I.Колебанія Царя.
В имѣющейся исторической литературѣ в связи с актом отреченія 2-го марта ими. Николая II создались уже двѣ легенды — одна противорѣчащая другой.
Виновником происхожденія одной явился ген. А. И, Деникин, который в "Очерках русской смуты" сообщил о фактѣ имѣвшем яко бы мѣсто на другой день послѣ отреченія. "Поздно ночью, — писал Деникин в книгѣ, вышедшей в 1921 г., — поѣзд уносил отрекшагося императора в Могилев... Никогда никто не узнает, какія чувства боролись в душѣ Николая II — отца, монарха и просто человѣка — когда в Могилевѣ, при свиданіи с Алексѣевым, он, глядя на него усталыми, ласковыми глазами, как-то нерѣшительно сказал: "Я передумал, прошу вас послать эту телеграмму в Петроград". На листѣ бумаги отчетливым почерком Государь писал о своем согласіи на вступленіе на престол сына своего Алексѣя... Алексѣев унес телеграмму и... не послал. Было слишком поздно: странѣ и арміи объявили уж два манифеста. Телеграмму эту, "чтобы не смущать умы", никому не показывал, держа в своем бумажникѣ и передал мнѣ в концѣ мая, оставляя верховное командованіе. Этот интересный для будущих біографов Николая II документ хранился затѣм в секретном пакетѣ в генерал-квартирмейстерской части Ставки".
Таким образом осуществилось как бы предчувствіе ген, Болдырева, занесенное им в дневник: "какая-то непрочность чувствовалась в этом документѣ, когда я нес его для передачи по аппарату" дѣло шло о манифестѣ с отреченіем в пользу Михаила.
Как ни мало вѣроятен был подобный факт, сообщеніе авторитетнаго мемуариста без критики и анализа воспринималось в позднѣйших работах, претендовавших на характер исторических изслѣдованій, хотя к этому времени уже был опубликован матеріал, который заставлял по меньшей мѣрѣ с нѣкоторой осторожностью относиться к факту, переданному в восноминаніях Деникина. Так воспроизвел это сообщеніе в 1931 г. Троцкій в книгѣ "Исторія русской революціи"; за ним повторил в 1934 г. и Чернов в "Рожденіи революціонной Россіи".
Желая уяснить себѣ обстановку, в которой могла родиться легенда о том, что Царь в теченіе третьяго марта (он прибыл в Ставку в 9 ч. веч.) перерѣшил вопрос, завершенный наканунѣ в 12 час. ночи, я обратился непосредственно к автору воспоминаній, указав ему на мотивы, которые заставляют сомнѣваться в возможности такого факта. Ген. Деникин отвѣтил формально: "эпизод с телеграммой имп. Николая II изображен мною совершенно точно со слов покойнаго ген. Алексѣева. I т. "Очерков", гдѣ об этом говорится, вышел при жизни ген. Юзефовича, бывш. ген.-кварт. Ставки, которому я в свое время сдал этот документ"... Мог бы разъяснить Базили, который, по порученію ген. Алексѣева, выѣзжал на встрѣчу Царя и вмѣстѣ с ним прибыл в Могилев. Вот что отвѣтил на мой вопрос Базили: ..."Сообщаемое Деникиным должно быть основано на недоразумѣніи. Я сам бесѣдовал тогда по этому поводу с Царем, выразил ему всю скорбь, которую вызвало у нас его рѣшеніе устранить сына... Может быть, Царь высказал Алексѣеву сожалѣніе, что не внял его совѣту отречься в пользу Ал. Ник.".
Совершенно очевидно, что ни утром, ни днем 3-го Царь не думал перерѣшать того, что установлено было в Псковѣ. В 2 часа 56 мин. им была послана со ст. Сусанино в Петербург телеграмма новому государю. Она была адресована "Его Императорскому Величеству" и гласила: "Событія послѣдних дней вынудили меня рѣшиться безповоротно на этот крайній шаг. Прости меня, если им огорчил тебя и что не успѣл предупредить... Горячо молю Бога помочь тебѣ и нашей Родинѣ"... Но допустим на момент психологически невѣроятное: Царь, дѣйствительно, передумал к моменту пріѣзда в Могилев и вручил Алексѣеву ту телеграмму, которую начальник Штаба не послал "было слишком поздно". Что это? — мотив ген. Алексѣева или соображенія ген. Деникина? Ни арміи, ни странѣ еще ничего не было объявлено. Опубликованіе манифеста было задержано, и манифест появился в газетах на другой день одновременно с отреченіем в. кн. Мнх. Ал. Задержку в освѣдомленіи фронта о положеніи дѣл Алексѣев считал столь пагубной, что, получив ранним утром сообщеніе о том, что в Петербургѣ обстановка измѣнилась, и что кандидатура Мих. Ал. признается непріемлемой, он намѣревался потребовать от предсѣдателя Думы осуществленія манифеста 2-го марта и выступил с иниціативой созыва в ближайшія дни совѣщанія главнокомандующих в Могилевѣ для "установленія единства во всѣх случаях и всякой обстановкѣ". В 2 часа Алексѣев о своем предположеніи доложил в. кн. Ник. Ник. и вмѣстѣ с тѣм освѣдомил о том же всѣх главнокомандующих. Алексѣеву положеніе представлялось настолько острым, что позже, уже получив извѣстіе об отреченіи в. кн. Мих. Ал. и разговаривая по прямому проводу в 6 час. веч. с военным министром Гучковым, он высказал опасеніе, что манифест об отреченіи Мих. Алек. может повести к нежелательным осложненіям: "трудно предусмотрѣть, как примет стоящая в окопах масса манифест 3-го марта. Развѣ не может она признать его вынужденным со стороны?" Около этого времени Алексѣев имѣл телеграмму с Кавказа от Ник. Ник. по поводу регентства Мих. Ал., в которой выражается увѣренность, что манифест о передачѣ престола Мих. Ал... "неминуемо вызовет рѣзню". Среди отвѣтов, полученных на дневную телеграмму главнокомандующим, один отвѣт как бы предуказывал возможный выход из тупика. Командующій 10-й арміей Горбатовскій предлагал измѣнить вторую половину манифеста, которая "не приведет к успокоенію страны"; он считал бы "наилучшим" переход престола к наслѣднику, "коему армія и народ присягали" на назначеніе "временно" регентом в. кн. Ник. Ник., как "болѣе популярнаго среди войск и народа". "Новый манифест в таком видѣ, отмѣняющій ранѣе изданный, явился бы спасительным для родины, арміи и народа", — заключал Горбатовскій.
Трудно предположить, что в такой обстановкѣ Алексѣев мог просто скрыть новое рѣшеніе Николая II для того только, чтобы "не смущать умы". Правда, он узнал от Гучкова, что "обнародованіе обоих манифестов произойдет в теченіе предстоящей ночи", но не так в Ставкѣ хорошо были освѣдомлены о настроеніях в Петербургѣ, чтобы признать иллюзорными предшествовавшія слова Родзянко: "с регентством великаго князя и воцареніем наслѣдника, быть может, помирились бы".
