От автора

Этот роман (как, впрочем, и вся последующая серия) — фантастический, а посему на стопроцентную историчность претендовать не может. Отрицательные персонажи, описанные в книге, в частности, Конрад Мазовецкий, его сын Казимир Куявский, коварная супруга Малопольского князя Лешко Белого Грымыслава Луцкая и пр., на самом деле имеют мало общего со своими прототипами. Реальные исторические личности, скорее всего, были совсем другими людьми.

Магистр Тевтонского ордена Конрад Тюрингский, возможно, вовсе и не замышлял широкомасштабного крестового похода на Восток. Повторяю: возможно. Утверждать это наверняка тоже было бы неосмотрительно.

Замок Взгужевежа, вотчина польского рыцаря Освальда Добжиньского — авторский вымысел, как и многое другое, в том числе и княжна Агделайда Краковская. Казимира Куявского не убивали в битве при Легнице. А хан Кхайду (по разным источникам — Кайду и Хайду) был не единственным предводителем татаро-монгольских туменов, вторгшихся в Польшу: вместе с ним войска кочевников вел хан Байдар. Но вот участие в походе на Запад русичей, действительно, подтверждают некоторые косвенные данные. Как и то, что в Легницкой битве было применено пороховое и, возможно, примитивное отравляющее оружие.

 

Пролог

— Наш информационный выпуск продолжит криминальная хроника…

Пока на экране мелькала заставка новостей, Василий Бурцев успел набросить куртку и впихнуть в карман подарок для Ворона — «Моторолу» последней модели.

Ну что, пора топать. Бурцев потянулся к телевизионному пульту.

Ведущая местного канала — псевдоблондинка с глупо-восторженными глазами начинала отчет о криминальной жизни их небольшого, но и отнюдь не маленького городка. И как начинала!

— Сегодня ночью совершено дерзкое ограбление краеведческого музея…

«Дерзкое ограбление музея»? Бурцев хмыкнул. До сих пор на его памяти дерзко грабили только банки, инкассаторов и бизнесменов. И то нечасто. Досмотреть что ли сюжетец?

Налетчики, и правда, действовали круто. И профессионально. Грамотно взломанная система видеонаблюдения, грамотно отключенная сигнализация, грамотно ликвидированная охрана… В прямом смысле ликвидированная: с неприглядной и бессмысленной мокрухой. Два трупа — это вам не хухры-мухры. А из музея и пропала-то одна-единственная вещица.

Бурцев присел в кресло. Любопытно! Исчезла башенка на керамической подставке в виде небольшого холмика. Миниатюрная модель некоего древнего укрепления, выложенная из аккуратно склеенных камешков. Башенка — полая, внутри высечен то ли узор, то ли какие-то письмена. В общем, миленький такой сувенирчик. В прозрачной коробочке. Со свастикой. На футляре — надпись по-немецки: «Малая башня перехода № 2».

Куда перехода? Зачем перехода? Кто знает…

Экспонат пробыл на стенде «Трофеи Великой Отечественной войны» менее суток. Только вчера утром башенку торжественно передал музею внук скончавшегося ветерана. Бурцев видел по местному ТВ тот репортаж. Причем, смотрел с интересом. Он давно интересовался историей Третьего Рейха. Так, на уровне дилетанта, конечно.

Даритель утверждал, будто башенка принадлежала самому рейхсфюреру Генриху Гиммлеру. Может, именно это и привлекло грабителей? И вот, пожалуйста… Музейный стенд разбит, стеклянный футляр «башни перехода» расколот, его содержимое исчезло, а уцелевшая свастика вызывающе лежит посреди зала.

— Данное обстоятельство наводит на мысль, что к похищению причастна организация нацистского толка, — взахлеб вещала псевдоблондинка, демонстративно восторгаясь собственной прозорливостью. — Не исключено, что ограбление музея — дело рук молодежной банды мистиков-неоскинхэдов, именующих себя «тевтонами»…

Ну а кому еще мог понадобиться такой экспонат? Не торговцы же антиквариатом замочили двух охранников ради какой-то башенки из обычных камешков. Нет, те, добравшись до музейных фондов, начали бы с золота скифов. Но в золотом зале ничего не тронуто. В остальных помещениях музея — тоже.

Ну-ну… Бурцев задумался. Служба в ОМОНе позволяла быть в курсе некоторых вещей. Он, например, знал, что за какую-то пару-тройку месяцев сектанты-«тевтоны» подмяли под себя все местные группировки скинов, установили строгую дисциплину, наладили организованное управление. Каким образом? Поговаривают об эмиссарах и денежных потоках из-за бугра, вроде бы, из Германии. О психотропном зомбировании рядовых членов тевтонской организации тоже говорят. Даже о таинственных магических обрядах, якобы проводимых при обращении неофитов.

Так или иначе, но вместо разрозненных буйствующих тусовок «кожаных голов» в городе не так давно появилась сплоченная структура неоскинхэдов под руководством некоего магистра и четырех помощников-медиумов. Банда назвалась тевтонами. И… затихла. Город, уставший от погромов и уличных драк с участием бритоголовых, облегченно вздохнул.

Увы, судя по оперативной информации, это было затишье перед бурей: неоскинхэды готовились к выполнению некоей чрезвычайно важной миссии. Правда, в чем именно она заключалась, толком не знали ни рядовые тевтонские бойцы, ни бригадиры. Да и вообще сведения о деятельности странной группировки оказались довольно скудными. Доподлинно известно было лишь то, что тевтоны помешаны на мистике Третьего Рейха. И, слава богу, пока не скупают стволы на черном рынке. К чему бы ни стремились отмороженные неоскины, вооруженный переворот, явно не входит в их первоочередные планы. И то ладно! А с другой стороны… Неужели похищение музейного экспоната, помеченного свастикой, и есть та самая сверхмиссия полузомбированной секты? Мелковато как-то.

— Далее в нашем выпуске новости спорта и погода…

Бурцев глянул на часы и тихонько выругался. Выключил «ящик». И забыл о «тевтонах».

 

Глава 1

Василий Бурцев терпеть не мог опаздывать. И вот, пожалуйста, — опаздывал. Причем, опаздывал здорово: штрафной рюмки у Ворона точно не миновать, а рюмочки у именинника — ого-го!

Срезая путь, Бурцев свернул с освещенной улицы в Нижний парк — темный и мрачный, забытый богом и муниципальными властями. Место регулярных утренних пробежек сейчас производило гнетущее впечатление.

В войну где-то здесь, под центральной аллеей, находился немецкий бункер с разветвленной системой ходов. Говорят, бункер охраняли элитные подразделения «СС». Немцы, захватив город в сорок первом, располагались здесь всерьез и надолго. Пригоняли пленных и заставляли рыть землю сутки напролет, а после — расстреливали всех до единого. Обычная практика при возведении секретных объектов.

Позднее, во время наступления Красной Армии, наши бомбардировщики конкретно тут все отутюжили, от души. Подземные коммуникации обвалились, а среди воронок, обломков бетона и искореженного металла обнаружилось разбитое основание то ли крепости, то ли башни. Очень древняя, вроде бы, кладка. Возможно, заинтересовала бы археологов. Но шла война… Да и в послевоенные годы было как-то не до раскопок.

Перепаханную взрывами землю выровняли, засадили деревьями, закатали в асфальт. На месте бункера появился парк культуры и отдыха «Нижний». Парк стоит до сих пор, только ни культуры, ни отдыха тут нет уже давно. Есть ржавая ограда, смахивающая на кладбищенскую, есть затерянные среди деревьев фонари-кобры с пустыми зевами разбитых плафонов, есть едва различимые в густых зарослях дорожки потрескавшегося асфальта. И, собственно, все.

Нижний парк пользовался в городе дурной славой. По вечерам здесь частенько собиралась городская шпана всех родов и мастей. Ну вот, пожалуйста!.. Бурцев досадливо поморщился: с центральной аллеи доносились крики и глухой стук ударов. Вмешаться? Ну, хотя бы посмотреть, что там, кого и за что…

Трое бритоголовых с ожесточением мутузили тяжелыми армейскими берцами двух тщедушных волосатиков, скорчившихся на земле. Частые темные кляксы на асфальте уже размазывались в сплошные полосы.

Бурцев не сразу сообразил, что жертвы — парень и девушка. Только когда один из «хиппарей» вдруг звонко — по-девчоночьи — вскрикнул от особенно сильного удара в живот, все стало ясно. Три амбала против двух хлюпиков — уже нехорошо, а чтоб ногами, да девчонку — это ж вообще беспредел.

Сегодня он был без формы. Не идти же на день рождения к Ворону — Лехе Воронцову, сослуживцу по десантуре и лучшему другу — в омоновском прикиде? Значит, рассчитывать на отрезвляющее действие, которое порой оказывает на хулиганов вид формы, не приходится. Что ж, у него и без того есть на что рассчитывать.

Бурцев хрустнул костяшками пальцев. В армии он считался одним из лучших бойцов-рукопашников, да и теперь, в ОМОНе, на тренировочных спаррингах мало кто мог ему противостоять. Правда, на гражданке Бурцев старался применять свое зубодробительное мастерство пореже, но сейчас, похоже, никуда не деться.

Бритые продолжали остервенело обрабатывать своих жертв. Длинные волосы в коросте крови и грязи дергались под ударами ног, словно диковинные метелки.

Честно говоря, Бурцев и сам недолюбливал неформалов. А за что их любить-то? Новоявленные хиппи вечно скитались в дешевых общих вагонах и электричках по своим невнятным делам. Заросшие, растрепанные, грязные, не всегда трезвые, иногда под кайфом… Его, привыкшего к армейской дисциплине и порядку, воротило от их демонстративной расхлябанности, от маек навыпуск, от рваной джинсы и неухоженных косм. Выпендриваются друг перед другом, шокируют окружающих, а ради чего? Мартышкино самовыражение! Когда же они устраивали уличные «концерты», плавно переходящие в банальное попрошайничество, и вовсе становилось тошно. Плохо настроенная гитара, кепка с мелочью, прокуренные голосистые, но отнюдь не музыкальные глотки…

Но этот народец был хотя бы безобиден. В драки не лез, не дебоширил, скандалов не устраивал. Пацифизм-пофигизм, одним словом. А вот бритоголовые боевики тевтонов…

Еще один удар. Еще крик.

— А ну, стоять! — в голос рявкнул Бурцев.

Бритоголовые в изумлении оглянулись. Мало кто решался нынче вмешиваться в их дела. Да еще и в одиночку. Да в сумерках. Да на безлюдных аллеях, куда в последнее время редко заглядывают даже милицейские патрули.

Щуплый паренек, воспользовавшись замешательством противников, вскочил на ноги. Но не задал стрекача, а с нехарактерной для волосатиков яростью бросился на самого здорового скина, прижавшего ногой к асфальту девушку. Пацан успел нанести два или три неумелых тычка, и тут же повалился навзничь, сшибленный мощным апперкотом. Хрусткий звук теменной кости о бордюр тротуара — и тишина.

— Че, крутой, да?

Слова были обращены вовсе не к поверженному неферу. К Бурцеву. Амбал убрал ногу с девчонки, стал неторопливо приближаться. Остальные насмешливо скалились. На «хиппарей» бритые внимания пока не обращали. Да те и не предпринимали ничего. Парень лежал без движения. Девушка всхлипывала, размазывая по лицу кровавую юшку.

Здоровяк наступал. Вразвалочку. С глумливой ухмылкой.

— Слышь, фрайер! Ты хоть знаешь, с кем свя…

Бурцев ударил. Противников было слишком много, чтобы предоставлять право первого удара им. А в отличие от волосатика, Василий бил точно. И бил сильно. Бритоголовый амбал мешком повалился на асфальт.

Один готов!

С остальными пришлось повозиться. Тренированные ребята, ничего не скажешь. Но избитая зареванная девица неожиданно набросилась сзади на одного из скинов. Нет, она не играла в киношную супергерл, а просто схватила тевтона за ноги. Девчонка жмурила глаза и оглушительно визжала от страха, однако рук не расцепляла целых две или три секунды.

Этого времени Бурцеву хватило. Двумя мощными ударами он пробил защиту противника, еще двумя — окончательно разделался с ним. Неоскинхэд упал грузно и нелепо. Глубокий нокаут. Бритый череп стукнулся об асфальт подобно огромному бильярдному шару.

Второй готов!

Бурцев успел уйти с линии атаки последнего тевтона, еще стоявшего на ногах. Затем сам перешел в наступление. А уж в схватке один на один у скина не было шансов. Вскоре и третий громила распластался поперек парковой аллеи.

…Девчонку била дрожь. Не прекращалось непрерывное скулящее «У-у-у».

— Хватит, хватит, успокойся, — Бурцев легонько похлопал её по плечу. — Ты была молодчиной. Перестань реветь.

— У-у-у… Я… мы… эти козлы… у-у-у…

Что ж, хоть какое-то подобие членораздельной речи — это уже хорошо.

Он отошел от девушки, склонился над ее длинноволосым дружком. Парень все еще находился в отключке. И весь затылок в крови. А вот это совсем не хорошо.

— Как он? — девица словно прочла его мысли.

— Нормально, — соврал Бурцев. — За что это вас так?

Оказалось, за глупость. Влюбленная парочка залетных безденежных волосатиков выбрала для уединения безлюдный парк и задержалась там дольше, чем следовало. Не местные, бедолаги, не знали, куда суются, ну, и поплатились…

Оба стали невольными свидетелями тайного сборища тевтонов на центральной аллее. Случайно подслушали из кустов, как скины готовятся к… «Обряд перехода», — так они это называли, если верить девице. Даже время назначили — ближайшее полнолуние, полночь. Триллер одним словом — дедушка Хичкок отдыхает.

— Тут, в парке, вроде, какие-то развалины были, — сморщила разбитый носик девушка. — Старые совсем. Древние. Их еще фашисты откопали.

— Были развалины, — машинально кивнул Бурцев.

— Они, — девчонка полоснула ненавидящим взглядом по неподвижным скинам, — говорили, что это основание башни, построенной ариями. И что если на ее месте поставить точную копию другой башни — малую башню перехода, обряд пройдет успешно. Правда, я так и не врубилась, в чем заключается суть обряда. Поняла только, что у этих уродов малая башня есть. Своими ушами слышала: немцы ее в Польше еще в войну раздобыли. Потом привезли сюда. А эти козлы, — еще один ненавидящий взгляд, — прошлой ночью где-то ее достали.

Ага, ну вот и всплыл музейный экспонат из спецхрана Гиммлера. Значит, трофей имеет польские корни, и скиновской секте он потребовался для каких-то магических изысканий.

— Про башню их вожак рассказывал, — всхлипывая, бормотала девушка, пока Василий пытался прощупать пульс ее патлатому ухажеру. — Он не лысый, как остальные — с нормальной такой прической, короткой только. Сам, вроде, немец. Ну, акцент у него немецкий. Его остальные магистром называли. Он здесь всеми заправлял, объяснял, кому где стоять во время обряда, что делать. Бред какой-то нес про четырех медиумов, про заклинания, про сорок первый год, про эти башни перехода.

Бурцев слушал, что именно за бред, вполуха. Куда больше его волновало отсутствие пульса у избитого парня. Девчонка же не умолкала ни на миг, словно пытаясь заговорить сама себя и найти утешение в собственных речах:

— Говорил, типа, раньше такие башни были понатыканы всюду, и до сих пор они связаны друг с другом в пространстве и во времени. Ну, как магические порталы, что ли… Чтобы попасть из одной башни в другую, нужна только малая башня перехода, открывающая путь. Фашисты даже собирались их как-то в войне против нас использовать, но что-то у них там не заладилось или просто не успели они. А этот, который магистр, грозился весь мир, на фиг, перевернуть с этими долбанными арийскими башнями…

Бурцев окончательно убедился, что парень не подает признаков жизни. Вздохнул. Жаль, пацан ведь совсем. И чего ж вас сюда потянуло, бедолаги? Другого места не нашли перепихнуться по-быстрому?

— …А потом… потом магистр приказал кому-то еще раз проверить какие-то материалы, — в голосе девушки отчетливо звенели истерические нотки. — О войне материалы, я так поняла. Ну, той, когда Гитлер и Сталин…

Бурцев внимательно глянул на нее. При чем тут война? Гитлер? Сталин? Не тронулась ли головой девчушка после пережитого? Бывает ведь.

— Кажется, он, магистр этот, должен был кому-то показать документы, кого-то о чем-то предупредить… Мы испугалась… Думали, они обкурились совсем, думали психи-сатанисты какие… Короче, побежали… А у них по кустам — охрана. Ну, и поймали. Магистр приказал нас убрать. Так, чтобы было похоже на обычную драку. Оставил трех этих козлов, а потом…

Девушка осеклась, разглядев, наконец, в темноте выражение лица Бурцева.

— Он… — сглотнула слюну, — он…

— В коме, — еще раз солгал Бурцев.

— Так нужна же «скорая»! Срочно!

«Уже не нужна», — подумал он про себя. Но вслух буркнул:

— А еще милиция бы не помешала.

Новенькую «Моторолу» пришлось вытряхивать из кармана по частям. Подарок восстановлению не подлежал: Бурцев все же пропустил пару-тройку мощных ударов.

Он вынул из другого кармана свой мобильник. Хана! Этот тоже разбит. Ну, словно специально по телефонам целились, падлы. Девушка беспомощно хлопала ресницами.

— Там, вон, в паре кварталов от парка есть бар, — сказал Бурцев, поднимаясь над телом убитого неформала, — оттуда можно будет позво…

Она сорвалась с места, не дослушав. Нырнула в кусты, побежала, прихрамывая, в указанном направлении.

— Куда?! Да стой ты!

Отпускать ополоумевшую девчонку одну не хотелось. Но ведь и за валявшимися на асфальтами неоскинхедами-убийцами тоже присмотреть нужно: те вот-вот начнут приходить в себя.

Однако когда тишину безлюдного парка вдруг нарушил пронзительный вскрик девчонки, стало уже не до скинов. Кричали у выхода из парка. Бурцев ринулся туда. По прямой, напролом, через кусты. И все же опоздал.

Она лежала на спине под аркой сорванных решетчатых ворот. Нож вошел в подреберье. Рана — глубокая, опасная.

— Кто? — Бурцев склонился над девушкой.

— Ма… гистр… — прошептала она.

И захлебнулась собственной кровью.

На день рождения к Ворону Бурцев в тот вечер не попал.

 

Глава 2

— Ну, и какого хрена, спрашивается, тебя понесло в этот долбанный парк?

Басовитый голос. Красное лицо с неподъемным подбородком и таким же тяжелым взглядом. Почти пустая пачка сигарет. Переполненная пепельница. Все знакомо. Командир отряда милиции особого назначения при областном ГУВД майор Виктор Пацаев, опершись на громоздкий покоцанный стол, смотрел ему в глаза — сурово, устало и раздраженно, как всегда смотрел на провинившихся подчиненных. Вот только Бурцев никакой вины за собой не чувствовал.

— Самая короткая дорога, — пожал плечами он. — Я опаздывал и…

— Понятно, — отмахнулся Пацаев. — А знаешь, куда может завести самая короткая дорога?

Бурцев промолчал, но и взгляда не отводил. Командир небрежно смахнул в ящик стола бумаги, нервно закурил:

— М-м-да, история… Волосатика твоего убили. Затылком о бордюр — и готово. Девицу в реанимацию уже мертвой доставили. Скины ваши исчезли. Пока ты девчонку в больницу сопровождал, ППС-ники весь парк прочесали. Нигде никого.

— Да я собственноручно трех амбалов уложил! Это ж не иголка в стоге сена, можно было и найти.

— Не иголка. Но, значит, плохо ты их укладывал. Встали твои амбалы и ушли. Или помог им кто-то. Может быть, пришел этот твой колдун-магистр, дунул-плюнул, тевтоны и поскакали зайчиками, не приходя в сознание?

Бурцев уже начинал жалеть, что поведал Пацаеву обо всем без утайки. А ну, как и правда, девчонка, рассказавшая о случившемся, малость умом тронулась после побоев? Магические обряды в полнолуние на месте древних развалин, загадочные артефакты Третьего Рейха… Чего уж там — звучит все это, конечно, диковато.

— Нужно найти тевтонского магистра, — угрюмо проговорил Бурцев.

— Уже ищут. Как всегда — без толку.

— А что начет тевтонского шабаша? Полнолуние, если не ошибаюсь, не сегодня — завтра.

— Сегодня. Этой ночью. Я уже обо всем доложил кому надо. Народ смеется, но обещали послать к парку усиленный патруль для наблюдения. Только сейчас не о том речь.

— Тогда о чем?

— О тебе, Вася. Меня вот что интересует. На кой ты вообще попер против тевтонов в одиночку? Тоже мне благородный рыцарь выискался! Что, трудно позвонить и подмогу вызвать? Мобильник же был при тебе.

Да, тут, пожалуй, прав Пацаев. Надо было сначала сделать один звоночек, а уж потом… Хотя оставалось ли у него время на этот звонок?

— Вообще-то там людей убивали, товарищ майор, нужно было действовать…

— Головой прежде всего нужно было думать! — грозно свел брови Пацаев. — Людей-то ты все равно не спас.

Бурцев сник. И в этом майор тоже прав. Теперь уж на все сто… Блин, жалко девчонку. Да и парня тоже. Молодые оба, хоть и дурные.

— Или ты кавказец какой с рынка, чтобы скинов так ненавидеть? — продолжил Пацаев. — Лезешь в драку, как…

Майор не закончил. Раздраженно вдавил куцый окурок в грязную пепельницу и потянул из пачки последнюю сигарету.

— Вообще-то в моих жилах течет русская и польская кровь, — невпопад пробурчал Бурцев, — татарской тоже накапало немало — отец по архивам лазил, родословную выяснял.

— Ну, так вот уйми свой коктейль, пока служишь под моим началом. Корректнее нужно действовать, корректнее и осмотрительнее.

Бурцев вздохнул. Как можно вести себя корректно и осмотрительно с отмороженными беспредельщиками? Ну, как?!

Тяжелая майорская ладонь тяжко хлопнула об исцарапанную столешницу.

— Значит так, Василий. Сейчас сядешь писать бумажки. Укажешь все как было, только без мистики. А впредь… — Палец Пацаева поднялся выше густых нахмуренных бровей. — Я тебя предупреждаю первый и последний раз: в ОМОНе мне герои-одиночки не нужны. Геройствовать только на службе, только всем подразделением и только по приказу, понял? А не понял — топай обратно в конную милицию.

…Из кабинета Бурцев вышел смурной. Неплохой человек майор, но чересчур осторожный. Оно понятно: когда пенсия не за горами, рисковать не шибко-то и захочется. А история в парке — очередная головная боль для Пацаева. Драка с участием омоновца, два трупа. Начнутся, блин, рапорты, отчеты, объяснительные…

— Как дела, командир?

Все отделение в сборе. Ну, прямо как на разводе. Лица — насупленные, озабоченные, встревоженные. Переживают.

— Чего майор говорит, Вась?

— В конную милицию гонит.

Физиономии бойцов поплыли в улыбках. Если речь заходит о конной милиции, значит, не все так скверно. Шутит командир.

Служба в отряде конной милиции, куда после армии занесло Бурцева, долгое время была объектом дружеских насмешек. Да и сам он не мог о ней вспоминать всерьез. В конники пошел по какой-то самому неведомой прихоти. Из-за неосознанных детских фантазий. Красивой романтики захотелось после армейских будней, что ли… Но романтика быстро кончилась.

Всадников в форме никто всерьез не воспринимал. Использовалась милицейская кавалерия больше для парадного антуража. Те, кому хотелось реальной работы, а не праздничной мишуры, уходили один за другим. Ушел и Бурцев — благо приглашали в ОМОН. «Хоть в седле сидеть научился — и то дело, — усмехнулся майор Пацаев при первой встрече. — Авось где-нибудь, да пригодится».

Омоновцы уже оживленно галдели, обсуждая стычку в парке.

— Ты это, командир, — услышал Бурцев. — Если скины наезжать станут — только скажи. Руки-ноги быстро переломаем. И шеи тоже. И пусть Пацаев хоть застрелится.

— Все нормально, парни, — успокоил своих бойцов Бурцев. — Все будет нормально.

Тогда он еще не предполагал, как сильно обманывает их и себя.

Первая тревожная информация о неоскинхэдах поступила около одиннадцати вечера. Патруль, дежуривший у Нижнего парка, сообщил о десятке бритоголовых молодчиков, кучкующихся перед входом. Через четверть часа патруль наткнулся на группку побольше. Эти тоже направлялись к парку. Несколько минут спустя в парк вошли еще два десятка тевтонов. Потом еще… Дело начинало принимать дурной оборот. Поступил приказ подтянуть ко входу в Нижний силы ОМОНа.

Оружие Пацаев брать запретил: к парку примыкали жилые кварталы и стрельба здесь была бы крайне нежелательна. Во-первых, «Хватит с нас двух мертвых хипарей», — так заявил майор. Во-вторых, не верилось майору, что взвод омоновцев не сможет без табельных стволов разогнать молокососов-неоскинхэдов. Пацаев вообще сомневался в том, что дойдет до серьезной стычки. До сих пор ведь не доходило. Ну, а если все-таки что-то случиться, для пресечения беспорядков достаточно будет проверенных спецсредств — резиновых дубинок «РД-73», щитов, наручников и старой доброй «черемушки»-слезобойки.

Собственно, большинство бойцов были согласны с начальством. В титановых бронежилетах и касках-«скатах» с прозрачными ударостойкими забралами омоновцы казались себе неуязвимыми и даже радовались возможности, наконец-то, как следует обработать «демократизаторами» бока зарвавшимся скинам.

К парку мчались в ЗИЛе с кунгом и забранными защитной сеткой окнами. Весело мчались — под вой сирен двух машин сопровождения. По пути возбужденно переговаривались, шутили. Только Бурцев хмуро отмалчивался. Слишком явственно стоял перед глазами тот парень с проломленной головой. И зарезанная девчонка тоже. Все это походило на объявление войны. Непонятной пока никому, кроме загадочного магистра, но бескомпромиссной и беспощадной, результатом которой будет… Что?

Возникло тревожное предчувствие, что все идет не так. Не так, как представлял себе майор Пацаев. Не так, как представляли закованные в омоновскую амуницию ребята. Не так, как представлял он сам. Да еще эта дурацкая башня перехода из Гиммлеровской заначки. И полнолуние. И полночь. И непонятный языческий обряд…

Ровно в полдвенадцатого, громыхая обувью, они посыпались из автофургона под бледный лик луны и свет разбуженных сиреной окон многоэтажек. Успели разглядеть проем раздолбанных парковых ворот, густые тени прирученного и вновь заброшенного леса за воротной аркой, хлипкую оградку.

А потом начался ад.

 

Глава 3

Тевтоны их ждали. А дождавшись, начали действовать. Быстро, решительно, безжалостно. Несколько человек, словно по команде, выскочили из проломов парковой ограды. На бегу распахивали куртки, выхватывали что-то из карманов и сумок, чиркали зажигалками. Секунда, две… В окна и баки милицейских машин, кувыркаясь, полетели бутылки с горючей смесью.

Звон разбитого стекла. Яркие вспышки.

Смесь была приготовлена грамотно: автомобили мгновенно занялись, заполыхали в ночи гигантскими факелами. Раздались крики обожженных. Начали рваться бензобаки. Взметнувшееся пламя осветило пространство за воротами и оградой парка. И людей. Десятки, может быть, даже сотни бритоголовых молодчиков двигались на омоновцев.

— Ну, ни фига ж себе! Откуда их столько?! — прошептал кто-то совсем рядом.

— Взвод, вправо, сомкнись! — рыкнул Пацаев.

Ошеломленные, обожженные омоновцы едва успели перегородить щитами улицу позади горящих машин. Мегафонные призывы к тевтонам немедленно разойтись действия не возымели. Майор срывал голос, матюгальник ревел и хрипел в ночи, толпа приближалась. Молчаливая, плотная, насупленная, готовая громить и убивать.

Нет, не толпа. Мало ЭТО напоминает бестолковое человеческое стадо. Опытный глаз Бурцева различал четкие действия слаженных команд. Скины наступали организовано. Пугающе организовано. Определенно, сегодняшняя вылазка не являлась обычными массовыми беспорядками. Уж очень много здесь порядка.

Передние шеренги неоскинхэдов были вооружены небольшими дубинками, резиновыми шлангами со свинчаткой внутри и куцыми стальными прутьями. Оружие это вовсе не походило на те устрашающие арматурины, которые прежде доставались омоновцам после разгона групповых молодежных драк в спальных районах. Оружие скинов — много короче. Зато действовать в тесноте им сподручнее, да и рука устает меньше. Кое-кто из тевтонов, умело поигрывал нунчаками с железными набойками, а кое-где тускло поблескивали кастеты и ножи.

Скины перестраивались на ходу. Вперед выдвигалась ударная группа из амбалов-штурмовиков, завалить которых будет ой как не просто. Бритоголовые качки образовали подобие клина, выискивая перед атакой уязвимое место в сплошной стене омоновских щитов.

«„Свиньей“ идут, — усмехнулся Бурцев. — Тевтоны — они и в Африке тевтоны». Но вообще-то сейчас было не до шуток. Если скиновский клин пробьет брешь, с ним уже не совладать.

Головы штурмовиков защищали мотоциклетные шлемы и строительные каски. Некоторые нацепили на себя хоккейные щитки — тоже неплохая защита от резиновой дубинки. Чем вооружены задние шеренги — не разглядеть. Наверное, там к бою уже готовятся команды метателей. Если с камнями-кирпичами — не так страшно, а если опять полетят бутылки с зажигательной смесью? Бурцев мельком взглянул на командира. Пацаев был сам не свой.

Ну, еще бы! Это тебе, майор, не демонстрации коммунистов и «несогласных» разгонять. Тут заварушка посерьезнее будет. И удастся ли справиться без оружия с тевтонами — большой вопрос.

Почти все пространство перед парком заволокло густым дымом от горящих машин. По милицейской цепи пробежала дрожь. Монолитная стена омоновских щитов зашевелилась.

Не дойдя двух десятков метров до оцепления, толпа остановилась. Неужто обойдется?

Не обошлось.

Первый камень, вылетевший из дымовой пелены, упал неподалеку от Пацаева. Грохнул взрыв, и майор с перебитыми ногами рухнул на асфальт. Матюгальник откатился в кусты. Рядом повалились еще два бойца ОМОНа.

Так, это не камень?! Граната? Вряд ли. Тогда осколками выкосило бы, как минимум, отделение, да и самим скинам тоже досталось бы.

Еще один снаряд вылетел из толпы. Еще взрыв… И опять люди падают, словно кегли… Самодельные бомбы!

Пацаев, которого вместе с другими ранеными ребята пытались оттащить подальше, кричал и матерился. Да, скины умели воевать, раз первым делом вывели из строя майора. Толковая, блин, пошла нынче молодежь.

Омоновцы, оставшись без командира, отступали. Еще немного — и строй сломается окончательно. Кто-то пальнул из обреза. В самом центре оцепления упал навзничь еще один человек с щитом и резиновой дубинкой. Ударопрочное прозрачное забрало «Ската», рассчитанное на кирпичи и палки, не выдержав прямого попадания картечи, разлетелось вдребезги. Лицо под разбитым забралом превратилось в кровавую кашу.

Еще выстрел. Мать вашу! По бронникам, сволочи, не стреляют. Знают, что толку будет мало. Зато, вон, сразу двоим омоновцам изрешетило ноги.

Острие скиновского клина нацелилось в образовавшуюся брешь.

