. Помимо помощи кружку "Арс", о чем упоминалось выше, с июля 1920 г. он принимает живейшее участие в еще одном проекте. В Харбине открылась "Первая студия сценического искусства", и Зубов стал вести в ней дикцию, декламацию и исправление дефектов речи. Бок о бок с ним здесь трудились А. Л. Зиновьев (теория и психология творчества), Я. А. Варшавский (практика сцены), В. А. Радеев (постановка голоса), балерина Оссовская (пластика), С. Алымов (эстетика), П. В. Лукомский (история драмы), Ф. Камышнюк (новейшая литература), С. Диагарин (грим). Запись в студию производилась у Варшавского, в Театре Городского сада на Пристани.

Занятия эти были, конечно, для Зубова лишь эпизодом в его творческой жизни. Главным ее содержанием безусловно была сцена, ИГРА.

Как прошло празднование 15-летнего юбилея сценической деятельности этого любимого харбинцами артиста?

Очень скромно. На своем бенефисе в Новом театре Зубов играл премьеру — пьесу "Стенька Разин". Зрителей был, конечно, полон зал.

После первого акта состоялось чествование юбиляра. Поднесла прочувствованный адрес администрация театра — с пожеланием Константину Александровичу отпраздновать свой 50-летний юбилей в Малом театре в Москве — колыбели русского театрального искусства. Артиста тепло поздравили от Рабиса (профсоюз работников искусства), от харбинской газеты "Рупор"; приветственное слово сказал артист Варшавский. Была поднесена большая корзина цветов.

Торжество несколько омрачил представитель газеты "Свет", который, с явной политической подоплекой, пожелал юбиляру встретить в Малом театре свой не 50-летний, а 16-летний юбилей, и чтобы к тому времени Малый театр был бы уже не коммунистическим, а снова императорским…

Очень характерна реакция на это пожелание присутствовавшей — в этом зале и на этом спектакле — публики: раздались жидкие аплодисменты, сразу же заглушенные неистовым шумом и свистом зрителей, криками "Долой!" по адресу оратора.

Зубов ответил лаконично: "Искусство всегда было аполитичным и таковым останется…"

Директор театра подытожил: "И да будет стыдно тому, кто внес политику в сегодняшнее скромное торжество" (бурные аплодисменты).

Газеты писали: "Талантливый артист в суровые житейские дни сумел сохранить в себе бесконечную любовь и священный огонь в искусстве…"

Вернусь к театральной жизни начала 20-х.

Драматическая труппа антрепренера Леонтия Яковлевича Патушинского (театральные площадки Желсоба и Летнего театра) ставила спектакли один за другим; режиссерами были Зубов, Зиновьев и Варшавский.

Вот выборочный список премьер: "Вера Мирцева", "Золотая клетка" Островского, "Мечта любви", "Касатка" А. Н. Толстого, "Павел I" Мережковского, "На дне" Горького, "Враги" Арцыбашева, "Мария из Магдалы"; несколько пьес Леонида Андреева: "Дни нашей жизни", "Анфиса", "Не убий", "Тот, кто получает пощечины".

1 июля 1920 г. был дан "Маскарад" М. Ю. Лермонтова в постановке главного режиссера Александра Львовича Зиновьева. Он ставил "Маскарад" еще в Москве у Корша, где его постановка имела большой успех. Такой же успех сопутствовал постановке и в Харбине.

К сожалению, этот талантливый актер и режиссер по каким-то причинам вскоре застрелился во Владивостоке.

26 июня в Желсобе прошла премьера пьесы Пьера Луиса "Женщина и паяц" (история любви в 4-х действиях и 5-ти картинах); роль Кончи Перес (Женщины) исполняла Н. А. Терская, Дона Матео (Паяца) — К. А. Зубов. Специальные декорации к пьесе были сделаны по эскизам художников Шубаневича и Августинопольского.

14 августа был поставлен "Царь Эдип". Рецензии на спектакль, в частности, в "Заре" от 17 августа, были сдержанными по тону. Пьеса харбинским зрителям явно не понравилась.

