Ехали споро, меняя в упряжках лошадей, отдыхая на редких привалах лишь самую малость. Торопились…

Нои по сторонам поглядывать не забывали. Места за обочинами орденской дороги переставали быть нехожеными и неезжеными. К главному тракту сбегались-стягивались просеки, дорожки, тропинки. Не то добжиньцами, не то фашистами проложенные. Всюду виднелись следы людей и коней, повозок и машин.

— Тут ухо держи востро, — предупредил Скирв. — Застава скоро.

Телеги с грузом загнали в лес. Спрятали. Там же, в укромном месте, оставили и коней. Присматривать за обозом наказали Ядвиге и Аделаиде.

Дальше по тракту пустили только одну повозку — с железным «чесноком». На месте возницы сидел Скирв. Жмудин сам вызвался отвлечь внимание противника.

— Из-за одного человека и одной повозки на заставе поднимать тревогу не станут, — сказал Скирв. — А вам сподручней будет, покуда немцы на меня пялятся. Ползите тем вон овражком. Почти до самой заставы доберетесь. А дальше уж сами решайте. Мы-то близко никогда не совались, заставу стороной обходили.

Пробирались вдоль тракта скрытно, по заросшему оврагу, по кущерям. Ползли с арбалетами и луками. Трофейные стволы цайткоманды Бурцев брать не стал: заставу нужно было захватить быстро, но без шума.

Бурцев двигался впереди. И правильно делал. Возле самой заставы чуть не наткнулись на мины. Безобидные проволочные усики, торчавшие из травы, не насторожили бы диверсантов пятнадцатого века, однако бывший десантник и омоновец заставил следовавшую за ним дружину осторожно обогнуть припрятанные «гостинцы».

Добрались благополучно. Заняли позицию, осмотрелись.

Любимого цайткомандой шлагбаума с щитами-повезами здесь не было. Дорогу перегораживало бревно — длинное, толстое, тяжелое и сучковатое — в грубо сбитых козлах. Брошенная по кустам и деревьям колючая проволока оберегала фланги заставы от лесного зверя и визита чужаков. Но не от стрелы.

На огороженной территории — ни сторожки, ни караулки. Только брезентовая палатка и шалаш.

За шалашиком — дуб в три обхвата. С дуба свисало простое, но эффективное средство оповещения об опасности — медный гонг. При гонге дежурил часовой — кнехт с колотушкой.

— Дядька Адам, уберешь дозорного возле била, — шепотом приказал Бурцев.

Прусс молча взялся за лук.

От палатки поверху, по веткам, вдоль дороги тянулся кабель телефонной связи. Кабель исчезал за поворотом с той стороны заставы. Еще одно средство связи с Взгужевежевским гарнизоном.

— Бурангул, сможешь перебить стрелой ту вон м-м-м… веревку? — Бурцев указал на кабель.

Татарин кивнул, вынул из колчана стрелу с наконечником пошире, наложил на тетиву.

На дубе с сигнальным гонгом среди ветвей было оборудовано гнездо с навесом. Вместо сторожевой вышки, надо полагать. Наверх вела лестница, прислоненная к стволу. В гнезде засел наблюдатель-арбалетчик.

— Этот — твой, — шепнул Бурцев Сыма Цзяну.

Китаец довольно улыбнулся.

Еще трое кнехтов слонялось по заставе. Возле бревна на козлах расхаживал рыцарь в белом плаще с черным крестом.

— Вальтер, возьмешь на себя рыцаря.

Телль прильнул к заряженному арбалету.

Однако главным здесь был не брат ордена Святой Марии.

Едва на тракте показалась повозка Скирва, как и кнехты, и рыцарь позвали…

— Хэр! Хэр! Хэр!

… эсэсовца со «шмайсером» на пузе.

И с расстегнутыми штанами.

Хэр стоял в сторонке — у самого проволочного ограждения. Над отхожей ямой. Хэр мочился.

Эх, взять бы его живьем! Выпытать подробности — что, да как там, во Взгужевеже. Бурцев с китайским арбалетом приподнялся из кустов. В нескольких шагах от ошарашенного эсэсовца.

— Стоять-бояться! — негромко приказал Бурцев по-немецки.

— А?

— Молчать!

Фриц не пожелал ни стоять, ни бояться, ни молчать. Фриц дернулся. Бросил расстегнутую ширинку, цапнул висевшей на шее «шмайсер», раззявил рот для крика.

Бурцев нажал на спуск. Щелкнула тетива. Фриц упал. Бурцев рванул рычаг, перезарядил самострел. Поднял оружие снова, выискивая следующую цель.

А через кусты и колючую проволоку уже летели арбалетные болты и стрелы лучников. Слышались всхрипы, стоны…

Пара секунд — и все, и готово. Застава молчит. На земле валяются трупы. В каждом торчит по оперенному древку. В некоторых — по два. Покачивается на дубовой ветке перебитый телефонный кабель. Висит, поблескивая, гонг, в который так и не ударила колотушка.

