И вот, я очнулся. Очнулся в новом теле, я так понимаю, в теле моего далекого предка и тезки.

Никогда не интересовался фантастикой, попаданцами. Считал это не серьезной литературой. Так, прочитал пару книжек. И вот, сам попал!

Лежу в палате Царскосельского военного госпиталя, и сам себе задаю вопросы. Что случилось? Где я? Как такое возможно, и почему я ощущаю себя не только Александром Белогорьевым, 1985 года рождения, бывшего спецназовца, кавалера нескольких боевых орденов, киллера, нелепо погибшего в 2017 году, но и князем Александром Белогорьевым, 21 летним корнетом лейб-гвардии Кирасирского Его Императорского Величества полка, раненым при подавлении бунта 9 января 1905 года на Певческом мосту?

— Спокойно. Без паники. Непосредственная опасность мне не грозит, можно спокойно и без криков: «Помогите!», разложить ситуацию на составные части и проанализировать все, что со мной произошло.

Что это, колдовство? Магия? Неизвестно. Поэтому отставляю этот вопрос в сторону и буду воспринимть происходящее как данность. Как там у Высоцкого, «… Я дышу, а значит я живу…». Размышляю дальше. У меня имеется новое тело, не такое развитое, как было, но оно послушно мне, а мышцы и специфические навыки — дело наживное. Желания, мысли, чувства, и воспоминания молодого князя стали моими, точно так же, как все, что знал Александр Белогорьев 21 века, знает он. Нет явного разделения на «он» и «я», Мы стали одним целом. Хорошо это или плохо? Пока непонятно.

Мелькает мысль. Как вернуться обратно? И тут же, следом, другая. А зачем возвращаться?

В принципе, с тем миром меня ничего не связывает. Семьей я не обзавелся. Были, конечно, и любовь, и любимые, но как то не сложилось. Друзья — сослуживцы — да, есть, но так, чтобы не разлей вода — таких нет. Соберутся, конечно, на поминки, выпьют за помин души, помянут. И все.

Родина — а что Родина, свой долг я ей отдал, даже с лихвой.

Так что придется «расслабиться и получать удовольствие», а если серьезно, надо принять все как данность и постараться прожить новую жизнь достойно. «Делай, как должно и будь, что будет».

* * *

Пошел уже третий день, как я оказался в этом теле. За это время мне надоело валяться в койке, заниматься самоанализом и смотреть в окно на заснеженные деревья в Екатерининском парке. Вставать мне все еще не разрешали. Поэтому стал вспоминать свою спортивную молодость. Инструктор по рукопашке увлекался аутотренингом, как то рассказал об идеомоторных упражнениях. Я тогда увлекся этим, применял в своих тренировках. Вот и сейчас усилием мысли стал вызывать сокращение мышц сначала рук, перешел на мышцы ног, пресса. Постепенно подобной тренировке подвергались все мышцы моего тела. Когда мы четко и сосредоточенно совершаем мысленные движения, они оказываются даже более эффективными, чем реальные: концентрируясь на определенных мышцах, мы не теряем при этом лишнюю энергию. Усталость, как правило, незначительна, а кровообращение мозга и питание его кислородом значительно улучшаются.

Кроме этого попросил старого отставного солдата Григория Михайловича, списанного по ранению и болезней со строевой службы и оставленного при госпитале то ли санитаром, то ли сиделкой при тяжелых больных, выточить деревянный колышек длиной 7-10 см, с помощью которого несколько раз в день делаю себе «точечный массаж». Обрабатывал я, конечно, не все 365 жизненных точек, которые, согласно древнекитайскому учению, связанны с внутренними органами. Но и то, до чего мог дотянуться, заметно укрепляло мой организм и улучшало самочувствие.

Кстати, на эти мои манипуляции обратил внимание главный врач госпиталя Унтербергер Семен Федорович, который осматривал меня в первые минуты моего появления в этом мире. Он очень заинтересовался такими способами восстановления работоспособности мышц и даже просил дать что то вроде пары показательных сеансов для своих коллег, двух врачей госпиталя.

В это время и в обществе и при дворе царило повальное увлечение восточной культурой, особенно после того, как врач тибетской медицины Петр Бадмаев, крестник императора Александра III, стал лечить членов царской семьи и наследника престола царевича Алексея. В 1902 году он даже получил чин действительного статского советника, что давало право на потомственное дворянство и соответствовал чину генерал-майора в армии.

Распорядок дня в госпитале мало чем отличался от распорядка в госпиталях моего того времени. Утром — врачебный обход под руководством начальника госпиталя, потом процедуры. Как обычно, завтрак, обед, ужин, прием лекарств, анализы. Все, как и тогда, в будущем — прошлом. В самый первый раз, на следующий день после моего «попаданства», этот обход был довольно представительным. Кроме местных врачей присутствовал какой то генерал, я так понял, из военно-санитарного управления. Он интересовался моим самочувствием, задал несколько вопросов Семену Федоровичу, что-то пощупал на моей голове, оттянув веко, осмотрел глаза. Напоследок попросил проделать известную, наверное, во все времена процедуру проверки координации движений, а именно закрыть глаза, вытянуть руки и дотронутся пальцем до кончика носа. Были и другие тесты, в том числе и изучение высунутого языка, куда же без этого!

— Весьма, весьма интересный случай, — бормотал он при этом, — и в конце обращаясь ко мне, — ну что же, молодой человек, как это и не странно, но ничего экстраординарного я не вижу. Выздоравливайте, а там и поговорим.

Я хоть и отметил некую странность этой фразы, но не придал особого значения. А потом и вовсе позабыл, отнеся все это к обычной процедуре оказания внимания к «привилегированным» больным. А я, по всей видимости, именно таким и являлся.

