I. Не состоявшаяся поѣздка Родзянко.

В предварительных ночных переговорах представители думскаго комитета отвергли непредрѣшенческую формулу рѣшенія вопроса о государственной власти, предложенную делегатами Совѣта,— отвергли потому, что Врем. Ком., по словам Милюкова, уж предпринимал мѣры к замѣнѣ Николая II Михаилом. К сожалѣнію, Милюков сам не разсказал, какіе были сдѣланы в этом отношеніи конкретные шаги, и потому остается неизвѣстным, что именно имѣл в виду здѣсь историк-мемуарист. Представители революціонной демократіи, как пытаются утверждать мемуаристы и историки лѣваго сектора нашей общественности, вообще не интересовались в это время Царем и династіей, "не придавал всей этой политической вознѣ никакого значенія" (Чернов). До такой степени все "само собой разумѣлось", вплоть до "низложенія Николая II", что в "эти дни, — вспоминает Суханов, — никто из нас не заботился о практическом и формальном осуществленіи этого "акта": никакія усилія, никакая дипломатія, никакія козни "праваго крыла" тут ничего не могли измѣнить ни на іоту".

В дѣйствительности такое отношеніе объяснялось в гораздо большей степени неопредѣленностью положенія, когда практически не исключалась возможность даже гораздо большаго компромисса, чѣм тот, который формально представителями демократіи намѣчался в часы ночных переговоров. В "записках" Суханова имѣется одно мемуарное отступленіе, как-будто вѣрно передающее настроеніе нѣкоторых кругов демократіи: "я даже немного опасался, как бы вопрос о династіи не вытѣснил в порядкѣ дня проблему власти, разрѣшавшуюся совершенно независимо от судьбы Романовых. В этом послѣднем ни у кого не было сомнѣній. Романовых можно было возстановить, как династію, или использовать, как монархическій принцип, но их никак нельзя было уже принять за фактор созданія новых политических отношеній в странѣ". Современники передают (в частности, Зензинов), что сам Суханов в эти первые дни в интимных бесѣдах не проявлял большого политическаго ригоризма, считая кандидатуру в. кн. Михаила фактически вполнѣ благопріятствующей для "дальнѣйшей борьбы демократіи", т. е. допуская, что отреченіе имп. Николая II может и не предрѣшать собой еще "формы правленія" в ближайшем будущем. Составители "Хроники февральской революціи", сами непосредственно участвовавшіе в совѣтской работѣ того времени, формулировали вопрос так: "поглощенный непосредственной организаціонной работой в городѣ, он (т. е. Исп. Ком.) как-то не интересовался вопросом о формѣ власти, о Царѣ, династіи. Предполагалось, что вопросы этого рода входят, естественно, в компетенцію Врем. Комитета". Позднѣйшія утвержденія (их можно найти у Чернова и др.), что "цензовая демократія" скрывала от "совѣтской демократіи" свои переговоры со старой властью, надо считать ни на чем не основанными... Косвенныя данныя указывают на то, что дѣятели Исп. Ком. были в достаточной мѣрѣ освѣдомлены о "закулисных переговорах". Это не дѣлалось офиціально, как и всё в тѣ дни... И, быть может, разговоры в "частном порядкѣ", как выражается большевицкій историк Шляпников, являвшіеся суррогатом открытой и опредѣленной постановки вопроса, надо признать одной из роковых черт тактики первых дней революціи.

Опираясь, очевидно, главным образом на показанія Суханова, авторы "Хроники" говорят, что вопрос о Царѣ перед Исп. Ком. встал "совершенно случайно" утром 1-го марта в связи с предположенной поѣздкой Родзянко на ст. "Дно" : для непосредственных переговоров с носителем верховной власти. Родзянко не мог де выѣхать, так как желѣзнодорожники не дали ему поѣзда без разрѣшенія Исп. Ком." Из праваго крыла Таврическаго дворца для урегулированія недоразумѣнія был прислан нѣкій полковник. "Вопрос о поѣздѣ Родзянко был рѣшен очень быстро одним дружным натиском", — утверждает Суханов. Он лично говорил: "Родзянко пускать к Царю нельзя. Намѣреній руководящих групп буржуазіи, "прогрессивнаго блока", думскаго комитета мы еще не знаем и ручаться за них никто не может. Они еще ровно ничѣм всенародно не связали себя. Если на сторонѣ Царя есть какая-нибудь сила, — чего мы также не знаем, — то "революціонная" Гос. Дума, ставшая на сторону народа, непремѣнно станет на сторону Царя против революціи". Рѣшено было в поѣздкѣ Родзянко "отказать". Через короткое время в комнату влетѣл блѣдный уже совершенно истрепанный Керенскій. На его лицѣ было отчаяніе... "что вы сдѣлали?..." — заговорил он прерывающимся, трагическим шепотом. "Родзянко должен был ѣхать, чтобы заставить Николая подписать отреченіе, а вы сорвали это... Вы сыграли в руку монархіи". Керенскій в обморкѣ или полуобморкѣ упал на кресло. Когда его привели в чувство, он произнес рѣчь о необходимости контакта между правым и лѣвым крыльями Таврическаго дворца и требовал пересмотра принятаго рѣшенія. В результатѣ всѣми голосами против трех поѣзд Родзянко был разрѣшен; "Родзянко, однако, не уѣхал. Времени прошло слишком много, а снарядить поѣзд было можно не так скоро"... Царь не дождался Родзянко на ст. Дно и выѣхал в Псков. Так повѣствует полумемуарист, полуисторик первых дней революціи.

Нѣт основанія цѣликом отвергать разсказанный эпизод, проходящій в том или другом видѣ через ряд мемуаров, — правда, с очень существенными и коренными противорѣчіями. Как. всегда, эпизод пріобрѣтает особо заостренный характер у Шульгина. Этот мемуарист вообще изображает предсѣдателя Думы внѣ себя от негодованія на "мерзавцев из числа "собачьих депутатов" независимо даже от афронта полученнаго им в первоначальном рѣшеніи Исп. Комитета фактически отмѣнить поѣздку на встрѣчу с Императором. Такая характеристика очень мало вяжется с отзывом, идущим с противоположной стороны, т. е. от тѣх именно "мерзавцев", как образно именует чуть не попавшій в революціонное правительство Шульгин представителей "совѣтской" общественности. Родзянко "не был ни агрессивен, ни безтактен по отношенію к Совѣту", утверждает Суханов, разсказывая о выступленіях предсѣдателя Думы перед демонстрирующими полками; он старался "облечь в возможно болѣе дипломатическія формы, окутать демократическими лозунгами свою агитацію, направленную к одной цѣли, бьющую в единый или двуединый пункт: сплоченія вокруг Врем. Правительства для борьбы с внѣшним врагом". Родзянко, "выполнял свою миссію добросовѣстно и удачно", — заключает первый совѣтскій исторіограф. Для подтвержденія своей характеристики Шульгин примѣняет пріем, явно непригодный в данном случаѣ. Он передает негодующій разсказ Родзянко о том, как послѣ очередной его рѣчи к депутаціи, прибывшей из одной воинской части, один из "мерзавцев" стал задавать ему каверзные вопросы о "землѣ". "Вот, предсѣдатель Думы все требует от вас, чтобы вы, товарищи, русскую землю спасали. Так, товарищи, это понятно... У господина Родзянко есть, что спасать... не малый кусочек у него этой самой русской земли в Екатеринославской губерніи... Так вот Родзянкам и другим помѣщикам Гос. Думы есть что спасать... Эти свои владѣнія, княжескія, графскія и баронскія... они и называют русской землей... А вот вы спросите предсѣдателя Гос. Думы, будет ли он так же заботиться о спасеніи русской земли, если эта русская земля... из помѣщичьей... станет вашей, товарищи" и т. д. Нѣчто подобное, очень, впрочем, далекое от пошлой демагогіи и грубой красочности шульгинскаго беллетристическаго повѣствованія, произошло на собесѣдованіи с одним полком, когда Чхеидзе предсѣдателю Думы, дѣйствительно, задал вопрос о "землѣ". Родзянко тогда удачно парировал удар (Мансырев и Суханов). Но только этот діалог происходил 15 марта, а не перваго, и он тогда же нашел отклик в газетах (напр., в "Бирж. Вѣд."). Это было, таким образом, не на третій день революціи и не в той обстановкѣ, которую мы описываем. У Шульгина вся сцена отнесена непосредственно к моменту, послѣдовавшему за отказом Исп. Ком. в поѣздѣ. Совершенно ясно, что это не мемуарный отклик, а непосредственное воздѣйствіе текста воспоминанія самого Родзянко, допустившаго хронологическую ошибку в своем позднѣйшем разсказѣ. "Сегодня утром, — добавлял, по словам Шульгина, Родзянко, — я должен был ѣхать в ставку для свиданія с Государем Императором, доложить Его Величеству, что, может быть, единственный исход  — отреченіе. Но эти мерзавцы узнали... и сообщили мнѣ, что ими дано приказаніе не выпускать поѣзд... Они заявили, что одного меня они не пустят, а что должен ѣхать со мной Чхеидзе и еще какіе-то... Ну, слуга покорный, — я с ними к Государю не поѣду... Чхеидзе должен был сопровождать батальон революціонных солдат. Что они там учинят... Я с этим скот..." Тут Шульгина яко бы вызвали по "неотложному дѣлу", касающемуся Петропавловской крѣпости.