— Мужики, стоим! — заорал во всю силу легких Бурцев. — Сто-им!

Вовремя закричал: дрогнувшая было цепь сомкнула щиты. И тут же в них ударила бритоголовая толпа. Стена щитов прогнулась, но сдержала первый натиск: тевтонская «свинья» разбилась о преграду, остановилась и… И стала медленно пятиться обратно!

Бурцев без устали лупил дубинкой — по строительным каскам, мотоциклетным шлемам, бритым головам, по плечам и рукам противника. Тех, кто оказывался слишком близко, просто сшибал щитом, добавлял ногой в голову… Тяжелым берцем — как те трое, что топтали девчонку, только сильнее и профессиональнее. Перешагивая через распластанные тела, шел дальше. Рядом слажено работали дубинками ребята из его отделения.

Сейчас главное — не останавливаться, не терять контакт ближнего боя, не давать противнику возможности опомниться и перестроиться, иначе — беда. Очухаются, забросают бомбочками и бутылками с коктейлем Молотова, расстреляют из обрезов, и уж со второго захода сметут обязательно.

— Дави! — кричал Бурцев. — Дави их!

Омоновская цепь постепенно возвращалась к начальным позициям. Дубинки и щиты оттесняли неоскинхэдов за горящие автомобили. Толпа бритоголовых теряла былую организованность, раскалывалась, отступала. Все быстрее, быстрее…

Бурцев вбежал в плотное облако дыма, не переставая молотить дубинкой. Действовать теперь приходилось почти вслепую, задыхаясь от гари. Пара ударов наугад достали кого-то. Кто-то еще налетел на щит. Бурцев отпихнул живое препятствие, опрокинул, наподдал ногой под ребра.

С хриплым кашлем он вывалился из дыма возле самых парковых ворот, жадно глотнул чистого воздуха. Скины отступали, а омоновцы гнали их вглубь парка. Но недолго. Деревья уже разорвали сплошную цепь щитов, монолитный строй распадался.

— На-зад! — в горле першило, крик обратился в хрип, Бурцева скрутило в очередном приступе кашля.

Его не слышали. Увлеченные атакой и жаждущие мести бойцы ОМОНа перли вперед. Линия щитов взломалась, начался хаос. Блестящие от пота лысые черепа, мотоциклетные шлемы и каски-«скаты» смешались друг с другом. Увы, милицейских «скатов» было слишком мало. Разрозненные, отбившиеся друг от друга они теперь выглядели жалкими островками в бритоголовом море. Вновь решающим фактором стало численное преимущество. Уравновесить его могло только оружие, но — спасибо майору Пацаеву — отбиваться приходится дубинками и…

Едкий запах «черемухи» ударил в нос. Эх, поздно, ребятки, поздно. Уже не поможет… Судорожными пшиками из газовых баллончиков ничего теперь не добьешься. Только своих потравите вместе с чужими.

— Пре-кра-тить! — прохрипел Бурцев. И его опять не услышали.

Кто-то уже отчаянно вызывал по рации подмогу. Но когда она еще прибудет, эта подмога? Смогут ли омоновцы, разбросанные по кустам и заросшим сорняками клумбам, продержаться. Или сейчас главное вовсе не продержаться, а прорваться? Нет, не назад, а туда, к центральной алее, где за деревьями мелькнул слабый огонек. Там вокруг костра стоят люди. Немного — с полдесятка. Странные смутные тени покачиваются в трансе и не обращают ни малейшего внимания на бедлам у парковых ворот.

Бурцев оскалился. А ведь не просто так скины встали живой стеной у входа в парк. Что-то они защищают, что-то оберегают, подставляя под удары «демократизаторов» бритые черепа. Что именно? Языческие пляски на месте древней магической башни — вот что! Ну ладненько, тогда и мы потанцуем! Тем более что ублюдка-магистра, наверняка, следует искать сейчас именно на этих танцульках.

 

Глава 4

В десантуре и ОМОНе учили не только со свистом рассекать воздух руками и ногами, но и быстро передвигаться в тяжелой амуниции. Сжав зубы — все равно от хриплых криков толку уже не будет — Бурцев ринулся вперед. Через кустарник, через клумбы, через разбитые остовы скамеек… Он бежал к огню на центральной аллее, уворачиваясь, пропуская удары, не отвечая на них.

Скины не успели отреагировать должным образом — они уже уверились в победе. Рассеянные омоновцы либо занимали круговую оборону, встав спинами друг к другу, либо пятились из парка, так что внезапный рывок Бурцева оказался для противника сюрпризом.

Несколько неоскинхэдов бросились наперерез Бурцеву, но поздно… Он отбил щитом дубинку одного боевика, вырвался из рук другого, уклонился от схватки с остальными. Драка подождет. У него сейчас другая цель. Гораздо более важная. Магистр, мать его разэтак!

Заросли боярышника, окрамлявшие центральную аллею, он даже не перепрыгнул — просто перекатился по ним, смяв кусты бронированной спиной. Сзади — в темноте — дико взвыли, но вой этот потонул в общем гуле паркового сражения. Бурцев мельком оглянулся. Странно — его больше не преследовали. Тевтоны сзади застыли как вкопанные. Видимо, непосвященным рядовым членам группировки запрещено приближаться к ритуальному пространству, на котором творит свой дурацкий обряд гуру-магистр? Пресловутое табу в действии?! Что ж, сейчас оно пришлось весьма кстати.

За боярышником вдоль центральной аллеи выстроились декоративные ели. Декором от них, правда, уже и не пахло, но обломанные ветки были еще достаточно пышными, чтобы укрыть в своей тени человека, так что Бурцев быстро и беспрепятственно добрался туда, где, по-видимому, происходило главное действо этой ночи.

Их было пятеро — четверо в мешковатых черных балахонах и один — в мундире офицера Вермахта, с папкой, распухшей от бумаг. Их светловолосых голов, в отличие от гладких черепов рядовых скинов, не касалась бритва. Глаза закрыты, лица сосредоточенны.

Между четырьмя в черном и одним в мундире горел огонь.

Вблизи костерок, разложенный прямо на асфальте, выглядел весьма странно. Лунную ночь жгла не беспорядочная куча дров, а некая надпись, аккуратно выложенная из палочек-факелов, пропитанных горючим раствором. Буквы… Нет, скорее, цифры. Точно — цифры! Квадратные, угловатые, словно на электронном табло: 1 9 4 1, потом багровела точка и снова цифры: 0 3. Опять точка. И еще две цифры, выведенные пламенем: 1 5. Что бы это значило? 15-е марта 1941-го года?

Четыре балохонистые фигуры, выстроившись в линию, невнятно бормотали заунывный речитатив. Покачивались в такт словам. Зомбированные, загипнотизированные или просто вконец обкурившиеся, они не замечали ничего и никого вокруг.

«Четыре медиума, магистр, заклинания…» — Бурцев вспомнил рассказ девчонки, зарезанной тевтонами. Еще она говорила о выкраденной из музея «башне перехода»…

Башенка — тоже тут. На асфальте, у ног униформиста в немецком мундире. Странно… Декоративная башня то ли отражала свет огня, то ли сама светилась огненным светом изнутри. Может ли склеенное каменное крошево что-либо отражать? А может ли камень сам по себе светиться?

— Мы готовы, магистр… — слажено и глухо, будто команда чревовещателей, проговорили четверо в черных одеяниях. Медиумы не вышли из транса, не подняли век, не перестали покачиваться.

— Открыть глаза! — приказал тот, кого называли магистром. — Смотреть в огонь!

Голос тихий, но повелительный. Действительно, чувствуется легкий немецкий акцент. Кстати, и внешне бросается в глаза явное подражание Гитлеру: маленькие усики, вылизанный пробор, аккуратная метелка недостриженных волос на лбу. Да, сходство было, но какое-то гротескное, карикатурное, что ли. Типаж у магистра не тот. Впрочем, команда новоявленного фюрера этой комичности, похоже, не замечала.

— … в огонь!

Глаза медиумов послушно распахнулись. Бурцеву было хорошо видно, как в расширенных зрачках бьются языки пламени-цифры. Глаза застывшие, оцепеневшие, невидящие. Никто ни разу не сморгнул.

— Смотреть в огонь! — повторил тевтонский магистр. — Отстраниться от всего, что происходит за вашими спинами, выбросить из головы суетные мысли и образы, отринуть желания, сосредоточиться на дате обратного перехода. Помните: от вашей ментальной силы в момент моего прикосновения к башням зависит и прошлое, и настоящее, и будущее. Только цифра, которую вы видите сейчас, должна гореть перед вашим взором. Только она и ничего более. Мы слишком долго шли по следу малой башни, мы слишком долго ждали, чтобы сейчас упустить свой шанс. Магия огня, чисел, полной луны и древние знания ариев, строивших на своем пути башни перехода, да помогут нам. Хайль!

Медиумы замерли. Только чуть качнулись в последний раз складки их длинных черных одежд — и люди обратились в живой камень.

Теперь глаза открыл сам магистр. Но он смотрел не на огонь — на башенку. Свет от нее расходился по старому треснувшему асфальту, будто круги на воде. Или на самом деле сияние шло из-под земли — от древних развалин? Светящаяся окружность напоминала люк, готовый вот-вот распахнуться.

Магистр тевтонов медленно опустился на колено, нагнулся, протягивая одну руку к светящимуся асфальту, другую — к таинственному артефакту. По мере приближения дрожащих пальцев в черной перчатке, свет пульсировал все сильнее.

А вот этот фокус Бурцеву не нравился. Чем бы там ни тешился магистр в гитлеровском мундире, пора было ему помешать. Когда Бурцев выскочил из укрытия, ни один из медиумов не шевельнулся. Все четверо по-прежнему тупо пялились на огненные цифры. Отстраниться, выбросить, отринуть… Дисциплинированные люди в черном выполняли приказ вожака.

Одним прыжком Бурцев перемахнул через костер. Чуть-чуть не рассчитал — правая нога все же угодила в огонь. Что-то хрустнуло под подошвой, вверх взвился сноп искр. Молодчик в мундире оглянулся. Лицо под высокой тульей эсэсовской фуражки скривилось от ненависти и ужаса. Отдернув руки от башенки, магистр пятился прочь из сияющего круга на асфальте.

Бурцев уже выдернул ногу из огня. Штанина, к счастью, не занялась, а вот аккуратно выложенная цифирь — растоптана. Досталось второй конструкции слева — девятке. Горящая палка, составлявшая нижний край ее «кольца» откатилась к самому основанию. Забавно… Бурцев сбив один огненный узор, тут же невольно создал другой, превратив «девять» в «два». На застывших в трансе медиумов эта перемена, впрочем, не произвела ни малейшего впечатления. Они глазели на огонь все так же сосредоточено и самозабвенно, не моргая.

А вот незнакомец в мундире взвыл, яростно взмахнул руками, истерично дернулся и вот теперь, действительно, стал похож на беснующегося фюрера. Толстобокая папка с бумагами выпала из пальцев магистра и раскрылась, на асфальт посыпался ворох документов. Мелкий печатный шрифт, текст, кажется, на немецком, карты, схемы боевых действий…

Ладно, потом разберемся! Сейчас Бурцева куда больше занимала миниатюрная башенка и светящаяся под ней окружность. Он, между прочим, находился в самом центре странного круга. И желал поскорее покончить со всей этой чертовщиной. Хоть и музейная вещичка перед ним, но… Бурцев взмахнул дубинкой.

— Найн! — отчаянный крик магистра сорвался на визг.

Хрясь!

Под упругим увесистым концом «демократизатора» сияющая башня разлетелась на куски. Взорвалась. Вместе с асфальтом. «Люк», очерченный светом, не открылся — он рассыпался, ударил мелким крошевом в лицо. Еще одна бомба, заложенная в похищенный экспонат?!

Бурцев инстинктивно прикрылся щитом. И оглох. И ослеп окончательно. Яркая вспышка, взрывная волна и туча осколков сбили с ног. Последнее, что он видел, была трещина, пробежавшая по прозрачному забралу «Ската».

 

Глава 5

Очнулся Бурцев в ту же секунду. Так ему показалось. Где-то на периферии сознания промелькнуло сожаление о разбитой башенке. Все-таки раритет, как ни крути. Наверное, уникальный, наверное, представляет какую-никакую ценность, а он ее так вот лихо — дубинкой, да вдребезги.

Потом Бурцев открыл глаза. Смутное чувство вины пропало. Возвращались другие чувства.

Да, пожалуй, не секунду он был в беспамятстве. Отключился в полночь, а сейчас над ним дневное небо.

Бурцев лежал на спине. В антрацитово-черной, щедро разбавленной лужами жирной грязи. Редкие облака плыли по изумительно чистому небосклону. И что же не так? Что?! Облака необычайно красивы. Взбитый зефир, залитый в причудливые формы. Жаль нельзя так вот лежать и восторгаться ими всю оставшуюся жизнь. Пора спускаться на грешную землю.

Проклиная неудобный бронник и рискуя глотнуть ненароком отвратительной жижи, Бурцев тяжело перекатился на бок. Внизу хлюпнуло, чавкнуло. Ну и мерзость… В Нижнем парке ничего подобного не было.

Он встряхнул головой. Вроде все на месте — и голова, и шлем с треснувшим забралом. Руки-ноги тоже в порядке. Правая кисть все еще судорожно сжимает дубинку. Потребовалось некоторое усилие, чтобы расцепить собственные пальцы. На левой руке, как и прежде, болтается щит. Только вот в ушах шумит. И ощущение — странное, неприятное. Незнакомое.

Все-таки случилось что-то… Что-то особенное, чего быть не должно. И не с кем-нибудь, а именно с ним случилось — с Василием Бурцевым.

Контузия?

Блуждающий взгляд вырвал деревянное колесо, чуть ли не по самую ось увязшее в густом киселе деготьного цвета. И еще одно колесо… Такое же перепачканное. Всего колес было четыре, а над ними возвышалась заляпанная… хм, повозка, что ли? Ну и бред! Бурцев тряхнул головой. Не на телегах же их атаковали скины! И куда подевался асфальт, о который его чуть не размазало взрывом. И почему в поле зрение до сих пор не попали парковые деревья. И где ребята из его отделения? А непроглядный дым, от которого было не продохнуть?

Он вновь — обессилено и со смачным плюхом — откинулся на спину. Таких «куда», «почему» и «где» оказалось много, слишком много. Достаточно, чтобы сделать определенные выводы. И Бурцев их сделал.

Нет, Васек, не надейся, никакая это не контузия. Тут дело посерьезнее будет. Психическое расстройство чистой воды — вот в чем фишка. Галлюцинации. Реактивный психоз или что там еще… Хорошенько же тебя шандарахнуло. В город, наверное, уже войска вводят, а ты лежишь посреди Нижнего парка, да блаженствуешь — облачка считаешь. Дослужился, блин… Уж лучше бы на парадных лошадках катался в конной милиции.

Откуда-то доносился отдаленный гул, похожий на шум голосов. Слабое эхо реальных событий, которое еще улавливает его травмированный мозг или очередная галлюцинация — слуховая? Выяснить это можно только одним способом. Ухватившись за колесо, Бурцев начал подниматься.

Получилось не сразу: руки срывались с осклизшего дерева, жирное чавкающее месиво облепляло ноги. Отвратительной правдоподобности получался глюк. Но придать себе вертикальное положение сейчас наипервейшая задачей. Валяться в луже, как ни крути, занятие более подходящее для свиней.

Ноги, наконец, обрели былую крепость, Бурцев встал. И едва удержался от соблазна немедленно плюхнуться обратно. Бр-р-р! Ударивший из-за телеги свежий ветерок тоже не казался плодом больного воображения. После влажной грязевой ванны ветерок студил вполне ощутимо. До слез из глаз.

Бурцев поежился. Да уж, прямо скажем — не Африка. Но когда успело похолодать-то? Или пока он был в отключке, его зачем-то переправили в другую климатическую зону. Что тут за странный сезон? Слякотная зима? Поздняя осень? Или… Бурцев проморгался, смахнул слезы, вышибленные бодрящим ветерком, и смог, наконец, как следует оглядеться вокруг. Весна! Причем в полном разгаре.

Ничего, хотя бы отдаленно напоминающего Нижний парк. Все иначе. Больше, чем просто иначе. Справа — речушка. Слева — набухшая почками рощица, переходящая в густой лес. Сзади — холм, там сквозь стаявший снежок уже пробивается молодая травка. Впереди — еще холмик, поменьше. Идиллическую картину портила только расквашенная множеством колес дорога. Жирной черной змеюкой она сползала с одной возвышенности и, прихотливо извиваясь, поднималась на другую.

На обочине валялись камни, скатившиеся в незапамятные времена с пригорка, что повыше. Не камни даже — огромные выщербленные глыбы, этакие неподъемные кубики, оставшиеся от какого-то неведомого циклопического сооружения. Или все-таки ведомого? Опять пресловутые башни перехода?

Бурцев стоял аккурат меж двух холмов, на краю пестрого притихшего табора. Повозки, брошенные на дороге, сгрудились в беспорядочную кучу. Неказистые груженные каким-то барахлом крестьянские телеги. Впрочем, выделялась среди них одна — в авангарде изломанной колонны. Крытая яркой тканью, с высокими деревянными бортами, расшитая и размалеванная невесть чем. Орлы что ли? Или грифы? Нет, все-таки орлы — с короной и распростертыми крыльями. Белые коронованные орелики на красном фоне.

Сзади — опущенный полог медвежьей шкуры, спереди — место для возницы. Нет, не карета, конечно, но явно побогаче прочих повозок будет. И лошадки впряжены — загляденье — не то, что полудохлые клячи вокруг. Целых четыре здоровых ухоженных и сытых коняги. Двух из них — пегую и гнедую — можно хоть сейчас под седло ставить.

Кстати, это средство передвижения в отличие от остальных телег, охранялось: Бурцев приметил пару вооруженных стражей. Но чем вооруженных! Диковинные топоры на длинных рукоятях и с широкими лезвиями. Дрова такими рубить — замаешься, а вот голову снять с плеч — запросто. Прямо-таки музейные боевые секиры. Но если б только они!..

Оба охранника были в кольчугах. На головах — стальные шлемы-шишаки, вроде «Ската», только без внешней матерчатой обшивки и с крупными грубыми заклепками. У каждого — по большому четырехугольному щиту в левой руке: добротная деревянная основа, обитая толстой кожей и усиленная металлическими полосами. Такой щит, наверное, мало в чем уступит омоновскому.

Стоп… Топоры? Кольчуги? Шлемы? Щиты? Это что же такое получается, господа хорошие?! Кино тут снимают, что ли? Или в самом деле, тихо шифером шурша едет крыша не спеша? В киношную версию происходящего хотелось верить больше. В собственное сумасшествие не хотелось верить совсем. Но все шло к тому. Или к башням перехода? Мысли о них так и лезли в голову, словно назойливые мухи какие. А Бурцев так же настойчиво гнал из памяти дикую сцену в парке. Подумаешь, полная луна! Подумаешь, бормочущие медиумы! Подумаешь, светящийся круг на асфальте…

Глубокий вдох. Помогает от паники — проверено, а сейчас главное — не запаниковать. Второй вдох, третий… Дышал он до полного кислородного одурения. Потом как следует ущипнул себя. Больно! Так, значит, все-таки не глюк. И на внезапное помешательство тоже, все-таки, происходящее не очень похоже. Что ж, хорошо. Лишь бы не безумие. Первый страх ушел. Вопросы остались.

Самый важный из них: если все это, действительно, затеяли киношники, то на кой им понадобилось вывозить из Нижнего парка потерявшего сознание милиционера? Чтобы в качестве декорации бросить в грязь под колеса допотопной телеги? Хороша, блин, декорация: боец ОМОНа в историческом фильме. Или тут «Янки при дворе короля Артура» на новый лад снимают? Сейчас и не такие извраты в моде. Нет, все равно, версия никуда не годится. Киношники, даже самые что ни на есть продвинутые и авангардные, не рискнули бы вот так сразу топить сотрудника милиции в грязи. На крайняк дождались бы сначала, пока он придет в себя, объяснили бы, что к чему…

Бурцев с трудом оторвался от ряженых стражников. А нет ли тут граждан в более привычной глазу одежде? Должны же где-то поблизости ошиваться режиссеры, ассистенты, операторы, осветители, девочки-мальчики на побегушках и прочая суматошная братия, без которой не обходится ни одна съемка.

Братии не было. Нигде. Не было и камер. И машин с горделивыми кинокомпанийскими надписями вдоль бортов. Зато массовочку сюда нагнали — не хухры-мухры.

Кроме двух воинов со старинными боевыми секирами, в поле зрения то и дело попадался убогий народец. В телегах среди замызганных тюков тихонько копошились женщины с детишками, которых Василий по ошибке тоже принял поначалу за невзрачные баулы. От поклажи веяло нищетой, от детей — болезнями и голодом, а худые изможденные женщины в перепачканных драных одежках глядели заплаканными невидящими глазами. Притихшие, настороженные, испуганные, выжидательно-молчаливые статисты в телегах — все, от мала до велика — играли свою роль великолепно, правдоподобно. Аж холодок по коже! И не в гриме, не в актерском мастерстве дело. Никакой гример и никакое сценическое искусство не способны заставить актеров преобразиться в такое. Особенно детей.

Бурцеву стало тревожно. Исподволь крепло подозрение, что вовсе не киношное лицедейство его сейчас окружает, а кое-что пореальней. Удручающе-давящая атмосфера странного табора слишком осязаема. Жутковатое здесь снималось кино. Кино без камер и режиссеров. Кино, где даже за кадром актеры играют ТАК… живут ТАК… Ох, кино ли?!

Но какого тогда, спрашивается, здесь происходит? Не чудаки-толкиенисты же и не исторические реконструкторы какие-нибудь специально довели своих жен и детей до такого состояния, чтобы создать соответствующий антураж для очередных игрищ. И еще вопросик: куда подевались мужики? Кроме тех двух грозных типов с топорами, Василий их пока не видел. Зато слышал в отдалении неумолкающий гомон мужских голосов.

Он обошел несколько телег. Ага, вот они, голубчики! Столпились у реки, обступили какого-то всадника и орут, орут почем зря. Приветствуют что ли?

Простолюдины — вероятно крестьяне-землепашцы, составляли подавляющее большинство шумного собрания. Но изредка среди грязных овчинок и драных волчьих полушубков мелькало железо: кольчуги, кожаные рубахи с нашитыми бляхами, стальные шлемы, копья, щиты, топоры, боевые цепы…

«Башня перехода», «Башня перехода», «Башня перехода», — упрямым дятлом стучало в голове. Бурцев начинал догадываться о сути произошедшей перемены. И догадки эти ему не нравились.

 

Глава 6

Чушь! Сумасшествие! Безумие!

Отнюдь… Все не так уж и неправдоподобно, если спокойно, без паники и материалистической предвзятости осмыслить все, что с ним произошло. Итак, таинственное сборище тевтонской секты. Светящаяся аномальщина в парке, посреди которой он на свою беду оказался. И не просто оказался, а прикоснулся к ней, пусть даже не руками, а дубинкой…

Что еще? Магистр неоскинхэдов, вырядившийся в форму гитлеровского офицера и с охапкой бумаг в руках. Если верить подружке хиппаря, это было некое досье о Великой Отечественной войны. И горящие в ночи цифры, еще на аллее парка, вызвавшие у Бурцева ассоциацию с 1941-м годом…

Все произошло там, где в незапамятные времена возвышалось древнее строение. Большая башня перехода, надо полагать, основание которой раскопали гитлеровцы. И ведь именно на этом самом месте Бурцев разнес «демократизатором» малую гиммлеровскую башенку, похищенную сектантами из музея. Вот и открылся портал, способный переносить человека не только в пространстве, но и во времени.

Та девица из парка говорила, будто магистр собирался кого-то о чем-то предупредить. Теперь-то можно догадаться — кого и о чем. Если предположить — ну, просто предположить, в порядке бреда — что некий посланец из будущего, знающий все нюансы неудачной для Германии военной кампании в России, сообщит обожаемому фюреру о предстоящих сражениях во всех подробностях… И если слова такого «пророка» будут приняты на веру… Елки-палки, да ведь подробная информация стоит дороже всей шпионской сети Вермахта. Она, действительно, способна изменить ход истории. Но главарь сектантов-скинов в прошлое так и не попал. Вместо него туда отправился случайный хрононавт из ОМОНа.

Все сходится, кроме одного. Ведь, по идее, его, Василия Бурцева тоже должно было забросить в 41-й!.. Так ведь и забросило! Только не в 1941-й, а в 1241-й. Забыл, что ли, как собственноручно, вернее, собственноножно «девятку» на «двойку» случайно исправил? Забыл, что медиумы — помощники магистра, ментальная мощь которых обеспечивала переход — даже глазом не моргнули? Вот и обживайся, в вобщем, теперь, Васек в тринадцатом веке.

Захотелось взвыть. Эх, правильно говорил Пацаев: головой сначала надо думать, а уж потом действовать. Бурцев заставил себя шагнуть вперед — к возбужденной толпе. Да, дела… Местные аборигены казались сейчас пострашнее отмороженных скинов. Никогда раньше он не передвигал ноги с таким трудом. И дело вовсе не в липкой грязи, облепившей омоновские берцы. Не только в ней, во всяком случае.

С телег на Бурцева встревожено поглядывали женщины и дети, а вот мужики у реки его пока не замечали. Когда люди стараются переорать друг друга, они редко замечают, что происходит вокруг. А ор над речушкой стоял поистине несусветный.

— … Хенрик Побожны!.. Хен-рик По-бож-ны!.. — с трудом разобрал Бурцев отдельные слова. — … Ксьяже! Вроцлав!

Язык похож на русский. Видать, братья-славяне глотки дерут. К болгарам, что ли, попал? Или нет, скорее, к полякам. Да, точно к ним. Злополучная музейная башенка-то была из Польши. И если он что-нибудь в чем-нибудь понимает, то похищенный скинами экспонат представлял собой уменьшенную копию того самого сооружения, остатки которого лежат теперь вдоль дороги огромными выщербленными и вросшими в землю глыбами.

Так-с, Польша, значит? Вот уж сюрприз! Особенно, для того, кто по-польски ничего кроме «пся крев» не знает, даром, что в роду поляков — ненамного меньше, чем русских. Если верить отцовым изысканиям.

И вот тут-то и произошло… Нечто!

— Слава Генриху Благочестивому! — провопил кто-то. — Слава сиятельному князю Вроцлава!

У Бурцева перехватило дыхание. Это невероятно, но он начинал понимать кричавших. Теперь не было нужды напрягать слух, вычленяя отдельные слова и догадываясь о смысле остальных. Как такое возможно? Чем все это объяснить?

Пробуждение генетической памяти? А, собственно, почему бы и нет? Кому известно, что происходит с человеком, угодившим в далекое прошлое? В прошлом он ведь не совсем тот человек, что был прежде. Точнее позже… Тьфу, голова идет кругом. Фантастика!

Бурцев решил не париться понапрасну и просто принять объяснение, которая показалась ему самым простым и логичным. Генетическая память — так генетическая память. Ну надо же, он уже даже не ощущал забавного инородного акцента, будто сам всю жизнь говорил исключительно по-польски. Говорил? Кстати, хорошая идея. Не мешало бы проверить.

Бурцев на всякий случай (мало ли что…) прикрылся щитом и слегка похлопал резиновой дубинкой по спине ближайшего горлопана в простеньком крестьянском тулупе. Извлеченная из лужи «РД-73» оставила на чужой спине отчетливые следы гуталинового цвета. Крестьянин не рассеялся, как подобает бесплотному призраку, лишний раз подтвердив реальность происходящего. Однако и на приглашение к беседе незнакомец не отреагировал. Слишком уж надрывался, сердечный. Бурцев тряхнул крикуна за плечо — хорошенько так тряхнул, украсив тулупчик незнакомца отпечатком грязной пятерни. Тот, наконец, соизволил повернуться. Рыжие волосы, раскрасневшееся веснушчатое лицо, туповатые, но и хитрющие вместе с тем глазенки, щербатый рот, распахнутый в дурацкой улыбке… Ох, и рожа!

Улыбка, правда, уползла в раззявленную от удивления пасть, как только рыжий взглянул на Бурцева. Ну, не вписывался боец ОМОНа в местный колорит, что поделаешь. Поневоле вспомнился непристойный анекдот об омоновце, который поутру случайно увидел в зеркале себя, родимого, при полном вооружении и обгадился от страха. Сюрпризы ассоциативного мышления, однако…

А мужичок тем временем менялся со скоростью хамелеона, почуявшего опасность. Шапка — долой. Спина — в три погибели.

— Чего желает пан?

А приятно, блин, когда тебя величают паном, да еще с таким подобострастием. Совсем не то, что полупрезрительное «гражданин начальник», которое приходится слышать от всяких уркаганов и дебоширов. Впрочем, куда больше Бурцева обрадовало другое. Понимает! Он их, в самом деле, понимает! А вот уразумеют ли они его?

— Кто этот Генрих, из-за которого здесь столько шума? — осторожно поинтересовался Бурцев.

У крестьянина челюсть отвисла чуть ли не до пупа. М-да, для членораздельного ответа такая варежка явно не годится.

Бурцев повторил свой вопрос еще раз — медленно и по слогам. Без особой, впрочем, надежды на успех:

— Кто-есть-Ген-рих?

Гримаса глубочайшего недоумения не покидала лица поляка.

Не понимает. Жаль. Не такая уж, оказывается, крутая штука эта генетическая память, раз действует только в одностороннем порядке. Бурцев уже решил махнуть на мужичка рукой, как вдруг прозвучал запоздалый ответ:

— Генрих Благочестивый, — озадаченно забормотал поляк, — князь Вроцлава, властитель Силезии, сын Генриха Бородатого и добродетельной Ядвиги, самый могущественный из всех польских князей. Пан Генрих собирает войска для защиты христианских земель, а мы его за это славим, как можем. Мы ведь всего-навсего мирные землепашцы, несчастные беженцы, спасающиеся от набега язычников. Воевать не обучены, но если нужно воздать хвалу сиятельному князю, так это завсегда пожалуйста.

Бурцев попытался растормошить память. Увы, безуспешно. История Польши никогда не была его коньком.

— И от каких-таких язычников вы спасаетесь? — задал он следующий вопрос. Раз понимают его, отчего ж не спрашивать-то?

— Известно от каких — от богопротивных тартар, сынов Измаиловых, — поляк закатил глаза и затараторил, как по писанному. — Народ сей выпущен из адовых пещер на далеких островах нам на погибель, за грехи наши. Сами они подобны диким зверям и питаются человечиной. А кони их быстры и не знают усталости. А доспехи прочны настолько, что…

Достаточно. Пока достаточно. Главное уже понятно.

«Генрих Благочестивый, самый могущественный из польских князей…» Значит, сто пудов — Польша. А «тартары», надо полагать, — это татаро-монголы, дорвавшиеся до старушки-Европы.

— Какой нынче год? — оборвал Бурцев говорливого собеседника.

— Чаво? — глаза рыжего чуть не выкатились из орбит.

— Год, спрашиваю, какой?

— Так это… 1241-ый от Рождества Христова. Или если пану угодно — 6749-ый от сотворения мира.

Подумав немного, поляк добавил:

— Весна у нас нонче, март месяц.

 

Глава 7

— Тяжкое испытание, лихая година… — снова заскулил крестьянин, но вдохновенный экстаз плакальщика-одиночки уже иссякал. Теперь в глазах поляка появилось ответное любопытство. Что ж, вполне естественно: нечасто, наверное, на местных слякотных дорогах встречается измазанный грязью по самые уши тип с резиновой дубинкой «РД-73» в бронежилете, помеченном надписью «ОМОН» и потерявший к тому же счет времени.

