Еще в сентябре 1774 года умер папа Климент XIV. Конклав продолжался. Уже несколько месяцев кардиналы сидели взаперти в Ватиканском дворце, избирая из среды своей самозванного Христова наместника. Это представляло сильное препятствие замыслам принцессы: ей нужно было видеться с папой, а папы не было. Даже ни к одному из кардиналов доступ был невозможен. Джиованни-Александро Альбани, кардинал-протектор королевства польского, был деканом священной коллегии, и по Риму ходили положительные слухи, что выбор остановится на нем. Принцесса послала с Доманским письмо к этому молодому кардиналу, в котором просила назначить ей время для свидания, но так, чтоб это осталось неизвестным для публики. Доманский не мог пробраться к кардиналу. Тогда принцесса послала в Ватикан Ганецкого, надеясь, что ему, как лицу духовному и притом имевшему большие связи в папской столице, будет несравненно удобнее пробраться к запертому кардиналу, чем "Мосбахскому незнакомцу". Посылая Ганецкого, она приказала ему во что бы ни стало добиться для нее у Альбани дозволения видеться с ним в конклаве. Напрасно уверяли принцессу, что это невозможно, что кардиналы до избрания папы заперты, что даже к окну конклава не могут приблизиться самые знатные дамы. "Если так, — отвечала принцесса, — сегодня же достать мужское платье; я в нем сама проберусь к кардиналу". Едва успели уговорить ее оставить такое намерение, представляя всю опасность, которой может она подвергнуться, если узнают об этом переодеванье.

В день нового 1775 года Ганецкому удалось пробраться к одному из окон тех апартаментов Ватикана, в которых заключен был кардинал Альбани. Он передал ему записку от "принцессы Елизаветы". Она извещала кардинала о своем приезде в Рим. Альбани сказал, чтобы Ганецкий обратился к аббату Рокотани, человеку к нему приближенному и занимавшемуся тайною перепиской с Варшавой. Января 3 Рокотани, конечно, по приказанию кардинала, получил от римской полиции извещение, что в доме Жуяни, на Марсовом поле, живет знатная польская дама, недавно приехавшая в Рим, и в тот же день принесли ему приглашение на вечер к графине Пиннеберг. Аббат не замедлил воспользоваться приглашением.

Ганецкий и Станишевский (Доманский) представили аббата графине и немедленно удалились. Они остались вдвоем. "Между нами, — пишет Рокотани, — начался оживленный разговор о политике, об иезуитах (орден которых был уничтожен покойным папой); о них графиня отозвалась не слишком благосклонно, впрочем, говорила больше всего о польских делах". — "Долго ли вы намерены оставаться в Риме?" — спросил графиню аббат. — "Не знаю, — отвечала она, — я бы желала лично познакомиться с кардиналом Альбани, который, без сомнения, будет папой, но боюсь, что конклав еще надолго замедлится, а состояние моего здоровья не дозволяет мне долго оставаться в Риме". Аббат был обворожен умом и обращением графини. Уходя, он встретился с доктором Саличетти, сообщившим ему, что здоровье графини чрезвычайно расстроено.

Принцесса вручила аббату письмо к кардиналу Альбани. В нем опрашивала его, может ли она во всем довериться Рокотани, сказать ему о своем высоком происхождении и о своих намерениях. При этом она заметила, что положение ее требует самой строгой тайны, что приезд ее в столицу римского католичества может иметь весьма важное для ватиканского двора последствие, ибо ей предназначена провидением корона великой империи, не только для благоденствия многочисленных отдаленных от Рима народов, но и для блага церкви. Кардинал был чрезвычайно заинтересован этим письмом и отозвался об аббате Рокотани, как о человеке, заслуживающем совершенного ее доверия. Записка эта была составлена самим Рокотани, и вечером 6 января он лично передал ее принцессе. Но она была больна и не могла беседовать с аббатом. Доманский и доктор сказали ему, что весь день пролежала она в постели, изнуряемая сильным кашлем и лихорадочными припадками. Чахотка развивалась в ней. На другой день (7 января) поутру Рокотани снова явился к принцессе. Она объявила ему, что оставила прежние планы ехать в Константинополь и из Турции действовать посредством преданной ей партии в России; но решилась отправиться в Польшу, чтобы в Варшаве, соблюдая строжайшее инкогнито, повидаться с королем Станиславом Августом. "В России, — сказала она между прочим аббату, — недавно умер мой наместник (она разумела, конечно, Пугачева, казненного через несколько дней после этого разговора), но я возьму часть своего войска для конвоирования и проеду в Константинополь. Я очень больна, но если провидению угодно сохранить дни мои, я достигну престола и восстановлю Польшу в прежних ее пределах, — восстановлю прежде, чем исполнится полгода. Екатерине отдам прибалтийские провинции с Петербургом, с нее будет и этого довольно". Разговорившись о польской конфедерации, принцесса неодобрительно высказалась о князе Карле Радзивиле. "Я его уговаривала помириться с королем Станиславом Августом, — сказала она, — но он меня не послушался, и я в том не виновата, что он остается в раздоре с королем; Огинского успела же я помирить с его величеством".