Сам Родзянко в своих воспоминаніях ни одним словом не обмолвился об этом инцидентѣ, хотя забыть его едва ли он мог. Да такого эпизода и не могло быть в том видѣ, как изобразил Шульгин. Чхеидзе фактически не мог бы сопровождать Родзянко с батальоном солдат, если бы даже Исп. Ком. и пожелал принять непосредственное участіе в переговорах об отреченіи Царя. Он был бы безсилен отправить изолированный отряд на территорію, на которой центр, т. е. новая революціонная власть, не мог еще распоряжаться желѣзными дорогами. Матеріал для фантазіи, вышедшей из-под пера Шульгина, очевидно, дали изданныя раньше (в 1922 г.) воспоминанія другого виднаго члена прогрессивнаго блока и участника Врем. Ком. — Шидловскаго. Вот этот текст своеобразно и расцвѣтили беллетристическія наклонности Шульгина. Воспоминанія Шидловскаго, написанныя в других, спокойных тонах, не могут, с своей стороны, служить vade mecum при разрѣшеніи спорных вопросов, хотя в данном случаѣ, казалось бы, мемуарист и был заинтересован в особливой точности и мог обладать большими данными, нежели другіе свидѣтели: по его словам, он должен был сопровождать Родзянко в его предположенной поѣздкѣ. Dichtung в этих воспоминаніях выступает с большой очевидностью. "Как-то раз, — разсказывает Шидловскій (очевидно, это могло быть только 1-го утром), — пришел я во Вр. Ком. часов в семь утра... Сразу же Родзянко сказал мнѣ, чтобы я готовился через час ѣхать вмѣстѣ с ним к Государю, предлагать ему отреченіе от престола" (Автор утверждает, что к этому времени "было рѣшено" потребовать отреченіе Николая II от престола). "Вопрос о поѣздкѣ был рѣшен поздно ночью в мое отсутствіе и разработан был весьма мало. Не были предусмотрѣны возможность нашего ареста, возможность вооруженнаго сопротивленія вѣрных Государю войск, а, с другой стороны, предусматривалась возможность ареста нами Государя, причем в послѣднем случаѣ не было рѣшено, куда его отвезти, что с ним дѣлать и т. д. Вообще предпріятіе было весьма легкомысленное... Проходил час, другой, третій, неоднократно звонили по телефону на станцію Николаевской жел. дор., спрашивали, готов ли поѣзд, но из этого ничего не выходило, и всегда по каким-то причинам ничего не было готово. Наконец, пришел во Врем. Ком. предсѣдатель Совѣта Раб. Деп. Чхеидзе и объявил, что Совѣт рѣшил не допускать поѣздки Родзянко к Государю. Во Врем. Ком. был уже заготовлен черновик этого документа, кажется, составленный Милюковым и изложенный в двух абзацах. Первый заключал в себѣ самое отреченіе от престола, а второй передачу его сыну. Чхеидзе было предложено ознакомиться с содержаніем документа здѣсь же и затѣм распорядиться предоставленіем нам поѣзда. Чхеидзе отвѣтил, что он не может дать своего заключенія по содержанію и формѣ документа без предварительнаго разсмотрѣнія его в пленумѣ Совѣта... Чхеидзе взял с собою упомянутый черновик и пошел в Совѣт... Время между тѣм шло; прошел день, наступила ночь, а Чхеидзе обратно не являлся. Наконец, поздно вечером пришел Чх. и довел до нашего свѣдѣнія рѣшеніе Совѣта, который обезпечивал возможность проѣзда Родзянко при соблюденіи двух условій. Во-первых, с нами должен поѣхать и Чхеидзе, против чего мы совсѣм не возражали, а, во-вторых, Совѣт соглашался только на первый абзац нашего текста, а второй отвергал совершенно. Тогда Родзянко и я заявили, что такого отреченія мы Государю не повезем... На этом предпріятіе и закончилось, и Родзянко никуда не поѣхал". Не будем спеціально разбирать версіи, данной Шидловским, — вся необоснованность ея в деталях выступит сама по себѣ в дальнѣйшем изложеніи, но и так уже ясно, в каком непримиримом противорѣчіи стоит она с послѣдовавшими затѣм ночными переговорами членов Врем. Ком. с представителями Совѣта. Никакого рѣшенія об отреченіи императора ночью 28-го не было принято, никакого соотвѣтствующаго документа во Временном Комитетѣ составлено еще не было, ни Испол. Ком., ни Совѣт подобных предложеній, поступивших со стороны "цензовой общественности", не обсуждали. В хронологической мѣшанинѣ, представленной Шидловским, предположенія и разговоры выданы за рѣшенія.

Один однородный мотив проходит через всѣ приведенныя версіи, вышедшія с двух противоположных сторон: вмѣшательство Исп. Ком. так или иначе помѣшало поѣздкѣ Родзянко. Шляпников от себя еще добавил, что послѣ инцидента с Родзянко Исп. Ком. рѣшил изолировать Царя и его семью, и группѣ членов Исп. Ком. было поручено произвести соотвѣтствующій арест. Несуразица утвержденія мемуариста слишком очевидна: он явно спутал и постановленія Исп. Ком. 3-го марта и даже 6-го, о которых рѣчь впереди, и которыя были приняты уже в иной совсѣм обстановкѣ, отнес на первое марта. У мемуаристов лѣваго сектора иниціатором возбужденія вопроса о разрѣшеніи Родзянко выступают желѣзнодорожные рабочіе: их революціонная послѣдовательность, бдительность и предусмотрительность клали де препоны закулисным компромиссным интригам буржуазіи. В февральскіе дни превносится нѣчто из обстановки позднѣйшаго октябрьскаго большевицкаго переворота, когда "Викжель" играл рѣшающую роль в вопросах продвиженія поѣздов. Подобное утвержденіе рѣшительно противорѣчит воспоминаміям тогдашних вершителей желѣзнодорожной политики — члена Гос. Думы Бубликова, назначеннаго Вр. Ком. комиссаром в мин. путей сообщ. и его помощника инженера Ломоносова. В их руках была вся иниціатива.

В исторію продвиженія императорскаго поѣзда, вышедшаго из Ставки по направленно к Царскому Селу в момент полученія свѣдѣній о начавшихся безпорядках в столицѣ, надо внести существенный корректив по сравненію с трафаретным изображеніем, присущим революціонной исторіографіи. Царскій поѣзд в дѣйствительности без видимых затрудненій повернул с Николаевской линіи и через ст. Дно прибыл в Псков. Ниже придется вернуться к "послѣднему рейсу" Императора. Сейчас исторія этих перипетій может интересовать нас только со стороны технических условій поѣздки Родзянко. Получив сообщеніе о том, что импораторскій поѣзд подошел около 4 ч. утра 1 марта к ст. М. Вишера на Николаевской ж. д., Бубликов запросил инструкцій от Врем. Комитета. Пока там обсуждали, что дѣлать, поѣзд повернул обратно на Бологое, куда прибыл в 9 час. утра. Из Думы послѣдовало распоряженіе: "задержать поѣзд в Бологом, передать Императору телеграмму предсѣдателя Думы и назначить для этого послѣдняго экстренный поѣзд до ст. Бологое. Однако, поѣзд под литерой А, не дожидаясь "назначенія" из центра, тотчас же направился по Виндавской дорогѣ через Дно в сторону Пскова. Тогда начальствующіе в желѣзнодорожном центрѣ рѣшили искусственным путем задержать поѣзд и лишить Императора возможности "пробраться в армію". Для исторіи сохранился документ в видѣ телеграммы Бубликова нач. движенія Виндавской дороги от 11 час. утра перваго марта, в которой предписывалось загородить товарными поѣздами какой-либо перегон "возможно восточнѣе ст. Дно и сдѣлать физически невозможным движеніе каких бы то ни было поѣздов в направленіи от Бологое в Дно". "За неисполненіе или недостаточно срочное исполненіе настоящаго предписанія, — заключала телеграмма, — будете отвѣчать, как, за измѣну перед отечеством". Из этого плана ничего не вышло, и поѣзд под литерой А без осложненій продолжал свое продвиженіе.

Между тѣм на Николаевском вокзалѣ в Петербургѣ стоял готовый экстренный поѣзд и в присутствіи самого Ломоносова ждал пріѣзда Родзянко. Из Думы систематически отвѣчали: Родзянко выѣдет через 1/2 часа. Время шло. Тогда, по разсказу Ломоносова, было рѣшено перехватить Императорскій поѣзд на ст. Дно, куда Родзянко должен был выѣхать по Виндавской дорогѣ. Родзянко послал "вторую телеграмму" Царю. Может быть, эта "вторая телеграмма" была в дѣйствительности единственной. — только она одна среди офиціальных документов до сих пор опубликована. Вот ея текст: "Станція Дно. Его Императорскому Величеству. Сейчас экстренным поѣздом выѣзжаю на ст. Дно для доклада Вам, Государь, о положеніи дѣл и необходимых мѣрах для спасенія Россіи. Убѣдительно прошу дождаться моего пріѣзда, ибо дорога каждая минута". Ломоносов передает записку, полученную по телефону: "Литерный поѣзд прибыл на Дно. Государь Император прогуливаются по платформѣ и ожидают прибытія предсѣдателя Думы". В отвѣт на очередный звонок в Думу Ломоносов получает непосредственное от Родзянко распоряженіе: "Прикажите доложить Его Величеству, что чрезвычайныя обстоятельства не позволяют мнѣ оставить столицу. Императорскій поѣзд назначьте, и пусть он идет со всѣми формальностями, присвоенными императорским поѣздам". Вмѣстѣ с тѣм якобы тут же Родзянко сообщил, что должен быть готов поѣзд на Псков, так как туда поѣдут "члены Думы с порученіем особой важности".

