Отдельный кабинет во всех дворцах, где проживала венценосная семья, командиру Собственного Его Императорского Величества Конвоя был положен по должности. В Александровском дворце он помещался, как и кабинеты всех руководителей различных ведомств и служб, обеспечивающих безопасное и достойное проживание первых лиц империи, здесь же, в левом крыле здания. Но в отличие от временно выделенного на время расследования командующему отдельным корпусом на втором этаже, этот был постоянным, и находился на первом, почти в самом конце коридора.

Здесь, кроме Георгия Оттоновича и генерала Мейендорфа присутствовал и давний друг покойного отца, барон Фредерикс Владимир Борисович. Министр Императорского двора и уделов, генерал-адъютант и Канцлер российских Императорских и Царских орденов, на это время, пожалуй, самый близкий из окружения к императору человек, пользующий исключительным доверием.

— Ну, здравствуй, здравствуй, герой! Да, и впрямь, герой! — приветствовал он меня, — эх, жаль, Николя не дожил до этого! — пожилой придворный подошел и обнял меня.

— Здравствуйте, Владимир Борисович, здравия желаю, Ваши превосходительства! — приветствовал я генералов. Те кивнули в ответ, Александр Егорович при этом пожал мне руку.

— Александр, у меня слов, чтобы выразить восхищение твоим, не побоюсь этого слова, подвигом! Да, бесспорно, подвигом! — Владимир Борисович опять схватил мою руку, — ты несомненно, достоин самой высокой награды и я лично буду ходатайствовать перед Его Величеством об этом! Да, господа, достойная смена растет! — он оглянулся на присутствующих генералов, — Как Николя радовался бы этому, — барон расчувствовался, глаза его заблестели, он смахнул слезу, — Эх, Николай, Николай, сколько мы прошли!... Как рано ты ушел… , - плечи сановника опустились, он как то сгорбился и из всесильного министра сразу превратился в простого сентиментального старика.

Отец был дружен с ним, оба входили в ближний круг цесаревича, будущего императора Александра III, примерно в одно время командовали элитными гвардейскими полками. Отец — лейб-гвардии Кирасирским, барон — лейб-гвардии Конным. После несчастья, которое обрушилось на нашу семью и отхода отца от всех дел, именно он добился, чтобы император вызвал отца из добровольного затворничества и «встряхнул» его, вернул интерес к жизни. Да и потом, в редкие наши приезды в Петербург, они неизменно находили время для встречи, вспомнить молодые годы, отдохнуть душой. Просто посидеть с графинчиком шустовского коньяка, до которого оба были большими любителями. Сам я неоднократно гостил в его имении в Сиверской, этой «дачной столице империи», плескался в спокойных водах Оредежа — речки, протекающей у самой усадьбы. Перекидывал через прутья решетки куски мяса — кормил медведей в знаменитом зоопарке барона, смотрел на слона, выписанного из Индии специально для этого места, любовался красавицами легавыми и другими породистыми собаками в одной из лучших псарен России, бродил по специальному кладбищу умерших собак. Сентиментальный Владимир Борисович устроил все это в усадебном парке — причуда уже не сановника, а этакого сибаритствующего русского барина с широкой душой. Несмотря на солидный возраст и соответствующее этому здоровье, барон настоял, чтобы именно он, в числе особо близких, отдал последний долг другу — на своих руках вынес гроб с телом отца из полковой церкви, где проходило отпевание.

Мы немного помолчали, старый барон то ли держал меня за локоть, то ли опирался на него.

— Спасибо, Владимир Борисович, спасибо! — я расчувствовался, обнял его. Постояли так несколько секунд, он отстранился от меня.

— Прошу простить мою слабость, — смущенно пробормотал сановник, отворачиваясь и доставая носовой платок, шумно высморкался и через мгновение перед нами опять стоял бравый генерал, убеленный сединами.

— Ну, так вот, господа, что я хочу сказать Вам! Случай, несомненно, вопиющий, и только благодаря Александру не произошло непоправимое. Не мне разъяснять Вам обстановку в государстве, сами видите, всякие нигилисты и рэволюционэры не гнушаются ничем в своем стремлении поколебать Богом установленный миропорядок. А наши доморощенные либералы, вместо того, чтобы немедленно пресечь эти поползновения, потакают, заигрывают с ними, смущая тем самым народ. Пора, пора прекращать все это! Наследие Святополк-Мирского надо искоренять, пока не поздно! Порядок, твердый порядок — вот то, что нужно народу нашему и России-матушке! Государь понимает это, но в доброте своей и милосердии, пока еще доверяет этим phraseur.

Он сделал паузу в своем монологе, задумавшись на миг, весь подобрался, потом продолжил:

— Господа! Знаю Вас я не один десяток лет. Александр Егорович — однополчанин, тебя, Саша, можно сказать с младых лет знаю, Георгий Оттонович — ты же знаешь, не считаю тебя чужим. Вот зачем позвал Вас. Злоумышленник — офицер лейб-гвардии — это неслыханно! Но и спаситель наш — гвардеец — кирасир! Государь будет беседовать с Вами…

Искушенный в придворных интригах сановник помолчал, обдумывая мысль. Мы «внимая мудрости планов», ждали, что еще нам скажет придворный.

— … Александр Егорович, — прервал молчание барон, — я знаю, что представители Отдельного корпуса позволяют порой вмешиваться в дела личной охраны венценосной семьи, и не ошибусь, что сегодняшнее происшествие стало возможным именно по этой причине, — министр пристально посмотрел на генерала Мейендорфа, пытаясь понять, дощла ли его мысль до генерала, — Георгий Оттонович, я думаю, Вы согласны с этим? — задал он вопрос моему командиру, скорее утверждая только что сказанное, чем спрашивая.

