С.Н. Дмитриев ТАИНСТВЕННЫЙ АЛЬЯНС

[443]

Историческая сенсация... Все реже и реже встречаемся мы в последнее время с этими словами, несмотря на то что любой печатный орган буквально пестрит материалами на исторические темы. И как приятно сознавать, что на последующих страницах читателя ждет встреча с настоящей исторической сенсацией, да еще такой, которая имеет отношение не к малозначащим фактам и событиям, а к знаменательному политическому явлению, бросающему загадочный отблеск на самые первые месяцы истории Страны Советов.

О Сергее Петровиче Мельгунове (1879—1956) можно написать целую книгу. Ограничимся лишь утверждением, что он стоит в ряду крупнейших русских историков XX столетия. Его основные труды наконец стали переиздаваться в России и несомненно вызовут огромный общественный интерес.

Историка Мельгунова всегда влекли к себе тайные и загадочные стороны прошлого, которые он старался высветить. Одной из таких тайн, долгое время занимавших внимание исследователя, были взаимоотношения большевиков с немецкими властями до Октябрьского переворота и после него. Итогом изучения вопроса о финансировании большевиков со стороны правящих кругов Германии в период подготовки революции стала книга Мельгунова «“Золотой немецкий ключ” к большевистской революции». Она была издана на Западе трижды – в Париже в 1940 г., в Нью-Йорке в 1985 и 1989 гг. (репринтное воспроизведение издания 1940 г.), а в России увидела свет только в 2005 г. в составе книги историка «Как большевики захватили власть» (М.: Айрис, 2005).

Временем написания книги неслучайно стал 1939 г. В это время историк жил во Франции, в Париже, а Европа уже погрузилась в пучину мировой войны. СССР же благодаря советско-германскому пакту о ненападении пока оставался вне военного пожара. Налицо был очередной этап сотрудничества большевиков с немецкими властями, и именно это, вероятнее всего, подтолкнуло Мельгунова обратиться к самым истокам такого сотрудничества, уходящим в дооктябрьский период.

В предисловии к книге автор сформулировал свою задачу достаточно скромно: выяснить «получали ли большевики от немцев деньги или нет?» Однако содержание работы оказалось намного шире поставленной задачи. В ней нашли яркое отражение как причудливая атмосфера предгрозовой России, показанная на фоне общей запутанной ситуации в Европе, так и нравы, царившие в ту пору в российской революционной среде.

Вслед за историком мы тоже должны задаться вопросом: как могли вообще завязаться какие-либо отношения между непримиримыми революционерами, выступавшими за уничтожение всякого угнетения и мировой революционный взрыв, и представителями «реакционного» германского империализма, какие пружины вызвали к жизни этот фантастический альянс? Для ответа на такой сложный вопрос, прежде всего, нужно четко представлять себе особенности политики, как специфической сферы человеческой деятельности, где все подчиняется конечной цели, стремлению к успеху, власти, где почти не остается места каким-либо моральным принципам и где поэтому возможны самые неожиданные союзы и действия.

Воевавшая на два фронта в годы Первой мировой войны Германия была крайне заинтересована в том, чтобы любым путем вывести из войны царскую Россию. Путь сепаратного мира не принимался российским правительством, а это диктовало обращать особое внимание на революционеров, выступавших за мир и свержение самодержавия, благо значительная их часть находилась в эмиграции, в сфере возможного немецкого влияния. Посол Германии в Берне барон фон Ромберг первые контакты с русскими революционерами в Швейцарии установил уже в сентябре 1914 г. Через год доверенное лицо Ромберга – эстонец Кескюла – докладывал о тех условиях, «на которых русские революционеры, в случае победы революции, были бы готовы заключить с нами мир», – установление республики, конфискация помещичьих земель, восьмичасовой рабочий день, полная национальная автономия и т.д. Признавая все эти условия выгодными для Германии, Кескюла сделал вывод, что «есть срочная необходимость безотлагательно поспешить на помощь революционерам ленинского направления в России». Более сдержанный Ромберг на основании доложенного тем не менее сообщал рейхсканцлеру фон Бетман-Гольвегу: «...Если даже... перспективы на переворот ненадежны и таким образом ценность ленинской программы сомнительна, все равно использование ее в неприятельских странах оказало бы неоценимую услугу».

Далее последовали более целенаправленные усилия германских представителей на установление контактов в эмигрантской революционной среде, при этом постепенно все большее внимание уделялось именно большевистской партии, самой радикальной в решении «военного вопроса»: она выступала за поражение царской России в войне и перерастание этой войны в войну гражданскую. Нетрудно представить, что такой исход событий весьма устроил бы правящие круги Германии. Кайзер Вильгельм II в памятной записке по поводу внутреннего положения России от 7 августа 1916 г. заметил: «Важно – чисто с военной точки зрения – с помощью сепаратного мира отколоть какого-либо военного противника от союзной Антанты, чтобы всю нашу военную мощь обрушить на остальных... Только когда внутренняя борьба в России за мирный договор с нами обретет достойное влияние, мы сможем соответственно рассчитать наши военные планы».

Февральская революция, в результате которой к власти пришли силы, заинтересованные в продолжении войны с Германией, включая оборончески настроенных эсеров и меньшевиков, лишь усилила интерес немецкой стороны к большевикам, продолжавшим выступать за выход России из войны и придерживавшихся жесткой оппозиции по отношению к Временному правительству. Поразительна откровенность, с которой немецкие политики формулировали в секретной переписке свои «виды» на желательное развитие ситуации в России. Всех перещеголял немецкий посланник в Копенгагене граф фон Брокдорф-Ранцау, писавший в марте 1917 г.: «...Мы непременно теперь же должны искать пути для создания в России возможно большего хаоса... Мы наиболее заинтересованы в том, чтобы последние (крайние партии. – С.Д.) одержали верх, ибо тогда переворот станет неизбежным и обретет формы, которые должны потрясти основы существования русской империи... Можно считать, что по всей вероятности через какие-нибудь три месяца в России произойдет полный развал и в результате нашего военного вмешательства будет обеспечено крушение русской мощи».

Зная эту, так обнаженно выраженную, стратегическую задачу правящих германских кругов, легче оценить и выпестованную в немецких официальных ведомствах и параллельно родившуюся в среде русских революционеров-эмигрантов идею о возвращении революционеров в Россию через Германию. Бетман-Гольвег лично докладывал Вильгельму II, что «немедленно с началом русской революции я указал послу Вашего Величества в Берне: установить связь с проживающими в Швейцарии политическими изгнанниками из России с целью возвращения их на родину – поскольку на этот счет у нас не было сомнений – и при этом предложить им проезд через Германию». Немецкая сторона исходила при этом из старого принципа, сформулированного Бисмарком: «...Если речь идет о спасении отечества, то любому союзнику говори – добро пожаловать».

Для Ленина и его сторонников, стремившихся как можно скорее вернуться на родину для углубления революции, то обстоятельство, что эту возможность им предоставляет «классовый враг», особого значения не имело. «Интересы пролетарской революции превыше всего». Необходимо только предпринять рад предосторожностей, чтобы дать меньше оснований для дискредитации в России, и можно отправляться в путь. Л.Д. Троцкий оставил очень точное объяснение мотивов обоих сторон, согласившихся на проезд революционеров через Германию: «Ленин использует расчет Людендорфа (прусского генерала. – С.Д.), имея при этом свой собственный расчет. Людендорф размышлял про себя: Ленин свергнет патриотов, тогда приду я и задушу Ленина и его друзей. Ленин же размышлял про себя: я поеду в железнодорожном вагоне Людендорфа и заплачу ему за эту услугу на свой лад». Последующие события показали, что оба партнера, образно говоря, действительно держали за пазухой по увесистому камню, использовав его против своего партнера в выгодный момент.

Через Германию в Россию в «пломбированных вагонах» весной и летом 1917 г. проехало в целом около 500 революционеров-эмигрантов и членов их семей, и не удивительно, что большинство из них были люди, выступавшие за развертывание мирной пропаганды на своей родине. Сторонники же продолжения войны доставлялись в Россию с помощью стран Антанты, как это было, к примеру, с Г.В. Плехановым и сорока его приверженцами, прибывшими на родину на английском линкоре в сопровождении противоторпедного истребителя. Война превратила революционеров-эмигрантов различных направлений в могучее оружие, и Троцкий был, безусловно, прав, когда назвал переезд Ленина и других большевиков в Россию «перевозкой “груза” необычайной взрывной силы». Уже 17 апреля 1917 г. в донесении представительства Генерального штаба в Берлине Верховному главнокомандованию сообщалось: «Въезд Ленина в Россию удался. Он действует в полном соответствии с тем, к чему стремится», или, другими словами, в соответствии с тем, что устраивало в тот момент германских политиков.

С.П. Мельгунов, исходя из имевшихся в его распоряжении материалов, нарисовал в своей книге хотя и мозаичную, но вполне убедительную картину происходившего, как до возвращения большевистских лидеров в Россию, так и после. Вывод, сделанный историком, можно сформулировать вкратце следующим образом: немцы большевиков финансировали, и это не могло не содействовать будущей победе пролетарской революции. Однако автор подчеркивал, что, решая поставленную задачу, он установил лишь «базу», из которой «можно было бы исходить», и только наметил «вехи», «указывающие на путь, по которому надлежит идти». Он выражал надежду, что в будущем «в архивных тайниках найдутся более документальные следы использования большевиками немецких «секретных фондов».

Очевидной заслугой Мельгунова является то, что он действительно, как это заявлялось в предисловии к книге, «подошел критически» ко всем материалам и «по возможности» объективно вскрыл то, «что может быть заподозрено в своей политической недоброкачественности». Историк отверг много домыслов и фантастических утверждений, накопившихся вокруг исследуемой темы, заметив, что «по такому пути история идти не может». Он совершенно справедливо считал неоправданным слишком назойливое щеголяние в этом сложном политическом вопросе упрощенными терминами – «немецкие шпионы, агенты», высказал обоснованные сомнения в прямой переписке и контактах Ленина с Парвусом и немецким Генеральным штабом, усомнился в крайних выводах на этот счет А.Ф. Керенского и других авторов. «Мне лично, – писал автор, – версия официальной или полуофициальной “договоренности” Ленина с германским империализмом представляется совершенно невероятной». В другом месте историк констатировал: «Никогда, очевидно, не было момента, чтобы Ленину хотя бы в символическом виде в какой-то кованой шкатулке передали 50 миллионов немецких марок». (Кстати, и сама эта сумма представлялась автору преувеличенной.)

Особенно наглядно объективность Мельгунова проявилась при его оценке так называемых «документов Сиссона», изданных в 1918 году в США и игравших важную роль в построении обвинений против большевиков. Серьезный анализ документов привел автора к выводу, что «без всяких колебаний нужно отвергнуть все эти сенсации, как очень грубую и неумно совершенную подделку».

