В конце села Валахчина, Где житель – пахарь исстари И частью – смолокур, Под старой-старой ивою, Свидетельницей скромною Всей жизни вахлаков, Где праздники справляются, Где сходки собираются, Где днем секут, а вечером Целуются, милуются, – Шел пир, великий пир! Орудовать по-питерски Привыкший дело всякое, Знакомец наш Клим Яковлич, Видавший благородные Пиры с речами, спичами, Затейщик пира был. На бревна, тут лежавшие, На сруб избы застроенной Уселись мужики; Тут тоже наши странники Сидели с Власом-старостой (Им дело до всего). Как только пить надумали, Влас сыну-малолеточку Вскричал: «Беги за Трифоном!» С дьячком приходским Трифоном, Гулякой, кумом старосты, Пришли его сыны, Семинаристы: Саввушка И Гриша; было старшему Ух девятнадцать лет; Теперь же протодьяконом Смотрел, а у Григория Лицо худое, бледное И волос тонкий, вьющийся, С оттенком красноты. Простые парни, добрые, Косили, жали, сеяли И пили водку в праздники С крестьянством наравне. Тотчас же за селением Шла Волга, а за Волгою Был город небольшой (Сказать точнее, города В ту пору тени не было, А были головни: Пожар всё снес третьеводни). Так люди мимоезжие, Знакомцы вахлаков, Тут тоже становилися, Парома поджидаючи, Кормили лошадей. Сюда брели и нищие, И тараторка-странница, И тихий богомол. В день смерти князя старого Крестьяне не предвидели, Что не луга поемные, А тяжбу наживут. И, выпив по стаканчику, Первей всего заспорили: Как им с лугами быть? Не вся ты, Русь, обмеряна Землицей: попадаются Углы благословенные, Где ладно обошлось. Какой-нибудь случайностью – Неведеньем помещика, Живущего вдали, Ошибкою посредника, А чаще изворотами Крестьян-руководителей – В надел крестьянам изредка Попало и леску. Там горд мужик, попробуй-ка В окошко стукнуть староста За податью – осердится! Один ответ до времени: «А ты леску продай!» И вахлаки надумали Свои луга поемные Сдать старосте – на подати: Всё взвешено, рассчитано, Как раз – оброк и подати, С залишком. «Так ли, Влас?» «А коли подать справлена, Я никому не здравствую! Охота есть – работаю, Не то – валяюсь с бабою, Не то – иду в кабак!» «Так!» – вся орда вахлацкая На слово Клима Лавина Откликнулась, – на подати! Согласен, дядя Влас?» «У Клима речь короткая И ясная, как вывеска, Зовущая в кабак, – Сказал шутливо староста. – Начнет Климаха бабою, А кончит – кабаком!» – «А чем же! Не острогом же Кончать-ту? Дело верное, Не каркай, пореши!» Но Власу не до карканья. Влас был душа добрейшая, Болел за всю вахлачину – Не за одну семью. Служа при строгом барине, Нес тяготу на совести Невольного участника Жестокостей его. Как молод был, ждал лучшего, Да вечно так случалося, Что лучшее кончалося Ничем или бедой. И стал бояться нового, Богатого посулами, Неверующий Влас. Не столько в Белокаменной По мостовой проехано, Как по душе крестьянина Прошло обид… до смеху ли?.. Влас вечно был угрюм. А тут – сплошал старинушка! Дурачество вахлацкое Коснулось и его! Ему невольно думалось: «Без барщины… без подати…. Без палки… правда ль, господи?» И улыбнулся Влас. Так солнце с неба знойного В лесную глушь дремучую Забросил луч – и чудо там: Роса горит алмазами, Позолотился мох. «Пей, вахлачки, погуливай!» Не в меру было весело: У каждого в груди Играло чувство новое, Как будто выносила их Могучая волна Со дна бездонной пропасти На свет, где нескончаемый Им уготован пир! Еще ведро поставили, Галденье непрерывное И песни начались! Как, схоронив покойника, Родные и знакомые О нем лишь говорят, Покамест не управятся С хозяйским угощением И не начнут зевать, – Так и галденье долгое За чарочкой, под ивою, Всё, почитай, сложилося В поминки по подрезанным, Помещичьим «крепям». К дьячку с семинаристами Пристали: «Пой веселую!» Запели молодцы. (Ту песню – не народную – Впервые спел сын Трифона, Григорий, вахлакам, И с «Положенья» царского, С народа крепи снявшего, Она по пьяным праздникам Как плясовая пелася Попами и дворовыми, – Вахлак ее не пел, А, слушая, притопывал, Присвистывал; «веселою» Не в шутку называл.)