— Все ясно, Владимир Борисович, — согласился генерал Мейендорф, Георгий Оттонович молча кивнул. Мое согласие никого не интересовало. Вообще непонятно, что я здесь, собственно делаю? Для участия в придворных интригах, а именно это здесь и затевается, я слишком молод и по возрасту, и по «весу».

— Александр! — старый интриган обратил на меня свое внимание, — я осведомлен, что после трагических событий зимой тебе пытались предъявить претензии? — то ли спросил, то ли утверждал барон.

— Да, в ходе беседы следователь пытался задавать мне непонятные вопросы, но я бы не стал утверждать, что это были какие-то особые претензии… , - мой ответ не понравился министру, он стал более резок, — а тебе и не надо утверждать, Александр, ты слушай, что тебе говорят. В ближайшее время тебе будет назначена высочайшая аудиенция, может даже последует приглашение на ужин. Я не указываю тебе, как себя вести и что говорить в присутствии высочайших особ, не смею указывать, — уточнил сановник и замолчал, глубоко вздохнув, — я только хочу, чтобы ты понял, проникся, так сказать той обстановкой, что сложилась в стране. Я полностью доверяю и не сомневаюсь в тебе, ты и сам знаешь что сказать. Но мы еще поговорим об этом, — он устало опустился в кресло за столом, — на этом с тобой, Александр, все, не смею задерживать. Будь добр, подожди своего командира в приемной, — и переключил свое внимание на моего командира, — Теперь Вы, Георгий Оттонович…

— Владимир Борисович, разрешите доложить Его превосходительству…

— Да, что там у тебя еще?

— Генерал Рыдзевский только что объявил мне то ли трое, то ли четверо суток ареста. Домашнего. Я, с Вашего позволения, сегодня же убываю в свой особняк, в Петербург…

— Что? — хором воскликнули все трое, обратившись ко мне.

— Потрудитесь объясниться, корнет! — на правах непосредственного начальника первым накинулся на меня Георгий Оттонович.

— Да, Александр, что произошло?

— Докладываю, при следовании в составе нашей колоны в расположении полка, я был вызван через полковника Герарди к генералу Рыдзевскому для беседы о случившем. Тот был, видимо, не в себе из-за переживаний, я думаю, спутал меня с поручиком Корвиным. Стал отчитывать меня, объяснения ни мои, ни Бориса Андреевича слушать не стал, повысил голос, чего я посчитал недопустимым и попросил генерала сбавить тон. В ответ он буквально рассвирепел и наложил на меня это взыскание. Убеждать его в его неправоте ни по самой сути, ни по его праву налагать взыскание, я не стал, решив доложиться Вам…

— Это неслыханно! — барон Фредерикс аж поболел от негодования, — вот оно! Вот оно то, о чем я и говорил! Бунтовщикам и смутьянам все сходит с рук, а истинные герои получают наказания! — зло оскалившись, выдохнул он, лицо у него покраснело, стрелки усов, щегольски раскинутые в стороны, задрожали, — я этого так не оставлю, это уже переходит все границы!

Я молчал. Молчали и присутствующие генералы, ставшие свидетелями гнева сановника. Немного успокоившись, он обратился ко мне:

— Не беспокойся, Александр, отправляйся к себе на здешнюю квартиру. В Петербург не выезжать, ждать моего указания! В ближайшее время тебе будет назначена высочайшая аудиенция, — что-то решив про себя и злорадно улыбнувшись, сказал он мне. Затем повернулся он к генералу Рауху, — Георгий Оттонович, прошу извинить меня за вмешательство в Вашу епархию и попытку распоряжаться Вашим подчиненным. Случай, и впрямь вопиющий, простите меня, сами понимаете…

— Владимир Борисович, я полностью согласен с Вами… , как Вам будет угодно, — мой командир вытянулся в струнку, все своим видом выражая полное понимание ситуации. Еще бы был не согласен, кроме героя — спасителя, посягатель на жизнь помазанника божьего также из его полка, его же подчиненный. И как все может повернуться для него самого без такого союзника и заступника в лице царского приближенного — тот еще вопрос! Георгий Оттонович был очень осторожным человеком и тонко чувствовал, когда можно проявлять свои амбиции, а когда нужно просто довериться более старшему и опытному неожиданному покровителю, — Корнет, извольте убыть в свою квартиру на Кадетском и ждите дальнейших указаний!

Ну а я, что — офицер исполнительный, получил приказ — выполняй. Приказ начальника — закон для подчиненного, приказ должен быть выполнен беспрекословно, точно и в срок! Отдав честь и лихо развернувшись через левое плечо, четко печатая шаг, я вышел из кабинета, чтобы проследовать в свое жилище на Кадетском.

* * *

Женщина, стоявшая у окна была очень взволнована. Лицо ее, все в красных пятнах, и в то же время какое-то бледное, напоминало застывшую маску. Обхватив свои плечи руками, она смотрела на раскинувшийся за стеклом парк и тяжело дышала.

— Ники, мне страшно! Я просто не знаю, чего нам еще ждать…  — тут ее голос задрожал, — тогда на Крещение, теперь сегодня… Это уже не случайность, как ты уверял меня тогда.

(В день Крещения в 1905 г., 6 января, Государь со свитой, духовенством и митрополитом, вышел из Зимнего Дворца и отправился к беседке, устроенной на Неве, где происходило водосвятие. Началась торжественная служба, и был дан с Петропавловской крепости орудийный салют выстрелами. Неожиданно для всех в это время — как на павильон, так и на фасад Зимнего дворца посыпались крупные картечные пули. Один снаряд оказался боевым. В беседке потом насчитали пять пуль, одна просвистела буквально рядом с Государем. Николай II и члены императорской семьи отделались легким испугом. Получили ранения, правда, не очень серьезные, городовой по фамилии Романов и управляющий Морским министерством Федор Авелан. Командир того орудийного расчета, который произвел выстрел, позже покончил с собой].