Так прошла первая неделя моего появления в этом мире. Я думал, что меня быстро выпишут из госпиталя, но не тут-то было. Руководство госпиталя и родное командование решили оставить меня еще на несколько дней под наблюдением врачей. У меня была травма головы и рисковать никто не хотел. И вообще, мог стоять вопрос об отставке с военной службы. Тут еще и родитель нагнетал обстановку, телеграфировал буквально каждый день, очень был расстроен, волновался. Он уже выехал ко мне, и до его приезда меня решили залечить, закормить и вообще готовились предъявить мою тушку родителю во всей красе.

Постепенно привыкал к новому телу, к рефлексам, к моторике движений. Что тут сказать? Конечно не комильфо. Но это ничего, наверстаем, как говорится, были бы кости, а мясо нарастет.

Только прошла слабость, стал отжиматься от пола, а по утрам выходить во внутренний дворик госпиталя и уже там делал разминочный комплекс. Да, тут все запущено. Но я не унывал, постепенно усиливая нагрузку, восстанавливал механику движений прежнего тела, ставил растяжки, перекаты, вспомнив занятия по рукопашке, проводил «бой с тенью». В госпитале это стало своего рода развлечением, наблюдать, как молодой корнет дурью мается.

За неделю пребывания в госпитале я особо ни с кем не сошелся. После осмотров и медицинских процедур иногда беседовал с управляющим госпиталя, то есть главврачем господином Унтербергером Семеном Федоровичем.

Иногда слушал рассказы санитара Григория Михайловича. Это был обыкновенный русский мужик, который начинал тянуть солдатскую лямку еще при Скобелеве. Он мог в ходе своих нехитрых рассказов про молодость, случаи из солдатской жизни вызвать такую умиротворенность в собеседнике, так и чувствовалось, что спокойствие будто растекается в тебе.

Так и проходило мое лечение. Сослуживцы собирались посетить меня в воскресенье, но господин Унтербергер, зная, как может закончится посещение молодых офицеров своего, вроде как больного, но очень активного сослуживца и заботясь о порядке в вверенном ему медицинском учреждении, через посыльного передал им, что герой корнет будет выписан через пару дней. Исключение было сделано для настоятеля нашего полкового храма отца Александра — благообразным высоким священником с начинающей седеть бородой. Он навестил меня в четвертый день моего пребывания в госпитале, но каких то значимых разговоров у нас не получилось. Ни я, Александр Белогорьев начала ХХI века, ни молодой князь корнет Белогорьев особой религиозностью не отличались. Отец Александр дежурно пожелал мне скорейшего выздоровления, пригласил, как только буду готов, к причастию и пообещал помолиться за меня.

И вот наступил день выписки. С утра Семен Федорович провел последний осмотр и официально заявил, что я практически здоров и держать меня в госпитале не видит смысла. Предписал две недели отпуска по болезни для полного восстановления сил и проинструктировав о необходимых процедурах которые я должен проходить, попрощался со мной.

Найдя санитара Григория Михайловича, я поблагодарил за заботу, тепло попрощался и просил принять от меня целковый, чем очень смутил его. Он же помог собрать вещи и одеться.

У входа в госпиталь, со стороны Орловских ворот меня уже ждал экипаж и Федор — молодой солдат, только недавно назначенный моим денщиком. Садясь в коляску, я оглянулся и непроизвольно перекрестился на икону святого Николая в звоннице домовой церкви госпиталя на фронтоне здания над самым входом.

В сопровождении денщика отправился на свою квартиру в дом купца Пальгунова, где снимал три комнаты на втором этаже. Проезжая по Волконской улице вдоль казарм лейб-гвардии гусарского полка, дома его командира, канцелярии, здания офицерского собрания гусар, штаба и казарм лейб-гвардии 4 Императорской фамилии стрелкового батальона, где в ХХI веке располагался военно-морское училище. Деревья Екатерининского парка, запорошенные снегом, знакомые с детства здания — время как будто застыло, и не понять, в каком я времени?

Может никуда и не попадал, сейчас зайду в кабак «Адмиралтейства» в Екатерининском парке со стороны Кадетского бульвара, там здорово готовят бифштексы, потом найму «бомбилу» и уже максимум через полчаса буду у себя на Стрельбищенской, в своей уютной «однушке», постою под душем, включу телек, посижу в любимом кресле, вечерком схожу в близлежащую кафешку в торговом центре «Бухарестский».

Но нет, не автомобиль, а конный экипаж везет меня не в Купчино, а тут же рядом, на Кадетский, где я, корнет Белогорьев снимал жилье.

* * *

Вообще-то офицеры, в том числе и командир, обычно жили в расположении полка, но молодой князь, с особого разрешения командира мог себе позволить и отдельное жилье, тем более в непосредственной близости от полкового городка, буквально через дорогу, на углу Кадетского бульвара и Артиллерийской улицы.

Распоряжалась в доме миловидная женщина средних лет Елизавета, домоправительница, кухарка и «завхоз» в одном лице.

Я попросил ее сначала подготовить горячей воды для ванной, а обед подать позже. После обеда, указав Федору готовить мундир, так как собирался к вечеру посетить офицерское Собрание, решил привести мысли в порядок. Мне придется общаться со своими сослуживцами по полку. Как себя вести с ними, как более естественно снова входить в коллектив. А тут и отец на днях приезжает. С этими мыслями я незаметно для себя и задремал.

Разбудил меня Федор часов в семь вечера. От ужина дома я решил воздержаться, принял у Федора отутюженный мундир и стал собираться в Собрание.