Воспоминанія Ломоносова вообще требуют поправок и, как увидим ниже, мѣстами очень существенных. Послѣдняго разговора с Родзянко в такой формѣ, как он изложен мемуаристом, не могло быть в это время. Фактически Царь, не дождавшись Родзянко на ст. Дно. приказал дворц. коменданту Воейкову телеграфировать предсѣдателю Думы о том, чтобы тот пріѣхал в Псков. Отвѣт Родзянко, о котором упоминает Ломоносов, и был направлен в 8 час. 41 м. веч. в Псков: "чрезвычайныя обстоятельства не позволяют мнѣ выѣхать, о чем доношу Вашему Величеству". Одно не может вызвать сомнѣній в воспоминаніях Ломоносова: экстренный поѣзд ждал Родзянко, и эта поѣздка никакого активнаго противодѣйствія со стороны желѣзнодорожных рабочих не встрѣчала. Бубликов, с своей стороны, разсказывая о "колебаніях" Родзянко, говорит, что он "держал для него под паром три экстренных поѣзда на каждой из прилегающих к Петербургу дорог". Почему же все-таки Родзянко не поѣхал? Совершенно очевидно, что обстановка, в которой происходило обсужденіе поѣздки Родзянко в Псков, не могла помѣшать ему выѣхать из Петербурга для переговоров с Царем, так как версія Суханова о затяжкѣ со снаряженіем экстреннаго поѣзда должна быть отвергнута. Не могло быть у Родзянко и внутренняго отталкиванія, ибо он болѣе чѣм кто-либо, готов был выступить (и выступил в эти дни) парламентером между верховной властью и возставшим народом. В напечатанных воспоминаніях Родзянко довольно глухо говорит, что по "суммѣ разных причин" он не имѣл возможности "ни на один миг оставить столицу". В разговорѣ с ген. Рузским ночью с 1-го на 2-е (около 3 час.) на просьбу послѣдняго сообщить для "личнаго" его свѣдѣнія "истинныя причины" отмѣны поѣздки в Псков, Родзянко подробнѣе и с нѣкоторой большей, но очень все же недостаточной отчетливостью пояснил: "С откровенностью скажу, причины моего непріѣзда двѣ: во-первых, эшелоны, вызванные в Петроград, взбунтовались, вылѣзли в Лугѣ из вагонов, объявили себя присоединившимися к Гос. Думѣ и рѣшили отнимать оружіе и никого не пропускать, даже литерные поѣзда. Мною немедленно приняты были мѣры, чтобы путь для проѣзда Его Вел. был свободен, не знаю, удастся ли это; вторая причина — полученныя мною свѣдѣнія, что мой отъѣзд может повлечь за собой нежелательныя послѣдствія и невозможность остановить разбушевавшіяея народныя страсти без личнаго присутствія, так как до сих пор вѣрят только мнѣ и исполняют только мои приказанія". Событія в Лугѣ, невѣрныя свѣдѣнія о которых дошли до Петербурга, сами по себѣ не могли помѣшать поѣздкѣ Родзянко. Поэтому приходится толковать слова Родзянко скорѣе всего так: он хотѣл сказать, что при измѣнившихся условіях отпадала возможность его мирнаго посредничества; это слѣдует, как увидим дальше, из всей конъюнктуры разговора. Под "нежелательными послѣдствіями" можно, конечно, подразумѣвать противодѣйствіе Совѣта, но в дѣйствительности область этих "нежелательных послѣдствій" надо значительно расширить. Сопоставил: двойной текст Милюкова — историка и мемуариста. В качествѣ историка он ограничился лишь расплывчатой оговоркой, что "отъѣзд из Петрограда предсѣдателя Думы в то время, как только что сформировалась новая революггіонная власть, признан был небезопасным". На первый взгляд здѣсь нѣт двусмысленности, и замѣчаніе историка совпадает с заключеніем предсѣдателя Думы в приведенном разговорѣ с ген. Рузским. Но, как мемуарист, впослѣдствіи Милюков пояснил, что поѣздка Родзянко считалась нежелательной, ибо боялись его авторитарности: "Мих. Вл. уже чувствовал себя в роли диктатора русской революціи", — боялись, что Родзянко окажется в "сговорѣ с вождями арміи". Другими словами, часть Думскаго Комитета, склонявшаяся уже к болѣе радикальному рѣшенію конфликта с верховной властью, выдвигала против поѣздки Родзянко приблизительно тѣ самые аргументы, которые, по словам Суханова, он высказывал в Исп. Ком.

В таком свѣтѣ нѣсколько по иному приходится разсматривать то, что происходило, по разсказу Суханова, в Исп. Ком. в связи с преніями по поводу поѣздки Родзянко на встрѣчу Царя. По утвержденію другого участника Совѣщанія, члена Гос. Думы Скобелева, Керенскій прибыл на засѣданіе не по собственной иниціативѣ, а был вызван Исп. Ком., который был освѣдомлен желѣзнодорожниками о том, что готовится по требованію Врем. Ком. экстренный поѣзд. По словам Скобелева, Керенскаго вызвали для того, чтобы узнать, кто в сущности поѣдет к Царю. Керенскій усмотрѣл в этом недовѣріе к себѣ, контроль над его дѣйствіями, отвѣчал "вызывающе"... В концѣ концов, мы не знаем, что именно говорилось в Исп. Ком., но приходится усомниться, что Керенскій доказывал необходимость послать Родзянко для того, чтобы добиться отреченія Николая II. Болѣе правдоподобно предположить, что Керенскій мотивировал аргументом противоположным, т. е. тѣм, что поѣдет не Родзянко, склонявшейся к компромиссной тактикѣ. Приписывать Родзянко мысль поѣхать к Царю с предложеніем отречься от престола, как это дѣлает Шидловскій, невозможно, — днем перваго марта он психологически даже не был подготовлен к подобному радикальному рѣшенію. Какой путь намѣчал Родзянко? Вот что записал англійскій посол перваго марта: "Великій князь Михаил, проживавшій на частной квартирѣ около посольства, попросил меня зайти к нему. Он сказал мнѣ, что, несмотря на случившееся в Бологом, он все-таки ожидает, что Государь пріѣдет в Царское около 6-ти вечера, и что Родзянко предложит Его Вел. для подписи манифест, дарующій конституцію и возлагающій на Родзянко избраніе членов новаго правительства. Сам он вмѣстѣ с вел. кн. Кириллом приложили свои подписи к проекту манифеста, чтобы придать просьбѣ Родзяпко больше вѣсу". Это был тот самый проект отвѣтственнаго министерства, который был составлен 28 февраля в квартирѣ в. кн. Павла Александровича и вручен перваго марта Врем. Комитету "под расписку" Милюкова. Конечно, не только Родзянко во Врем. Ком. сочувствовал такому именно разрѣшенію государственнаго кризиса, и поэтому нѣт основанія приписывать ему особую "собственную политику" как это сдѣлал Щеголев в довольно развязно написанном этюдѣ "Послѣдній рейс Николая Второго. Недаром в. кн. Павел в письмѣ к своему племяннику Кириллу 2 марта отмѣчал "новое теченіе", которое накаyнѣ к вечеру стало намѣчаться во Врем. Комитетѣ. Он писал: "Ты знаешь, что я через Н. И. все время в контактѣ с Госуд. Думой. Вчера мнѣ ужасно не понравилось новое теченіе, желающее назначить Мишу регентом. Это недопустимо и возможно, что это только интрига Брасовой. Может быть, это — только сплетни, но мы должны быть на чеку и всячески, всѣми способами сохранить Ники престол. Если Ники подпишет манифест, нами утвержденный, о конституціи, то вѣдь этим исчерпываются всѣ требованія народа и Времен. Правительства. Переговори с Родзянко и покажи ему это письмо".