Государь встал с кресла и, подошел к жене.

— Аликс, дорогая, ну пожалуйста, успокойся, — осторожно прикоснулся к ней, поглаживая по плечу, — все уже закончилось, я уверен, это просто…

— Это не просто, ты же сам понимаешь это! Все, как в завещании императора Павла Петровича, как сказано в том пророчестве монаха. Неужели, это правда, неужели все это предстоит нам?

(Монах Авель.

— Аликс, я прошу тебя, успокойся, — повторил он и крепче обнял жену, — все в руках божьих. Ты же знаешь, до 18-го года нам нечего бояться!

— Я не знаю, я просто не знаю, Ники. Ты же сам понимаешь, что все это правда, что все говорит об этом! И мы ничего не можем с этим сделать! Как это страшно! Как страшно знать это…

— Прошу тебя, Аликс! — государь продолжал успокаивать супругу, — это наш крест, Господь испытывает нас! Все будет хорошо, он не оставит… , будь сильной! — он прижал к себе супругу, — я люблю тебя!..

— Да, Ники, да, я тоже люблю тебя. Я справлюсь, мне уже лучше. Ты прав, это наш крест! — императрица отстранилась от мужа, отняла от лица платок, и как то отрешенно: — но дети… , наши дети… , - и спустя минуту тихо и с какой-то тоской в голосе: — все хорошо, Ники, все хорошо, мне уже лучше!

Царственные супруги молчали, прижавшись друг к другу. Потом императрица отстранилась от мужа, нервно теребя в руках кружевной платок. Она смотрела в окно на парк с начинающими зеленеть деревьями. День клонился к закату, по дорожкам, примыкающим ко дворцу, патрулировали казаки Конвоя и чины Дворцовой полиции в штатском.

— Ники, это же гвардия, — почти прошептала она, — еlite, лучшие из лучших… , она замолчала, — он же еще просто мальчик… когда же он успел прикоснуться к этой скверне? И кому тогда верить, на кого надеяться, Ники?

— Мы разберемся, Аликс, разберемся. Виновные будут наказаны, — он снова накрыл ее ладонь своей, — все будет хорошо, расследование идет. Герарди докладывает, что офицер этот до этого случая ничем себя не проявлял, в полк вышел в прошлом году, сам из семьи землевладельцев Херсонской губернии, отец — отставной ротмистр Изюмского гусарского полка, воспитывал сына один. Рыдзевский к вечеру подготовит подробный доклад…

— Опять этот Рыдзевский! Ты же обещал мне, что примешь решение по нему. Эта сreatura Мирского, это они довели страну до такого. Как ты не понимаешь, что именно сейчас необходима твердость и решительность, а всякие politesse к этим говорунам только развращают народ, что ведет к смуте…

— Да, согласен, он явно не справляется с ответственностью, возложенной на него. В ближайшее время он будет отправлен в отставку. Это уже решено! Владимир Борисович настоятельно рекомендует расширить полномочия генерал-майора Трепова Дмитрия Фёдоровича. На посту генерал-губернатора столицы весьма решительно проявил себя, вмиг утихомирил бунтовщиков, при этом не пролив ни капли крови. Я, сознаюсь, поначалу был несколько смущен его shocking приказом «Патронов не жалеть!». Да, именно он будет главой отдельного корпуса, это уже решено!

— Вот и правильно, нам нужны именно такие люди, решительные и преданные mann des geschäfts. Надо избавляться, Ники, — она резко повернулась к супругу, — от этих liberalis, мечтающих о democracy. Народ наш ожидает твёрдого и авторитетного правления и с верою уповает на силу и истину самодержавной власти, — и немного помолчав, уже более спокойно, — а этот юноша, офицер, что спас нас, кто он?

— Корнет Белогорьев. Сын покойного князя Николая Александровича Белогорьева, друга молодости Рара, генерал-адъютанта, моего поверенного в Северо-Американских Штатах. Помнишь эту shocking story, с его убийством месяц с небольшим тому?

— Да, да, мы говорили об этом, этот ужасный случай… , но какая достойная семья, и какой отважный юноша!

— Да, отличился 9 января, был ранен, я награждал его. Потом, мне докладывали полковник Герарди и генерал Врангель, участвовал в поимке опаснейших бандитов…

— Рaradox! Двое юношей, оба корнеты лейб-гвардии, один бесстрашный patriot, готовый жертвовать своей жизнью, а второй — клятвоотступник. Ну почему так? Какой paradox! — повторила она как то устало, помолчала несколько секунд, и вдруг встрепенулась: — Ники, es ist ein heldг, поистине Самсон,, побеждающий врагов! Ники, он достоин награды, такие люди — это unterstützung des throns, ты должен отметить его, такие люди нужны нам…

— Конечно, дорогая, я понимаю это. Он обязательно будет отмечен…

— Я хочу видеть его. Думаю demnächst надо пригласить его на ужин и там поблагодарить privately, в неофициальной обстановке.

— Sans aucun doute, сейчас все успокоимся, а вот в светлую субботу распоряжусь, юноша будет приглашен к нам.

— Да, Ники, это будет правильно… , она с любовью посмотрела на мужа, — пойду я, ужасно разболелась голова после всего этого. Я люблю тебя, Ники! Ты прав, это наш крест, мы должны вынести это. Господь дает испытания по силам нашим, и он не оставит нас.

— Да, дорогая, он не оставит нас. Иди отдохни, ты переволновалась, все будет хорошо, — он приобнял супругу и поддерживая, довел ее до дверей.