Надо сказать, что офицерское Собрание в это время являлось важнейшим инструментом поддержания дружеских отношений между офицерами. Здесь регулярно проводились во внеслужебной обстановке разборы учений, решались тактические задачи, читались лекции, делались различные сообщения проходили тематические беседы и т. д. Все это являлось элементом и военного образования и повышало их общеобразовательный уровень. Здесь же офицеры проводили и свой досуг.

Хозяйственной частью офицерского собрания заведовал распорядительный комитет, председательствовал в котором старший по званию. Ему в помощь, для заведования отделами, общим собранием избирались офицеры, прослужившие не менее трех лет в офицерских должностях. Все они также входили в этот комитет.

Бюджет Собраний формировался из средств, отпускаемых из государственной казны на улучшение общественного быта офицеров, взносов членов собрания, денег, поступающих за игры, от помещений для приезжих, пожертвований частных лиц, как правило, ветеранов полка и его шефов.

Популярность офицерских Собраний, особенно в армейских частях, определялась еще и тем, что офицеры, особенно молодежь, в основной своей массе были холостяками, перед которыми остро стоял вопрос питания, точнее организация его. Поэтому деятельность столовых и буфетов здесь, по вполне понятным причинам выглядела весьма привлекательно. Цены были щадящие, на 10–20 % ниже, чем в общественной торговле, а время работы определялось общим собранием офицеров, исходя из пожеланий большинства. Например, завтрак из двух блюд стоил 75 копеек, а обед из четырех блюд — 1 рубль. Для сравнения — обед в ресторане обходился от 6 до 9 рублей. А надо отметить, что офицеру гвардии в то время строжайше запрещалось посещать второразрядные трактиры и рестораны.

Здесь же офицеры, как уже упоминалось, проводили и свой досуг. Устраивались музыкальные вечера, вечера поэзии, где зачастую офицеры исполняли свои произведения. Проводились что-то вроде турниров по бильярду, шахматам, шашкам, домино, другим настольным играм. Имелись фехтовальные и гимнастические залы, тир, игровые комнаты и другое, так необходимое, особенно, для офицеров-холостяков.

Часов в 8 вечера, надев повседневный мундир, состоящий из однобортного колета белого цвета, застегивающийся на крючки. На воротнике с каждой стороны под галуном нашивалась петлица из оранжевой тесьмы, знак принадлежности нашего полка. У кирасир Его Величества так же на концах петлиц пришивалась серебряная пуговица, отмененная в других полках, но оставленная у кирасир в честь счастливого спасения при покушении 21 июня 1862 г. в Варшаве на великого князя Константина Николаевича, когда пуля польского террориста, ударившись об эту пуговицу, изменила направление и не причинила вреда царскому наместнику. Брюки — шаровары, заправленные в короткие сапоги, фуражка с белой тульей и выпушкой по цвету околыша.

Федор подал шинель, я затянув портупею, пристегнул шашку и, благо идти недалеко, метров 50, только перейти Кадетский бульвар, в сопровождении верного Федора направился в офицерское Собрание. Оно помещалось в полковом городке, между конюшнями первого эскадрона и небольшим садом, в небольшом двухэтажном особняке.

Входили офицеры через просторную стеклянную веранду. Здесь меня встретил дежурный из числа солдат. Он помог снять шинель, принял фуражку, и я прошел через портретную, главный зал, сначала в закусочную, где в виде аперитива принял стопку водки. В малых количествах это не возбранялось, а наоборот, считалось нормой, перешел в просторную столовую. Здесь к ужину уже был накрыт большой стол, на котором были расставлены столовые приборы, серебряные графины, солонки, другая столовая утварь.

Уже стали собираться офицеры. Молодежь почти вся в сборе, старшие офицеры, как правило, женатые, обычно подходили позже.

Меня тепло приветствовали, особенно рады были друзья — одногодки — корнеты Лишин Юра и Эвальд Федор, служившие со мной во втором эскадроне, и наш командир, ротмистр Абалешев Александр Александрович.

— Здравствуйте, Александр! Рады видеть тебя снова с нами! Как ты, как здоровье, оправились после ранения?

— Ну, какое же это ранение, право, даже и неудобно как то, это надо же, с лошади упал.

— Ну не скажите, — присоединился к разговору Александр Александрович, — мне рассказывали очевидцы, Вы вели себя грамотно, до последнего пытались образумить «якобинцев», но если они не понимают, то действовать надо только жестко.

— Совершенно верно, господа, — подошел поручик Красовский, — это же покушение на Богом установленную форму мироустройства, тем более, сейчас, когда страна ведет войну с япошками. Наш девиз, — как то уж очень пафосно продолжил он, — завещанный предками «за веру, царя и отечество» не оставляет иного толкования. А они пошли против государя Богом данного, а значить, против веры нашей и против Отчизны.

— Нигилизм социалистов, играющих на руку Японии, сроднён истинному сатанизму, — подхватил тему ротмистр Кастен, — церковь учит нас, — завел он любимую тему, — что Государю, как Своему избраннику и помазаннику, Господь вверяет власть над страною и все не покоряющиеся ему противятся самому Богу». Этот постулат апостола Павла как нельзя лучше характеризует сатанинскую сущность бунта, — Николай Генрихович был любителем пофилософствовать на богословские темы.

Под эти разговоры на повседневно — военно — богословскию темы и прошел ужин. Компания плавно переместилась в гостиную, где продолжили высказывать свое мнение о положении дел в стране, положении на фронтах на Дальнем Востоке. Саша Коленкин, офицер 1-го эскадрона, молодой горячий поручик, высказал популярную во все времена мысль, что если бы не высокое начальство, вечно перестраховывающее и всего остерегающее, он бы со своим эскадроном эту войну давно бы выиграл.