В зимнем театральном сезоне 1920/1921 гг. в Коммерческом и Железнодорожном собраниях играла труппа нового, организованного К. А. Зубовым Товарищества "Русская драма". Ядро ее составили артисты труппы Патушинского в составе: Н. А. Терская, В. П. Казакова, В. Н. Струйская, Л. Н. Княжевич, О. Н. Яновская, В. Л. Лялина, К. А. Зубов, А. Л. Зиновьев, Я. А. Варшавский, А. В. Горский, М. А. Смоленский, М. В. Тольский, С. Д. Диагарин. Художественным руководителем являлся А. Л. Зиновьев. Был намечен серьезный репертуар, и сезон открылся 1 ноября.

Завершу отрывком из "Русского голоса" от 4 октября 1923 г., подводящего какой-то итог деятельности К. А. Зубова за прошедший период: "Артист на своих плечах вынес все новые постановки драматических трупп. Без Зубова харбинец не мыслит себе театр. И действительно! Кому не памятны вдохновенные образы Бетховена, Дантона, Сирано де Бержерака и целого ряда других в блестящей передаче К. А. Зубова… Подлинный талант Зубова, умевшего на лету проникать в сущность нового для него типа, играть "нутром", все скрашивал и заставлял все забывать".

В том же театральном сезоне совершенно новое предприятие для Харбина собирался осуществить Е. М. Долин в снятом им для этой цели театре "Модерн". Он организовал труппы: оперную, опереточную и драматическую, типа "миниатюр". Предполагалось два раза в неделю ставить спектакли каждого жанра, причем оперы и оперетты должны были пойти полностью — с оркестром, хором и балетом. Открытие сезона намечалось на 20 октября.

Труппа Долина уже ехала из Владивостока в Харбин на этот зимний сезон, пересекла маньчжурскую границу (сам Долин остался по делам в Пограничной), и тут в ночь на 20 октября 1920 г. на 1328 версте Восточной линии КВЖД, в 4 верстах на запад от ст. Тайпинлин произошла тяжелейшая в истории дороги катастрофа: столкновение двух поездов — № 5 и № 6. Было большое число человеческих жертв, погибла почти вся группа артистов…

Харбин был потрясен. 23 октября состоялось собрание артистов, литераторов и художников города с вопросом об организации помощи пострадавшим и их семьям. Предложение нашло единодушную поддержку. Было решено устроить в городе гала-концерты артистов Харбина, Симфонического оркестра, оперы, драмы, оперетты — одним словом, дать грандиозную программу, направив вырученные средства на помощь пострадавшим. Такие концерты прошли в Желсобе 26 октября, в Коммерческом собрании — 27 октября.

Похороны погибших артистов состоялись во Владивостоке, в Эгершельде — 27 октября. Намечавшийся грандиозный суперсезон оказался сорванным…

В номере "Зари" от 17 августа 1920 г. я вдруг увидел поразившее меня объявление:

Городской Сад Драматическая труппа

Харбин-Пристань Л. Я. Патушинского

Сегодня во вторник 17 августа Бенефис Томского Василия Ивановича Пойдет известная пьеса А. Чехова "Вишневый сад"

Постановка Зиновьева

Увидеть вдруг на афише далекого 1920 года столь хорошо знакомое харбинцам по 40—50-м годам имя Томского было приятно и неожиданно. Наверное, далеко не все (во всяком случае, я в том числе) знали, что наш любимый артист выступал в Харбине еще и в такие ранние годы…

Молодой актер В. И. Москвитин-Томский, ученик Владимира Николаевича Давыдова, играл в тот день роль Лопахина.

Чтобы представить читателю значительность В. И. Томского — артиста, режиссера и педагога, — скажу вот еще что. Думаю, не всем также известно, что 25 мая 1943 г. в Харбине был поставлен ю б ил е й н ы й Парадный спектакль Драматического ансамбля этого, уже заслуженного артиста — нашумевшая еврейская комедия Жака Деваля "Патриот".