Император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский, государь земель и областей различных, и прочая, прочая, прочая… со срытым вздохом вернулся в кресло, вставил папиросу в любимый пенковый мундштук, инкрустированный золотом — подарок сослуживцев по Преображенскому полку, где он начинал военную службу и глубоко затянулся.

— Бросить бы все, взять ружье и махнуть в Зверинец в Гатчине, побродить по берегу Колпанки, подышать свежим воздухом, насладиться чистым небом, пострелять фазанов, может еще что попадется, на худой край и вороны сойдут!

Правитель огромной империи, а в сущности простой человек в мундире полковника лейб-гвардии Преображенского полка затушил в хрустальной пепельнице докуренную до половины папиросу, тяжело вздохнул, — нет, прав был Papa, прав, это каторга, сущая каторга, быть «хозяином земли русской».

Налил себе стопку любимой сливовицы из погребов дядюшки Николя, резким движением опрокинул ее в рот, затаил дыхание, пока жгучая волна не прошла по телу. Подождал немного, налил и так же махом опрокинул вторую, крякнул от удовольствия, занюхал сухариком из вазы на столе, захрустел им. — Ох, как же тяжело! Каторга, как есть каторга!

* * *

Утро, как и предписывалось, молодой князь встретил в съемной квартире на Кадетском, аккурат через дорогу от родного Кирасирского полка. Но игнорируя указание шефа жандармов объявившего герою — спасителю то ли трое, то ли четверо суток домашнего ареста, решил не отказываться от традиционной пробежки с последующей разминкой, которая, в связи с появлением массы свободного времени, была растянута почти на час. Ну а после — как всегда, водные процедуры, плотный завтрак. А вот потом дело застопорилось. Ну абсолютно нечем было заняться. Перефразируя поэта:

Чем бы заняться? Пытался читать буквально на днях изданный «Поединок» Куприна. В свое время, в школе, как обычно, проходил, но не читал, а здесь, вот решил восполнить, так сказать пробел. Автор — будущий классик, отставной поручик, пишет подробно, со знанием дела, «с полным погружением в обстановку». Здесь эта повесть вызвала целую полемику. Одни утверждали, что все это ложь и злостная клевета на армию, другие признавали правдоподобность, правда, отмечая при этом, что краски уж слишком сгущены. Были и те, которые утверждали, что все так оно и есть, а действительность даже более мрачная. Так получилось, что в прошлой — будущей жизни мне не пришлось «тянуть лямку» в гарнизонах, сравнивать не могу, но описано здесь уж очень тягостно. Со своей службой в этом времени, даже сравнивать невозможно. Мы же — не просто и не только «баловни судьбы». Здесь вся атмосфера совсем иная, контингент иной, а это и определяет, так сказать, бытие. Описываемое у автора нищенское существование офицеров, предосудительные связи с полковыми дамами, беспросветная скукота, ежедневное пьянство, а главное вся серость жизни офицеров армейского пехотного полка, дислоцирующего в глухом местечке в Польше, где»… единственным развлечением было ходить на станцию железной дороги, встречать и провожать пассажирские поезда…» — даже представить что то подобное здесь — невозможно.

Вначале втянулся, но примерно к 20-й странице яркое описание безнадеги в повседневной жизни коллег-офицеров в отдаленных гарнизонах напрочь испортило настроение, бросил. Побродил без цели по квартире, попинал грушу.

Домашние, видя мое пасмурное настроение, носа с кухни не показывают, но видно, прям распирает их от любопытства. Уже наслышаны о вчерашнем, но с расспросами не лезут, хотя Федор в двух словах и объяснил им все.

Петька принес свежие газеты. Так, ну и что там нового? Вот кто бы сомневался, вчерашнее происшествие — на первых полосах! Смысл всех публикаций один, все сводится к тому, что»… Вся прогрессивная общественность возмущена подлым посягательством на жизнь помазанника…» и так далее.

Сугубо официальный «Правительственный вестник», несмотря на понедельник, вышла с экстренным выпуском: «… взрыв негодования в стране всеобщий и неудержимый. Можно сказать, что нет города, селения, общества или учреждения, от которых не поступило бы какого-нибудь заявления ужаса и омерзения по поводу совершившегося преступления. Адресы, письма, телеграммы уже считаются сотнями…»

«Санкт-Петербургские ведомости» вторят «Вестнику» и сообщают, что»… Святейший правительствующий синод. предписал епархиальным преосвященным и духовенству всей Империи творить в кафедральных соборах, а также во всех приходских, монастырских, равно военного и морского духовенства церквах молебен о благополучном спасении державной семьи…»

«Русский инвалид», та наиболее правдоподобно описывает происшедшее, конечно же «клеймя позором покусителя» и воспевая асанну спасенному и, конечно же, спасителю, герою и патриоту, то есть мне.

А спаситель, герой и патриот сидит ту, понимаешь, под арестом «в темнице сырой», хотя это и преувеличение, «темница» почти со всеми удобствами, и вообще, живу я тут. Но факт остается фактом, под арестом же! Да, теперь и не знаю, как будет выкручиваться генерал Рыдзевский. Вот же попал мужик, даже жалко как то.

На этой оптимистической ноте, навеянной хвалебными в мой адрес публикациями в прессе и мнимым сожалением о судьбе главного жандарма, настроение несколько улучшилось, хотя небольшая хандра все еще присутствовала.

Схватив гитару, провел рукой по струнами, прилег на кушетку, немного побренчал, переходя от одной мелодии к другой и дальше чисто на автомате взял несколько аккордов:

… У кирасира век недолог, и потому так сладок он.

Поёт труба, откинут полог, и где-то слышен сабель звон…

Навеяло! Еще несколько переборов струн, и старая из «Белого солнца…», но помедленнее

… Ваше благородие, госпожа Удача, Для кого ты добрая, а кому иначе.