— Лихая кавалерийская атака — макаки эти не выдержат, а все эти заумные штабные планы — они только вредят…

Я улыбнулся, вспоминая «Федота стрельца» Леонида Филатова. «Мне бы шашку, да коня, да на линию огня..», или «… У меня иная суть! Мне б куды — нибудь в атаку. Аль на штурм куды — нибудь!..»

— Корнет, я вижу, Вы улыбаетесь, Вы не согласны с этим? — обратился ко мне ротмистр Абалешев.

— Нет, почему же, а улыбаюсь я по другому поводу. Просто вспомнилось одно сочинение, где с юмором описывается подобный метод войны, — и процитировал эти строки, которые, кстати, не произвели никакого впечатления на окружающих. — А если серьезно, считаю что воевать мы умеем, но еще больше умеем геройствовать, не понимая при этом, что героизм — это зачастую действия патриота по исправлению ситуации, созданной разгильдяйством, халатностью, бездействием других, — и сделав паузу, продолжил, — Если же каждый будет исполнять свой долг на совесть, то вышеупомянутые случаи просто перестанут иметь место. Вот это, мне кажется, и называется умением воевать.

— Это что же, — встрепенулся Саша Коленкин, — Вы осуждаете героические порывы русского солдата?

— Я такого не говорил! — повернулся я к нему, — Но героизм должен быть оправдан, и не являться следствием исправления ошибок других лиц. Просто красиво умереть — это не героизм, а вот ценой своей смерти приблизить победу — вот это да, героизм.

Вот скажите, — продолжил я, обращаясь к поручику, — в чем, по-Вашему, заключается героизм воина русского?

— Без сомнения, ответил он мне, — умереть за Веру, Царя и Отечество!

— А вот я считаю, истинный героизм, а вернее долг наш заключается в том, чтобы сделать так, чтобы именно враг умер за его веру, его правителя и его Отечество. И чем лучше мы будем выполнять свой долг, учить солдат именно четкому выполнению поставленных задач, именно тому, чтобы от его действий больше врагов погибло за их веру, за их правителя, тем меньше этих врагов будет у нашей Родины.

— Очень интересное суждение, корнет, — услышал я голос Георгия Оттоновича Рауха, командира полка, полковника Генерального штаба.

Мы и не заметили, так незаметно он вошел.

— Господа офицеры! — подал команду офицер, первым среагирующий на его прибытие.

По этой команде все привычно и ловко вскочили, брякнув шпорами и вытянувшись в струнку.

— Прошу садиться, господа! — и обращаясь уже ко мне, — Очень интересно, корнет, рассуждаете! Сказать по правде, сам я не рассматривал этот вопрос с подобной стороны. И Вы что, и вправду знаете, как и чему следует учить солдат, чтобы он был героем с Вашей точки зрения? — командир с хитринкой посмотрел на меня, — Вот и попробуйте показать нам что то новое в системе обучения.

Я опять вскочил, звякнув шпорами, и кивнул, показывая, что воспринял это как приказ. Опять присаживаясь на диван, машинально взял в руки гитару, которая была прислонена к подлокотнику и совершенно не осознано пробежался пальцами по струнам, сделав гитарный перебор. Странно, но у меня получилось даже лучше, чем в той жизни. Там я одно время увлекался гитарой, играл для себя, друзей во время вечеринок и сабайтунчиков.

— А Вы что играете? — спросил мой эскадронный начальник, — что-то раньше я этого не замечал.

— Да не особо, так, иногда бренчу.

— Ну порадуйте тогда нас чем-нибудь, сыграйте, попробуйте!

Здесь музицирование не было чем то особенным, наоборот, в порядке вещей, что офицер исполнял что либо для своих сослуживцев, показывал, так сказать, свои таланты.

Что бы сыграть, чтобы из темы не выйти? О, есть идея! Помню, в казарме почти все осваивали игру на гитаре именно с этой песней, только пару моментов надо изменить.

В гостиной смолкли разговоры, офицеры стали прислушиваться…

В зале повисла тишина. Видно я задел у них в душе какие-то струны. Минуты через две — три офицеры зашевелились.

— Сильная песня, правильная, аж за душу берет, — первым нарушил молчание полковник Вольф Константин Маврикиевич, помощник командира по строевой части, — Откуда она, кто автор, не знаете?

— Денщик отца, старый солдат, пел, а автора, к сожалению, назвать не могу.

— Я не замечал у Вас таких талантов, князь! — воскликнул командир эскадрона, — Вы очень изменились. Но хватит о грустном, может споете что-то легкое, веселое? У Вас замечательно получается.

Я задумался. Согласен, надо разрядить обстановку, вспомнить что-нибудь легкое, непринужденное. Есть один вариант, правда поется там о гусарах, но заменить пару слов вполне возможно.

Эта песня была принята на ура. Как же, здесь же поется про нас, молодцов-кирасиров. Да, расшевелил я общество. Послышались просьбы продолжить, но я, сославшись на усталость после болезни, извинился, пообещав порадовать в следующий раз. А «мини-концерт» продолжил поручик Володя Вольский, который исполнил сначала модный ныне романс «Средь шумного бал», а следом, к моему удивлению, знакомый мне по творчеству Пелагеи «Не для меня придет весна». Неожиданно для себя я даже стал мысленно подпевать. Но честно сказать, после моего выступления их пение выглядело тускло.

Были и другие выступления, но постепенно собрание разбилось на кучки, что-то вроде кружков по интересам.

Я с интересом прислушивался к разговорам, непроизвольно рассматривая присутствующих, пытаясь понять общий тон общества, в которое я так неожиданно попал.