Всякая субъективная интерпретація не может считаться вполнѣ убѣдительной. Но в данном случаѣ она находит совершенно идентичное толкованіе в документѣ, который в копіи воспроизведен в приложеніи к воспоминаніям полк. Пронина. Копія эта была засвидѣтельствована еще 2 августа 1917 г. самим Прониным — по какому случаю была сдѣлана эта копія, автор воспоминаній не говорит. Вот ея подлинный текст: "Копія телеграммы на имя Предсѣтателя Гос. Думы, собственноручно написанной Государем Императором Николаем II днем 2 марта, по извѣстной причинѣ не отправленной по назначенію и переданной ген. Алексѣеву. "Предсѣдателю Гос. Думы. Петроград: "Нѣт такой жертвы, которую Я не принес бы во имя дѣйствительнаго блага и для спасенія Матушки Россіи. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына с тѣм, чтобы (он) остался при нас до совершеннолѣтія при регентствѣ брата моего Вел. Кн. Михаила Александровича, Николай..." Проект телеграммы относится, повидимому, к. періоду 3-4 часа 2 марта 1917 г. Написан в Псковѣ. передан ген. Алексѣеву 3 марта вечером в Могилевѣ. (Курсив мой. — С, М.). Ген. Алексѣев. С подлинным вѣрно: ген. шт. подпол к. Пронин. 2 авт. 1917, 16 ч. 48 м. Могилев". Это — та, именно, телеграмма, которую Рузскій вернул Царю вечером 2-го в момент, когда Гучков заканчивал свою рѣчь. Ее-то и передал Николай II в Могилевѣ Алексѣеву.
Наконец, прямым опроверженіем легенды служит запись в дневникѣ самого Царя — она сдѣлана была по обыкновенію вечером 3 марта: "Говорил со своими о вчерашнем днѣ... В 8 ч. 20 м. прибыл в Могилев, в 9 час. с половиной переѣхал в дом. Алексѣев пришел с послѣдними извѣстіями от Родзянко. Оказывается Миша отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой для выборов через 6 мѣс. в У. С. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость. В Петербургѣ безпорядки прекратились — лишь бы так продолжалось дальше". К области досужей фантазіи надо отнести предположенія военнаго историка Керсановскаго, что Царь взял назад псковское отреченіе, узнав об отказѣ брата. Легенда, воспринятая и эмигрантской литературой, разсѣивается, как дым.
II. «Послѣдніе совѣты Царицы».
Источником другой легенды явился П. Н. Милюков. Я называю Милюкова только потому, что на его "Исторію" в этом случаѣ ссылаются, и что он явился как бы обоснователем легенды. В дѣйствительности, начало легенды положили воспоминанія сыгравшаго активную роль в первые дни революціи чл. Гос. Думы Бубликова (они появились в Нью-Iоркѣ в 1918 г., первый том Милюкова в 1921 г.). В них можно найти такой "анализ" акта отреченія: "одной из основных черт характера семьи Романовых является их лукавство. Этим лукавством проникнут и весь акт отреченія. Во-первых, он составлен не по формѣ: не в видѣ манифеста, а в видѣ депеши Нач. Штаба в Ставку. При случаѣ это кассаціонный повод. Во-вторых, в прямое нарушеніе основных законов Имперіи Россійской он содержит в себѣ не только отреченіе Императора за себя, на что он, конечно, имѣл право, но и за наслѣдника, на что он опредѣленно никаких прав не имѣл. Цѣль этого беззаконія очень проста. Права наслѣдника этим нисколько по существу не подрывались, ибо по бездѣтному и состоящему в морганатическом бракѣ Михаилу, в пользу котораго отрекся Николай, все равно автоматически имѣл вступить на престол Алексѣй. Но зато на время безпорядков с него как бы снимался всякій одіум, как с отрекшагося от своих прав". Послѣдній тезис из произвольных разсужденій бывшаго думскаго депутата и заимствовал историк, придав ему болѣе осторожную и нѣсколько расплывчатую формулировку. В "Исторіи революціи" Милюков написал: "Ссылка на отцовскія чувства закрыла уста делегатам, хотя позволено думать, что в рѣшеніи царя была и извѣстная политическая задняя мысль. Николай II не хотѣл рисковать сыном, предпочитая рисковать братом и Россіей в ожиданіи неизвѣстнаго будущаго. Думая, как всегда прежде всего о себѣ и своих даже в эту критическую минуту и отказываясь от рѣшенія, хотя и труднаго, но до извѣстной степени подготовленнаго, он вновь открывал весь вопрос о монархіи в такую минуту, когда этот вопрос только и мог быть рѣшен отрицательно. Таковы были послѣднія услуги Николая II родинѣ".
В 1923 г. в "Красном Архивѣ" были напечатаны письма Алек. Феод. к мужу за дни отреченія, давшія новый матеріал для дальнѣйшаго толкованія, в духѣ создаваемой легенды. Выдержки из одного из их писем (2 марта) были уже приведены.
Эти конспиративныя "крохотныя письма", которыя "можно легко сжечь или спрятать", отправлены были с двумя офицерами ("юнцами", как пишет А. Ф.) Грамотиным и Соловьевым. На другой день А. Ф. пытается отправить письмо через жену одного офицера. Она писала "Солнышко благословляет, молится, держится вѣрою и — ради своего мученика. Она ни во что не вмѣшивается, никого не видела из "тѣх" и никогда об этом не просила, так что не вѣрь, если тебѣ это скажут. Теперь она только мать при больных дѣтях. Не может ничего сдѣлать из страха повредить, так как не имѣет никаких извѣстій от своего милаго... Такая солнечная погода, ни облачка — это значит: вѣрь и надѣйся. Все кругом черно, как ночь, но Бог над всѣм. Мы не знаем путей его, ни того, как он поможет, но услышит всѣ молитвы. Я ничего не знаю о войнѣ, живу отрѣзанная от міра. Постоянно новыя, сводящія с ума извѣстія — послѣднее, что отец отказался занимать то мѣсто, которое он занимал в теченіе 23 лѣт. Можно лишиться разсудка, но мы не лишимся; она будет вѣрить в свѣтлое будущее еще здѣсь на землѣ, помни это". Письмо, явно, писалось в нѣсколько пріемов. Дальше А. Ф. сообщает: "только что был Павел — разсказал мнѣ все. Я вполнѣ (курсив А. Ф.) понимаю твой поступок. Я знаю, что ты не мог подписать противнаго тому, о чем ты клялся на своей коронаціи. Мы в совершенствѣ знаем друг друга, нам не нужно слов, и клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престолѣ (курсив мой. С. М.), вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства. Ты спас царство своего сына и страну, и свою святую чистоту и ( Iуда Рузскій — курсив А. Ф.) ты будешь коронован самим Богом на этой землѣ, в своей странѣ". Еще день: жена получила возможность перекинуться с мужем нѣсколькими словами по телефону; А. Ф. пишет 4-го: "Эта дама ѣдет сегодня, вчера она не уѣхала. Таким образом я могу написать еще. Каким облегченіем и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было очень плохо. да и подслушивают теперь всѣ разговоры!... Только этим утром я прочла манифест и потом другой Михаила... Не бойся за Солнышко, оно не движется, оно не существует, но впереди я чувствую и предвижу свѣтлое сіяніе солнца... О Боже! Конечно, Он воздаст сторицей за всѣ твои страданія. Не надо больше писать об этом, невозможно! Как унизили тебя, послав этих двух скотов! Я не знала, кто это был, до тѣх пор, пока ты не сказал сам... Я чувствую, что армія возстанет"... "Только сегодня утром мы узнали, — сообщает А. Ф. в припискѣ, — что все передано Мишѣ), и Бэби теперь в безопасности — какое облегченіе!". Само письмо заканчивается словами: "найди кого-нибудь, чтобы передать хоть строчку — есть у тебя какіе-нибудь планы теперь?"