Бурцев глянул поверх голов. Среди столпившихся землепашцев и воинов он выделялся высоким ростом. Людишки в средние века все же мелковаты против бойца отряда милиции особого назначения из третьего тысячелетия.

Как он и предполагал, оркестром многоголосых глоток дирижировал всадник, занимавшия почетное место в самом центре взбудораженного собрания. Уверенная посадка выдавала в нем прекрасного наездника. А пятна свежей грязи, которой верховой был заляпан по самую бармицу куполообразного шлема с железной полумаской, свидетельствовали о долгой и быстрой скачке. Бурцев не расслышал слов всадника, но прекрасно видел, как взметнулась вверх рука в кольчужной перчатке — и тут же по толпе прокатилась очередная волна славословия в адрес Генриха Благочестивого.

— Это что и есть тот самый князь Генрих? — поинтересовался Василий у рыжего гида.

Как-то не очень вязалась с княжеским титулом одинокая фигура всадника в неброских, в общем-то, доспехах и грязном плаще.

— Нет, конечно! — почти возмутился крестьянин.

Былое почтение к странному незнакомцу с щитом и дубинкой как-то сразу улетучилось. Бурцев вдруг осознал, что и паном его больше не называют. У рыжего хватило смекалки сообразить, что Бурцев не из местных, даром, что говорит по-польски. Чужакам же здесь, видимо, почет и уважение оказывать не привыкли. По крайней мере, простолюдины. А без почета-то какой же ты пан?

Ладно, мы люди не гордые. Потерпим, лишь бы этот конопатый продолжал говорить. Информация была сейчас нужна, как воздух.

И конопатый продолжил, кивнув на всадника:

— Это один из посланников Генриха Благочестивого. Предлагает нашему обозу укрыться в Вроцловской крепости, а людей зовет в ополчение при княжеском войске. Только зря старается гонец. Глотку подрать во славу князя — это одно, а биться с племенем Измаиловым — совсем другое. Никто ни свою семью, ни скарб не бросит. Крепостям мы не доверяем — их тартары берут одну за другой. Авось, в лесах поспокойнее будет. Тягаться с проклятыми язычниками на поле брани никак невозможно. Уже усвоили по Малой-то Польше. Из тех земель ведь бежим в Силезию. Нет, мил человек, если панове хотят — пускай сами свои головы кладут. А я отойду да в сторонке обожду. Никогда оружия в руках не держал и впредь брать не намерен. Не для того рожден.

— А эти, — Бурцев указал на редких вооруженных воинов в толпе, — тоже не пойдут за князя биться?

— Кнехты-то? — поляк пожал плечами. — Может, и пошли бы. Им, как и рыцарям, война — мать родна. Да только панночку свою они охранять должны. Знатная, говорят, особа — тоже от тартар спасается. Видишь повозку впереди — ту, что побольше и покрасивше, с орлами на бортах. Ну, где два кнехта с топорами пристроились. Вот там панночка и сидит. Пока мы вместе с ней и с ее охраной, у обоза тоже, почитай, какая-никакая оборона, а имеется. В общем, молим Господа, чтобы и впредь благодетельница не отказывала нам в защите.

Про благодетельницу сейчас было неинтересно. Бурцев решил сменить тему. Спросил, кивнув на всадника:

— А много у князя Генриха таких посланников?

Словоохотливый крестьянин уважительно присвистнул. Точнее, издал беззубым ртом неубедительную имитацию свистообразного звука:

— Цельная армия! Гонцы разосланы по всей Силезии и дальше — в другие княжества — в Великопольские и Малопольские земли, в Куявию и Мазовию. К чешскому королю и тевтонскому магистру — тоже посланцы отправлены. Ты что, этого даже не знаешь? — рыжий подозрительно сощурил глаза. — И откуда ж ты такой взялся, мил человек? Чегой-то не припоминаю я, чтобы ты шел с нашим обозом.

— О-о-о, — насмешливо протянул Бурцев, — взялся я издалека. Ни тебе, ни твоему обозу туда ни в жизнь не добраться.

Прокол! Он осекся, взглянув на переменившееся вдруг выражение лица собеседника. Или с юмором у того были серьезные проблемы, или…

Теперь в глазах поляка было даже не подозрение. Был страх вперемежку с ненавистью. А страх и ненависть — гремучая смесь. Чрезвычайно опасный коктейль. Бурцев на всякий случай отошел в сторонку. Редкозубый землепашец с хитрыми злющими глазками ему совсем разонравился. Знал он эту породу — такие способны на любую пакость. Особенно, когда чувствуют за собой силу. Сила же сейчас была как раз на стороне поляка. Он у себя дома, он среди своих, он в курсе всех дел, а вот пришелец из будущего пока мало что смыслит во всем происходящем. Так что ссора пришельцу ни к чему. Тем более, ссора по пустякам.

А рыжий уже вытаскивал из толпы таких же малоприятных овчиннотулупных типов и что-то втолковывал им. Украдкой кто-нибудь из угрюмых крестьян, нет-нет да и бросал мрачный взгляд на чужака. Пожалуй, самым разумным в сложившейся ситуации — потихоньку покинуть разгоряченное собрание.

Бурцев сделал шаг в сторону спасительной рощи. Прочь с этого крикливого базара!

— Куда?! — давешний рыжий-конопатый знакомец шустро подскочил к нему. Цепкие пальцы ухватились за рукав.

— Пусти! — нахмурился Бурцев.

— Нет уж, тартарское отродье! Яцек своего не упустит! Я за тебя еще награду получу.

Тартарское отродье? Ну, и дурак же ты, Яцек!

— Пусти, говорю! — резким ударом Бурцев сшиб с рукава цепкую пятерню. Бил рукой — не пускать же сразу в ход дубинку против безоружного. Удар не очень сильный, просто предупреждение. Поляк предупреждению не внял.

— Держи его, ребя! — завопил он благим матом. — Хватай пса тартарского!

«Ребя» налетели неуклюже, толпясь и мешая друг другу. Щитом Бурцев оттолкнул одного, плечом повалил второго… Но когда кто-то из нападавших повис на щите, а остальные попытались живым тараном завалить и затоптать противника, пришло время для доброго старого «демократизатора».

Бурцев старался не особо свирепствовать, и все же глухие смачные удары резиновой дубинки, наверняка, привели бы в ужас правозащитников всех мастей. Крича и стеная, землепашцы из ватаги Яцека один за другим отпрыгивали, откатывались, отлетали от крутившегося волчком одинокого омоновца с щитом и резиновой дубинкой.

Вообще-то в ОМОНе их обучали орудовать спецсредством «РД-73» в цепи или вдвоем с напарником. Орудовать грубо, просто, но эффективно: взмах — удар, взмах — удар. Бить по очереди, только сверху вниз или чуть наискось. Поперечными ударами не увлекаться. Четких инструкций на сей счет не писано, но имелся достаточный опыт: случалось, проворная жертва уклонялась от такого удара и тогда резиновая дубинка сбивала с ног стоявшего рядом сослуживца.

Однако порой находились инициативные упрямцы, которые просто «из любви к искусству» или руководствуясь нехитрым жизненным принципом «авось пригодится» осваивали «демократизатор» в качестве оружия одиночного боя. Василий был одним из таких мастеров.

— Тебе, Бурцев, после конной милиции только фехтования не хватало, — неодобрительно ворчал Пацаев, наблюдая за его упражнениями.

Майор постоянно твердил подчиненным: омоновец, как и любой мент, силен только в строю, в группе. В одиночку — пропадет. Как бы искусно он не рассекал воздух, все равно толпа затопчет. Правильно, наверное, говорил майор. Но Бурцев не хотел пропадать ни в строю, ни в одиночку. Потому и научился выделывать обычной резиновой дубинкой такие выкрутасы, что иному каратисту-ушуисту с нунчаками и не снились. Выкрутасы пригодились. В тринадцатом веке от Рождества Христова.

 

Глава 8

Двое в овчинках уже валялись на земле. Еще двое быстренько отползали в сторонку. К Василию никто больше не приближался. Но галдели вокруг громко. И достаточно грозно.

Надо бы вырубить зачинщика. Бурцев двинулся к рыжей голове, что маячила в стороне от места схватки. Яцек почуял опасность. Отступил, заверещал пуще прежнего:

— Убивают тартары!

Толпа изрыгнула подмогу. Теперь в руках у некоторых беженцев появились внушительные дрыны. Шустрые, блин. Когда только успели к телегам сбегать за оглоблями-то? Хорошо хоть, вооруженные кнехты пока не вмешивались. Воины озадачено смотрели, то на Бурцева, то на Яцека, то на повозку своей панночки. Без приказа в крестьянские разборки не полезут. Значит, есть шанс. Если начхать на рыжего и уложить тех двоих справа, путь к роще будет свободен.

— Прекратить! — повелительный голос прогремел над головой Бурцева.

Поляков как ветром посдувало. Только сухо стукнуло о землю брошенное дубье, да вяло заворочались на притоптанном пяточке поверженные бойцы. Остальные пугливо пятились за спины кнехтов, образуя широкий полукруг.

Бурцев обернулся. Сначала увидел лошадиную морду, потом — все остальное. Уставший человек на уставшем коне — гонец Генриха Благочестивого — взирал сверху вниз, недобро взирал. Шлем с полумаской всадник держал теперь в левой руке, так что Бурцев разглядел изуродованное лицо верхового. Застарелый шрам тянулся от перебитой переносицы до правого уха — память о давнем ударе чьего-то боевого топора или меча. А рубятся-то здесь — не дай Бог!

— Что происходит? — верховой правил коня к Бурцеву. — Кто таков?

Бурцев и рта не успел раскрыть, как к всаднику подскочил Яцек. Рыжий цепко ухватился за стремя:

— Пан рыцарь! Тартарский лазутчик это! Высматривает, выспрашивает, вынюхивает. Я сразу понял, что за птица. Хотел схватить пса с ребятами из нашего ополья, а он — в драку.

— Лазутчик?! — брови всадника сдвинулись. Шлем в руке дернулся. Звякнула кольчужная бармица. — Кто-нибудь знает этого человека?

А в ответ — тишина. Лишь недружелюбные лица вокруг. Да откуда они Бурцева знать-то могут? Больше чем за семь веков до появления на свет! Зловещее молчание длилось недолго.

— Вздернуть, — распорядился гонец. — У меня сейчас нет времени допрашивать татарских соглядатаев.

Ага, вот и кнехты подняли оружие. А против этих резиновой дубинкой много ли навоюешь?

— Да разве ж я похож на татарина?! — Бурцев был скорее изумлен, чем испуган.

— Может, и не похож, — проговорил княжеский гонец, — только этого никому наверняка не ведомо. Тот, кто видел богопротивных язычников воочию, уже мертв.

Железная логика, ничего не скажешь!

— Но так зачем же сразу…

— Вздернуть, — повторил приказ всадник. Он, казалось, уже утратил интерес к случившемуся. Повинуясь воле хозяина, конь обратил в сторону Бурцева грязный круп. Прощальный взмах патлатого хвоста, и неспешная рысь сквозь расступившуюся толпу. Потом людская масса сомкнулась вновь.

С полдюжины вооруженных воинов подступали к Бурцеву. Медленно, осторожно перенося вес с ноги на ногу. Походка опытных бойцов… Блики весеннего солнца играли на пластинах лат, отточенных остриях копий и лезвиях секир. Поскрипывал в тишине боевой цеп — этакие шипастые нунчаки устрашающего вида.

Воин с цепом выдвинулся вперед — такому оружию нужно пространство для замаха. Пригнулся, по-бычьи смотрит из-под натянутого до бровей железного шлема-шляпы с широкими полями. Качает отвлекающий маятник. Тяжелый цеп на длинной — чтобы случайно не задел в бою хозяина — рукояти вот-вот захватит в зону поражения одинокую жертву.

Еще двое кнехтов заряжают арбалеты, обеспечивая прикрытие. Титановые пластины бронника эти короткие тупорылые стрелы не пробьют — факт, но с ног свалят, да и потроха с такого расстояния могут отшибить не хуже пули. К тому же омоновский бронежилет защищает только грудь, брюхо, спину и бока. А что если стрелки перебьют руку или ногу? Какой, Васек, после этого из тебя будет боец? А если кто-нибудь сообразит вогнать арбалетный болт под шлем? Или в пах? Или лупанет в лицо… И без того уже треснувшее забрало каски на такое не рассчитано — разлетится, как хрустальная рюмка. Кстати, сама каска — тоже не тяжелая боевая сфера. Всего-навсего «скат» первой степени защиты… Легкий слоистый органопластик в чехле. Выстрел из арбалета или хороший удар мечом расколет его в два счета.

Эх, будь под рукой автомат, совсем другой разговор получился бы с этими кнехтами. Или хотя бы «макаров». Или граната, что ли… Увы — еще три недобрых и непечатных словечка в адрес майора Пацаева — за место под Солнцем, отсветившим семь столетий назад, придется драться без настоящего оружия, полагаясь только на спецсредства. Но не плестись же покорной овцой на виселицу?

Бурцев поднял дубинку, прикрылся щитом. Комедия, да и только! Трагикомедия! «РД-73» и омоновский щит хороши против демонстрантов с палками и арматурными прутьями. Сгодились они и для того, чтобы раскидать местное тупое быдло. Но сейчас-то его окружают профессиональные воины в железных доспехах и с оружием, предназначенным рубить, колоть, корежить и пробивать это самое железо.

Бурцев напал первым — на ближайшего воина. Не нападать было нельзя: цеп уже целил под щит — по ногам. Первым ударом он отбил цеп — это позволило сразу сократить дистанцию. Потом что было сил шарахнул по пальцам, сжимавшим длинное древко. Цеп выпал, а через мгновение на землю рухнул и вопящий кнехт: заключительную подсечку Бурцев провел уже автоматически. Хорошо, на воине не оказалось металлических поножей.

Поверженный противник еще не успел распластаться, когда Бурцев краем глаза уловил метнувшуюся справа тень. Инстинктивно подставил под удар дубинку и щит. И… остался безоружным.

Лезвие тяжелого топора отсекло кусок «демократизатора». От щита тоже откололась добрая половина. Секира скользнула по краю каски, сорвала с нее клок матерчатой обшивки… Бурцев отпрянул назад, избавляясь от обломков щита, швырнул кому-то в лицо жалкий резиновый обрубок.

Нового нападения не последовало. Арбалетчики, державшие Бурцева на прицеле, тоже не стреляли. Однако кольцо неумолимо сжималось. Его, явно, не хотели убивать в схватке. У дисциплинированных кнехтов четкий приказ: вздернуть. И, кажется, польские вояки намеревались в точности исполнить именно это распоряжение «пана рыцаря».

Бурцев пошарил по поясу. Да, небогатый же арсенал у него остался. Наручники да газовая пшикалка. Ну, браслеты сейчас точно погоды не сделают, а вот баллончик может пригодиться. Что, господа поляки, не пробовали еще ментовской «черемушки»? Ну, так попробуете! Сейчас устроим…

Бурцев крутился на месте, выбирая подходящий момент для газовой атаки, как вдруг…

Фьюить! Зловещий свист вспорол свежий весенний воздух. Княжеский гонец нелепо взмахнул руками и повалился с коня. Кнехты разорвали круг, позабыв о намечающемся линчевании.

— Тар-та-ры! — пронзительно завопил кто-то.

Потом раздались другие крики. Дикие, страшные.

 

Глава 9

Небольшой отряд — десятка два всадников — уже добрался до оставленных без присмотра телег. Кто сноровисто вырубал в беззащитном обозе женщин и детей, кто, спешившись или прямо с седла, расстреливал толпу. Еще с дюжину верховых отсекали беженцев от реки — с той стороны тоже полетели стрелы.

Откуда конники? Вероятнее всего, спустились в низину с одного из холмов. Тихонько сняли часовых, если таковые вообще были, и атаковали…

Странные это были «тартары». Лица и шлемы каждого скрывали маски — не то из бересты, не то из холстины. Грубо размалеванные личины с гротескным оскалом полузвериных морд. И ведь что любопытно: вооружение нападавших почти не отличалось от оружия польских кнехтов. Те же кольчуги, копья, секиры, мечи. Да и арбалеты, из которых били всадники, мало напоминали татаро-монгольские луки. Не так, совсем не так представлял себе Бурцев степных кочевников. Видимо, пришла пора избавляться от некоторых стереотипов истории.

В первую очередь, конные арбалетчики выбивали воинов из охраны обоза. Ни кольчужки, ни кожно-металлические панцири не защищали от тяжелых коротких стрел. Да и не всякий щит выдерживал удар арбалетного болта, пущенного с близкого расстояния.

Впрочем, не только кнехты становились жертвами стрелков. Вокруг Бурцева падали и мечущиеся крестьяне, случайно оказавшиеся на пути оперенных жал. Одна стрела чиркнула по его собственной каске. К счастью, не прямое попадание — вскользь прошла.

Крики, стоны, ругань, проклятия. Где-то совсем близко верещал, прикрыв голову руками, Яцек. Почти вся немногочисленная обозная охрана была уже перебита, бабы и детишки в телегах вырезаны. А среди уцелевших беженцев царила паника. Крестьяне бессмысленно метались по слякотной дороге между рекой и табором. Никто и не помышлял о сопротивлении.

Всадники обстрел прекратили. Колчаны закрыты, арбалеты заброшены за спину. Начиналась другая потеха. Верховые в масках, улюлюкая, гонялись за беззащитными, ополоумевшими от ужаса землепашцами. Их даже не рубили — просто сбивали с ног и топтали копытами коней.

Остановить избиение? Как?! Да никак! Не кричать же: «Всем стоять! Милиция! Руки в гору!» Значит, план прежний — добраться до рощи, а там уж видно будет. Правда, убегать от конных на своих двоих — дохлый номер. Но почему обязательно пехом? Бурцев огляделся. Благосклонная фортуна скалилась ему в лицо огромными зубами лошадиной морды. Конь убитого гонца испуганно поджимал уши и мылился задать стрекача, однако был еще в пределах досягаемости. Вот где потребуются навыки, полученные в конной милиции. Оп-ля! Бурцев ловко перехватил повод и уже вставлял ногу в стремя, когда услышал пронзительный визг. Звук доносился от повозки знатной полячки.

Бурцев оглянулся. Визжала молодая девушка. Запуталась, бедняжка, в собственном платье с длиннющим — по самые туфли — подолом. Тугая лента, слетела с головы, прическа рассыпалась, русые волосы упали на лицо, и все же Бурцев разглядел, насколько миловидной была эта растрепанная незнакомка.

Барышня отчаянно билась в чужих руках. Спешившийся налетчик в маске цвета сажи (непонятно, даже кого он хотел изобразить — то ли негра, то ли черта), в стальном шишаке и в короткой кожаной рубашке с массивными железными бляхами пытался вытащить девицу из повозки.

Уж, не об этой ли панночке-благодетельнице рассказывал Яцек?

«Благодетельница» оказалась девицей боевой. Вцепившись в повозку, молодая полячка яростно молотила ногами. Каблучки сафьяновых сапожек сбили с головы чернорожего шлем, продырявили маску. Изящные ножки, мелькавшие под юбками, лупили так сильно и часто, что нападавший вынужден был отпустить жертву. «Тартарин» явно не ожидал подобного отпора. Панночка же угрем скользнула обратно в повозку, опустила за собой полог медвежьей шкуры, затянула его изнутри кожаным ремнем.

Ну и глупо! Сама загнала себя в ловушку. А куда интересно смотрит охрана полячки?

Бурцев поискал взглядом секъюрити с топорами, дежуривших возле повозки. Нашел… Охрана смотрела в небо. Безжизненными глазами. Оба кнехта неподвижно лежали у колес. Впрочем, не они одни. Чуть поодаль корчился третий — копейщик в маске, сбитый с коня арбалетным болтом. В окольчуженном животе торчал кончик измазанного кровью оперения. После таких ран не выживают, так что у непобедимых «тартар» сегодня тоже будут потери.

Воин с черной личиной, от которого вырвалась молодая полячка, взъярился не на шутку. Вновь нахлобучив сбитый шишак и поправив смятую маску, он снова ломился в повозку. «Тартарин» остервенело полосовал кинжальным лезвием опущенный полог. Хлипкая преграда еще сдерживала безумный натиск. Но надолго ли?.

Бурцев матюгнулся. Что прикажите делать?! Гнать коня в лес, спасая свою шкуру? Ладно, шкура подождет. Девчонку из Нижнего парка уберечь не удалось, так, может, хоть эту…

Нога вынута из стремени. Дальше он действовал, как и должно действовать на краю жизни и смерти, когда время замедляет свой ход, а мысль становится слишком медлительной. Сначала взгляд вырвал из царившего вокруг бедлама мертвого кнехта со стрелой в горле. Блеск металла, растоптанная лужа свежей крови, грязно-красные следы. Павший воин был одним из тех арбалетчиков, что совсем недавно держали его на прицеле. Бурцев поднял заряженный самострел убитого.

Он прицелился, как делал это уже много раз в тирах и на стрельбищах. Пистолеты, винтовки, автоматы, пулеметы, гранатометы — разное оружие перепробовано за время службы в армии и ОМОНе. Но вот со средневековыми арбалетами дело иметь как-то не приходилось. Ничего, расстояние до цели — не ахти какое, а стрела — та же пуля, только побольше.

Громоздкая конструкция из массивного деревянного ложа и мощного лука с толстой тугой тетивой плетенных жил, весила не меньше снаряженного «калаша». Серьезный вес серьезного оружия. Правда, у допотопного самострела не оказалось ничего похожего на курок. Тетива спускалась изогнутым рычажком, на который следовало жать не одним, указательным, а сразу четырьмя пальцами. Вместо приклада торчал чуть расширенный обрубок деревяшки. Непривычно, жутко неудобно, но что ж поделаешь — арсенал 13-го века. Зато отдачи не будет.

Ладно, поиграем в освобождение заложницы! Аккуратно, моля бога, чтобы не промазать, и случайно не прошить навылет повозку панночки вместе с хозяйкой, Бурцев придавил спусковую скобу.

Звонко звякнула тетива.

Не промазал!

Стрела ударила воина, терзавшего закрытый полог, в спину, швырнула на угол заднего борта, пригвоздила к дереву, но тут же обломилась под тяжестью обмякшего тела. Человек в доспехах и черноликой маске грузно повалился набок. Наконечник арбалетного болта остался в доске. А кровавая клякса, появившаяся на заднем борту повозки вызвала ассоциацию с включенным средь бела дня габаритным огнем.

За спиной раздалось лошадиное ржание. Бурцев резко обернулся. Проклятье! Конь убитого княжеского гонца — конь, в стремени которого уже побывала его нога, — уносил к спасительной роще другого всадника. Огненно-рыжая голова дергалась в такт галопу, словно у марионетки. Да, Яцек — не самый лучший наездник, но страх — великий учитель. Землепашец вцепился в поводья и гриву коня мертвой хваткой, а ногами так сильно обхватил бока животного, что, наверное, никакая сила на свете не смогла бы сейчас вырвать его из седла.

Два «тартарских» воина в масках поскакали вдогонку за Яцеком. Еще двое направились к повозке панночки. Туда же со всех ног ринулся и Бурцев. Честно говоря, подгоняло его не только желание помочь незнакомой девице, но и последняя возможность спастись самому. Лошади в упряжке полячки-«благодетельницы» — сытые, здоровые, ухоженные. Такие будут скакать долго и быстро. Впрочем, долго не надо. Сейчас — главное, чтоб быстро. Главное, как можно скорее домчаться до леса. А уж там, в густых зарослях, преимущества конного перед пешим — не очевидны. Там уйти от погони можно и на своих двоих. Если, конечно, очень постараться. И если повезет.

 

Глава 10

Один из «масок» уже заметил его — всадник в блестящей кольчуге помчался наперерез, размахивая мечом. Не успеть! До повозки еще далековато и схватки избежать вряд ли удастся. Бурцев отбросил теперь уже бесполезный арбалет. Перезаряжать — целое дело, нет ни времени, ни сноровки.

В нескольких шагах лежало копье «тартарина» со стрелой в брюхе. Тот еще слабо царапал землю ногтями, но на свое оружие больше не претендовал.

Рывок, перекат… Бурцев подхватил копье и через мгновение вновь стоял на ногах. Конного противника встретил не беспомощный арбалетчик с разряженным самострелом, а копейщик, готовый к поединку.

Бурцев успел тютелька в тютельку. Он был еще вне досягаемости для вражеского меча, но достаточно близко, чтобы самому нанести удар. И в этот удар он вложил всего себя. Не стал колоть — сноровистый живчик на коне умело прикрывался круглым щитом. Бурцев просто лупанул тяжелым древком наотмашь, будто оглоблей в деревенской драке. Получилось! Клинок всадника отлетел назад, сам мечник покатился по земле. Противник, впрочем, долго не разлеживался. Очухался сразу. Выхватил из сапога нож с широким и чуть изогнутым лезвием. И уже порывался вскочить на ноги.

Пришлось добивать. Все тем же копьем. Широко расставив ноги, Бурцев ударил. Так дорожные рабочие бьют ломом в старый асфальт. Сверху вниз, со всей дури, присовокупив к силе рук тяжесть тела. Наконечник копья пропорол и кольчугу, и то, что было под ней. Крик. Хруст. Что-то брызнуло на руки…

А земля вновь содрогнулась от топота копыт. Не оглядываясь, Бурцев ничком рухнул на труп. И в самое время! Над головой что-то прогудело и с треском срубило торчащее из мертвого тела древко копья — там, где только что находилась шея Бурцева.

Когда он поднял перепачканное в чужой крови лицо, новый противник в личине саблезубого беса уже разворачивался для повторной атаки. Клыкастый «тартарский» всадник с боевым топором и на черном как смоль коне. Норовистый конь плясал, не желая подчиняться поводу. Пока наездник совладает со скакуном, пройдет пара-тройка секунд. Немного, но все же…

Бурцев снова рванулся к повозке, украшенной коронованными орлами. Эта короткая перебежка значила куда больше, чем все былые полигонные учения и марш-броски вместе взятые. Может быть, только поэтому он и успел. Почти не ощущая тяжести бронежилета, Василий вскочил на место возницы и…

И все.

До сих пор он стремился лишь поскорее добраться до упряжки. Это было самым главным. Остальное казалось простым и ясным, как божий день, — вожжи в одну руку, кнут — в другую, пара хлестких ударов — и вперед. Но теперь ясности поубавилось. Не оказалось под рукой ни кнута, ни хлыста, ни нагайки, ни чего-либо другого, годившегося для стеганья лошадей. В суматохе массового избиения возница панночки куда-то сгинул вместе со своим рабочим инструментом. А как без помощи кнута сдвинуть с места старопольскую колымагу? Как заставить упряжку, которая не отреагировала даже на дикие вопли нападавших, взять с места в карьер? Этому в конной милиции не учили.

Всадник в клыкастой маске тем временем подъехал к повозке почти вплотную. Сейчас и подмога прискачет. Изрубят, блин, в капусту — ойкнуть не успеешь.

Бурцев судорожно схватился за неиспользованный баллончик с милицейской «черемухой». Слезоточивый газ, конечно, не автомат Калашникова, но сработать может. Условия-то идеальные: слабый ветерок, как по заказу, дует от повозки в сторону «тартар».

Долгий пши-и-ик… Бурцев щедро распылил густое аэрозольное облако, целя в морду вороного и под размалеванную маску воина с топором. Газ подействовал мгновенно. Конь словно взбесился, наездник выпустил поводья и секунду спустя вывалился из седла. Оглашая окрестности дикими воплями, захлебываясь в собственных соплях, он бился на земле, будто припадочный. Туман «черемухи» медленно оседал на одежду, доспехи, маску и шлем. «Саблезубый» орал все громче.

Кто-то еще, не успев придержать лошадь, сдуру въехал в облачко слезоточивой взвеси. Глотнул полной грудью. И тоже с воем покатился по земле. И еще двое. И еще один. Остальные «тартары» натянули поводья, придержав коней. В суеверном ужасе они наблюдали, как безумствовали их соратники. Те уже не кричали — только хрипели, пытаясь сорвать с раскрасневшихся лиц шлемы и маски. Двум удалось.

Странно, но пресловутые «тартары» оказались так же мало похожи на азиатов, как рыжий Яцек или светловолосая панночка. Ни желтоватых, обветренных степными ветрами лиц, ни узких глаз-щелочек, ни жидких бороденок а-ля Чингисхан. Вполне даже европейская внешность. Что-то тут было не так. Однако удивляться некогда. Слезоточивый газ — преграда, увы, ненадежная. Прорваться через нее галопом — пара пустяков. Пустить арбалетный болт — еще проще. А если ветер вдруг переменится и родимая «черемушка» накроет повозку, тогда Бурцева и панночку можно будет брать голыми руками.

Но пока всадники в масках пятились назад, забыв об арбалетах. И жить становилось веселее. Настолько, что появлялись нужные идеи.

Нет кнута? Сделаем! Бурцев расстегнул ремень. Никчемные наручники — в карман. Остатки газового баллончика — в воздух, между повозкой и растерявшимися кочевниками. Да повыше, чтоб едкая аэрозольная взвесь провисела как можно дольше. На несколько секунд она обеспечит какое-никакое прикрытие. Ну, а после придется полагаться лишь на прыть польских лошадок.

Бурев раскатал широкий омоновский ремень во всю длину, взмахнул рукой, чуть наклонился, — чтоб достать подальше.

И-и-эх, выноси залетны-я!

Тяжелая пряжка рассекла воздух, смачно врезалась в лошадиный круп. И еще раз!

Взбрыкнув задними ногами, лошади понесли-и-и! Да так, что Бурцев едва удержался в повозке.

С дороги они слетели почти сразу. Непаханая целина сотрясала дерзкий шарабан, вообразивший себя гоночным болидом. Деревянные колеса убогого средства передвижения, впрочем, были сделаны на совесть, да и крепкие хорошо смазанные оси тоже не подвели.

Сзади, из повозки, сквозь несмолкаемый грохот прорывалось испуганное повизгивание. Панночка переживает! Не привыкла, небось, к этакой тряске? Не гонялась за уркаганами по бездорожью в милицейском «уазике»? Но ты уж потерпи немножко, «благодетельница наша».

Он подстегнул лошадей. Визг усилился. Да, пассажирке там несладко. Если уж сам Бурцев с трудом удерживался на месте возницы, можно представить, какие катаклизмы творились за его спиной. Этот расшитый орлами гроб на колесах лишен был даже намека на рессоры. Наверняка, все содержимое повозки знатной полячки сейчас ходит ходуном. Ну, и сама панночка тоже покоем не наслаждается. Если бы не высокие борта и исполосованный, но закрытый полог, девицу давно бы вышвырнуло наружу.

Две или три стрелы запоздало просвистели над головой. Тем дело и ограничилось. Погони не было. Видимо, газовая атака произвела должное впечатление. Боятся, «тартары»! То-то же! Знай наших! С ОМОНом связываться — это вам не девок из телег таскать.

Бурцев правил к роще. Потом долго мчался вдоль нее, не решаясь на такой скорости свернуть в редколесье. К чему раньше времени гробить транспортное средство о колоды и пни, если преследователей все равно не видать? Лучше максимально увеличить отрыв, пока есть такая возможность.