В честь юбилея большой друг Томского — Евгений Самойлович Кауфман — даже издал специальную брошюру, в которую вошли: статья самого В. И. Томского "Пять лет", воспоминания друзей артиста, приветствия в его адрес от общественных деятелей Харбина, стихотворения местных поэтов. Весьма любопытная, скажу вам, книжечка, и сегодня — большая редкость.

Кауфман, в частности, вспоминал: "Василия Ивановича Томского я знаю 25 лет. С 1918 г. я видел его на сценах то владивостокских, то харбинских театров.

— Способный актер, — говорили о нем старшие коллеги по сцене, — но забубенная головушка! Сам губит свою карьеру.

В конце 1932 года я встретил Василия Ивановича в Шанхае. От забубенной головушки не осталось и воспоминания. Это был прекрасный работник сцены, первый артист единственной в те поры в Шанхае русской драматической труппы и ее ответственный администратор…"

А поэт Михаил Шмейссер в посвященном В. И. Томскому стихотворении писал:

Какой же юбилей тогда справлялся?

Казалось бы, очень скромный. Всего пятилетие работы артиста в Харбине (24 мая 1938 г. — 24 мая 1943 г.). Вроде бы чего там отмечать! Только-то пять лет…

Но за этот короткий срок В. И. Томский поставил на харбинской сцене 700 спектаклей.

Семьсот!..

Я перешел от К. А. Зубова прямо к В. И. Томскому, и это произошло только по логике изложения материала. Но раз уж так получилось, то следует сразу же сказать, что какого-либо разрыва в драматических постановках в Харбине между 20-ми и 40-ми годами, конечно, не было.

И в 30-х годах развитие театрального искусства в городе не прекращалось, и своего рода "мостиком" от начала 20-х годов к В. И. Томскому в 40-х была активная творческая работа артиста и режиссера Александра Сергеевича Орлова.

По приезде в Харбин в 1930 г. выпускник Студии МХАТа, бывший артист Малого театра А. С. Орлов на протяжении семи сезонов подряд возглавлял сильную драматическую труппу города — Театр старой драмы. Блестящие, великолепно оформленные постановки Орлова составили целую эпоху в театральной жизни Харбина. Он показал здесь, в частности, "Осенние скрипки" Сургучева, "Царя Федора Иоанновича" Толстого, "Царя Иудейского" К. Р., "Горе от ума" Грибоедова, "Ревизора" Гоголя, "Вишневый сад" и "Дядю Ваню" Чехова, юбилейный цикл драм и комедий А. Н. Островского, другие пьесы.

В труппе Орлова работали: С. М. Верлен, Васильева-Лебедева, Марулина, Тетюкова, Аидова, Лесле, Светлова, Ольгин, Бахтиаров, Стягин, Виленский, Лавровский, Волгин, Курбский, Кручинин — артисты, часть которых позднее влилась в труппу Томского.

Премьерша труппы — Сабина Михайловна Верлен была выпускницей Музыкально-драматической школы при бывшем Московском филармоническом обществе, одной из первых звезд русского кино.

В своей книге "Пыль кулис. Воспоминания о театре бывшего артиста Малого театра" (Харбин, Издательство М. В. Зайцева, 1934) Орлов дал театральные портреты своих коллег — Ермоловой, Давыдова, Южина, Санина, Н. О. Волконского и других.

Но, конечно, театральные сезоны А. С. Орлова в Харбине и его книга — это особая большая тема, о которой мы поговорим когда-нибудь позднее.

Праздник Крещенья Господня в Харбине

Несмотря на все иностранное присутствие и идеологическое влияние, русская православная жизнь в Харбине продолжалась, и русское население торжественно праздновало великий церковный праздник Крещенья Господня.

В 1921 году в Харбине основное торжество и водосвятие в Праздник Крещенья Господня 19 января впервые происходили на реке Сунгари.