У окна собрались любители сигар, они дымили и рассуждали о достоинствах рысака, которого недавно выставили на продажу. Чуть в стороне, подавшись модной сейчас теме метизации в коневодстве, рассуждали о преимуществах скрещивания орловского с более резвым американским рысаком. Страстные любители конных бегов штабс-ротмистр барон Фрейтаг и ротмистр Кастен обсуждали захватывающий спор двух молодых фаворитов Петербургского ипподрома рысаков «Крепыша» и «Прости», их последнего забега на ипподроме на Семеновском плацу.

В углу, у камина, играли в карты. Здесь из карточных игр допускались только коммерческие, причем на наличные деньги, а все азартные строго воспрещались. Отличия коммерческих игр от азартных заключаются в принципах игры. Хотя и в тех и в других возможен расчет за деньги, в коммерческих играх в основу положена логика, т. е. возможность изменить ход игры в зависимости от мастерства игрока, Тогда как в азартных играх все решает случай «какая масть ляжет» и от игрока практически ничего не зависит, разве что от его везения, самообладания, хитрости и т. п. К коммерческим играм в карты можно отнести преферанс, вист, бридж, кинг, рамс и др. К азартным относятся двадцать одно, или «очко», баккара, макао, тринадцать и др.

Потолкавшись пару минут у карточного столика, я отошел к любителям шахмат. Здесь мне было гораздо интересней, так как в шахматы я играл с удовольствием. Уровень игроков был средненький, но постепенно игра меня увлекла. Окружающие заметили это.

— Корнет, а Вы что, тоже играете? Вроде я не припомню Вас за шахматной доской. Кажется, Вы больше в карты перекидывались, да в бильярд, — воскликнул мой эскадронный командир.

— Не так, что бы очень, — ответил я, — разве что, на уровне знания ходов, не больше, я только учусь.

— А давайте в партию, я тоже начинаю только осваивать эту науку! — предложил поручик Красовский, служивший в 3 эскадроне.

Честно сказать, мне не хотелось опять показывать новые знания и умения молодого князя, и так уже я явно выбивался из образа «серой мыши», каким был мой симбиот. Поэтому пытался отшутиться, рассказав анекдот:

Отец говорит сыну:

— Давай в шахматы в уме сыграем…

— Давай. Пешка Е2 — Е4.

— Конь на Н6.

— Конь Д6 — ЕЗ.

— Ты чего? Конь так не ходит, — и дает подзатыльник сыну.

— Все, спасибо папа, все шахматы рассыпал. Теперь один и играй.

Послышался смех. К моему удивлению эта немудренная шутка многим понравилась. Как оказалось, общество не было избаловано по — настоящему остроумными анекдотами и шутками. Все сводилось к пересказу различных курьезов из жизни знакомых или историческими фактами, рассказанными с юмором.

— Да, позабавили Вы нас, корнет! — отсмеявшись, сказал командир полка полковник Раух, — а расскажите еще что-нибудь!

— Ну вот и решил не выделяться, — подумал я. Но отказываться не удобно, придется выдать пару армейских.

— Извольте! Молодой солдат спрашивает вахмистра:

— Господин вахмистр, а крокодилы летают?

— Шо-о?! Крокодилы?! Да ты в своем уме, кто тебе сказал такую глупость?!

— Господин ротмистр.

— Господин ротмистр? Мда-а… . - пауза, чешет затылок…

— Ну, вообще-то, они иногда летают, только низко-низко.

Этот анекдот тоже понравился офицерам, которые, видя оживление в нашей группе, стали подходить к нам. Послышались просьбы продолжить.

— Ну а еще чего-нибудь, порадуйте! — обратились сослуживцы.

Получается так, что колоссальное количество всевозможного «мусора» в голове, знание множества анекдотов будущего, тем более из серии «армейских», делает меня великолепным рассказчиком. Главное, «адаптировать» их под это время, чуть сдвинуть акцент — и все, все хохочат, все довольны!

— Извольте, вот еще. Заблудились два грибника. Еле передвигая ноги, вышли они на опушку. А там вахмистр стоит. Они его спрашивают:

— Господин военный, мы на станцию правильно идем?

— Да какое там правильно? Голеностоп вихляет, удар стопы не четкий, да и вообще не в ногу, а ну, построились, живо!

Видно я нарисовал знакомую картину поведения младших командиров, поэтому уже все, не стесняясь, вытирали слезы.

— Ну, ей богу, наш Федякин из пулеметной команды, — узнал кто-то знакомый образ строгого вояки.

— А вот еще один:

Ребенок после представления в цирке подбегает к деду, старому кавалеристу — ветерану.

— Деда, а знаешь, какое чудесное представление было сегодня в цирке? Там наездник прыгнул на ходу лошади на спину, проскользнул под животом, уцепился за хвост и закончил это тем, что вскочил ей на шею задом наперед.

— Ну и что тут особенного? — отвечает старый рубака, — Я тоже все это проделал, когда в первый раз сел на лошадь.

Тут уже все, не стесняясь, стали хохотать. Я, несомненно, становлюсь звездой собрания. Но пора и заканчивать с этим, поэтому как можно деликатнее отказался от дальнейшего соло-выступления, пообещав, впрочем, в следующий раз еще порадовать господ офицеров новой порцией анекдотов.

Еще немного пообщавшись с сослуживцами, поднялся на второй этаж, где заглянул в бильярдную, но игра меня не вдохновила. Здесь играли, как я узнал, в «американку». Корнет в бильярд немного играл, а я в учебке гонял в «пирамиду» и весьма недурственно, надо сказать. Правила несколько отличались, но особо вникать не хотел. Может потом, как-нибудь втянусь.

Уточнив с командиром эскадрона ротмистром Абалешевым и полковым адьютантом штабс-ротмистром Юрием Телесницким продолжительность моего отпуска после болезни, я часов в 11 стал собираться домой.