Существенное место в книге Мельгунова занимает осуждение им «политической беспринципности», «цинизма в политике», очень многое объясняющих в альянсе германских властей и большевиков. По его словам, в «сознании русской революционной демократии», так же как и в сознании немецких политиков и стратегов, «незыблемые законы общественной морали... пасовали перед требованиями реальной политики». А отсюда был лишь один шаг к преступным действиям, прикрытым «интересами дела».

Кроме очевидных достоинств в книге историка есть и свои слабости, недостатки, связанные главным образом с некоторой перенасыщенностью фактологией авторского текста, определенной скороговоркой в освещении ряда вопросов. Так, например, несколько раз упомянув о том, что средства, поступавшие из Германии, большевики использовали прежде всего на пропаганду, автор нигде не привел конкретных данных о масштабах этой пропаганды. А они были действительно впечатляющие.

Тон всей пропагандистской работе большевистской партии задавала «Правда», ежедневно выходившая до июльских событий тиражом 85—90 тыс. экземпляров. После же этих событий, несмотря на выход газеты под разными названиями, ее тираж был доведен в октябре 1917 г. до 200 тыс. Но «Правда» была далеко не единственной ежедневной газетой партии, кроме нее ежедневно выходили «Деревенская правда», «Солдат», «Социал-демократ», а также ряд других местных изданий. Помимо этого большевики выпускали газеты «Солдатская правда», «Окопная правда» (большое количество газет, рассчитанных на распространение в армии, было далеко не случайным), «Волна», «Утро правды», «Голос правды» и другие, журналы «Работница», «Просвещение», за границей на немецком и французском языках издавались газета «Русский корреспондент “Правды”» и журнал «Вестник русской революции». Накануне Октября в распоряжении партии было уже более 75 газет и журналов, в том числе на национальных языках, ежедневный тираж которых составлял 600 тыс. экземпляров. Кроме того, партия имела издательство «Прибой», свои типографии, выпускавшие тысячи экземпляров книг и миллионы листовок. Вся эта деятельность, безусловно, требовала колоссальных финансовых средств.

У невнимательного читателя книги Мельгунова может сложиться неправильное представление, что будто бы только финансовая помощь из Германии и привела к власти большевиков. Это, конечно же, было далеко не так. Финансы партии, масштабы ее пропаганды играют, естественно, существенную роль в укреплении партийных позиций. Однако вопрос о власти не решается лишь газетами и деньгами, многое зависит от четко выверенных лозунгов партии, ее последовательности, твердости в проведении выбранного курса, использовании ею недостатков противника, ситуации, складывающейся в стране, и т.д. Если у большевиков и был «золотой немецкий ключ», то наряду с ним, несомненно, были и другие ключи, позволившие открыть «потайную дверь» со многими засовами и замками. Мельгунову принадлежит интересная мысль о том, что неизбежной победу большевиков сделали не они сами, а скорее ошибки их противников. Примерно ту же мысль разделял В.Г. Короленко, справедливо утверждавший, что в любой революции на 2/3 повинна власть, ее допустившая, и лишь на 1/3 революционеры.

Надежда Мельгунова на то, что в архивных тайниках найдутся более документальные следы «золотого немецкого ключика», оправдалась. В 1956 г., в год смерти историка, в журнале «International Affairs» (1956, Vol. 32, № 2, April, p. 181—189) была опубликована статья профессора Оксфордского университета Г. Каткова «Документы Министерства иностранных дел Германии о финансовой поддержке большевиков в 1917 году». В ней на документальной основе нашли подтверждение основные выводы Мельгунова, и в первую очередь сам факт финансирования из Германии большевистской партии. В частности, Катков опубликовал очень важную телеграмму министра иностранных дел Германии барона фон Кюльмана Вильгельму II. Текст ее гласит: «Лишь после того, как большевики получили от нас постоянный поток финансовых средств по различным каналам и под разными прикрытиями, это позволило им укрепить их главный орган, “Правду”, и вести активную пропаганду, которая существенным образом расширила первоначально узкую базу их партии».

Катков прояснил также каналы, через которые шли деньги большевикам. Основными из них были поступления от коммерсантов вроде Парвуса (Гельфанда) и его посредника в предпринимательских делах Я.С. Ганецкого (Фюрстенберга), помощь, оказываемая немецкими социал-демократами, переводы из банков различных стран, прежде всего скандинавских, на счета конкретных лиц в России. Приоткрыл Катков и таинственную завесу над вопросом о том, почему начатое Временным правительством расследование «Дела по обвинению Ленина, Зиновьева и других в государственной измене» (в ходе следствия был собран 21 том материалов и документов, которые ныне должны находиться на особом хранении в бывшем Центральном партийном архиве) не было доведено до конца. Более того, оно закончилось отставкой министра юстиции В.Н. Переверзева, стремившегося дать делу быстрый ход, и освобождением под денежный залог арестованных по данному делу Л.Д. Троцкого, Л.С. Козловского, Суменсон и других. Выяснилось, что у социалистов, укреплявших свои позиции во Временном правительстве с помощью А.Ф. Керенского и заседавших в Советах, «рыльце тоже было в пушку». Они также, особенно до Февральской революции, получали средства на свою деятельность от германских политических кругов и не были заинтересованы в широкой огласке скандального дела, несмотря на их страстное желание дискредитировать большевиков.

В 1957 году в ФРГ была опубликована книга Вернера Хальвега «Возвращение Ленина в Россию в 1917 году», в которой автор собрал и прокомментировал документы Министерства иностранных дел кайзеровской Германии о проезде революционеров-эмигрантов в Россию через эту страну. Книга Хальвега, переизданная в 1990 году на русском языке издательством «Международные отношения», рисует наиболее полную картину того, как подготавливался и совершался переезд, какую выгоду видели для себя в нем германские военные и политики. (Некоторые документы из этой книги процитированы в начале настоящей статьи.) В книге Хальвега поражает один удивительный нюанс: Верховное главнокомандование Германии готово было даже в случае невозможности проезда эмигрантов через Швецию и Финляндию «провести» их через «немецкие линии фронта», как каких-нибудь военных лазутчиков. Более того, немецких стратегов это особенно устроило бы: создалась бы возможность вести революционную пропаганду за мир «непосредственно в армии».

Что касается финансирования большевиков, то Хальвег привел донесение Ромберга Бетман-Гольвегу от 14 (27) марта 1917 г., в котором посол, сообщая о необходимости выделения денег своему агенту в революционной среде, писал: «...Вполне обоснованно следует предполагать, что вскоре разовьются оживленные сношения между немецкими социалистами и русскими реакционерами, и при этом еще в большей степени будет возникать вопрос о финансовом содействии деятельности, направленной на установление мира». Через месяц Ромберг поставил перед Бетман-Гольвегом вопрос о целесообразности финансирования выгодных для Германии революционеров еще раз, и получил вскоре разъяснение, что такое финансирование уже ведется.

После выхода в свет работы Хальвега на Западе в различных книгах и сборниках были опубликованы и другие новые документы, проливающие дополнительный свет на тему, впервые поднятую так широко и весомо С.П. Мельгуновым в книге «“Золотой немецкий ключ” к большевистской революции» (см., например: Хереш Э. Николай II. Ростов-на-Дону, 1998, с. 222—351). Многое сделали и российские исследователи. Самой заметной работой в этом ряду стала книга Г. Соболева «Тайна «немецкого золота» (М., 2002).

Интерес Мельгунова к проблеме взаимоотношений немецких властей и большевиков не ограничивался выяснением вопроса о финансировании последних со стороны правящих кругов Германии в 1917 г. Об этом может свидетельствовать статья историка «Приоткрывающаяся завеса», помещаемая ниже, которая повествует о втором этапе «предательского сговора» немцев и большевиков, имевшем место в 1918 г. Эта статья была напечатана сначала в парижских «Последних новостях» (1925, 5 февраля), а затем в более полном виде в журнале «Голос минувшего на чужой стороне» (Париж, 1926, № 1, c.159—169). Она сразу же вызвала широкий общественный резонанс: включенная в статью «нота Гинце» была перепечатана несколькими зарубежными изданиями, правда, с оговоркой, что достоверность данного документа еще полностью не установлена. Но вот проходит всего несколько месяцев и достоверность ноты полностью доказывается. Призыв Мельгунова к германским демократам «приподнять завесу над тайной, которая все еще окутывает взаимоотношения большевиков и старой правившей Германии», оказался частично услышанным, и в мартовском номере 1926 г. гамбургского журнала «Europaishe Gesprache», посвященного проблемам иностранной политики и редактировавшегося А. Мендельсон-Бартольди, был напечатан немецкий оригинал «ноты Гинце» и подтверждающий ее ответ советского посла в Берлине А.А. Иоффе. Опубликованный Мельгуновым документ представлял собой не что иное, как дословный и точный перевод оригинала.

«Завеса приоткрылась», но только для западного читателя. Для нас она приоткрывается в полной мере лишь сегодня. Что же мы можем разглядеть сквозь образовавшийся просвет? Попытаемся дополнить некоторыми соображениями и фактами (серьезный анализ этой проблемы еще впереди) то, что прозвучало в статье Мельгунова.

Большевики, захватив власть в условиях продолжавшейся мировой войны, очень скоро убедились, что наибольшая опасность для них исходит не от внутренней контрреволюции, а от германской армии, сохранившей свою боеспособность и готовой к активным наступательным действиям. Тут им пришлось ощутить на себе весьма чувствительный удар рикошетом тех пораженческих настроений, которые они сами, не жалея сил, долгое время разжигали в стране. Первая же реальная угроза потери власти, сложившаяся с началом широкомасштабного наступления немецких войск после срыва переговоров в Брест-Литовске, привела к победе среди большевиков стремления заключить самый «похабный» мир, только бы удержать рычаги государственного управления и продолжить пролетарскую революцию. И позорный мир этот, равного которому не было с эпохи татаро-монгольского ига, был-таки заключен, в результате чего страна потеряла около 1 млн км2 территории, где проживало более 50 млн человек, располагалось 54% всех предприятий, 33% железных дорог, добывалось 90% каменного угля, 73% железной руды и т.д.

Но и это было еще не все. 27 августа 1918 г. в Берлине были подписаны дополнительные русско-германское финансовое соглашение и русско-германский договор. Согласно первому документу Россия обязывалась уплатить Германии контрибуцию в 6 млрд марок, в том числе 1,5 млрд золотом (245,5 т чистого золота) и кредитными билетами, 1 млрд поставками товаров. В сентябре 1918 г. в Германию были отправлены два эшелона с 93,5 т чистого золота. Оставшаяся часть в результате Ноябрьской революции в Германии не была туда поставлена. Любопытно, что почти все поступившее в Германию российское золото было передано в качестве контрибуции во Францию. Вот, оказывается, кто выиграл от альянса большевиков с немцами!

