Решили не прорываться. Слишком опасно переть всей толпой на пули цайткоманды и стрелы тевтонских арбалетчиков. Слишком много будет неоправданных потерь. Уговорились действовать иначе. Принять бой и лишь создать иллюзию прорыва. Убедить немцев, что добыча ушла из-под носа. Заставить развернуть облавную цепь, а уж потом выскользнуть под шумок.
Теллевцы поделились оружием с новыми союзниками. Досталось всем понемногу. Кому — кинжал, кому — топор, кому меч. Бурангул и дядька Адам разжились луками и парой пухлых колчанов. Грузовик оставили в тылу — под охраной дружины Бурцева. Грузовик, коней и женщин — Аделаиду, Ядвигу, Берту. Вальтер тоже выделил для охраны десяток своих бойцов.
Дружинники недовольно ворчали и рвались в драку. Но Бурцев популярно объяснил, что ставку сейчас надо делать не на рукопашку. В предстоящем бою, нужны будут хорошие стрелки. Такие, что смогут, не высовываясь и не подставляясь, внести в ряды противника сумятицу и — при необходимости — прикрыть и поддержать главную ударную силу. А силой такой сейчас стал он сам. Он и «MG-42», вынутый из турели «Опеля».
С Бурцевым и арбалетчиками Телля пошли только Бурангул и дядька Адам. Отряд выдвинулся навстречу приближающейся облаве, так далеко, насколько это было возможно.
— Это будет необычный бой, — честно предупредил новых союзников Бурцев, — будет громко и страшно. Опасно будет.
— Колдовские бомбарды? — понимающе кивнул Телль.
— Да. И если ты и твои люди дрогнете, отступите и побежите — погибнем все.
— На этот счет не беспокойся, Вацлав из рода Бурцев. Каждому из нас довелось пережить такое, после чего даже колдовские бомбарды не страшны.
Что ж, возможно. Вечные изгои, которых в каждом городке и селении ждет не приют, а костер, уроды-мутанты, обретшие славу исчадий ада, жертвы непрекращающейся охоты, они, действительно, могли пережить «такое».
— И все-таки… — пробормотал Бурцев. — Вы ведь необстрелянные…
— Это мы-то не обстрелянные? — горько усмехнулся Вальтер. Тронул оцарапанный нарост-яблоко на голове. — Ошибаешься, Вацлав, еще как обстрелянные! В нас стреляли из луков и арбалетов, из ручных бомбард и крепостных орудий. Нас кололи копьями и рубили мечами. Жгли огнем и травили собаками. И, как видишь, мы выжили.
— Но…
— Нас именуют порождением тьмы, так нам ли бояться немецких колдунов? Все, хватит об этом. Не оскорбляй нас больше такими речами, Вацлав из рода Бурцев. Немцы близко. Пора готовиться к битве.
Они наскоро расставили, вернее, разложили бойцов по укромным местечкам.
Сам Бурцев с пулеметом занял позицию под корявым дубком с раздваивающимся у самой земли стволом. Толстая рогатина служила удобным упором, позволяла вести огонь по приличному сектору и при этом надежно укрывала пулеметчика. Бурангул и дядька Адам с швейцарскими луками залегли справа и слева. Так — с прикрытыми флангами было как-то спокойнее.
Вальтер Телль тоже пристроился рядышком. Остальные швейцарцы будто растворились в зарослях — не видать никого. Что-что, а маскироваться эти лесные братья умели мастерски…
Где-то неподалеку заржала лошадь. Залаяла собака. Кто-то что-то крикнул по-немецки. Не смолкая, тарахтел двигатель «Цундаппа». Да, близко уже. Совсем близко. Но пока никого не видно.
Бурцев ждал, прильнув щекой к пулеметному прикладу. Радовало одно: от рыцарской конницы в лесу, даже таком редком, как здесь, большого проку не будет.
А вот все остальное — не радовало. Мало патронов. Мало людей. Мало надежды. Мало было времени для подготовки. Слишком мало всего.
Впереди шевельнулись кусты. Бурцев чуть прижал спусковой крючок. Сейчас! Вот сейчас! Появятся!
Уже…
Туды ж растуды ж!
Появились…
Крестьянские бабы. Детишки. Впереди шли женщины и ребятня. Сосредоточенно, молча, покорно. Живым щитом. С топориками и серпами. Там, где кустарник рос особенно густо — расчищали дорогу.
Между бабами и детьми — в самой гуще — Бурцев увидел двух эсэсовцев. Закатанные рукава. На груди — «шмайсеры». В поводу — свирепые овчарки. Видать, специально натасканные на такие вот облавы. Носы — к траве. Псы спешат по следам «Опеля», ярятся, рвутся с поводка, чуя жертву. Но псов не пускают. И эсэсовцы не желают покидать живое прикрытие.