Он не заметил, как это произошло. Просто стена деревьев вдруг выросла не только слева, но и справа. И вроде бы сзади. И, кажется, впереди тоже. Въехали в лес как-то сразу, вдруг.

Стало заметно темнее. И подтаявшего снега, прятавшегося в густой тени от весеннего солнышка здесь было побольше. Лошади мчали по малоприметной лесной колее, проложенной, судя по всему, обозами беженцев. С колес слетели последние комья полевой грязи. На подстилке из опавшей хвои и сопревшей прошлогодней листвы было чище. Но и опаснее тоже: коварный лесной ковер мог таить под собой массу неприятных сюрпризов. И все же скорость лучше не сбавлять — пусть лошади скачут, пока скачется.

Дважды или трижды упряжка благополучно пронеслась мимо развилок. Даже когда наезженная колея вдруг сменилась позабытой людьми и Богом просекой, провидение еще некоторое время оберегало повозку от неминуемого рассыпания на части. Но вот и просека становится все уже и уже, превращаясь в стежку, для которой четыре колеса — слишком большая роскошь.

 

Глава 11

Колесо они все-таки потеряли.

Кривой отросток коряги, присыпанной снегом, зацепил правое переднее. Треск, скрежет… Дальше колесо продолжило свой путь самостоятельно.

— Тпру-у-у! Стоять!

Куда там! Кричать уже не имело смысла.

Повозка пошла юзом и едва не перевернулась. Разбитая и покореженная она остановилось, лишь сбросив с себя мучителя-возницу. У-у-ух! Кочковатая земля и несвежий снег вдруг поднялись на дыбы, встретив падающего Бурцева смачным ударом.

Хрипели взмыленные лошади. Бока загнанных животных тяжело вздымались, исходя паром. Хлопьями падала на снег пена, оставляя в грязно-белом покрывале еще более грязные проплешины. А тишина предвечернего леса после грохота и безумства скачки глушила сильнее, чем само падение.

Бурцев, все же, приземлился удачно. Относительно удачно — настолько, насколько это вообще возможно в увесистом бронежилете. Но все-таки снег смягчил удар. Повезло!

А вот о хозяйке повозки вряд ли можно сказать то же самое. Всю дорогу девица вела себя шумно, а теперь из нутра «кареты» не доносилось не звука. «Неужто угробил?», — встревожился Бурцев. Дурное дело нехитрое. Полячка — барышня хрупкая. А дикая скачка по бездорожью и заключительное столкновение с корягой запросто могли вышибить дух из изнеженной панночки. Стоило ли вообще спасать ее от татарей в масках, если девчонке в итоге был уготован такой конец?

Чуть прихрамывая на левую ногу (колену все-таки здорово досталось), Бурцев подошел к повозке. Выглядела она, конечно, плачевно. Однако на совсем уж бесформенную груду обломков не походила. Нет, едва ли путешествие внутри этого тарантаса пусть даже и на запредельной скорости, пусть и по экстремальной трассе привело бы к летальному исходу. Скорее всего, от пережитых потрясений — как в переносном, так и в прямом смысле — несчастная полячка попросту лишилась чувств. Дамочки средневековья, помнится, были особами впечатлительными сверх всякой меры.

Он раздвинул прореху в изрезанной медвежьей шкуре. И — тут же отлетел обратно от удара, который сделал бы честь боксеру-тяжеловесу. Удар пришелся в живот. Если бы не верный бронник, Бурцеву пришлось бы сейчас лицезреть оперенное инородное тело в собственном брюхе. Но — честь и слава производителям надежных титановых пластин! — арбалетный болт, неожиданно вылетевший из повозки, срикошетил в снег.

Бурцев с кряхтением поднялся. Ну, дела! Он, слава богу, выжил, однако силу арбалета, что называется, почувствовал нутром. Нутро ныло — и весьма ощутимо. А блаженную тишину леса нарушили громкие вопли. Ха! Теперь не оставалось никаких сомнений в том, кто всадил стрелу в брюхо тому копейщику в маске.

Порезанный полог колыхнулся, открываясь.

— Бесово отродье! — ворох измятого перепачканного тряпья пробивался через беспорядочный завал шкур и подушек. — Ты еще жив?!

Бурцев разглядел всклокоченные волосы и перекошенное от гнева лицо полячки. Прелестное личико, кстати, было уже не столь прелестным: на лбу красовался свежий кровоподтек, под левым глазам наливался фиолетовым синяк.

— Людоед богопротивного племени! Язычник, по которому плачет адова бездна! Татарский пес!

«Ну, вот опять! Судьба, видно, у тебя такая, Васька Бурцев, быть отныне татарином». То ли местные в самом деле чуяли в нем частицу степной крови, то ли здесь царит такая татарофобия, что за пришлого кочевника поляки готовы принять любого незнакомца.

Девчонка уже вылезала из повозки. Барышня заметно пошатывалась. Хорошенько же ее поболтало — надолго благородная панночка запомнит сегодняшнее приключение. Мутить, небось, теперь станет от одного вида колесных экипажей.

— Думаешь, полонил меня, презренный сын Измаилов?! — разорялась девица. — Думаешь, похитил, увез и можешь теперь творить со мной, что захочешь?! Не бывать этому! Никогда! Слышишь, никогда не бывать!

Истерика. Форменная истерика! Истеричных барышень Бурцев особо не жаловал, но сейчас невольно залюбовался спутницей. Очень даже ничего себе детка! Даже разбитое лицо ее не слишком портит.

Растрепанные волосы, пылающие щечки, вздернутый носик, выразительные, по-кошачьи зеленые глазки… А фигурка-то, фигурка! Все на месте, все при ней — ай, да панночка! Вот только обтянутые длинными узкими рукавами ручки, которыми так яростно размахивала полячка, оказались не пустыми. В левой — небольшой и такой несерьезный, вроде бы на вид, арбалетец. Да уж, «несерьезный»: стрела, пущенная из этой «игрушки» здорово отбила ему потроха. Впрочем, могло ведь быть и хуже.

Бурцев поблагодарил судьбу за то, что сознание девиц тринадцатого века не замутнено бредом воинствующего феминизма. Если бы эта полячка пустила стрелу не в живот, а чуть ниже — туда, где кончается бронежилет, последствия могли быть более печальными: паховой защиты на его броннике сейчас не было.

Однозарядный самострел, впрочем, был не единственным оружием взбалмошной девицы. В правой руке она держала изящный кинжальчик. Ну да, изящество — изяществом, но по горлу таким полоснуть — мало не покажется. Бурцев поспешил перехватить запястье панночки, пока та не натворила глупостей. А то, вон, красивые глазки уже пылают нехорошим светом. Состояние аффекта… Если срочно не принять мер, точно, кого-нибудь покалечит, дуреха, — не его, так себя.

Отработанным движением Бурцев изъял опасный колюще-режущий предмет. Не так грубо, конечно, как поступил бы с каким-нибудь уркаганом из подворотни. Но девчонка все-таки взвизгнула от боли. Попробовала даже проломить каску Бурцева своим арбалетиком. Пришлось обезоруживать панночку полностью. Вслед за кинжалом на притоптанный снег упал самострел и пухленький заспинный колчан.

Разъяренная полячка пыталась пробить титановый бронник кулачками, царапалась словно дикая кошка, норовила вцепиться зубами в руку. В конце концов, он просто обхватил ее за плечи и крепко прижал к себе. Пародия на любовные объятья! Но иного выхода не было. Только так можно обездвижить агрессивную девчонку, не переломав ей кости. Ну вот… А теперь следует выждать, пока панночка перебесится и затихнет.

Панночка всё не затихала — извивалась ужом, пиналась, елозила упругой грудью о бронежилет, размазывая его грязь по своему платью.

— Да успокойся ты! — рявкнул Бурцев по-польски в раскрасневшееся лицо барышни. Встряхнул, как следует — для пущей доходчивости.

Голова полячки мотнулась назад, потом уткнулась лбом в его бронированную грудь. Девушка взвыла от боли и возмущения, задергалась еще сильнее.

— Я не татарин! Ничего плохого тебе не сделаю! Ни-че-го! Дошло?!

Дошло. Панночка замерла, недоверчиво подняла глаза:

— А кто ж ты такой, если не татарин?

— Русский! Русский я, понятно?! Россия, Рашн, Русиш, Русь…

— Русь? Русич?

Кажется, поверила. Однако до полного успокоения было еще далеко.

— Как ты смеешь ко мне прикасаться?! — прошипела она. — Пусти! Немедленно!

Бурцев пожал плечами, отпустил. Нужна ему новая истерика? Не нужна.

Полячка отскочила к повозке. Воцарилось долгое напряженное молчание. Девица дышала тяжело, часто, не отводя настороженного взгляда от Бурцева. Машинально оправляла измятое платье и брезгливо — одними ноготками — стряхивала грязь. Увы, одежда средневековой модницы была испорчена окончательно и бесповоротно.

Бурцев терпеливо ждал.

Наконец, к нему соизволили обратиться.

 

Глава 12

— Ты ведь не рыцарь? — голос полячки все еще дрожал, но в нем проявились новые нотки. Холодная надменность знатной дамы или что-то вроде того…

Бурцев поморщился:

— И откуда ж такая уверенность?

— У тебя на доспехах нет ни герба, ни крестов христовых воинов. А надпись на твоем нагруднике не может быть геральдическим знаком или рыцарским девизом…

Бурцев взглянул на бронежилет. Сквозь грязные потеки и размывы отчетливо проступали четыре броские буквы «ОМОН». Без всяких там виньеток, единорогов, грифонов и львов на задних лапах. Да уж, геральдикой здесь и не пахнет. На гордый девиз тоже не тянет. На латинице звучит, как «ОМОХ». Полнейшая белиберда.

Нарукавная нашивка МВД тоже не произвела никакого впечатления на барышню. Видимо, настоящие гербы принято вышивать во всю грудь. Остальное воспринимается не более чем легкомысленные украшение.

— …И потом, ни один благородный рыцарь не стал бы так грубо обращаться с дамой, — продолжала гневаться полячка. — Благородный рыцарь на твоем месте преклонил бы колено и…

Он перебил ее совсем уж не по-рыцарски:

— Я, между прочим, тебя от татар спас, подруга. И могу вернуть обратно, если не нравится мое общество.

— Я тебе не подруга, хам!

От ее визга, как показалось Бурцеву, даже что-то упало с еловых лап… К счастью, девица быстро перегорела пламенем оскорбленной невинности. Стоноподобный вздох — и тон панночки переменился:

— Хорошо, русич… Твой поступок, действительно, заслуживает похвалы. За помощь, оказанную мне, ты получишь награду. Потом. А пока можешь поцеловать мою руку. Только не испачкай. Многие рыцари были бы счастливы, добившись такой чести, так что…

Тяжело же ей далось это решение! Сжав губки, полячка протянула Бурцеву ручонку, которой совсем недавно пыталась выцарапать ему глаза. Может, и выцарапала бы, не окажись на пути острых ноготков прозрачного забрала каски-«ската».

— Спасибо, — хмыкнул он. — Премного благодарен, но я уж как-нибудь обойдусь.

Бурцев отвернулся от «благодетельницы», ища взглядом оброненный при падении с повозки ремень. Ага, вот он, родимый. Бурцев застегнул пряжку. Как раз на том самом месте, куда ударил стрела панночки.

— Твои манеры не оставляют поводов для сомнений в твоем происхождении, — резюмировала полячка. — Ты не можешь принадлежать к знатному роду. Но если будешь впредь служить мне верой и правдой…

— Ну, знаешь ли… — вскипел Бурцев. — Бить из самострела в своего спасителя — тоже не самая благородная манера. А кто кому послужит, — это мы еще посмотрим. В твоей повозке есть что-нибудь пожрать?

Полячка удивленно скривилась:

— Пожрать? В смысле — кушать? Разумеется, есть. Я не босячка какая-нибудь, чтобы путешествовать без припасов.

— Тогда, будь любезна, займись стряпней. Перекусим, и пора готовиться к ночлегу. Солнце садится. По темному нас с тобой искать не станут. Так что переночуем в повозке. Зароемся в шкуры — и на боковую. Лучшего убежища в лесу все равно не найти, а под открытым небом околеем. У вас тут, я смотрю, еще прохладно — снежок вон лежит. Ну, а утром…

Он осекся, взглянув на лицо полячки. Округлившиеся глаза панночки полезли на лоб, высокая грудь ходила ходуном.

— Кто?! — не сразу смогла вымолвить она. — Я?! Я должна готовить еду?! Те-бе?! Мужлану?! Ты вообще знаешь, с кем разговариваешь, русич?!

— Хорошо, давай знакомиться, — улыбнулся Бурцев. — Меня зовут Вася.

Разгневанная девушка, казалось, вот-вот задохнется от волнения. Однако, гордая панночка все же умела справляться со своими чувствами. Когда очень хотела. Сделав над собой неимоверное усилие, полячка сглотнула клокотавшую ярость и заговорила ледяным тоном.

— Слушай внимательно, Вацлав…

— Вацлав?

— Так я тебя буду называть…

Ишь ты, ну прямо-таки Снежная Королева!

— Да хоть горшком! — он пожал плечами. Вацлав — так Вацлав. Пожалуй, с польским именем ему здесь даже проще будет. — Я весь — внимание!

Девица, казалось, не уловила иронии:

— Перед тобой, презренный смерд, дочь покойного Малопольского князя Лешко Белого. Имя мое — Агделайда Краковская.

Слова эти панночка произнесла с таким видом, будто ожидала, что он сию же секунду бухнется ниц. А не дождетесь, ваше княжеское высочество!

Бурцева за малым не стошнило от великосветской напыщенности собеседницы. Такой тон и такие речи уместны где угодно, но только не в сгущающихся лесных сумерках. Эта Агда… ох, и имечко — язык сломаешь! Эта изнеженная девица конкретно выводила его из себя. И, в конце концов, вывела. Пожалуй, не помешает сразу расставить все точки над «и». Во избежание дальнейших, так сказать, недоразумений.

— Значит так! Теперь ты слушай внимательно, Аделаида.

Она дернулась.

— Так тебя буду называть я, — весомо добавил Бурцев.

Полячка смолчала. Сочла ниже своего достоинства пререкаться с простолюдином? Ладно, лишь бы не перебивала.

— Во-первых, — продолжил он, — мне требуется твоя помощь. В ваших м-м-м… землях я раньше не бывал и о происходящем тут имею весьма смутное представление, так что без тебя — признаю — мне придется нелегко. Однако ты тоже нуждаешься во мне и, притом, еще больше. В одиночку и без охраны такой расфуфыренной дамочке долго не протянуть. Тебя непременно схватят татары или какие-нибудь разбойники. Или сожрут… ну волки, к примеру.

Полячка стоически молчала, поджав губки.

— Волки или лесные крысы!

Агделайда-Аделаида вздрогнула. Ага, проняло! Бурцев понятия не имел, жили ли в старопольских лесах крысы и нападали ли они на людей, но сейчас это не важно. Главное — припугнуть молодую стервозную особу с замашками капризной поп-звезды. Страх обычно делает людей сговорчивыми и покладистыми.

— И, во-вторых, что, собственно, вытекает из «во-первых»… Здесь, в лесу, мы с тобой на равных, княжна. Твой титул в этой глуши — ничто. И поэтому, хочешь ты того или нет, но определенную часть работы выполнять тебе придется. И работы грязной. Так что лучше не упрямься, а займись ужином.

— Да я лучше умру! — вскинула подбородок полячка.

— Валяй, — с деланным равнодушием махнул рукой Бурцев. — Одному мне будет проще, чем с паразитом на шее. Найду себе другого спутника.

Бурцев сделал вид, будто собирается уходить.

И вот тут Аделаида его удивила. По-настоящему.

Она разревелась.

Только что перед ним стояла высокомерная гордячка, а теперь размазывала слезы по лицу обиженная девчоночка-тинейджер. Ну, и что с такой делать?!

Бурцев вздохнул. Ладно, проблемы лидерства и распределения обязанностей будем решать позже. За провизией в повозку княжны он полез сам. Распрягал и стреноживал лошадей Бурцев тоже в одиночестве — под непрекращающиеся всхлипы молодой полячки.

 

Глава 13

Много времени на готовку не потребовалось. Миксер на колесах, в который Бурцев поневоле превратил княжеский «экипаж», уничтожил почти все запасы, смешав продукты с пылью и грязью. В пищу годились лишь несколько лепешек, да головка сыра, удачно запутавшаяся в чистом платье Аделаиды.

Когда Бурцев вылез наружу и разложил перед княжной нехитрые харчи, полячка, наконец, перестала хлюпать носом. Но есть с земли отказалась. Пришлось наскоро изваять из слетевшего колеса, подушки и более-менее чистой тряпицы некое подобие стола.

Ели в полном молчании. За неимением воды закусывали лепешки и сыр снегом, который и растопить-то было не в чем. И что хуже — не на чем: с огоньком тоже возникли проблемы. Василий не курил, потому спичек и зажигалок в его карманах сроду не водилось. А походные костры для княжны разжигали кнехты и слуги. У самой полячке не нашлось даже захудалого огнива.

Бурцев, правда, старался выбирать снежок почище. Но весной даже самый чистый снег оказывается грязен и на зубах неприятно похрустывало. В общем, трапеза получилась явно не с княжеского стола. Аделаида поначалу воротила нос от скудного ужина, однако в итоге умяла большую часть уцелевших припасов.

Теперь полячка не выглядела расстроенной. Панночка повеселела настолько, что сама возобновила прерванную беседу:

— Я до сих пор ничего не знаю о тебе, русич Вацлав. — она старалась говорить по-прежнему надменно, но скрыть любопытства не смогла.

«Женщины — они везде одинаковы», — глубокомысленно заметил про себя Бурцев.

— Что именно тебя интересует, княжна?

— Все то же. Кто ты такой? Я уже поняла, что не рыцарь. Может быть, дружинник? Нет, вряд ли… Воины из княжеских дружин тоже обычно придерживаются законов чести. По крайней мере, при общении с дамами.

Намек понятен. Опять начинаются лекции об этикете…

— Скорее всего, ты кнехт, отбившийся от какого-то отряда, — продолжала рассуждать княжна. — Или дезертир. А что, очень даже возможно!

Ее лобик, на котором уже вскочила небольшая шишка, хмурился. Высочество изволит думать вслух, причем ничуть не интересуясь реакцией объекта своих дум.

— Или ты разбойник? Много ведь сейчас лиходеев развелось. Или просто мужлан, вообразивший себя невесть кем?

Да, проницательностью дочь этого, как его… Белого Лёшки явно не блистала.

— Не угадала, княжна, — усмехнулся Бурцев.

— Тогда кто же ты?

— Отряд милиции особого назначения. Слыхала о таком?

— Милиция? Мужицкое ополчение, что ли? — поджала губки полячка. — Ну, конечно, я так и знала!

Бурцев раздраженно сплюнул:

— Все, хватит болтать, спать пора. Завтра подъем до зари, так что лезь-ка ты в свою телегу, княжна. Я чуть попозже лягу.

Это «чуть попозже» он намеревался растянуть часов до четырех утра. Бурцев не лгал, когда говорил Аделаиде, что преследователи не станут искать их ночью — он, действительно, на это расчитывал. Переться вслепую ночью, по непроглядной лесной чащобе, рискуя сбиться с дороги и заблудиться, неизвестные всадники в дурацких масках не станут — не идиоты, авось. Но и беспечно завалиться дрыхнуть в незнакомом лесу тринадцатого века тоже было бы крайне неразумно. Мало ли кто здесь шастает кроме «тартар». Аделаида упомянала про разбойников-лиходеев. А эти-то могут знать местные дебри, как свои пять пальцев. И опять-таки волки. Крысы…

Полячка отчего-то не торопилась забираться в повозку.

— В чем дело, Аделаида? — нахмурился Бурцев.

— Ты тоже ляжешь спать, Вацлав?

— Лягу, конечно.

— В повозке?

— Да, да. Не переживай, княжна. И не жди меня — устраивайся поудобнее. Поверь, в твоей телеге опасаться нечего. Все татары уже баиньки. Волки туда не залезут, да и крысы не доберутся. Спокойной ночи… Ну, чего еще?!

— А как ты собираешься спать, если у тебя нет меча?

— Меча? Я же сказал, здесь безопасно. Можно спокойно ложиться без оружия и…

— А что же тогда будет разделять наше ложе?

— Не понял?

Бурцев удивленно захлопал глазами. Аделаида вспыхнула так, что пунцовость ее лица можно было разглядеть даже в сгустившемся мраке. Так и пялились друг на друга. Недолго, впрочем.

Пару секунд спустя Бурцеву пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не расхохотаться. Ну, конечно! Аделаида, наверное, успела начитаться рыцарских романов или наслушаться бредней трубадуров. Да-да-да… Помнится, странствующие рыцари, вынужденные ночевать под открытым небом со спасенными в походах красавицами, клали обнаженный меч между собой и своей спутницей. И тем самым, якобы, блюли верность даме сердца, а заодно — невинность случайной попутчицы.

— Не боись, княжна, малолеток не обижаю! — усмехнулся Бурцев.

— Хотя, не такая уж ты и малявка… — он еще раз окинул взглядом вполне созревшие формы девушки. Определенно, барышня уже вышла из возраста лолит.

— Малолеток? — недоуменно переспросила полячка. — Это что?

— Ну, дети. Или почти дети.

— Мне, между прочим, уже семнадцать лет!

Вот оно как. Учтем…

— Рад за тебя. И все-таки детское время кончилось. Пора спать.

— У тебя нет меча, Вацлав, — снова заупрямилась Аделаида. — И спать с тобой на одном ложе я не стану.

— Предлагаешь заночевать мне в снегу и грязи? Здорово придумала!

— У-те-бя-нет-ме-ча… — отчетливо, с артикуляцией логопеда-профессионала повторила полячка.

Ох, уж этот дурацкий рыцарский обычай! Если изголодавшийся по женской ласке здоровый мужик или молодая баба, годами томившаяся в застенках какого-нибудь злодея-чародея, изнывают от страсти, то какой прок от клинка, пусть даже с бритвенно острым лезвием? Перемахнуть через него на другую половину ложа — дело нехитрое. А если, к примеру, благородного рыцаря вдруг угораздило освободить из сарацинского плена целый гарем, то каким количеством колюще-рубящего оружия он должен запасаться на ночь, чтобы огородить каждую красавицу?

Вероятно, меч на ложе имел исключительно символическое значение. Но почему бы для подобного символа не приспособить иное подручное средство? Кинжал Аделаиды или стрелу из ее колчана? Хотя нет, оружие пока лучше держать при себе и не оставлять его в пределах досягаемости взбалмошной девчонки. Мало ли что ей почудится спросонья. Тут нужно что-нибудь побезопаснее.

Затащить в повозку корягу или сломанную ветку? Гм, сомнительное решение преблемы… Он осмотрел себя. А вот это, пожалуй, сгодится! Бурцев расстегнул пряжку ремня. Из него недавно вышла такая замечательная плеть. Теперь у поясного кнута появится еще одно предназначение.

— Вот! — он сунул ремень княжне под нос.

Аделаида испуганно отпрянула. Блин! Девочка превратно истолковала его жест!

— Не бойся, — поспешил успокоить ее Бурцев. — Лупить тебя я не собираюсь. Хоть и следовало бы… Это у нас с тобой будет вместо меча. Смотри…

Он забрался в повозку, наскоро соорудил из разбросанных шкур подобие постели. И положил ремень посередине.

— Это — твоя половина, это — моя.

Для пущей убедительности Бурцев бросил на свою территорию каску и бронник.

— Все ясно?

Аделаида обреченно кивнула.

— Да, и еще… — он задержался под пологом из медвежьей шкуры. — Ты случайно про башни перехода ничего не слышала?

— Башни перехода? А кто там томится? Знатные дамы?

Бурцев безнадежно махнул рукой:

— Все с тобой понятно, княжна. Ладно, проехали. Спи, знатная дама.

Уснула она сразу. Не снимая верхнего платья и зарывшись в импровизированное ложе с головой.

Бурцев тоже запахнулся в длинное теплое одеяло, как в бурку, уселся на слетевшее с оси колесо повозки, задумался, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к всхрапыванию лошадей.

Итак, судьба и магические пространственно-временные парадоксы древних башен перехода забросили его в Польшу тринадцатого века. И что он здесь имеет? Бронник, каска, омоновский прикид, наручники в кармане, ремень на постели… Небогатый арсенал. Пожалуй, Аделаида права. Нужно в самое ближайшее время обзавестись каким-нибудь оружием посерьезнее резиновой дубинки и баллончика с «черемухой». Есть основания предполагать, что оружие это потребуется не только для того, чтобы разделять ложе со строптивой княжной. Времечко-то смутное, неспокойное. Татары, лиходеи-разбойники… Да и вообще бродить безоружным по раздробленным феодальным княжествам — сродни самоубийству. Особенно в компании с такой важной персоной, как ее высочество.

Эх, Аделаида-Аделаида… Княжну без вооруженной охраны кнехтов, наверняка, теперь начнет отлавливать каждый встречный-поперечный. Знатная кровь — она ведь чем хороша: за нее выкуп можно выручить неплохой. Или, на худой конец, потешиться вволю и потешить свое самолюбие. Пропадет девчонка одна, как пить дать, пропадет. Жалко…

А его, чего доброго, совесть замучает: сначала спас, потом бросил загибаться. Нет, пока он не сдаст Аделаиду с рук на руки каким-нибудь родственникам или покровителям, с ней придется повозиться.

Бурцев хмыкнул. Кого он пытается обмануть? Дело-то в другом. Совсем в другом. Просто нравится ему эта полячка! Несмотря на все ее великосветские выкрутасы. Честно говоря, понравилась с самого начала — когда яростно отбивалась от вооруженного мужика в маске. А теперь все сильнее западала в душу. Вот уже и до ночных терзаний дошло. Еще втюриться не хватало! Впрочем, вероятность этого невелика. Скорее всего, стервозный характер знатной спутницы сведет на нет зарождающееся не к месту и не ко времени чувство. Что ж, в принципе, Бурцева это устраивало.

 

Глава 14

Он позволил себе прикорнуть лишь перед самым рассветом. Долго боролся с сонливостью, но, в конце концов, сдался. После всего пережитого выдержать «собачью вахту», а потом спозаранку бодренько отправляться в опасный путь было все-таки выше его сил. В ОМОНе тоже не роботы служат.

Мелькнула мысль разбудить Аделаиду, но полячка так сладко посапывала где-то в глубине повозки, что Бурцев пожалел девчонку. Какой из нее сейчас часовой — тоже, небось, намаялась. Пусть уж отсыпается, благородная панночка, свое отдежурит завтра.

Бурцев поплотнее запахнул одеяло, привалился к изрезанной медвежьей шкуре, вдохнул свежий прохладный воздух весеннего леса. Запах пробуждающейся жизни. А глаза слипались.

Дремал он, впрочем, чутко, то и дело просыпаясь от подозрительных шорохов, треска и хруста. Кто шумел в темноте леса — не понять. То ли дикий зверь, то ли ночная птица, то ли стреноженные лошади. «Лишь бы не человек», — думал Бурцев. И снова проваливался в небытие. Чтобы вскоре опять пробудиться. По сути, такой сон — и не сон вовсе, но лучше ведь, чем ничего.

Он очнулся от дремы относительно свежим и в меру бодрым. Отметил с удовлетворением, что внутренние биологические часы, несмотря на невообразимый скачок во времени, с ритма не сбились и работают исправно. Получили невидимые ходики мысленный приказ разбудить через пару часов, оттикали свое и будто пихнул кто локтем в бок: вставать пора.

И в самом деле пора. В самом лесу еще темным-темно, а облака над верхушками деревьев уже розовеют. День обещает быть ясным.

Бурцев вылез из-под одеяла. Ж-ж-жух! Свежо — это еще мягко сказано. Он потянулся. Хорошо та, до хруста в суставах. Потом зачерпнул из ближайшего сугроба снежка почище, обтер лицо. Холодные колючки, вонзившиеся в кожу, окончательно привели в чувство.

Под руку попалась какая-то застрявшая в сугробе ветка. Ветка? Стрела! Сжавшая, было, сердце тревога отступила. Он узнал короткий арбалетный болт. Не чужая стрела — своя, родимая, в его, Василия Бурцева, брюхо пущенная. Наконечник слетел, древко надломлено.

Вспомнилось, с каким остервенением набросилась на него вчера панночка. А ну как убила бы его Аделаида. И что бы тогда? Куковала б одна в лесу? Влезла б с ногами на повозку и пряталась от лесных крыс, княжна, блин, Тараканова? Ну и ду… А впрочем, чего он на нее взъелся? Собственно, полячка эта просто-напросто несчастный потерявшийся ребенок. Ну а спесь — не столько ее вина, сколько издержки воспитания.

Благостное расположение к знатной спутнице, однако, продержалось недолго. Уже четверть часа спустя Бурцев мысленно крыл благородную панночку распоследними словами.

Растолкать ее оказалось делом непростым. Сначала пришлось откапывать из-под вороха шкур. Потом долго и без особого результата трясти за плечи. И, в конце концов, нарваться на «грубого мужлана». Не привыкла, видать, наша барышня подниматься в такую рань.

Пока сонная Аделаида приводила себя в порядок под прикрытием повозки и густого кустарника, Бурцев готовил к походу двух лошадок покрепче — гнедую и пегую. Седлать кобылок из упряжки было нечем — в повозке не нашлось сбруи для верховой езды. Кое-как, при помощи кинжала полячки, Бурцев укоротил вожжи и соорудил из них некое подобие поводьев. Обрезки с петлями на концах превратились в стремена. Шкуры и одеяла сгодились на попоны. Ехать на мягком все-таки комфортнее, чем на голом крупе, да и спать будет на чем, если путешествие затянется.

А может быть, и не затянется вовсе. Яцек, помнится, говорил о какой-то Вроцлавской крепости, где покойный посланец Генриха Благочестивого предлагал беженцам оставить обоз. Уж там-то знатной полячке должны помочь. Может, снова выбраться на лесную колею, а та выведет прямиком к крепости? Или уж не высовываться от греха подальше? В любом случае от разбитой повозки надо уходить.

— Эгей, княжна! Пора в путь. Что ты там как сонная муха. Татар дожидаешься?

Аделаида, наконец, появилась из-за повозки. Вроде проснулась, а вроде и нет. Все еще помятая, чумазая (видимо, панночка так и не решилась на омовение снегом), но зато переодевшаяся в чистое — небесно голубое с вышитыми золотыми узорами — платье из своих запасов. Новый наряд оказался столь же непрактичным и мало подходящим для путешествия, как и предыдущий. Широченные рукава просторной верхней одежды будут при скачке цепляться за каждую ветку, а красные рукавчики под ними — длинные, сужающиеся от локтя к самым кистям и крепко затянутые шнуровкой — наверняка, здорово стесняют движение. Диковато смотрелся в лесу и расшитый поясок на осиной талии. И кошель, прикрепленный к нему. И серебряный обруч на голове. И огромная брошь с неограненной, но явно драгоценной каменюкой под горлом. Но хуже всего — длиннющий подол. Со шлейфом!.. Подол нелепо волочился за хозяйкой по грязи и снегу, открывая лишь носки сапожек.

На бал вырядилась что ли? Бурцев поморщился. И далеко же он уедет с такой попутчицей?

— Я готова, — мученически вздохнула девушка. — Можем отправляться… Ой, что это?

По ее прелестному измазанному личику пробежала гримаска удивления. Остатки сонливости выморгались в два счета. Потом в глазах возникла тревога.

— Что ты сделал с моими лошадками, Вацлав?