Что касается так называемого русско-германского добавочного договора к Брестскому мирному договору, то его содержание как раз и проясняет составленная в тот же день «нота Гинце», которую можно расценивать как секретное приложение к договору с более откровенным прояснением позиций сторон. Налицо признаки той самой тайной дипломатии, которую большевики публично порицали и отвергали. В ноте мы встречаемся и с разграничением сфер влияния, и с установлением границ, и с определением сырьевых поставок из одной страны в другую, и с использованием Германией военных судов Черноморского флота (по некоторым данным, немцами было разграблено имущества Черноморского флота и портов на сумму 2 млрд руб., не говоря уже о миллионах пудов хлеба, продовольствия, важнейших видов сырья, вывезенных Германией с оккупированных территорий). Главное же, что поражает в ноте и ответе на нее Совнаркома РСФСР, – это обоюдно выраженное согласие сторон прилагать взаимные усилия к борьбе внутри России с Добровольческой армией, интервентами Антанты и чехословацким мятежом.

Однако к такому четко выраженному политическому и военному союзу партнеры пришли не сразу. Развитие событий проясняют чрезвычайно интересные воспоминания генерала В.И. Гурко «Из Петрограда через Москву, Париж и Лондон в Одессу. 1917—1918 гг.» («Архив русской революции», Берлин, 1924, т. ХV), на которые ссылается Мельгунов. Гурко был наряду с В.Ф. Треповым, А.В. Кривошеиным, А.Д. Оболенским, Б.Э. Нольде одним из деятельных членов «Правого центра», вступившего весной 1918 г. в переговоры с представителями германского правительства с целью свержения большевиков. Согласно его воспоминаниям Германия «хотя и вступила в переговоры с русскими общественными кругами, но одновременно тем не менее поддерживала тесную связь с большевиками. Политика ее была двойственная». Имея возможность свергнуть пролетарскую власть, что особенно очевидно было в весенние месяцы 1918 г. (в марте этого года прибывший в Петроград во главе с германской миссией граф Кайзерлинг в одном интервью без стеснений заявил: «До поры до времени оккупация Петрограда не входит в планы немцев. Но она станет вполне возможной и даже неизбежной, если в столице возникнут беспорядки»), Германия не спешила делать этого, добившись в результате Брестского мира захвата огромных территорий и масштабных поставок из России сырья и продуктов, столь необходимых для продолжения борьбы на Западном фронте.

Окончательное определение позиций произошло летом 1918 г. Как писал Гурко, в июне «германское правительство перешло на точку зрения германских военных кругов о необходимости в германских интересах воссоздать порядок в России и покончить с большевиками. Но тут произошло перемещение ролей, тут уже германское верховное командование, наткнувшееся на крайнюю неприязнь добровольческой армии и осведомленное об усиленной тяге русского общества в Сибирь, на Урал, для образования там нового, враждебного ему фронта, решительно заявило, что ни о каком восстановлении России не может быть и речи, что, наоборот, необходимо разваливать Россию и в этих видах поддерживать большевистскую власть».

Опасения, и весьма обоснованные, у правителей Германии вызвало то, что любая другая власть в России, кроме власти большевиков, возобновила бы фронт борьбы с немецкой армией и тем ослабила бы стратегические позиции Германии. Получалось, что как до революции правящим кругам страны было выгодно финансировать большевиков, разжигавших в России пораженчество и вообще готовых в перспективе вывести ее из войны, так и в 1918 г. им было крайне выгодно сохранение пролетарской власти, чтобы обезопасить себя с Востока. Совпадение политических интересов обеих сторон опять порождало неожиданный, почти фантастический альянс.

В своих воспоминаниях Гурко упрекал вождей Белого движения за то, что они, следуя своей «сентиментальной» верности союзникам России по Антанте, упустили реальный шанс свержения большевиков. «...Если бы Добровольческая армия, – писал он, – не задрапировалась в тогу скудоумного ламанческого рыцаря – Дон-Кихота, а последовала бы мудрой государственной политике Донского атамана Краснова, то Германия исполнила бы свои обещания, а именно пересмотрела бы Брест-Литовский договор, вернула бы нам наши владения... и восстановила бы в России русскую государственность. О большевиках давно бы не было и помину».

В условиях германской оккупации части России и сотрудничества Москвы с Германией белые генералы рассматривали Гражданскую войну как прямое продолжение мировой войны, только противник теперь представлялся им в облике двуликого немецко-большевистского януса, а союзники оставались те же (отсюда поддержка добровольцами интервенции в Россию стран Антанты). Вожди Белой гвардии не хотели да и не могли сделать тот поворот, на который надеялся Гурко. И он сам признавал это, написав следующие горькие строки: и Корнилов, и Деникин, и Алексеев – «это лучшее в смысле горячего патриотизма и действенной энергии, что выставила императорская армия после крушения монархии, но, увы, это лучшее, в смысле разумения мировых событий, в отношении организации национально-русского ядра, представляла силу, хотя и незаурядную, но тем не менее не отвечающую тем исключительным требованиям, которые предъявляли чрезвычайные события. События были сильнее их: они требовали людей, быть может, и менее горячо любящих родину, менее беззаветно преданных делу, которому они себя посвятили, но глубже понимающих истинный смысл совершающегося, более искушенных в политических хитросплетениях».

Да, вожди Белого дела слишком горячо любили свою Родину и не шли на несовместимое с их идеалами политиканство. В этом была и их сила, и их слабость. Противники же Белого движения, как среди правящих кругов Германии, так и большевиков, не были склонны придавать слишком большое значение различным «сентиментальностям» и шли на все ради достижения своих целей. В качестве иллюстрации этого утверждения можно привести пример тех заигрываний, которые большевики вели с союзниками России по Антанте еще во время своих мирных переговоров в Брест-Литовске.

«Заигрывал» с союзниками прежде всего сам Л.Д. Троцкий, который с января 1918 г. имел десятки встреч с представителями США, Англии и Франции – Р. Робинсом, Б. Локкартом, Ж. Садулем и другими, обещая им всевозможные уступки (контроль союзников над железными дорогами в России, предоставление им Архангельска и Мурманска для ввоза товаров и вывоза оружия, разрешение допуска союзнических офицеров в армию Советской республики и т.д.) в ответ на поддержку советской власти в борьбе с Германией. В конце концов Троцкий дошел до дикого предложения – «союзнической интервенции в Россию по приглашению большевиков», которое неоднократно официально обсуждалось на заседаниях ЦК РКП(б) (последний раз 14 мая 1918 г.). В конце концов позиция Троцкого была отклонена (он был смещен с поста наркома иностранных дел и заменен Г.В. Чичериным), однако ход событий мог бы быть и иным. Ведь даже В.И. Ленин в беседе с Б. Локкартом 29 февраля 1918 г. заявлял: «Поскольку существует германская опасность, я готов рискнуть на сотрудничество с союзниками, которое дало бы временные преимущества для нас обоих. В случае германской агрессии я буду готов даже принять военную помощь».

Одна пробная попытка «интервенции по приглашению» была все же большевиками предпринята в Мурманске. 1 марта 1918 г. Троцкий в телеграмме, разосланной местным советским властям, предписывал «принять всякое содействие союзных миссий...» А 2 марта между председателем Мурманского Совета Юрьевым, связанным с Троцким, и англо-французскими представителями было заключено так называемое «словесное соглашение», согласно которому англичане и французы брали на себя заботу о снабжении края необходимыми запасами, их офицеры были включены в Мурманский военный Совет, руководивший всеми вооруженными силами района, а 6 марта в Мурманск прибыл английский крейсер «Глори», высадивший десант из 150 солдат английской морской пехоты. Позднее сюда же были отправлены французский крейсер «Адмирал Об» и американский крейсер «Олимпия». Однако такое сотрудничество длилось недолго: центральная большевистская власть сделала тогда под давлением обстоятельств окончательную ставку на союз с Германией.

Ноябрьская революция 1918 г. в Германии, протрезвившая стратегов из Берлина (позднее и Вильгельм II, и генералы Людендорф и Гофман признали ошибочность своей ставки на большевиков), освободила последних от их «ненавистного» союзника, после чего в условиях международной изоляции большевики начали набирать очки за очками, не имея в отличие от белых армий никаких связей с интервентами, выступая объективно за сохранение государственной цельности России и вызывая тем самым патриотическую поддержку у части ее населения. Этот переход от политики «развала» государства к его «собиранию» и спас в конце концов новую власть.

Фактов засилия немцев в России в 1918 г. и их помощи большевикам в борьбе с контрреволюцией можно привести довольно много (см., например, выдержки из дневника жены Мельгунова П.Е. Мельгуновой-Степановой «Немцы в Москве» в книге: Мельгунов С.П. Воспоминания и дневники. М., 200 ). Отметим лишь особую роль, которую сыграли в этом военнопленные Германии и ее союзников.

В ходе мировой войны к 1917 г. в России оказалось 2,8 млн иностранных беженцев и 2,2 млн военнопленных: немцев – около 190 тыс., австрийцев – 450 тыс., венгров – 500 тыс., чехов и словаков – около 250 тыс., югославов – более 200 тыс., румын – более 120 тыс., турок – 63 тыс. человек и т.д. Вся эта огромная масса людей была втянута в водоворот революционного вихря и сыграла в нем не последнюю роль. Сразу после Октября в стране стали создаваться так называемые Комитеты военнопленных социал-демократов интернационалистов, поддерживавшие советскую власть. В апреле 1918 г. в Москве прошел Всероссийский съезд таких военнопленных, на котором было представлено около 80 местных организаций с общим количеством членов до 500 тыс. человек. Лишь по официальным данным в 1918 г. в Красной Армии воевало 250—300 тыс. военнопленных интернационалистов.

Зададимся вопросом, не слишком ли много оказалось среди военнопленных социал-демократов – почти каждый четвертый? И не кроется ли здесь какая-либо загадка? По мнению Мельгунова, загадка в этом действительно есть, и частично она может быть объяснена тем, что германские военные круги, опасаясь официально создавать из немецких и австро-венгерских военнопленных формирования, поддерживающие советскую власть, шли на это «под видом, что большевики организуют только интернационалистов».

Упоминаниями о поддержке большевиков рассыпанными по стране военнопленными Германии и ее союзников пестрят не только многие эмигрантские издания, но и материалы советской печати революционных лет. Наиболее наглядный пример тому дает «Красная книга ВЧК», изданная в 1920 г. В ней приведен удивительный документ, который свидетельствует о том, что 21 июля 1918 г. «допущенная на основании Брестского договора правительством Советской Федеративной Республики и уполномоченная тем же правительством германская комиссия № 4» пленила в Ярославле участников антисоветского мятежа, организованного савинковцами. «Германская комиссия № 4, – говорилось в документе, подписанном лейтенантом Балком, – располагает сильной боевой частью, образованной из вооруженных военнопленных (около 1500 человек. – С.Д.) и займет для поддержания спокойствия в городе Ярославле до получения решения из Москвы положение вооруженного нейтралитета».

С перипетиями таинственных связей немцев и большевиков связана и еще одна загадка, которая вскользь упоминается Мельгуновым и имеет отношение к Екатеринбургской трагедии. Обратимся вновь к воспоминаниям прекрасно осведомленного В.И. Гурко. По его данным, на переговорах членов «Правого центра» с представителями германского правительства определилось, что «немцы были весьма заинтересованы охранением жизни тех членов царской семьи, которые могли занять русский престол», и постоянно утверждали, что «Царь находится в безопасности, и что они имеют при нем своих людей». По словам генерала, «германцы неоднократно требовали от Московской центральной власти доставления к ним Государя. В последний раз произошло это как раз после убийства их посла Мирбаха, когда они заявили намерение ввести в Москву часть своих войск. Большевики этому самым решительным образом воспротивились. Тогда немцы отказались от этого намерения под условием передачи им русского Императора. Большевики на это согласились, одновременно тогда же решив, что уничтожат всю Царскую семью, сваливши ответственность на какие-нибудь местные учреждения. Так они и сделали...