А вот за крестьянскими платьями и плохонькими рубашонками детей замелькали доспехи, каски, плотные черные куртки и накидки с «Т»-образными крестами. Это шла вторая шеренга… Не господа. Не оруженосцы даже. Пушечное мясо. Кнехты, слуги. Пешие. С арбалетами. У некоторых в руках тоже — топорики и короткие мечи. Тоже прорубаются сквозь кусты и ветки. Но попробуй достать их, не задев первую линию.
А первую линию гнали на убой. Два эсэсовских кинолога, затесавшиеся меж бабских юбок и детворы, не в счет. Собаки-то по любому должны идти впереди и указывать дорогу всей облавной цепи, так что тут уж ничего не попишешь. Впрочем, даже собак сейчас надежно закрывал живой щит. И ведь все это с расчетом — на него, на Василия Бурцева, более других размягченного цивилизацией. Чтоб не вздумал палить из пулемета.
— У-у-у, злыдни! — прошипел справа дядька Адам.
— Нехорошо, — процедил Бурангул слева, — ай, нехорошо…
Бурцев скривился. Отвратно было на душе. Оттого, наверное, и осадил степняка:
— Нехорошо? Кто бы говорил, юзбаши? Кхайду-хан ваш, помнится, тоже гнал пленных впереди войска на стены и лесные засеки.
— Пленных — да, — спокойно возразил кочевник. — Но лишь тех пленных, от кого была польза. От женщин и детей при штурме крепостей и разборе завалов мало пользы.
Логика, далекая от гуманизма, но — все же логика…
Дальше Бурцев не слушал. Думал. Соображал лихорадочно. Неужели придется стрелять? Однажды на мосту через Волхов ему довелось разгонять при помощи пулемета толпу — простой, но раззадоренный вечевыми баламутами мирный новгородский люд. Хорошего в этом мало. А ведь на Волхове не было баб и детей. Тут же…
То тут, то там зазвучали «шнели». Кнехты и эсэсовцы поторапливали идущих впереди. Собаки едва не кусали несчастных за пятки.
Проблему разрешили стрелки Телля. Вот с кем, наверное, не чаяли столкнуться в лесной чаще фашики, вот кого не приняли в расчет.
Мутанты, порожденные оружием будущего, являлись, тем не менее, истинными детьми своего времени. И их сердца отнюдь не были смягчены вечным изгнанием. Просвистели первые стрелы. Упали первые жертвы.
Бурангул, дядька Адам, да еще Вальтер Телль смогли достать вторую шеренгу, не задев первой. Другим это не удалось. А может, и не пытались особо.
Рухнула, пронзенная коротким болтом швейцарского арбалета, какая-то старуха. И мальчишка лет шести. И женщина, державшая пацаненка за руку. В образовавшейся бреши показался толстый нерасторопный тевтонский кнехт. Отскочить кнехт не успел. Упал тоже.
Один убитый враг — и три ни в чем не повинные жертвы. Слишком жестокая арифметика!
Два эсэсовца за живым щитом, спустив овчарок, схватились за «шмайсеры». Ворочая стволами, оба отходили назад — уже за спины кнехтов. Свою миссию эти двое выполнили: добычу нашли. Укрыться, впрочем, им не дали. Бурангул и дядька Адам свалили фашистов. Подскочивших с рычанием псов Телль срубил двумя взмахами меча.
А из зеленки все летели арбалетные болты. В неожиданном для немцев количестве.
Люди падали. Но большей частью — из первой шеренги.
Вой. Визг. Крики…
— Стоять! — фельдфебельскими голосами орали кнехты. — Идти! Вперед!
Кто-то пытался юркнуть в сторону и улизнуть. Кнехты нещадно били непокорных. Били, рубили, кололи. Гнали дальше.
Живой щит шел…
— Ложись! — проревел Бурцев по-немецки. — Всем лежать!
И — две арбалетные стрелы в ответ. Обе с сухим стуком ударили в дуб.
Скверно! Из пулемета не выпущено еще ни одной очереди, а укрытие пулеметчика уже обнаружено.
— Да ложитесь же, мать вашу!
Бурцев махнул рукой. Сверху вниз. Давая понять, что требуется.
Руку едва не пронзил третий болт. Немцы тоже умели стрелять. Особенно с такого расстояния. Близко ведь! Через головы детей и женщин.
— Вперед! — надрывались из второй шеренги. — Быстро!
В отчаянии Бурцев дал очередь — тоже поверх голов. Над головами живого щита.
Свист пуль. Треск пробитых стволов. Срезанные пулями ветки и листва…
Сработало! Женщин и детей, покорно шедших на стрелы, остановил грохот «колдовской бомбарды». Пулеметов в действии они прежде не видели и не слышали. Ужас перед неизвестным оружием оказался сильнее страха перед кнехтами.