На следующий день турнирных боеве мало что изменилось. Правда, Вольфганага Бурцев среди рыцарей не заметил. Или бедняга еще не оправился от ран, или не проспался после своего рейнского. Ядвиги тоже было не видать. Ранним утром она деликатно удалилась со старой мельницы в кульмский замок.

А в остальном — все, как прежде. Между двумя ландмейстерами — фон Балке и фон Грюнингеном — вновь с безучастным видом восседал Вильгельм Моденский в окружении мрачной монашеской свиты. Чернорясная прослойка, над которой возвышалась епископская митра, по-прежнему сдерживала непримиримых претендентов на звание главы ордена. Папский легат смотрел твердо и уверенно, будто именно он являлся истинным хозяином положение. Не исключено, впрочем, что так оно и было на самом деле.

Однако внимание Бурцева привлекала другая часть зрительских трибун. Аделаида по-прежнему занимала почетное место королевы турнира неподалеку от ливонской группы. Величественная, спокойная, холодноликая, недосягаемая… Только красные глаза свидетельствовали о ночных переживаниях княжны. Рядом крутился фон Берберг с фамильным гербовым медведем на груди, припудренным синяком на лице и рваной, едва поджившей щекой. У вестфальца был чрезвычайно хмурый вид. Вероятно, результат вчерашнего фиаско на любовном фронте.

Бурцев стоял в первых рядах — буквально навалившись на ограду ристалища. Среди белых плащей и черных крестов тевтонских братьев, среди серых накидок с «Т-образными» крестами полубратьев, среди пышной геральдики иноземных гостей, его безгербные одежды — как бельмо в глазу. Но Аделаида предпочитала не смотреть на мужа. Впрочем, и на любовника-неудачника тоже. Что ж, с Бурцевым-то все понятно: измены ему прощать не намерены. Да, пожалуй, и с вестфальцем тоже… Прошлой ночью он стал невольным свидетелем позора гордячки-Аделаиды и потому не скоро вновь окажется в фаворе.

Фон Берберг бросил угрюмый взгляд в сторону соперника, и тут же отвел глаза. Да, выглядел немец превесьма озабоченным. Небось, все о внезапно охладевшей даме сердца думает, мерзавец. О чем же еще ему так сосредоточено размышлять? Бурцев злорадствовал. А скоро ведь, очень скоро у треклятого вестфальца появится новый повод для беспокойства.

Толпа возбужденно гудела в предвкушении развлечений. Бурцев и сам дергался от нетерпения. Только он жаждал не зрелищ. Он не собирался оставаться сторонним наблюдателем, когда старший распорядитель турниров объявит о начале поединков. Когда призывно зазвучат трубы. И когда разодетые в яркие клоунские наряды помощники герольда взмахнут своими дурацкими флажками.

Как только это произойдет, Бурцев первым вступит на ристалище. И прилюдно бросит вызов фон Бербергу. Чужих копий он не воровал, а после вчерашней потасовки его, вроде как, простили. Так что теперь отказать тайному рыцарю в схватке, не запятнав позором свою честь, нельзя. Да и не откажет фон Берберг — это ж ясно как день.

Биться за Аделаиду придется пешими, на мечах, без щитов — ничего другого Бурцев сейчас предложить не может. И уж на этот раз вульгарным мордобоем дело не закончится. А потом — когда один из них умрет — пусть вызывают друг друга и выясняют отношения между собой фон Балке и фон Грюнинген.

Вышло иначе.

Завыли трубы. Взреяли пестрые флажки. Однако вместо торжественного открытия очередного турнирного дня бледный герольд сразу объявил первую пару поединщиков.

— Благородный рыцарь и ландмейстер германского братства святой Марии Герман фон Балке сегодня утром с восходом солнца вызвал на Суд Божий оружием благородного рыцаря и ландмейстера германского братства святой Марии, Дитриха фон Грюнингена, — отчеканил в морозном воздухе старший герольд.

Народ ахнул. Такого не ожидал никто. Бурцев — тоже. Блин! Похоже, с фон Бербергом теперь придется обождать.

— Вызов принят! — распорядитель турнира запнулся, словно ошарашенный уже сказанным и не веря в слова, которые ему еще надлежало произнести. Впрочем, ристалищный оратор был настоящим профи. Он быстро взял себя в руки и продолжил: — Его преосвященство епископ Вильгельм Моденский, посланник Его святейшества папы Григория IX благословил этот бой от имени Господа и святого Рима.

Толпа загомонила. Папский легат не препятствует бою Христовых братьев! Наверное, здесь это было сенсацией. Герольд ждал тишины. Бурцев невольно прислушивался к разговору окружавших его крестоносцев.

— Мир катится в тартарары, — недовольно пробормотал один. — Мало того, что посланник Рима лично присутствует на турнире, так он еще и поощряет поединки между рыцарями креста, которых Господь призвал карать язычников, а не сражаться друг с другом на потеху публике.

— Боюсь, его преосвященство епископ Моденский сейчас думает о чем угодно, но только не о соблюдении божьих заповедей, — согласился второй тевтон.

— А может быть, это всего лишь попытка преодолеть раскол в братстве, — задумчиво произнес третий — пожилой и седовласый рыцарь. — Если на Божьем суде, да при стольких свидетелях один из ландмейстеров одержит верх над другим, вокруг победителя, несомненно, сплотятся и прусские и ливонские рыцари. Тогда… Наверное, тогда в поединке есть смысл. Но только в поединке честном и правом.

Гомон, наконец, стих. Ненадолго. Зрители удивлено выдохнули в третий раз, когда герольд закончил свою речь:

— Благородный Герман фон Балке и благородный Дитрих фон Грюнинген решили биться насмерть в вольном поединке. Каждый выберет оружие для боя по своему усмотрению. И да рассудит Господь спор братьев ордена.