...Убийство Государя было для германцев не только совершенно неожиданным, но и весьма нежелательным событием. Именно гибель Царя изменила их отношение к вопросу о свержении большевиков. Немцы тогда еще вполне понимали то, что вожди Белого движения понять не сумели, а именно: что всякое антибольшевистское движение, не возглавляемое непререкаемым в представлении народных масс и не их одних авторитетом, не сулит успеха».

Теперь уже достаточно ясно, что гибель представителей дома Романовых в России (не забудем, что кроме екатеринбургской трагедии почти одновременно кровь лиц царской династии пролилась в Перми, Алапаевске и позднее в Петрограде) была санкционирована руководством партии большевиков, которое решило одним жестоким ударом уничтожить разменную карту в руках слишком назойливого германского союзника и убрать со своей дороги опасных конкурентов на российскую власть.

Весьма показательно, что большевики еще долгое время играли с немцами в «кошки-мышки», утверждая, что расстрелян был только Николай II, а его семья «находится в безопасности», и можно обсуждать вопрос о последующем выезде Александры Федоровны и ее детей «германской крови» за границу. Немцы доверчиво верили этому долгое время. Они даже сняли с повестки дня угрозу ввести в Москву батальон своих солдат для охраны посольства после убийства посла Мирбаха. 23 июля 1918 г. сменивший его на посту немецкого поверенного Рицлер сообщал в Берлин: «Представил ноту в поддержку царицы и принцесс немецкой крови и выступил по вопросу воздействия убийства царя на общественное мнение. Чичерин молча выслушал мой демарш в пользу царицы, однако утверждал, что царица и ее дети находятся в Перми в безопасности». То же самое повторил 28 июля в своем донесении принцу Генриху Прусскому статс-секретарь посольства Буше. Таковы были отношения между двумя сторонами причудливого альянса: обман друг друга и ожидание момента, когда можно будет разорвать вынужденное сотрудничество.

После Ноябрьской революции «золотой немецкий ключ», послуживший большевикам уже дважды, был заброшен за ненадобностью в дальний угол, и кто мог предполагать, что ему суждено будет вскоре вновь оказаться извлеченным на свет. К возобновлению старого политического альянса на этот раз толкала взаимовыгода от сотрудничества униженной и находившейся в изоляции после Версальского мира Германии и еще более изолированной Советской России, стремившейся к использованию в своих интересах межимпериалистических противоречий. Раппальский договор открыл довольно долгую (до 1932 г.) полосу сближения Германии и России, которая также таит в себе еще много таинственного и интригующего. Лишь в самое последнее время в нашей стране стали публиковаться сведения о секретном соглашении между Красной Армией и рейхсвером, получившем название соглашения Радека – фон Секта. Оно было заключено в 1923 г. и предусматривало, с одной стороны, подготовку военных кадров Красной Армии в Германии (в Академии Генерального штаба в Берлине обучались многие видные советские военачальники, в том числе те, кто прекрасно проявил себя позднее в годы Великой Отечественной войны), а с другой стороны, производство на территории СССР для нужд Германии оружия, запрещенного Версальским договором, и подготовку там немецкого военного персонала. Факты говорят о том, что уже в середине 20 х годов в СССР ежегодно производилось несколько сот самолетов фирмы «Юнкерс» в подмосковном пригороде Фили, более 300 тыс. снарядов – в Ленинграде, Туле и Златоусте. Отравляющий газ фирмы «Берзоль» вырабатывался в Троцке (ныне Красногвардейск), подводные лодки и бронированные корабли строились и спускались на воду в доках Ленинграда и Николаева. В это время почти треть бюджета рейхсвера шла на закупку вооружений в СССР.

Кроме того, Германия имела в своем распоряжении военно-воздушную базу под Липецком, где постоянно находилось от 200 до 300 немецких летчиков, школу химзащиты в Саратове и танковую школу в Казани. Нетрудно представить себе, какой толчок был дан этими мерами развитию военной машины Германии, через десятилетие обрушившейся на ту самую страну, где эта машина во многом пестовалась. Здесь «золотой немецкий ключ» вновь обнаружил свой зловещий отблеск для большевиков, делавших на него опрометчивую ставку.

В четвертый раз тот же трагический отблеск дал о себе знать после очередного сближения Германии и СССР, последовавшего за заключением в августе 1939 г. двумя странами пакта о ненападении. В отличие от предшествующих этапов двусторонних связей эта страница истории сейчас уже достаточно широко известна.

Однако ставить точку в приключениях пресловутого «немецкого ключика» пока еще рано. Не являемся ли мы сегодня свидетелями нового, пятого по счету, обращения к его услугам, когда на наших глазах после благосклонной поддержки умиравшего Советского Союза, весьма созвучной той позиции, которой царская Россия придерживалась в вопросе объединения Германии при Бисмарке, было осуществлено еще одно объединение Великой Германии. Сейчас идет поиск путей нового сотрудничества с Германией нашей страны, в том числе в сферах экономики, противостояния США и объединения Европы... Что принесет в конце концов нашему многострадальному Отечеству эта новая открывающаяся страница. Поживем – увидим. Хотелось бы только надеяться, что в будущем данная страница не потребует к себе пристального внимания таких историков, как С.П. Мельгунов, которые всегда считали своим первейшим долгом срывать затемняющие покровы с различных исторических тайн.

 

С.П. Мельгунов ПРИОТКРЫВАЮЩАЯСЯ ЗАВЕСА

В № 6—7 «Знамя борьбы» (выходящий в Берлине орган левых социалистов-революционеров и союза с.-р. максималистов) в октябре (1924 г.) напечатана была заметка, на которую в печати никто не обратил внимания, несмотря на то, что она представляла собою исключительный интерес. Былые соратники большевиков, начавшие как будто в последнее время несколько прозревать, напечатали в своем органе под заголовком «Запрос большевистскому правительству» документ важности чрезвычайной – выдержку из протокола совместного заседания партийного совета и парламентской фракции германских соц. демократов 23 сентября 1918 г., на котором Шейдеман делал доклад о политическом положении. Эта выдержка гласит: «12 сентября состоялась конференция всех парламентских фракций, на которой говорилось о положении вещей и специально дополнительных к Брест-Литовскому договору соглашениях (с Россией)... В дальнейшем выяснилось, что помимо этих дополнительных соглашений существует еще протокол, в котором содержатся определенные военные соглашения, относящиеся к участию германских войск в освобождении Мурманского побережья. О подробностях я не могу больше ничего сказать. Наряду с этими планами, которые установлены в полном согласии с большевистским правительством, существовали еще особые планы генерала Гофмана и г. Гельфериха, которые, однако, решительно отклонялись канцлером (графом Гертлингом) и министром иностранных дел Гинце. Речь идет о возможном вступлении (германских войск) в Петербург, которое самими большевиками принималось в расчет ради их собственной защиты».

Помещая этот документ, «Знамя борьбы» сопроводило его таким комментарием: «Ради какой “защиты” большевики сговаривались в 1918 году с ген. Гофманом о занятии Петербурга? Ради защиты того же Мурманского побережья? Или они собирались защищаться штыками германской армии от бурно нараставшего в те месяцы движения рабочих в Петербурге? Было ли это приглашение германских войск в дни заседаний “собраний уполномоченных рабочих Петербурга” или в дни, когда с расстрелом 512 заложников начался свирепый “красный террор”»?

Значительно, что все эти вопросы задают большевистской власти те самые левые с.-р., которые с достаточной старательностью негодовали в свое время на обвинение большевиков в связях с немецким военным штабом и которые принимали непосредственное участие в Брест-Литовских переговорах и т.д.

К сожалению, «Зн. Б.» не указывает источника, из которого оно заимствовало свое сенсационнее сообщение. Между тем давно пора представителям германской демократии приподнять завесу над тайной, которая все еще опутывает взаимоотношения большевиков и старой правившей Германии. Затушеван был, а затем и похоронен, запрос Бернштейна о деньгах, полученных большевиками в дни революции от немецких властей по одной версии, и от немецких социалистов по версии другой, исходящей от самих большевиков (см. мою заметку «Большевистский историк о русской революции» в № 8 «На Чужой Стороне»).

Новый документ говорит уже не об этом первом этапе «предательства» интересов страны во имя фанатического догматизма. Он отвечает на сомнения, которые были у Эд. Бернштейна: не сделались ли большевики в дни Бреста жертвами необдуманного шага, когда они ради своей агитации по деловым соображениям воспользовались деньгами. Мы видим в действительности последовательно проводимую политику. На эту сторону надлежало бы обратить внимание тем политическим деятелям Франции, которые подчас склонны утверждать, что лишь неправильная тактика французского правительства оттолкнула большевиков от сближения с Францией. Ведь не только капитан Садуль склонен утверждать и тем смущать своих прежних друзей из «Роте Фане», что Ленин и Троцкий в конце 1917 г. мечтали о продолжении войны с Германией в союзе с Францией. Сам Эррио готов был поверить версиям Каменева и Троцкого, о которых он рассказывал в своей прямо исключительно наивной книжке. «Троцкий проливал «слезы» перед Нулансом, задумывая одновременно ту «педагогическую демонстрацию», о которой он поведал ныне в своей книге о Ленине, а именно формулой «войну мы прекращаем, но мира не подписываем» – дать «рабочим Европы» доказательство «смертельной враждебности» большевиков к правящей Германии. «Педагогическая демонстрация» совершенно стушевалась однако перед опасением «военного разгрома революции». И то, что так смело большевиками говорилось, по мнению Эррио, в Бресте ген. Гоффману, на других производило впечатление чрезмерно странной податливости. Не только мир был подписан. Столь ярые враги тайной дипломатии, какими официально проявляли себя большевики, поспешили заключить и дополнительные тайные договоры.

Все это наполовину еще загадка, требующая разъяснения.

И только неожиданная публикации «Зн. Б.» побуждает приподнять завесу и коснуться документов, от пользования которыми мы пока воздержались, так как некоторыми из них можно воспользоваться лишь отрывочно и частично...

Передо мною лежит копия конфиденциальной ноты ф. Гинце к Иоффе, полученная мною еще в 1918 г. из авторитетного источника. Об апокрифичности ее не может быть и речи – содержание ее находится в полном соответствии с изложением Шейдемана.

Несомненно, это именно та нота, о которой упоминает тогдашний лидер немецких с.-д. в своем докладе. Она помечена 27 авт. 1918 г. Вот она. Привожу ее целиком (в «Посл. Нов». были напечатаны лишь выдержки).

Нота Гинце

Министерство иностранных дел. Берлин, 27 августа 1918 г.

