— По Швабии ходят слухи, будто у барона фон Гейнца гостит некая знатная особа, — после недолгой паузы продолжил предводитель лесного братства.

Надо же! А ведь визит кайзера Священной Римской Империи, вроде бы, держится в секрете. Наверное, недостаточно хорошо держится.

— Нам неизвестно было, кто именно посетил Шварцвальдский замок и с какой целью. Это тайна слишком хорошо охраняется. Но мы все же решили выяснить, кем является гость барона. И как до него добраться.

— Зачем?

— Убить, — глухо выдохнул арбалетчик. — Один меткий выстрел — и одним важным немцем меньше. Разве это плохо?

Нет, определенно, это все-таки идейный разбойник. Террорист пятнадцатого века, вместо «калаша» вооруженный самострелом.

— Вообще-то гостем барона был император Рупрехт Пфальцский, — сказал Бурцев. — Но, думаю, он уже мертв. У меня, по крайней мере, есть все основания так полагать. Я лично всадил в него… м-м-м… В общем, в Его Величестве сейчас должно быть слишком много дырок, несовместимых с жизнью.

— Знаю, — кивнул Телль. — Теперь — знаю. Берта обо всем рассказала.

— Обо всем? — не понял Бурцев.

— И о том, как ты убил Рупрехта из заколдованной бомбарды тевтонских колдунов, носящих знак изломанного креста, она рассказала тоже. После бегства Берта вернулась к Шварцвальдскому замку. Она наблюдала за крепостью. Видела, как из ворот выехал император со свитой. Потом тайком следовала за отрядом Рупрехта и стала свидетелем вашей стычки там, где дорога проходит меж двух холмов.

Бурцев только покачал головой. Отчаянная, наверное, баба эта ведьма Берта.

Телль вздохнул:

— Жаль, что об императоре нам не было известно раньше — когда Берта отправилась в замковые предместья послушать молву и развязать говорливые языки.

— Почему жаль? — не понял Бурцев.

— Знали б, что в Шварцвальдский замок прибыл сам Рупрехт — были б осторожнее. Берту бы не схватили. И не случилось бы всего… того…

Голос лесного стрелка дрогнул. Зазвучал глухо-преглухо, обещая кому-то бо-о-ольшие неприятности. Бурцев вспомнил Дитриха Лысого, костер перед замком, камеру в башне. Да, много чего пришлось пережить Берте. И можно представить, каково сейчас ее супругу.

— Но никто тогда и предположить не мог, что немцы будут так тщательно охранять дороги.

— Погоди-погоди, ты что, жену на разведку посылаешь? — вдруг сообразил Бурцев.

— Посылаю, — спокойно ответил Телль. — А что делать, если из всех нас лишь Берта может пройти там, где остальным путь заказан. Ее м-м-м изъян не бросается в глаза столь явно.

Собеседник Бурцева снял, наконец, шлем. Отстегнул ремешок под подбородком и… М-да, лучше бы он этого не делал. Ну, не так сразу, по крайней мере.

Вскрикнула и отвернулась Аделаида. Бурцеву тоже стоило немалых усилий не отводить взгляда. Все-таки смотреть на подобных представителей рода человеческого… Не то чтобы противно — трудно. Неприятно. И оттого не хочется вовсе. Люди в таких случаях инстинктивно прячут глаза и воротят носы. Ох, и жутковатым же типом был этот Телль. По сравнению со своим предводителем остальные лесные стрелки казались теперь довольно милыми созданиями.

Лицо, прятавшееся под шлемом и подбородником, перекошено, словно от непрекращающейся зубной боли. Сами зубы, большие и неровные, выступали изо рта. Натянутые на них губы изогнуты в вечной улыбке. Печальной и страшной одновременно. Да, с таким речевым аппаратом трудно сохранить безупречную дикцию. Отсюда, наверное, и сипение, сопровождавшее каждое слово инвалида-арбалетчика.

И ведь это еще не все. Лицевые кости справа вмяты внутрь. Не понять даже — то ли врожденный дефект, то ли последствие тяжелого ранения. Удара булавой, например. Нет, пожалуй, это все-таки врожденное, потому как после таких ударов булавой люди попросту не выживают.