Оставлю свой анализ писем пока в сторонѣ. Интересно. как проанализировали эти строки другіе в момент напечатанія писем. Перед нами передовая статья парижских "Послѣдних Новостей" от 23 февраля 24 г., озаглавленная "Послѣдніе совѣты Царицы". Не приходится сомнѣваться в том, что статья написана Милюковым — не только потому, что послѣднія строки статьи словно воспроизводят то, что Милюков написал в "Исторіи", но и потому, что в "Россіи на переломѣ" автор ссылается на эту статью, как на свою. "Назначеніе Михаила — заключала передовая "Посл. Нов." — было послѣдним даром Распутина Россіи и первым ударом по мирной революціи". Я возьму комментаріи передовика газеты почти in extenso, сократив только нѣкоторыя выдержки из писем. Процитировав из письма 2-го марта слова, что Царь "ни в коем случаѣ не обязан" выполнять уступки, к которым его "принудят", автор переходит к письму, помѣченному 3-м мартом "Страшная вѣсть" об отреченіи, наконец, доходит до Царицы... ''Только что был Павел — разсказал мнѣ все"... "Теперь она... не может ничего сдѣлать из страха повредить". И она спѣшит сдѣлать несдѣланным что-то уже предпринятое (курсив мой). "Она (все время в третьем лицѣ) ни во что не вмѣшивается, никого не видѣла из "тѣх" и никогда об этом (о чем?) не просила"... Не будем догадываться, какія тайны похоронены в этих спѣшных подготовленічх к возможному допросу. Но то, что слѣдует за этим превосходит по важности все предыдущее. Дѣло касается смысла отреченія не в пользу сына, как слѣдовало бы по закону, а в пользу 6рата, что было явно незаконно. Как извѣстно, первоначально царь думал отречься в пользу наслѣдника, но передумал за нѣсколько часов до пріѣзда Гучкова и Шульгина. Видимо в. кн. Павел Ал. передал царицѣ не только о голом фактѣ отреченія, но и о мотивах этой перемѣны намѣреній. Только (курсив повсюду мой) этим могут объясняться дальнѣйшія таинственныя слова императрицы: "Я вполнѣ понимаю твой поступок, о мой герой. Я знаю, что ты не мог подписать противное тому, о чем ты клялся на своей коронаціи (т. е. передать наслѣдство сыну?)... Клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престолѣ"...
Другое письмо, написанное в тот же день, дает нѣкоторое поясненіе: "только сегодня утром (это, очевидно, относится к той же бесѣдѣ с Пав. Ал.) мы узнали, что все передано Мишѣ), и Бэби (наслѣдник) теперь в безопасности — какое облегченіе". Смысл этих слов в связи с предыдущим может быть только один (курсив мой). Отказ в пользу брата недѣйствителен, и это есть тот трюк, который задуман был и осуществлен в отсутствіи императрицы, но ею всецѣло одобряется: "Мы понимаем друг друга без слов". При условіи передачи власти Михаилу легче было впослѣдствіи истолковать весь акт об отреченіи, как недѣйствительный. Есть основаніе (?) думать, что такое толкованіе было вообще распространено среди великих князей".
Под вліяніем ли самих писем А. Ф. или толкованій комментаторов Шульгин в воспоминаніях нѣкоторыя из этих мыслей приписал себѣ — в тот момент, когда перед думскими делегатами неожиданно встал вопрос об отреченіи в пользу брата. Тѣм самым мемуарист поддержал частично легенду о "трюкѣ". Припомним. "Если Государь не может отрекаться в пользу брата — подсказывал тогда Шульгин "кто-то другой", "болѣе быстро" за него соображающій, — пусть будет неправильность. Может быть, этим выиграем время... когда все угомонится... престол перейдет к Алексѣю Николаевичу".
Из этих слов мемуариста представитель лѣваго направленія революціонной исторіографіи Чернов спѣшит сдѣлать вывод: "Иными словами наслѣдника, его отца и мать временно "выводят из игры" и вмѣсто них ставился под удар в. кн. Мих. Ал. При неудачѣ расплачиваться головой должен был он, при удачѣ — плоды ея достались бы другому. Корона, которую везли Мих. Ал. Гучков и Шульгин, была подлинным "даром данайцев". Из слов Шульгина не слѣдовало, конечно, заключеніе, что во имя спасенія "Бэби" на закланіе "революціонному сброду" отдавался "Миша". Но почти несомнѣнно. что так Шульгин вообще не думал в часы переговоров об отреченіи. Это видно из отвѣта, который Шульгин дал 2-го марта ген. Данилову в качествѣ "спеціалиста по такого рода, государственно-юридическим вопросам". "Несомнѣнно, здѣсь юридическая неправильность, — отвѣтил, по словам Данилова, Шульгин: "Но с точки зрѣнія политической, которая должна сейчас превалировать, я должен высказаться в пользу принятаго рѣшенія. При воцареніи царевича Алексѣя будет весьма, трудно изолировать его от вліянія отца и, главное, матери, столь ненавидимой в Россіи. При таких условіях останутся прежнія вліянія, и самый отход от власти родителей малолѣтняго императора станет фиктивным; едва ли таким рѣшеніем удовлетворится страна. Если же отстранить отца и мать совсѣм от ребенка, то этим будет косвенно еще болѣе подорвано слабое здоровье цесаревича Алексѣя, не говоря уже о том, что его воспитаніе явится ненормальным. Терновым вѣнком страданія будут увѣнчаны головы всѣх трех".
