У ворот частокола громко и угрожающе гомонила толпа. Подобным образом шумят прежде, чем вцепиться в горло врагу. Да, пруссы именно требовали. Требовали так, что стало ясно — будь их чуток побольше, суровые бородачи без лишних слов уже залили бы свой молитвенный сарай жертвенной кровью гостей-иноверцев по самую крышу.

Внезапному помутнению рассудка и будоражению умов немало способствовал одноглазый вайделот. Как выяснилось, Сыма Цзян вовсе не зашиб экс-Кривайто насмерть, а лишь отправил того в глубокий и продолжительный нокаут. Сразу же после битвы с тевтонами одноглазый в сопровождении толпы вайделотов приперся в селение. Разъяренный, красноречивый и напористый, он объявил во всеуслышание, что набег крестоносцев — это справедливая кара за осквернение Священного леса, а пуще того — за неугодный богам поступок Кривайто, посмевшего взять под защиту святотатцев.

Дурацкие скачки и следы, указавшие путь немцам от тракта до самого лесного поселка, были мгновенно забыты. Боги гневаются и во всем виноваты чужаки — такое объяснение больше устраивало общину. Удобно и не столь обидно… К тому же пылающие жаждой мести — хоть какой-нибудь, хоть кому-нибудь мести — души пруссов оказались благодатной почвой для обличительных речей. Даже дядьку Адама и его стрелков вайделоты под горячую руку причислили к пособникам чужеверцев и гнали прочь. А на Сыма Цзяна люди Глянды вообще взирали теперь с плохо скрываемой ненавистью. Боевой посох опального первосвященника больше не пугал взбудораженную толпу.

Воины Бурцева не прятали оружия, пруссы — тоже. И те, и другие ярились все сильнее. Дабы избежать бессмысленного кровопролития, нужно было оставить негостеприимное селение. Но сначала схоронили павших. Кое-как прикопали в мерзлой земле на приметном месте подальше от поселка и Священного леса. Потом начались сборы. Собирались под тяжелыми взглядами недавних союзников.

— Вообще-то, оно понятное дело, — не добро хмурился Дмитрий. — Тевтонские кнехты почти всех баб и детишек в деревеньке порезали. Да и мужиков положили немало. Так что пруссаки сейчас злые — жуть. Виноватых в своем горе ищут. Кому угодно и во что угодно поверить готовы. Но с другой стороны… Могли бы ведь хотя бы спасибо сказать, что ли. Кабы не мы, немцы тут все по бревнышку разнесли бы и вообще никого в живых не оставили. А то что же получается? Мы, значит, кровушку за их деревеньку проливали и нас же отсюда в шею турнули?

Дмитрий тряхнул головой, как разъяренный бык.:

— Может, Василь, проучить их, а? Показать, на чьей стороне правда и сила? Пруссов, вон, с гулькин нос осталось.

— Не сметь! — строго зыркнул Бурцев. — Хочешь, чтоб потом нас всю дорогу пруссаки из других селений донимали? Нет, Дмитрий, раз просят уйти — уйдем с миром. Здесь не наша земля и не наше право. Вот только…

Эх, было бы кому уходить.

Дмитрий верно говорил: новгородской и степняцкой крови пролилось под прусским частоколом немало. Почитай, половина дружины полегло. Много раненых, есть тяжелые, с полдюжины человек и вовсе вот-вот должны испустить дух. Саней же у пруссов не допросишься, а брать силой не хотелось. Да и куда им с санным обозом-то по глухой лесной стороне? Пришлось вязать носилки и вешать меж конями. Благо, лошадей — и своих, и тевтонских набрался целый табун. Лошадей всегда хватает, когда людей мало.

Но все-таки… Куда раненых везти-то? До Руси путь не близкий и не легкий. Почитай, ведь только-только из Взгужевежи вышли. И полПруссии, наверное, еще не прошли. Нет, изрубленным в схватке с тевтонами людям оставшуюся дорогу не осилить. Ничего не поделаешь, нужно половинить и без того поредевшую дружину. Раненых под охраной придется отправить обратно к Освальду — добжинский пан не откажет в приюте, позаботится о союзниках. А остальные?

Остальным в негостеприимных прусских краях ждать нечего. Пока есть возможность, надо идти дальше. Возможность была… Во всех их бедах одно хорошо: в замке, закрывающем дорогу на Русь, почти никого не осталось. Штурмовать, конечно, тевтонскую твердыню — кишка тонка. Но пройти мимо и отбить в случае чего слабенькую погоню сил, авось, еще достанет.

Относительно себя и краковской княжны Бурцев решил твердо: идти им с Аделаидой на Русь. В «Башне-На-Холме» делать полячке нечего. Под каменными сводами опостылевшего Взгужевежевского замка у княжны окончательно сорвет крышу, да и добжинец может ведь не устоять перед соблазном. Так зачем лишний раз искушать пана Освальда? Хватит, блин, истории с влюбленным Фридрихом фон Бербергом.

Поделить невеликое войско не составило труда. Новгородскую вольницу назад все равно уж не повернуть. А вот дисциплинированные кочевники будут сговорчивее. До родных степей им еще далеко — значит, не станут пока считать каждый переход и, коль прикажет Бурцев вернуться во Взужевежу, — вернутся. Монгольские нукеры из личной гвардии Кхайду-хана, в самом деле, не стали противиться воле обладателя ханской золотой пайзцы «юзбаши Вацалава». Татарские стрелки — тоже.

Бурангуловых всадников все же разделили поровну: хорошие лучники везде будут к месту. Сам Бурангул возглавил десяток, следовавший с Бурцевым, окончательно превратившись из сотника-юзбаши в десятника-унбаши. Збыслав и дядька Адам со своей ватагой тоже примкнули к новгородцам. У обоих был строгий наказ от пана Освальда: провести союзников на Русь.

Пять десятков татаро-монгольских бойцов — каждый о-дву-конь — готовились к возвращению в добжиньские земли. Готовились серьезно: от этого зависела не только их собственная судьба, но и судьба раненых, которых надлежало сопровождать степнякам. Начальником над полусотней Бурцев поставил самого старшего нукера Шэбшээдея — отважного, хитрого и опытного степного лиса, чье лицо после боя за прусское селение изуродовала неглубокая и не так, чтоб опасная, но жутковатая рана — след от скользящего удара рыцарского топора.

Дядька Адам определил в проводники кочевникам молодого Богдана — парня не шибко толкового, дурашливого даже, но дорогу от прусских земель к «Башне-На-Холме» знающего досконально.

— А еще бы это, пан Вацлав… — смущенно кашлянул над ухом Збыслав, — отправил бы ты во Взгужевежу старика-китайца. Бурангул с Дмитрием говорят, он хитрости всякие разумеет — как крепости строить, брать и оборонять. В походе проку от такой мудрости немного, а вот пану Освальду, глядишь, и пригодится заморский мудрец. Может, башню воротную восстановит.

Бурцев усмехнулся. Сыма Цзян — пригодится, это уж как пить дать. Да и раненым тоже не помешала бы китайская народная медицина.

— Сыма Цзян, — обратился Бурцев к желтолицему старику. — Ты, помнится, хотел посмотреть на древнюю башню арийских магов?

В узких глазках вспыхнули огоньки. Китаец быстро-быстро закивал:

— Моя хотелась, хотелась моя.

Сыма Цзян собрался в путь первым.