С дядей Гришей Сергей встречался часто. Но поговорить так, как они оба предполагали, им все не удавалось. И лишь в августе такой случай представился.

Стоял сухой ветреный день. Ни Сергею, ни Михаилу, у которого истекали последние дни отпуска, не хотелось в такой ветер идти купаться, хотя вода была теплой круглыми сутками. Они взяли шахматы, постелили в саду у самого забора, под кустами буйных лопухов, одеяло и начали играть. Когда подходила к концу вторая партия, до них донеслось сначала легкое мерное гудение «Победы», а затем и ее требовательные, частые сигналы.

— Кто-то к тебе, — заметил Михаил и первый встал на ноги, отряхивая брюки. Сергей тоже поднялся, и они поспешили к калитке, выходящей на улицу.

На месте водителя сидел председатель колхоза Войленко, рядом с ним — дядя Гриша. Открыв дверцу и поздоровавшись с друзьями, председатель предложил им:

— Так что, хлопцы, я решил исполнить обещанное. Захвачу вас в поле. Посмотрите, как хлеб-соль добывается. А то, чай, и подзабыли уже. Ну-ну, не оправдывайтесь, помню, что когда-то в летнюю страду были покладистой производительной силой…

— На прицепке больше, — вставил дядя Гриша. — Я даже помню, как они однажды ночью чуть под трактор оба не попали. Уснули на суволоке, поджидая трактор с другого гона… Ну, едете?

— Конечно! Что за вопрос? — сразу же согласился Сергей. — Я вот только сейчас предупрежу мать — и полный вперед.

— Тогда поторопись, — сказал Михаил, влезая на заднее сиденье.

— Я мигом, — и Сергей побежал в дом.

Когда он вернулся и сел рядом с Михаилом, тот спросил у Войленко:

— Дмитрий Павлович, у вас на сегодня какие дела по ту сторону Громоклея?

Тот усмехнулся.

— Это на второй-то бригаде? — и, не оглядываясь, добавил: — Каждый день есть, Миша. А что?

— Может, туда махнем. На этой стороне я был, когда шел от станции. Да и Сергей тоже. А на той ни он, ни я.

— Ну что ж, на вторую так на вторую! — согласился Войленко и включил мотор.

…Прошуршав по гальке мелководного Серегиного брода, «Победа» понеслась в гору петляющей пыльной дорогой. Миновав белые выветренные насыпи известнякового карьера, она свернула на рыжую глинистую межу, сбегающую вместе с кленовой лесополосой к Глубокой балке.

— Говорят, где-то в этом месте сейчас новый молодой виноградник? — уставясь в затылок дяди Гриши, спросил Сергей.

— Где-то? — усмехнулся дядя Гриша. — Не где-то, а вдоль этих кленов. Но мы сейчас не свернем к нему, иначе вас обоих и за уши не оттянешь от «Лидии». Сначала к вашим с Мишей «залежам» — помните? — а потом можно вернуться и сюда.

— Но… — хотел было что-то возразить Михаил, однако тут же умолк, и никто не понял, что должно было следовать за этим его «но».

Сергей откинулся на мягкую спинку сиденья, прогретую лучами солнца, пробивающимися сквозь заднее окошко автомобиля. Ему вспомнились терпкие запахи пырейных зарослей жирночерноземного участка в самом дальнем углу последнего, шестого, поля колхоза. Заброшенный в дни войны, он зарос буйными густыми бурьянами, в которых находили надежное пристанище лисицы, хори, ласки. Кое-кто из копповцев утверждал даже, что там бывали и волки и козули. Туда из-за отдаленности не гоняли стада пастухи, а нехватка лошадей и инвентаря долго мешала колхозу в первые послевоенные годы развернуть там сенокос. Только в сорок седьмом году этот участок снова, как выразился потом дядя Гриша, приручили.

В то памятное лето Сергей и Михаил с наступлением школьных каникул сразу же оказались в поле. Их послали прицепщиками к дяде Грише, который был тогда трактористом и водил по копповской степи старый, доживающий свои последние дни «ЧТЗ». Им троим и выпало на долю «приручить» залежи. Было невыносимо трудно, особенно ночью: через каждые сто — сто пятьдесят метров лемехи пятикорпусного плуга забивались горячей, спрессованной черноземной массой и выползали на поверхность земли. Трактор останавливался, и начиналась тяжелая, до колик в боку чистка. На зубах скрипела пыль, то пресная, безвкусная, то горько-полынная. Она набивалась в уши, слепила глаза, ползла за ворот пропотевшей рубахи, отчего чесались спина, грудь. А все это вместе подкреплялось постоянным недоеданием. Но зато что-то восторженное, приятно дурманящее заполняло душу, бодрило усталое тело, когда из густого и высокого разнотравья выбегали облезлые, вылинявшие лисьи семьи и, удивляясь, исчезали в близлежащих желтеющих клиньях пшеницы: старые самцы и самки, тревожно, настороженно озираясь, молодые, безмятежно дурачась, гоняясь за вспархивающими перепелами… После таких изнурительных бессонных суток хотелось сразу же прилечь, уснуть у незаглушенного трактора. Но никто из них не ложился, они шли, пошатываясь, к деревне: до нее одиннадцать километров — почти два часа ходьбы… Сергей хорошо помнит, что именно в те дни он написал в школьной тетрадке свои первые корявые рифмованные строки.

