От областного центра до города Крутоярска четыре часа езды автобусом. Сойдя на конечной остановке, Сергей направился было по движению автобуса, но вспомнил, что еще никого не спросил ни о гостинице, ни о месторасположении завода сельскохозяйственного машиностроения, и обратился к встретившемуся пожилому мужчине лет сорока восьми. Тот остановился и, узнав в нем приезжего, добродушно улыбнулся.

— Да вы же не туда идете, — участливо ответил мужчина, мягко, напевно растягивая слова. Пережидая рев тяжело ползущего по шоссе грузовика и отворачивая лицо от вихрящейся из-под его колес пыли, он поправил потрескавшийся широкий ремень на полнеющем животе, достал из кармана брюк большой платок и вытер им влажный смуглый лоб. Проводив неторопливым взглядом удаляющийся грузовик, он снова улыбнулся. — Пойдемте, молодой человек. Нам по пути. Провожу к гостинице.

Сергей поблагодарил его и послушно пошел рядом с ним в обратную сторону. Держась поближе к деревьям, стелющим по разомлевшему асфальту тротуара узкую полуденную дорожку рваных, дырявых теней от своих пухлых листьев и запыленных ветвей, они молчали, незаметно разглядывая друг друга. Была такая минута, когда Сергею вдруг показалось, что он уже однажды встречался с этим человеком. Он даже замедлил шаг и, чуть приотстав, окинул взглядом всю фигуру случайного спутника. Затем снова поравнялся с ним, осмотрел того в профиль и опустил глаза, вспоминая. Как всегда в таких случаях делают люди, Сергей начал перебирать в памяти города, села, дома. Но никак не мог представить этого человека ни говорящим, ни работающим, ни обедающим в знакомых домах, селах, городах. Спросить, что ли? Может, он бывал в Москве и где-нибудь… Нет, не то. В Москву он, конечно, ездил, но мало ли кто ездит туда…

— Вы извините, пожалуйста, меня, молодой человек, за любопытство. Но если не секрет — по какому делу пожаловали в наши края? — прервал его размышления провожатый, видимо рассмотревший уже в Сергее все, что хотел увидеть.

Сергей подробно объяснил ему, назвал фамилию, имя и, в свою очередь, поинтересовался о нем.

— А я вот как раз работник интересующего вас предприятия. Фамилия моя Рева. Александр Яковлевич. На заводе заведую кабинетом рационализации. — Он вздохнул и, не глядя на Сергея, продолжал, уставившись в ствол приближающегося клена. — Были, конечно, лучшие времена у меня. Работал когда-то главным технологом на этом же заводе. Да так оно, по правде сказать, и должно было случиться. Образования у меня малость не хватает. Ну и годы не те. Воспринял я свое понижение, разумеется, не без сожаления. Но я, честно признаюсь вам, без злобы на молодежь. У вас ведь, молодых, не хватает только опыта, но зато есть и знания и, главное, энергия. — Он невольно оглянулся на оставшийся позади клен, и в его серых суховатых глазах промелькнула тусклая тучка грусти и сожаления. — Кстати, я сам был когда-то и активным рабкором. Но с годами порастерял свой слог из-за производственной занятости. Да и кое-какие неприятности были на этой ниве.

«Почему это он разоткровенничался передо мной? — уже почти не слушая его, подумал про себя Сергей. — Впрочем, может, он мне и пригодится… А встречать я, кажется, его не встречал. Фамилия совершенно незнакомая».

Как бы отгадав мысли Сергея, пристроившись к его шагу, Рева прервал саморекомендующие воспоминания и заговорил о гостинице, в которой ему, Реве, хорошо знаком директор, и потому при любой занятости номеров он может походатайствовать о ночлеге и наверняка обеспечит им Сергея. Можно, конечно, и сейчас зайти туда, но он был бы очень доволен, если бы молодой человек зашел вначале к нему домой, где им никто не помешает поговорить о заводе, который он, Рева, слава богу, знает как свои пять пальцев. Так сказать, нарисует общую картину, а отдельные детали потом можно будет уточнить и у других людей. Правда, молодой человек приехал в не очень подходящее время: директор завода приболел (да если б и был здоров, к нему не так просто попасть, вернее — поймать его), а парторг и главный инженер уехали в область на несколько дней. Но это, может быть, и лучше, когда знакомство начинается не сверху вниз, а обратно. Так будет виднее все: и успехи и недостатки. Появятся краски, детали.