Трудно поверить, но это действительно так. До 1921 г. Иорданей на Сунгари не бывало. На Крещенье они сооружались по всем харбинским церквям, и там же производилось и водосвятие. Торжественных крестных ходов, церковного служения на льду реки, купаний в крещенской проруби, с которыми так свыклось молодое поколение харбинцев, — как будто они существовали здесь всегда, — ничего этого не было…

19 января 1921 года — первая "Иордань" на Сунгари — конечно, была скромной, не такой, как в последующие годы, но важно то, что была восстановлена т р а д и ц и я водосвятия "на воде".

Авторы многочисленных воспоминаний о том, как проходил праздник Крещенья в Харбине в 20-х — 40-х годах, подчеркивают старорусские черты торжеств этого Дня, незыблемость сохранявшихся в Харбине — этом оазисе русского дореволюционного быта — национальных традиций.

Прежде всего — подлинно всенародный дух этого праздника, роднивший и равнявший всех, без различия пола и возраста, званий и сословий.

"Крещенский день был самым "Русским днем Харбина", — так пишет, например, один из харбинских старожилов, уже давно покинувший город. — В этот день на центральных улицах появлялись люди, которые в другие дни здесь никогда не бывали, — жители многочисленных русских пригородных поселков и "городков". Ветхозаветные старики и старушки, пожилые люди и более молодые, но сохранившие до мелочей старорусский свой облик.

Клетчатые шали, пуховые платки, сибирские бело-розовые "пряничные" валенки, полушубки и шубы, а то и тулупы, вязаные и причудливо расшитые кожаные варежки и рукавицы — таково одеяние этих русских людей. Лица многих как бы сошли с нестеровских или суриковских полотен — кудлатые и длинные, совсем патриаршие бороды, обветренная кожа, крупные черты лица, волосы в скобку.

А речь — настоящая русская "окающая" или "екающая", но круглая, слегка нараспев, с забытыми уже нами речевыми народными живописными частицами.

Россия без всяких псевдоприкрас шла в Харбине в крестном многотысячном ходе в день Крещенья, крестьянская Россия — селившаяся в беженстве по Сунгарийским городкам, Гондатьевкам, Алексеевкам, Московским казармам, Затонам, Ченхэ — выходила в этот день на главную улицу Харбина — Китайскую и двигалась по ней торжественным и внушительным шествием" (Лукси. На "Иордани": Из харбинских воспоминаний // Шанхайская заря, 20 января 1940 г.).

А вот 19 января 1936 года. День как всегда — ясный, солнечный и морозный, около 30 градусов или побольше.

Еще до прибытия крестных ходов из других церквей движение автобусов и трамвая, только что привезших сюда, на Пристань, в район Китайской, Полицейской и Новогородней улиц, сотни людей, теперь заблаговременно приостановлено. Улицы, примыкающие к реке, сплошь запружены народом. Толпами людей усеяна и река; главное стечение народа вокруг "Иордани", огромного ледяного Креста и у вырубленного неподалеку во льду бассейна-купели, где будет крещенское купание всех желающих. Высокий городской берег — там тоже толпа предпочитающих наблюдать величественную картину крестного хода сверху. И то верно — отсюда, действительно, отчетливо видна вся панорама торжественного обряда водосвятия. И хорошо слышны далеко разносящиеся в морозном воздухе стройное пение соединенного хода и возгласы совершающих обряд священнослужителей.

Сегодня здесь, без преувеличения, весь Харбин. Все покинули свои дома, чтобы участвовать и видеть! Видеть! В толпе и лица, известные в городе: общественные деятели, коммерсанты, и молодежь, нарядно одетые молодые дамы, и старики и старушки, о которых говорилось выше… Очень много иностранцев, всегда восхищавшихся и удивлявшихся купанию русских в ледяной воде, фотографировавших это невиданное зрелище и даже снимавших о нем фильмы.

Сияет солнце, щеки щиплет мороз. Все в ожидании.

Праздник имел твердый распорядок проведения. Все происходило по специально составленному расписанию.