— Что надо, то и сделал! Верхом ездить умеешь?

— Меня опекун учил, но… Уж не хочешь ли ты, чтобы я…

— Именно. Хочу. Чтобы ты… Пешком мы далеко не уйдем. Поедем верхом.

— Как?! — сжала она кулачки. — Как ты себе это представляешь?! Чтобы я без седла и в этом платье…

— Извини, но дамских седел у меня нет. А насчет платья… Могла бы надеть что-нибудь поудобнее.

Аделаида вспыхнула:

— Я, между прочим, дочь князя. Я не могу позволить себе путешествовать в нарядах служанок и куртизанок. А моим дорожным платье после той скачки, которую ты устроил вчера, побрезгует даже последняя нищенка. Сам видел, во что оно превратилось? Хотя какое тебе дело! Наверное, привык жить как свинья в хлеву.

— Хватит, княжна! Живо на лошадь, пока я сам тебя не забросил.

— Только посмей ко мне прикоснуться, мужлан!

Нет, Аделаида определенно обладала талантом в самый неподходящий момент становиться сверхнесносной особой.

— Лезь, кому говорят!

В правой руке Бурцев все еще держал кинжал, которым пользовался при изготовлении самодельной сбруи. Но хищный блеск клинка ничуть не испугал девушку. Гордо выпятив подбородок, она прошипела ему в лицо:

— Сначала сам надень мое платье, а я посмотрю, как ты будешь в нем взбираться на лошадь.

А ведь она права. Тут дело не только в тупом упрямстве. В наряде княжны невозможно ни закинуть ногу через лошадиный круп, ни удобно усесться верхом. Хотя… в принципе, довести эту роскошную одежду до ума не так уж и сложно.

— Аделаида, — осторожно проговорил Бурцев, — нужно сделать несколько разрезов. Вот здесь, здесь и…

— Каких разрезов?

— На платье. Чтобы было удобнее. Возможно, ехать нам придется долго, поэтому…

— Ты в своем уме, Вацлав? — голос княжны прозвучал неожиданно спокойно. Словно она еще не верила, что собеседник предлагает ЭТО всерьез. — Думаешь, я соглашусь носить рванье? Ни-ког-да! Мы идем пешком, и никаких возражений я слушать не желаю!

Аделаида резко отвернулась, давая понять, что все, что разговор закончен. Длинный шлейф шелестнул по прошлогодней листве и грязному снегу. Какой-то недопревший листик прилип к влажной ткани.

Вот на него-то Бурцев и наступил, припечатывая шлейф к земле. Стоп!

— Ладно, княжна, я помогу тебе с костюмом.

— Что? Что-о-о?!

 

Глава 15

Бурцев подхватил длинный подол верхнего платья и… Кинжал оказался в руке весьма кстати. Сначала на землю упал отсеченный шлейф. Потом с величайшей осторожностью — чтобы не поранить брыкающуюся (Ай, да ножки! Ай, да прелесть!) девчонку — он распорол негодные для верховой езды юбки. Затем пришел черед широких рукавов верхней одежды. Дольше всего пришлось повозиться со шнуровкой узких рукавчиков. Сложное переплетение ремешков он аккуратно надрезал у кистей. Ничего не должно стеснять руки, когда правишь лошадью при помощи самодельного повода.

— Безмозглый варвар! Мой плащ! Мое лучшее сюрко! Моя котта!

Визг стоял оглушительный. Потом оскорбленная до глубины души княжна захлебнулась в бессильных слезах. Полячка вела себя так, будто ее полностью оголили! Ну, так он может на нее и не смотреть. Больно надо…

Василий отвел глаза. Смотреть, действительно, было больно. Снова перед ним стоит не княжна, а разнесчастная девочка-подросток. Хоть по головке гладь. Правда, это чревато. Запросто может тяпнуть зубами за палец. И все же…

Жалкая, пунцовая, сопливая девица опять пробуждала в нем непрошенное чувство вины. Василий вздохнул. Однако время, время! Сетка частых солнечных лучей оплетала покрытые почками ветви. Новый день все настырнее предъявлял свои права на лес. Утренний свет уже достаточно ярок, чтобы всадники в масках могли продолжить поиски беглецов. И ждать, пока княжна выплачется, — непозволительная роскошь.

— Ты это, Аделаида… — угрюмо пробормотал Бурцев. — Кончай реветь. Ехать нам с тобой надо.

Княжна подняла на него заплаканные глаза.

— Когда все кончится, я первым делом прикажу тебя казнить, Вацлав, — негромко, но решительно произнесла она.

Бурцев пожал плечами: вчера его уже собирались вздернуть, так что не привыкать.

— Договорились! Теперь можем отправляться? Или будем ждать, пока на твои крики сбежится вся татарская орда?

Она молча подошла к пегой кобылке. Бурцев шагнул было следом — подсадить. Но зеленые глаза княжны окатила его таким презрением и ненавистью… В общем, пока лучше будет держать дистанцию.

Аделаида вскочила на круп лошади не то чтобы лихо, но не без определенной сноровки. Можно сказать, с некоторой грацией. Амазонка, да и только. Только вот наряд подкачал. Распоротое в нескольких местах платье теперь, конечно, годилось для конных прогулок, но растеряло былой шик. То ли модельер из Бурцева никудышный, то ли модель слишком сильно дергалась.

— Вацлав! — княжна царственно повернула к нему свою милую головку.

Серебряный обруч слетел с нее во время отчаянной борьбы за платье, и ветерок теперь играл в рассыпавшихся волосах. Красиво… Даже эротично. Но тон Аделаиды Бурцеву не понравился — так принято разговаривать со слугами.

— Я не могу путешествовать только в этом, — скривившись, она скользнула взглядом по своему искромсанному дорожному костюму. — Мне нужно будет переодеться, когда мы выберемся к людям. Так что принеси, пожалуйста, еще какое-нибудь платье почище, а лучше два.

Это «пожалуйста» настороживало. Знатная дамочка вроде Аделаиды удавится, но не скажет «волшебного слова» простолюдину. Однако княжна права. Походная сумка со сменой одежды ей не помешает.

Конечно, по хорошему следовало бы отправить за барахлом саму чванливую девчонку. Но водрузить княжну на лошадь стоило стольких усилий и криков, что Василий предпочел сделать то, о чем его просили. «Пожалуйста», все-таки…

Хоть время и поджимало, к повозке Бурцев шел не спеша. Пусть полячка не думает, что обзавелась мальчиком на побегушках. Флюиды ее ненависти он чувствовал спиной. Да, княжна вне себя от злости. Будь у нее оружие, без промедления ударила бы сзади. К счастью, Бурцев со вчерашнего дня предусмотрительно держал и арбалет, и стрелы, и кинжал Аделаиды при себе. Лишь бы лошадью топтать не стала. Он бросил взгляд через плечо. Нет. В Багдаде все спокойно. Сидит полячка на попоне из медвежьих шкур, как каменная, не шелохнется.

За изрезанным пологом в первых солнечных лучах повозки мельтешились пылинки. Да, здорово они с княжной подзадержались. И, видимо, еще придется. Бурцев растерянно перебирал вороха одежд. Он и в своем-то времени мало что понимал в нарядах противоположного пола, а тут и вовсе голова шла кругом. Сюрко какие-то, котты, — так, кажется, княжна называла свои одеяния. Еще вот плащи дурацкие из одного огромного отреза ткани. Ладно, не до жиру… Он подхватил первое, что попалось под руки. И тут же выронил, услышав стук копыт.

Бурцев кубарем вывалился из повозки. Неужели достали-таки «маски»?! Ага, как же! Ничего подобного. Это, пригнувшись к шее лошади и ожесточенно колотя пятками в бока несчастного животного, уносилась прочь княжна. В безлистном еще лесу Бурцев разглядел стремительную тень… нет, две тени! Полячка ловко сигала через кусты, объезжала деревья, пригибалась под низкими ветками и при этом не выпускала длинный самодельный повод второй лошади — той самой гнедой, что Бурцев приготовил для себя. Незамысловатая хитрость девицы — отправить надоевшего спутника подальше, а самой рвануть с места в карьер удалась на все сто.

Бурцев выругался. Кажется, довел он барышню этим платьем. Да и утреннее солнышко, видать, развеяло ночные страхи Аделаиды — вот и сорвалась, дуреха. Неизвестно, какой-такой опекун обучал стервозу верховой езде, но дело свое он знал. На лошади Аделаида держалась гораздо лучше рыжего Яцека.

Бурцев кинулся вдогонку. Бросил по пути арбалет, рассыпал в кустах стрелы из колчана. Исцарапался весь, взмок, как мышь, но бежал, надеясь, что обидчивую княжну схлестнет-таки с лошади какая-нибудь коварная ветка или еловая лапа. Да куда там! Стук копыт стих, а сбитой полячки нигде не видать.

Он выскочил на колею. Все ясно! Аделаида прорвалась через густые заросли можжевельника и вылетела прямиком на лесную беженскую дорогу. Гнаться за ней дальше на своих двоих больше не имело смысла.

Сплюнув, Бурцев повернул обратно. Гнаться? Еще чего! Может, и к лучшему, что они расстались. Слаженного тандема из омоновца и княжны все равно не получалось.

Но неожиданное избавление от капризной попутчицы не радовало. Наоборот — заставляло нервничать. И от этого Бурцев злился. На самого себя. Да кто она, в конце концов, ему такая! Подумаешь, смазливая девчонка благородных кровей! Подумаешь, дочка князя. Но он-то не княжеский вассал и в телохранители к Аделаиде тоже не нанимался. Ну, нравится она ему. Да, временами. Когда спала зубами к стенке. А сейчас все, разонравилась. Прошла любовь, увяли помидоры. С какой радости он должен ей помогать, когда ему самому требуется помощь. В чужом времени, в чужой стране. Все! Забыть! Плюнуть! И растереть!

Взвинченный до предела Бурцев возвращался по вспаханному четырьмя парами подков мшистому лесному ковру — к месту ночного привала. Достала же она его, ох и достала, эта полячка!

Но вдруг и злость, и раздражение, и обида ушли разом. Бурцев застыл на месте. На полпути к брошенной княжеской повозке. Чуть в стороне от нее, под раскидистой елью лежал подтаявший сугробик. А на самом его краешке — там, где снег смешивался с опавшей хвоей — виднелись отчетливые следы человеческих ног.

Когда он сломя голову мчался за княжной, то не заметил этих отпечатков. Зато теперь есть возможность изучить следы досконально. Это явно не следы миниатюрных сапожек Аделаиды. И уж точно не его берцы 44-го размера. Да и не подходил он к этой ели ни разу. А надо было… Не отсюда ли похрустывало ночью? Выходит, за ними все-таки наблюдали? И не напали? Судя по следам, наблюдатель был один. Но если сейчас его здесь нет, значит… Значит, отправился за подмогой?

Обувь топтавшегося возле их ночлега человека была странной. Похоже, сшита из одного цельного куска кожи и скроена абы как. Между правым и левым башмаком нет почти никаких отличий, словно незнакомец прыгал под елью на одной ножке. Не всадник в маске то был и не княжеский кнехт… Дешевую обувку, скроенную по одной колодке, здесь носили простолюдины, вроде беженцев из малопольского обоза.

Дальнейшие следопытские изыскания пришлось прервать. Со стороны лесной дороги донесся отчаянный крик, а не узнать звонкоголосую полячку было невозможно.

 

Глава 16

Сразу позабылись и доводы рассудка и, обиды на своенравную панночку, и данное самому себе слово выкинуть Аделаиду из головы! Он рванул сквозь можжевельник, пробитый тушами двух лошадей.

Вот, новый вскрик Аделаиды! Бурцев ускорил темп, перемахнул через стоялую лужу с корабликами скукоженных листьев, выскочил на полянку с тремя соснами-великанами в центре, и увидел…

Уф! Все не так страшно. Уже хорошо, что перед княжной не разыгрывается второй акт «тартарских» «маски-шоу». На княжну напали либо беженцы, отставшие от обоза, либо лесные гопстоповцы смутного времени.

Их было трое. Широкоплечие мужики с пудовыми кулаками. Засаленные волчьи полушубки на голое тело, косматые шапки, домотканые штаны и обувь, по форме напоминающая обвязанные вокруг щиколотки бахилы. Из оружия — только луки и стрелы. Впрочем, и то, и другое сейчас закинуто за спину, чтобы освободить руки. А руки — все шесть рук — тянулись к Аделаиде. Спешившаяся и испуганная, она стреляла затравленным взглядом по сторонам. На щеке девушки свежая царапина. Поранилась при падении? Ага, стрела, пущенная из засады, сделала свое дело: пегая кобылка княжны лежала без движения. Запутавшаяся в длинном поводе гнедая стоит поодаль, раздувая ноздри. Увы, лучники уже отсекли Аделаиду от уцелевшей лошади — не сбежать.

Бурцев налетел на них внезапно и шумно. Словно леший, сверзшийся с еловой верхотуры. Лесные стрелки, однако, оказались не лыком шиты. Не шарахнулись по сторонам, не застыли в ступоре, а сами поперли в бой. Причем правильно сообразили, что времени хвататься за луки у них уже нет, а потому решили попытать счастья на кулачках.

Плечистых молодцев бог силой не обидел, но тратили свою силушку они не по уму: без толку рассекали воздух широкими — от плеча — взмахами, мешая друг другу. Простая крестьянская логика — размахнуться поширше, да влепить посильнее — имела существенный изъян. Слишком медленно, слишком неуклюже и слишком предсказуемо двигались бойцы. Увернуться от их ударов Бурцеву не составило труда, а об обороне эти трое не думали. То ли вообще не имели ни малейшего представления о правильной защите в кулачной схватке, то ли полностью полагались на численное преимущество. И Бурцев воспользовался их ошибкой.

Первым — как по заказу — подставился ближайший противник. Глупо подставился: слишком низко опустил руки, намереваясь поднырнуть и сгрести граблеобразными пятернями соперника под колени. А вот голову прикрыть не потрудился. Наоборот, вытянул шею, выставил свою беззащитную тыкву над плечами. Бей — не хочу. Ну, и поплатился, бедолага…

Взмах ногой! Боевой — не спортивный — удар хорошо набитой голенью, усиленный резким разворотом корпуса — и первый противник грохнулся наземь. Еще бы не грохнулся — аккурат под ухо получил.

Второй мужичек напоролся на точную мощную «троечку»: в глаз, в дыхалку, а когда соперник подался вперед, жадно заглатывая воздух, — заключительный прямой — между носом и жиденькой бороденкой. Так-то! Не одному Яцеку теперь до конца жизни ходить щербатым. Поиск стоматолога-протезиста в средневековой Польше — дохлый номер.

Оставшийся противник успел-таки приблизиться почти вплотную. Навалился всем телом, но до настоящей борьбы дело не дошло. Бурцев изловчился, высвободил обхваченную медвежьими тисками руку… И провел отменный апперкот. Поляк, нокаутированный сокрушительным ударом в подбородок шлепнулся на землю всей своей широченной спиной.

Всё. Аут. Право слово, избиение младенцев какое-то! Неоскинхэнды из Нижнего парка бились гораздо профессиональнее.

Бурцев повернулся к Аделаиде. Та смотрела на него широко распахнутыми глазенками и… и качала головой. Молчаливый ответ на незаданный вопрос.

Вот как? Ну, конечно, не в правилах отпрысков благородных семейств менять принятое единожды решение. Раз уж надумала княжна сбежать, то уговорить ее упрямое высочество продолжить совместное путешествие будет непросто.

И все же он попытался:

— Послушай, княжна…

— Не желаю ничего слушать, Вацлав!

Она резко отвернулась, выставив на обозрение испачканную юбку со срезанным шлейфом. Аккурат на пятой точке красовалось свежее пятно. Видимо, падая с подстреленной лошади, княжна приложилась не только щекой. И притом здорово так приложилась.

Бурцев вздохнул. Хорошо же, блин, устроилось, панночка… Как только запахло жаренным — сразу в крик. А стоило ему примчаться на зов и раскидать лесную гопоту, — так нате вам… От ворот поворот. Что ж, самое время покапризничать и понадувать пухленькие губки. Опасность-то уже миновала. Но хоть бы спасибо сказала, что ли…

Ладно, хватит ломать комедию. Его совесть чиста. Лесные лиходеи снова начинают копошиться. Нужно забрать у них луки со стрелами, а дальше…

Топот копыт раздался, когда он шагнул к поверженным разбойникам. Бурцев резко обернулся. А вот теперь беда! Настоящая! На поляну вылетело с десяток всадников. Старые знакомые — «тартары» в масках. Впереди — на вороном коне — саблезубый с топором. Видимо, это и есть предводитель отряда.

Спесь Аделаиды как рукой сняло. Испугано пискнув, княжна юркнула за спину Бурцеву.

При нападении на обоз беженцев кочевники издавали только дикие крики. Теперь же «маски» перешли на членораздельную речь. Клыкастый указал секирой на Аделаиду и глухо проревел из-под уродливой личины:

— Взять! Остальных — убить!

Вот те на! С каких это пор «тартары» заговорили по-польски?

— Быстро! — орал саблезубый. — Мне нужна девчонка!

Сам он, впрочем, приближаться к княжне и ее спутнику не спешил. Да и подчиненные клыкастого тоже. Никто не попытался на скаку срубить Бурцеву голову или нанизать его на пику. Всадники в масках больше полагались на другое оружие: четверо уже вытащили из-за спин арбалеты и, опустив скобы самострелов к стременам, заряжали их, не слезая с седел. Вымуштрованные лошади стрелков застыли в ожидании.

Ага, помнят о «черемухе»! Потому и не лезут в ближний бой. Увы, сейчас у Бурцева не было даже газового баллончика. А бронежилет и «скат» валяются возле повозки княжны. Он почувствовал себя беззащитным, почти голым. Увернуться от арбалетного болта, наверное, так же трудно, как и от пули. То есть почти невозможно.

 

Глава 17

Спасение пришло неожиданно. Лихой разбойничий посвист — и воинственные крики нарушили тишину леса. Замелькали тени, На поляну вылетело с полдюжины стрел. Двое арбалетчиков повалились с седел. Еще под одним рухнул раненый конь. «Маски» вмиг забыли и о Бурцеве, и о княжне. Пара коротких оперенных болтов были всажены в просветы между деревьями. Оттуда раздался чей-то вой.

А в следующую секунду два всадника ринулись в бой с противоположного конца беженской дороги. И эти двое не прятали своих лиц. За конными, чуть поотстав, бежала целая орава пехотинцев. Пара-тройка кнехтов в кожаных доспехах с копьями и щитами, да десятка полтора вооруженных луками, ножами, топорами и охотничьими рогатинами простолюдинов в волчьих шкурах.

Аделаида, высунувшись из-за плеча Бурцева, с детским восторгом наблюдала за происходящим.

Атаку, несомненно, возглавлял высокий худощавый рыцарь в порубленной и неоднократно чиненной кольчуге. Голову всадника прикрывал округлый шлем, напоминавший половинку расколотого ореха. Забрало отсутствовало, но массивный чуть погнутый наносник надежно оберегал лицо от поперечных ударов. На лице этом выделялись пышные усы соломенного цвета с загнутыми вниз концами. К седлу с высокими луками прикреплены ножны длинного прямого меча. На поясе еще один клинок — покороче. И небольшой кинжал в узких ножнах. В левой руке — побитый треугольный щит. Краска на нем здорово облупилась так, что герб — одинокая серебристая башня на синем фоне — разобрать почти невозможно. В правой руке — тяжелое копье с трепещущем на ветру кроваво-красным флажком. Заостренные концы копейного банера — словно зубы ощерившегося хищника. На длинном древке — небольшой щиток, прикрывающий руку и плечо.

За спиной всадника развевался плащ из тонкого сукна, а на ногах блестели золоченые колесики шпор — ими наездник нещадно погонял своего скакуна.

Хрясь! Всадник врезался в тесную кучку «масок». Копье усача вышибло из седла ближайшего противника. Сломанный наконечник, вместе с флажком-банером остался в теле поверженного врага. А нападавший уже вырвал из седельных ножен меч длиной в полторы руки. Металл зазвенел о металл.

Следом за рыцарем скакал широкоплечий бугай с бычьей шеей, круглым лицом и таким же круглым щитом на левой руке. К его седлу был приторочен второй щит — треугольный, рыцарский. Такой же побитый, с таким же облезшим гербом.

«Оруженосец», — догадался Бурцев. Правда, этот малый не только носил оружие, но и дрался не хуже своего усатого господина. Даром что из доспехов на нем — только толстая кожаная рубаха да легкая кожаная каска, укрепленная стальными полосами. Металл скупо поблескивал на ее гребне, прикрывал крепкими пластинами темя, виски и затылок. Чешуйчатые наушники застегивались под щетинистым подбородком. Серебристыми шпорами оруженосец погонял свою лошадку, заметно уступавшую по размерам и стати рыцарскому коню, страшно орал и размахивал увесистой гирькой на длинной цепи.

Он ловко сшиб кистенем вражеского всадника, пытавшегося атаковать рыцаря с фланга. Противник в порванной маске и расколотом шлеме грохнулся наземь. Волчешубая пехота тут же приняла его в свои объятья.

Новый поворот боя: в ряды пехотинцев врезались, размахивая мечами, трое масконосцев. Но одного из них тут же срубил усатый рыцарь, второму проломил череп его оруженосец, а третьего — вместе с конем — завалили копьями кнехты.

— Княжну ко мне! — прокричал усач. — Кня-жну!

Какой-то кнехт бросился было к Аделаиде, но рухнул, скошенный топором всадника в клыкастой личине.

— Бежим! — Бурцев потащил полячку к краю поляны, где испуганно жалась к деревьям гнедая кобылица. Но девушка вырвала руку.

— Ты не понял, Вацлав? — глаза ее сияли. — Отныне наши с тобой пути расходятся. Вот он, мой истинный спаситель!

Княжна буквально пожирала восхищенным взглядом усача с мечом и облупившимся щитом.

— Пусть он беден, пусть за ним следует всего лишь один оруженосец, но этот человек благороден и, в отличие от тебя, наверняка, имеет представление о хороших манерах.

— Княжна, раскрой глаза пошире! За твоим благородным рыцарем и его оруженосцем прет целая толпа народу в волчьих шкурах. Это те же самые разбойники, что напали на тебя. Они здесь все заодно.

— Нет! — Аделаида упрямо мотнула головой. — Они просто ослеплены его славой и могуществом. Они благоразумно встали на сторону сильнейшего, рассчитывают в дальнейшем на его милость и прощение.

О, Боже! Девчонка явно переслушала придворных трубадуров. Бурцев встряхнул ее за плечи.

— Опомнись, княжна!

— Оставь меня, мужлан. И беги, спасайся, пока тебя самого не настигла справедливая кара.

— Э, нет, — он покачал головой. — Мы в ответе за тех, кого приручаем. Не слыхала о таком?

— Я тебя приручать не собиралась, неотесанный русич.

Вот блин! Непредсказуемая логика княжны способна порой вызывать искреннее умиление. Но только не сейчас, когда в нескольких шагах идет такая рубиловка.

— Вообще-то я имел в виду другое, Аделаида. Это я в ответе за тебя, как за…

— Прирученную собачку?!

Оба-на! Щеку Бурцева обожгло пламя.

— Или корову?!

Еще одна хлесткая пощечина.

— Или козочку?!

Нет, это уже слишком! Не следует так часто повторять один и тот же прием. Тем более, что неошпаренных щек у Вацлава-Василия уже не осталось, а христианским долготерпением он не отличался с детства. Бурцев перехватил руку княжны на третьем замахе. «Пойдешь, княжна, со мной, пойдешь как миленькая!» Больше он ее отпускать не намерен! Раз уж навязалась на его голову!..

— А ну-ка, хватит бодаться, козочка ты наша. Породистая!

Бурцев выдернул из кармана и — щелк-щелк — нацепил на запястья девушки наручники. «Нежность», — так их назвали в свое время шутники-разработчики.

— Это что, кандалы?! — удивленно охнула княжна, не веря в случившееся. — Ты надел на дочь князя кандалы? Да как ты сме…

Не договорила — Бурцев бесцеремонно подхватил ее, перекинул через плечо. И, не обращая внимания на яростные взбрыкивания, потащил к гнедой лошадке.

— Пусти-и-и!

Не пустил. Бросил лицом вниз на лошадиный хребет.

— Пш-ла! — самому пришлось запрыгивать, удерживая повод, княжну и самодельное седло-попону, почти на скаку. К счастью, сложнейший трюк джигитовки завершился благополучно.

Девушка вскрикнула от боли и возмущения, когда Бурцев одной ногой прижал к лошадиному боку ее волосы, а другой — развевающиеся ошметки подола. Так надо, подруга. Не дай бог зацепиться сейчас за ветку — сорвет обоих.

Он поддал гнедую пятками. Княжну хорошенько тряхнуло. Дыхание у Аделаиды сбилось, полячка, наконец, замолчала, перестала дергаться. Крики сменились стонами. Теперь девушка уже сама цеплялась за мохнатую попону.

Бурцев оглянулся. Успел увидеть, как длинный рыцарский меч срубил голову предводителю «тартар»: шлем полетел в одну сторону, устрашающая саблезубая маска — в другую. Мелькнул в воздухе раззявленный рот отсеченный головы. У кувыркавшейся головы не хватало левого уха.

Потом сражающиеся скрылись из виду.

 

Глава 18

— Сдается мне, за тобой идет нешуточная охота, Аделаида. Важная, видать, ты персона. Ребята в масках, что вырубили весь обоз, тебя почему-то оставили в живых. Лесные лучники тоже только коня завалили. Рыцарю этому усатому опять-таки ты зачем-то понадобилась. Я ведь слышал…

Бурцев присел перед девушкой в наручниках. После долгой скачки ныли ноги, а Аделаиде, которая проделала весь путь, свесившись с лошадиного крупа, наверное, приходилось и вовсе несладко. Вчерашняя тряска в повозке теперь должна казаться ей приятной прогулкой.

Полячка привалилась спиной к мшистому стволу раскидистого дуба. Сидела на сброшенных с лошади шкурах-попонах и усердно дулась. На княжну благородных кровей эта чумазая оборвашка с хвоей и трухой в грязных волосах, походила мало. Но подбородок держала по-прежнему высоко, а лицо воротила от обидчика так, что, казалось, вот-вот хрустнут шейные позвонки. Не желаю, мол, тебя видеть и слышать. Значит, фамильярничать сейчас не стоит. Нужно, по возможности, соблюдать этикет, туды ж его за ногу… Или хотя бы элементарную вежливость.

— Извини за грубость, Аделаида, но такой уж ты человек и такой я — иначе тебя из беды было не вытащить.

Полячка передернула плечиками. Никто тебя и не просил меня вытаскивать, — очевидно, означало это телодвижение.

— Княжна, а давай будем общаться не на языке жестов.

Ноль эмоций. Дает понять, что не станет говорить в наручниках. Хорошо, хоть адвоката не требует. Бурцев вздохнул. Попробовал еще раз завязать разговор.

— Ты вообще-то меня слышишь, или как?

Аделаида лишь крепче сжала губки. Глаза, по-прежнему отведенные в сторону, повлажнели. Только бы снова не разревелась!

Бурцев огляделся. В лесу темнело и сейчас вряд ли эта отчаянная сорвиголова и жуткая трусиха в одном лице решится на очередной побег. Испугается если не вездесущих охотников за отпрысками знатных родов, то крыс и темноты. Пожалуй, до рассвета Аделаида останется с ним. И милицейские «браслеты» под кодовым названием «Нежность» пока не понадобятся.

— Давай так, княжна, — подмигнул Бурцев, — я снимаю с тебя эти м-м-м… кандалы, мы заключаем перемирие хотя бы до утра и мило беседуем. Постараюсь тебя не обижать, но уж и вы, ваше высочество, проявите ко мне снисхождение.

Скованные руки потянулись к его лицу. Обломанные, черные от грязи ногти мелькнули перед самыми глазами.

— Сейчас же освободи меня, тупой мужлан!

— Нет, так дело не пойдет, — покачал головой Бурцев. — Я ведь могу и потерять ключик от кандалов. Так, случайно…

Подленький, но необходимый сейчас шантаж…

— Сними-и-и…

Все-таки это произошло. Хлынули долго сдерживаемые слезы. Смыли непробиваемое высокомерие знатной полячки.

Тьфу-ты! Ну что за беда такая! Бурцев расстегнул наручники. Зашвырнул стальную «Нежность» подальше в кусты. Осторожно и опасливо прижал к себе сотрясавшуюся в рыданиях девушку.

Удивительно, но Аделаида не отстранилась. Наоборот — вцепилась в него тоненькими пальчиками. Только теперь Бурцев по-настоящему осознал, насколько ей паршиво и одиноко. Он неловко и неумело забормотал слова утешения, погладил княжну по голове, вытряхивая из спутавшихся волос труху. Полячка разревелась пуще прежнего.

— Ну, что так, Аделаидка? К чему столько слез-то?

— Обидно мне, Вацлав, обидно и страшно, — прохлюпала мокрым носом княжна. — Я ведь одна осталась, совсем одна. Кроме как на тебя, мне и надеяться сейчас больше не на кого.

— Так я ж тебе о том и твержу всю дорогу! Одна пропадешь, сгинешь. Вместе нам с тобой держаться надо, вместе.

— Ты, верно, в самом деле, добра мне желаешь, Вацлав, и оберегаешь, как можешь, но…

Она запнулась.

— Чего «но»? Что тебя смущает?

— Все-таки жаль, что ты не благородный рыцарь! — с чувством выдохнула она. — Неправильно это как-то, если княжескую дочь спасает человек низкого сословия. Не так все должно быть.

— А как? — нахмурился Бурцев.

— Ну, как бы тебе объяснить… Понимаешь, Вацлав, покровительство знатного пана из достойного древнего рода это одно, а помощь мужика-ополченца — совсем другое. Это ж, выходит, я, дочь Лешко Белого, должна быть обязана и благодарна какому-то… Это же позор, унижение. Ну, почему меня спасает такой мужла-а-ан?!

Аделаида заревела снова. Вот те на! Выговорилась, блин, излила душу! Бурцев криво усмехнулся. Какая милая непосредственность, мать ее за ногу! Чумазая девчонка тужится объяснить, что он за быдло и какова она сама королевна, и при этом рыдает в голос на его грязном плече.

— Сочувствую тебе, княжна, но тут уж ничем помочь не в силах. Таким, видишь ли, я уродился — не рыцарем и не принцем на белом коне. Но поверь моему жизненному опыту, частенько помощь простолюдина бывает ценнее покровительства сильных мира сего. А что до благодарности… Так не нужна она мне, твоя благодарность. Нет, правда…

— Хочешь оскорбить меня еще больше, да, Вацлав?

— Хочу, чтобы ты перестала плакать. И рассказала хоть что-нибудь о себе. Хочу поговорить с тобой. Просто, по-человечески по-го-во-рить.

Она разговорилась. Не сразу. Постепенно. Сначала вопросы все больше задавал он. Аделаида отвечала неохотно — всхлипывая и утирая слезы подолом. Потом сама увлеклась беседой. В тот вечер Бурцев узнал о своей спутнице много интересного.