Глубокоуважаемый господин Иоффе. Согласно наших переговоров относительно подписанного сегодня дополнительного договора к мирному договору, я имею честь подтвердить вам от имени императорского германского правительства конфиденциально, к отдельным постановлениям этого договора нижеследующее:

1) К статье 2, гл. 1. Установленная русско-германской комиссией пограничная линия должна проходить по восточному берегу Наровы, на расстоянии около километра от реки, соблюдая при этом границы волостей, и должна захватить и город Нарву с областью, необходимой для него в экономическом отношении. Напротив, восточный выступающий угол Курляндии, расположенный южнее Двины, должно округлить в общих чертах по линии Двинск – Дрисвяты при соблюдении границ волостей. По линии Юго-западный угол Псковского озера – Лубанское озере – Ливенгоф граница должна быть проведена при возможном соблюдении административных единиц, равно как и следующих соображений: с одной стороны, экономические условия для города Пскова и положение русского Печорского монастыря говорят за проведение границы возможно восточнее, – с другой стороны, в области юго-западнее Псковского озера граница должна оставаться удобной для обороны Лифляндии.

2) К ст. 4. В проведении этого постановления Германия будет так же настаивать, чтобы из Украины не находило военной поддержки образование внутри Российского Государства самостоятельных государственных единиц.

3) К ст. 5. Присутствие в северных русских областях военных сил держав Согласия представляет постоянную серьезную угрозу находящимся в Финляндии германским военным силам. Если, поэтому, предусмотренные в ст. 5, отд. 1, русские действия не достигли бы в скором времени цели, то Германия сочла бы себя вынужденной предпринять со своей стороны такое действие, в случае нужды с привлечением финских войск. При этом русская область между Финским заливом и Ладожским озером, равно как южнее и юго-восточнее этого озера не будет затронута без определенного согласия Российского правительства германскими и финскими войсками. Германское правительство ожидает, что такое выступление не будет рассматриваться Россией как враждебный акт и не встретит никакого сопротивления. При этом предположении оно заверяет, что по окончании этого выступления, после изгнания военных сил держав Согласия и после заключения всеобщего мира, занятые русские области будут очищены от германских и финских войск, поскольку они не отходят к Финляндии по русско-финскому мирному договору. Также после изгнания военных сил держав Согласия оно восстановит русские гражданские власти в этих областях.

4) К ст. 7. В течение переговоров относительно Эстляндии и Финляндии было с русской стороны выражено желание, чтобы Германия взяла на себя поручительство за длительное разоружение Ревеля. Германское правительство полагает, что оно не может войти в этом отношении в договорное соглашение, так как опыт показал, что подобные соглашения являются источником международных трений. Оно, однако, решительно заявляет, что со стороны Германии существует намерение уничтожить после всеобщего мира крепостные сооружения Ревеля и в будущем не отстаивать Ревель, как крепость.

5) К ст. 12, гл. 2. Германское правительство ожидает, что Россия применит все средства, которыми она располагает, чтобы немедленно подавить восстание генерала Алексеева и чехо-словаков. С другой стороны, и Германия выступит всеми имеющимися в ее распоряжении силами против генерала Алексеева. Взамен этого Россия будет требовать очищения указанного в ст. 12, сл. 2, разд. 1 железнодорожного участка лишь тогда, когда это позволит военное положение и при том соразмерно с особым относительно этого соглашением.

6) Ст. 12, гл. 3. Германия будет настаивать на том, чтобы Россия получила по мирному договору с Украиной часть Донецкого бассейна, соответствующую ее экономическим потребностям. С другой стороны, Россия будет требовать очищения отходящей к ней части Донецкого бассейна не ранее заключения всеобщего мира, не нарушая постановления ст. 11, гл. 2. Далее Германия будет настаивать на том, чтобы Украина предоставила одну треть своей добычи железной руды для вывоза в Россию, согласно особого по сему соглашения.

7) К ст. 13. Германия будет настаивать на том, чтобы Россия могла получить из Грузии одну четверть вывоза добытой там марганцевой руды, соразмерно особого относительно этого соглашения.

8) К ст. 14, гл. 1. Согласие Германии не оказывать содействия никакой третьей державе при возможных военных операциях на Кавказе, исключая Грузии, или указанные в ст. IV, гл. 5 мирного договора, имеет силу и в том случае, если в течение этих операций по несчастному стечению обстоятельств произошло столкновение между русскими войсками и третьей державой. Такие столкновения поэтому подали бы повод Германии для какого-либо вмешательства, пока русские войска не перейдут границы Турции, включая и указанные округа, или границы Грузии.

9) К ст. 14, гл. 2. Германское правительство ждет до 30 сентября 1918 г. предложений Российского правительства относительно цифры наименьшего ежемесячного количества неочищенного масла и продуктов его, которые должны поставляться Россией.

10) К ст. 15. Германия оставляет за собой право употреблять в мирных целях военные суда Черноморского флота, вернувшиеся из Новороссийска в Севастополь, пока они остаются под германским наблюдением согласно ст. 2 этой главы, в особенности для очищения от мин, равно как и для портовой и полицейской службы. Так же может последовать применение в случае военной необходимости для разных военных целей. За возникшую за время пользования порчу иди возможные причиненные убытки Германия полностью вознаградит Россию.

11) Германия направит свои усилия на то, чтобы по ее представлению Финляндское правительстве отпустило задержанных в качестве пленных финских красногвардейцев, поскольку они не находятся за обыкновенные преступления в заключении, предварительном или по приговору, освободило их от своего подданства и позволило им въезд в Россию. Напротив, Россия обязуется принять этих лиц в русское подданство и не употреблять их в военных действиях против Финляндии или граничащих с Финляндией русских губерний, а также селить их в этих губерниях. Прошу Вас сообщить согласие Российского Правительства на постановление 1—2 по указанным вопросам, а также озаботиться о том, чтобы содержание этой ноты сохранилось конфиденциально, и пользуюсь случаем еще раз уверить Вас в моем совершенном и глубоком уважении.

Фон Гинце.

Еще задолго до конфиденциальной ноты Гинце для московских общественных кругов отнюдь не была секретом сущность переговоров, которые велись большевиками с немцами... Орган народных социалистов московское «Народное Слово» был закрыт большевиками за один намек о дополнительных пунктах к Брест-Литовскому договору, в которых говорилось о Польше. За нахождение копии этих пунктов при обыске поляк Лютославский был расстрелян летом 1918 г. внесудебным порядком со спешностью, чрезвычайной и для большевиков того времени. Большевики старательно выполняли предписания императорского германского правительства: «озаботиться о том, чтобы содержание этой ноты сохранялось конфиденциально», как заключал фон Гинце свое письмо Иоффе. Но сведения разными путями просачивались, как видно хотя бы из заметки, помещенной в начале августа в № 1 нелегального «Информационного Листка», фактически издававшегося Союзом Возрождения. Излагая требования Германии, переданные Москве через дипломатического представителя, «Инф. Лист.» сообщил и ответ Совета Комиссаров: «Совет Комиссаров ответил в том смысле, что подавление чехо-словацкого мятежа и борьба с английским десантом вполне в силах русского правительства при условии привлечения для этой борьбы всех красноармейских частей, находящихся на оршанском, курском, гомельском и донском фронтах. Поэтому Совет Комиссаров гарантирует Германии исполнение ее требования, если Германия со своей стороны гарантирует неприкосновенность демаркационной линии, как со своей стороны, так и со стороны Краснова».

Итак, немцы должны были помочь большевикам в дни гражданской войны, а большевики должны были явиться базой для борьбы с Антантой. И разве не прав в таком случае В.А. Мякотин, писавший про тогдашние настроения народных социалистов и «Союза Возрождения»: «Борьба с Германией и борьба с предавшими ее Россию большевиками связывалась для нас в одно неразрывное целое».

Большевики отнюдь не отрицают теперь участия немцев военнопленных в борьбе с чехо-словаками, указывая лишь на количественную незначительность этих образований. Просматривая свой дневник за это время, я нахожу многочисленные отметки, свидетельствующие о военных образованиях среди военнопленных даже в Москве, а не только на театрах военных действий.

Тот же «Информационный Листок» в полном соответствии с действительностью отмечал согласие большевиков образовать из военнопленных особый батальон для охраны немецкого посольства после убийства Мирбаха, при условии, что эта «германская воинская часть будет одета в штатское платье, а отчасти и в «красноармейскую форму». Дело в действительности пошло гораздо дальше. И не нужно моих личных показаний. При своем обычном цинизме большевики не постыдились напечатать в «Красной книге В.Ч.К.» сообщение о том, как немцы предали в руки большевиков остатки савинковского отряда в Ярославле.

Взаимоотношения устанавливались самые тесные – в сущности в Москве мы жили до известной степени под опекой большевицко-немецкой контрразведки. И снова у меня на руках документ, источник получения которого раскрывать во всей полноте еще преждевременно. Один мой добрый знакомый, «к которому я мог относиться лишь с полным доверием, – человек железной воли и исключительной энергии, некогда, в эпоху самодержавия, член с.-р. боевой организации, с некоторой наклонностью к авантюрам – сумел войти в контакт с большевицко-немецкой контрразведкой и в Денежном переулке, и на Поварской. Ему удалось там сделать выписки (у меня хранятся собственноручные его записи) из удивительного документа, представленного Мирбаху. Это список лиц, «подлежащих уничтожению при приходе оккупационных войск». Трудно сказать, кем, в сущности, составлялся этот список, насколько в нем сказалось официозное происхождение и насколько он был продуктом группового творчества, быть может, услужливости агентов власти. Не подлежит сомнению лишь его «большевицко-немецкое» происхождение. Масштаб захвачен широкий – не более, не менее, как 583 человека. Список состоит из трех отделов:

1) список групповой; 2) отдельных лиц; 3) военных лиц. В групповой список вошли центральные комитеты, редакции, бюро правых эсеров, меньшевиков, народных социалистов Единства. Имеются специальные оговорки о некоторых лицах, «уничтожению не подлежащих». При списке нар. соц. есть заметка: «Сведения будут даны после проверки: но во всяком случае Алексинского Ив. Пав. щадить не должно...» Здесь же Союз городов – «весь коалиционный состав Правления, избранный служащими после ноября 1917 г.», далее идет городская управа – весь состав и т.д.

Список «отдельных лиц» сопровождается таким добавлением: «Ввиду тревожного времени не представляется возможным представить Вам точный список. Но в отдельной ведомости Вы найдете человек 40, против уничтожения которых Вы, я думаю, ничего не будете иметь». Среди этих лиц фигурируют Струве, Кизеветтер, Белевский-Белоруссов, Савинков, Новгородцев, Федоров и т.д. При фамилии Локкарта сделана пометка: «особенно следить за невыездом». Подобные списки всегда несколько безграмотны – в списке «отдельных лиц» находим мы много несуразного. В списке «военных» помещены многие из тех, которые погибли затем в дни красного террора. В документе имеются указания, от кого именно получены списки о военных.

Я чувствую всю ответственность за сообщаемое мною, но я большего сказать сейчас считаю себя не в праве.