Девять граммов в сердце постой, не зови. Не везёт мне в смерти, повезет в любви!..

Как там таможенник Верещагин, «… мне за державу обидно… !». Ну, точно его слова в тему! Вот и поет душа и плачет, а гитара вторит ей!

Смолкли последние аккорды. В доме как-то подозрительно тихо. Через узкий коридор и приоткрытую дверь на кухню наблюдаю уж очень идеалистическую картину: у окна стоит Федор с раскрытым ртом, Елизавета замерла у плиты, держа за плечи Петьку. В коридоре же, оперевшись плечом о стену стоит и с задумчивым видом смотрит на меня Юра Лишин.

— Юра? Я и не слышал, как ты вошел, рад видеть тебя! — вставая с кушетки, обратился к нему, — решил навестить узника совести? Проходи, — пригласил его я и жестом предложил присесть на одно из двух кресел, стоящих в углу комнаты, у небольшого низкого столика, — чай, кофе, потанцуем?

— Ээ… , чего, я не понял? — Юрий недоуменно посмотрел на меня.

— А, не обращай внимания, это я так шутить пытаюсь.

— А-а, поня-я-тно, — протянул он, сочувственно глядя на меня, — ты не расстраивайся, вот увидишь… , это какое то недоразумение… , там разберутся… ты же настоящий герой, и тебя обязательно наградят…

— И может быть посмертно, Семе-е-ен Семе-е-еныч! — улыбаясь, добавил я.

— Э-э не понял? — он аж привстал, а во взгляде появилась некая подозрительность и, подозреваю, беспокойство о моем душевном здоровье.

— Да шучу я, шучу, просто вспомнилась смешная история, поспешил успокоить его я, не пересказывать же всю «Бриллиантовую руку». Но видно объяснение не очень успокоило его. Смерив недоверчивым взглядом друга, он продолжил.

— Александр, я понимаю, это неприятно, несправедливо. Но, право, не стоит так убиваться, не сегодня-завтра…

Тут я не выдержал и расхохотался: — Юра, ты и вправду считаешь, что я чем-то расстроен? Бог ты мой, я прекрасно понимаю, что в ближайшее время меня не только освободят «от затворничества», но и официально, так сказать, объявят героем и спасителем. Со всеми вытекающими последствиями в виде наград, почестей и других сопутствующих плюшек, — теперь уже я успокаивал друга, который искренне беспокоился обо мне, — извини, если шутки показались неудачными, но поверь, единственно, чего меня угнетает, это вынужденное бездействие и скукота.

Бросив короткий взгляд за окно, где весна все смелее вступала в свои права, я тяжело вздохнул, — ну да ничего, надеюсь это ненадолго, — и меняя тему, — впрочем, чего это я, ты присаживайся, — и обращаясь к Елизавете, выглядывающей из кухни, — кофе подай, ну и печево какое там, пожалуйста, — и вновь обращаясь к Лишину, — ну что, брат Юрий, рассказывай, что творится в родном полку, новости какие?

— Да, Саша, там такое творится! С самого утра проверяют все в казармах, с офицерами беседуют tete-a-tete, вызывая каждого отдельно. Георгий Оттонович с полковником Абалешевым убыли во дворец, их вызвал барон Фредерикс, по слухам, именно ему поручено приглядывать за расследованием. Голубых, на редкость мало, больше из дворцового управления и Особого отдела. Из эскадронов с утра не вылезает Дубенский, заодно и знакомится, только же принял дивизию, и вот, надо же, такая оказия! Ожидается прибытие Великого князя Владимира Александровича со свитой. И вообще, там все буквально кипит, я насилу вырвался к тебе, проведать. Все на взводе, только и разговоров, что о случившемся, возмущены твоим арестом. Но а Гарин то, Гарин каков, чего задумал, это ж надо, цареубийцем заделался! А так вроде тихим таким был, спокойным. Воистину «в тихом болоте…»!.

— А что Корвин, — прервал я его уж очень эмоциональный обзор положения дел в полку, — с ним то что, где он?

— Да, с ним тоже страсти, буквально шекспировские, так и кипят! — захлебываясь, продолжил Лишин, — представляешь, вчера он, оказывается, стал отцом. Поэтому и вел себя так нервно, говорит, все мысли были там, с любимой. Оказывается он уже с год, как живет с девицей, не благородной, как сам понимаешь, поэтому не мог представить ее обществу. Вот она и осчастливила его девочкой. Говорит, что все пошло нормально, и молодая мать и ребеночек чувствуют себя хорошо. Уверяет, что у них там amour est fort, так и светится от счастья. Вероятно, оставит службу, Собрание, сам понимаешь, не даст добро на этот брак, это же чистый mеsalliance.

— Ну, теперь понятна его нервозность и странное поведение! А то мне мниться уже стал едва ли не вселенский заговор, а на поверку, вона как, оказывается все проще, amour- amour! — протянул я задумчиво, — а ты кофе, то, пей, плюшки вон попробуй, Елизавета в этом деле большая мастерица!

Но не успели мы испробовать плоды кондитерского искусства моей домоправительницы, как в прихожей послышался шум, вошла Елизавета в сопровождении вестового от «оставшегося на хозяйстве» полковника Вольфа с приказом срочно явиться пред ясные очи командования.

По словам вестового, «… в командирском домике сейчас сплошь одни генералы собрались, и все важные такие, проверяют все подряд, вопросы разные задают, да все с подковыркой какой. А что тут проверять, ясно же все. Вот он, ирод — цареубийца, орудие диавола. Ну да бог миловал, в силе и благости своей отвел преступную руку, не дал свершиться злодеянию. Но видно, есть еще последователи его, иначе почему спасителя помазанника аресту и страданиям подвергли, в узилище держат… (это, я так понял, он обо мне), а народ уже ропщет, не понятна обществу обстановка эта, не правильно все это, ведь явно же козни антихристовы…».