Такой простой жизненный отвѣт, данный в тѣ дни, впослѣдствіи покрылся таинственной пеленой историческаго тумана... Чернов все-таки проявил большую осторожность, нежели передовик "Посл. Нов." в вопросѣ о "трюкѣ", придуманном в царской семьѣ о престолонаслѣдованіи, и центр тяжести переносит в предвидѣнія той "неутомимой женщины", которая хотѣла "лихорадочно" "тотчас послѣ отреченія, втянуть мужа в разговор с цѣлью реставраціи". "Трудно судить, — замѣчает Чернов — насколько в унисон со своей политической Этеріей думал и чувствовал послѣдній русскій император. Она во всяком случаѣ в этом не сомнѣвалась и отреченіе в пользу Михаила разсматривала, как тактическій маневр". Все же "надо думать, — полагал автор, — что в лабиринтѣ событій, гдѣ он (Николай) блуждал как безпомощно в это время, ему была брошена из Царскаго Села "нить Аріадны". То были три письма Императрицы от 1-го, 2-го и 3-го марта". Никакого письма от 1-го марта на дѣлѣ не было. Удивительно, что автор не задался даже вопросом: мог ли Царь до отреченія получить письмо своей жены. Письмо от 3-го и 4-го, посланное через "жену офицера", было написано послѣ отреченія, и естественно, не могло повліять на рѣшеніе. Молодые офицеры, отправившіеся из Царскаго, прибыли в Псков в ночь с 3-го по 4-ое, как устанавливает дневник ген. Болдырева: ..."оба — приверженцы стараго строя и в частности "Ея Величества". Я спросил их, кого им надо. — "Мы ѣдем к Государю, думали застать его здѣсь; не откажите сказать, гдѣ теперь Е. В.". Я им сказал: "В Ставкѣ. От кого же вы имѣете порученіе и к кому? Замялись сначала, а потом сообщили, что к Государю, — "хотим освѣтить ему правдивое положеніе дѣл". Когда их принял Рузскій, они сознались, что везут по письму, кажется дубликаты, Государю от Ея Величества,...".
Если подойти к письмам А. Ф. без кривотолков и предвзятых точек зрѣнія, то многія "тайны" перестанут быть ими. Вот таинственные "тѣ" и "это", о которых сообщает она 3 марта, подготовляясь к "возможному допросу" и спѣша "сдѣлать несдѣланным что-то уже предпринятое".
Тот, кто внимательно и полностью прочтет письма А. Ф., тот легко усмотрит, что под титлом "они'' у нее всегда фигурируют думскіе дѣятели. Это даже ясно из того письма, о котором идет рѣчь и в котором А. Ф. негодует на в. кн. Кирилла, который "ошалѣл, ходил в Думу с Экипажем и стоит за них ". Подобная терминологія, как свидѣтельствовали в показаніях перед Чр. Слѣд. Комиссіей, пришла от "Друга", которому так вѣрила Царица: "они" — это члены Государственной Думы... Попробуем подставить вмѣсто "они" — члены Гос. Думы. Тогда получится текст: "Она ни во что не вмѣшивается, никого не видѣла из членов Г. Д. и никогда об этом не просила, так что не вѣрь если тебѣ это скажут". Легко дешифрируется и "это".
* * *
В письмѣ 2-го марта, гдѣ А. Ф. говорила о недѣйствительности вынужденных со стороны Царя "уступок", она упоминала, что в. кн. Павел составил "идіотскій манифест относительно конституціи послѣ войны". Еще в первые дни послѣ переворота, 11 марта, в "Русской Волѣ" появилось интервью, данное в. кн. Павлом, в котором послѣдній разъяснил исторію этого конституціоннаго проекта. Начиналось интервью с разсказа о том, как 28 февраля Пав. Ал. был вызван во дворец к А. Ф. "Поѣзжайте немедленно на фронт" — заявила она: "постарайтесь привести преданных нам людей. Надо спасти во что бы то ни стало трон. Он в опасности". "Я отказался. — разсказывал П. А., — ссылаясь, на то, что мои обязанности, как начальника гвардіи, касаются только хозяйственной части. В душѣ же я был убѣжден, что звать войска безполезно. Все равно присоединятся к революціи". Интервьюированный явно подлаживался уже к революціонным настроеніям и, как многіе другіе члены великокняжеской семьи, внѣшне отгораживался тогда от царской семьи. Приходится усомниться в том, что в. кн. Павел был вызван 23-го спеціально в цѣлях побудить его поѣхать на фронт, так как надо было ''во что бы то ни стало" спасать трон. Такого страха еще не могли испытывать в Царском Селѣ, гдѣ все сравнительно было "благополучно", и гдѣ знали об отправкѣ надежных войск с фронта.
Керенскій в своей книгѣ «La Verité», опираясь отчасти на показанія дочери лейб-медика Боткиной-Мельник, по существу и хронологически очень неточныя, изобразил положеніе в Царском Селѣ критическим к полудню 28 февраля, когда Царица и ея дѣти находились уже под охраной революціонных сил. Насколько это не соотвѣтствовало дѣйствительности показывает разсказ того самаго члена Гос. Думы Демидова, который был командирован Временным Комитетом вмѣстѣ с другим членом Думы Степановым в Царское Село и на котораго ссылается Керенскій. Вот как через 10 лѣт Демидов изобразил свою поѣздку в "Послѣдних Новостях". Вечером 28-то Милюков обратился от имени Вр. Ком. к Демидову и Степанову с предложеніем поѣхать в Царское Село. "Есть одно серьезное дѣло", — сказал он им: "Из Царскаго получены тревожные и противорѣчивые слухи: по одним царскосельскій гарнизон идет на Петербург, по другим — там с минуты на минуту грозит вспыхнуть мятеж. Необходимо попытаться предупредить и то, и другое". "На слѣдующій день (т. е. 1 марта) — разсказывает Демидов — друзья проводили нас сумрачно. И у нас на душѣ было волнительно и заботливо... Царское Село — там стояли стрѣлки императорской фамиліи. Невольно думалось, что слухи о походѣ на Петербург вѣрнѣе слухов о готовящемся взрывѣ на мѣстѣ... 0 нашем пріѣздѣ было дано знать, и нас встрѣчали. Начальник станціи сообщил, что при выходѣ нас ждут придворный экипаж и военный автомобиль из ратуши, гдѣ идет гарнизонное собраніе. Начало мало походило на поход против Петербурга и на готовившійся мѣстный взрыв... Было около 11 час. утра. В городѣ тихо. Улицы почти пусты. Послѣ Петербурга, кипѣвшаго, как в котлѣ, это было странно". Депутаты поѣхали в ратушу и были встрѣчены в собраніи долгими бурными рукоплесканіями. Они сообщили о переходѣ власти в руки Гос. Думы и закончили призывом к "войнѣ до побѣды". "В отвѣт раздалось оглушительное ура... Нас окружили офицеры. У всѣх была одна просьба: ѣхать немедленно по казармам. Войска еще в руках... Еще сутки неизвѣстности, и дисциплина может рухнуть". Депутаты поѣхали. Небезынтересны их показательныя наблюденія. В одной из казарм, гдѣ солдаты отказались выйти для бесѣды с депутатами, послѣдніе наткнулись на совершенно "скотскія условія" содержанія солдат. "За два с половиной года міровой войны я объѣздил всѣ три фронта", — говорит Демидов: "но такой "казармы", какою оказался царскосельскій манеж, встрѣчать мнѣ не приходилось", — "сразу почувствовалалось, что слухи о взрывѣ могли имѣть под собой почву". По окончаніи объѣзда депутатами казарм в ратушу пріѣхал дворцовый комендант фон Гроттен, с которым у Демидова произошел такой приблизительно разговор. "До пріѣзда Государя, — сказал комендант, — я ничего не могу дѣлать другого, как защищать дворец до послѣдней возможности. Я не могу ни с кѣм входить в переговоры... Мы, конечно, нападенье отобьем, но это будет ужасно"... "Могу ручаться, — перебил генерала Демидов, — что этого не случится, если не будет какого-либо вызова со стороны дворцовой охраны". "За это я ручаюсь, — в свою очередь сказал Гроттен и попросил заѣхать во дворец и поговорить с охраной. "Подумайте, генерал, — возразил депутат, — вѣдь говорить мы можем только от лица Гос. Думы. Мы должны сказать, что сейчас власть в руках Думы..., что царскаго правительства больше нѣт. Каково будет ваше положеніе? Стало быть и вы признали Думу..."