За этой грандиозной утопией скрывалась обыденная проза. Вылавление и уничтожение реальных врагов – живой силы противников: офицеров союзнической ориентации. Здесь мы сталкиваемся с определенной уже провокацией со стороны немцев вкупе с большевиками.

Ген. Деникин в своих «Очерках» (том III, стр. 84) про лето 1918 г. пишет:

«В Москве и центральной России свирепствовал жестокий террор, обрушившийся с особенной силой на голову несчастного офицерства. В разгроме некоторых московских организаций ясно было сотрудничество немцев с большевиками. Конспирирующая Москва волновалась, возмущалась, называла имена... Когда гетманское правительство сочло необходимым заявить в Берлине протест против большевицкого террора, германский министр иностранных дел Гинце ответил: «Имперское правительство воздержится от репрессивных мер против советской власти», так как то, что делается в России, «не может быть квалифицировано как террор, происходят лишь «случаи уничтожения попыток безответственных элементов... провоцирующих беспорядок и анархию». Да и как было вступиться немецкому правительству, когда в Москве его представители – старший советник посольства Рицлер и начальник контрразведки Мюллер – находились в тесном сотрудничестве с Караханом и Дзержинским и снабжали их списками адресов, где должны были быть обнаружены преступные воззвания и сами заговорщики... против советской власти. (Обратим внимание, что ген. Деникин здесь делает ссылку на «Красную книгу В.Ч.К.».)

Я целиком готов подтвердить утверждения ген. Деникина. В свое время мы печатно должны были предупредить в нашем нелегальном листке о сомнительности некоторых военных организаций, явно действующих на немецкие деньги и вовлекающих офицерство в «десятки» с провокационными целями. Через то же лицо, которое передало мне документ и которое погибло впоследствии во время попытки к бегству при аресте, удалось выяснить систематические провалы некоторых «десятков» и проследить связь их с немецко-большевицкой контрразведкой.

Ген. Деникин свое повествование заканчивает словами: «При свете этих поздних откровений, какая жуткая роль приходится на долю руководителей противо-большевистских организаций, работавших в контакте с немцами». Да, именно потому среди нас и вызвало такое негодование сообщение о тех переговорах с немцами, которые вели представители правых политических группировок, о которых теперь очень суммарно рассказано в воспоминаниях Гурко («Арх. Русск. рев.», ХV) и в показаниях Котляревского («На Чужой Стороне», № 8).

Оценка приведенных фактов, мне кажется, вводит существенный корректив к довольно частым теперь утверждениям об ошибочности той тактики, которая в борьбе с большевиками стремилась воссоздать русский фронт против Германии. Вся конъюнктура говорила о том, что война, в сущности, продолжается, хотя и приобрела в России своеобразный характер, сплетая войну с гражданской борьбой. В этой конъюнктуре вопрос о так называемой союзнической интервенции, в свою очередь, приобретал совершенно особый характер. Оценивая «ошибочные мысли», приходится исходить всегда из конкретной действительности. Московская атмосфера весны и лета 1918 года, когда зачиналось и развивалось так называемое «белое» (добровольческое) движение, показывает воочию, что во многих отношениях был прав Союз Возрождения, считавший вредной тактику частных выступлений против большевиков в Совдепии и говоривший о подготовке «более широкого и планомерного движения, которое было бы направлено одновременно и против Германии и против большевиков» (В. Мякотин. «Из недалекого прошлого», «На Чужой Стороне», № 2). В то время начинать это движение из центра нельзя было без напрасной растраты сил.

Фактическими хозяевами в Москве тогда в значительной мере были немцы. В любой момент могли они сбросить большевиков, найдя поддержку в некоторых общественных кругах и в обывательских настроениях. Они предпочли играть двойную игру: одну со Скоропадским, другую в Совдепии. Мы знаем, что в правящих кругах Германии не было единомыслия в этом отношении. В итоге центральные державы предпочли покинуть территорию Советов и прекратить переговоры с «дружественным Германии, но бессильным» большевистским правительством. Чем ознаменовалась бы перемена курса германской политики в дальнейшем, нам не суждено знать. С революцией в Германии перевернулась навсегда одна из страниц прошлого. В этой странице еще необычайно много таинственного. Многое напоминает собой сказки Шехеразады, в которые поверить может лишь тот, кто в гуще жизни переживал все эти перипетии нашей революции.

Многое неправдоподобное становится в освещении фактов правдоподобным. Когда я перелистываю свой дневник за это время, где записаны сообщения современников, я наталкиваюсь на факты, которые могут вызвать лишь ироническую улыбку у скептиков. И, к сожалению, я должен закрывать свой дневник до времени, ибо опубликование всех этих апокрифических рассказов имеет смысл лишь при упоминании имен. Этого я сделать не могу. Между тем открытия будут подчас самые неожиданные. Я не знаю, каковы были реальные отношения между Вырубовой и Коллонтай. Все ли следует отнести к легендам, как утверждает Вырубова в своих воспоминаниях, из того, что рассказывали в Совдепии? Но я не сомневаюсь в том, что Вырубова в Смольном не заседала; возможно, что обе упомянутые дамы не творили проектов возведения на престол наследника Алексея под регентством Леопольда Баварского и Генриха Прусского. Но вот что для меня лично несомненно: в конце еще 17 года и в начале 18 г. среди некоторых большевиков, разочарованных в возможности социальной революции, шли разговоры о «сдаче» власти и для ускорения социальной революции в будущем они предпочитали сдать власть самому крайнему реакционному монархизму. Для такого утверждения у меня, как это ни странно, имеются авторитетные свидетельства. Это сказка? Подождем и увидим. И кто знает, не послужили ли эти мысли некоторых ответственных большевиков, в связи с переговорами, которые вели другие с немцами, истинной причиной екатеринбургской трагедии. Ведь это также одна из таинственных страниц недавнего прошлого.

«Последние новости», Париж,

1925, 15 февраля.

 

С.Н. Дмитриев ПРИЗРАКИ ПРОШЛОГО

[444]

С самых первых лет перестройки все мы являемся свидетелями многократно возросшего интереса к отечественной истории. Однако этот интерес так и не затронул некоторые исторические темы, которые по каким-то негласным, никем не сформулированным правилам принято считать запретными. Думается, настала пора снимать застарелые табу со всех «скользких» исторических тем, только делать это нужно крайне осторожно и взвешенно.

Пожалуй, наиболее запретный характер среди «закрытых» исторических тем продолжают сохранять ныне те грани минувшего, которые связаны с различными аспектами так называемого еврейского вопроса в истории России, в частности, проблемами антисемитизма и еврейских погромов. Щекотливость этой темы, имеющей определенное современное звучание, понятна, однако серьезная разработка ее давно назрела, и определенным шагом в этом направлении могло бы стать первоочередное рассмотрение того периода нашей истории, когда данная тема звучала особенно остро и тревожно, а именно – Гражданской войны.

Решая сегодня такую исследовательскую задачу, нам не обойтись без помощи талантливого русского историка Сергея Петровича Мельгунова (1879—1956), переживающего ныне на своей Родине как бы второе рождение после долгих лет забвения. Ему суждено было пройти тем крестным путем страданий и испытаний, который годы революционного лихолетья начертали многим русским интеллигентам. На этом пути историка ждали пять арестов, полтора года заключения в чекистских тюрьмах, громкий политическим процесс, угроза расстрела и высылка за границу. В эмиграции всю оставшуюся жизнь Мельгунов посвятил воссозданию в своих исторических трудах основных вех развивавшейся на его глазах смуты. Благодаря этому он выдвинулся вскоре в самый первый ряд историков русского зарубежья. Сейчас мы обратимся лишь к одной теме, привлекавшей внимание историка и наиболее полно раскрытой им в статье «Антисемитизм и погромы», напечатанной в Париже в пятом выпуске журнала «Голос минувшего на чужой стороне» (с. 231—246), который издавал сам С.П. Мельгунов. Данная статья вызывает особый интерес прежде всего потому, что она затрагивает совершенно неразработанную в советской исторической науке и незнакомую нашим читателям тему еврейских погромов на Украине и шире – антисемитизма в годы Гражданской войны.

Сегодня в нашей стране вздорная идея вековой приверженности русского народа к антисемитизму реанимируется с небывалой настойчивостью, вплоть до использования в этих целях весьма очевидных провокационных действий (о них следует говорить особо). И как схожи рассуждения многих нынешних «глашатаев гласности» с постыдными откровениями на этот счет... «великого пролетарского писателя» М. Горького, который в послесловии к книге С. Гусева-Оренбургского «Книга о еврейских погромах на Украине в 1919 г.» (Петроград – Берлин, 1921, с. 171—172) писал о «грязных подвигах христолюбивого русского народа», о «разительном обилии садической жестокости, присущей русскому народу, очевидно, по натуре его, – натуре раба, который сам способен бесконечно долго терпеть мучения и любит наслаждаться муками других тоже бесконечно долго... Еврейские погромы по энергии своей, несомненно, стоят на первом месте в ряду «великих исторических деяний русского народа», и для меня ясно, что страсть к этой деятельности все возрастает у нас». Размышления о «зверстве», «безумии» русского народа довели писателя до жуткого по своей откровенности, особенно в свете всего пережитого этим народом, вывода, что «он заслужил все свои страдания в настоящем, заслуживает их в будущем». Иначе говоря, по Горькому, все выстраданное народом России в эпоху революционного взрыва есть не что иное, как суровая месть ему за еврейские погромы.

Оставим на совести «титана пролетарской литературы» его откровения и согласимся с выводом Мельгунова, что еврейские погромы в годы Гражданской войны были вызваны главным образом разнузданностью в стране стихии и анархии, «отсутствием власти», «твердого государственного порядка». «Политическим катаклизмам соответствовали и погромные события», – писал он. Такого же мнения придерживался еврейский публицист И.М. Бикерман, оспаривавший утверждения, что в годы «братоубийственной» войны «евреев истребляли особо»: «Допустим, что дело происходило так... Но в общем смысле разгромлена вся Россия... Если тут был погром, то – всеобщий; одних истребляли под одним видом, других – под другим» (Бикерман И.М. Россия и евреи. Сборник первый. Берлин, 1924, с. 58—59).

В статье Мельгунов оспаривает и чрезвычайно упрощенные представления о злостном антисемитизме всех властей, правивших на Украине до утверждения там большевиков (эти представления послужили, в частности, поводом для убийства еврейским националистом Ш. Шварцбардом в Париже в 1926 г. С.В. Петлюры). Автор справедливо пишет, что «и правительство Центральной Рады, и правительство Скоропадского, и правительство Директории бесспорно и активно боролись с еврейскими погромами. Если все эти власти были бессильны бороться с эксцессами, то причины лежат в стихийности последних». Немаловажны также приводимые Мельгуновым факты (их можно значительно дополнить), свидетельствующие о поддержке еврейскими париями и организациями «украинских самостийников». Среди этих организаций были и сионисты, как всегда пытавшиеся разыгрывать свою опасную игру. Д.С. Пасманик писал по этому поводу в сборнике «Россия и евреи»: «Те же сионисты и вообще еврейские националисты... поддерживали долгое время сумбурное правительство Петлюры-Винниченко даже и тогда, когда на Украине происходили ожесточенные антиеврейские погромы. Когда-нибудь мы расскажем подробнее эту печальную страницу в истории русского еврейства» (Указ. соч., с. 211—212).