Ночной разговор Родзянко с Рузским по прямому проводу довольно отчетливо рисует психологію, на почвѣ которой родилось то "новое теченіе" во Врем. Комитетѣ, о котором говорится в письмѣ кн. Павла. Первостепенное значеніе имѣет то обстоятельство, что разговор мы можем воспроизвести не в субъективном воспріятіи мемуаристов, а по объективному документу, который передает стенографическую запись телеграфной ленты. Значеніе документа тѣм большее, что это единственный источник, свидѣтельствующій о непосредственных переговорах Родзянко с командным составом арміи сѣвернаго фронта — никаких "безконечных лент разговоров со Ставкою", о которых сообщает Шульгин, не было. Имѣющійся в нашем распоряженіи документ анулирует легенды, в изобиліи пущенныя в обиход безотвѣтственными сужденіями мемуаристов, и потому надлежит напомнить содержаніе хорошо уже извѣстнаго разговора. Рузскій передал Родзянко, что Царь согласился на отвѣтственное министерство, что порученіе образовать кабинет дается Родзянко, что спроектирован манифест, который может быть объявлен немедленно, если намѣренія Царя найдут соотвѣтствующій отклик. — "Очевидно, что Е. В. и вы не отдаете отчета в том, что здѣсь происходит. Настала одна из страшнѣйших революцій, побороть которую будет не легко... Государственной Думѣ вообще и мнѣ в частности оставалось только попытаться взять движеніе в свои руки и стать во главѣ для того, чтобы избѣжать такой анархіи при таком разслоеніи, которая грозила гибелью государству. К сожалѣнію, это мнѣ не удалось... Народныя страсти так разгорѣлись, что сдержать их вряд ли будет возможно, войска окончательно деморализованы; не только не слушают, но убивают своих офицеров, ненависть к Государынѣ Императрицѣ дошла до крайних предѣлов; вынуждеп был, во избѣжаніе кровопролитія, всѣх министров, кромѣ военнаго и морского, заключить в Петропавловскую крѣпость. Очень опасаюсь, что такая же участь постигнет и меня, так как агитація направлена на все, что болѣе умѣренно и ограничено в своих требованіях. Считаю нужным вас освѣдомить, что то, что предлагается вами, уже недостаточно и династическій вопрос поставлен ребром. Сомнѣваюсь. чтобы возможно было с этим справиться". На замѣчаніе Рузскаго, что "на фронтѣ" до сих пор обстановка рисовалась "в другом видѣ" и что необходимо найти средства "для умиротворенія страны", так как анархія "прежде всего отразится на исходѣ войны", Родзянко добавлял: "еще раз повторяю, ненависть к династіи дошла до крайних предѣлов, но весь народ, с кѣм бы я ни говорил, выходя к толпам, войскам, рѣшил твердо войну довести до побѣднаго конца и в руки нѣмцам не даваться... нигдѣ нѣт разногласія, вездѣ войска становятся на сторону Думы и народа, и грозное требованіе отреченія в пользу сына при регентствѣ Мих. Алекс. становится опредѣленным требованіем"... "Присылка ген. Иванова с георгіевским батальоном, — заключал Родзянко, — только подлила масла в огонь и приведет только к междоусобному сраженію... Прекратите присылку войск, так как они дѣйствовать против народа не будут. Остановите ненужныя жертвы".

"Этот вопрос ликвидируется", — пояснил Рузскій: "Иванову нѣсколько часов тому назад Государь Император дал указаніе не предпринимать ничего до личнаго свиданія... Равным образом Государь Император изволил выразить согласіе, и уже послана телеграмма два часа тому назад, вернуть на фронт все то, что было в пути", Затѣм Рузскій сообщил проект заготовленнаго манифеста. Как реагирует Родзянко? — "повторяю вам, что сам вишу на волоскѣ. и власть ускользает у меня из рук; анархія достигает таких размѣров, что я вынужден сегодня ночью назначить временное правительство. К сожалѣнію, манифест запоздал, его надо было издать послѣ моей первой телеграммы немедленно... время упущено и возврата нѣт".

Несомнѣнно в этом разговорѣ поставлен вопрос об отреченіи, но, впервые, как "требованіе" гласа парода. Для самого Родзянко все-таки вопрос еще окончательно не рѣшен. "Послѣднее слово, скажите ваше мнѣніе, нужно ли выпускать манифест?" — настойчиво допрашивает Рузскій. "Я, право, не знаю, — говорит Родзянко с сомнѣніем, — как вам отвѣтить? Все зависит от событій, которыя летят с головокружительной быстротой". Едва ли Родзянко мог бы дать такой уклончивй отвѣт, если бы еще утром перваго марта с готовым проектом манифеста об отреченіи собирался ѣхать навстрѣчу Николаю II?

Легко усмотрѣть в информаціи, которую давал Родзянко Рузскому, рѣзкую двойственность — переход от крайняго пессимизма к оптимистическим выводам. "Молю Бога, чтобы Он дал сил удержаться хотя бы в предѣлах теперешняго разстройства умов, мыслей и чувств, но боюсь, как бы не было еще хуже". И тут же, "наша славная армія не будет ни в чем нуждаться. В этом полное единеніе всѣх партій... Помогай Вам Бог, нашему славному вождю, в битвах уничтожить проклятаго нѣмца". "Насильственный переворот не может пройти безслѣдно", — замѣчает Рузскій: "что если анархія, о которой говорите вы, перенесется в армію... подумайте, что будет тогда с родиной нашей?". "Не забудьте, — спѣшит подать реплику Родзянко, — переворот может быть добровольный и вполнѣ безболѣзненный для всѣх и тогда все кончится в нѣсколько дней, — одно могу сказать: ни кровопролитія, ни ненужных жертв не будет, я этого не допущу". Самоувѣренность преждевременная в обстановкѣ, которая могла грозить самому Родзянко, по его мнѣнію, Петропавловской крѣпостью! Информація полна преувеличеній в обѣ стороны. — то в смыслѣ нажима педали я сторону "анархіи" , то роли, которую играет в событіях предсѣдатель Думы: "до сих пор вѣрят только мнѣ и исполняют только мои приказанія". Говорил Родзянко не по шпаргалкѣ, заранѣе обдуманной, — это была импровизація, непосредственно вытекавшая из разнородных переживаній в сумбурную ночь c 1-го на 2-е марта. Суханов, может быть, до нѣкоторой степени и прав, указывая, что Родзянко описал положеніе дѣл под впечатлѣніем той бесѣды, которая была прервана вызовом предсѣдателя Думы для разговора по прямому проводу со Псковом. Родзянко был взволнован наличностью параллельной с думским комитетом силы. Мемуарист, по обыкновенію, сгущает краски, когда разсказывает, что Родзянко требовал от делегатов Совѣта предоставленія ему охраны или сопровожденія его самими делегатами во избѣжаніе возможности ареста. Родзянко, чуждый предреволюціонным заговорщицким планам, должен был почувствовать с развитіем событій, как почва из-под ног его ускользала даже во Временном Комитетѣ. Довольно мѣтко эту эволюцію, выдвигавшую на авансцену "лѣвое" крыло думскаго комитета в противовѣс его "октябристскому" большинству, охарактеризовали составители "Хроники февральской революціи": "октябристы были в первые же два дня отстранены от власти, и Милюков, бывшій 27-го только суфлером Родзянко, 28-го негласным вождем, уже 1-го марта без всякой жалости разставался с Родзянко". В лихорадочной сутолкѣ, может быть, Родзянко не отдавал себѣ яснаго отчета или не хотѣл признать крушеніе своего компромисснаго плана. Отсюда преувеличенія, которыя давали повод говорить о "диктаторских" замашках и личных честолюбивых замыслах предсѣдателя Думы. Была и доля сознательной тактики в нѣкоторых из этих преувеличеній: говорил Родзянко с явной цѣлью воздѣйствовать на верховное командованіе, от котораго, дѣйствительно, в значительной степени я этот момент зависѣло "безболѣзненное" разрѣшеніе государственнаго кризиса. Родзянко, однако, проявил себя реалистом. Ночное бдѣніе, когда "ни у кого, — по утвержденію Милюкова, — не было сомнѣній, что Николай II больше царствовать не может", убѣдило Родзянко в неизбѣжности отреченія от престола царствовавшаго императора, и в утренніе часы 2-го марта, как мы знаем, с одной стороны, он настаивал на завершеніи переговоров с лѣвой общественностью, а с другой, писал в. кн. Михаилу: "Теперь, все запоздало. Успокоит страну только отреченіе от престола в пользу наслѣдника при Вашем регентствѣ. Прошу Вас повліять, чтобы это совершилось добровольно, и тогда сразу все успокоится. Я лично сам вишу на волоскѣ и могу быть каждую минуту арестован и повѣшен(?!— очевидно, словоупотребленію Родзянко в то время не надо придавать большого значенія). Не дѣлайте никаких шагов и не показывайтесь нигдѣ. Вам не избѣжать регентства"...

 

II. «Coup d'Etat» Гучкова.

Когда Родзянко в разговорѣ с Рузским оцѣнивал "глас народный" в смыслѣ династическаго вопроса, он заглядывал в будущее, правда, очень близкое: этот "глас народный" явно еще не выражался. Династическим вопросом в массах "как-то" мало внѣшне интересовались, и видимое равнодушіе способно было обмануть не слишком прозорливых политических дѣятелей. К числу таковых не принадлежал член Временнаго Комитета Шульгин. Он в мартовскіе дни 17 г. предвидѣл то, что позднѣе подсказывало ему необузданное воображеніе мемуариста эмигранта в 25-м году. Уже"27-го, ночью перваго дня революціи усматривая полную невозможность разогнать "сволочь" ружейными залпами, он задумывается над тѣм, как спасти "цѣною отреченія... жизнь Государя и спасти монархію". "Вѣдь этому проклятому сброду надо убивать. Он будет убивать... кого же? Кого? Ясно. Нѣт, этого нельзя. Надо спасти".