Центральное место сбора всех крестных ходов — Благовещенский храм митрополичьего подворья Российской Духовной миссии в Пекине. Здесь завершается литургия Св. Василия Великого. В храм войти уже невозможно. Люди стоят на паперти и в ограде.

Литургии и в других церквах. К 11 часам утра они заканчиваются и из всех пристанских церквей выходят многолюдные крестные ходы. Из Св. — Иверского храма и Св. — Петро-Павловской церкви Сунгарий-ского городка ходы с множеством икон и хоругвей, во главе с пастырями, направляются к Софийской церкви. Здесь они соединяются, и вот уже объединенный крестный ход трех церквей около 11.30 по определенному маршруту направляется к Благовещенской церкви. Сюда подходит и крестный ход из Св. — Пророко-Ильинской церкви.

Несметная толпа. Море людей.

Прибывшие крестные ходы выстраиваются в установленном порядке. К этому моменту литургия в главной церкви заканчивается. Раздается торжественный и радостный трезвон ее колоколов. Выходит процессия, возглавляемая архиепископом Мелетием и епископом Нестором. У врат церкви владыка Мелетий принимает крест, принесенный епископом Ювеналием, и встает во главе объединенных крестных ходов с более чем 30 священнослужителями — высшим духовенством Харбина.

Колышущаяся лента огромной религиозной процессии под торжественный звон колоколов, под мощное пение большого объединенного хора, выходит на Китайскую улицу и направляется к реке. Солнце играет ослепительным блеском на шитье и красках бесчисленного числа хоругвей и золотых крестов, на праздничных, с золотым шитьем, облачениях и митрах иерархов. В прозрачной чистоте морозного январского дня сверкают и украшенные оклады образов; особенно красивы и великолепны большие иконы Казанской Божией Матери, Христа Спасителя и Николая Чудотворца.

Волнуясь и переливаясь, лента процессии медленно спускается с высокой Набережной на покрытую льдом реку. Лед замерзшей Сунгари прозрачен и представляется тончайшим — кажется, что под ним видно движение воды, ступишь и провалишься… На самом деле лед прочен, его толщина около метра, первое впечатление складывается из-за изумительной чистоты и прозрачности льда зимней Сунгари, которая в летние месяцы желтая и мутная.

К красоте и блеску крестного хода, медленно продвигающегося на середину реки, добавляется сверкание белейшего снега и хрустального льда. Навстречу двигается крестный ход из затонской Св. — Николаевской церкви во главе с ее настоятелем.

Торжественно и медленно все устанавливается в определенном порядке вокруг блестящего ледяного Креста и Иордани — места водосвятия. Огромный восьмиконечный Крест великолепен; он заблаговременно вырубается из сунгарийского льда. В 1936-м над купелью Иордани воздвигнута часовня, увенчанная ледяным голубем.

Архиепископ Мелетий занимает место на специально сделанном ледяном возвышении; по правую и левую руку от него разместился весь сонм духовенства. Крестные ходы с иконами и хоругвями — полукругом от них. Приступают к великому чину освящения воды.

Богослужение. Пение хора разносится до обоих берегов реки. Приближается самый торжественный момент. Владыка Мелетий спускается с возвышения и подходит к Иордани со Св. Крестом. Стройное пение крещенского тропаря "Во Иордани крещающуся". Ломом прорубается покрывающий купель тонкий слой льда. Из образовавшегося отверстия фонтаном бьет вода, заполняет Иордань и растекается по специально прорубленным во льду каналам. Архипастырь троекратно погружает в воду крест. Епископ Нестор окропляет присутствующих святой водой. Чин водоосвящения завершен.

Над массой людей взмывают ввысь стайки белых голубей, выпущенных жителями Затона. Белоснежные птицы некоторое время кружат в голубом небе и улетают по домам. В 20-х годах в этот момент в небо "взвивались с частой пальбой ракеты. Это, — замечает очевидец, — была исключительная картина — Старая Московская Русь оживала вновь в ней на широкой скованной льдом маньчжурской реке".