Типичная ситуация: верхи еврейских националистических кругов как бы не замечают или даже в какой-то степени подталкивают эксцессы против евреев, жертвуя в угоду своим политическим целям интересами еврейской массы.

Затрагивая в статье вопрос о еврейских погромах, совершенных на Украине Добровольческой армией, Мельгунов сожалел, что в печати еще не появился продолжавший работу И. Чериковера «Антисемитизм и погромы на Украине. 1917—1919 гг.» второй том, готовившийся к изданию «Редакционной коллегией по собиранию материалов о погромах на Украине», которая действовала с начала 1919 г. и после переезда в 1920 г. за границу получила в Берлине официальное наименование «Ostjudisches Historisches Archiv». Этот том был издан в столице Германии лишь в 1932 г., принадлежал перу И.Б. Шехтмана и назывался «Погромы Добровольческой армии на Украине. К истории антисемитизма на Украине в 1919—1920 гг.». Можно с уверенностью утверждать, что знакомство с этой книгой не изменило бы оценок Мельгунова (его мнение на этот счет нам пока неизвестно), ибо и ее отличает та же тенденциозность, что и другие подобные издания (см., например, Штиф Н.И. Погромы на Украине. Период Добровольческой армии. Берлин, 1922).

Шехтман пришел в своей работе к заключению, что погромы при добровольцах не были «неизбежным эпизодом гражданской войны», а представляли собой факт «форменного крестового похода именно против еврейского населения в целом» (Указ. соч. С. 255, 259). По его мнению, «официальный антисемитизм» Добровольческой армии санкционировался сверху (Н.И. Штиф вообще заявлял, что в этом вопросе не было никакой разницы между белыми генералами и самими «громилами»), хотя автор предисловия к книге Шехтмана И. Чериковер и вынужден был признавать, что погромов при Колчаке «не произошло... Не произошло потому, что Колчак их не хотел... Не хотел погромов и Врангель в Крыму – и их не было...» (с. 22). Выходит, погромов «хотел» не кто иной, как сам А.И. Деникин. Так ли это?

Мельгунов такую «тенденциозную ложь» отрицает, так же как и утверждение о якобы «официальном антисемитизме» белой армии вообще. «...Погромы и в местах, где появлялись отряды Добровольческой армии, были также исключительно явлением стихийного характера», – писал он. В поддержку оценки историка можно привести множество дополнительных фактов, свидетельствующих о борьбе командования Добровольческой армии против погромных настроений и действий (многое говорят хотя бы факты военно-полевых судов над погромщиками или устранение в августе 1919 г. генералом В.З. Май-Маевским другого генерала – Хазова, командира 2 й Терской пластунской бригады, за учиненный его частью погром в Смеле). Приведем лишь два приказа Главнокомандующего вооруженными силами Юга России. Первый был адресован 3 октября 1919 г. командующему войсками Киевской области и гласил: «Ко мне поступают сведения о насилиях, чинимых армиями над евреями. Требую принятия решительных мер к прекращению этого явления, применяя суровые наказания к виновным». Второй адресовался всем вооруженным силам Юга России и был издан 23 января 1920 г.: «Недавно мы были у Орла, но ряд тяжких ошибок привел вас вновь на Кубань. Теперь, когда мы накануне решительного наступления, вам нужна победа над собой. Пусть помнит каждый, что одной из причин крушения фронта и развала тыла были насилие и грабежи... Если начальники не возьмутся сразу за искоренение зла, то новое наступление будет бесполезно. Требую жестоких мер, до смертной казни включительно, против всех, творящих грабеж и насилие, и против всех попустителей, какое бы высокое положение они ни занимали».

В своих «Очерках русской смуты» Деникин ничуть не лукавил, когда писал, что «если бы только войска имели малейшее основание полагать, что высшая власть одобрительно относится к погромам, то судьба еврейства была бы гораздо несравненно трагичнее». (Берлин, б. г., т. V, с. 146). И не случайно в этой связи в белой армии имели хождение слухи, что Деникин якобы «продался жидам». В одной из бесед Главнокомандующего с еврейскими делегациями в августе 1919 г. он откровенно признавался: «...Я старался и стараюсь возможно ослабить его (еврейского вопроса) остроту. Но устранить его совершенно я не в состоянии». Деникин называл следующие основные причины погромов, весьма далекие от упрощенных интерпретаций многих еврейских публицистов: «звериные инстинкты, поднятые войной и революцией», «всеобщая распущенность, развал, утрата нравственного критерия и обесценивание человеческой крови и жизни», «резко враждебное отношение к нам еврейства на всей территории вооруженных сил Юга России», «явное, бьющее в глаза засилье евреев во всех областях советского управления» (т. V, с. 147—148, 150).

На последнюю причину обращал особое внимание и Мельгунов, считая ее одной из основных в ряду факторов распространения антисемитизма. Он подчеркивал, что погромы «так часто питались именно молвой о сочувствии евреев большевикам» и что в рядовой психологии происходило отождествление «большевизма с еврейством и во всяком случае еврейской психологии с интернациональной».

Серьезное исследование сформулированной Мельгуновым проблемы о «склонности к революционному максимализму еврейской интеллигенции и полуинтеллигенции» и о «непомерном участии» евреев в большевистской власти еще впереди. Мы же лишь напомним, что лица еврейской национальности составляли значительную часть, а то и большинство членов руководящих органов почти всех левых партий – большевиков, меньшевиков, эсеров, народных социалистов, анархистов и др. В этой связи любопытно постановление сионистского съезда в Петрограде в 1917 г., согласно которому кандидаты в члены Учредительного собрания от еврейства должны были проходить, где это возможно, исключительно по еврейскому списку, а там, где этого сделать было нельзя, сионисты обязаны были поддерживать русские социалистические партии не правее партии народных социалистов. Какая трогательная приверженность к социальной идее!

В. Жаботинский, один из лидеров мирового сионизма, в статье «Еврейская революция» (так он называл Февральскую революцию) объяснял наличие в России значительного числа «евреев-революционеров», или, как он выражался, «преизобилие евреев в рядах крамолы», особым «национальным настроением» боровшихся за «равноправие» еврейского народа, таким настроением, благодаря которому из этого народа «должен был выделиться известный процент революционеров». Чтобы получить права, нужна была революция, но, как писал Жаботинский, «революции не было. Надо было вызвать ее. И эту роль взяли на себя евреи. Они – легко воспламеняющийся материал, они – грибок фермента, который призван был возбудить брожение в огромной, тяжелой на подъем России». Евреи, таким образом, выступили, согласно Жаботинскому, «застрельщиками великого дела», «разбудили политическое сознание в 130 миллионном народе», «подняли красное знамя... так высоко, чтобы увидал и Тамбов, и Саратов, и Кострома, – чтоб увидали и сказали друг другу: “Пойдем за ним...” Знамя было поднято, и так высоко, и с таким шумом, что Кострома несомненно увидела» (Владимир (Зеев) Жаботинский. Избранное. «Библиотека-Алия» (Israel), 1989, с. 183—184, 186—187).

После победы Великого Октября среди руководящих лиц новой власти оказалось весьма значительное число выходцев из еврейской среды. Существуют различные подсчеты. Согласно одному из них, например, среди 22 х членов Совета Народных Комиссаров РСФСР в середине 1918 г. 17 человек были евреями. По этому поводу уже цитировавшийся ранее Д.С. Пасманик замечал: «Но нельзя же отрицать, что значительное количество евреев участвовало во всех большевистских безобразиях и содействовало кристаллизации Советской власти. Очень правильно было отмечено: само появление большевизма было результатом особенностей русской истории, русского «национального» духа, но организованность большевизма была создана отчасти деятельностью еврейских комиссаров... Ответственно ли еврейство за Троцких? Несомненно» (Россия и евреи, с. 212).

Близкую к этому оценку событий дал не кто иной, как М.И. Калинин, заявивший в ноябре 1926 г.: «Почему сейчас русская интеллигенция, пожалуй, более антисемитична, чем была при царизме? Это вполне естественно. В первые дни революции в канал революции бросилась интеллигентская и полуинтеллигентская городская еврейская масса. Как нация угнетенная, никогда не бывшая в управлении, она, естественно, устремилась в революционное строительство, а с этим связано и управление... В тот момент, когда значительная часть русской интеллигенции отхлынула, испугалась революции, как раз в этот момент еврейская интеллигенция хлынула в канал революции, заполнила его большим процентом по сравнению со своей численностью и начала работать в революционных органах управления» (Первый Всесоюзный Съезд ОЗЕТ в Москве. Стенографический отчет. М., 1927, с. 65). Через десять лет В.М. Молотов отмечал, что «еврейский народ... дал много героев революционной борьбы против угнетателей трудящихся и в нашей стране выдвинул и выдвигает все новых и новых замечательных, талантливейших руководителей и организаторов во всех отраслях строительства и защиты дела социализма. Всем этим определяется наше отношение к антисемитизму и к антисемитским зверствам, где бы они ни происходили» (Правда, 1936, 30 ноября).

После подобных высказываний понятными становятся те особенно жестокие преследования, которым подвергались в Советской России проявления антисемитизма. Первый декрет на эту тему был издан уже 26 октября 1917 г. Вторым съездом Советов вместе с Декретами о мире и земле. Свое развитие он получил в изданном 27 июля 1918 г. постановлении СНК о борьбе с антисемитизмом. «Совет Народных Комиссаров объявляет антисемитское движение и погромы евреев, – говорилось в нем, – гибелью для дела рабочей и крестьянской революции и призывает трудовой народ социалистической России всеми средствами бороться с этим злом... Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона» (Известия, 1918, 27 июля). По свидетельству А.В. Луначарского, последний абзац, придавший постановлению характер специального уголовного закона, приписал «красными чернилами своею собственной рукой» В.И. Ленин, когда ему для подписки декрет принес Я.М. Свердлов (Луначарский А.В. Об антисемитизме. М.—Л., 1929, с. 38).

Пройдет 12 с половиной лет, и в январе 1931 г. Сталин заявит в ответ на вопрос, поставленный Еврейским телеграфным агентством: «В СССР строжайше преследуется антисемитизм, как явление, глубоко враждебное советскому строю. Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью» (Шварц С.М. Антисемитизм в Советском Союзе. Нью-Йорк, 1952, с. 100). А своих слов, как известно, Сталин на ветер обычно не бросал. (Своеобразный «кульбит» истории: многие нынешние «антисталинисты» горячо ратуют за принятие особого закона о борьбе с антисемитизмом, наподобие того, который действовал с 1918 года.)