Вначале расположенный к новому знакомому, Сергей вдруг почувствовал, как его душу стали заполнять какие-то противоречивые чувства, которые, однако, не переросли в ясное чувство неприязни к этому человеку. Отказываться было уже неудобно, и он согласился пойти к Реве домой. «А потом ведь, — мысленно подкреплял он свое решение, — я приехал сюда не только из-за очерка для газеты. Возможно, что-нибудь отыщу и для себя. И мне нисколько не помешает здесь знакомство с этим человеком, каким бы он ни был».

— Вот мы уже и у гостиницы, — обрадованно засвидетельствовал Рева, перебив размышления Сергея. — Отсюда до моих пенатов совсем-таки близко. Смотрите, вон в низине справа переливается на солнце зеленая черепица между деревьями. Это мой дом и мои яблони, посаженные в далекие годы туманной юности вот этими руками. — Он неуверенно, по-школьному робко, но вместе с тем и гордо простер вперед руки, вывернув широкие бледноватые ладони.

Чтобы не показаться невежливым, Сергей начал расспрашивать его о саде, о самых урожайных годах, и тот с упоением до мельчайших подробностей начал рассказывать биографию своих яблонь. Он помнил цифры сборов по годам в килограммах, а то и в штуках, помнил весовые рекорды отдельных деревьев и плодов…

Они пришли к Реве, и тот, спустившись в погреб, вынес оттуда небольшую в плетеном футляре бутыль с компотом и поставил ее на столик в тени старой с подпорками яблони.

К величайшей радости Сергея, компот оказался цепеняще холодным и медово душистым, хотя ему слегка и недоставало сладости. Он попробовал было пить крупными глотками, но у него перехватило дыхание, и он закашлялся и начал мельчить глотки.

Хозяин отпил полкружки, затем грузно выбрался из глубокого шезлонга и направился в дом. Спустя несколько минут он вернулся обратно с большим темно-коричневым альбомом в ледериновом переплете, положил его перед Сергеем, уселся на свое место. Бережно, почти с фанатической святостью открыл первую страницу, и Сергей увидел маленькую пожелтевшую от времени вырезку газеты. Рева как-то по-детски стеснительно улыбнулся.

— Это, так сказать, моя скромная проба пера, первые мои строки, напечатанные типографским способом. И, представьте себе, все слова в этой, как говорится, информашке мои. Ни замены, ни прибавлений.

Реву уже, видимо, не стесняло присутствие гостя. Он полез в карман брюк, но на этот раз вытащил оттуда не платок, а пудреницу. Открыл, посыпал потные ладони, потер ими, затем снова посыпал и, расстегнув рубашку, начал растирать шею и белую безволосую грудь.

Сергей бегло просмотрел пять-шесть желтых вырезок. Под каждой из них стояли написанные от руки даты, названия и номера газет, также потускневшие от времени. Строки заметок в общем были бойкие, стреляющие, и от этого в них была что-то подкупающее, юношеское. Сергей высказал свои впечатления о них. Польщенный похвалой, автор еле заметно покраснел и, как бы силясь вспомнить что-то давно забытое, жестко потер ладонями лоб, тем самым стараясь скрыть от собеседника свою радость. Затем он положил руки на стол и, неожиданно погрустнев, пожаловался:

— Глянешь порой на эти вот следы своей молодости, и вдруг такая тоска на тебя нападет, придут такое зло и обида, что плакать хочется. Не могу я ведь сейчас такое повторить: годы преклонные, семья, привычки заставляют быть осторожным, хладнокровным и спокойным. — Он заерзал в шезлонге, удобней уселся. — А иногда бывает, скажу я вам, и совсем обратное. Ну вот взять хотя бы наш завод. Вернее — мой завод, так как я с ним связан по рукам и ногам от его первых колышков, от древних комсомольских субботников, недосыпаний. Здесь я рос и физически, и духовно, и административно. Теперь же все это поблекло, как вот эти вырезки… Я, конечно, повторяю, не в обиде на вас, молодых. Но есть и мне за что пожаловаться на вас.

— За какие же грехи? — выпалил Сергей так резко и неожиданно, что будь на месте Ревы кто-нибудь другой, никогда не спрашиваемый журналистами, то это наверняка бы отпугнуло его от Сергея, заставило бы говорить с ним самыми сухими словами и цифрами. И вряд ли тогда наладился бы разговор.