Шульгин любит драматизировать свои, иногда воображаемыя, переживанія. Выступая в роли историческаго повѣствователя, он не считает нужным вдуматься в тот факт, что "сброд", к которому он так презрительно относится, был совершенно чужд мысли о цареубійствѣ — в теченіе всей революціи періода Врем. Правительства мы не услышим призыва: "смерть тирану" — нигдѣ и никогда . Но этот лозунг получал актуальное значеніе в атмосферѣ предфевральских планов дворцоваго переворота, и к нему склонялся, как. утверждает в. кн. Ник. Мих., не кто иной, как націоналист Шульгин, этот "монархист по крови", с трепетом приближавшійся к "Тому, кому послѣ Бога одному повинуются". Поэтому так фальшиво для первых дней революціи звучат патетическія слова Шульгина. Засвидѣтельствовал предреволюціонное настроеніе волынскаго депутата в. кн. Ник. Мих. не в воспоминаніях, а в дневникѣ. 4 января 17 г. опальный историк из царской семьи, отправленный в ссылку в свое имѣніе, послѣ "бесѣды" в Кіевѣ, записал в вагонѣ поѣзда: "какое облегченіе дышать в другой атмосферѣ! Здѣсь другіе люди, тоже возбужденные, но не эстеты, не дегенераты, а люди. Шульгин, — вот он бы пригодился, но конечно, не для убійства, а для переворота! Другой тоже цѣльный тип. Терещенко... вѣрит в будущее, вѣрит твердо, увѣрен, что через мѣсяц все лопнет, что я вернусь из ссылки раньше времени... Но какая злоба у этих двух людей к режиму, к ней, к нему, и они это вовсе не скрывают, и оба в один голос говорят о возможности цареубійства!" Шульгин, по его словам, никакого непосредственнаго участія в осуществленіи проектов организаціи дворцоваго переворота не принимал. Повѣрим ему, но в ходячих разговорах того времени общественные дѣятели давно уже свыклись с мыслью устраненія царствовавшаго монарха. И поэтому довольно естественно, что на третій день революціи, когда стала понемногу выясняться складывавшаяся конъюнктура, имѣвшая уже традицію, схема стала занимать умы совершенно независимо от презумпціи специфической кровожадности современных тираноборцев. "Эта мысль об отреченіи Государя была у всѣх, но как-то об этом мало говорили", — вспоминает Шульгин... "обрывчатые разговоры были то с тѣм, то с другим, но я не помню, чтобы этот вопрос обсуждался комитетом Гос. Думы, как таковым. Он был рѣшен в послѣднюю минуту".

Такой "послѣдней минутой" и надо считать то вмѣшательство Гучкова в намѣтившееся соглашеніе между Врем. Ком. и делегатами Совѣта, о котором разсказывал Суханов. В показаніях 2 августа Чрез. Слѣд. Ком. Гучков, говоря об участіи в подготовкѣ дворцоваго переворота, так формально изложил свою точку зрѣнія: ... "Самая мысль об отреченіи была мнѣ настолько близка и родственна, что с перваго момента, когда только что выяснились... шатаніе, а потом развал власти, я и мои друзья сочли этот выход именно тѣм, что слѣдовало искать. Другое соображеніе, которое заставляло на этом остановиться, состояло в том, что при участіи сил, имѣвшихся на фронтѣ и в странѣ, в случаѣ, если бы не состоялось добровольное отреченіе, можно было опасаться гражданской войны... Всѣ эти соображенія с самаго перваго момента, с 27-28 февраля, привели меня к убѣжденію, что нужно, во что бы то ни стало, добиться отреченія Государя, и тогда же в думском комитетѣ я поднял этот вопрос и настаивал на том, чтобы предсѣдатель Думы Родзянко взял на себя эту задачу... Был момент, когда рѣшено было, что Родзянко примет на себя эту миссію, но затѣм нѣкоторыя обстоятельства помѣшали. Тогда 1 марта в думском комитетѣ я заявил, что, будучи убѣжден в необходимости этого шага, я рѣшил его предпринять, во что бы то ни стало и, если мнѣ не будут даны полномочія от думскаго комитета, я готов сдѣлать это за свой страх и риск, поѣду, как политическій дѣятель, как русскій человѣк, и буду совѣтовать и настаивать, чтобы этот шаг был сдѣлан. Полномочія были мнѣ даны... Я знал, что со стороны нѣкоторых кругов, стоящих на болѣе крайнем флангѣ, чѣм думскій комитет, вопрос о добровольном отреченіи, вопрос о тѣх новых формах, в которых вылилась бы верховная власть я будущем, и вопрос о попытках воздѣйствія на верховную власть встрѣтят отрицательное отношеніе".

Из осторожных и нѣсколько уклончивых показаній Гучкова перед слѣдственной революціонной комиссіей слѣдует, что автор показаній ночью с 1-го на 2-е марта, дѣйствительно, как бы форсировал вопрос и добился рѣшенія о поѣздкѣ в Псков за отреченіем, будучи заранѣе увѣрен в противодѣйствіи со стороны совѣтских кругов. Как-будто бы это своего рода coup d'état в момент не окончившихся еще переговоров. Так и выходит под пером Шульгина. "Кажется в четвертом часу ночи вторично пріѣхал Гучков". — разсказывает Шульгин. "Нас был в это время неполный состав... ни Керенскаго, ни Чхеидзе не было. Мы были в своем кругу. И потому Гучков говорил совершенно свободно". "Гучков был сильно разстроен", — рѣчь его Шульгин изображает в излюбленной для себя манерѣ под стать своим личным позднѣйшим переживаніям. "Надо принять какое-нибудь рѣшеніе", - говорил ("приблизительно") Гучков. "Положеніе ухудшается с каждой минутой. Вяземскаго убили только потому, что офицер... То же самое происходит, конечно, и в других мѣстах. А если не происходит этой ночью, то произойдет завтра... Идучи сюда, я видѣл много офицеров в разных комнатах Гос. Думы они просто спрятались сюда... Они боятся за свою жизнь... Они умоляют спасти их... В этом хаосѣ... надо, прежде всего, думать о том. чтобы спасти монархію... Можем ли мы спокойно и безучастно дожидаться той минуты, когда весь этот революціонный сброд начнет сам искать выход... И сам расправится с монархіей... это неизбѣжно будет, если мы выпустим иниціативу из наших рук..." И Гучков предложил "дѣйствовать тайно и быстро, никого не спрашивая...ни с кѣм не совѣтуясь... Надо поставить их перед совершившимся фактом... Надо дать Россіи новаго государя... Я предлагаю немедленно ѣхать к Государю и провести отреченіе в пользу наслѣдника"... Шульгин вызвался сопровождать Гучкова. По словам Гучкова, он просил послать с ним Шульгина. "Я отлично понимал, излагает послѣдній мотив своего рѣшенія, — почему я ѣду... Отреченіе должно быть передано в руки монархистов и ради спасенія монарха... Я знал, что офицеров будут убивать за то... что они захотят исполнить свой долг присяги... Надо было, чтобы сам Государь освободил их от присяги. Я знал, что в случаѣ отреченія в наши руки, революціи как бы не будет. Государь отречется от престола по собственному желанію, власть перейдет к Регенту, который назначит новое правительство. Государственная Дума... передаст власть новому правительству. Юридически революціи не будет". Для осуществленія "всякаго иного плана" "нужны были немедленно повинующіеся нам штыки, а таковых-то именно и не было".

Вся эта аргументація представляется в большой мѣрѣ придуманной post factum. Психологія дѣйствовавших лиц в предразсвѣтные часы 2 марта рисуется значительно проще. В окружавшей обстановкѣ, прежде всего, не было того зловѣще страшнаго, о чем говорят нѣкоторые мемуаристы — напротив, на третій день революціи стал намѣчаться нѣкоторый порядок и успокоеніе в взбаломученном морѣ стихіи. На основаніи фактов, как увидим, это можно установить с достаточной опредѣленностью. Поэтому иниціатор рѣшенія 2 марта о необходимости немедленно добиваться отреченія монарха вовсе не был, повидимому, в том разстроенно-паническом состояніи, как представляет нам мемуарное перо Шульгина, — напр., упоминавшійся выше Мстиславскій, активный член совѣтскаго повстанческаго "штаба", слившагося с думской военной комисеіей под общим руководством Гучкова, рисует настроеніе послѣдняго и всего его окруженія из офицеров ген.штаба в критическіе дни 28 февраля и 1 марта "оптимистическим и самоувѣренным". Быть может, такая оцѣнка не так далека от дѣйствительности, — вѣдь надо было обладать большой дозой спокойствія и увѣренности в будущем для того, чтобы в атмосферѣ нависших угроз, о которых говорит Шульгин, руководитель внѣшней обороны революціи мог провести шесть часов в уютной обстановкѣ частной квартиры в академической бесѣдѣ о русских финансах, — так разсказывает гр. Коковцев о посѣщеніи его Гучковым в 8 час. вечера 28 февраля а даже "быть может " в рѣшающую ночь перваго марта. Именно самоувѣренность должна была скорѣе побудить Гучкова форсировать в думском комитетѣ вопрос о поѣздкѣ в Псков тогда, когда по позднѣйшему увѣренію Милюкова, нѣсколько персонифицированному, ни у кого уже не было сомнѣнія в том, что Николай II больше царствовать не может. Эта убѣжденность в окончательной формѣ могла, конечно, сложиться под давленіем лѣвых кругов. Отпадала компромиссная тенденція, представителем которой был Родзянко, и очередной становилась проблема отреченія. Естественно, отходила на задній план и кандидатура уступчиваго Родзянко и выдвигалась кандидатура человѣка, извѣстнаго своим враждебным отношеніем к личности монарха, способнаго дѣйствовать слѣдовательно болѣе рѣшительно и проявить большую настойчивость в достиженіи поставленной цѣли, согласно плану, разработанному им еще до революціи. Возлагались надежды и на отношенія его с представителями верховнаго командованія в арміи. В этой комбинаціи понятно и выдвиженіе монархиста Шульгина, связаннаго с участниками заговора.

