С несчастным видом Ясь поплелся прочь.

— Думаешь, приведет Ядвигу-то? — усомнился Бурцев.

— А куда он денется, пройдоха! Из-под земли достанет. Ясь молиться готов на этот бочонок. Да и то сказать — славное винцо Господь нам послал.

Славное? Бурцев недоверчиво уставился на пенистую мутную жидкость. Принюхался. Похоже на обычную бражку… Булькнули подозрительные пузырьки — гораздо больше, чем позволительно для напитка, гордо именуемого вином. Рыцарь Вольфганг еще раз бесстрашно отхлебнул содержимое своей кружки. Причмокнул:

— Гуд! Рейнское — самого позднего урожая.

Эх, была — не была! Бурцев тоже рискнул. Первая дегустация прошла успешно. Честно говоря, он ожидал худшего, но — ничего… совсем даже ничего! Нечто недобродившее, кисло-сладкое, с небольшим градусом, отдаленно напоминающее белое вино, но, скорее, какой-то винный квас. Впрочем, пить можно. И даже получать от этого определенное удовольствие. Если не привередничать.

— Говорят, вино на берегах Рейна делают со времен Христа! — мечтательно закатил глаза Вольфганг. — Первые виноградники там заложили еще римские легионеры. Римляне не желали тратить время и силы на перевозку благородного напитка через Альпы.

— Умно, — одобрил Бурцев.

Хлебнул еще. Нет, пить, в самом деле, можно.

— А откуда у тебя столько, Вольфганг?

Он кивнул на бочонок.

— Такова божья милость. У болот между Торунью и Кульмским замком мы с Ясем наткнулись на разбитый епископский обоз — да я об этом еще на ристалище Вильгельму Моденскому говорил, только слушать меня его преосвященство почему-то не захотел. Так вот, видим: сани повалены, кровь кругом, люди с лошадьми перебиты, да в болото побросаны. Вместе со всей одеждой и оружием. Засосало болото все. Над трясиной только шапки плавают, да попоны конские. Разбойники напали — не иначе. Говорят, хозяйничает где-то поблизости мятежный пан из Добжиньских земель. Его лиходеи, наверное, постарались.

Бурцев скептически хмыкнул. Насколько ему известно, Освальд Добжиньский сейчас далеко от Взгужевежи не отходит — сил набирается. Впрочем, мало лишаек бродит по глухим куявским, тевтонским и прусским уголкам. Другое дело — далеко не каждая ватага решится напасть на такую важную птицу, как епископ.

— А ты, Вольфганг, вообще уверен, что на епископский обоз наткнулся?

— Так утварь же церковная там была разбросана всюду. Купцы, воины, да крестьяне такой с собой не возят. А еще посох епископский Ясь в снегу откопал. Я уж грешным делом подумал, не самого ли посланца святого Рима Вильгельма Моденского злодеи сгубили. Ведь к его прибытию все братство Святой Марии готовилась. Но нет — его преосвященство на турнире присутствует, жив-здоров. И от посоха опять-таки отказался. Не его, выходит, посох. Ну, а раз так, то и вино тоже ему не принадлежит. Мы ведь сани эти с рейнским и кое-какими монастырскими харчами нашли там же — в обозе. Увязли сани в снегу — не смогли, видно, злыдни ни дотянуть их до болота, ни с собой забрать, вот и бросили у дороги. Но похозяйничать успели. Пробили, вишь, бочонок, что в брюхо влезло — выпили, небось, да и бросили, дурни. Мы когда пришли, целая лужа рейнского уже натекла. Хорошо хоть сверху продырявили, мерзавцы, — не снизу — нам с Ясем тоже прилично досталось. Но все равно неразумные какие-то разбойники. Я бы на их месте такое вино нипочем не бросил. На горбу бы, а унес. Или вон Яську заставил. В общем, заткнули мы дырки, впрягли в сани кобылку Яся и подались прямиком в Кульм. До сих пор гадаем, что там за епископ такой смерть свою у болота принял и епископ ли вообще… То нынче одному Господу ведомо.

Бурцев хлебнул из бездонной кружки еще. Рейнское нравилось ему все больше. Да и настроение вроде улучшалось.

— А не стыдно чужое брать, а Вольфганг?

— Чего стыдиться-то? Зачем добру пропадать. Хотя…

Немец помрачнел.

— Сейчас-то и я думаю — может, в самом деле, зря мы на вино божьих людей позарились. Наслал ведь на меня Господь фон Берберга, продавшего душу дьяволу. А ну как за этот самый грех и наслал?

Бурцев не смог сдержать улыбки. Конечно, вестфалец — сволочь преизрядная, но вот насчет сделки с силами ада — это, пожалуй, слишком.

— Ты напрасно насмехаешься над моими словами, тайный рыцарь Вацлав, — пьяный паренек с берегов Рейна обиделся. Даже икнул от волнения. — Когда мы сшиблись с фон Бербергом, посреди ристалища разверзлась геенна огненная, и зловоние самого ада вырвалось из ее недр. Тысячи невидимых демонов закружили над нами, разбили мои доспехи и свалили меня с коня. Не будь этих дьявольских козней, никогда фон Берберг не одолел бы фон Барнхельма в честном бою.