В первые годы советской власти дело усугублялось еще и тем, что пресечение антисемитизма возлагалось на органы ВЧК, где засилие еврейского элемента особенно сильно бросалось в глаза. Свидетельств тому множество. В.Г. Короленко, которого никто не заподозрит в подыгрывании антисемитизму, переживая в Полтаве смутные годы, был прекрасно знаком с деятельностью большевиков и, в частности, чекистов. В своем дневнике он оставил в 1919 г. следующие записи: «Среди большевиков – много евреев и евреек. И черта их – крайняя бестактность и самоуверенность, которая кидается в глаза и раздражает». «Большевизм на Украине уже изжил себя... Мелькание еврейских физиономий среди большевистских деятелей (особенно в чрезвычайке) разжигает традиционные и очень живучие юдофобские инстинкты» (В.Г. Короленко в годы революции и гражданской войны. Вермонт (США), 1985, с. 162, 165).

С.П. Мельгунов издал в 1924 г. в Берлине воспоминания некоего В. Фишера «Записки из местечка», в которых содержится очень интересное свидетельство. Однажды Фишер разговорился с одним коммунистом, заявившим, что евреи в партии «играют главную роль» и «в общем портят дело», проявляя излишнюю жестокость. «То, что говорил коммунист о евреях, было показательно, – писал Фишер. – Я сам уже от многих слышал жалобы, что многие дела в Чеке не кончались бы так трагически, если бы не вмешательство чекистов-евреев: русский чекист, говорили, уже смягчился, но вмешивался еврей, – и дело кончалось скверно... И вот антисемитизм на моих глазах проникал в красную армию, были целые отряды, охваченные страстной ненавистью к евреям. Мнение, что большевизм – еврейское дело, сложилось в населении быстро и было вполне понятно: у нас, по крайней мере, большинство являвшихся большевицких деятелей были евреи» (На чужой стороне, Берлин, 1924, т. VII, с. 120).

Другой источник по интересующей нас теме Мельгунов издал в девятом томе сборника «На чужой стороне» (Берлин, 1925). Это были показания в октябре 1919 г. Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, учрежденной Деникиным, бывшего следователя Киевской губчека М.И. Болеросова. Коснувшись вопроса о национальном составе чекистского органа, последний утверждал, что «по национальностям можно смело говорить о преимуществе над всеми другими евреев. Ввиду того, что число сотрудников «чека» колебалось от 150 до 300, то и точные цифры привести здесь нельзя. Я не ошибусь, если скажу, что процентное отношение евреев к остальным сотрудникам «чека» равнялось 75: 25, а командные должности находились почти исключительно в их руках». Далее следовала подробная характеристика руководящих лиц Киевской губчека и ужасных методов их «очистительной» революционной работы. Из 21 упомянутого Болеросовым имени 17 человек были евреями.

Любопытная деталь! Как сообщал бывший следователь, «1-го мая (1919 г.) раздался по «чека» клич: в целях агитационных требуются расстрелы евреев. Немедленно представить соответствующие дела. Кроме того, на видные должности в «чека» не назначать евреев, и вот, в результате этого, идет переформирование...» (Указ. соч., с. 117—121, 132, 137). Причиной этих внезапных действий стала секретная директива из центра, нацеленная на смягчение чрезмерного представительства в чекистских органах лиц еврейского происхождения и показательное включение таких лиц в число подвергающихся репрессивным мерам. Однако, как показал Болеросов, позже выяснилось, что почти все руководители, покинувшие Киевскую губчека после неожиданного переформирования, оказались во главе Всекрымской чека, где им предоставилась возможность еще сильнее обогатить свой карательный опыт.

В Москве не могли не замечать того ущерба, который наносила авторитету власти «еврейская проблема». Обратимся к свидетельству Л.Д. Троцкого. В своей речи на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК РКП(б) 26 октября 1923 г. он оценивал свое еврейское происхождение как серьезный «политический момент». «Я прекрасно помню,– продолжал Троцкий, – как 25 октября, лежа на полу в Смольном, Владимир Ильич говорил: «Т. Троцкий! Мы вас сделаем наркомвнуделом. Вы будете давить буржуазию и дворянство». Я возражал. Я говорил, что, по моему мнению, нельзя давать такого козыря в руки нашим врагам, я считал, что будет гораздо лучше, если в первом революционном Советском правительстве не будет ни одного еврея. Владимир Ильич говорил: «Ерунда. Все это пустяки». Но, несмотря на это его отношение, все же, видимо, мои доводы на него отчасти подействовали. Во всяком случае, я избежал назначения на пост наркомвнудела и был назначен руководителем нашей иностранной политики... Когда встала необходимость организовать наши военные силы, остановились на мне; должен сказать, что против назначения на пост наркомвоена моя оппозиция была еще более решительна. И... после всей работы, проделанной мною в этой области, я с полной уверенностью могу сказать, что я был прав. Я не говорю о прямых результатах своей работы... но... я мог бы сделать гораздо больше, если бы этот момент не вклинивался в мою работу и не мешал бы. Вспомните, как сильно мешало в острые моменты, во время наступлений Юденича, Колчака, Врангеля, как пользовались в своей агитации наши враги тем, что во главе Красной Армии стоит еврей. Это мешало сильно... И в тот момент, когда Владимир Ильич предложил мне быть зампредсовнаркома (единоличным замом) и я решительно отказывался из тех же соображений, чтоб не подать нашим врагам повода утверждать, что страной правит еврей, Владимир Ильич был почти согласен со мной. Внешне он, правда, этого не показывал и, как раньше, говорил: «Ерунда, пустяки», – но я чувствовал, что он это не так говорит, как раньше, что он соглашается со мной в душе» (Вопросы истории КПСС, 1990, № 5, с. 36—37).

В этих словах много рисовки, но Троцкий правильно улавливал воздействие своей фигуры на разжигание в стране антисемитских настроений, хотя сам он и любил называть себя не евреем, а интернационалистом, да еще таким, у которого национальный момент вызывает «брезгливость и даже нравственную тошноту». И.М. Чериковер запечатлел эту роль Председателя Реввоенсовета следующим образом: «Исключительно опасным возбудителем была при этом личность Троцкого. Почти в каждом погроме повторялось одно и то же: «Это вам за Троцкого». Троцкий персонифицировал собой всю Советскую власть; никаких других большевистских имен для Добровольческой армии не существовало. Почти нет ни одного антисемитского воззвания, ни одной статьи, где не повторялось бы это имя» (Шехтман И.Б. Указ. соч., с. 15—16).

Любому вдумчивому человеку должно быть ясно, что еврейская национальность многих представителей большевистской гвардии не могла не накладывать определенный отпечаток на их настроения, взгляды и политические действия, тем более что занимали они зачастую именно «командные посты». Многое объясняют слова Мельгунова: «Бесправный, сделавшийся привилегированным, всегда мстит, подчас даже бессознательно, за прошлые унижения». После них понятнее становится, скажем, заявление председателя Кунгурской ЧК Гольдина: «...Для расстрела нам не нужно ни доказательств, ни допросов, ни подозрений. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все!» (Мельгунов С.П. Красный террор в России. 1918—1923. Нью-Йорк, 1989, с. 179).

Да, Мельгунов, безусловно, прав, когда пишет о важности «определения состава так называемой революционной демократии», особенно учитывая то обстоятельство, что многие из ее числа оказывались людьми, «не только не думавшими об общих интересах России, но и прямо враждебными ей...» Надо только подходить к исследованию этой «скользкой» проблемы чрезвычайно ответственно и взвешенно, не нагнетая излишние эмоции, но и не впадая в «чрезмерную щепетильность», которой страдала русская интеллигенция в дореволюционные времена, когда, по словам историка, «из деликатности и такта» о «еврее ничего нелестного нельзя было сказать» (как, впрочем, и сегодня, хотя и по несколько другим причинам).

В статье Мельгунов выражает резонное удивление в связи с очевидной склонностью подавляющей части еврейских публицистов «преуменьшать роль еврейских элементов в большевицкой работе» и обходить благосклонным молчанием действия самих большевиков, в том числе стихийно вспыхивавшие при их власти еврейские погромы. В этой связи понятно недоумение автора тем, что подготовители издания о погромах на Украине, получившего «поистине интернациональную» базу, не употребили 1/1000 доли своей энергии для «характеристики большевицкого террора, террора системы, а не стихии», «явления более ужасного, чем стихийное движение, рождавшееся на почве невежества и тьмы...»

А ларчик открывался просто. Заинтересованные в подобном издании международные еврейские круги весьма дружелюбно относились в то время к советской власти и находили со стороны ее представителей всемерную поддержку в сборе и издании материалов о погромах на Украине. Тем самым большевики убивали сразу «двух зайцев»: выставляли в черном свете своих бывших противников и представали в глазах западного общественного мнения в образе гуманных борцов с проявлениями национализма. Показательно, что в конце 20 х годов литература об антисемитизме, весьма схожая по своим оценкам с зарубежными изданиями, очень активно печаталась в СССР (авторами брошюр на эту тему выступили тогда, например, А.В. Луначарский, Ю. Ларин, С.Г. Лозинский, Л. Лядов, Н.А. Семашко и другие видные большевики).

В 1990 г. в еженедельнике «За рубежом» (№ 28, с 16—19) были опубликованы главы из книги французского журналиста Б. Лекаша «Когда Израиль умирает...», написанной им при активном содействии советских властей и изданной в СССР в 1928 г. в издательстве «Прибой». Можно только приветствовать ознакомление читателей с давно забытой книгой. Но не слишком ли броско было давать к этим главам заголовок «За двадцать лет до Освенцима» и утверждать, что «если бы люди извлекли уроки из того, что произошло в 1918—1920 гг. на Украине, в Белоруссии, на юге России, то, возможно, не было бы Освенцима, Майданека, Бабьего Яра». Неужели автору этих строк не ясна существенная разница между погромными эксцессами периода гражданской войны и целенаправленной политикой уничтожения евреев, проводившейся фашистами? Не слышится ли здесь отголосок нарочитых стремлений уличить русский, украинский и белорусский народы в склонности к шовинизму фашистского образца? Да и приводимая автором предисловия к публикации Ю. Поляковым цифра жертв еврейских погромов на Украине – около 300 тыс. человек – не может не представляться явно завышенной. Достаточно сослаться хотя бы на книгу С. Гусева-Оренбургского. На основании анализа огромного массива документов он исчисляет четко установленную цифру погромных жертв на Украине в 35 тыс. человек, но добавляет, что общее число погибших (включая неучтенные жертвы) достигает 100 тыс. человек (Указ. соч., с. 14). Близкие к этим цифрам данные приводит и Шехтман (Указ. соч., с. 25—26).

Учащающиеся ныне попытки запугать население страны, а впридачу и общественное мнение Запада наступлением новой волны антисемитизма свидетельствует о том, что это кому-то очень и очень выгодно. Однако воздвигается такое химерическое здание на зыбком песке. И нам сегодня впору еще раз повторить слова историка Мельгунова: «Призраков прошлого, пугающих боязливых, мы не боимся. Не должны их бояться и евреи, те из них, которые ощущают себя русскими гражданами, как французы, немцы, итальянцы, живущие в Швейцарии, прежде всего ощущают себя швейцарцами».