Внѣшнія условія (реальныя, а не воображаемыя) поѣздки Гучкова весьма мало подходят к акту, которому приписывают характер coup d'état и который прикрывают пеленой большой таинственности. И это дѣлает не один только Шульгин, показанія котораго, как непосредственнаго участника псковскаго дѣйствія, заслуживали бы особаго вниманія. Но мемуарист остается вѣрен себѣ. "В пятом часу ночи мы сѣли с Гучковым в автомобиль, который по мрачной Шпалерной, гдѣ нас останавливали какіе-то посты и заставы... довез нас до квартиры Гучкова", — повѣствует Шульгин.... "Там А. И. набросал нѣсколько слов. Этот текст был составлен слабо, а я совершенно был неспособен его улучшить, ибо всѣ силы были на исходѣ". Гучков в своих показаніях засвидѣтельствовал противоположное: "Наканунѣ, — говорил он. — был набросан проект акта отреченія Шульгиным, кажется, он тоже был показал и в комитетѣ (не смѣю этого точно утверждать). Я тоже его просмотрѣл, внес нѣкоторыя поправки". Припомним, как, по словам Стеклова, в ночном собесѣдованіи с совѣтскими делегатами сам Шульгин упоминал, что рука его писала отреченіе.

"Чуть сѣрѣло, — продолжает разсказ Шульгин, — когда мы подъѣхали к вокзалу. Очевидно, революціонный народ, утомленный подвигами вчерашняго дня, еще спал. На вокзалѣ было пусто. Мы прошли к начальнику станціи. А. И. сказал ему: "Я — Гучков. Нам совершенно необходимо по важнѣйшему государственному дѣлу ѣхать в Псков... Прикажите подать нам поѣзд..." Начальник станціи сказал: "Слушаюсь", и двадцать минут спустя поѣзд был подан". Вот это "чуть сѣрѣло'' сразу выдает беллетристическое измышленіе... По свидѣтельству Гучкова "делегаты" думскаго комитета выѣхали в 1 час дня, а по свидѣтельству других офиціальных лиц из желѣзнодорожнаго міра около 3 часов. (По документу, воспроизводящему разговор по прямому проводу Ставки со штабом Сѣвернаго фронта, можно точно установить, что гучковскій экстренный поѣзд вышел из Петербурга в 2 часа 47 мин.). Любопытно, все для того же Шульгина, что мемуарист забыл даже о том, что он сам в мартѣ 17 года в циркулярном информаціонном разсказѣ, переданном представителям печати по возвращеніи из Пскова, говорил о выѣздѣ думской "делегаціи" из Петербурга в 3 часа дня.

Вопреки очевидности версія о "секретной" поѣздкѣ Гучкова и Шульгина утвердилась в литературѣ и стала почти общепринятой не только у мемуаристов, но и в работах, претендующих на изслѣдовательскій характер. Мы имѣем яркій примѣр того, как на другой день послѣ событія рождается легенда. Эту легенду сотворили члены обоих политических лагерей, — конечно, по весьма отличным внутренним побужденіям. Для Шидловскаго поѣздка Гучкова так до конца и остается частной антрепризой, предпринятой иниціатором ея на свой риск послѣ того, как Родзянко отказался везти проект отреченія в формѣ, якобы предложенной Совѣтом. Неожиданно "пропал куда-то Гучков, назначенный военным министром", — разсказывает Шидловскій. Без военнаго министра было очень трудно принять необходимый мѣры к успокоенію гарнизона, и поэтому "Гучкова искали по всему городу днем с огнем, но отыскать, либо узнать, куда он пропал, не удавалось. Точно также исчез с горизонта и Шульгин. Спустя день обнаружилось, что Гучков с Шульгиным без вѣдома временнаго комитета и Совѣта рабочих депутатов умудрились похитить на Варшавском вокзалѣ паровоз и вагон и укатили я Псков, откуда весьма скоро возвратились, привезя с собой подлинный акт отреченія Государя". "Шульгин мнѣ разсказывал, — добавляет мемуарист, — как все произошло".

"Категорически утверждаю, — заявляет с противоположной стороны Суханов, — что Исп. Ком. узнал о поѣздкѣ "только на слѣдующій день", "уже получив акт об отреченіи, не зная, при каких условіях он был подписан, и ничего не подозрѣвая ни о миссіи, ни о поѣздкѣ Гучкова и Шульгина". "Со стороны Гучковых и Милюковых эта поѣздка была не только попыткой «coup d'état», но и предательским нарушеніем нашего фактически состоявшаяся договора. Допустим, вопрос о "третьем пунктѣ", о формѣ правленія оставался открытым до момента формальнаго окончанія переговоров, но, вѣдь, Гучков и Милюков предприняли свой шаг за спиной у Совѣта — в процессѣ самих переговоров..." В офиціальном докладѣ, сдѣланном Стекловым от имени Иcп. Ком. в Совѣщаніи Совѣтов и совпадающем с общей оцѣнкой Суханова, можно найти, однако, рѣшительное противорѣчіе с категорическим утвержденіем, что Исп. Ком. узнал о поѣздкѣ Гучкова лишь "на слѣдующій день". "Мы на этом пунктѣ (т. е. формѣ власти) разстались", — докладывал Стеклов о ночной с 1-го на 2-е-марта. "Мы не поставили ультиматума на этом пунктѣ по той простой причинѣ, что слишком хорошо знали, что... русскія трудящіяся массы и, вѣроятно, значительная часть русской буржуазіи не будут отстаивать... монархіи... во всяком случаѣ... и не сомнѣвались, что в ближайшіе дни, по мѣрѣ того, как волны русской революціи будут докатываться... до других центров русской жизни... общим кличем русской страны будет демократическая республика" и поэтому..., не добившись от них включенія этого пункта, все-таки могли понимать результат наших переговоров так, что они не предпримут никаких шагов, хотя они... не дали никакого ручательства, но большинство министров, с которыми мы говорили, — так как и на другой день эти переговоры продолжались, — нас завѣрили, что они от этого воздержатся и повліяют и на Милюкова в этом направленіи. Вы можете поэтому представить себѣ, как мы были поражены и возмущены, когда узнали, что Гучков и Шульгин ѣдут в Ставку, чтобы там заключить с Романовыми какой-то договор... Тут-то наш Совѣт(?) проявил "двоевластіе", ибо дал повелѣніе своим комиссарам остановить поѣзд, который заказали Гучков и Шульгин, и ни в коем случаѣ не допустить их до поѣздки. Должен сказать, к чести рабочаго класса, что именно рабочіе сѣв.-зап. жел. дорог первые подняли тревогу, узнав о поѣздкѣ Гучкова и дали знать Исп. Ком.. К сожалѣнію, каким-то образом эти господа проскочили"...

Тенденція докладчика выступает опредѣленно, когда он пытается дѣйствія Исп. Ком., которыя, по утвержденію мемуаристов, были предприняты 1 марта в отношеніи проектировавшейся поѣздки Родзянко, отнести к осуществленной 2 марта поѣздкѣ Гучкова и Шульгина. Это "проскочили" становится общим мѣстом. Если Суханов ограничивается осторожным замѣчаніем. что он не знает, как поѣздка Гучкова была "организована с технической стороны", то остальные мемуаристы того же политическая круга слѣдуют за Стекловым и высказываются весьма безаппеляціонно: Гучков "конспиративно, чтобы не сказать обманом, пробрался в Псков", — утверждает Мстиславскій. Тогда же сообщали — добавляет Шляпников — что думскіе посланцы выѣхали "на автомобилях". Выступавшій в качествѣ историка революціи Чернов, безоговорочно принимая шульгинскую версію, через 15 лѣт послѣ событія, говорил, что послы от Думы "контрабандой проскочили через проволочныя загражденія революціи". И нѣт никому дѣла до того, что неоспоримым фактом является установленное уже документом обстоятельство, что посланцы Времен. Комитета выѣхали не на разсвѣтѣ, а днем, не на автомобилѣ, а поѣздом. Французскій посол уже тогда в дневникѣ от 2 марта занес болѣе правдоподобную версію: Гучков и Шульгин выѣхали в 9 часов утра при содѣйствіи инженера, вѣдающаго передвиженіем на жел. дорогах; они получили спеціальный поѣзд, не возбудив недовѣрія соціалистических комитетов.

Из непосредственнаго свидѣтельства "инженера" мы знаем, что стоявшій под парами экстренный поѣзд ждал выѣзда делегатов "с порученіем особой важности" еще задолго до рѣшенія, принятаго во Врем. Ком. на разсвѣтѣ 2 марта. По воспоминаніям Ломоносова все это происходило совершенно открыто и не сопровождалось каким-либо давленіем бдительнаго революціоннаго ока со стороны желѣзнодорожных рабочих или протестом со стороны руководящих кругов Исп. Ком. Напротив, — утверждает, по крайней мѣрѣ, Ломоносов,— дѣло организовывалось как бы по взаимному, даже не молчаливому, соглашенію. И, дѣйствительно, так выходит, судя по всей внѣшней обстановки, в которой протекала отвѣтственная поѣздка в Псков думских посланцев, и которая была до чрезвычайности далека от какой-либо конспиративной скрытности.