 

Глава 19

— Отца своего Лешко, прозванного в народе Белым, сына Казимира Справедливого, я почти не помню. Но знаю, что отец был одним из сильнейших польских князей. С ним вынужден был считаться его брат Конрад Мазовецкий. И сын Болеслава Высокого Генрих Бородатый — бывший правитель Силезии. И Владислав Второй, Ласконогий, прозванный также Великим, — тот, что сражался с Владиславом Одоничем за Великопольское княжество. И другие удельные князьки помельче. Да, с Лешко Белым считались и боялись его. Краковский стол Малопольского княжества при отце возвысился настолько, что самые мудрые паны пророчили долгожданное объединение под его началом многострадальных польских земель, погрязших в междоусобных войнах. Возможно, Лешко Белый, действительно, смог бы подчинить гордых соседей и стать всепольским князем, но его убили. Подло, предательски, когда мне было три года.

— Убили?! — Василий удивлено вскинул брови. — И кто же осмелился нанести удар столь могущественному князю?

— О, наивный русич. Ты совсем не искушен в политике. Иначе тебе было бы хорошо известно: чем могущественнее правитель, тем больше у него врагов. Особенно в тот период, когда могущество должно вот-вот усилиться во сто крат. Убили Лешко Белого люди предателя Святополка — властителя далеких поморских земель. Святополк являлся вассалом отца, но преступил клятву верности и напал на своего господина… Однако ты прав, Вацлав. Сам коварный Святополк ни за что не решился бы умертвить Краковского князя без поддержки влиятельных покровителей. А покровителем таким мог стать кто угодно. Одни говорят о князе Великопольских земель Владиславе Одониче, женатом на сестре Святополка Ядвиге. Другие утверждают, что Лешко Белого убили по наущению бывшего Силезского князя Генриха Бородатого, который, как и отец, тоже мечтал объединить Польшу, но под своим началом.

Бурцев старался уследить за ходом мысли собеседницы, что было непросто. Как только вмещала небольшая территория Польши столько особ княжеского рода. Немудрено, что живут они здесь, как скорпионы в банке.

— Но почему-то мало кто вспоминает о брате Лешко — моем дядя Конраде, князе Мазовии и властителе Куявии. — продолжала Аделаида. — А зря!

Ее глаза блеснули ненавистью. Вот, значит, на кого у панночки зуб, вот кого она подозревает в гибели отца! Или тут другое?

— А ведь есть еще жена Лешко Белого, моя родная мать Грымыслава Луцкая! — девушка тяжело задышала.

Вот те на! Еще и женщина замешена! И не абы какая!

— Погоди, Аделаида, ты хочешь сказать, что…

— Что моя мать в сговоре с Конрадом Мазовецким настроила Святополка на убийство своего мужа и моего отца.

Бурцев с ожесточением потер лоб. В фамильном шкафу этой знатной семейки, оказывается, прячется свой скелет. Не скелет даже — скелетище. А он-то считал, что брат, изничтожающий брата, жена, сживающая со света собственного мужа и дочь, ненавидящая мать — удел бульварных романов и сериалов для домохозяек.

— Опомнись, княжна! Зачем твоей матери понадобилась смерть твоего отца?!

— Да потому что терпеть она не могла Лешко Белого, — кулачки Аделаиды сжались. — А любила Конрада. Безумно любила и давно! Но вынуждена была выйти замуж за отца. Династический брак. Разумеешь, глупый русич?!

Вообще-то Бурцев разумел плохо.

— А Конрад что же?

— Дядя тоже женился. На Агафии — дочери черниговского князя Святослава. Мазовецкому правителю нужен был этот марьяж, чтобы укрепить свои позиции. Обе свадьбы сыграли в один год.

Марьяж? Ну да, конечно… Жениться по любви не может ни один король.

— Мне горько говорить об этом, но мать тайно встречалась с Конрадом, — продолжала Аделаида. — Их встречи участились, когда Краковский стол начал набирать силу. Дядя, ослабленный северными войнами с прусами и ятвягами, опасался, что отец подомнет Мазовию под себя. Потому-то ему были выгодны эти свидания. Грымыслава стала одновременно любовницей Конрада и мазовецким шпионом в самом сердце Малопольского княжества. И она была только рада оказать содействие в убийстве мужа. Именно моя мать убедила отца поехать на встречу с предателем-Святополком, она уговорила Лешко не брать с собой большую дружину, и она же обещала Святополку награду и покровительство за нарушение вассальной клятвы.

Снова по лицу Аделаиды покатились слезы.

О времена, о нравы! Бурцев вздохнул. Конечно, если политика перемешана с любовью и адюльтером, то всякое может быть. Однако голословно заявлять такие вещи и, тем более, безоговорочно верить в них — не слишком разумно. Нужны факты, доказательства, свидетели.

— Есть свидетель, — вспыхнула Аделаида, обиженная его недоверием. — Мой опекун, воевода Кракова Владислав Клеменс. Достойнейший человек. Он, как и подобает вассалу, всегда хранил верность отцу. Но о предательских кознях против Лешко Белого узнал слишком поздно. После смерти отца к Грымыславе прибыл Конрад. Якобы выразить соболезнования. Заговорщики, добившись своего, утратили бдительность, и воевода случайно подслушал беседу Конрада с матерью.

— И? — нахмурился Бурцев.

— И решил рассказать все услышанное детям своего господина. То есть мне, моему брату Болеславу и сестре Саломее.

— Гм, странно тогда, что вы, детишки, вообще уцелели. Раз уж пошла такая пьянка, заговорщики запросто могли вырезать весь род Лешко Белого и посадить в Кракове своего ставленника.

— Не все так просто, Вацлав. Открытые убийства и захват власти силой годятся не всегда. Соседние польские княжества не признали бы прав нового властителя. Малопольские паны и народ тоже вряд ли присягнули на верность мазовецкому наместнику. К тому же у Конрада появился бы сильный противник в лице венгров: моя сестра Саломея состоит в браке с венгерским королевичем Кальманом Галическим.

— Как же тогда ваш воевода смог переговорить с твоей сестренкой? Отправился в Венгрию, что ли?

— А никак не смог. Саломея до сих пор ничего не знает. Мой брат Болеслав тоже. Ему было девять лет, когда погиб отец, так что брата сразу окружили люди, верные Грымыславе и Конраду. Сам же Конрад стал его законным опекуном. Быть опекуном малолетнего князя очень выгодно, Вацлав. Поскольку после смерти Лешко Белого Краковский стол унаследовал Болеслав, Конрад Мазовецкий получил возможность управлять через него всей Малой Польшей. Мой дядя теперь всячески оберегает брата от любого влияния извне. В общем, пробиться к Болеславу, у воеводы Владислава Клеменса не было никакой возможности. Без особого пригляда оставалась только я. И воевода упросил мать отдать меня ему на воспитание. Мать не возражала — отдала. Как она сама сказала «до поры до времени».

— То есть как это понимать — мать отдала. Какая ж мать отдаст свое дите?

Аделаида залилась краской. Да, нелегко даются княжне эти признания.

— А я ей была не нужна. Грымыслава вообще болезненно относилось ко всему, что напоминало ей об отце. Любила-то она всю жизнь Конрада, а ложе делила с Лешко. Такова уж обязанность у княгинь: производить на свет наследников и девиц княжеского рода для выгодных династических браков. А я уродилась в отца. Похожа на него, как две капли. Вот и возненавидела меня мать люто с самого детства. Болеслав и Саломея — те больше на Конрада смахивают. Может, они его дети и есть — кто ж знает. А мне вот не повезло. Да еще и имя мое…

— А что с именем?

Аделаида вздохнула:

— Отец ведь тоже любил не свою законную жену, а княжну Агделайду — сестру покойного нынче князя Силезии Генриха Бородатого. И она любила Лешко. Даже, по слухам, встречалась с ним тайком пару раз. Только ее отец Болеслав Высокий не пожелал выдать единственную дочь за молодого краковского князя: враждовал он тогда с Малой Польшей. Так в память о той любви Лешко Белый и назвал меня Агделайдой. Конечно, мамочке это не понравилось.

Бурцев встряхнул головой. Он вконец запутался в переплетениях родословных и адюльтерах. А Аделаида не умолкала:

— Мою участь Конрад и Грымыслва предрешили три года назад. Уже тогда меня пророчили в жены сыну Конрада — моему кузену Казимиру, князю Куявскому. К счастью, сам Казимир тогда не горел желанием связывать свою жизнь со мной. Он в то время увлекся дочерью Генриха Благочестивого и внучкой Генриха Бородатого Констанцией Силезской. Увлекся настолько, что пытался к ней свататься против воли отца.

Конрада жутко взбесил тот поступок Казимира. В ярости он даже повесил Яна Чаплю — наставника своего своенравного сына, который выполнял функции посредника между Казимиром и Констанцией. Свой гнев Конрад впоследствии объяснял нежеланием потворствовать кровосмесительному браку, поскольку Казимир состоял с Констанцией в четвертой степени родства. Однако истинная причина заключалась в другом: по замыслу родителя, Казимир должен был жениться на мне. А я, между прочим, прихожусь ему двоюродной сестрой. Но это обстоятельство ничуть не смущает Конрада. И я догадываюсь, почему. Если у меня и Казимира родится наследник, Конраду Мазовецкому больше не потребуется опекунство над Болеславом, которое рано или поздно должно закончиться. Брат тогда может, к примеру, умереть от внезапной «хвори», а внук Конрада унаследует Малую Польшу.

— Слушай, а почему бы Конраду просто не взять в жены твою мать и самому не родить наследника?

— Я же говорила — Конрад уже женат. На Агафии Черниговской. И портить отношения с ее родственниками он не желает. К тому же мазовецкий князь и Грымыслава уже слишком стары, чтобы заводить наследников. Вот и мечтают повязать брачными узами меня и Казимира.

 

Глава 20

— Погоди-ка, княжна, — перебил Бурцев. — Ты ведь и сейчас на невесту не больно-то тянешь: возрастом не вышла, а раньше вообще ребенком была. О каком браке может идти речь? Этак и под статью попасть можно за совращение малолетних. Или у вас здесь совсем дикие законы?

Княжна гордо вскинула голову:

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, русич. Для династических браков — возраст не помеха. Моя сестра Саломея была повенчана с восьмилетним королевичем Кальманом, когда ей исполнилось три года…

Бурцев присвистнул.

— А брат мой Болеслав женился четыре года назад. Ему было тринадцать, невесте же — Кунигунде или, как ее называют в народе, Кинге Венгерской — всего пять лет.

— Свадьбу твоего брата тоже устроил Конрад?

— Нет, здесь мазовецкий князь оплошал. Если бы у Конрада была дочь, он непременно выдал бы ее за Болеслава. Но Бог не дал ему дочерей. Этот брак организовали венгры, уже породненные с родом Лешко Белого через Соломею, и тоже рассчитывающие усилить влияние на краковскоий стол. Венгерские послы принудили Конрада отпустить Болеслава на встречу с соскучившейся сестрой. Брата, правда, сопровождал сильный отряд мазовецких рыцарей, однако, разговор Болеслава и Саломеи проходил наедине. Уж не знаю, что они там обсуждали, но к великому неудовольствию Конрада, Болеслав заявил о намерении жениться на Кунигунде — дочери венгерского короля Беллы. Дипломатия венгров, подкрепленная появлением их несокрушимой конницы на границе с Малопольским княжеством, вынудила Конрада дать согласие на брак.

— Бедняга твой брат, — посочувствовал Бурцев. — Еще один марьяж без любви…

— А вот тут ты ошибаешься, Вацлав, — с доброй улыбкой покачала головой Аделаида. — Болеслав и Кунигунда как нельзя лучше подошли друг другу. Их детская дружба уже переросла в нечто большее. Так что я искренне рада за брата — ему досталась достойная супруга. Уже сейчас о Кинге Венгерской рассказывают легенды. Говорят, что, едва появившись на свет, она сразу же восславила богоматерь. Да-да, не смейся, Вацлав, родившаяся Кунигунда так и сказала: «Да здравствует царица небес!». А потом, как и положено новорожденным, не произносила ни слова, пока не научилась говорить. Еще рассказывают, будто перед свадьбой с Болеславом Кинга опустила свое обручальное кольцо в венгерскую соляную шахту Марамуреша и пожелала, чтобы такая же чистая белая соль появилась на ее новой родине в Польше. Позднее соляные залежи действительно переместилось под землей из Венгрии чуть ли не к самому Кракову — в Величку. Кинга показала слугам, где нужно рыть шурфы и через некоторое время там обнаружили соль. Причем в первой же отколотой соляной глыбе нашлось и кольцо Кинги. Подобные чудеса, Вацлав, Господь не творит зря. Это добрый знак: браку Болеслава и Кунигунды благоволят Небеса.

— Честно говоря, верится с трудом. Но как бы то ни было, Конрад теперь может грызть себе локти. Ведь законным наследником Краковского престола станет сын твоего брата и этой венгерки Кунигунды, не так ли?

Аделаида помрачнела:

— Боюсь, что наследника не будет.

— Ну, не сразу, конечно. Сейчас-то ваша Кинга Венгерская еще ребенок, заводить детей рановато. Но со временем…

— Ты не понял меня, Вацлав. Наследника не будет вообще.

— Бесплодие? — Бурцев уже пожалел, что затронул столь деликатную тему.

— Нет. Дело в другом. Болеслав и Кинга, хоть и юны годами, но набожнее многих старцев. Они мало интересуются земными делами и бренной жизнью, проводя почти все свое время в постах и молитвах. По сравнению с ними я — величайшая из грешниц.

— Ну, посты, ну, молитвы, — не понял Бурцев, — и что с того?

— А то, что их стремлением к праведной жизни воспользовался Конрад. Да, он не препятствовал этому браку, но, вернув Болеслава и Кингу в Краков, подослал к ним красноязычных немецких духовников. Долгими беседами и посулами вечной жизни они заставили брата и его жену дать клятву перед святым крестом.

— Клятву?

— Брат и его жена поклялись блюсти обет целомудрия. Отныне их помыслы чисты. Оба думают лишь об обретении Царствия Небесного. И… — По лицу Аделаиды разлилась краска стыда. — Семя Болеслава никогда не попадет в лоно Кинги.

— Чушь! Сейчас они неразумные дети, готовы поклясться чем угодно и в чем угодно. Но позже, когда заиграют гормоны…

— В их чистых душах и светлых головах будут вечно играть лишь церковные гимны, — не то с жалостью, не то с завистью проговорила Аделаида. — Такие клятвы преступать нельзя. Болеслава уже сейчас люди называют Стыдливым. А Кингу — Благочестивой. И это на всю жизнь.

— Так, — начал рассуждать Бурцев. — Саломея замужем за венгерским королевичем, у Болеслава никогда не будет ни сына, ни дочери. Остаешься ты, Аделаида. Выходит, твой ребенок станет основным претендентом на Малопольское княжество. Значит, ты у нас совсем не простая княжна. Прямо-таки золотая.

— Вот именно! Конрад это прекрасно понимает. Да и венгры тоже спешно подыскивают мне жениха. Но у меня нет никакого желания отдавать им в качестве приданного вотчину отца. И уж тем более я не соглашусь присоединить Малую Польшу к дядиной Мазовии и к Куявии его сына Казимира.

— Погоди-ка. Ты же сказала, что Казимир без ума от Констанции Силезской.

— Любовь в развратном сердце Казимира — гость мимолетный, Вацлав, — горько вздохнула княжна. — Он непостоянен в своих чувствах. Да, пока я была сопливой девчонкой, Куявский князь предпочитал обольстительную Констанцию. Но время идет. А время — враг уже расцветшей красоты. Казимир охладел к своей прежней возлюбленной. Да и уговоры старика-отца не проходят бесследно. Когда мне исполнилось шестнадцать, Казимир приезжал в Краков вместе с Конрадом. Думаю, это были смотрины. О, знал бы ты, как куявский князь пожирал меня глазами!

Аделаида скрипнула зубами, видимо, вспоминая тот неприятный визит.

— Думаю теперь, Казимир только и мечтает о том, как бы уложить меня на свое ложе.

— А тебя эта перспектива не устраивает?

— Я впадаю в бешенство, едва подумаю об этом! Выходить замуж за сына того, кто причастен к убийству моего отца?! Выходить замуж за собственного двоюродного брата?! Выходить замуж за законченного развратника, чтобы через несколько лет оказаться в положении несчастной отверженной Констанции?!

— Ясно, — кивнул Бурцев.

— Да ничего тебе не ясно, русич! — в сердцах вскрикнула Аделаида. — Ты хоть видел это чудовище куявское?! Страшный, лысый, старый! Ему уже лет сорок, наверное. Вот кому я предназначена по воле Конрада и Грымыславы!

— М-да, неравный брак вещь неприятная. Особенно на фоне политических интриг и инцеста. Но все-таки не ошибаешься ли ты, Аделаида? То, что наговорил тебе воевода Клеменс, могло ведь оказаться и, гм… не совсем правдой. Да и Казимир ведь не предлагал тебе пока руки и сердца?

Княжна аж подскочила. Лицо ее пылало от негодования.

— Владислав Клеменс всю жизнь считал ложь тяжким грехом и всегда говорил правду, сколь бы горька она не была. За это его и ценил отец.

— Аделаида, — мягко произнес Бурцев, снова усаживая разгоряченную собеседницу на шкуры. — Чтобы выдвигать такие серьезные обвинения против близкой родни, все-таки нужны более весомые доказательства, чем свидетельство одного человека.

— А то, что я оказалась здесь одна, — не доказательство?! Люди Конрада вывезли Грымыславу и брата из Кракова перед приходом татар. А меня начали готовить к дороге Казимировы слуги и дружинники. На прощание мать… хотя какая она мне мать… «Увидимся на свадьбе в Куявии, дочка», — заявила она, уезжая. И смеясь в лицо, сказала, что Казимир будет мне хорошим мужем. Лучше чем ей — Лешко. Подумай, Вацлав, какие тебе еще нужны доказательства!

Бурцев подумал. Пожалуй, что и никаких. В очередной раз он от души пожалел эту несчастную девочку с громким титулом. Да уж, не родись княжнивой…

— Значит, Святополк, убившей Лешко Белого, был марионеткой в руках твоей матери, а та в свою очередь выполняла волю Конрада, — подытожил Бурцев. — И сейчас они раскатали губу на тебя…

— Это еще не все! Я не сказала тебе главного, русич. У покровителей убийцы моего отца есть свой покровитель — более могущественный, коварный и дальновидный. Тот, кому сейчас меньше всего выгодно объединение Польши под сильным князем, каким стал Лешко Белый.

— Кого ты имеешь в виду?

Если тут за каждым интриганом стоит еще один интриган и интриганом погоняет, разобраться в хитросплетениях старопольской политики будет весьма непросто.

— Конрада, Ландграфа Тюрингии, — голос Аделаиды дрогнул и зазвучал тише. Неужели боится? Больше чем коварную мать, подлого дядюшку и не милого девичьему сердцу двоюродного братца-жениха.

— Еще один Конрад? Тезка твоего дяди? Тоже какой-нибудь князек?

— Магистр ордена германского братства Святой Марии.

— Какого-какого ордена?

— Тевтонского. Тевтоны сейчас — друзья и союзники моего дяди.

 

Глава 21

Тевтоны?! Опять?! Значит, и здесь они тоже водятся? Хотя где же им еще водиться, как не здесь?! Тринадцатый век — самое раздолье для немецких крестоносцев.

И все-таки диковато: сюда он попал по вине неоскинхэдовской секты — тевтонов двадцать первого столетия… и — пожалуйста! — угодил во времена расцвета настоящего тевтонского ордена.

— Ну-ка, расскажи об ордене поподробнее, княжна, — попросил Бурцев.

— А чего рассказывать-то? Немецкие рыцари основали его в Святой Земле лет пятьдесят тому назад — во время крестовых походов. Но свои владения в Палестине германцы удержать не смогли. И с тех всюду ищут лакомые кусочки. Венгерское королевство уже познало их коварство. Венгры пригласили тевтонов как временных союзников в борьбе с половцами на земли Семиградья, но вскоре орден объявил эту территорию своей собственностью и начал заселять ее немецкими колонистами. Венгры едва-едва изгнали пришлых рыцарей из страны. Тогда предыдущий магистр ордена Герман фон Зальц заключил договор с моим дядей. Конрад Мазовецкий отдал тевтонам всю Хелминскую землю Куявии по-над границей с Пруссией. Казимир Куявский, конечно же, не противился и поддержал волю отца. Взамен орден обязался охранять Мазовецкое и Куявское княжества от набегов пруссов.

— И что, не охраняет?

— Почему же, охраняет. Но куда больше тевтонов интересует расширение своих вновьобретенных владений. Причем расширяют их они не только за счет прусских территорий. Тевтоны уже добились у Конрада и его сына Казимира разрешения на владение Добжиньской землей. По сговору с ними крестоносцы попрали законные права польских рыцарей, имевших в этих краях фамильные лены. Наших панов просто изгнали оттуда, а их замки заняли немцы. Даже орден Добжиньских братьев, созданный самим Конрадом Мазовецким для борьбы с язычниками-прусами, остался без земель. Многие знатные и благородные добжиньцы после тех событий рассеялись по Польше, словно однощитные странствующие рыцари.

— Вообще-то твоему дяде стоило бы гнать тевтонов прочь по примеру венгров, — заметил Бурцев.

— Да, но князь Конрад слаб и измотан постоянными стычками с пруссами. Дядя больше полагается на могущественного союзника, чем на собственные силы. А сплоченный и хорошо организованный орден Святой Марии сейчас могущественнее иного княжества. За спиной такого покровителя Конраду Мазовецкому живется спокойно. Пока, по крайней мере. Но тевтоны требуют платы. Предоставленных им земель и неслыханных привилегий, которыми пользуются немецкие рыцари в Мазовии и Куявии, христовым братьям уже недостаточно. Они хотят получить влияние над всей Польшей и, подобно гигантскому спруту, повсюду тянут свои щупальца.

— И куда они смогли дотянуться?

— Куявское и Мазовецкое княжества уже находится под их пятой. В Поморье тевтоны начинают хозяйничать, как у себя дома. Великая Польша, лишенная сильного князя, тоже рада склонить перед ними голову. А у нынешнего правителя Силезии Генриха Благочестивого слишком кроткий нрав. Он не мечтает об объединении Польши, а потому не страшен ордену. К тому же тевтоны обещали Генриху помощь в борьбе с татарами. Своих воинов орден, конечно, пришлет, но вот что он потребует взамен в случае победы?

Бурцев кашлянул, приостанавливая речь увлекшейся княжны:

— А откуда тебе-то столько известно о тайных планах тевтонов? Слишком уж осведомлена ты для своих юных лет. А ведь тевтонские магистры вряд ли вели с тобой доверительные беседы.

— Прежний магистр ордена Герман фон Зальц беседовал с моим отцом. Послы ордена приезжали в Краков незадолго до смерти Лешко Белого. На тех переговорах присутствовал и Владислав Клеменс. Позже опекун мне все рассказал.

— Что — все?

— Тевтонский магистр добивался разрешения поставить на Малопольских землях свои замки. Отец отказался. Заявил, что видит насквозь все тайные помыслы магистра и не даст немцам подмять под себя Польшу. Уезжая, фон Зальц был в ярости. А отец вскоре погиб. Теперь же через опекунство послушного воле ордена Конрада над моим братом Болеславом тевтоны имеют возможность влиять на политику Малопольского княжества. Ну, а если я выйду замуж за Казимира и рожу куявскому князю сына — наследника краковского престола, орден навеки укрепится в вотчине отца. Вот тогда-то их замки и полезут отовсюду как грибы после дождя.

— Погоди, но ведь сейчас во главе ордена стоит уже не фон Зальц, — напомнил Бурцев, — а этот, как его… Конрад Тургинский.

— Тюрингский. Да, магистр сменился, но планы ордена остались прежними. Более того, аппетиты тевтонов возросли. Теперь им мало Пруссии и Польши. Ландграф Тюрингии Конрад мечтает о новом крестовом походе. Подготовка к нему уже ведется: до прихода татар при дворах польских князей, европейских монархов и в резиденции папы частенько мелькали черные кресты орденских послов. И за мной, кстати, вместе с Казимировыми воинами в Краков приезжал один такой крестоносец. Наблюдал, все ли пройдет благополучно.

— Значит, те кнехты, что охраняли тебя и твой обоз были людьми Казимира и тевтонскими прихвостнями?

— Нет. Отряд Казимира перебили дружинники моего опекуна Владислава Клеменса. Видя, что меня увозят силой, воевода напал на куявцев. Жаль, несколько человек сбежали и увезли с собой в Куявию и орденские земли весть о случившемся. Наверное, люди Казимира и посланники Конрада Тюрингского уже ищут меня по всей Польше.

— А опекун твой, воевода Клеменс, что же?

— Первейший долг городского воеводы — защищать город, а к Кракову подступали татары. Опекун не смог отбыть вместе со мной сам, но под охраной своих дружинников и вооруженных кнехтов отправил меня прочь из Малопольских областей. Через земли Силезии я должна была добраться до Великопольского княжества. Там для решающей битвы с татарами собирает войско брат Владислава Клеменса Сулислав. Я не знакома с ним, однако только у него могу сейчас искать защиты и покровительства. Увы, уйти от татар, как тебе известно, моему отряду не удалось. Должно быть, у коней этого поганого племени выросли крылья. От проклятых язычников не спасают расстояния. Как, впрочем, и крепостные стены. Знаешь, сколько городов уже пало под их натиском?

Бурцев не знал.

— Люблин, Завихвост, Сандомир, — скорбным голосом перечисляла Аделаида. — Под Турском полегло малопольское ополчение. Тогда Владислав вывел свою дружину к Хмельнику, чтобы там дать бой язычникам и не допустить татар к Кракову. Сопровождавшие меня дружинники тоже рвались под знамена своего господина. Уповая на милость Божию, я не стала их удерживать. Для защиты от разбойников достаточно кхнетов, а отбиться от татар наш маленький отряд все равно не смог бы. Ну, а потом…

В глазах Аделаиды снова блеснули слезы.

— Думаю, воевода не очень-то верил в победу, иначе оставил бы меня в городе. Но не оставил ведь… Наоборот, все торопил — поезжай, мол, скорее из Кракова, пока на дорогах тихо.

Она с трудом сглотнула слюну, затем продолжила:

— По пути к нам прибились беженцы. Я не могла отказать им в защите, хоть и возненавидела этих несчастных за дурные вести, что они привезли с собой.

Тяжелый — от самого сердца вздох…

— А вести такие, Вацлав. Дружина моего опекуна разгромлена, а сам он… сам…

Слово «убит» так и не было произнесено. Несколько секунд тягостного молчания дали Бурцеву возможность осмыслить услышанное. Княжна, эта взбалмошная и беззащитная семнадцатилетняя девочка, в самом деле, осталась совершенно одна. Отец погиб, заботливый опекун тоже. Малолетний братец находится под чужим влиянием и, к тому же, с головой ушел в религию. Сестра живет в иноземном государстве. Мать терпеть не может собственную дочь. Дядя — марионеточный князек тевтонов — замыслил ненавистный брак. Двоюродный брат мечтает затащить юную кузину в постель. А на неведомого Сулислава, которого краковская княжна и в глаза-то не видела, надежда слабая. Да и добраться до него — не горсть изюма съесть.

— Беженцы шли отовсюду, — тихо заговорила Аделаида. — Обезумевшие от страха люди рассказывали нехорошее. От них я узнала, что под Торчком язычники разбили сандомерское войска воеводы Пакослава и кастелянина Якуба Ратиборовича, которые шли на помощь Владиславу Клеменсу. Потерпели поражение и малые дружины князей Владислава Опольского и Болеслава Сандомерского. Татары взяли Поланец и Вишлец. И Краков тоже…

Еще один вздох-стон.

— Об этом мне рассказали во всех подробностях, — продолжала княжна. — Татары хотели захватить город наскоком, но дозорный трубач вовремя протрубил тревогу. Язычники сбили его стрелой — попали в горло, однако краковцы успели закрыть ворота. Только это все равно не спасло город. Заколдованные татарские пороки, снаряженные магическим огнем, способны проломить и сжечь любую стену.

Заколдованные пороки? Магический огонь? Как обычно, пугающие легенды рождаются из страха и отчаяния.

Княжна тихонько всхлипнула.

— Мы шли от Вислы к Одре… Но быстро передвигаться с обозом беженцев невозможно. А бросить этих несчастных — не по-христиански. Ты меня понимаешь?

— У тебя доброе сердце, Аделаида, — Бурцев еще раз провел ладонью по ее волосам.

— Эх, Вацлав, — с какой-то даже детской обидой произнесла полячка из-под его руки. — Какая все же жалость что ты не рыцарь. Будь ты благородным паном по рождению…

Он удивленно посмотрел в ее влажные глаза.

— Я бы обвенчалась с тобой в первой же попавшейся церквушке. Хотя бы ради того, чтобы досадить дяде, брату и тевтонскому магистру.

Бурцев отвел взгляд, пряча невеселую улыбку. Похоже, его личное мнение по поводу перспективы бракосочетания девушку не интересовало.

И все же в эту минуту он тоже искренне пожалел об отсутствии знатного происхождения, громкого титула и длинной родословной. А что, обзавестись рыцарским званием было бы совсем не лишним. Дело тут, разумеется, не в Аделаиде. Или… Или именно в ней дело? А, пан Вацлав?

— Русич, у тебя не осталось чего-нибудь поесть? — неожиданно менять тему разговора княжна умела как никто другой.

Снова перед ним сидела беспомощная нахохлившаяся, как воробушек, девочка-подросток с голодными глазами.

Бурцев покачал головой. Денек выдался суматошный и к тому же без завтрака, обеда и ужина. И спать им, похоже, тоже придется ложиться на голодный желудок.

— А где мы будем ночевать? — полячка растеряно огляделась. — Здесь нет даже моей повозки, а я умираю от усталости.

Бурцев кивнул на шкуры-попоны, пропахшие конским потом:

— Насуем под них веток… Не пуховая, конечно, перина, но все удобнее, чем на голой-то земле. Поможешь?

 

Глава 22

Она честно пыталась помогать, но, исколов нежные пальчики о хвою, расплакалась и уселась на прежнее место. Так и сидела, пока Бурцев охапку за охапкой таскал наломанные ветки, хворост и еловые лапы. Только под конец работы Аделаида внесла-таки свою скромную лепту в общее дело: отошла к ближайшим деревьям и с сосредоточенным лицом положила на собранную Бурцевым кучу несколько прутиков. И то прогресс!

— Молодчина, княжна! — похвалил он.

Немудреная постель готова. Внизу — хрустящая подстилка, выпиравшая под шкурой-попоной некомфортными буграми. Сверху наброшена еще одна шкура — одеяло.

— Располагайтесь, ваше высочество, — широким жестом пригласил Бурцев.

— А твой ремень?! — напомнила она.

Ах да, конечно! Разговор по душам и упоминание о гипотетической свадьбе назло врагу вовсе не означает, что Аделаида согласна спать с мужчиной на ложе без хотя бы символической границы. Тем более, что… «Какая все же жалость, Вацлав, что ты не рыцарь»…

— Глупо, Аделаида. Все равно придется по очереди дежурить всю ночь, так зачем же тогда…

— Ремень! — требовательно протянула руку девушка.

Бурцев со вздохом расстегнул пряжку, и отдал ремень. Она растянула его во всю длину и быстренько поделила пространство на шкуре. Причем себе, как отметил Бурцев, худенькая тростиночка-княжна отхватила большую половину.

Приминая хрустящую подстилку, девушка влезла на ложе, перетянула на себя почти все одеяло и укуталась в шкуру с головой. Эх, вот бы и ему сейчас так!

— Ладно, подежурю первым, княжна, — проворчал Бурцев. — Но учти, потом разбужу тебя.

Ответом было лишь уютное посапывание.

