Так уже повелось на земле нашей: трудно ли, легко ли живется нам, сыновьям ее и пахарям, мы никогда не забываем о лишениях и несчастьях далеких и близких народов и стараемся в меру своих немалых сил помочь им в беде, даже если их правительства, взывающие к нашей помощи, становятся позже не очень последовательными в оценке этой помощи. Они неистребимы в нас, эти высокие чувства. Без них мы считали бы жизнь свою обедненной и неполноценной. А оттого, что они, по несправедливости, плохо еще изучены профессиональными психологами мира, нас нисколько не убавится…

Почти два месяца Сергей весь был поглощен отстоявшейся в нем решимостью поехать с добровольцами в Египет. Когда же там утихли бои и такая необходимость сама собой отпала, ему поначалу стало как-то не по себе: расслаблялась та внутренняя собранность, которая двигала и укрепляла его волю, сгущала мысли и настроения. Теперь же на смену всему этому возвращалось, казалось бы, уже призабывшееся и поблекшее прошлое. И чем-то особенно значительным в этом надвигающемся на него прошлом была, конечно, Наташа.

Без нее по-прежнему остро чувствовалась какая-то недоговоренность, тоскливая, щемящая пустота. Ясно было только одно: все это не пройдет мимо его творчества. А если так, то нужно раз и навсегда разобраться во всем, особенно в самом загадочном для него — в ее муже. И не только разобраться. Может, не так уж и непоправимо все, как это ему, Сергею, кажется. Надо попробовать преодолеть щемящую пустоту. Ведь этого не случится, если сидеть сложа руки. Значит, остается один выход — поехать на азовские берега. Встретиться с Наташей и с… Михаилом. Да, с Михаилом обязательно надо встретиться… Если Наташа вдруг смирилась со всем, тогда, конечно, ничего не останется, как вернуться обратно. Но вряд ли она может смириться. Это на нее не похоже…

С приближением весны Сергей все чаще начал задумываться над тем, каким образом он должен появиться в незнакомом ему приморском городе. Времени у него, конечно, в последнем, свободном от занятий семестре больше чем достаточно, денег на поездку ему также нетрудно заработать. Надо ведь как-то представляться. Одного имени еще недостаточно. Называть же себя поэтом он стеснялся, хотя в печати уже и появилось несколько сдержанно доброжелательных рецензий о его сборнике.

Оставался, пожалуй, единственный выход: командировка от газеты или журнала, чего и добился он. Правда, с большими трудностями. Он выехал из Москвы только в середине апреля, уже после того, как защитил диплом и понемногу начал готовиться к последним институтским экзаменам — государственным.

Поезд прибыл в Жданов на рассвете. Уезжая в командировку, Сергей не взял с собой чемодан и потому не спешил сейчас определиться в гостинице. Выйдя из полусонного вагона, он решил сразу же отправиться к еще невидимому, но уже хорошо ощутимому морю: по улицам подувало притуманенной волглой прохладой. Сергей вошел в неторопливый, почти пустой трамвай и присел рядом с позевывающей девушкой-кондуктором. Она узнала в нем приезжего и участливо спросила:

— Куда вам?

— К рыбакам. Поможете?

— Не беспокойтесь, передам вас из рук в руки, — она повернулась к окну, и глаза ее вдруг засветились радостными огоньками. — Бегут… Хлопцы бегут… Каждое утро здесь тормозим. Иначе нельзя: хорошие хлопцы, а пролет длинный.

Сергей улыбнулся какой-то своей догадке и пересел на другое место. Почти одновременно в дверях передней площадки показались раскрасневшиеся от бега лица трех рабочих парией. Они тут же обступили девушку и начали засыпать ее расспросами и шутками. Та без конца смеялась, то и дело повторяя: «Ой, не могу! Смешные вы, право».

Слева по ходу трамвая показалось море. Начиная сомневаться в том, что кондуктор вспомнит о нем, Сергей на первой же остановке поднялся и направился к выходу. Его никто не окликнул.

Ленивые, заметно светлеющие волны смывали последние, еле различимые следы лунной дорожки. Вот по ней в последний раз скользнул тусклый лучик, но его тут же перерезало белым швом удлиняющегося гребня волны, и осколки его пропали под водой. Сергей долго еще стоял и выжидающе всматривался в то место, где утонул лучик. Но тот больше не появлялся. Сергей закурил, сделал глубокую затяжку и медленно, не оглядываясь, побрел по сырому песку вдоль берега…