Перед Слѣдственной Комиссіей Гучков показывал, что он телеграфно увѣдомил ген. Рузскаго о своем пріѣздѣ, но для того, чтобы на телеграфѣ не знали о "цѣли" поѣзда, он пояснял, что ѣдет "для переговоров по важному дѣлу, не упоминая, с кѣм эти переговоры должны были вестись" Этот секрет полишинеля не раскрывается в опубликованных документах, т. к. среди них нѣт, странным образом, указанной телеграммы, но вся телеграфная переписка Ставки и штаба Сѣверн. фронта не оставляет никакого сомнѣнія в том, что пріѣзд думской делегаціи носил совершенно офиціальный характер и мотивировался необходимостью непосредственных переговоров с Царем. По дорогѣ Гучков послал другую телеграмму — ген. Иванову, "так как желал встрѣтить его на пути и уговорить не предпринимать никаких попыток к приводу войск в Петроград". Гучков утверждал даже, что "дорогой пришлось нѣсколько раз обмѣніваться телеграммами". По дорогѣ в Псков, Гучков и Шульгин останавливались в Лугѣ, что привело к значительному запозданію с их прибытіем в Псков. Чѣм же вызвана была такая остановка? Гучков не упомянул об этой остановки в показаніях. Ничего не сказал спеціально о ней и Шульгин, упоминающій об информаціонном разговорѣ по прямому проводу с Ивановым и каких-то остановках на станціях, гдѣ Гучков "иногда говорил короткія рѣчи с площадки вагона... это потому, что иначе нельзя было: во-первых, стояла толпа народа, которая все знала... т. е. она знала, что мы ѣдем к Царю... И с ней надо было говорить". Историк и мемуарист каждый по своему будут толковать остановку в Лугѣ "контрабандой" выѣхавшіх из Петербурга думских посланцев. Ген. Мартынов, автор одной из наиболѣе цѣнных работ, посвященных февральскому перевороту, на основаніи неизвѣстных нам данных (автор имѣл возможность пользоваться и неопубликованными архивными матеріалами) изображает дѣло так, что делегаты были задержаны на ст. Луга "возставшими рабочими и солдатами", которых "с величайшим трудом удалось убѣдить в том, что поѣздка в Псков не преслѣдует никаких контр-революціонных цѣлей. Инж. Ломоносов, имѣющій тенденцію преувеличивать реальную опасность, которая грозила "революціи" со стороны продвигавшихся с фронта эшелонов ген. Иванова, — опасность совершенно не эфемерную в обстановкѣ 2 марта, — со слов правительственнаго инспектора Некрасова, который сопровождал гучковскій поѣзд и систематически сносился с центром, задержку в Лугѣ объяснял именно этим опасеніем. Будущій предсѣдатель мѣстнаго совѣта солдатских депутатов ротм. Воронович даст совершенно иную версію. Утром 2-го в 9 час. с экстренным поѣздом из Петербурга прибыл в Лугу по порученію Врем. Комитета член Думы Лебедев в сопровожденіи полк. ген. штаба по фамиліи тоже Лебедев. Эта миссія имѣла задачей наладить порядок в городѣ, организовать мѣстную власть и обезпечить путь слѣдованія Императора в Царское Село. Лебедев объявил, что "через нѣсколько часов из Петрограда выѣдут в Псков члены Думы Гучков и Шульгин, которым поручено вести переговоры с Государем, и результатом этих переговоров явится пріѣзд Государя в Ц. Село, гдѣ будет издан ряд важнѣйших государственных актов". Военный комитет отвѣтил Лебедеву, что "не будучи поставлен в извѣстность относительно истинной цѣли поѣздки Николая II Царское, и не зная, как к этому отнесутся петроградскіе солдаты и рабочіе, он отказывается дать сейчас какія-либо гарантіи". (Ждали возращенія из Петербурга спеціально посланнаго за информаціей делегата). Пытался получить "гарантіи" и прибывшій затѣм Гучков, "болѣе часа" ведшій в "парадных комнатах" вокзала переговоры с представителями временнаго военнаго комитета "Расстроенному упорством комитета Гучкову так и пришлось уѣхать в Псков, не добившись успѣха". Таковы поясненія Вороновича... По тѣм или иным причинам выѣзд делегатов из Луги носил болѣе помпезный характер, нежели это рисовалось в Петербургѣ, — по крайней мѣрѣ ген. Болдырев, занимавшій пост ген.-кварт. штаба Сѣвернаго фронта, в дневникѣ отмѣтил, что Гучков и Шульгин прибыли в Псков в сопровожденіи "5 красногвардейцев" (так Болдырев назвал гучковскую свиту, потому что у них на груди были "красные банты").

Вѣрится с трудом, что совѣтскіе дѣятели в Петербургѣ могли ничего не знать о только что описанном путешествіи думских посланцев вплоть до момента, когда тѣ вернулись из Пскова, но всетаки предположительно допустим такую возможность. По шульгинской версіи, повторенной в записи Палеолога, поѣздка в Псков была рѣшена и организована в отсутствіе членов Врем. Комитета, принадлежавших к соціалистической группѣ, т. е. Керенскаго и Чхеидзе. Поэтому особливо важно выслушать Керенскаго, тѣм болѣе, что в "записках" Суханова ставится вопрос: "от чьего имени была организована поѣздка в Псков Гучкова и Шульгина? Если от имени Временнаго Комитета Гос. Думы, то извѣстно ли было о ней его членам Керенскому и Чхеидзе? Если им было об этом извѣстно, то почему не было доведено до свѣдѣнія Исп. Комитета?" Керенскій, как мы знаем из собственнаго его признанія, совершенно не интересовался разговорами во Врем. комитетѣ о формѣ правленія и не трудился даже представлять свои возраженія, так как он ни минуты не думал, что проекты о сохраненіи монархіи могут осуществиться. Поэтому сам по себѣ вопрос о поѣздкѣ Гучкова совершенно исчезает из орбиты вниманія мемуариста. Возможно, что Керенскій в момент, когда рѣшался окончательно вопрос, дѣйствительно, не был в Таврическом дворцѣ, — он отправился (впервые за эти дни) домой, чтобы в иной обстановкѣ наединѣ обсудить вопрос о своем участіи в правительствѣ. То, что разсказывает Керенскій, еще болѣе запутывает вопрос. Он вспоминает, как "утром" 2 марта случайной, текущей толпѣ, заполнявшей Екатерининскій зал Думы, Милюков объявил о созданіи временнаго правительства и о регентствѣ Мих. Алекс. (О рѣчи Милюкова будет сказано дальше, — необходимо отмѣтить только, что произнесена она была не "утром", как изображает Керенскій, а в 3 часа дня, т. е. в момент, когда экстренный поѣзд Гучкова "прорвался" уже через Гатчину). Заявленіе Милюкова вызвало взрыв негодованія среди демократических элементов Таврическаго дворца. Исп. Ком. поспѣшил собрать внѣочередное собранiе и подвергнуть Керенскаго пристрастному, почти враждебному («des plus hostoles») допросу. Керенcкій отказался вступать в дискуссію и ограничился заявленіем, которое и приводится (в кавычках) в воспоминаніях:  "Да, такой проект существует, но он никогда не будет реализован. Он не осуществим, и нѣт основанія волноваться. Со мной не совѣтовались по вопросу регентства, и я не принимал никакого участія в спорах по этому поводу. В крайнем случаѣ, я могу всегда потребовать от правительства отказа от этого проекта или принятія моей отставки"... Тѣм не менѣе Исп. Ком. рѣшил предпринять мѣры для противодѣйствія осуществленію думскаго проекта о регентствѣ. Он пожелал послать собственную делегацію в Псков одновременно с Гучковым и Шульгиным, которая должна была выѣхать в "тот же день, а при невозможности это осуществить, лишить "наших делегатов", как выражается мемуарист, возможности выѣзда. отказав им я подачѣ поѣзда". Никто из других мемуаристов лѣваго политическая сектора прямо не упоминает о таком засѣданіи Исп. Ком., и, как мы увидим, в дальнѣйшем к разсказу Керенскаго приходится относиться весьма скептически, насколько он касается перипетій, связанных с поѣздкой в Псков. Перед нами лишь новая форма все той же легендарной версіи. Однако, Керенскій не только не отрицает факта, что он знал о поѣздкѣ Гучкова и Шульгина, но и того, что фактически об этой поѣздкѣ были освѣдомлены представители Исп. Ком. Надо думать, что они были освѣдомлены раньше, ибо из рѣчи Милюкова отнюдь не вытекало сообщеніе. что Гучков выѣхал в Псков или готовится к отъѣзду, — вытекало совсѣм другое: "И вот теперь, когда я в этой залѣ говорю, — сказал Милюков, — Гучков на улицах столицы организует нашу побѣду". Керенскій заканчивает свой разсказ лаконическим заявленіем: «mais. tout finit par s'arranger».