И снова он терпел песок в глазах и свинцовую тяжесть в веках, пока звезды не начали тускнеть, а в черном небе не появились предрассветные проблески. Сил бороться со сном не стало. Если он сейчас же не ляжет, то уснет сидя. Или даже стоя. Не забудется в чуткой дреме, как тогда, у повозки княжны, а отключится по-настоящему — провалившись на несколько мертвых часов в бездонный чернильный колодец. Прошлая бессонная ночь и тяжелый день давали о себе знать.

Однако спать обоим теперь, когда выяснилось, что по лесу шныряют не только всадники в масках, но и местные «зеленые братья» во главе с усатым рыцарем — безрассудство. «Что ж, княжна, пришло твое время заступать на пост. — плумал он. — Извини, но я не двужильный».

Тормошить Аделаиду пришлось долго. Девушка поднялась медленно, вяло, словно сомнамбула, помотала головой. Выслушала Бурцева, не открывая глаз, кивнула, давая понять, что согласна с его доводами.

— Зенки-то все же раскрой, княжна, а то опять сон сморит.

Тяжкий стон… Полячка послушно подняла длинные пышные ресницы, часто-часто заморгала.

— Так-то лучше! Ты же понимаешь, что спать сейчас никак нельзя?

Кивок.

— На тебя можно положиться?

Еще кивок.

А потом сила тяжести возросла неимоверно. Бурцев рухнул в трескучую упругую массу. И сгинул, растворился, растекся на импровизированном ложе грудой расслабленных, трепещущих от предвкушения долгожданного отдыха мышц. Только и успел пробормотать:

— Разбудишь меня… когда в лесу… светло… отправимся… доро… у…

Последнего кивка, если тот и был, он уже не видел. В полуосознанном усилии укрылся куском шкуры. Запах конского пота и хвои был острым и пряным. А пришедший вместе с ним сон — мягким, всепоглощающим.

…Проснулся Бурцев от холода и дробного костяного звука, выбиваемого его собственными зубами. Одеяло куда-то подевалось. Зябкое утро обступало со всех сторон. Бр-р-р, весьма зябкое. И достаточно уже светлое. Давно пора бы тронуться в путь. Почему же Аделаида его не разбудила?

Да все, блин, потому же! Княжна не выдержала предутренней вахты. Девчонка лежала рядом с Бурцевым, плотно закутавшись в их общую шкуру и спала безмятежным сном праведника. Даже сладко улыбалась далеким видениям. Интересно, когда она улеглась — сразу же после пробуждения или все-таки пободрствовала хотя бы с полчасика? Впрочем, какая разница? Главное, что благосклонная фортуна позволила им провести эту ночь без приключений. Но если ночные дежурства так будут продолжаться и впредь…

По-хорошему, конечно, надо бы растуркать эту девицу и отчитать как следует. Может быть, отшлепать, невзирая на титулы. Но, еще раз взглянув на спутницу, Бурцев понял: не сможет. Рука не поднимется. И язык тоже.

Он тряхнул головой.

Ну, полячка! Ну, княжна! Мало того, что намотала на себя все одеяло, так еще и забилась к нему под бочок. Попросту перекатилась через разделительный ремень и пригрелась.

Вот будет шуму, если Аделаида поймет, что спали они на одной половине походного ложа чуть ли не в обнимку. Лучше ей ничего не говорить, а сама, глядишь — и не вспомнит, с какого боку на шкуру залазила. Сонная ведь была, как сурок зимой.

Аккуратно, стараясь не разбудить девушку, он начал медленно сползать с постели. И замер. Стоп! Сейчас лучше вообще не двигаться, ну а княжна… Княжна вряд ли станет допытываться, что он делает на ее половине постели, когда увидит с десяток стрел направленных в их сторону.

Лучники в волчьих шкурах и мохнатых шапках осторожно — в полшага, в четверть шага — чтобы не потерять цель с кончика стрелы — выходили из-за деревьев. Приближались молча. А чего тут говорить-то? И без слов ясно: одно резкое движение — и Василий с княжной превратятся в подушечки для гигантских оперенных иголок. Хотя девушку тронут вряд ли, но тем хуже для него: все хищно поблескивающие наконечники польских робин гудов достанутся одному. Бурцев легонько коснулся руки Аделаиды, моля Бога, чтобы княжна не спровоцировала лучников резким движением. К счастью, полячка была сонной, а движения ее — заторможенными.

— Что это? Кто это?

Она села на постели, по-совиному хлопая глазами.

— Полагаю, наши вчерашние знакомые, — шепнул Бурцев.

Он узнал среди лучников трех давешних лесных стрелков. Особые приметы — синяки, ссадины и выбитые зубы.

— Главное, не дергайся, княжна, и все будет хорошо.

Бурцев поднял руки ладонями вверх. Универсальный жест мира. Вроде бы успокаивает даже самых кровожадных дикарей. А эти лесные хлопцы в шкурах здорово смахивают на одичавшее племя.

— Мир вам!

Бурцев очень старался, чтобы голос его звучал дружелюбно, а с лица не сходила улыбка. Никто из лучников оружия не опустил. И никто не ответил на приветствие. Лишь самый молодой глянул мельком на самого старшего, словно спрашивая, когда же можно будет стрелять. И то верно: долго ли способен удерживать человек оттянутую тетиву тугого лука?

— Встать! — распорядился старшой — черноволосый, широкоплечий с косматой бородой, нестриженными усами и бугристыми мышцами. Руки бородача чуть дрогнули от напряжения. Пальцы жаждали поскорее пустить стрелу.

— Хорошо-хорошо, уважаемый, — Бурцев поднялся. — Уже встаем.

— Да как вы смеете?! — возмущенно заверещала было полячка.

— Тихо, — шикнул он. — Делай, что говорят.

Аделаида порывисто встала, испепеляя взглядом вожака лесной шайки. Да только бородачу все это — побоку. Его глаза были по-прежнему таким же острыми, колючими и холодным, как наконечник стрелы. А рука на тетиве чуть подрагивала.

Бурцев прикинул расстояние. Далековато для нападения. К тому же десять лучников — не троица скинхендов. Да если бы и не лучников… Десяток противников ему не раскидать. Не супермен все-таки.

— Оружие на землю! — приказал предводитель лучников.

Оружие? Какое оружие? Ах, это! Бурцев вытащил кинжал Аделаиды, предательски топорщивший карман. Швырнул его вместе с ножнами к ногам бородача.

— Богдан, — обратился тот к молодому лучнику, — свяжи мужику руки, да покрепче.

Вязать узлы Богдан оказался мастер: прочные ремни больно врезались в запястья и сцепили руки не хуже милицейских браслетов. Пленников лесные стрелки все еще держали под прицелом, так, что сопротивление сейчас неуместно: хоть одна из стрел, но достанет его сразу. А не его, так девчонку. Утешала лишь мысль, что их не прикончили спящими. И если вяжут, значит, убивать пока не собираются.

— Теперь бери лошадь, — последовал новый приказ бородача.

Расторопный Богдан — он, кажется, был в этой компании чем-то вроде салаги или мальчика на побегушках — накинул самодельную узду на гнедую кобылицу, которая паслась неподалеку.

— Что вы намерены с нами делать, скоты? — голос Аделаиды был преисполнен достоинства и презрения.

О, эти лесные бедолаги еще не знают, с кем им придется иметь дело! С княжеской дочкой! Невыспавшейся…

— Пан Освальд разберется, — с пугающим спокойствием ответил главный «скот» в волчьей шкуре. И опустил, наконец, лук. Его примеру последовали остальные. — Пан Освальд всегда и со всеми разбирается по-справедливости.

 

Глава 23

До лагеря таинственного Освальда они добрались, когда от утренней зябкости не осталось и следа, а солнце стояло высоко в зените, щедро орошая лес почти отвесными лучами. Лагерем, собственно, это временное лесное стойбище можно было назвать весьма условно.

Несколько навесов, шалаши, сооруженные на скорую руку, старый выцветший шатер посреди притоптанной поляны. Чуть поодаль — коновязь из поваленного и грубо отесанного бревна на козлах. У коновязи — лошади самой различной масти и стати. Еще пяток расседланных лошадок бродят за навесами, выискивая в грязи и прошлогодней листве молодую зелень.

Мечи в ножнах и без, луки, стрелы, топоры, щиты, шлемы, рваные и не очень кольчуги — висели на ветках вперемежку с плохо выстиранной одеждой и конскими попонами. Оружие валялось и на земле, и в грудах всевозможной утвари. В стороне — несколько копий, прислоненных к деревьям и воткнутых в землю. Древка служили вешалками для сбруи.

Царивший всюду беспорядок никого не смущал. Каждый обитатель лагеря, видимо, прекрасно знает, что хватать, куда бежать и что делать в случае опасности. «Анархия — мать порядка», — усмехнулся Бурцев, переступая через свежие, исходящие паром конские яблоки.

Место, впрочем, анархически настроенная лесная вольница выбрала удачно. Лагерь располагался в низине, за стеной сплошного — в рост всадника — кустарника и еще более высокого ивняка. Под кустами журчал ручеек: здесь выбивалось на поверхность сразу несколько родников, так что люди и кони утоляли жажду явно не грязным снегом. Да и питались не сухарями. Неподалеку от шатра дымился костер. Оттуда доносился запах жареного мяса. Интересно, накормит ли пленников загадочный Освальд? Жрать хо-очется!..

Прежде чем попасть в лагерь, увидеть дым и почуять аппетитный дымок, они миновали три поста. Из-за деревьев, из-под деревьев и даже откуда-то сверху — с деревьев — надежно скрытая от глаз стража окликала мускулистого бородача. Тот перекидывался с невидимками парой фраз и вел отряд дальше. Зато в самом лагере на пленников и их провожатых почти не обращали внимания. Хотя народу тут было немало. В основном простой люд — в волчьих шкурах, овчинных тулупах или в не по размеру подобранных, нескладных, побитых, помятых, продырявленных, чиненных-перечиненных доспехах с чужого плеча. Гораздо реже встречались кнехты. Еще реже — дружинники, облаченные в «родное» железо. Видимо, среди них и следовало искать «пана Освальда».

— Богдан, покличь пана! — обратился бородатый предводитель стрелков к молодому лучнику.

Парень побежал к шатру. Никакой охраны там не оказалось. Чтобы попасть внутрь, Богдану достаточно было лишь откинуть полог. Из шатровой тени на его зов выступил знакомый уже Бурцеву высокий пышноусый рыцарь. Сейчас он был без доспехов — в меховой накидке, плотных стеганых штанах и шерстяном плаще. Но одной рукой рыцарь придерживал меч, висевший на перевязи у левого бедра. Ох, не нравится Бурцеву этот усатый пан с холодным, как клинок, взглядом.

— Мы нашли их возле черной опушки, пан Освальд, — почтительно доложил бородач. — Спали, как голубки и…

— Потом доскажешь, дядька Адам, — оборвал рыцарь лучника.

Тот послушно отошел. Расступились и остальные стрелки. Повисла тягостная пауза. Усатый удивленно смотрел на полячку, та сверлила его ненавидящими глазами. Бурцев зыркал по сторонам, прикидывая возможные варианты спасения.

— Княжна Агделайда? — Освальд еще раз недоверчиво оглядел непрезентабельный наряд девушки. — Дочь Малопольского князя Лешко Белого?

И откуда он все знает?!

Миниатюрная княжна, задрав по своему обыкновению подбородок, умудрилась взглянуть на усатого верзилу сверху вниз:

— Да это я. А теперь назови свое имя, рыцарь, посмевший пленить Агделайду Краковскую. Твой герб мне не знаком. Ты не из Малопольских областей?

— Я — Освальд Добжиньский — чуть склонил голову усач. — А ты, княжна, вовсе не пленница. Ты — желанная гостья в моем скромном лагере.

— Добжиньский? — нахмурилась Аделаида. — Теперь Добжиньскими землями владеет германское братство святой Марии. Выходит, ты вассал тевтонов, Освальд?

— У меня нет господина, княжна. И я не являюсь ничьим вассалом с тех самых пор, как Конрад Мазовецкий и Казимир Куявский отдали тевтонам лен моего отца, деда и прадеда.

Я не единожды ходил под знаменами твоего дяди в походы против язычников-пруссов. Я дважды спасал ему жизнь в бою. Я три месяца носил на одежде желтую звезду и красный меч ордена Добжиньских братьев, основанного Конрадом Мазовецким для обороны польских границ. Я ни разу не предавал своего господина, но был предан им. Моей верности Конрад предпочел посулы крестоносцев, а люди князя Казимира привели тевтонов к замку моих предков — к Взгужевеже, «Башне-на-Холме». Орденские псы хитростью захватили крепость и казнили моего отца, пытавшегося оборонять нашу вотчину. Я, к нечастью, был в отъезде и вот теперь вынужден влачить жизнь полунищего безземельного странствующего рыцаря. Так что узы вассальной верности более не связывают меня ни с твоим дядей, ни с его сыном Казимиром Куявским, Агделайда Краковская. Но вот ненависть к мазовцам, куявцам и тевтонам все еще клокочет в моем сердце.

Из уст полячки вырвался вздох облегчения.

— Если ты не на стороне магистра Конрада Тюрингского и его польских союзников, то, вероятно, позволишь мне продолжить путь, благородный Освальд, — совсем другим голосом проговорила девушка. — Я предполагаю, что меня разыскивают куявцы, мазовцы и люди орденского магистра и мне следует поскорее найти надежное убежище.

— Ты правильно предполагаешь, княжна, — усмехнулся усатый рыцарь. — Гонцы из Мазовии и Куявии уже прокричали на городских площадях и деревенских улицах о пропаже краковской невесты Казимира Куявского. Они сообщили, что твою охрану перебили нечестивые татары, но тебе самой по милости Божьей удалось спастись. Казимир остановился сейчас неподалеку отсюда — в Вроцлаве, а его поисковые отряды шныряют повсюду, словно стаи охотничьих псов. Между прочим, тому, кто найдет тебя и передаст куявцам, обещана большая награда: столько гривен, сколько сможет унести человек. И именно поэтому, я не намерен отпускать тебя, Агделайда.

— Рассчитываешь на награду, мерзавец? — прошипела княжна. — Или надеешься, что тебе вернут отобранное однажды?

Освальд посуровел:

— Нет, Агделайда Краковская, на это надежды у меня нет. Я слишком долго веду войну с твоим дядей, двоюродным братом и тевтонами. Я объявлен ими вне закона и вынужден скрываться в Силезских лесах — подальше от Куявии и Мазовии. И я никогда, ни при каких обстоятельствах не примирюсь с таким врагом.

— Тогда зачем ты меня задерживаешь, Освальд? — наморщила носик Аделаида.

— Не хочу отдавать немецким крестоносцам ключ к Малопольскому княжеству. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: если дочь покойного краковского князя Лешко Белого выйдет замуж за сына орденского прихвостня — мазовецкого князя Конрада Казимира Куявского…

— Я не выйду за него замуж! — вскинулась княжна. — Ни-ког-да!

— Разумеется, не выйдешь, Агделайда! Если не покинешь этого леса. Тебе хотелось найти убежище, недоступное мазовцам, куявцам и тевтонам? Так считай, что ты его нашла. Будь моей гостьей, княжна, только не пытайся выйти за пределы лагеря. Здесь ты получишь все необходимое, и здесь никто не посмеет тронуть тебя пальцем.

— Твое гостеприимство похоже на полон, Освальд Добжиньский, — сощурилась княжна.

— Хороший полон лучше дурного брака. парировал тот. — И гораздо лучше смерти, благородная Агделайда. Не принадлежи я к древнему роду и не заботься о своей чести, то просто зарубил бы тебя на месте. Это самый верный способ досадить тевтонам и их приспешникам.

Аделаида побледнела. То ли от гнева, то ли от страха.

— Конечно, я этого не сделаю, — успокоил Освальд. — Я хоть и живу в лесу, но еще не забыл рыцарского кодекса. А вот…

Он окинул выразительным взглядом свой лагерь:

— Эти люди, княжна, не столь щепетильны. Поэтому постарайся все-таки держаться поближе ко мне.

Дочь Лешко Белого хранила презрительное молчание.

Освальд воспринял его как знак согласия:

— Ну, вот и славно. Ступай в мой шатер. Отныне он принадлежит тебе, Агделайда. Туда доставят еду, питье, нагретую воду для омовений и одежду. Мы недавно отбили у немцев купеческий обоз. Там были кое-какие платья. Не для княжеских хором, правда, шитые, зато чистые и не рваные.

— А мой… э-э-э, спутник? — Аделаида растеряно взглянула на Бурцева.

Вспомнила, наконец!

— С ним у меня будет особый разговор.

Освальд повернулся к лучникам:

— Уведите княжну, и позаботьтесь о ней. Поставьте стражу у шатра. Проследите, чтоб никто туда не совался. И не высовывался тоже.

 

Глава 24

Как только Аделаиду вежливо, но настойчиво впихнули за полог шатра, от взгляда добжиньского рыцаря повеяло неприязненным холодком.

— Кто ты? Отвечай! — с Бурцевым рыцарь говорил не столь любезно, как с княжной.

Кто он? Представиться по форме? Имя, фамилия, должность, звание и… и год рождения? Так ведь этот Освальд юмора не оценит. Лучше уж придерживаться легенды, которую невольно сочинила польская княжна. Безопаснее будет.

— Вацлав, — ответил Бурцев. — Ополченец.

Жутко хотелось жрать, от ремней, накрученных Богданом, ныли руки.

— И чьего же ты войска ополченец, Вацлав? — рыцарь, казалось, не замечал страданий пленника и, явно, не намеревался ни угощать его, ни развязывать.

— Клеменса, — угрюмо соврал Бурцев, — Владислава Клеменса. Я послан чтобы…

— Кто твой сотник? — перебил Освальд.

— Сотник? — да откуда ж ему знать сотников Краковского ополчения!

— А десятник?

— Я шел в бой под прямым командованием Владислава Клеменса, — брякнул наудачу Бурцев.

— Вот как? — рыцарь скривился в усмешке. — Очень интересно…

Блин! Похоже, сморозил глупость. Допросы вести этот добжинец умел не хуже иного дознавателя.

— К моему отряду, да будет тебе известно примкнуло много народа. Разного народу, Вацлав.

Освальд поискал кого-то взглядом, громко окликнул человека со свежим шрамом на пол-лица и в добротной кольчуге двойного плетения:

— Янек!

Крутая кольчужка. Абы кто щеголять в такой не станет. Да и делалась сразу видно — на заказ, по размеру. Сидит, вон, как славно. Знатный, видать, пан этот Янек.

— Ты ведь знал тех, кто бился под личным началом краковского воеводы, Янек? — к человеку со шрамом рыцарь обращался почти как к равному.

— Да, я служил при воеводе и был знаком со всеми его дружинниками.

— Этот вот ополченец утверждает, что он тоже состоял в дружине Владислава Клеменса, — недобро хохотнул добжиньский рыцарь.

Янек нахмурился:

— В дружину воеводы никак не мог попасть ополченец. Я не знаю этого человека. В первый раз вижу.

Освальд кивком поблагодарил Янека и вновь повернулся к Василию:

— Итак, ты меня обманул, Вацлав. Больше делать этого тебе не советую. — рыцарь демонстративно положил ладонь на эфес меча. — Повторяю вопрос. Кто ты?

Бурцев вздохнул. Что он мог ответить?

— Случайный попутчик княжны.

— Попутчик? — пальцы рыцаря сжали рукоять меча, клинок наполовину вынырнул из ножен. С обнаженной стали брызнули солнечные зайчики. — Опять лжешь, Вацлав? В бою у трех сосен мой оруженосец видел, как ты надел на дочь Лешко Белого какие-то диковинные кандалы, бросил ее на лошадь и увез совсем не так, как положено возить княжну. Кому ты хотел отдать свою добычу, попутчик? Конраду? Казимиру? Тевтонам?

— Я лишь хотел уберечь княжну, — скрипнул зубами Бурцев.

— От кого?

— От татар, что охотились за ней. И от твоих разбойников тоже.

— Мы не разбойники! — лицо Освальд перекосилось от ярости. — Хоть и громим мазоветские, куявские, тевтонские и татарские отряды да обозы, но лиходеями нас называть не смей, Вацлав! Беженцев мы не трогаем, а воюем только с врагами Польши и их приспешниками.

Партизаны, значит. Впрочем, какая разница — погибать ли от рук атамана разбойничьей шайки или от меча благородного рыцаря-партизана. Смерть — она и в Африке смерть. И в Польше тринадцатого столетия тоже…

— А что касается татар, — продолжал Освальд, совладав с гневом, — так язычники в этот лес вообще не заходили. Их богопротивное Измайлово племя движется сейчас в сторону Вроцлава по княжескому такту. Это совсем в другой стороне.

— Но как же всадники в масках? — удивился Бурцев.

— В этих что ли? — рыцарь небрежно кивнул в сторону ближайшего навеса.

Там, в куче скарба, трофейного оружия и тюков с фуражом валялось несколько незамеченных ранее Бурцевым «тартарских» личин. Прямо на него уставилась прислоненная к треснувшему щиту маска с двумя тщательно намалеванными клыками. Знакомая маска.

— Под ней прятал лицо Якуб Одноухий — пояснил Освальд. — Правая рука Казимира Куявского, исполнявший со своей шайкой самые грязные поручения князя. Вот уж кто истинный лиходей и разбойник. Когда-то я лично отсек ему ухо. А вчера — голову. Такой головы не жаль. Хоть и польская она, но поганая.

— А маски? Зачем маски-то? — не мог взять в толк Бурцев.

— Да чтоб не узнали! Якубу и его людям нельзя было отбивать Агделайду для Казимира Куявского с открытыми лицами. Не добре это, когда поляки поляков же избивают и увозят польскую княжну силой. А ну как пойдут слухи? Если же станет известно, что на беженский обоз и кнехтов Агделайды напал татарский разъезд — так то совсем другое дело. Потому и искали княжну куявцы, нацепив демоновы личины и прикинувшись язычниками. Но такие личины, Вацлав, могут обмануть, смутить и напугать только того, кто ни разу не видел настоящих татар. А я их видел и не единожды вступал с ними в схватку. Хорошие они воины, но на демонов, вопреки молве, не похожи и масок таких не носят.

Бурцев кивнул. Он и сам сомневался, что всадники, охотившиеся за Аделаидой — настоящие татары. Но почему Освальд тоже начал поиски княжны? Откуда этому усатому добжинцу стало известно, что за важная птица залетела в здешние глухие леса?

— А как ты узнал о княжне, пан рыцарь? — напрямую спросил Бурцев.

— Было кому рассказать, Вацлав, — снова нехорошо усмехнулся Освальд. — И о знатной панночке, и о княжеском гербе на ее повозке — белом коронованном орле в красном поле. Не ты ведь один спасся из обоза, на который напал Якуб Одноухий.

Разве? Вроде бы «маски» беспощадно вырубали всех — от мала до велика.

— Есть у меня один свидетель, есть, — заверил Освальд. — Вон он, у огня сидит.

Возле костра, где жарилась кабанья туша мелькнула рыжая голова.

— Яцек! — позвал Освальд.

 

Глава 25

— Тартарин он, пан рыцарь, как есть тартарин! — испуганно бормотал издали беззубый землепашец. Даже к связанному Бурцеву Яцек приближаться опасался. — Колдун языческий! С ним мужики из нашего ополья справиться не смогли.

— Правда? — рыцарь взглянул на пленника другими глазами. С уважением что ли… — Ну-ну… Ты ведь, Вацлав, и трех лучников дядьки Адама тоже раскидал как щенков. Ох, сдается мне, не простой ты ополченец.

Бурцев пожал плечами. Освальд продолжал:

— Что ж, я готов поверить, что ты действительно не вез княжну к куявцам, мазовцам или тевтонам, хотя и мог получить за Агделайду такую награду, что век горя бы не знал…

При слове «награда» Яцек насторожился. Глаза полыхнули алчным блеском, а уши… Уши под взлохмаченной рыжей шевелюрой аж ходуном заходили.

— Да, пожалуй, я в это поверю, — продолжил Освальд, — но лишь потому, что против тебя, Вацлав, выдвигается не менее серьезное обвинение. Яцек утверждает, что ты — пособник Измаиловых сынов, безбожников и язычников, извергнутых адовой бездной. Если он прав, то, выходит, именно им ты хотел отдать Агделайду Краковскую.

— Ничей я не пособник и никому отдавать княжну не собирался, — устало возразил Бурцев. — Она направляется к Сулиславу — брату краковского воеводы. Я всего лишь ее сопровождаю.

Яцек внимательно слушал. Настолько внимательно, что Бурцев мысленно обругал себя: не стоило, наверное, сильно болтать в присутствии рыжего.

Польский рыцарь о чем-то крепко задумался.

— Вообще-то у тебя есть возможность доказать правдивость своих слов, Вацлав, — наконец заговорил он. — Кто-нибудь другой приказал бы тебя повесить сразу…

«Ну, это мы уже проходили!» — Бурцев вспомнил гонца Генриха Благочестивого и его краткое «вздернуть».

— … но я в подобных делах больше полагаюсь не на скоропалительное решение смертных судей, а на высшее провидение. Законы Польской Правды позволяют обвиняемому уповать на Божий Суд. И я спрашиваю тебя, Вацлав, согласен ли ты подвергнуться испытанию и доказать свою невиновность на этом суде?

— А если откажусь?

— Тогда — петля. Без всякого суда.

Бурцев понятия не имел, в чем заключается Божий Суд по Польской Правде тринадцатого века. Однако неведомое испытание все ж таки предпочтительней верной смерти. Может быть, перед Божьим Судом полагается накормить обвиняемого или хотя бы развязать ему руки.

— Согласен. Валяй, Освальд, суди.

— Прекрасно! Обойдемся без лавников и коморников. Я не прибегал к их помощи, когда разбирал жалобы на землях Взгужевежи, не потребуются они мне и здесь.

Освальд заметно приосанился. Пан явно страдал от комплекса непризнанного юриста и намеревался использовать представившуюся возможность поиграться в правосудие. А может быть, у этой лесной братии просто нет других развлечений, и Божий Суд, чем бы он там ни был, для них — единственное доступное шоу?

— Божий Суд! — громогласно провозгласил Освальд. Обнаженный меч в его руке взметнулся к небу.

— Божий Суд! Божий Суд! Божий Суд! — загомонили лесные воины. Все побросали свои дела. Даже повара, плеснув на угли водой, оставили вертел с недожаренной тушей вепря.

Не прошло и трех минут, как вокруг Освальда и Бурцева столпились обитатели лагеря. Пропускать Божий суд не хотел никто. Не повезло только лучникам дядьки Адама — им надлежало сторожить княжну в шатре.

Радостный галдеж прекратился, стоило Освальду еще раз взмахнуть обнаженным мечом. Наступила тишина. Голос рыцаря зазвучал громко и торжественно:

— Вацлав, ты не желаешь признавать обвинения в пособничестве язычникам, так ли это?

— Так.

— И ты не можешь выставить перед судом свидетелей в свою защиту?

— Вообще-то могу. Княжна…

— Агделайда, дочь краковского князя Лешко Белого не будет твоим свидетелем, ибо она не могла знать о твоих тайных помыслах. Княжне неведомо, куда ты на самом деле намеревался ее везти. Есть ли у тебя еще свидетели, готовые подтвердить твою невиновность?

— Нет.

— В таком случае ты можешь доказать свою правоту в священном поединке. А если по какой-либо причине не можешь биться, тебя подвергнут испытанию железом или водой.

— То есть как это? — насторожился Бурцев.

— Ты пройдешь голыми ногами по раскаленному железу. Или пронесешь его в руках. Затем твои раны обвяжут воском и травами, а на третий день снимут повязки. Если ожоги не заживут, ты будешь признан виновным.

— А испытание водой?

— Тебя привяжут к бревну и бросят в реку. Твоя вина будет доказана, если бревно перевернется, и ты окажешься под водой.

— Поединок, — угрюмо произнес Бурцев. — Я выбираю поединок.

Толпа возликовала. Оно и понятно — гладиаторские бои, конечно же, куда как зрелищнее и интереснее испытаний железом или водой.

Снова взметнулся вверх меч Освальда. И снова крики смолкли.

— Да будет так! — провозгласил добжинец. — Ответчик Вацлав, против которого свидетельствовал кмет Яцек, по доброй воле выбрал поединок. Пусть же Господь укажет нам правого.

— Я должен биться с ним? — Бурцев, прищурившись, глянул на Яцека.

Тот в ужасе попятился. Справиться с таким соперником не составит труда — это ведь ясно и без всяких там Польских Правд.

— Нет, Вацлав, — покачал головой Освальд. — Яцек лишь свидетель, а обвиняю тебя сейчас я.

— Значит, моим противником будешь ты? — еще больше удивился Бурцев.

Благородный предводитель партизан усмехнулся:

— Твоя дерзость начинает мне нравиться, Вацлав. Но ты опять ошибаешься. Устраивать турнир с простолюдином я, разумеется, не стану. Ты не рыцарь, а потому я выставляю против тебя своего оруженосца… Збыслав, выйди сюда!

Толпу без особых усилий растолкал кривоногий круглолицый здоровяк разбойничьего вида. Типчик еще тот! Шея — обхватишь и не удержишь. Рост — ненамного меньше, чем у Бурцева. Плечи — что омоновский щит, положенный поперек. А мускулистые руки средневекового качка, казалось, играючи сомнут хоть подкову, хоть шлем. Вместе со всем его содержимым. Если бы вместо грязных косм непокрытый затылок Збыслава венчал стриженый ежик волос, оруженосец Освальда сошел бы за типичного боевика эпохи рэкетирского расцвета.

Бурцев не сразу опознал в ходячем шкафе того самого лихого малого, что в схватке у трех сосен ловко выбивал кистенем из седел воинов Якуба Усатого.

Бандитская морда расплылась в глумливой ухмылке, и Бурцев машинально отметил, что у громилы отсутствуют два передних резца. Но в отличие от щербатости Яцека, этот изъян не казался смешным. Наоборот, возникало чувство жалости. Не к Збыславу, нет, к тому несчастному, кто посмел ему вышибить зубы. Вероятно, безвестный герой, после того необдуманного поступка, как минимум, лишился головы.

— Освободите пленника, — прозвучал приказ Освальда.

Сзади кто-то развязал ремни, стягивавшие руки Бурцева. Путы спали. От притока крови к онемевшим конечностям закололо под кожей. Бурцев принялся с ожесточением растирать посиневшие кисти. Следовало поскорее восстановить кровоток: на Божьем Суде понадобится вся сила и ловкость рук.

— По законам Польской Правды, я обязан дать ответчику срок в две седмицы на подготовку к священному поединку, — вещал тем временем Освальд. — Но у нас нет этого времени. Потому я спрашиваю: согласен ли ты, Вацлав, биться прямо сейчас?

— А что мне еще остается?!

Руки постепенно обретали утраченную чувствительность.

— Это не ответ. — нахмурился Освальд. И зарядил по новой:

— Согласен ли ты, Вацлав…

— Да согласен, согласен!

— Хорошо! — кивнул пан. — Поскольку никто из вас двоих не отличается знатностью рода и пока не состоит в рыцарском звании, то и биться вам надлежит не мечами, а палками.

Толпа снова загалдела. Бурцева же несколько озадачил выбор оружия. Похоже, на потеху публике его вовлекают в ребяческие игры а-ля Шао-линь. Впрочем, нет. С легкими гибкими шестами китайских ушуистов две крепкие увесистые дубины, положенные к ногам Освальда, не имели ничего общего. Одного точного удара такой «палочкой» достаточно, чтобы сделать человека калекой или вовсе вышибить из него дух.