Этим характерным разговором и можно закончить описаніе, данное Демидовым той миссіи, которую он выполнил. Оно стоит на дистанціи огромных размѣров от описанія, которое подсказывало Керенскому его тогдашнее революціонное чувство и позднѣйшее желаніе перед иностранцами представить мощный единодушный порыв февральских дней и полную изоляцію уходившей в исторію монархіи. По словам Керенскаго члены Думы были посланы для того, чтобы выяснить, в каком положеніи находится царская семья среди мятежнаго гарнизона. Демидов будто бы установил, что Царица была немедленно оставлена всѣми служителями и вынуждена была сама ухаживать за больными дѣтьми. Гроттен просил новую власть взять на себя охрану царской семьи. Позднѣйшій разсказ Демидова все это опровергает, как опровергает и занесенную в воспоминаніях Вырубовой версію о "приказаніи" Родзянко всей царской семьѣ выѣхать из дворца: "когда дом горит, все выносят".
Когда думскіе депутаты уѣзжали вечером из Царскаго, им передали, что "ген. Иванов с какой-то частью шел на Царское, но его поѣзд пустили по другому направленію". Слух был невѣрен. Иванов, как мы знаем, прибыл в Ц. С, нашел здѣсь все в состояніи довольно спокойном и охрану Царскосельскаго дворца надежной. Впечатлѣнія извѣстнаго инженера Ломоносова, поздно вечером пріѣхавшаго в Царское, гдѣ жила его семья, сводились к тому, что "мѣстныя войска объявили себя нейтральными...".
"Идет рѣдкая стрѣльба, — это солдаты от радости стрѣляют в воздух". Нѣт данных, подтверждающих повѣствованіе Жильяра о том, что вечером перваго марта мятежники "стали наступать на дворец, и что столкновеніе казалось неизбѣжным". "Императрица, — разсказывает Жильяр, —была внѣ себя от ужаса при мысли, что кровь прольется на ея глазах, и вышла с Маріей Николаевной к солдатам, чтобы побудить их сохранять спокойствіе. Она умоляла, чтобы вступили в переговоры с мятежниками''. Ни перваго, ни второго марта со стороны "мятежников" никаких активных дѣйствій против Царскосельскаго дворца не было предпринято. Думается, правдивую картину происходившаго в Александровском дворцѣ дал в своих воспоминаніях бывшій "придворный скороход" эстонскій гражданин Оамер. По его словам, командир своднаго пѣхотнаго полка, Комаров, распорядился вызвать во дворец весь полк, расположенный у павильона императорской вѣтки. Всѣ части прибыли в боевой формѣ, с ружьями и пулеметами и расположились в обширном подвалѣ дворца, принявшаго вид военнаго лагеря. У ворот и кругом дворца были разставлены часовые посты. Когда со стороны расквартированных в Царском Селе I. II. ІV. стрѣлковых, лейб гвардіи гусарскаго и кирасирскаго полков стала слышаться беспорядочная ружейная стрѣльба, Комаров распорядился поставить у ворот дворца два пулемета. А. Ф., узнав про это, отмѣнила распоряженіе. "Должен замѣтить, — пишет Оамер, — что А. Ф. выказала себя в эти тревожные дни и ночи женщиной с крѣпкими нервами и большой выдержкой характера. Она нѣсколько раз, раза два даже в 2-3 часа ночи, спускалась в подвал Александровскаго дворца, проходила медленно мимо стоявших солдат и, бодро смотря им в глаза, говорила: прошу ни при каких обстоятельствах не стрѣлять, быть хладнокровными, стараться уговаривать словами. Я готова все претерпѣть, только не хочу крови"... "Среди собранных для охраны дворца солдат и казаков конвоя в виду их отрѣзанности от остального міра и носившихся слухов о готовящемся обстрѣлѣ из орудій и штурмѣ дворца, возникло тревожное настроеніе. Солдаты и казаки собрали общее собраніе, гдѣ при общем одобреніи выбрали депутацію из 3 офицеров и около 20 солдат и казаков. Всѣм им надѣли на рукава бѣлыя повязки и, взяв с собой бѣлый флаг, сдѣланный из приколоченной к палкѣ скатерти, они выѣхали на грузовикѣ в казармы лейб-гвардіи 1-го стрѣлковаго полка, откуда раздавалась безпорядочная ружейная стрѣльба... Встрѣтили депутацію дружелюбно, так как и там от неизвѣстности, что дѣлается среди войсковых частей, находившихся во дворцѣ, было настроеніе нервное и неспокойное. Как оказалось дѣйствительно орудія были направлены дулами по направленію Александровскаго дворца. Согласились обоюдно охранять порядок во дворцах и на прилегающих к ним улицах сводному пѣхотному полку и казакам Конвоя Е. В., а вокзалы и остальную часть улиц Царскаго Села и Павловска стрѣлкам... По выясненію прибывшими парламентерами, среди казаков и солдат тревожное настроеніе улеглось. Всѣ, кромѣ обычнаго наряда, были отправлены обратно в свои казармы". Между обѣими сторонами была установлена "нейтральная зона", и дворцовая охрана надѣла бѣлыя повязки. Но она не была разоружена, как отмѣтила в своих воспоминаніях бывшая замужем за кн. Іоанном Конст. сербская королевна Елена Петровна, посѣтившая дворец 1 марта. (Когда корнет Марков, покинув царскосельскій лазарет 4 марта, явился во дворец, там по прежнему на постах стояли вооруженные солдаты своднаго полка). Тогда же был послан в Петербург фл.-ад. Линевич для переговоров с "думскими" кругами через посредство Родзянко.