Да, закрутились дела! Я так понял, что моим арестом шеф жандармов мало того, что сам попал в неприятную ситуацию, но и породил немало слухов о мнимом заговоре в верхах. А зная методы работы «компетентных органов» по «искоренению, предотвращению и профилактике…», а надо заметить, что эти методы не зависят ни от общественного строя, ни от принадлежности к какому либо конкретному государству, в принципе, одинаковы. «Компетентные органы» просто обязаны отреагировать на эти слухи, какими бы они не были мнимыми. А вот при этом «реагировании» и возможны различные варианты. Начиная от пресловутого»… нет дыма без огня…» до простого желания какого либо чиновника, начиная от рядового следователя до крупного руководителя «проявить рвение и найти крамолу». И ведь не обязательно это будет его злой умысел и желание сделать карьеру, чего так же нельзя исключить. Как тут не вспомнить пресловутый 37 год! Нет, не обязательно это! Любое общество — это можно сказать, живой организм со своими больными и здоровыми зонами, члены этого общества имеют различные точки зрения на политические процессы, происходящие в этом обществе, методы решения тех или иных вопросов, неизбежно возникающих в любом обществе. А как определить степень радикализации того или иного представителя этого общества? Для этого нужна кропотливая работа различных служб и подразделений, для этого, наконец, нужно время. А здесь срочно нужен результат. Исходя из высшей целесообразности, политической, практической, оперативной, причину найти — не проблема. Надо немедленно выдать результат, а тут вроде все и на поверхности, все ясно! Покушение было? Было! В ходе расследования что выяснили? Злоумышленник вел подозрительные разговоры с сослуживцами. Поди, разберись, подозрительные эти разговоры, или нет. Это с какой стороны их послушать и кто будет определять эту подозрительность. Вывод — не исключено, что имеет место быть целая организация. Идем дальше. Спаситель — герой арестован. Неважно, что по ошибке и арест — всего лишь предписание сидеть дома. Факт есть факт, ключевое слово — арестован. Вывод — в организацию вовлечены высшие чиновники, а кто еще имеет право подвергать офицера гвардии аресту? Дальше. В связи с арестом в полку определенные разговоры и недовольство. Вывод — брожение в армии. В ее элитных частях. Да, все притянуто за уши, да, все эти умозаключения не выдерживает никакой критики. Но с другой стороны, выводы эти на поверхности, и попробуй, не сделай их, тогда и тебе зададут определенные вопросы в определенных кабинетах, а может быть даже и в камерах. С этими мыслями я и прибыл в полк.

Обстановка здесь напоминала растревоженный улей. Все аж гудит от напряжения, количество лампасов, эполет и зигзагов на погонах на ограниченной площади, занимаемой полком — можно сказать, запредельное. Адъютанты высоких гостей, сопровождающие вышестоящих начальников многозначительно суют свой нос везде, где только можно, выискивая возможные нарушения, несоответствия и боже упаси, какую крамолу. Вестовые снуют, сбиваясь с ног, разнося пакеты с приказами, письма и записки, вызывая «на ковер» для беседы очередную жертву пристального внимания многознающего, нацеленного на поиск всего, чего надо, а что надо, судя по выражению лиц проверяющих, известно только им самим, начальства. Начальство же это с задумчивым, всевидящим и многозначительным взглядом, к слову сказать, присущему, такое впечатление, всем начальствующим проверяющим, степенно шествует в ходе очередного, не знаю какого по счету посещения первого попавшего закутка на территории полка или с деловым видом браво дефилирует по коридорам штаба. На меня никто из проверяющих пока не обращает никакого внимания, молодой корнет, то есть я, им пока неинтересен. Редко встречающиеся сослуживцы же, напротив, тепло приветствуют, восхищаются моим, на их взгляд, подвигом (это их мнение, я не столь пафосно оцениваю свои действия).

В коридоре штаба сталкиваюсь с незнакомым поручиком в форме лейб-гвардии Преображенского полка с адъютантским аксельбантом, довольно таки щуплым на вид, но преисполненным таким достоинством, что Боже упаси! Такое впечатление, что аксельбант этот, как минимум, флигель-адъютантский!

— Господин корнет, — хмуря брови, строго обращается он, — разве Вы не слышали, было указание офицерским чинам к 12 часам прибыть в Собрание, Александр Николаевич желает выступить перед вами. Извольте немедленно проследовать туда, генерал не любит, — тут он замечает орден на моей груди, и несколько смутившись, добавляет, — э-э, когда подчиненные задерживаются.

— Извините, поручик, я только прибыл в расположение полка, вестовой доложил, что меня срочно вызывает полковник Вольф, — довольно таки приветливо ответил я, — как только доложу ему о прибытии и если не будет других указаний, конечно же, незамедлительно прибуду в Собрание.

— Господин корнет, я вижу, Вы не первый день в армии, — очевидно имея в виду, что орден навряд ли дадут «зеленому» корнету, — и очень прискорбно, что когда в Вашем подразделении произошло такое… , надеюсь, Вы в курсе происшедшего, — многозначительно и почти закатав глаза, менторским тоном продолжил он, — мне приходится объяснять Вам, что указания старшего по званию исполняются в первую очередь. Потрудитесь немедленно пройти в соседнее здание, где находится Собрание.

Ну вот почему некоторые считают, что если они приближены к какому то начальству, даже если сами они ничего из себя не представляют, имеют право «вещать» таким тоном и «строить» не удостоящихся высокой чести быть облеченным доверием власть предержащих.