Что же должны были привезти из Пскова "наши делегаты"?  В изложеніи Керенскаго, естественно, это не совсѣм ясно. В то время, когда Гучков давал свои показанія Чр. Сл. Комиссіи, член послѣдней Соколов (тот самый, который вмѣстѣ с Сухановым участвовал в ночных переговорах) пытался Гучкова уличить не то в противорѣчіях, не то в двойной роли, которую он сыграл, проводя послѣ соглашенія с Совѣтом свою линію в Псковѣ. В отвѣтѣ Гучкова имѣлось нѣчто существенное, Гучков утверждал, что, когда он ѣхал в Псков, "самый вопрос о формированіи правительства, самый момент формированія не был рѣшен". "Мы стояли между двумя возможностями — или добровольнаго, на извѣстных началах, сохраненія монархіи, провозглашенія какого-то лица будущим государем и между возможностью сверженія и всяких иных политических форм"... "Предполагалось, — показывал Гучков, — рекомендовать Государю назначить только одно лицо, именно предсѣдателя. Лицо это должно договорился с тѣми, кого оно желает пригласить, а тѣ могут ставить свои условія относительно того, о кѣм они хотят итти и по какой программѣ"... " Я имѣл порученіе от Врем, Ком. дать совѣт Государю назначить предсѣдателем Совѣта министров кн. Львова". Относительно всего остального "были тогда одни предположенія". "При извѣстных комбинаціях, при извѣестных условіях" Гучков соглашался войти в правительство в качествѣ военнаго министра. Вернувшись в Петербург и увидѣв на расклеенных плакатах свою фамилію среди лиц, вошедших в правительство, Гучков был удивлен, ибо для него "это было "неожиданностью",— он думал, что "тот Временный Комитет, тот кружок лиц, который предполагал войти в состав правительства", дождется его "возвращенія итого акта", который он вёз.

Такою же "неожиданностью" для Гучкова был и "акт соглашенія" между двумя комитетами, вѣрнѣе, та комбинація, при которой Исп. Ком. Совѣта Р. С. Д. являлся одним из рѣшающих "факторов" в строеніи государственной власти... На вопрос Соколова, как же все это могло быть "неожиданностью", раз Гучков участвовал в совѣщаніи в ночь с перваго на второе, Гучков отвѣчал: "Условія, которыя легли потом в основаніе, я нашел, когда я вернулся, окончательно скрѣпленными, видѣл их раньше, как проект, но проекты были разные, даже помню, что против нѣкоторых я возражал, но соглашеніе состоялось в моем отсутствіе со 2-го на 3-е, в то время, когда я был в Псковѣ...

"Ваши товарищи по министерству, — продолжал вновь Соколов, — не указывали, что они другого от вас ожидали, что вы привезете отреченіе в пользу наслѣдника... и не высказывали они вам, что этим привозом иного манифеста вы преступили полномочія, данныя вам Времен. Комитетом?" "Члены Комитета нѣт. — пояснял Гучков, — а на совѣщаніи у в. кн. Михаила Алекс. А. Ф. Керенскій мнѣ говорил, что я нарушил полномочія, но я заявил, что я мог привезти только тот акт, который мнѣ дали.  Этот акт там оставить и ничего не привезти я не считал себя в правѣ".

Не всегда искреннія, сознательно подчас уклончивыя, не всегда вполнѣ точныя показанія Гучкова тѣм не менѣе довольно опредѣленно рисуют задачи, которыя возлагались на посланцев Врем. Комитета, Одна дошедшая до нас посторонняя запись отчетливо вскрывает подноготную, которую в революціонное время, подлаживаясь под господствующей тон, современники затушевывали. 14 іюля в. кн. Андрей Влад. занес в дневник подробный разсказ о "псковской трагедіи", выслушанный им в теченіе четырех часов непосредственно в Кисловсдскѣ от ген. Рузскаго. Разсказ заканчивается упоминаніем о рѣчи, произнесенной Гучковым перед "толпой", собравшейся у царскаго вагона послѣ подписанія манифеста об отреченіи, Гучков будто бы сказал: "Господа, успокойтесь, Государь дал больше, нежели мы желали". "Вот эти слова Гучкова остались для меня совершенно непонятными", — добавлял Рузскій: Ѣхали ли они с цѣлью просить об отвѣтственном министерствѣ или отреченіи, я так и не знаю.  Никаких документов они с собой не привезли, ни удостовѣренія, что они дѣйствуют по порученію Гос. Думы, ни проекта об отреченіи. Рѣшительно никаких документов я в их руках не видѣл. Если они ѣхали просить об отреченіи и получили его, то незачѣм Гучкову было говорить, что они получили больше, нежели ожидали. Я думаю..., что они оба на отреченіе не разсчитывали ", Свидѣтели слишком часто передают слышанное не точно. Безоговорочно, конечно, нельзя принимать запись Ан. Вл. сообщающую как бы во второй инстанціи то, что говорил Гучков в Псковѣ. Но смысл сдѣланнаго им завѣренія представляется соотвѣтствующим дѣйствительности. Миссія от думскаго комитета носила двойственный характер: Гучков и Шульгин должны были добиваться отреченія, но, очевидно, допускалась возможность и иного исхода в неопредѣлившейся еще окончательно обстановкѣ. До послѣдняго момента перед выѣздом Гучкова позиція Временнаго Комитета была колеблющаяся, но и в лѣвом секторѣ далеко еще неясен был путь, по которому твердо надлежало итти. Много позже в некрологѣ, посвященном Милюкову и напечатанном в 5 кн. американскаго "Новаго Журнала", Керенскій изобразил Гучкова cпеціальным делегатом, который был послан в Псков Временным Правительством. Это уже идет совсѣм наперекор тому, что было.

* * *

Противорѣчія, которыми полны показанія людей, примыкавших к лѣвой общественности, скорѣе доказывают, что руководящее ядро Исп. Комитета в той или иной мѣрѣ было освѣдомлено о поѣздкѣ думских делегатов и отнюдь ей активно не противодѣйствовало. Можно сказать, что оно молчаливым признаніем, в сущности, санкціонировало компромиссный план и тактику, намѣтившуюся во Времен. Комитетѣ. Только в такой концепціи можно попять однородныя утвержденія у мемуаристов, принадлежащих к разным общественным формаціям, о соглашеніи, которое было установлено в теченіе дня перваго марта между думскими и совѣтскими кругами. Формальную исторію переговоров, т. е. офиціальную их сторону, повидимому, довольно точно передал Суханов. К утру 2 марта они не были закончены, и нам предстоит еще к ним вернуться. За кулисами шли частные разговоры, и этот обмѣн мнѣній молва, зарегистрированная в дневниках и воспоминаніях, выдавала за принятыя рѣшенія. Так, французскій посол, связанный с либеральными кругами и оттуда черпавшій свои информаціи, под четвергом 2 марта помѣчает: "Исполнительные Комитеты Думы 'и Совѣта депутатов рабочих согласились на слѣдующих пунктах:

1. Отреченіе Императора,

2. Возведете на престол Цесаревича,

3. Регентство в. кн. Михаила, брата Императора,

4. Созданіе отвѣтственнаго министерства,

5. Учредительное Собраніе, избранное всеобщим голосованіем.

6 Равенство народов перед законом".

Ломоносов со слов все того же Рулевскаго, сообщавшаяся по телефону с "друзьями" из Совѣта, говорит о вечерѣ перваго марта: "весь в Думѣ.. спор... шел о том, что дѣлать: предлагали низложеніе, отреченіе или внушеніе, т. е. заточеніе Царицы и назначеніе отвѣтственнаго министерства Остановились на среднем". Припомним запись Гиппіус, помѣченную "8 часов", о том, как "развертывается.,, историческое двуглавое засѣданіе": "начало засѣданія теряется в прошлом, не видѣн и конец; очевидно, будет всю ночь". Вот почему 3 марта, когда стало извѣстно отреченіе Царя, и когда Суханов сдѣлал "внѣочередное" сообщеніе и передал, по его словам, в Исп. Ком., полученную им от доктора Манухина информацію о поѣздкѣ Гучкова в Псков, которая была организована за "спиной" Совѣта думским комитетом, "особаго значенія этому дѣлу никто не придавал" и "офиціальнаго обсужденія никто не потребовал". Вот почему в то время никому "не пришло в голову" вмѣнить в вину членам президіума Совѣта, состоявшим одновременно и членами думскаго комитета, соучастіе в попыткѣ "плутократіи" сохранить я послѣдній момент монархію и династію. Это равнодушіе Суханов старается объяснить тѣм, что не стоило уже обращать вниманіе на "хитроумный махинаціи" думских "политиканов", которыя "пошли прахом и разсѣялись, как дым". Явно придуманное искусственное объясненіе, ибо 3 марта, когда Исп. Ком., по словам Суханова, не удѣлил "ни малѣйшаго вниманія самому факту отреченія", им одновременно было внесено постановленіе об арестѣ, отрекшагося от престола императора. Об этом постановленіи, выступающій в качествѣ почти офиціальнаго историка дѣятельности Исп. Ком в первые дни революціи, мемуарист умолчал.

Ничего подобнаго не могло бы быть, если бы безотвѣтственные закулисные переговоры, неясные, неопредѣленные, противорѣчивые, принимавшіе внѣшне форму какого-то coup d'état, были замѣнены с самаго начала опредѣленной договоренностью по основному, поставленному революціей вопросу. Можно ли было в дѣйствительности сознательной волей тогдашніх политиков соединить двѣ припципіально непримиримыя позиціи? Как-будто бы приходится признать, что принципіальная непримиримость в тѣ дни вовсе не означала тактическаго ригоріpзма, но дѣятели Совѣта оказались формально не связанными с тѣми переговорами, которые в заключительной стадіи привели к реальному отреченію царствовавшаго монарха. Мы должны выяснить теперь, что повліяло на измѣненіе психологіи "верховников" лѣваго сектора, ибо от молчаливаго признанія думской тактики до рѣшенія арестовать носителя верховной власти послѣ благополучнаго завершенія компромисснаго плана — дистанція огромнаго размѣра.