Но Рева все это хорошо понимал и потому не стал скрытничать, тем более что он уже себя подготовил для этой беседы и ему не терпелось высказаться. Он слегка приподнялся и, налегая грудью на почерневший от не первой зимовки в саду стол (видимо, Рева не раз так делал, когда приходилось выступать с трибуны), начал рассказывать о заводских делах.

Оказывается, завод уже второй год недовыполняет свои производственные планы. А вот раньше, при прежнем, смещенном руководстве, в которое, кстати, входил и Рева, этого почти никогда не замечалось. Даже в трудное восстановительное время все как-то получалось по-иному. Были, конечно, иногда штурмовые периоды, за это доставалось и от министерства и от печати, но все же так, как сейчас, завод не заходил в тупик. А все потому, что появилось больше идей, чем деловитости. Бесконечное количество работников разъезжает по командировкам в разные концы страны, на разные однотипные заводы. Тратится время и невиданные деньги на эти расходы для того, чтобы не отстать от моды переоборудования. Каждому хочется быть умнее других, независимо от того, умен ли он на самом деле или нет. И мало кто думает о том, легче ли от таких благих намерений плану или же наоборот…

Сергей слушал внимательно, время от времени переспрашивая фамилии, нумерацию цехов, даты и заносил все это в записную книжку, не полагаясь на память, которой он иногда любил не без основания похвалиться. В рассказе Ревы было много увлекающего, но Сергей пока не улавливал, не находил в нем того, как он после говорил, позвоночника, тех костей, на которых можно было бы наращивать мясо критической статьи. Не находил он и самого нужного вопроса рассказчику и задавал большей частью второстепенные, не совсем профессиональные.

Когда жара к вечеру начала понемногу спадать, мимо них, поздоровавшись, прошел в глубину сада с лопатой на плече сутулый, поджарый старик. Сергей спросил, кто такой. Легкая тень смущения пробежала по лицу Ревы. Прежде чем ответить, он несколько раз качнулся в шезлонге.

— Я ведь вечно занят на заводе, — начал он оправдываться. — За деревьями некому уход вести. Жену не заставишь, да она и не разбирается. Ну вот старик этот, сосед мой, и выручает.

Сергей почувствовал, как в нем стала пробуждаться горькая обида вместо первоначальной поэтичности настроений, рожденных рассказом Ревы о саде по дороге к дому. И ему почему-то снова показалось, что он все-таки уже встречался с Ревой. Он встал и, несмотря на заверения Ревы помочь ему, забеспокоился о гостинице. Тот слегка обиделся, но все же не стал задерживать его больше, отнес в погреб наполовину распитую ими бутыль, и они вышли со двора.

В гостинице оказалось много свободных мест. Сергей вполне мог обойтись и без помощи Ревы, но за хлопоты и рассказ о заводских делах поблагодарил…

Наутро Сергей отправился в заводоуправление и с радостью узнал, что директор Владимир Капитонович Стародубцев после недолгой болезни вновь приступил к исполнению своих обязанностей. Зайдя в приемную, Сергей попросил секретаря, немолодую, неразговорчивую, но обходительную женщину, доложить директору о себе. Она выслушала его, не спеша заложила в новенькую «Олимпию» чистые листы бумаги, поправила на столе горку папок и скоросшивателей, затем поднялась и, оглядев себя, плавно подошла к двери директорского кабинета. Без стука открыла и скрылась за ней, неплотно притворив ее. Это-то и сделало Сергея невольным свидетелем короткого разговора о себе.

— Владимир Капитоныч, — донесся до него низкий грудной голос женщины, — к вам молодой человек из газеты.

Молчание.

«Наверно, пишет и не отрывается от бумаг», — подумал Сергей и попытался вообразить сидящего за рабочим столом Стародубцева и выжидающую секретаршу. Вдруг он услышал приглушенный, жесткий голос директора, первое же слово которого заставило его содрогнуться. «Что они зарядили ко мне эти щелкоперы, как вороны на падаль. Но я ведь… — Стародубцев закашлялся. — Я ведь живуч. Врете, не накормитесь! — И уже совсем безразлично закончил: — Ладно, зови его, Дмитриевна».

Появившаяся секретарша посмотрела на Сергея почти с материнской жалостью, мягко улыбнулась и кивнула на дверь.

— Проходите. Зовут.

«Не вовремя вы приехали, молодой человек. Ничего, наверно, не получите здесь», — прочитал Сергей в ее взгляде и направился в кабинет, сдерживая нарастающий в душе гнев на негостеприимного Стародубцева.