Заглянул в комнату прислуги, где меня ждал денщик Федор, кивнул ему, что собираемся домой. Спустившись на первый этаж, прошли в сени, где получив шинели от дежурного солдата, перепоясались и вышли через веранду в собранский садик.

Подморозило. Газовые фонари тускло освещали улицу. Мы быстро перешли на другую сторону Кадетского бульвара, вошли в подъезд и поднялись на второй этаж. Елизавета ждала нас, без меня не уходила. Она с двенадцатилетним сыном жила рядом. Во дворе был флигель с жилыми комнатами для прислуги, там они и обитали. Дав указание, что на сегодня она может быть свободна, но завтракать буду дома, а не в Собрании, поэтому просил все подготовить к девяти часам.

Федор помог мне раздеться и получил указания подготовить мне на утро шаровары, походный мундир и легкие сапоги, чему очень удивился. Все объяснения решил оставить на потом, наказав разбудить меня утром часов 7.

* * *

Проснулся за несколько минут до прихода денщика. Когда Федор постучал в дверь, я уже встал. Принял у него одежду, что вечером приказал подготовить, оделся и прошел в гостиную, которая была несколько больше остальных двух комнат. Посредине стоял большой круглый стол, несколько стульев с высокими спинками, укрытых холщевыми накидками. В углу, у большого окна стоял еще один столик, журнальный, или как его называли в этом времени, карточный, со столешницей, обтянутый зеленым сукном. Рядом — четыре кресла. У стены — буфет темного дерева, за стеклянными дверцами которого видна парадная посуда. Слева у входной двери стояла этажерка с парой книг и газетой. Пол был застелен большим ворсистым ковром.

С помощью Федора отодвинул стол, освободив центр. Это пока будет что — то вроде спортивного зала, потом разберусь, что можно придумать. А сейчас — во двор, пока темно — небольшая пробежка.

Как и ожидалось, Кадетский бульвар был пока безлюден. Небольшой морозец, градусов десять, темно, только тусклый свет газовых фонарей освещает пятнами участки тротуара. Начал я с легкого бега, пробежал метров пятьсот до Саперной улицы.

Но тут начали появляться дворники со своими скребками, лопатами. Они с удивлением, граничащим с подозрением, поглядывали на чудачества офицера. Как шутили в будущем, вид бегущего лейтенанта вызывает смех, бегущего майора — недоумение, а полковника — панику. Я явно подпадал под первую часть этого высказывания. Ранние прохожие, в основном прислуга из близлежащих домов, солдаты — вестовые и другой трудовой люд уже не скрывали улыбок. Да, что то я поторопился проповедовать здоровый образ жизни. Так дальше не пойдет, надо что то придумать, что бы не выглядеть клоуном.

После легкой пробежки вернулся домой и продолжил зарядку в комнате. Упражнения для развития мышц туловища, плечевого пояса, рук и ног наклоны, приседания, круговые движения туловища и таза, отжимания и т. д. Затем пошли маховые и рывковые движения руками и ногами с постепенным увеличением амплитуды. Перешел к упражнениям, имитирующим технику ударов. В конце отработал затяжную комбинацию: парочка прямых ударов в голову на скользящем полушаге, ухожу нырком влево, серия боковых в корпус, и точка — прямой в челюсть, отскок назад, уходя от возможной контратаки предполагаемого противника.

Во время занятий несколько раз скрипнула дверь, я заметил, что за моими упражнениями сквозь щелку в двери наблюдают домашние, то Федор с недоумением, а во время последней серии — восторженно, то Елизавета удивленно. Но чаще всего мелькала пуговка носа сына домработницы. Он так увлекся, что во время моей работы над ударами почти всю голову высунул в комнату, за что получил звонкий подзатыльник от матери.

Почувствовал, как мышцы наливаются теплом, появилась испарина, пора переходить к силовым упражнениям. Упор лежа — отжимания от пола на кулаках. Для начала немного, тело еще не привыкло, стандартных — раз сорок, дальше — немного усложним — сорок один… хлопок в ладоши, сорок два… хлопок, сорок три… хлопок, и так раз десять, на сегодня хватит, нагрузку будем давать постепенно. Теперь умываться завтракать, и «нас ждут великие дела»!

В коридоре столкнулся с Федором.

— Это что было, Ваше сиятельство? — округлив глаза от восторга, сдавленно прошептал он.

— Разминка, — ответил я.

В дверях светилась мордашка пацаненка с горящими глазами.

Ванна была уже готова, помылся, в конце обливание холодной водой, обтереться до красна полотенцем. Все, «готов к труду и обороне».

Теперь можно и позавтракать. Елизавета подала его в 9.30. Гречневая каша с куском говядины, свежайшие федякинские булочки, сливочное масло, мед, чай, варенье. Корнет завтракал или дома, или в Собрании. Но там для завтрака было еще рано.

Оделся, Федор подал шинель, шашку, и мы отправились в полк. Я был в отпуске, но появились мысли об организации регулярных занятий спортом и для меня, и для нижних чинов моего эскадрона. Я не забыл и всерьез воспринял слова командира полка об обучении подчиненных воинскому искусству.

Пройдя по Кирасирской улице, вдоль домика командира полка с канцелярией, задней стены казармы родного третьего эскадрона, караульного помещения, прошел на хозяйственный двор. Здесь находились мастерские и кузница. Навстречу мне из домика вышел начальник мастерских Шпаковский Алексей Георгиевич. Это был мужчина лет за сорок, лысоватый, но с задорным хохолком, с хитрющим взглядом. Родом откуда то с Крыма, с присущей всем выходцам с южных краев постоянным желанием хватануть, где только можно лишнюю копеечку, в том числе, иногда и незаконно. Хотя, надо ему отдать должное, Алексей Георгиевич в целом был, по своему, порядочным человеком. Как говорится, кто без греха, тот первым пусть кинет камень.