«Кушай тюрю, Яша! Молочка-то нет!» – «Где ж коровка наша?» – «Увели, мой свет» Барин для приплоду Взял ее домой!» Славно жить народу На Руси святой! «Где же наши куры?» – Девчонки орут. «Не орите, дуры! Съел их земский суд; Взял еще подводу Да сулил постой…» Славно жить народу На Руси святой! Разломило спину, А квашня не ждет! Баба Катерину Вспомнила – ревет: В дворне больше году Дочка… нет родной! Славно жить народу На Руси святой! Чуть из ребятишек, Глядь – и нет детей: Царь возьмет мальчишек, Барин – дочерей! Одному уроду Вековать с семьей. Славно жить народу На Руси святой! Потом свою вахлацкую, Родную, хором грянули, Протяжную, печальную – Иных покамест нет. Не диво ли? широкая Сторонка Русь крещеная, Народу в ней тьма тем, А ни в одной-то душеньке Спокон веков до нашего Не загорелась песенка Веселая да ясная, Как ведреный денек. Не диво ли? не страшно ли? О время, время новое! Ты тоже в песне скажешься, Но как?.. Душа народная! Воссмейся ж наконец!

Беден, нечесан Калинушка, Нечем ему щеголять, Только расписана спинушка, Да за рубахой не знать. С лаптя до ворота Шкура вся вспорота, Пухнет с мякины живот. Верченый, крученый, Сеченый, мученый, Еле Калина бредет. В ноги кабатчику стукнется, Горе потопит в вине, Только в субботу аукнется С барской конюшни жене… «Ай, песенка!.. Запомнить бы!..» Тужили наши странники, Что память коротка, А вахлаки бахвалились: «Мы барщинные! С наше-то Попробуй, потерпи! Мы барщинные! выросли Под рылом у помещика; День – каторга, а ночь? Что сраму-то! За девками Гонцы скакали тройками По нашим деревням. В лицо позабывали мы Друг дружку, в землю глядючи, Мы потеряли речь. В молчанку напивалися, В молчанку целовалися, В молчанку драка шла!. – «Ну, ты насчет молчанки-то Не очень! нам молчанка та Досталась солоней! – Сказал соседней волости Крестьянин, с сеном ехавший (Нужда пристигла крайняя, Скосил – и на базар!). – Решила наша барышня Гертруда Александровна, Кто скажет слово крепкое, Того нещадно драть. И драли же! Покудова Не перестали лаяться А мужику не лаяться – Едино что молчать. Намаялись! уж подлинно Отпраздновали волю мы, Как праздник: так ругалися, Что поп Иван обиделся За звоны колокольные, Гудевшие в тот день». Такие сказы чудные Посыпались… и диво ли? Ходить далеко за словом Не надо – всё прописано На собственной спине. «У нас была оказия, – Сказал детина с черными Большими бакенбардами, – Так нет ее чудней». (На малом шляпа круглая, С значком, жилетка красная, С десятком светлых пуговиц, Посконные штаны И лапти: малый смахивал На дерево, с которого Кору подпасок крохотный Всю снизу ободрал. А выше – ни царапины, В вершине не побрезгует Ворона свить гнездо.) – «Так что же, брат, рассказывай!» – «Дай прежде покурю!» Покамест он покуривал, У Власа наши странники Спросили: «Что за гусь?» – «Так, подбегало-мученик, Приписан к нашей волости, Барона Синегузина Дворовый человек, Викентий Александрович. С запяток в хлебопашество Прыгнул! За ним осталася И кличка: «Выездной». Здоров, а ноги слабые, Дрожат; его-то барыня В карете цугом ездила Четверкой по грибы… Расскажет он! послушайте! Такая память знатная, Должно быть (кончил староста), Сорочьи яйца ел». Поправив шляпу круглую, Викентий Александрович К рассказу приступил.