В просторном кабинете за большим ореховым столом у самого распахнутого окна сидел еще совсем молодой мужчина. Даже густеющая проседь в его взвихренных курчавых волосах, даже усталый, тлеющий блеск его карих глаз и две глубокие складки, поднимающиеся от углов румяных губ к нервно вздутым ноздрям, казалось, не только не старили директора, но и еще больше подчеркивали его моложавость. Он указал Сергею взглядом на кресло возле маленького полированного столика, прилепившегося к большому, за которым сидел сам, и вдруг умоляюще тихо обратился к Сергею:

— Знал бы ты, товарищ корреспондент, как мне не хочется с тобой сейчас беседовать. Ты уж извини меня, но я не хочу кривить душой. Мы сейчас серьезно отстаем, и я тебе очень бы советовал, тебе же на пользу: поезжай куда-нибудь в другое место.

Для Сергея это признание было так неожиданно, что он на какое-то мгновение потерял дар речи и смущенно покраснел. Он вспомнил свою беседу с Ревой, и ему стало бесконечно стыдно за сидящего сейчас перед ним Стародубцева.

Стародубцев, видимо догадываясь, что в голове парня, сидящего перед ним, мысли сейчас самые мрачные, снисходительно улыбнулся. Но Сергей не заметил этой улыбки и, рассеянно поводив глазами по кабинету, отодвинул назад кресло, поднялся. Стародубцев вначале было заколебался в своем желании избавиться от него, однако тут же взял себя в руки и снова повторил:

— Да, очень советовал бы. — И тоже встал из-за стола, готовясь проводить Сергея до выхода. — Я, конечно, понимаю: командировка, задание. Надо выполнять… И все же попытайся. Понимаешь, много уже у меня побывало вашего брата за время отставания завода. Я на них злился, и они не оставались в долгу, шумели и устно и печатно. Но к тебе у меня — не знаю по какой причине — почему-то нет абсолютно никакой злости или недоброжелательности. Так оно, наверно, и останется у меня, даже если ты и разругаешь заводские дела наши.

«Молодой, молодой, а поди ты в какую лису уже обратился, — размышлял Сергей, не слушая Стародубцева. — Тоже мне, уставший деятель с подагрой. Ладно, обойдусь как-нибудь и без твоей помощи. Меня не поймаешь на такой гуманной перестраховке».

Спокойно притворив за собой дверь приемной, Сергей пошел разыскивать Реву. Тот был у себя, но на этот раз оказался удивительно неразговорчивым. Он все порывался куда-то идти, жаловался на занятость. Не трудно было догадаться, что ему просто хотелось отделаться от Сергея, который, однако, ничего не замечал, не понимая одного: здесь, в заводоуправлении, Рева нисколько не собирался привлечь внимание сослуживцев своей хотя бы мало-мальски продолжительной беседой с корреспондентом. Он, конечно же, посочувствовал неудаче Сергея, не забыл напомнить и о своих вчерашних недвусмысленных намеках. Но дальше заходить в своих суждениях о людях и делах завода не осмелился, отделавшись советом ознакомиться с поквартальными сводками выполнения графиков…

Лишь гораздо позже, когда ему не раз пришлось побывать на самых разнообразных по профилю, и по величине, и по производственному полету предприятиях, а также из рассказов стреляных журналистов, Сергей понял, казалось бы очень нехитрую, истину: первые впечатления — это материал только для плохого газетчика. Настоящий же корреспондент, как правило, не только не хватается за них, но небезосновательно побаивается попасть под их заманчивое влияние. Дело в том, что куда бы ни приехал человек с редакционным удостоверением — пусть даже на самый передовой завод или шахту, фабрику или стройку, — ему по каким-то странным, необъяснимым причинам встречаются прежде всего ругатели: они поносят кого-нибудь из начальства — порой и в самом деле плохого человека, жалуются на столовую, тоже, возможно, плохую, просят помочь им поправить их дела, защитить их доброе имя. Бывают среди них и хорошие люди и дурные, но, независимо от своих личных качеств, именно они всегда и в первую очередь попадаются на глаза журналисту. Иногда — очень редко — встречаются в такие минуты и совсем противоположные этим люди — все похваливающие. Это, как правило, подхалимы.