Как же теперь он мог не поехать туда, не взглянуть на «залежи», не потеребить в ладонях комок их зернистой, жирной, плодючей земли? В памяти всплывает далекая ночь, отец, засады в морозных буртах, лунная лисица… Там начиналось его детство… На залежах тоже были лисицы. И восторг. Но кончалось детство. Наступала пора зрелости, труда и, кажется, поэзии…

Автомобиль слегка подпрыгнул и, покачиваясь на твердых грудах, пошел тише.

— Кто-то из нерасторопных трактористов, разворачиваясь, прихватил дорогу, — сердито объяснил дядя Гриша. Потом, полуобернувшись, добавил, но уже мягче: — Или, скорее всего, прицепщик зазевался, не выключил плуг, и получилась вылазка на дорогу. С нами, кажется, не случалось такое, правда, ребята? — он уже всем корпусом повернулся к друзьям и заговорщицки подмигнул им.

— Конечно, не случалось! — почти в один голос выпалили те и рассмеялись, припомнив свои такие же «вылазки».

— Тоже мне расхвастались, — с притворным осуждением вставил Войленко. — Вы что же, ставите под вопрос мою память? — Затем, меняя тон и задумчиво вглядываясь в мелькающие, как спицы в бегущем колесе, ровные ряды подсолнечника, он продолжал: — Как меняется время, люди. Взять хотя бы тот же сорок седьмой год. Тогда на прицепку, бывало, и силой не затянешь. На школьниках выезжали. А теперь отбою нет: пошли меня, нет, меня пошли. Потому что сейчас прицепщик и зарабатывает больше и на счету хорошем в колхозе. — Председатель мечтательно вздохнул. — Правда, доживают они, прицепщики, свои последние дни. В том смысле, что профессия их былью порастет. Техника пойдет навесная.

Вдруг он свернул вправо, и под шинами начали похрустывать прошлогодние пересохшие стебли осота и полыни. Необъезженная дорога напоминала широкую межу.

— Ну, вот мы и приехали, — сказал Сергей и приготовился открыть дверцу.

Машина остановилась. Все не спеша вышли. Сергей с минуту постоял, затем, сорвавшись с места, с мальчишеской легкостью побежал по междурядьям высокой цветущей конопли. И сразу же его дыхание перехватило, обожгло терпким, застоявшимся запахом.

— Тю на него! — как-то недоумевающе крикнул Михаил, но тут же неожиданно бросился сам следом за ним.

— Хлопцы, вернитесь! — долетел до Сергея голос дяди Гриши. — Нет его там, стащили в балку.

— Кого? — спросил Войленко.

— Разбитый каток. Рубчатый, каменный. Влез он однажды ночью промеж лемехов. Часа два возились с ним. Воротынцев, кажется, тогда стишок о нем написал. Как-то придя на смену, достал из сумки с харчами исписанные тетрадные листки и читал нам с Михаилом. И все время тыкал пальцем в тот каток.

— Вон оно что, — протянул задумчиво Войленко. — Пускай их! Побегают, побегают и вернутся. Хорошо, что не забыли.

Те в самом деле скоро вышли из конопли, удрученные неудачей.

— Дядя Гриша, а где он, в балке? — умоляюще спросил Сергей.

— Не помню, Серега. Не станем же мы его искать в лопухах да полыни. Поедем лучше к «Лидии». Ту мы определенно найдем, ручаюсь.

Дядя Гриша уселся на свое место в автомобиле. Все последовали его примеру. «Победа» развернулась и понеслась обратно.

— Странно все как-то в жизни, — заговорил Сергей. — Давно я не был в этом углу. Приехал, а все здесь не так, как раньше. Изменилось. Хотелось увидеть знакомое, но не увидел, и стало почему-то очень грустно. И хочется в чем-то винить людей, изменивших все… А если бы увидел только знакомое, опять бы, наверно, грустно стало и обидно за людей. Отчего это, как вы думаете? — и он облокотился на спинку.

— А ты сам разберись, — не оглядываясь, ответил дядя Гриша. — Пытался?

— Пытался.

— Ну и что?

— Мне кажется, оттого все, что люди эти хорошие, не наблюдающие со стороны за жизнью.

— Хоть и стихи, но верно, Серега, — тихо, по-мужски нежно одобрил дядя Гриша, и все надолго смолкли после его слов.

Каждый думал о чем-то своем. И, только когда машина свернула вправо и перед ними показалась небольшая терновая роща, они заметно оживились. Темная зелень рощи, окруженная со всех сторон светлой золотистой стерней, чем-то напоминала тучу, появившуюся на чистом, золотящемся полуденном небе.