Михаил Самсонов, оказывается, уже почти год как стал капитаном сейнера. Его многие очень хорошо знали не только на приемном пункте, но и во всем рыбокомбинате. Сергей это понял с первых минут. С кем бы он ни заговорил, с ним охотно делились своими впечатлениями, мыслями о Михаиле. Все, даже пожилые опытные рыбаки, хвалили того как волевого, сильного, неугомонного человека и расписывали с такими видимыми подробностями, что Сергей уже, казалось, мог в любое время узнать Михаила — появись лишь тот перед ним. Он нисколько не сомневался, что так оно должно и случиться, что Михаил должен с минуты на минуту подойти к нему, и это еще больше обостряло его тревожное, нервное возбуждение. Сергей не боялся этого возбуждения. Оно для него не было чем-то новым и неожиданным. К тому же он хорошо понимал: это ему, несомненно, поможет выполнить задание газеты. Когда у него уже, казалось, не было вопросов, один из рыбаков как бы между прочим сказал, что Михаил находится в командировке у астраханских рыбаков и приедет не скоро. На какое-то мгновение Сергея обрадовала промелькнувшая в сознании мысль об одной интересной стороне сложившихся обстоятельств: Михаила нет рядом, и вместе с тем он есть, хотя водит сейнер, сдает улов совсем другой человек. С этого можно начинать очерк, нет, не только начинать, но и построить его целиком на этом настроении. Жаль, что ему, Воротынцеву, неудобно писать о Михаиле… Но, вспомнив о Наташе, он как-то сразу сник и растерялся. Ему ведь надо обязательно с ней встретиться. За тем, собственно, и приехал. Но если он сейчас пойдет к ней домой, то… Конечно же, он просто-напросто окажется в роли везучего вора: мужа-то нет и не скоро вернется… Что же делать? Что?..

Сергей пообещал еще раз зайти в комбинат и, торопливо попрощавшись, отправился не к трамвайной остановке, а тем же путем, что пришел сюда. Дойдя до того места, где недавно наблюдал за лунной дорожкой, он остановился, вглядываясь в дрожащий синий горизонт.

Море не успокаивало, не заглушало мыслей о Наташе.

Он долго силился и не мог разобраться в своих противоречивых чувствах. Волны не докатывались до него. Лишь однажды длинная, заостренная волна выплеснулась так далеко, что острие ее сломалось о носок его правого ботинка, обдав до колен трепещущими брызгами. Именно в эту минуту Сергей припомнил озарившую его сейчас давнюю строку из бунинской «Рыбачки», прочитанной Наташей в тот вечер, когда они познакомились.

Тогда Сергей впервые поцеловал ее, не зная еще, что она совсем неслучайно прочла это стихотворение… Но как поздно он вспомнил эти стихи!.. А может, и не поздно?..

Эта неожиданная, обжигающая мысль заставила его вздрогнуть, и он, слегка покачнувшись, отступил на два коротких и резких шага от бегущей к нему, шелестящей по мелкой гальке волны. Волна тут же отпрянула, и — может быть, это было продуктом его обостренного воображения — он снова увидел проблески погасшей и утонувшей на рассвете лунной дорожки. Теперь она, подрагивая, наплывала из морской дали, врезалась в мягкую белоснежную пену, тающую на плоском берегу, и, надламываясь в крутом повороте, сворачивалась в золотисто-огненное, трепещущее ожерелье.

Сергей закрыл глаза… Да, пожалуй, все-таки непоздно. Он же не приехал сюда каким-нибудь крадущимся полуночным любовником. Наташа ему нужна на всю жизнь. И об этом он может сказать не только ей, но, если надо будет, и Михаилу Самсонову, и рыбакам, которые души не чают в своем товарище, и друзьям по институту, и морю — кому и чему угодно может сказать.

Сергей энергично встряхнулся, чтобы хоть сколько-нибудь преодолеть гудящее, словно хмельное, головокружение, и, повернувшись, решительно зашагал к знакомой уже трамвайной остановке.

Он сошел в центре города и сразу же, не успев еще расспросить прохожих, увидел перед входом в небольшой парк так необходимую ему будку справочного бюро. Он попросил пожилую женщину, открывшую на его стук окошечко, найти для него не только дом Наташи, но и прежде всего телефон той школы, в которой она преподает. Женщина записала все его требования и пообещала через двадцать пять — тридцать минут дать нужную справку.

Солнце уже поднималось к зениту. Тихое, ленивое безветрие заставляло горожан, может быть впервые в году, тянуться к теням, падающим от домов и деревьев. Сергей прошел в дальний безлюдный, уголок парка и присел на тяжелую скамейку. Хотелось ни о чем не думать, хотя он и понимал, что это ему не удастся… Наташу он, конечно, отыщет, пойдет к ней, несмотря на закрадывающиеся в его душу сомнения и даже сожаления. Можно, разумеется, получив справку, отказаться от встречи, от этой своей, может быть, временной слабости. Можно, однако… Он улыбнулся пришедшему вдруг к нему сравнению. Точно так же, как колеблется сейчас он, люди иногда долго не решаются опустить в почтовый ящик письмо, потом все-таки опускают его. А после вспоминают, возможно даже краснея при этом, ненужные слова в письме. Их обязательно надо бы вычеркнуть, а может быть, и переписать все заново. Еще есть время пойти на почту, попросить задержать и вернуть им письмо. Но, как правило, никто этого не делает, сокрушенно смиряясь со случившимся… Единство, казалось бы, исключающих друг друга понятий — смелости и робости, граничащей с трусостью.