С приготовленными заранее бутылками и бутылочками, самыми разными сосудами, люди, стоящие поближе, первыми торопятся набрать святую крещенскую воду, которая не портится целый год и, как верят, помогает при нездоровье. Очередь других наступает позднее. До самого вечера верующие будут брать из Иордани воду — в такие же бутылочки, кувшинчики, даже чайники и прочие сосуды. А если вы не захватили их из дому, не беда: можете тут же купить их у китайцев, которые прекрасно знают этот (да и все прочие!) русский обычай и заблаговременно заготовили груду подобного товара, который к вечеру весь раскупается.

А рядом в прорубленной неподалеку "купели" тотчас же начинается традиционное крещенское купание смельчаков, которые на это решаются. Но купаются и мужчины, и женщины, и молодежь, и старики — десятки людей! Осеняя себя крестным знаменем, смело бросаются в ледяную воду… И не было случая, по-моему, чтобы кто-нибудь из них заболел! Купание на Крещенье в ледяной проруби — это тоже старый, исконно русский, обычай, принесенный сюда, в Маньчжурию. Толпа любопытствующих, среди которых много иностранцев, окружает этот бассейн-купель, к ней, как говорится, не пробьешься. Фотографы со всех сторон снимают необычное зрелище. Среди них много японцев, и один из них, слишком увлекшись, даже падает со своим фотоаппаратом в воду, вызывая сочувствие у зрителей…

Снимались, как я уже говорил, о Крещенье на Сунгари и фильмы. Первую кинокартину об этом празднике в том же 1921 году сделало Товарищество Алексеева и Дон-Отелло, занимавшееся в Харбине кинопрокатом; несколько фильмов сняли и кинооператоры-японцы. Так, один из них, г-н Кии, демонстрировал свой фильм (снятый, очевидно, в какой-то из предшествующих годов) в 1936-м в помещении Епархиального дома. Фильм освещал подробно всю церемонию Празднества и, конечно, купание русских в проруби. Для наибольшей наглядности на экране крупным планом был показан термометр Цельсия с подчеркнутыми на нем 30 градусами ниже нуля. Автор собирался послать фильм в Японию, где к нему был проявлен большой интерес.

Следует также сказать, что в других церквях города водосвятие происходило в специально сооруженных для этой цели "иорданях". Особенно торжественным и многолюдным всегда бывало крещенское богослужение в Доме милосердия владыки Нестора, где к этому дню изо льда сооружались настоящие художественные произведения.

Через два года после первого водосвятия на Сунгари, в 1923 г. были сооружены первые Русские горы, ставшие с той поры любимым местом развлечения харбинцев, независимо от возраста и пола.

О чем писали газеты

Позорный Брестский мир Потрясающие разоблачения о подкупе немцами большевиков (суммы, "подробности")

Германский заговор против России

Заголовки статей в "Вестнике Маньчжурии", 1918 год.

"Адмирал Колчак по своей инициативе сформировал в Харбине Морскую роту, которая в устье Сунгари имела бой, ликвидировав советский контрольный пункт, надзиравший за устьем реки".

Вестник Маньчжурии, 1918, 25 июля.

"Домовладелец г. Лютай просит нас напечатать пояснение, что сообщенное вчера в "Дневнике происшествий" известие о том, что "автомобилем задавлен китаец Лютай", касается, очевидно какого-то его однофамильца. Охотно исполним эту просьбу домовладельца Лютая для успокоения встревоженных его друзей и знакомых".

Вестник Маньчжурии,

1918, 25 июля.

"Владивостокская земская управа постановила не допускать опубликования приказов и распоряжений Временного Правителя" [Д. Л. Хорвата — Г. М.].

Журналист Коля Шило (Николай Дионисьевич Шилов) опубликовал по этому поводу следующие стихи:

Вестник Маньчжурии, 1918,4 августа.

Что стоила Советская власть Забайкалью?

Пропало золота на 40 млн. рублей и бумажных ценностей на 30 млн. рублей — из отделений одного Русско-Азиатского банка.

Вестник Маньчжурии, 1918, 19 сентября.