Этот разговор до такой степени обворожил аббата, что, как сам он пишет, кардинал Альбани должен был обратить его внимание на несообразность в некоторых словах принцессы.

Несмотря на то, что принцесса так сильно увлекла аббата необыкновенным умом своим и любезностью, хитрый итальянец сначала думал, что она изыскивает только средства для получения денег и, рассказывая о русской короне, о своих владениях в Германии, об агатовых копях в ее Оберштейне, думает об одном: как бы половчее да поскорее выманить у кардинала денег. Но патер Лиадей, служивший некогда офицером в русском войске, утверждал положительно, что он знает принцессу. "Я помню ее, — говорил он, — я видал ее в Зимнем дворце на выходах; ее прочили тогда за голштинского принца, двоюродного брата тогдашнего наследника, а после перемены правительства в 1762 году все говорили, что она уехала в Пруссию". Рокотани вполне поверил Лиадею и сделался ревностным приверженцем принцессы. И она с ним сблизилась: неоднократно жаловалась она аббату на лиц своего придворного штата. Она исключала только Станишевского, то есть Доманского: его она очень хвалила. Вскоре Рокотани заметил нежные отношения искательницы русского престола к этому молодому, страстному человеку. Однажды он, сидя у аббата, распространялся об уме, любезности и красоте принцессы, об ее богатстве и связях, и сказал, что дал ей клятву сопровождать ее повсюду. При этом он дал почувствовать, что со временем, если предприятие принцессы увенчается успехом, ему самому предстоит одно из самых значительных положений в свете. В заключение он высказал аббату желание свое посоветоваться о своем положении с кардиналом Альбани. Рокотани именем кардинала отклонил это, советовал от себя молодому человеку не увлекаться, указывал ему на бедствия, которым он легко может подвергнуться, если свяжет судьбу свою с судьбой этой женщины.

На следующий день, 8 января, Рокотани опять был у принцессы. Она вручила ему письмо к кардиналу и для сведения копию с писем своих к султану и графу Орлову, не говоря, что до владыки Оттоманской империи ее послания не дошли. В письме к кардиналу, после длинных комплиментов талантам и мудрости его, она выразила соболезнование к несчастному положению Польши. "Оно давно было бы улучшено, если бы в Рагузе не расстроили моих планов. Как скоро я достигну цели, как скоро получу корону, — писала она, — я немедленно войду в сношения с римским двором и приложу все старания, чтобы подчинить народ мой святейшему отцу. Только вам одному решаюсь сообщить эту заветную тайну. Примите в уважение опасное положение, в котором я нахожусь, и поймите, насколько я нуждаюсь в ваших советах и помощи. В настоящую минуту, когда я во что бы то ни стало должна ехать в Польшу, а оттуда в Россию, у меня, к сожалению, недостает наличных денежных средств. Но я не теряю надежды и утешаю себя мыслию, что ваше высокопреосвященство будете избраны в папы".

На другой день, 9 января, принцесса через аббата Рокотани получила ответ кардинала. Он писал, что его чрезвычайно занимает все высказанное ею как о Польше, так и о римско-католическом исповедании. "Провидение будет руководить вашими благими намерениями, и если правда на вашей стороне, вы достигнете своей цели", — прибавил к этому кардинал.

Кардиналу желательно было обстоятельно узнать о правах навязавшейся на знакомство с ним русской "великой княжны". Поверенный его аббат сообщил об этом Елизавете, и она обещала доставить копию с духовного завещания своей матери. При этом она показала Рокотани письма к ней князя Лимбурга и министра Горнштейна. Казалось бы, сватовство князя, о котором говорилось в этих письмах, не имело никакого отношения до притязаний ее на императорскую корону, но у нее умысел другой тут был, как увидим впоследствии. "Непременным условием предложенного мне брака с князем Римской империи, — сказала при этом принцесса аббату Рокотани, — поставляли мне переход в римско-католическую веру, но публично отречься от греческого исповедания в моем положении все равно, что отречься от прав на русский престол. Если я буду иметь счастие победить врагов моих и получу похищенную у меня корону, непременно заключу конкордат с римским двором и употреблю все возможные для меня средства, чтобы русский народ признал власть римской церкви. Но для успеха дела намерение мое должно быть скрыто от всего света". То же самое писала она и кардиналу. Января 14 принцесса послала к нему обещанную копию с известного уже нам духовного завещания Елизаветы Петровны я писала: "Наконец я решилась объявить себя из Польши и еду в Киев. Преданные нам войска всего в 50 милях от этого города, и я отправлю их на помощь королю Станиславу Августу. Прежде я долго колебалась: мне казалось удобнее ехать через неаполитанские владения до Тарента, переехать море, высадиться в Албании и оттуда сухим путем пробраться в Константинополь, ибо теперь вся Европа обратила взоры на Турцию, но я убедилась, что ехать через Польшу будет выгоднее". В конце письма принцесса, будто мимоходом, упомянула о надежде занять у графа Ланьяско, посланника Трирского курфирста, до семи тысяч червонцев и просила кардинала замолвить за нее словечко при свидании с этим посланником. Для этого-то, вероятно, искательница короны денег и приключений и показывала аббату Рокотани дружескую переписку свою с трирским конференц-министром.