Ну, конечно, конечно, чем еще можно объяснить поражение непобедимого Вольфганга?! И все же непрошенную улыбку Бурцев с лица убрал. Зачем понапрасну раздражать хорошего человека?

— Это все чары, — горячился Вольфганг, — Без них вестфалец не имел бы ни малейшего шанса на победу!

Бурцев дипломатично промолчал. Фон Барнхельм глотнул еще вина и убежденно продолжил:

— Ибо… ибо меня вдохновляла Ядвига Кульмская — прекраснейшая из женщин.

— Ну, наверняка, дама сердца фон Берберга тоже не уродина, — вставил Бурцев.

— Может быть, — голос рейнского рыцаря снизился до шепота. — Но знаешь, ведьмы и демоницы тоже порой обладают привлекательной внешностью. А мне сдается, краковская Агделайда и есть одна из них.

— Уверяю тебя, это не так, — вздохнул Бурцев.

Хотя… Что-то демоническое в его жене, пожалуй, присутствует — уж очень полячка притягательна. Необъяснимо притягательна. Почему, елки-палки, потеряв ее, хочется волком выть на луну? Уж не околдовала ли его княжна, в самом деле? Раньше-то из-за девчонок Бурцев особо не страдал.

— Так или не так — теперь это уже не важно, — язык Вольфганга начал заплетаться. Мысли, похоже, тоже. — Сегодня ты одолел фон Берберга, но завтра мне придется вызвать на поединок тебя.

Бурцев опешил. Этого ему еще не хватало.

— Но ты не бойся, друг Вацлав, — успокоил его рейнский рыцарь. — Я постараюсь тебя не убивать.

— Очень великодушно с твоей стороны, — Бурцев глянул на перевязанное плечо собеседника. Опасный противничек, ничего не скажешь! — Но сдается мне, ты совсем пьян, братишка.

— Нет еще. Я понимаю, что говорю. Посуди сам, благородный Вацлав. Я бился за честь дамы сердца и проиграл бой. Это великий позор и искупить его возможно только новой победой. Фон Берберг, утверждавший, что какая-то там краковская Агделайда превосходит красотой и благочестием Ядвигу Кульмскую, повержен. А ведь ты, наверняка, победил вестфальца во славу своей дамы сердца. Я же никак не могу признать, что Ядвига уступает ей хоть в чем-то.

— И не нужно. По-моему, для любого мужчины самой красивой из женщин всегда будет лишь его избранница, а махать мечами, доказывая это другим — бессмысленно.

— Погоди, я что-то запутался… — молодой рыцарь удивленно хлопал глазами. — Так ты не провозглашал на ристалище, что твоя дама сердца — прекраснейшая из женщин?

— Подобными вещами я не занимаюсь.

— Хм… Странные у тебя понятия об отношениях благородного мужчины с благородной женщиной. Впрочем, я рад. Если то, что ты говоришь, правда, драться нам с тобой завтра ни к чему.

— Я тоже так думаю, — пожал плечами Бурцев.

— И все же, позволено ли мне будет узнать, кто является твоей дамой сердца?

— Аделаида, — ответил Бурцев. — Агделайда Краковская.

— Как?! Та самая?!

— Да, та самая.

Вольфганг недоуменно мотнул головой:

— Тогда я вообще ничего не понимаю, Вацлав! Выходит, ты сражался с рыцарем, который и без того считает Агделайду красивейшей из женщин?

— Ну да.

— А зачем?

— Хм… Вообще-то, девушка, которую Фридрих фон Берберг выбрал в дамы сердца — моя жена.

— Вот как? Дама сердца и жена в одном лице! Любопытно… Раньше я не верил, что такое бывает. Ну, а все-таки что же стало причиной вашего с фон Бербергом поединка?

— Я же тебе немецким языком объясняю: этот негодяй объявил дамой сердца мою законную супругу.

— Ну и что?

Изумление Вольфганга росло как на дрожжах. А Бурцеву все труднее было формулировать свои мысли. В голове уже вовсю гудел хмельной ветер. Коварное, блин, это рейнское. Вроде компот-компотом, градуса не чувствуется, а не заметишь, как наклюкаешься. Ладно, перейдем на конкретику.

— Вот если я, к примеру, уведу твою Ядвигу, Вольфганг… Ты что же, будешь просто смотреть нам вслед и радоваться?

— Если ты покусишься на мою даму сердца вопреки ее воле, я без промедления встану на ее защиту и горе тебе, тайный рыцарь Вацлав. Но коль уж она сама пойдет с тобой…

— Что тогда? — заинтересованно спросил Бурцев.

— Ничего. Разве имею я право препятствовать желаниям своей возлюбленной? Нет у меня такого права! Я распахну свое сердце для благородной печали и возвышающих истинного рыцаря страданий, но ни словом, ни взглядом не попрекну Ядвигу.

Нет, это уже даже не донкихотство! Мазохизм какой-то! Любовное самоедство, блин…