А на голове — на самом темечке — здоровенный, с кулак Гаврилы Алексича, затверделый нарост. Словно плоть и кость, вдавленные в череп справа, выпятились наружу сверху… Что ж, теперь понятно, зачем несчастный калека носит такой высоченный шлемак. А чтоб шишка помещалась.

Шишка была голая, без единого волоска и оттого особенно сильно выделялась на фоне пышной шевелюры рано седеющего брюнета. А может, и не рано. Возраст по изуродованному лицу определить трудно. На шишке виднелся старый шрам — небольшой, неглубокий, но отчетливо различимый на бледной коже, обтягивавшей чудовищный нарост.

Ох-хо-хо… Вот о каких говорят «как бог черепаху»… Вообще удивительно, что миловидная на личико Берта, уродство которой под платьем вовсе и не заметно, выбрала в супруги этакого Квазимодо. Явно не за внешность полюбила. Бурцев сглотнул. Что ж, будем считать — перед нами достойный человек с прекрасным внутренним миром. Повезло, будем считать…

— Не нужно скрывать своих чувств, — оскал на искореженном лице мало напоминал улыбку. — Я привык, что при первом знакомстве люди от меня шарахаются.

Судя по голосу — сиплому, спокойному и немного насмешливому, действительно привык. Воспринимает это как должное, естественное, само собой разумеющееся, не обижается. Ладно, уже лучше…

— Да и не только от меня шарахаются.

Кивок назад. Туда, где стояли стрелки, напугавшие Агделайду Краковскую.

— Поэтому если у тебя, Вацлав из рода Бурцев, есть сомнения в целесообразности нашего союза, мы можем разойтись мирно, забыть друг о друге и дальше вести свою борьбу порознь.

— Ты предлагаешь союз? — заинтересовался Бурцев.

Союзники им сейчас нужны. А уж какие физиономии будут у тех союзников — дело десятое. Для устрашения врага — так вполне сгодятся и эти.

— Да, предлагаю. Тебе известны секреты тевтонских колдунов. Ты смог воспользоваться их бесконной колесницей, тебе подвластна зачарованная бомбарда. Но у тебя мало людей. У меня их больше. Почти все великолепно владеют арбалетами. И они храбры. С ними можно устраивать засады и с ними можно идти в любую атаку.

Ага… особенно в психическую. С такими рожами и стрелы не понадобятся. Мутанты обратят врага в бегство и без арбалетов. А уж если меткость лесной братвы столь же убийственна, как и внешний вид…

— Ты, наверное, тоже неплохо стреляешь? — в раздумьях спросил Бурцев.

— Телль и арбалет — неразделимы, — прозвучал гордый ответ.

Стоп! Телль и арбалет?

В голове, наконец, что-то замкнуло. Сработал контактик. Вот оно откуда… Телль… Бурцев вспомнил. Сопоставил… Нет, не может быть! Тот самый знаменитый Телль, вроде бы, должен был жить раньше. Веке в четырнадцатом, наверное. Хотя кто его знает… Точно — никто.

— Тебя, случаем, не Вильгельмом кличут? — спросил Бурцев.

— А что? — подобрался арбалетчик.

— Не ты ли, случайно, попал стрелой в яблоко на голове сына?

Телль помрачнел:

— Случайно не я. И зовут меня Вальтер.

Ошибся. Бурцев кивнул. Бывает… Мало ли в Швейцарии Теллей.

— Я — тот самый сын, в яблоко на голове которого стреляли… стрелял… отец.

— Что?! — а теперь глаза у Бурцева полезли на лоб.

— Вот, — швейцарец ткнул пальцем в безобразный нарост на темени, — то самое яблоко.

Вообще-то, по форме голая шишка, в самом деле, отдалено напоминала яблоко. Отдаленно, но напоминало. Большое такое, крупное… Спелое.

— А это, — Телль тронул шрам на «яблоке», — след отцовской стрелы. Мое яблоко, как мое проклятие, — всегда со мной. И этот след — тоже. Он не дает забыть… Ничего. Ни о чем. Никогда.