На всякий случай они прошили стрелами шалаш и палатку. Только после этого выбрались на тракт, поднырнули под бревно, вошли на вражескую территорию.

Бурцев с арбалетом наизготовку заглянул в изрешеченную палатку.

— Чисто! — сообщил он настороженным дружинникам.

Заглянул в шалаш.

— Чисто!

Вальтер Телль поднялся на дуб, проверил гнездо наблюдателя. Доложил сверху:

— Пусто!

Наблюдатель лежал под дубом.

Раненых ни было. Стрелы сразили всех наповал.

Подъехал Скирв. Подивился:

— Лихо вы их.

Ладно, не время для комплементов.

— Убрать бревно с дороги. — приказал Бурцев. — Подогнать повозки и лошадей, Бомбарды зарядить. Бурангул, Хабибулла, Сыма Цзян, Вальтер, Скирв, Аделаида, и Ядвига останутся здесь. Остальные…

Он запнулся. Одернул сам себя. Сбавил обороты.

— Тут, в общем, дело такое. Важное, но опасное. Неволить никого не могу. Упрекать, если откажетесь ехать дальше, во Взгужевежу, тоже не вправе. Поэтому, кто не желает…

— Ну, знаешь! — осуждающе выдохнул Гаврила. — Ты хоть нам и воевода, но…

Перед носом Бурцева возник пудовый кулак Алексича.

— Вести такие речи не смей, понял?

Дружинники одобрительно закивали.

— Понял, — улыбнулся Бурцев, косясь на кулачище новгородского богатыря. — Спасибо.

— Говори, давай, чего делать, — поторопил Освальд.

Бурцев кивнул. Вот теперь у него было моральное право отдавать приказы. Любые. И требовать их исполнения.

— Оружие и доспехи с повозок — убрать. Переодеться в черных людишек, чтобы не тревожить немцев раньше времени. И морды иметь соответствующие. Вымазать морды надо. И — спесь с лиц долой. Глаз не поднимать. Очи — долу. Вы теперь не господа и не воины, а забитые мужики. Холопы, смерды, кметы безродные. Освальд, тебя это в первую очередь касается. Ты с немецкой стражей говорить будешь.

— Я? — удивился Освальд.

— Ты. У тебя — немецкий, как родной. И это… Не серчай, но панские усы придется остричь.

— Ты что несешь, Вацлав?! — вспыхнул добжиньский рыцарь.

— Что надо. Не мужицкое это украшение усищи до плеч.

— Да ты… да я… да они… — Освальд задыхался от бессильной злобы.

— Они еще отрастут, — заверил Бурцев. — Если вернемся благополучно, отпустишь себе новые — лучше прежних. А Ядвига тебя и безусого любить будет. Будешь, Ядвига?

— Буду-буду, Освальдушка, — пообещала полячка.

— Но как же шляхтичу без усов?! — взмолился добжинец. — Никак не можно шляхтичу! Это ж позор какой: были такие усы и вдруг никаких не стало.

— Не желаешь — оставайся на заставе, — сухо сказал Бурцев. — Я из-за твоих усов погибать не собираюсь и других губить не стану.

— Пся-а-а кре-е-ев, — простонал Освальд.

Бурцев покачал головой. Жаль пана. Эвон как убивается, бедняга. Ругаясь по-польски и по-немецки, Освальд отправился бриться. Обреченные усы висели понуро, словно предчувствуя «казнь».

— Василий-Вацлав, — позвал Хабибулла. — Шайтанские модфаа брать с собой будешь?

Хотелось бы. Обгрузиться, обвешаться трофейными стволами и гранатами. Ох, хотелось! Но…

— Нет, — вздохнул Бурцев. — Нам кровь из носу нужно въехать во Взгужевежу. А там шайтанских модфаа не ждут. Там ждут только эти вот бомбарды. С иным грузом могут и не впустить.

А впрочем… Спрятать за пазуху компактный «Вальтер», пожалуй, можно. Ну, и зажигалку — для некомпактных бомбард.

Вскоре заставу покинул небольшой обоз: пять поскрипывающих повозок, да семь чумазых человек в грязных драных тулупах. Некоторые были ранены. Один — с обвязанной головой и лицом. На повозках лежали три заряженные бомбарды и риболда бочонок с порохом, короб с «чесноком». При каждой пушке — по факелу. Дабы не вызывать подозрений, факелы на этот раз, пропитали не бензином, а маслом и обмазали порохом.

Лошади шли.

Колеса скрипели.

Обозный люд напряжено молчал. Только безусый, помолодевший, но смурной Освальд тихонько бормотал проклятья, не обещавшие немцам ничего хорошего.