Итак, ни перваго, ни второго марта со стороны "мятежников" никаких активных дѣйствій против Царскосельскаго дворца не было предпринято. Вырубова была больна, лежала с жаром и, вѣроятно, в представленіи ея все достаточно перепуталось — поэтому ей казалось, что бунтующіе с пулеметами надвигались на дворец для того, чтобы его разгромить, и что охрана дворца покинула его уже 1-го марта и что по самому дворцу уже ходили кучки революціонных солдат.
Из письма А. Ф. 2-го видно, как сгущается постепенно атмосфера, как изолируется понемногу дворец от внѣшняго міра, и как близкіе люди попадают на учет или оказываются арестованными. "Ты прочтешь все между строк и почувствуешь, — писала она мужу: "всего не скажешь в письмѣ", но как все это далеко от того жуткаго "нечеловѣческаго" одиночества, о котором говорил в своих парижских докладах (уже для русской публики) в 36-м году Керенскій, когда с образностью, переходяіщей в фальшь, утверждал, что царская семья всѣми была покинута и "революціонеры бѣгали в аптеку" за лѣкарствами для больных дѣтей. А. Ф., конечно, бодрилась, когда говорила о своем даже боевом настроеніи: "всѣ мы бодры, не подавлены обстоятельствами, только мучаемся за тебя". С ночи на 3-е "тревога" должна была усилиться, ибо был арестован поздно вечером в ратушѣ ген. Гроттен ("совершенство" аттестовала его Царица в письмѣ 2-го) и другія лица (сообщенія из Ц. С. в Ставку). Внѣшне, однако, все еще по старому: "Мы всѣ держимся по прежнему, каждый скрывает свою тревогу... вечером, — пишет А. Ф. 3-го, — я с Маріей дѣлаю свой обход по подвалам, чтобы повидать всѣх наших людей — это очень ободряет...".
* * *
Три дня, прошедшіе с 28 февраля, — время огромное для момента, когда событія текли с быстротой часовой стрѣлки. Вѣроятно, обстановка, в которой происходило первое свиданіе А. Ф. с вел. кн. Павлом, была ближе к характеристикѣ, которая дана была в письмѣ 2-го марта: "Павел, получившій от меня страшнѣйшую головомойку за то, что ничего не дѣлал с гвардіей, старается теперь работать изо всѣх сил и собирается нас всѣх спасти благородным и безумным способом". Дѣло идет об "идіотском манифестѣ относительно конституціи послѣ войны". Предоставим вновь слово в. кн. Павлу оно, конечно, претворено воспріятіем газетнаго сотрудника. "1-го марта, — продолжает интервью, — я вторично был вызван во дворец, но пойти туда отказался. В то время у меня на квартирѣ готовился манифест о полной конституціи русскому народу. Его должен был подписать Николай Александрович. Заручившись подписями Кирилла Вл. и Мих. Ал. и подписавшись под этим манифестом сам, я отправил манифест в Гос. Думу и вручил его под расписку Милюкову. А уже потом я отправился по дворец. Первые вопросы, заданные мнѣ тогда Алек. Фед., были такіе: — "гдѣ мой муж? жив ли он? И что нужно сдѣлать для улаженія безпорядков?" Я передал А. Ф. содержаніе заготовленнаго мною манифеста, и она его одобрила". Далѣе передавалось содержаніе этого не очень удачнаго по формѣ выраженія "манифеста". "В твердом намѣреніи переустроить государственное управленіе в Имперіи на началах широкаго представительства, мы предполагали пріурочить введеніе новаго государственнаго строя ко дню окончанія войны", — начинал манифест и перекладывал затѣм отвѣтственность на "бывшее правительство", которое, "считая нежелательным установленіе отвѣтственности министров перед отечеством в лицѣ законодательных учрежденій, находило возможным отложить этот акт на неопредѣленное время. Событія послѣдних дней, однако, показали, что правительство, не опирающееся на большинство в законодательном учрежденіи, не могло предвидѣть возникших волненій и их властно предупредить". Посему: "Мы предоставляем государству россійскому конституціонный строй, повелѣваем продолжить прерванныя указом нашим занятія Гос. Совѣта и Гос. Думы, поручая предсѣдателю Гос. Д. немедленно составить временный кабинет и в согласіи с ним озаботиться созывом Законодательнаго Собранія, необходимаго для безотлагательнаго разсмотрѣнія имѣющаго быть внесенным, правительством проекта новых основных законов Россійской Имперіи".
Манифест еще не был представлен во Временный Комитет, когда до в. кн. Павла дошло сообщеніе о том, что начались разговоры по поводу отреченія и назначенія Мих. Алек. регентом. Тогда, как мы уже знаем, в. кн. Павел написал своему племяннику Кириллу с просьбой переговорить с Родзянко. Племянник, уже ходившій с красным флагом, нѣсколько раздраженно отвѣтил дядѣ: ..."до меня дошли лишь слухи. Я совершенно с тобой согласен, но Миша, несмотря на мои настойчивыя просьбы работать ясно и единомышленно с нашим семейством, прячется и только сообщается секретно с Родзянко. Я был всѣ эти тяжелые дни один, чтобы нести свою отвѣтственность перед Ники и родиной, спасая положеніе, признавая новое правительство".
Тактика спасенія династіи, примѣненная в. кн. Кириллом в революціонные дни, вызвала рѣзкое отрицательное отношеніе к себѣ не только со стороны А. Ф. Брат легитимнаго кандидата на Россійскій престол занес в дневник 9 марта такое сужденіе по этому поводу старшаго в родѣ в. кн. Ник. Ник.. "Поведеніе в. кн. Кирилла глубоко возмутило всѣх". "Еще послѣ опубликованія отреченія это было бы допустимо, но до этаго долг присяги и чести не допускали таких дѣйствій, т. е. переходить на сторону в то время врагов Государя, гдѣ кровь наших предков, честь и сознаніе своего достоинства".
Редакція "Краснаго Архива" не расшифровала того лица, скрытаго в письмѣ в. кн. Павла под иниціалами Н. И., при посредствѣ котораго Павел Александрович был все время в контактѣ с Государственной Думой, между тѣм это нетрудно сдѣлать. Подразумѣвался здѣсь прис. пов. Иванов — тот самый, который позже играл в дни гражданской войны нѣсколько двусмысленную роль при образованіи Сѣв-3ап. Правительства на фронтѣ ген. Юденича. Посредническая роль его недостаточно ясна, равно как и всѣ предварительные шаги, предшествовавшіе составленію "манифеста" и охарактеризованные в. кн. Павлом в интервью словами: "Я слѣдил за ходом событій и был в курсѣ всѣх дѣл".