Он расспросил меня о моем здоровье, последствиях контузии. Поинтересовался, правда ли, что я рассказывал в собрании смешные истории. Оказывается, офицеры были в восторге от новых песен, но особенно им понравились анекдоты, и разговоры об этом уже пошли в народ. Пришлось пересказать ему пару уже озвученных, пообещав потом рассказать что-нибудь новенькое, а сейчас перешел к цели моего визита.

— Алексей Георгиевич, я вообще-то пришел по делу.

— Право, не знаю, что и предположить, Вы никогда не заглядывали в мою епархию.

— Да, вот пока лежал в госпитале, пришли некоторые мысли, как бы сделать так, чтобы не попасть подобную ситуацию. Хочу с Вашей помощью изготовить пару приспособлений для улучшения физической подготовки, в том числе и для нижних чинов, там в основном новобранцы, хочется лучше подготовить их к смотру.

— Ну, давайте посмотрим, что Вы там напридумывали!

Мы прошли в его комнатку — кабинет при мастерской. Я попросил бумагу и карандаш и попытался нарисовать несколько простеньких тренажеров.

Один решил поставить дома, в пристройке во дворе, придется арендовать ее и делать полноценный спортивный уголок. Остальные — в манеже, если разрешит командир полка.

Видя, что он задумался, правильно понял его многозначительное молчание.

— Алексей Георгиевич, прошу, без всякого, я оплачу и материал, и работу.

— Хм, интересно придумано, — сразу повеселел он, — вроде бы и просто, а чувствую, что для гимнастических упражнений полезно будет. Ну что ж, попробовать можно. С гирями сделаем, стоить будет полтора рубля, только гири сами ищите, это без меня, да и по весу определитесь. А вот остальные — это надо через канцелярию проводить, тем более в манеже думаете ставить.

А у самого глаза хитрые — хитрые, чувствую, цену заломил — себя не обидел. Ничего, я не стал торговаться, не бог весь какие деньги, пусть человек порадуется.

— Согласен, Алексей Георгиевич, готов сейчас же рассчитаться, когда будет готов заказ?

— Думаю, Ваше благородие, пяти дней мне хватит.

Ну, часть дела вроде бы сделано, теперь надо найти эскадронного командира ротмистра Абалешева. Без его одобрения не хотел обращаться к вышестоящему командованию.

А пока озадачил Федора найти полкового скорняка и заказать кожаный мешок, объяснив, каким он должен быть, где завязываться, потом найти мелкий песок, кучи его всегда находятся возле манежа. Это будет боксерская груша, я собрался повесить ее дома для отработки ударов.

Ротмистра нашел в канцелярии эскадрона, которая находилась в торце казармы, со стороны дома офицерского состава.

Он удивился моему прибытию, но видно было, что искренне рад меня видеть. Только я начал объяснять мою задумку, как его денщик доложил, что в нашу сторону направляется командир полка. Мы вскочили, приветствовав его, вытянувшись в струнку.

— Господа, прошу не беспокоиться! Здравствуйте, Александр Александрович! — и обращаясь ко мне, — князь, Вы же сейчас в отпуске, что за нужда заставила Вас прибыть на службу?

— Господин полковник! — опередил меня ротмистр, — корнет пришел ко мне с просьбой обратиться к Вам за разрешением разместить в манеже несколько приспособлений для совершенствования гимнастических умений, в том числе и для нижних чинов. Мне кажется интересной его задумка.

— Да? Очень интересно! Ну — с, показывайте, что там у Вас интересного, — повернулся ко мне полковник.

Ротмистр вернул мне листок с моими заметками, и я попытался объяснить командиру свою задумку.

— Хм, да, интересная задумка, согласен, для гимнастического совершенствования будет полезно. Но князь, у нас же кавалерийская часть, основной упор в подготовке, я думаю, надо делать на упражнениях в этом направлении.

— Несомненно, господин полковник! Но как говорится, «в здоровом теле, здоровый дух», — стал пояснять я, — вот, например, в моем эскадроне в основном молодёжь, они, как правило, обладают определенной физической силой, но в военном деле важны совершенно другие группы мышц. Вот их и надо развивать. Кроме этого — задача солдата нанести врагу максимальный урон любым способом и умение это сделать лучше и быстрее — считаю не лишним. Ну и еще одна причина — если мы сможем увлечь нижние чины гимнастикой — думаю, что тем самым отвадим их от иных неблаговидных увлечений.

— Эк, Вы загнули, корнет, даже и не знаю, что и подумать. Странным Вы стали, все больше удивляете меня, хотя не скрою, в лучшую сторону, — и еще раз посмотрев в мой листок, — Что значит другие группы мышц? И слова какие вводите. Когда это Вы анатомией интересоваться стали? Да и по поводу мышц, как Вы говорите. По моему, если человек силушкой не обделен, — усмехнулся полковник, — так он и постоять за себя сможет, да и воином он будет славным.

— Кроме силы, нужны еще умения, которые зачастую важнее силы, — начал горячиться я, — вот взять меня, например. Хотя и не богатырского роста, но спокойно смогу выйти против человека, по виду намного сильнее меня и не только выстоять, но и победить.

