Эсэсовский офицер был еще жив. В водянистых глазах — ничего, кроме безумия и паники. Позади немца звонко цокали копыта: Бурангул и Збыслав пытались утихомирить лошадей. Лошади успокаиваться не желали. Еще бы, после телепортации-то и слепящей вспышки!
А по броне уже топтался кто-то еще. А потом еще, и еще… Люди — теперь уже пешие — возникали из багрового — цвета крови — ниоткуда, сыпались с танка, ошалело и торопливо откатывались, отползали в стороны, уступая место все новым и новым воинам. Десант новгородцев и татар заполнял коридор. Из Дерпта в подвал Взгужевежи вслед за трофейным танком отправилось десятка полтора бойцов. Правда, никто больше не смог заставить коней въехать в пульсирующие ворота телепортационного портала. Впрочем, оно и к лучшему: даже в просторных подвалах «Башни-На-Холме» коннице все же тесновато будет.
— Стоять! — эсэсовец, наконец, выдрал «Вальтер» из кобуры. — Не сметь! Прекратить!
Освальд стоял. Стоял перед ним. С обнаженным клинком. И он смел. И прекращать не собирался. Удар меча. Выбитый пистолет летит к стене.
Изумленный, полный ужаса возглас:
— Кто ты?!
Ответ, преисполненный достоинства и жгучий ненависти:
— Хозяин этого замка. Пан Освальд из Добжиньских земель. Герб моего рода — серебристая башня-донжон Взгужевежи на синем фоне.
— Спроси у него! Спроси… — Бурцев молил про себя: только бы мстительный поляк на этот раз не слишком торопился с возмездием. Но добжинец знал, что делать. И о чем спрашивать — тоже знал. И методика допроса у рыцаря-разбойника, оказалась действенной. Меч поднялся над головой немца.
— Теперь твой черед называть свое имя или боевое прозвище, девиз или фамильный герб, если они у тебя имеются! — тоном неумолимого палача потребовал шляхтич.
Гитлеровец попытался взять себя в руки:
— Оберфюрер СС… Комендант замка Взгужевежа…
Дослушивать поляк не стал:
— Ты будешь казнен немедленно, пан комендант Обер Фюрер Эсэсовский, если сейчас же не сообщишь, где содержатся пленники…
Меч в руке Освальда поднялся еще выше. Что-то в его голосе заставило Фишера проявить готовность к сотрудничеству. А может быть, фашика просто добило абсурдное столпотворение вокруг. Танк, татарские стрелки, русские дружинники, польский рыцарь…
— Там! — не оборачиваясь, немец указал на коридор за своей спиной. И вынул из кармана ключ.
В ту же секунду фуражка на его голове развалилась надвое. Голова — тоже. Клинок глубоко врубился в череп эсэсовца.
Тело рухнуло, задергалось.
— Если ты сообщишь, то все равно будешь казнен, — закончил свою речь добжинец. — Прими Господь милосердный эту грешную душу, коли тебе такое по силам. Аминь.
Пан Освальд оставался верным себе: чем меньше живых врагов, тем лучше.
— Ва-а-аслав! Твоя моя поджидай! — взмолился из рассеивающейся багровой пелены китаец, которого едва не затоптали в давке. Но ждать Сыма Цзяна было некогда — Бурцев уже подхватил ключ от темницы и несся по коридору вслед за добжиньским рыцарем.
Впрочем, «вслед за» он бежал недолго. Отягощенный доспехами поляк не мог сейчас похвастать спринтерской скоростью. Бурцев стрелой промчался между спешившимися Бурангулом и Збыславом. Стоп! А если на коня? Хотя нет, не стоит. Здесь — не чисто поле, здесь лучше на своих двоих. Закозлит, не дай бог, коняга под подвальными сводами, встанет на дыбы — шею сразу напополам.
— Вацалав! — окрикнул татарский сотник.
— Пан Освальд! — позвал оруженосец-литвин.
— Оставайтесь здесь! — приказал Бурцев по-татарски. — Прикрывайте нас с тыла.
— Ждите! — рявкнул добжинец по-польски.
Сзади, у танка, уже слышался зычный голос Дмитрия. Новгородец не терял времени даром — расставлял бойцов для обороны. Русичи и татары взламывали двери по обе стороны от бронированной машины: в боковых помещениях удобно прятаться от «невидимых стрел» и бить врага в случае атаки.
Бурцев бежал. Освальд пыхтел и звенел кольчугой за его спиной.
Коридор резко уходил вправо, и именно оттуда им навстречу выскочили двое. С автоматами. Охрана темницы!
— Что случилось?! — на ходу орали по-немецки встревоженные эсэсовцы. — Откуда лошади? Кто кричал?!
Потом оба наткнулись на Бурцева. Увидели добжиньского рыцаря. При полном доспехе. С мечом в руке.
Хвататься за автоматы — поздно. Немцы полезли врукопашку. Бурцев перехватил руку первому. Вывернул. Бросил фашика Освальду. Добжинец сориентировался мгновенно, — нанизал эсэсовца на клинок. Пока меч был занят, Бурцеву пришлось повозиться со вторым противником. Здоровым гад оказался. И боксировал нехило. Даже ногами махать пытался. Но подсечка в развороте бросила фрица хребтом об пол. Меч Освальда довершил расправу.
Это был тот самый коридор и заканчивался он той самой тупиковой дверью, за которой в прошлом году томилась Аделаида. Повторяется… все повторяется. Впрочем, замок в дверь врезан новый и выкован он явно не кузнецами тринадцатого столетия. Маленький ключик оберфюрера легко вошел в узкую скважину.
Дверь темницы распахнулась.
Ох, до чего рад был бы сейчас Бурцев, если б на него, как в прошлый раз, бросилась с горшком каши в руках милая княжна. Но княжна не бросилась. Не бросилась и Ядвига. Никто не бросился. Обманул фашик?!
Целую секунду они с Освальдом стояли на пороге, напряженно вглядываясь в полутьму затхлого каменного мешка. Стояли молча, боясь вскрикнуть, боясь позвать, боясь утратить последнюю надежду. Электрический свет бил из коридора, из-за спин, разгоняя мрак и выкладывая на шершавом полу дорожку к глухой каменной кладке. Дорожка эта упиралась в противоположную стену и исчезала. За пределами освещенного пространства густые тени пожирали всех и вся.
Еще секунда… Глаза привыкали — медленно, постепенно. Бурцев рассмотрел две кровати возле сырых стен. Да уж, кровати… Грубо сбитые доски, а сверху — солома и тряпье.
Справа — пусто. Слева… кажется, слева кто-то лежал под грязным одеялом.
И что?! Что все это значит?! Что одну девушку уже не спасти, а вторую еще можно? Что какую-то из пленниц отделяют от них столетия, а другая — вот она, здесь, перед ними? Но кому? Кому повезло?
Василий Бурцев и пан Освальд Добжинский бросились внутрь, отпихивая друг друга.
— Аделаида!
— Ядвига!
Куча тряпья шевельнулась. Куча тряпья повернулась…
Фридрих фон Берберг смотрел на них из-под замызганной шинели. Избитый, окровавленный. С синяками и ссадинами на бледном лице. Фридрих фон Берберг улыбался. Криво, невесело, без издевки, почти сочувствующе.