Попытка спасти положеніе "манифестом" запоздала. В момент, когда дядя и племянник обмѣнивались еще письмами, "новое теченіе" в "Думѣ" уже опредѣленно оформилось в категорическое требованіе, и Родзянко, как мы знаем, писал лицу, намѣчавшемуся в регенты: "успокоит страну только отреченіе от престола". Жена в. кн. Павла, кн. Палѣй, информируя, с своей стороны, Императрицу о настроеніях "в Думѣ" и предпринятых ея мужем шагах, на другой день писала: "весь вчерашній день он был в угнетенном состояніи, так как не было ни поѣздов, ни телефонов, вѣрный нам человѣк, который держал нас в контактѣ с Гос. Думой, не появился". Второго, когда писалось письмо с таинственным "они", А. Ф. даже не представляла себѣ, что поставлен вопрос о смѣнѣ верховной власти. Перед нею, как memento mori, стоял "идіотскій" манифест, измышленный стараніями в. кн. Павла Ал. Едва ли при такой квалификаціи манифеста можно предположить, что А. Ф. "одобрила" его содержаніе, как утверждал П. А. в интервью. Но я не рискнул бы без оговорок подтвердить и имѣющіяся свѣдѣнія, что Императрицѣ было предложено подписать проект манифеста, но она категорически отказалась. Она могла отнестись в общих чертах сочувственно к тому политическому шагу, который дѣлал в. кн. Павел, и в котором она готова была видѣть неизбѣжную теперь уступку общественному мнѣнію, против чего с присущей страстностью и упорством она боролась послѣдніе годы. Недаром "идіотскій" манифест все же она назвала "благородным и безумным способом" спасенія. Положеніе казалось А. Ф. небезнадежным. Она надѣялась не только на "чудо", но и на то, что захватившій всѣх "микроб" постепенно исчезнет. "Два теченія — Дума и революціонеры, которые, как я надѣюсь, отгрызут друг другу голову, — это спасло бы положеніе", — писала Ал. Фед. 2-го... "Когда узнают, что тебя не выпустили, войска придут в неистовство и возстанут против всѣх. Они думают, что Дума хочет быть с тобой и за тебя. Что же, пускай они водворят порядок и покажут, что они на что-нибудь годятся, но они зажгли слишком большой пожар, и как его теперь потушить?" "Бог поможет, поможет", — заканчивала Царица письмо, — "и твоя слава, вернется. Это — вершина, несчастій!.. Какой ужас для союзников и радость врагам. Я не могу ничего совѣтовать, только будь, дорогой, самим собой. Если придется покориться обстоятельствам, то Бог поможет освободиться от них". В письмѣ, (отправленном 3 марта, кн. Палѣй сообщила о новых "ужасах", имѣвших мѣсто наканунѣ ("главное, рѣчь Милюкова") и побудивших в. кн. Павла экcтренно с "вахтером" послать в 12 час. слѣдующее письмо Родзянко ("мы сообща составили" — писала княгиня): "Как единственный оставшійся в живых сын Царя-Освободителя, обращаюсь к Вам с мольбой сдѣлать все, от Вас зависящее, дабы сохранить конституціонный престол Государю... Я бы не тревожил Вас в такую минуту, если бы не прочитал в "Извѣстіях" рѣчь мин. ин. д. Милюкова и его слова о регентствѣ в. кн. Мих. Ал. Эта мысль о полном устраненіи Государя меня гнетет... Я бы сам пріѣхал к Вам, но мой городской мотор реквизирован, а силы не позволяют итти пѣшком". Слѣдовательно, 3-то в 12 час. дня в. кн. Павел не знал еще о фактическом отреченіи — письмо кн. Палѣй заканчивалось вопросом: "есть ли извѣстія от Государя? В Псковѣ ли он или уѣхал 'и куда, и на, что рѣшился?". Не знала и Ал. Фед. — не знала "совершенно ничего", иногда начала писать письмо, предположенное к отправкѣ через "жену офицера". Она не вѣрит еще тѣм "самым гнусным сплетням", которыя доходят до нея и могут "довести человѣка до безумія". И она пишет мужу, что она ничего не предпринимает, никого из думских людей не видѣла и не участвовала в переговорах о "конституціи". Только так , на мой взгляд, можно истолковать "тайну", которая заключалась в иносказательных строках Императрицы.
Предпринимала ли в своем "боевом" настроеніи А. Ф. какіе-нибудь реальные шаги для противодѣйствія революціи, не удовлетворенная той мягкотѣлостью (по выраженію большевиков — Покровскій) которую проявлял Николай II? В письмѣ 3-го, мы знаем, она писала, что "не может ничего сдѣлать из страха повредить, так как не имѣет никаких извѣстій"... "теперь она только мать при больных дѣтях". Ну, а раньше? В тѣх же "Послѣдних Новостях", в номерѣ от 30 апрѣля 24 г. появилась нѣсколько странная статья, автор которой скрылся под псевдонимом Z. Он расширил рамки темы о "тѣх", которые участвовали в "этом", и говорил о планѣ, который осуществлял "тріумвират" в лицѣ Царицы, командующаго войсками Хабалова и военнаго министра Бѣляева. Это одна из версій легендарнаго "протопоповскаго" проекта: провоцировать революцію и подавить ее пулеметами. На основаніи каких-то матеріалов ген. Аверьянова, которые будут опубликованы, автор говорил о 500 пулеметах, оставленных для этой цѣли в Мурманскѣ из числа присланных для фронта. "Документы" эти до сих пор не были опубликованы, и, слѣдовательно, разсужденія Z должны быть отнесены к области исторической фантастики, для которой нѣт мѣста в историческом повѣствованіи.
Реально мы знаем только о свиданіи А. Ф. с ген. Ивановым в ночь с 1-го на 2-ое марта. В передачѣ Иванова при допросѣ в Чр. Слѣд. Ком. рѣчь шла о пріѣздѣ Царя, о необходимости создать правительство, пользующееся довѣріем и т. д. "Только не поручусь, — добавлял генерал, — что она сказала слово: "отвѣтственное". Естественно, Иванов не стал передавать то интимное, что между ними могло быть говорено. Но вот разсказ вел. кн. Николая Мих. занесённый им в дневник. Человѣк. этот довольно страстно не терпѣл Царицу, — в его дневникѣ попадаются квалификаціи, которыя трудно в печати повторять. "Государыня, — записывал Ник. Мих., — казалось очень хорошо владѣла собой и была невозмутимо спокойна. Она увѣряла генерала, что энергичными дѣйствіями он легко может возстановить порядок в Петроградѣ... что все это возстаніе ничто иное, как недоразумѣніе, ...что мало вѣроятно, чтобы он (Император) рѣшился отречься от престола, и если бы даже он это сдѣлал, то это было бы только для того, чтобы успокоить умы и в пользу наслѣдника, а в виду несовершеннолѣтія послѣдняго установить регентство под ея попеченіем. Иванов был ошеломлен всѣм этим разговором, старался показать невозможность итти на Петроград и должен был сознаться, что он может принять только единственное рѣшеніе вернуться в Могилев". Почти не приходится сомнѣваться в том, что это позднѣйшая запись из вторых рук, — даже дата указана ошибочно: ночь с 2-то на 3-е. Совершенно невѣроятно, чтобы А. Ф. могла с Ивановым говорить об отреченіи. Судя по письму А. Ф, 2-го, если она побуждала Иванова к активным дѣйствіям, то не в сторону Петербурга, а на освобожденіе Николая II, попавшаго в западню происками "революціонеров". "Милый старик Иванов сидѣл у меня от 1 до 2.30 час. ночи и только постепенно вполнѣ уразумѣл положеніе"... "Я думала, что он мог бы проѣхать к тебѣ через Дно, но сможет ли он прорваться? Он надѣялся провести твой поѣзд за своим".