— Вы что же, никак увлеклись новомодной английской забавой, боксом? — он удивленно вскинул брови, — Довольно занимательное действо. Но право дело, забавно: молодые джентльмены, одетые в цирковое трико, встают друг перед другом, потом неуклюже подпрыгивают, согнув при этом одну руку в локте и прижав ее к груди, второй стараются достать соперника кулаком, смешно задирая при этом подбородок. Забавно, да, но не более того, — он усмехнулся, — представляю себе, вот, к примеру, поручика Коленкина, в этом одеянии, дрыгающим. Выглядит довольно сюрреалистично, согласитесь!

— Это не совсем то, чего я хочу добиться, господин полковник. Английский бокс, как спорт, конечно полезен, но для военного дела совершенно не достаточен, хотя и при развитии приемов, применяемых в нем, довольно полезное умение, — сказал я.

— А Вы знаете эти приемы? Что, уже боксировали? — полковник с хитринкой посмотрел на меня.

Я почувствовал какой то подвох, разговор явно принимает не нужный мне поворот, поэтому надо чуть сдавать назад.

— Да, так, недолго занимался этим, все больше для себя, для общего развития.

— А вы знаете, князь, мысль у меня появилась, — задумчиво так молвил Георгий Оттонович, — я днями был на званном вечере в лейб-гвардии стрелковом полку, как раз говорили об этом. Оказывается, этот спорт становится нынче модным. Так вот, барон Мейендорф, Александр Егорович, , так же присутствующий там, давно рекомендует командирам полков одного своего офицера-казака, изрядного умельца в этом деле. Уверяет, что нет ему равных в этом боксе. Вызов ему бросали уже и гусары, и стрелки, но ему и вправду нет равных. Может попробуете, если так уж и уверяете, что выстоите против достойного противника. Вы как, пришли в норму после того случая 9 января? Как будете себя нормально чувствовать, так и попробуйте показать, что и кирасиры кое что умеют.

Да, что называется, «попал». «Язык мой — враг мой», — только сейчас я понял, что командир подловил меня. Прикидывался простачком, а сам сразу смекнул, как использовать мою горячность. На меня, битого жизнью это не похоже. Скорее это корнет во мне проявляется. Кстати, я стал замечать, что и характеры и корнета и Белогорьева ХХI века, как и знания их, сливаются в какой то симбиоз, взаимно дополняя друг друга, причем как и хорошими чертами, так и не очень, вроде излишней горячности, что проявилась при этом разговоре. Надо подумать над этим, а пока — выпутываться из этой щекотливой ситуации.

— Не знаю, что и сказать, господин полковник, — молвил я, понимая при этом, что отвертеться мне не светит, — можно попробовать, только пару дней надо прийти в себя.

— Вот и славно, князь, приходите в себя, поправляйтесь, а я скажу Александру Егоровичу, что и у кирасир бойцы имеются, — довольным тоном подвел итог командир, — а насчет приспособлений, то я не против. Александр Александрович, обоснуйте необходимость и подайте через канцелярию рапорт, я напишу разрешающую резолюцию, и денег, сколько потребуется, выделим, — обратился он к командиру эскадрона и давая понять, что разговор со мной закончен, — вот корнет и займется всем этим. А пока прошу проводить меня по расположению нижних чинов.

На ходу договорившись с ротмистром о встречи в Собрании за ужином, я отправился домой.

Решил подойти к поручению серьезно, обдумать все, подробнее обосновать необходимость дополнительных занятий для нижних чинов, набросать чертежи тренажеров. Во всяком случае, бросать дело на самотек я не намерен. Имидж свой надо улучшать, поднимать свой авторитет.

Кроме этого, завтра должен приехать отец, следует подготовиться, привести мысли в порядок, элементарно определить, как себя вести. Он мне, с одной стороны является посторонним человеком, с другой — с отцом. Здесь можно полностью положиться на эмоции, привычки и мысли молодого корнета. У Белогорьева ХХI века никогда не было отца, он не знал ни отцовской ласки, ни отеческих внушений и нравоучений, одним словом, никакого опыта взаимоотношений. Так что, чтобы не спалиться, следует вести себя более естественно. Задачу упрощает и то, что с отцом корнет виделся в последний раз аж в июне, на выпуске из училища. Да и до этого, во время учебы, не очень часто, только когда тот был проездом в Петербурге.

* * *

До ужина набросал тезисно обоснование необходимости занятий по физической подготовке, краткую программу этих занятий, необходимые для этого тренажеры и попытался изобразить их. В написании подобного рода бумаг я поднаторел еще будучи инструктором по боевой подготовке в ХХI веке, все, как обычно: тема занятия, цель его, учебные пособия, ход этого занятия, так что трудностей при этом у меня не возникло.

Обедал дома, а вот на ужин отправился в Собрание, где передал ротмистру свои записи. Тот, конечно, в очередной раз высказал свое удивление и моим новым увлечением, и формой самого плана, обещал просмотреть и составить докладную командиру полка. Меня опять просили спеть что-нибудь или рассказать новые анекдоты, но я, сославшись на занятость в связи с прибытием отца, извинившись, отказался, пообещав потом наверстать все это.

Полковник Раух уже знал, что приезжает мой родитель. Для полка это было не рядовое событие, прибытие ветерана полка, бывшего его командира. Тут же собрался совет офицеров, где было решено организовать торжественный обед в честь этого события, присутствовать на котором было обязательным для всех офицеров. Меня к организационной суете не привлекали, поэтому поужинав и немного пообщавшись с сослуживцами, я в сопровождении Федора отправился домой.

Проснувшись утром часов в семь, повторил вчерашнюю разминку, после Елизавета подала завтрак, не на много отличавшийся от вчерашнего. Отдав последние указания по встречи, я, надев мундир, шинель, портупею с шашкой — обязательным атрибутом военной формы, и отправился в Петербург, куда на Варшавский вокзал в полдень должен был прибыть поезд с отцом.