— Поручик, а по какому праву Вы позволяете себе давать мне указания и читать мораль? — смерив его взглядом, сухо и ледяным тоном буквально процедил я, — позвольте пройти…

В это время открылась одна из четырех дверей, и в коридор вышли полковник Вольф и генерал-майор Дедюлин Владимир Александрович, пару месяцев назад, после январских событий, назначенный на должность Петербургского градоначальника. Я как-то уже был представлен ему, где то с год назад.

— А, вот и наш герой, на ловца и зверь бежит! А то мы уже и заждались Вас, корнет! — воскликнул Константин Маврикиевич, и обращаясь к генералу, представил меня:

— Корнет Белогорьев Александр Николаевич, субалтерн-офицер второго эскадрона. Можно сказать, краса и гордость лейб-гвардии Его Императорского Величества Кирасирского полка!

Мне оставалось только щелкнуть каблуками и кивком приветствовать обоих начальников. Грозный поручик, встретивший меня у входа как-то тихо и бочком — бочком куда-то испарился.

— И впрям, орел! — приветствовал меня генерал, подавая руку, — рад видеть Вас! Знавал я Вашего батюшку, царствия ему небесного, достойная смена ему! Рад, искренне рад… прошу, — сделал он приглашающий жест в сторону кабинета.

Здесь он, как и положено, еще раз «восхитился моим подвигом», сказал несколько фраз о достойной смене, почтив этим память отца, прошелся по»… в семье не без урода…», имея в виду Гарина, и наконец, приступил к главному.

Александр, Вы же позволите так называть Вас? — спросил он, впрочем, не ожидая ответа, — во-первых, позволь принести извинения за то недоразумение с твоим так называемым арестом. Вы же понимаете, что в тот момент все были на взводе, обстановка крайне нервозная, не мудрено было ошибиться. Поверьте, Константин Николаевич очень переживает о случившемся и в самое ближайшее время лично принесет свои извинения, — я коротко кивнул, показывая, что с пониманием отношусь к происшедшему инциденту, — уверен, что Вы понимаете это. Я служил под его началом и уверяю Вас, это глубоко порядочный и искренний человек.

— Владимир Александрович, — вступил в разговор полковник Вольф, — корнет Белогорьев несомненно понимает, что это было досадное недоразумение и не держит зла.

— Э-э, — только и осталось произнести мне, — конечно, Ваше превосходительство… , -изобразил я поклон в сторону генерал-майора. Дождавшись моей реакции, Константин Маврикиевич продолжил, — Александр, Георгий Оттонович отбыл на совещание, которое проводит министр двора барон Фредерикс. Он, по поручению Его Императорского Величества, курирует расследование случившегося. Только что прибыл вестовой с приказом Вам явиться туда же, в Царскоссельское дворцовое правление. Владимир Александрович как раз направляется туда, и если это удобно, — Константин Маврикиевич сделал паузу и вопросительно посмотрел на генерала, — то он позволит проехать с ним.

— Конечно же, почту за честь! — явно обрадовался возможности поговорить наедине генерал-майор.

* * *

Эти несколько дней пролетели как то сумбурно. Началось все с беседы с бароном Фредериксом, на которую меня сопровождал генерал Дедюлин. Всю дорогу к Царскосельскому дворцовому правлению, что на Средней улице, у Певческой водонапорной башни, он пытался убедить меня, что мой арест это досадное недоразумение, а генерал Рыдзевский — милейший человек и ответственный руководитель. Да я вроде и не очень то это и оспаривал, нет смысла, как говорится, горбатого могила исправит, довелось повидать таких и в прошлой жизни. Обыкновенный, типичный самодур при больших погонах. Но это же не вина его, а беда. И его, а в первую очередь тех, кто служит под его началом. Так, неторопливо беседуя, мы и доехали до правления и остановились у главного его здания, выделяющегося от остальных строений в округе редко встречающими квадратными колонами у портика и двуглавым орлом на фронтоне.

Да, кажется Владимир Борисович уж как-то чересчур ответственно отнесся к выполнению поставленной задачи о личном надзоре за расследованием происшедшего. Создается такое впечатление, как бы и не кощунственно это звучало, что вся эта шумиха вдохнула в старого царедворца вторую жизнь. Задает шороху здесь уже не стареющий вальяжный сановник, а бравый генерал и влиятельнейший государственный деятель. Глаза блестят, взгляд орлиный, знаменитые усы воинственно топорщатся в стороны, кончики их непостижимым образом умудряются торчать почти горизонтально. В командах и приказаниях, отдаваемых военным и статским подчиненным проскальзывает этакий начальствующий рык, присущий только кадровым военным с большим опытом командования. Подчиненные эти снуют, как наскипидаренные, не теряя, впрочем, своего делового вида. В приемной тихо, как мыши, сидят военные в высоких чинах, синим цветом мундиров выделяются представители Отдельного корпуса, статские кучкуются отдельной группкой.

Здесь же были и мои командиры, Георгий Оттонович и полковник Абелешев. Облеченный высоким доверием государя министр уже принял их, но после совещания велел дожидаться меня.

Владимир Борисович встретил тепло, по-родственному обнял, облобызал. Сообщил, что с так называемым арестом разобрались, генерал Рыдзевский понял свою ошибку, сожалеет об этом недоразумении и в ближайшее время лично принесет мне свои извинения. Рассказал, как идет расследование случившегося, какие сделаны предварительные выводы.

Как я и предполагал, рассматривается, в качестве основной, версия чуть ли не вселенского заговора. Выяснилось, что отец несостоявшегося цареубийцы, ротмистр, а в то время поручик Изюмского гусарского полка, служивший в Кавказской армии в последнюю турецкую кампанию, в 77-м году при весьма странных, как сейчас оказывается, обстоятельствах, в боях под Эрзерумомпопал в плен к неприятелю, где провел почти 3 месяца и был освобожден при непосредственном содействии командующего Кавказским корпусом, будущем министре внутренних дел Лорис-Меликове.