— Дождя бы, — мечтательно проговорил Войленко. — На днях сеять начнем, а он был больше месяца назад, да и то непутевый.

«И этот то же самое о ливне, что встретил меня у Солдатской балки. Я восторгался ливнем, а люди проклинали его: пшеницу положил». — Сергей виновато отвернулся от оглянувшегося в это время дяди Гриши.

Когда они миновали рощу, вдали на дорогу вышли двое стариков. Оба с выжидающим любопытством смотрели на приближающуюся машину. Дядя Гриша объяснил:

— Это сторожа. Один, вот тот, что поплотнее, — с виноградника; второй — с бахчи, она повыше за виноградником. Вы стариков, пожалуй, не знаете. Они из присоединившихся к нам колхозов. Друзья — не разольешь водой. А когда-то крепыш-котовец взял в плен того хилого. Тот был в банде Григорьева. Взял, снял с него портки и по-землячески высек.

— Похоже на анекдот, — перебил Михаил и засмеялся.

— Можешь удостовериться сам, — дядя Гриша приоткрыл дверцу останавливающегося автомобиля и громко, как обращаются к глухим, выкрикнул улыбаясь:

— Что нового, друзья-противники?

— Ты, Грицю, брось, кажу, оци насмишки, а то поколочу, — ответил добродушный крепыш. Потом, поздоровавшись, перевел взгляд на Сергея и Михаила: — А це чии таки козаки?

— Наши, дядя Ефрем, наши. В гости приехали. Угостишь виноградом? — Войленко нарочито не шел без спроса в виноградник, знал: это льстит старому котовцу.

— Прошу, отведайте. Як мед, у цим годи наша «Лида». И зверху и знизу.

В виноградник вошли все, и сразу же руки потянулись к тяжелым лозам. И только Михаил не присел, не потянулся к сизым гроздьям.

— Ты что ж это, Миша, стесняешься? — спросил его поощрительно Войленко.

— Не ем я его, Дмитрий Павлович.

— Что так? — удивился Войленко.

— С детства это у меня, — Михаил нахмурился. — Сколько ни пробовал, ничего не выходит: семена в ягодах, особенно если сразу несколько ягод станешь жевать, напоминают зубы… выбитые.

— А-а-а, — как бы извиняясь, протянул Войленко. — Ну, тогда сходи с дедом Иваном дыньку облюбуй себе или арбуз. Или пойдем лучше вместе.

Когда Михаил, председатель, а с ними и оба сторожа ушли на бахчу, Сергей напомнил дяде Грише о том разговоре, во время ливня. Дядя Гриша выбрал несколько самых крупных ягод на сорванных гроздьях, не спеша положил в рот. Так же не спеша пожевал их и проглотил. Потом пристально посмотрел Сергею в глаза, неожиданно спросил:

— Поработаешь в колхозе? — и, поймав недоуменный взгляд Сергея, торопливо добавил: — Всего одну неделю. Не подумай только, что нам не хватает рабочих рук.

— У меня ведь своя работа есть, дядя Гриша. А что в колхозе я могу работать, вам, по-моему, не нужно доказывать. Правда?

— Раньше не нужно было доказывать. А сейчас я, представь себе, немного сомневаюсь. Ну-ну, не кипятись. Тут другое дело. Понимаешь, Сережа, вся Копповка — куда кто ни поедет, каждый старается похвастать: у нас, мол, свой, нашенский писатель есть. Я и сам нет-нет да и похвалюсь то на райкоме, то в области. Ставлю в пример: вот, дескать, безотцовщина, голод, холод — все одолел сам и добился… Ты же помнишь, что тебя на стихи потянуло. Недаром сейчас на «залежах» у тебя была такая телячья радость.

Сергей улыбнулся.

— Мне кажется, дядя Гриша, что помню.

— А может быть, не очень помнишь? Может быть, только так, слегка. Кое-чем повосхищаешься, умилишься. Как тогда, у Солдатской балки, над дождиком: «Ах, какая красота!» А от этой красоты труды наши годовые чуть прахом не пошли. Ну, не дуйся, не дуйся, чертенок. Выходи на работу, в мою бригаду.

— Миша, Миша, — раздался совсем рядом поскрипывающий басок Войленко. — Иди сюда, разборонять будем мужичков. Они вроде драться собрались. Гляди, каким бугаем наш Сергей на бригадира уставился.

Дядя Гриша и Сергей сразу же обернулись, недружелюбно посмотрели на тяжело шагающего председателя, затем переглянулись между собой и рассмеялись.

— Тоже мне усмиритель объявился! — дядя Гриша слегка подтолкнул плечом председателя. — Пойдем, подвезешь хлопцев до дому. Им, может быть, завтра рано вставать, — и кинул косой хитрый взгляд на Сергея.

Подождав Михаила и попрощавшись со сторожами, все вместе направились к автомобилю.