На солнце, на ветер, на вольный простор Любовь уносите свою! Чтоб только не видел ваш радостный взор Во всяком прохожем судью. Бегите на волю, в долины, в поля, На травке танцуйте легко И пейте, как резвые дети шаля, Из кружек больших молоко. О, ты, что впервые смущенно влюблен, Доверься превратностям грез! Беги с ней на волю, под ветлы, под клен, Под юную зелень берез; Пасите на розовых склонах стада, Внимайте журчанию струй; И друга, шалунья, ты здесь без стыда В красивые губы целуй! Кто юному счастью прошепчет укор? Кто скажет: «Пора!» забытью? – На солнце, на ветер, на вольный простор Любовь уносите свою!

В сердце, как в зеркале, тень, Скучно одной – и с людьми… Медленно тянется день От четырех до семи! К людям не надо – солгут, В сумерках каждый жесток. Хочется плакать мне. В жгут Пальцы скрутили платок. Если обидишь – прощу, Только меня не томи! – Я бесконечно грущу От четырех до семи.

Мы выходим из столовой Тем же шагом, как вчера: В зале облачно-лиловой Безутешны вечера! Здесь на всем оттенок давний, Горе всюду прилегло, Но пока открыты ставни, Будет облачно-светло. Всюду ласка легкой пыли. (Что послушней? Что нежней?) Те, ушедшие, любили Рисовать ручонкой в ней. Этих маленьких ручонок Ждут рояль и зеркала. Был рояль когда-то звонок! Зала радостна была! Люстра, клавиш – все звенело, Увлекаясь их игрой… Хлопнул ставень – потемнело, Закрывается второй… Кто там шепчет еле-еле? Или ведоме не мертво? Это струйкой льется в щели Лунной ночи колдовство. В зеркалах при лунном свете Снова жив огонь зрачков, И недвижен на паркете След остывших башмачков.

Девочка в красном и девочка в синем Вместе гуляли в саду. – «Знаешь, Алина, мы платьица скинем, Будем купаться в пруду?». Пальчиком тонким грозя, Строго ответила девочка в синем: – «Мама сказала – нельзя». ==== Девушка в красном и девушка в синем Вечером шли вдоль межи. – «Хочешь, Алина, все бросим, все кинем, Хочешь, уедем? Скажи!» Вздохом сквозь вешний туман Грустно ответила девушка в синем: – «Полно! ведь жизнь – не роман»… === Женщина в красном и женщина в синем Шли по аллее вдвоем. – «Видишь, Алина, мы блекнем, мы стынем Пленницы в счастье своем»… С полуулыбкой из тьмы Горько ответила женщина в синем: – «Что же? Ведь женщины мы!»

Столовая, четыре раза в день Миришь на миг во всем друг друга чуждых. Здесь разговор о самых скучных нуждах, Безмолвен тот, кому ответить лень. Все неустойчиво, недружелюбно, ломко, Тарелок стук… Беседа коротка: – «Хотела в семь она придти с катка?» – «Нет, к девяти», – ответит экономка. Звонок. – «Нас нет: уехали, скажи!» – «Сегодня мы обедаем без света»… Вновь тишина, не ждущая ответа; Ведут беседу с вилками ножи. – «Все кончили? Анюта, на тарелки!» Враждебный тон в негромких голосах, И все глядят, как на стенных часах Одна другую догоняют стрелки. Роняют стул… Торопятся шаги… Прощай, о мир из-за тарелки супа! Благодарят за пропитанье скупо И вновь расходятся – до ужина враги.

Звон колокольный и яйца на блюде Радостью душу согрели. Что лучезарней, скажите мне, люди, Пасхи в апреле? Травку ласкают лучи, догорая, С улицы фраз отголоски… Тихо брожу от крыльца до сарая, Меряю доски. В небе, как зарево, внешняя зорька, Волны пасхального звона… Вот у соседей заплакал так горько Звук граммофона, Вторят ему бесконечно-уныло Взвизги гармоники с кухни… Многое было, ах, многое было… Прошлое, рухни! Нет, не помогут и яйца на блюде! Поздно… Лучи догорели… Что безнадежней, скажите мне, люди, Пасхи в апреле?

О, эта молодость земная! Все так старо – и все так ново! У приоткрытого окна я Читаю сказки Соловьева. Я не дышу – в них все так зыбко! Вдруг вздохом призраки развею? Неосторожная улыбка Спугнет волшебника и фею. Порою смерть – как будто ласка, Порою жить – почти неловко! Блаженство в смерти, Звездоглазка! Что жизнь, Жемчужная Головка? Не лучше ль уличного шума Зеленый пруд, где гнутся лозы? И темной власти Чернодума Не лучше ль сон Апрельской Розы? Вдруг чей-то шепот: «Вечно в жмурки Играть с действительностью вредно. Настанет вечер, и бесследно Растают в пламени Снегурки! Все сны апрельской благодати Июльский вечер уничтожит». – О, ты, кто мудр – и так некстати! – Я не сержусь. Ты прав, быть может… Ты прав! Здесь сны не много значат, Здесь лжет и сон, не только слово… Но, если хочешь знать, как плачут, Читай в апреле Соловьева!

На губках смех, в сердечке благодать, Которую ни светских правил стужа, Ни мненья лед не властны заковать. Как сладко жить! Как сладко танцевать В семнадцать лет под добрым взглядом мужа! То кавалеру даст, смеясь, цветок, То, не смутясь, подсядет к злым старухам, Твердит о долге, теребя платок. И страшно мил упрямый завиток Густых волос над этим детским ухом. Как сладко жить: удачен туалет, Прическа сделана рукой искусной, Любимый муж, успех, семнадцать лет… Как сладко жить! Вдруг блестки эполет И чей-то взор неумолимо-грустный. О, ей знаком бессильно-нежный рот, Знакомы ей нахмуренные брови И этот взгляд… Пред ней тот прежний, тот, Сказавший ей в слезах под Новый Год: – «Умру без слов при вашем первом слове!» Куда исчез когда-то яркий гнев? Ведь это он, ее любимый, первый! Уж шепчет муж сквозь медленный напев: – «Да ты больна?» Немного побледнев, Она в ответ роняет: «Это нервы».

Мальчик к губам приложил осторожно свирель, Девочка, плача, головку на грудь уронила… – Грустно и мило! – Скорбно склоняется к детям столетняя ель. Темная ель в этой жизни видала так много Слишком красивых, с большими глазами, детей Нет путей Им в нашей жизни. Их счастье, их радость – у Бога Море синет вдали, как огромный сапфир, Детские крики доносятся с дальней лужайки, В воздухе – чайки… Мальчик играет, а девочке в друге весь мир… Ясно читая в грядущем, их ель осенила, Мощная, мудрая, много видавшая ель! Плачет свирель… Девочка, плача, головку на грудь уронила.