А вот тут то и возникают вопросы! А что он делал в плену? А почему в его освобождении уж очень деятельное участие принимал сам командующий корпусом? А не связано ли это злодеяние сына с пребыванием отца в плену у давнего врага империи? А не прослеживается ли связь злодея с «птенцами Лорис-Меликова»? Кто его знает, может и на самом деле ниточка оттуда тянется, здесь исключать ничего нельзя. И далее, по списку, выстраиваем логическую цепочку, перебрасываем своеобразный мостик на текущие события, а именно, не прослеживается ли связь этих «птенцов» с революционЭрами — бомбистами — социалистами? Основания для таких заключений есть, обстановка в империи неспокойная, стачки, забастовки, шествия и манифестации буквально захлестнули страну. Кровавое воскресенье, 9 января, стало и кровавой вехой в жизни России. Если до этого народные массы еще сохраняли спокойствие, революционные требования к правительству выдвигали только образованная элита, студенты и часть интеллигенции, и требования эти были либеральными, а основная масса населения, крестьяне и рабочие, если так можно сказать, наблюдали за событиями как бы со стороны. Но с этого дня революционное пламя разнеслось по всем слоям населения, стало массовым явлением… На окраинах, особенно в Польше и Прибалтике, это усугублялось и тем, что выступления стали носить националистический характер, экономические и политические требования все чаще стали перерастать в призывы к борьбе за независимость, а стачки и манифестации — в создание боевых отрядов и организацию настоящей партизанской войны. Поэтому в расследовании и стали «копать» в этом направлении.

Вернулись и к серии нападений на меня и всему, что с этим было связано. Тут и не надо быть гением криминалистики, чтобы сопоставить эти нападения, а точнее гостинцы, что были найдены при первой моей встрече с бандитами, результаты обыска в Гуммолосарах, хотя я там формально и не фигурировал, но связь явно прослеживается.

Короче, стандартный набор по принципу»… прицепим сюда все, что можно и что нельзя, а там видно будет…». Как говорилось в моем будущем времени, «… следствие рассматривает все версии случившегося…». Тут может быть все, что угодно. Ведь кто его знает, этого Гарина, оглядываясь назад, приходит понимание, что уж очень скрытным был он. Правильно Юра Лишин заметил, что в тихом болоте черти водятся. Пока же у меня нет оснований сомневаться в компетенции «компетентных» органов. Хм, каламбур получился, однако.

Итогом разговора стало то, что мне был предоставлен краткосрочный отпуск, как говорится, с открытой датой его окончания, пока на 10 дней, потом, как сказал Владимир Борисович, видно будет. Проживать я буду должен в своем Петербургском доме, на Васильевском. Выделена мне и персональная охрана, хотя я и сопротивлялся этому, как мог. Но барон и мои командиры были неумолимы. Хотя, честно сказать, их понять можно, хотят оградить меня от всяческих неожиданностей. Сошлись на том, что в качестве охраны при мне постоянно будет находиться мой денщик Федор, уж очень я привык к нему за это время. Ко мне так же будет приставлен уже знакомый рядовой Прохор Акимов, он зимой замещал Федора, когда тот был ранен. Кроме этого настоятельно было рекомендовано ограничить свои перемещения по городу и выходы в свет, но это уже как получится.

Владимир Борисович так же предупредил меня о том, что прорабатывается вопрос о приглашении меня в частном порядке на домашний ужин в кругу венценосной семьи, где и будет лично выражена благодарность. Ну а официальные почести и награды не заставят себя ждать.

По возвращению в полк я был принят Великим князем Владимиром Александровичем, который прибыл для проведения инспекции и начальником дивизии генералом Дубенским. Были опять отдания должного о памяти родителя, восхищение моим «подвигом», негодование о «злодеянии предателя и иуды», пожелания здоровья и всяческих успехов в службе, намеки об ожидаемых милостях, званиях и наградах. В ответ я, как и положено в этих случаях, заверил, что не считаю мой поступок подвигом, просто выполнял свой долг, действовал, как и подобает настоящему добропорядочному гражданину и ни в коем разе не думал о пресловутых милостях, званиях и наградах. Закончилась эта встреча дружеско-снисходительным похлопыванием по плечу, повторными пожеланиями моими заверениями, что»… готов всегда…», «… рад стараться…» и»… не посрамлю…».

После всех этих встреч и напутствий, я в течении неполного часа собрал необходимые вещи и в сопровождении верных денщиков — охранников отправился в Петербург, в свой фамильный особняк на Васильевском острове.

* * *

Здесь же все был по старому, домашние были искренни рады моему приезду, старались во всем угодить мне. Молодая горничная Анна так же, как и раньше, очень смущалась в моем присутствии, но старалась выглядеть серьезной.

Эти несколько дней я был занят, наверное, самым трудным делом для молодого активного человека в любом времени — ничегонеделании. Очень трудное занятие, скажу я вам!

Как и было мне рекомендовано, я сильно ограничил свои визиты в город и сам, под всякими предлогами не принимал гостей. Так что мое общение ограничивалось только домашними и двумя денщиками. В четверг все изменилось. Прибыл фельдъегерь из дворцового управления с пакетом. Как и ожидалось, я был удостоен великой чести быть приглашенным в субботу, 6 сентября на обед с императорской семьей.

По идее, за эти два дня мне предстояло продумать линию поведения на этом мероприятии, как себя преподать, что можно говорить, в конце концов, а что и нет. Это по идее, но чего гадать, как пойдет, так и будет.