Вся обстановка, вырисовывающаяся из приведенных данных, заставляет по иному подойти к моменту, когда А. Ф. получила сообщеніе об отреченіи Царя, и нѣсколько болѣе осторожно и по другому интерпретировать остальныя "таинственныя" слова в ея письмах. Этот момент, очевидно, пришелся уже на вечерніе или предвечерніе часы, а не на утренніе, и, начав писать письмо послѣ полученной от кн. Палѣй информаціи, центром которой был все же "идіотскій" манифест, А. Ф. заканчивала, письмо послѣ разговора с в. кн. Павлом. Припомним, что по предположенію автора статьи в "Пос. Нов.", А. Ф. должна была получить от в. кн. Пав. Ал. сообщеніе "не только о голом фактѣ отреченія, но и о мотивах этой перемѣны намѣренія" (т. е. о замѣнѣ сына братом). Великій Князь мог сам знать только то, что сообщили Гучков и Шульгин, — и то, вѣроятно, с чужих слов. Ничего специфическаго, поясняющаго "таинственныя слова" Пав. Ал. сообщить не мог. В интервью, напечатанном в "Русской Волѣ", со слов Великаго Князя так разсказывалось о посѣщеніи им дворца 3 марта: "У меня в руках был свѣжій номер "Извѣстій" с манифестом об отреченіи. Я прочел его А. Ф. Об отреченіи А. Ф. ничего не знала. Когда я закончил чтеніе, она воскликнула: "не вѣрю, все это — враки, газетныя выдумки. Я вѣрю в Бога и армію. Они нас еще не покинули". Мнѣ пришлось разъяснить опальной царицѣ, что не только Бог, но и вся армія присоединилась к революціонерам. И лишь тогда бывшая царица повѣрила кажется, в первый раз поняла или постаралась понять все то, к чему она, Гришка Распутин и Протопопов привели страну и монархію". Слишком очевидно, что конец сказан для толпы. Но интервью не документ, на который можно твердо опираться. В данном случаѣ прежде всего бросается в глаза одна несуразица — упоминаніе об "Извѣстіях", в которых яко бы уже 3-го был напечатан манифест. Самое большое, что могло быть в руках Пав. Ал. — это "летучка", выпущенная днем Совѣтом с кратким извѣщеніем об отреченіи, — о ней говорят Ломоносов и Шульгин.
Гораздо важнѣе другая загадка, которую ставит приписка А. Ф. в письмѣ, помѣченном 4-м марта. В ней говорится: "Только сегодня утром мы узнали, что все передано М.(ишѣ), и Бэби теперь в безопасности — какое облегченіе".
Вѣдь 4-го были одновременно опубликованы оба Манифеста — и отреченіе Николая II, и отреченіе Михаила! Единственное как будто бы возможное объясненіе заключается в предположеніи, что жена и мать послѣ полученія "ужасающих" для нея свѣдѣній была в состояніи, граничащем почти с невмѣняемостью. Душевная экзальтація истерической женщины должна была дойти до крайних предѣлов, и в таком состояніи писалось -письмо 3-го (конец его) и письмо 4-го. По первому впечатлѣнію она обратила вниманіе только на то, что отрекся Царь. Она пытается сказать ему слово успокоеніе... в минуту "безумнаго страданія". Письмо преисполнено какой-то исключительно проникновенной нѣжностью любящаго существа...
"Я вполнѣ понимаю твой поступок, о мой герой! Я знаю, что ты не мот подписать противное тому, чему ты клялся на своей коронаціи". Зачѣм дѣлать искусственное предположеніе, что здѣсь имѣется в виду "передать наслѣдство сыну"? Неужели, не ясно, что дѣло касается совсѣм другого — отказа от самодержавія, признанія и конституціи", внѣ которой должен стоять "Помазанник Божій". Еще Витте отмѣтил, что послѣ 1905 г. Николай II продолжал считать себя "неограниченным монархом". Теократическія представленія Царя создались отнюдь не под вліяніем только жены. В ранніе годы ее в придворных кругах считали даже проводительницей при Дворѣ, конституціонных настроеній. Потом... ее захватили тенета мистики, и она, дѣйствительно, стала какой-то "политической Эгеріей" самодержавія. И в представленіи Царя, и в представленіи Царицы самодержец отвѣтственен перед Богом. "Я несу за всѣ власти, мною поставленныя, перед Богом страшную отвѣтственность и во всякое время готов дать в том отчет", писал Царь в том же письмѣ Столыпину 10 декабря 1906 г. Переложить отвѣтственность за ошибки на "правительство", как предполагал, напримѣр, великокняжескій проект манифеста 1-го марта, морально было непріемлемо для Николая II.
Мистическія представленія о власти находились в рѣзкой коллизіи с реальной жизнью. В февральскіе дни положеніе сдѣлалось безвыходным. "Ты спас царство твоего сына и свою святую чистоту"... Царь не сдѣлался клятвопреступником. Наслѣдник не связан присягой, и его царствованіе может быть конституціонным. Так, мнѣ кажется, слѣдует толковать "таинственныя слова". В экзальтаціи, быть может, А. Ф. и продолжала вѣрить в чудо, которое должно совершиться и которое вознесет царя "снова" на престол. Бог должен вознаградить "мученика". Но больше всего и скорѣе всего это — слова утѣшенія.
В сгущенной атмосферѣ мистических упованій, как-то трудно предположить, что дѣло могло итти о тонко задуманном коварном планѣ сознательной "поддѣлки" историческаго акта. "Нить Аріадны" не могла итти в тѣ дни из Царскаго Села. Могла ли самостоятельно возникнуть иниціатива такой политической интриги в головѣ того, кто "наивно думал, что он может отказаться от престола и остаться простым обывателем"? Сам нѣсколько наивный придворный истріограф ген. Дубенскій, сказавшій процитированныя слова в Чр. Сл. Ком., не дооцѣнивал, допустим, врожденное "лукавство" вѣнценоснаго "сфинкса". Перед нами пройдет еще яркое свидѣтельство лица из иной среды, совсѣм уже враждебной, которое разскажет о тон, как вѣнценосец, скинув тяготѣвшія на нем историческія бармы мономаховой шапки, оживал и дѣлался "человѣком". То будет свидѣтельство Керенскаго, непосредственно наблюдавшаго послѣдняго императора в заключеніи в Царскосельском дворцѣ.