Сергею припомнились давние предсказания профессора Олишева и молодой плутоватой цыганки о том, что жизнь свою он проживет эдаким бобыль бобылем, вспомнились и письма Наташи после теперь уже почти древней разлуки с нею — непостоянные, кипучие и тоскующие. Отдельные места из них он не только помнил на память, но и помнил, когда и как он получил то или иное письмо, на какой странице и в каком уголке ее стоят незабытые слова. Он вдруг почувствовал, что ему хочется снова, как когда-то в затемненном зале кинотеатра, заговорить с отсутствующим профессором, протестуя против его пророчеств. «Не выйдет по-вашему, Анатолий Святославович, — произнес он вслух и резко оглянулся, проверяя, не слышит ли кто-нибудь его. И уже шепотом: — Я люблю ее, и она никогда не будет всего лишь моим воспоминанием… Она вся впереди… Я шел к ней, я иду к ней. Видите, поднимаюсь и иду!..» — И он в самом деле быстро зашагал к справочному бюро.

* * *

Позвони Сергей минут на пять позже, он бы уже не застал Наташу в школе: у нее окончился последний урок, и она зашла в учительскую только затем, чтобы взять свою хозяйственную сумку. В дверях она чуть не столкнулась с секретаршей. Та отступила в сторону и, пропустив ее, сообщила:

— Вас к телефону зовут, Наталья Юрьевна.

— Спасибо, — Наташа подошла к столу.

Не успел Сергей еще назвать себя, как она сразу же узнала его по голосу, и у нее пресеклось дыхание. Не находя слов, она с растерянным возбуждением почему-то начала рассматривать лица всех присутствующих в учительской, уже совсем не разбираясь в том, что говорит и говорит ей Сергей. Затем она опустила глаза вниз и увидела рядом стул. Он показался ей спасательным кругом, она, не раздумывая, пододвинула его и села. Еле заметно зашевелились, округляясь, губы, но слов все не было. На какое-то мгновение ей показалось, будто она спит: точно так же, как это часто бывает во время сна, хочется крикнуть, позвать кого-то на помощь, однако все усилия и попытки напрасны, а пробуждение не наступает. Вдруг до нее доносится отдаленный звон разбитого стекла, перед ней хмурится лицо завуча, он поднимается и со словами: «Опять эти футболисты!» — бросается к выходу. Это словно подталкивает и ее. Она тоже поднимается и, наконец, говорит в трубку:

— Я, Сережа. Я… Жди меня…

Она быстро идет к двери. Ей, кажется, напоминают о забытой хозяйственной сумке, она не оглядывается и не сильно, но решительно хлопает дверью.

Оказавшись на улице, она глубоко и облегченно вдохнула густой, вечно насыщенный морской влагой воздух. Ей не терпелось побежать навстречу приближающемуся трамваю, но идущие из школы ученики стесняли и сдерживали ее желания. Трамвай, к счастью, простоял дольше обычного, и ей не пришлось дожидаться следующего…

А Сергей в это время стоял все там же у входа в парк, рассеянно присматриваясь к прохожим. Чтобы хоть чем-нибудь заполнить медленные минуты ожидания, он старался вообразить себе возможные внешние перемены в Наташе. Чего доброго, он сразу и не узнает ее. Но эти его размышления приостановила неожиданная и певучая строка:

Чьи же это стихи?.. Хотя бы вспомнить… А-а, наконец-то! У Наташи ведь синие глаза. И, конечно же, строка из его будущего стихотворения. Нет, скорей, из ее стихотворения…

Они увидели друг друга одновременно. Наташа теперь не выдержала и побежала через площадь. Она бежала легко, и вместе с тем в ее беге, в светлых клочках волос, выбившихся из-под шляпки на лоб и виски, в слегка склоненной к правому плечу голове, в распахнутых полах сизого летнего пальто было столько очаровательной беспомощности, свойственной лишь любящим, страдающим и любимым женщинам, что Сергей не смог и шелохнуться. Когда их разделяло уже не больше десяти шагов, за ней ослепительно блеснуло большое просторное море, и в море было видно далеко-далеко, как прошлой осенью с ветровых Ленинских гор.