Так произошло и с Сергеем. По возвращении в редакцию он написал страстную критическую статью о заводе сельскохозяйственного машиностроения. На ее остроту, конечно, повлияла в какой-то мере негостеприимность Стародубцева. Но главную роль в этом все же сыграл заведующий кабинетом рационализации Александр Яковлевич Рева и сухие низкие цифры сводок, с которыми Сергей по совету Александра Яковлевича тщательно ознакомился. Хороший слог, интересные факты, авторская страсть и беспокойство — все это понравилось редактору, и статья сразу же была заслана в типографию. Сергей чувствовал себя на седьмом небе, с нетерпением ожидал гранки, нисколько не подозревая, что он ждет обнародования своей первой крупной ошибки в газетной работе.

Через два дня статью опубликовали, а спустя еще несколько дней в редакцию приехал секретарь парткома завода, рассказал редактору о настоящем положении дел, тот вызвал к себе Сергея, который ничего, кроме стыда за свою статью, не испытал во время разговора с этими людьми.

Оказалось, завод чуть ли не первый из однотипных ему предприятий пошел на смелую, крайне необходимую, почти одновременную замену старого американского оборудования на новейшее отечественное. И вызвано все это было не чем иным, как потребностью колхозов в самой современной, самой эффективной технике. Создавался комплекс сельскохозяйственных машин, которые бы позволяли одному человеку, трактористу, возделывать огромные площади кукурузы, картофеля, других трудоемких культур. Было много трудностей, усложнявшихся еще и некоторыми ведомственными проволочками. Все это ни на ком другом так не сказалось, как на необыкновенно мягком, стоически терпеливом человеке, инженере и организаторе Владимире Капитоновиче Стародубцеве.

К моменту приезда Сергея в Крутоярск завод уже почти завершал свое обновление и обладал таким мощным производственным потенциалом, который, несомненно, мог вывести его в число самых сильных предприятий промышленного юга.

Рассказывая обо всем этом, секретарь ни разу не повысил голоса, не погорячился. Сергею даже показалось, что тот смотрит на него сочувственно и понимающе. Под конец разговора он попросил редактора не слишком строго наказывать практиканта за совершенную оплошность и не сообщать о ней в институт. А прощаясь, подбадривающе улыбнулся Сергею и просто, как-то по-домашнему сообщил:

— Владимир Капитонович рассказывал мне о своей встрече с вами. Он, между прочим, ожидал, что вы напишете именно так, как и написали. Он же и просил меня перед моим отъездом не поднимать много шума вокруг вашего имени.

— Так и сказал?! — не то радостно, не то с огорчением спросил Сергей и отвел в сторону рассеянный взгляд.

— Ну зачем же мне вас обманывать. — Секретарь укоризненно посмотрел на него. — Хватит с вас и одного обмана.

Сергей резко (вот так, наверное, встряхивается пассажир, проспавший свою остановку) вскинул голову.

— Вы имеете в виду человека с желтыми газетными вырезками? Так вас надо понимать?

Секретарь припоминающе улыбнулся и ответил вопросом на вопрос:

— А он успел их и вам показать?

— К сожалению, да. — Вдруг Сергей, к удивлению присутствующих, раскатисто засмеялся. — Вспомнил!.. Вспомнил, черт побери!.. В вагоне я его видел. Спекулянтишка! «Люди, — говорил, — задирают носы на севере, когда поезд с яблоками проходит».

— Что ж, вполне возможно, — спокойно согласился секретарь. — Хотя мне и не приходилось замечать за ним такого.

Сергей умолк. Он начинал чувствовать, что у него с каждой минутой ширится, растет хорошая, почти нежная доверчивость к этому человеку. Но вместе с тем ему из-за гнетущего стыда за свою ошибку хотелось поскорей расстаться с секретарем. Потому и не находились слова. «У меня, кажется, — размышлял он, — не было бы такого стыда, если бы он был пожилым. А то ведь всего лишь на три-четыре года старше меня. Наверно, совсем недавно простился со студенческими винегретами. Добрый, свой парень и все понимает. Даже как-то обидно за дрова свои наломанные… Да и не в этом только дело. Главное — работать, писать хочется. И я напишу обязательно в ближайшие дни о желтых вырезках, хотя мне по моим очень скромным успехам в поэзии об этом еще и рановато сочинять стихи…»

У него уже даже начали роиться в голове отдельные строки разного ритмического склада, и это тоже подогревало его желание как можно скорее расстаться с секретарем. Тот, видимо, понял его настроение и торопливо стал прощаться, однако не забыл пригласить Сергея, теперь уже не как корреспондента, а просто как своего нового приятеля, вновь приехать в Крутоярск, на что Сергей, не задумываясь, ответил радостным согласием.