Обе дубинки выглядели отнюдь не свежеструганными. Отполированные рукояти, вмятины на прочных желвакообразных утолщениях, выбитые сучки, грязь и, как пишут в милицейских протоколах, пятна бурого цвета. Видно, Божьи Суды на палках в лагере Освальда Добжиньского — дело обычное.

А к дубинам уже положили два небольших круглых щита: легкая деревянная основа, обитая кожей — как раз то, что нужно для палочного боя. На щиты кинули пару засаленных подушек все с теми же буроватыми пятнами. Интересненько… На голову их, что ли, полагается нахлобучивать для защиты или как? Ладно, придет время — все станет ясно.

Но время шло, а прояснение не наступало. Наоборот…

Бурцев в изумлении воззрился на глиняные чашки, наполненные пеплом — их притащили от притушенного костра с кабаньей тушей. Объяснить предназначение этого странного атрибута предстоящей схватки Бурцев не мог.

— Подойди, Збыслав, — приказал добжиньский рыцарь.

Оруженосец шагнул к своему господину, преклонил колено, крепко зажмурил глаза.

И тут произошло то, чего Бурцев не ожидал. По знаку Освальда, один из волчьешкурых партизан погрузил обе ладони в глиняную посудину, зачерпнул полную горсть пепла и высыпал прямо на голову Збыслава. Легкий ветерок потянул с волос силача плотный шлейф мышиного цвета. Оруженосец даже не шелохнулся. «А ну-ка Добрынюшка, обсыпь его мелом!» — Бурцеву вспомнился старый анекдот о дуэли Ильи Муромца с д, Артаньяном.

Странная операция повторилась несколько раз. Голова Збыслава напоминала теперь потушенный очаг, а пепельные разводы на круглой физиономии придали ему сходство со спецназовцем в камуфляжном гриме. Который, правда, сильно перестарался, обеспечивая себе маскировку.

— Теперь ты, Вацлав, — скомандовал Освальд.

— Зачем это? — запротестовал Бурцев. — Я уж как-нибудь обойдусь.

— Так положено! Польская Правда гласит, что обоим поединщикам перед Божьим Судом надлежит насыпать в волосы пепел. Ибо, если кому-нибудь разобьют голову, но не убьют до смерти, то кровь из раны, смешавшись с пеплом, не потечет в глаза и не помешает дальнейшей борьбе.

Вот как?! Предусмотрительный, блин, народ, старополяки. Но раз такое дело, значит, ни шлемов, ни даже подушек для защиты черепушки не положено. При взгляде на дюжего соперника в боевой раскраске, который уже поигрывал своей палочкой, стало тоскливо: все-таки пепел в волосах — не самая лучшая защита от дубья. Но в чужой монастырь со своим уставом впускают редко. Ладно, пусть будет Польская Правда, туды ж ее за ногу… Бурцев нехотя склонил голову.

Пепел, сыпавшийся сверху, был еще теплым, пах костром и едой. Упитанный, видать, кабанчик попался лесным охотникам — жира в огонь накапало столько, что рот голодного Бурцеву вмиг наполнился слюной. А сердце — ненавистью. Ничего уже он не чувствовал, кроме досады и жуткой обиды на негостеприимного Освальда, на его громилу-оруженосца, на весь этот сброд полупартизан-полубандитов. Ишь, собрались вокруг, раззявили рты и зеньки. Крови жаждут. Его, Бурцева, крови. По глазам видно — никто не верит в победу чужака. Что ж, плевать, если суд и впрямь Божий, правда на его стороне. А где правда, там и сила. Хотелось, чтоб так и было.

Бурцев поискал взглядом Яцека. Но беженца, из-за которого он, собственно, и вляпался в неприятную историю, нигде не видать. Жаль. С каким неописуемым удовольствием опустил бы Бурцев свою дубину на рыжую голову. Стоп, а вон там… Показалось? Или в самом деле огненная шевелюра мелькнула возле шатра, куда загнали Аделаиду? Чего ради, мужичка потянуло к княжне, когда весь лагерь собрался поглазеть на бесплатное шоу?

— Вацлав, ты что, оглох?! — окрик Освальда заставил его встрепенуться, — Хватит по сторонам зыркать. Бежать все равно некуда. Бери оружие и топай на ристалище.

Бурцев поднял дубинку. Да, хорош «демократизатор»! Весил дрын столько же, на сколько и выглядел. Если приложиться как следует, пепел в волосах точно не поможет.

Теперь щит… Полегче омоновского будет, но и поменьше. А вот подушка — она-то ему на кой ляд?

— Подвяжешь вот здесь, под плечом и подмышкой, — объяснил Освальд, — так будет удобнее щитом прикрываться. Палка — она не меч, сразу не убивает, а если бой затянется — рука устанет держать щит.

Насчет «сразу не убивает» верилось с трудом. Но совету рыцаря Бурцев все же внял. По примеру Збыслава приладил подушку. В самом деле, удерживать щит так было гораздо сподручней.

Ристалище оказалось небольшим утоптанным пятачком на краю лагеря. Противников поставили друг против друга на расстоянии нескольких шагов. Зрители расступились, освобождая пространство для поединка.

Бойцовское чутье подсказывало: справиться со Збыславом будет непросто. Перепачканный сажей оруженосец ощерился, словно угадав мысли Бурцева. Совсем не голливудская улыбочка вышла! Уж, не в таком ли вот спарринге на дубинах ты лишился своих зубов, Збыслав?

Освальд в который уж раз поднял к небу меч:

— Божье провидение да укажет нам истину! Приступайте!

 

Глава 26

— … пайте!

Голос Освальда еще не умолк, а Збыслав уже атаковал, целя дубиной в висок противника. Бурцев едва-едва успел приподнять край щита.

Треск…

Удар был страшен. Щит выдержал, подушка самортизировала, погасив большую часть энергии, но вот сам Бурцев не устоял. Под ликующие вопли толпы он покатился в грязь. Сажа с волос запорошила глаза. Выпавшая дубинка отлетела в сторону.

Встать ему дали. Дали возможность проморгаться, протереть веки и поднять оброненное оружие. То ли оруженосец рыцаря тоже решил вести себя по-рыцарски, то ли таковы законы пресловутой Польской Правды.

Бурцев встал, взмахнул дубиной, и сам напал на громилу. В последний момент изменил направление удара — уж такой-то финт косолапый здоровяк отразить не сможет. Увы, внушительная комплекция Збыслава ничуть не мешала ему передвигаться со скоростью боксера-легковеса. И реакция у поляка оказалась что надо.

Он отклонил дубину противника щитом. Пошатнулся, но устоял, нанес ответный удар. Бурцев подставил свой щит. Ударил снова. И опять прикрылся. Так продолжалось пару минут. Кружась по ристалищу, они обменивались мощными, но безрезультатными ударами. Монотонный глухой стук чередовался с пыхтением поединщиков и азартными выкриками зрителей. Освальдова оруженосца из толпы подбадривали. На долю же Бурцеву доставались лишь насмешки.

Может, поэтому он и отвлекся, допустил ошибку, когда дубинка Збыслава вдруг ударила не слева, а справа. Оруженосец лихо рубанул наискось, с оттягом, будто вовсе не увесистая палка была в его руке, а меч или сабля. Бурцев принял вражескую дубину не на щит, а неловко подставил под коварный удар собственное оружие. К которому, увы, еще толком не приноровился. А потому и не смог удержать тяжелый дрын в руках. Нечеловеческая сила вышибла, выцепила дубину из отсушенных пальцев, рванула куда-то вниз и в сторону.

Публика хохотала. Еще бы! Уже второй раз дубина Бурцева шлепнулась в грязь. В затянувшемся «фехтовании» он все больше ощущал себя жертвой. Нужно срочно вспоминать тренировки с «РД-73».

— Так тебе не удастся доказать свою невиновность, Вацлав! — слова Освальда прозвучали как предупреждения о дисквалификации за пассивное ведение боя. Первое и последнее предупреждение.

Скрежетнув зубами, Бурцев второй раз поднял выбитое оружие. И снова ему в этом никто не препятствовал. И снова Збыслав с самоуверенной усмешкой ждал в двух-трех шагах, хоть и имел прекрасную возможность размозжить голову безоружному сопернику.

Бурцев пообещал себе впредь не давать повода для подобных усмешек. Обещание это он выполнил.

Резкий неожиданный — не удар даже, а тычок концом дубинки под дых — отбросил оруженосца назад. Ага, щербатый противник больше не скалится.

Первобытный танец под аккомпанемент глухого перестука продолжился. Если мерить затянувшуюся «дуэль» привычными мерками, прошло уже раундов пять-шесть — не меньше. Оба бойца заметно ослабили натиск, оба чуть пошатывались от усталости, но оба знали: кто-то из них вот-вот сломается, ошибется, пропустит роковой удар.

Публика поутихла. Лесные партизаны были озадачены: поединщик-чужак, так неумело начавший схватку, держался почему-то слишком долго. Чужак оказывал достойный отпор Збыславу, то и дело проводя опасные атаки и контратаки.

Бурцев пожалел, что перед боем не скинул одежду — от пота та уже промокла насквозь. Зато подушка под плечом — скомканная, сбитая, сопревшая и вонючая — и впрямь служила добрую службу. Щит теперь казался необычайно тяжелым и, не будь этой подушечки, Бурцев, наверное, уже не смог бы ворочать онемевшей от дикого напряжения левой рукой.

Сухой пепел больше не сыпался с головы при резких движениях. Вероятно там образовалось то же густое месиво из пота, волос и золы, что и в космах Збыслава. Грязные струйки стекали с висков по щекам, но в глаза, слава Богу, не попадали. Зато голова зудела жутко. Эх, небольшой бы тайм-аут! И погрузить в волосы обе пятерни! Но перерыва не предвиделось. Идти же на хитрость и специально ронять дубину, чревато. Кто знает, позволят ли ему поднять оружие в третий раз? Благородство уставшего Збыслова тоже имеет границы.

Неизвестно, как насчет благородства, но терпение рыцарский оруженосец уже утратил. Он вдруг обхватил свою дубину обеими руками и с оглушительным ревом ринулся в решающую атаку. Подушка из-под плеча Збыслава свалилась наземь, щит нелепо болтнулся на левом локте, а дубина начала стремительное движение сверху вниз. По прямой. Без всяких фехтовальных изысков.

Поляк вроде все рассчитал верно — напал, отбив очередной выпад Бурцева, напал в ту самую безопасную долю секунды, которая необходима противнику, чтобы вновь занести уставшую руку для следующего удара. В эту долю секунды можно не думать о защите. И Збыслав думал только об атаке. Если она сорвется, оруженосцу придется отбиваться одной дубинкой — воспользоваться щитом он просто не успеет. Но уж если атака достигнет цели…

Збыслав намеревался припечатать раз и навсегда, расшибить, размозжить, размазать противника последним сокрушительным ударом, в который рыцарский оруженосец вложил всю оставшуюся силу, всю волю и весь свой немалый вес. Он аж подпрыгнул, чтобы придать дубине большее ускорение. От подобного удара не убережет уже никакой щит. Даже если Бурцев выживет после ТАКОГО, то подняться вряд ли не сможет. А Божий суд, окончившийся нокаутом, укажет Освальду, кто прав, а кто виноват. Петля — вот что ждет Бурцева в итоге, если деревянная колотушка сразу не расплещет его мозги по ристалищу.

Единственный способ избежать незавидной участи — разминуться с дубиной, пока еще есть вре…

Но до чего же мало его осталось! Ничтожно мало!

Свист дубинки…

…мя…

Бурцев отпрыгнул, уже в прыжке крутнулся волчком, стараясь, чтобы деревянная смерть в руках Збыслава прошла мимо. Чтобы не зацепило.

Нет! Не зацепило!

Тяжкое гхуканье Збыслава смешалось с громким треском. А затем изумленный выдох толпы поглотил все звуки. Словно осколки разорвавшейся гранаты взметнулись вверх грязные брызги и щепа. Что-то большое, увесистое желвакастое, вертящееся в воздухе, промелькнуло у самого лица. А там, где только что стоял Бурцев, аккурат между двух отпечатков омоновских берц, красовалась вмятина. След от удара дубины был заметно глубже следов, оставленных рифленными подошвами.

Долгожданный тайм-аут! Оруженосец Освальда удивлено взирал то на обломок своей деревянной палицы, то на противника, чудом выскользнувшего из-под смертоносного удара. Он явно не мог понять, что произошло. И как произошло. Щит соскользнул с левой руки Збыслава, упал, сковырнув краем грязь возле его ног. Зрители совсем притихли.

Ну что ж, а вот теперь повоюем! Наступил черед Бурцева демонстрировать благородство. Он без сожаления отбросил дубинку и щит. Стряхнул из-под плеча набухшую потом подушку, встал в боевую стойку. Посмотрим, чего стоит грозный соперник в рукопашной схватке.

Збыслав пришел в себя быстро. Взбешенный неудачей, ринулся напролом. Никакой техники, никакого бойцовского искусства. Лишившись дубинки, щита и выдержки, оруженосец перестал быть опасным противником. Да и школа кулачного боя в Польше тринадцатого века была развита явно слабее фехтовального мастерства. Громилу влекли вперед лишь уязвленное самолюбие и слепая ярость. Пудовые кулаки бестолково молотили воздух.

Ответ оказался серьезнее. Збыслав сходу налетел на серию хрястких боксерских ударов. Отшатнулся — ослепленный, оглушенный, ошарашенный. Но тут же попер буром снова. Протянул руки, намереваясь вцепиться в горло, раздавить кадык, свернуть шею. Руки у Збыслава длинные, да. Но нога — она ж завсегда длиннее руки.

Для начала — точная и эффектная «вертушка». Больше рассчитанная на зрителей, на которых произвести должное впечатление нужно было сейчас ничуть не меньше, чем победить в поединке.

Вот так! В прыжке. С разворотом. В голову.

В реальной драке редко выпадает случай столь красиво, по-киношному, припечатать соперника. А здесь вот выпал. Косолапый гигант сам подсунул голову под удар. Грех было не воспользоваться. Прием прошел великолепно. Бугай издал кхэкающий звук, пошатнулся. Руки Збыслава опустились.

Толпа еще раз удивленно охнула. Ага, ногами здесь драться, по всей видимости, не привыкли. Однако Збыслав — крепкий орешек — все еще стоял на своих двоих, недоуменно трясся косматой головой.

Бурцев собрался и нанес удар с разворота — правой голенью в неосмотрительно выставленную поляком левую ногу. Набитая, замозолившаяся за долгие годы тренировок кость врезалась аккурат под коленную чашечку. На ринге срубить опытного противника таким приемом непросто. Но Збыслав — другое дело. Парировать хорошо поставленный нижний удар оруженосец не умел. Поляк взвыл, рухнул на подломившуюся ногу. Идеальная для красивого завершения боя позиция: голова на уровне живота, открыто ухо, висок, шея. Упустить такую возможность?! Бурцев еще раз крутанул корпус. Ударил. Той же ногой, тем же местом.

Нога — не дубина, но если попасть ею куда надо, хорошо и точно попасть…

Попал!

Голова Збыслава дернулась, поверженный оруженосец грохнулся в грязь. Нокаут! Что и требовалось доказать.

 

Глава 27

Зрители молчали. Подавлено, угрюмо, недоверчиво, недоуменно. Наконец, на ристалище ступил Освальд. Этот рефери Божьего Суда тоже выглядел озадаченным. Рыцарь больше не размахивал мечом, не тыкал острием в небо по поводу и без оного.

— Ты владеешь неведомым воинским искусством или боевой магией, Вацлав, — обратился Освальд к победителю. — Иначе трудно объяснить случившееся. Честно говоря, не знаю, справедливо ли зачесть победу, добытую таким образом. По законам Польской правды ответчик должен победить, орудуя палкой или мечом. А тут все закончилось какой-то трактирной дракой. Хотя с другой стороны…

Освальд повернулся к зрителям:

— Все видели, как Божье провидение вырвало этого человека из-под удара Збыслава?

— Видели! Видели! Видели!

— Все видели, как дубина Збыслава переломилась на Божьем Суде?

— Видели! Видели! Видели!

— Ты признан правым в этом споре, Вацлав! — гаркнул Освальд, — Я снимаю с тебя все обвинения!

— Безумно рад, — хмуро отозвался Бурцев.

Он шагнул мимо неподвижного Збыслава, прошел сквозь расступившуюся толпу. Направился к ручью, журчащему в ивняке. Смыть поскорее с себя пепел, пот и грязь, — вот о чем мечтал сейчас Бурцев.

— Погоди, Вацлав! — окликнул Освальд.

Ну, что еще? Бурцев оглянулся.

— Ни один ополченец не способен драться так, как дрался сегодня ты, — прищурил глаз добжинец.

— Божий Суд, — пожал плечами Бурцев.

— Ладно. Не желаешь говорить о себе — не надо. У меня здесь много таких, кто не любит говорить о своем прошлом.

— Тогда чего ты от меня хочешь, Освальд?

— Ты — прекрасный боец. Суд судом, но я-то знаю: Господь на ристалище помогает только тем, кто сам чего-то стоит.

— Ну и?

— Иди ко мне в оруженосцы, Вацлав.

— Вместо Збыслава?

— Вместе со Збысловом. Земельного надела я тебе пока не обещаю — сам остался без фамильного лена. Но веселой жизни, богатой добычи, славы, вина и еды от пуза — этого получишь сполна. Может быть, со временем сосватаем тебе и красотку в каком-нибудь ополье.

— Я подумаю. Насчет еды от пуза — это заманчиво.

Рыцарь хлопнул себя по лбу:

— Э, да ты, верно, голодный, а я с тобой тут разговоры разговариваю! Пойдем к костру, Вацлав. Поешь, а после все обсудим.

— Я грязный, как свинья. Негоже в таком виде за стол садиться. Сначала умыться бы, да переодеться.

— Чудак-человек! — удивился пан. — Говорит, что ополченец, а ведет себя как князь. Но коли желаешь — отмывайся. Распоряжусь подобрать тебе чистую одежду. Кстати, а где ты взял свое одеяние, Вацлав? Никогда не видел такого диковинного.

— Нашел, — уклончиво ответил Бурцев. — Кто-то бросил на дороге, а я подобрал.

После ледяной родниковой купели, Бурцев почувствовал себя человеком. Конечно, не помешали бы еще мыло с мочалкой, но здесь о такой роскоши лучше не мечтать.

Синий от холода он переоделся в развешанные на кустах непривычные, но относительно чистые тряпки. Влез в необъятные льняные портки и плотные узковатые штаны-шоссы. Надел грубую длинную — чуть не до колен — полотняную рубаху навыпуск с вышитым разрезом на груди. Застегнул распахнутый ворот парой деревянных пуговиц, опоясался шнуром с идиотскими кисточками.

Теплая шерстяная накидка — здесь ее называли котта — Освальд выделил ему из личного гардероба. Котта оказалась побогаче нижней одежды. А почти новый меховой жупан — тот вообще выглядел как подарок с барского плеча.

Надежные омоновские берцы Василий решил оставить при себе. Местная обувь — даже дорогие сафьяновые сапоги — не внушали доверия. Бурцев поправил на голове бесформенную мохнатую шапку, и глянул в зеркало луж. Ну, видок! Зато сухо, тепло и практично. Это главное. Что ж, теперь пора и потрапезничать. Приглашали ведь.

— Дорогу победителю Збыслава! — рявкнул Освальд, едва завидев Бурцева.

Сам усатый рыцарь, правда, ни на йоту не сдвинулся с почетного места возле кабаньей ноги. Зато партизаны, сгрудившиеся вокруг, шумно потеснились.

Бурцев присел справа от добжиньца. Слева возник оруженосец с распухшим ухом. Очухался уже? Бурцев напрягся. Но ничего… Збыслав дружелюбно оскалился, будто и не было между ними жестокого боя на палках. Улыбка жутковатая, но вроде искренняя. Наверное, с этим рубахой-парнем можно иметь дело. Бурцев улыбнулся в ответ. Збыслав передал ему кабанью кость с огромным куском мяса. Мясо! В животе заурчало…

Он помедлил ровно столько, сколько требовалось, чтобы осмотреться и составить представление о местном застольном этикете. Этикет отсутствовал напрочь. Из столовых приборов использовались только ножи и кинжалы. Да и то крайне редко. Ели все, даже благородный рыцарь Освальд Добжиньский, голыми руками, смачно слизывая стекавший за рукава жир.

Ну и славно! Бурцев вонзил зубы в кабанятину. Из-под прожаренной корки брызнул аппетитный сок. И не только. Гм, бифштекс с кровью по-старопольски. Ничего вкуснее он не едал!

Чья-то пятерня вдруг хлопнула по спине. Опять Збыслав!

— Меня еще никто не побеждал на ристалище, — гоготнул оруженосец, указывая на разбитое ухо с таким видом, словно это он завалил Бурцева в поединке. Причем завалил именно своим левым ухом. — А ты смог, Вацлав. Держи кулявку!

И протянул диковинный кубок без ножки.

М-да, забавная вещичка. Пока не опорожнишь полностью — не поставишь: кулявка тут же упадет, расплескав все содержимое. Бурцев осторожно отхлебнул жидкость золотисто-янтарного цвета. Очень даже ничего…

— Добрый мед — волынский! — Рот Збыслава вновь растянулся в неполнозубой улыбке. — За твою победу, ратник!

Каким-то образом здоровяк-оруженосец умудрялся прислуживать своему господину, болтать с Бурцевым и заглатывать при этом чудовищные куски жареного мяса, заливая пищу щедрым водопадом из кулявки полуторалитрового — никак не меньше — объема.

— Но, право слово, тебе повезло, Вацлав, что у меня сломалась дубина. А не то…

Он сделал еще один глоток, сытно срыгнул, оттер рукавом губы, продолжил:

— Вообще-то я палочные бои не шибко жалую. Дубинки — дело долгое, занудное. А вот попался бы ты мне в лесу, да под мачугу…

Збыслав мечтательно закатил глаза. Ни угрозы, ни ненависти, ни обиды за недавнее поражение на ристалище в его голосе Бурцев не уловил. Только грубоватое признание вояки со стажем в любви к привычному оружию.

— Под мачугу?

— Кистень по-нашему, — пояснил Освальд. — Неблагородное оружие, лиходейское. Збыслав сам-то из литвинов, а там многие мачугами бьются. Кто победнее, делает палицы-насеки из дуба и кремня: врезает в молодой дубок острые осколки, а когда камень намертво врастает в дерево, получается ослоп, от которого только добрые латы и спасут. Ну, а кто побогаче — те идут в бой на лошади, с мачугой-кистенем. Збыслав здорово приловчился к этой штуковине — любой доспех пробьет, любой череп сокрушит.

Вряд ли добжинец преувеличивал: Бурцев припомнил, как ловко обращался кривоногий громила со своим грузиком на цепи во время вчерашней стычки с воинами Якуба Одноухого.

— Пан Освальд дело говорит! — глубокомысленно изрек оруженосец. — Если бы мы с тобой на ристалище с мачугами вышли…

А,пожалуй, и хорошо, что не вышли, — решил Бурцев.

— Ну, хватит, Збыслав, — приказал рыцарь. — Оставь гостя в покое. Дай поесть человеку.

— Да я-то, собственно, и сыт уже, — признался Бурцев. — Спасибо за гостеприимство и угощение.

— Ну, а раз сыт, так ответь — согласен остаться у меня в оруженосцах? Все равно ведь вам с княжной дальше хода нет. Татары, мазовцы, куявцы, тевтоны — кто-нибудь обязательно схватит — только высуньтесь из леса. Агделайду увезут, а с тобой, Вацлав, церемониться точно не станут.

Бурцев задумался. Не так уж и неправ Освальд Добжиньский. Не лучше ли пересидеть в лесных трущобах, пока все не устаканится? Хотя спокойно сидеть здесь тоже, наверное, не придется. Партизанский лагерь — не санаторий-профилакторий, а выгнанный из собственного замка Освальд горит жаждой мести. Вопрос: стоит ли ввязываться в чужую вендетту? Или… Или не такая уж она и чужая, если направлена против тевтонов? И, если рассудить, — в защиту интересов Аделаиды, которая… да чего там!.. которая основательно уже обосновалась в его, Бурцева, сердце.

И потом… Рыцарский оруженосец — это ведь уже не бесправный кмет-землепашец. Более того, насколько представлял Бурцев обычаи этой эпохи, хороший оруженосец имеет неплохие шансы и сам со временем выбиться в благородные паны. А раз так… Аделаида однажды высказала сожаление по поводу отсутствия у него рыцарского титула. Даже намекнула, что не прочь связать свою судьбу с простым, бедным, незнатным, но — обязательно — рыцарем. Слова эти, правда, были сказаны в минуту отчаяния, но кто знает, кто знает…

— Княжна говорила, крестоносцы мечтают укрепиться в Малой Польше. Потому и намереваются выдать ее за Казимира Куявского, послушного воле ордена.

— Верно говорила, — кивнул Освальд, — смышленая девочка. Немецкие рыцари хотят утыкать своими замками всю Польшу. Мазовия, Куявия, Силезия и Великопольское княжество уже готовы принять орденских братьев на своих землях, а вот с Малой Польшей у магистра Конрада Тюрингского не заладилось. А тевтоны почему-то рвутся именно туда. Ума не приложу, с какой стати, но вотчина Лешко Белого для них оказалась важнее прочих польских княжеств.

Бурцев немного помедлил, прежде чем дать окончательный ответ.

— Хорошо, Освальд, я буду твоим оруженосцем и соглашусь биться на твоей стороне. Но только если княжна тоже согласится остаться здесь. Согласится добровольно, а не по принуждению.

— Вот как? — добжиньский рыцарь в раздумье смотрел на угли костра. — Что ж, Вацлав, будь по-твоему. Прямо сейчас и поговорим с Агделайдой. Збыслав, приведи княжну. Хотя, погоди-ка… Знаешь что… Тащи-ка сюда заодно и Яцека. Ну, того рыжего кмета, что свидетельствовал против Вацлава. За лжесвидетельство нужно отвечать.

Оруженосец осклабился и бросился выполнять поручение.

— Что ты задумал, Освальд?

— Устроим еще одно состязание. У тебя будет возможность поквитаться с обидчиком.

— Да ну его! — отмахнулся Бурцев. — Не хочу руки марать.

Разбираться с Яцеком ему, в самом деле, расхотелось совершено. Былая ненависть к рыжему щербатому и хитроглазому крестьянину как-то незаметно смылась вместе с грязью, осталась в сброшенной за кустами заскорузлой одежде, утихомирилась с насытившимся желудком, размякла и раздобрела под легким медовым хмельком.

— Чудной ты человек! Впрочем, коли сам отказываешься покарать мерзавцы, этим займется Збыслав. Его хлебом не корми и медом не пои — дай только на ристалище порезвиться. Вручим обоим по мачуге и… Думаю, надолго поединок не затянется.

— И это тоже будет Божий Суд по Польской Правде?

Брови Освальдасошлись к переносице:

— Нет, Вацлав, это будет мой суд, по моей правде. Яцек — лжец. А лжецов я не терплю.

 

Глава 28

Збыслав вернулся без Яцека. И без княжны. Зато зачем-то волочил к костру Богдана. Тащил прямо по земле — за шиворот. Лучник Богдан был напуган. А еще — пьян в дупель!

— Убегли! — выдохнул Збыслав. — Вместе убегли. И княжна, и рыжий!

Рывком — так что затрещал воротник прочного волчьего тулупа — он приподнял обессилевшего Богдана.

— Этого вот… — литвин-оруженосец сплюнул от омерзения, — дядька Адам оставил у шатера — княжну сторожить, а он…

— Так я ж не знал… — язык пьяному лучнику повиновался плохо, мысли увязали друг в друге, не успев толком оформиться в затуманенной алкоголем голове. — Я это… сидел… ну, стоял, то есть… А она… ну, а потом он… А я ж думал, что все взаправду… Раз пан Освальд приказал, разве мог я… Никак не мог… потому и не ослушался… и ушли… Я даже не понял… А оно так…

— Воды! — рявкнул Освальд. — Родниковой.

Сразу пять человек бросились выполнять приказание. Через пару минут у костра стояла огромная бадья.

По знаку рыцаря, Збыслав сунул Богдана головой в ледяную воду. Продержав его там чуть дольше, чем следовало, вытащил. Бедняга зашелся в кашле. Однако не успел лучник отдышаться толком, как Освальд снова повелительно махнул рукой. Збыслав окунул свою жертву снова.

Процедура отрезвления повторилась трижды. И, явно, пошла на пользу. Жалкий, мокрый и дрожащий от холода Богдан теперь владел языком гораздо лучше. Глаза молодого стрелка прояснились, содержимое черепной коробки, вероятно, тоже.

— Говори! — прошипел Освальд.

Богдан заговорил. Четко, кратко и, главное, честно.

Выполняя распоряжение Освальда, лучники дядьки Адама доставили княжне в шатер все, что могло ей пригодиться: одежду, дорогие ткани, мягкие подушки, теплые шкуры, жаренное мясо и прочую снедь. Даже снабдили небольшим бочонком медовухи и целым арсеналом серебряных кулявок — на выбор.

Княжна подаркам, однако, не обрадовалась. Сначала из шатра полетели звонкие кубки, потом — шкуры и скрученное в узлы тряпье. Напоследок выкатился, чуть не отдавив ногу дядьке Адаму, бочонок. Мясо, правда, прочую еду и кое-что из принесенных одежд Аделаида оставила, но ругалась долго и усердно.

Дядька Адам распорядился внести выброшенное добро обратно. Но не все. Медовуху, раз уж княжна побрезговала, лесные стрелки решили выпить сами. Дно у бочонка высадили тут же, но, как назло, именно в этот момент прозвучал клич о начале Божьего Суда. Помаявшись немного, лучники все же предпочли ристалищное зрелище хмельному меду. Охранять княжну оставили бедолагу-Богдана, которому строго-настрого запретили прикасаться к непочатому бочонку. Но горе одинокого стрелка, лишенного возможности наблюдать за палочным поединком, оказалось сильнее запретов.

Когда у входа в шатер примостился Яцек, Богдан допивал вторую кулявку и был только рад словоохотливому собеседнику. Слушать отдаленные возгласы с ристалища в одиночестве было просто невыносимо. Богдан разглагольствовал и пил, пил и разглагольствовал. С каждым кулявочным заходом черпая из бочонка все больше и больше. Яцек же от угощения вежливо отказывался, сетуя на боли в брюхе, чем изрядно повеселил стражника.

В конце концов Богдан захмелел окончательно. А Яцек под эту дудку объяснил стражнику, что вообще-то его к шатру прислал сам Освальд.

— Я? Прислал? — взревел рыцарь.

Богдан дрожал уже не от холода.

— Рыжий кмет сказал, будто пан рыцарь после Божьего Суда желает встретиться с княжной. Наедине — за лагерем, чтобы… чтобы… ну… с ней… того…

— Продолжай-продолжай! — Освальд с трудом сдерживал себя.

У Богдана хватило ума потребовать доказательств. «А то, что я, как последний дурень, сижу здесь, пока все глазеют на драку, — разве не доказательство?» — спросил Яцек. Довод показался убедительным. В бочонке еще оставалось немного медовухи, и лучник махнул рукой: забирай княжну и проваливай.

— Дальше? — усатое лицо Освальда покрывалось красными пятнами.

— Яцек снял шапку и переговорил с княжной. Очень почтительно — через порог, даже не осмелившись войти внутрь. Говорил что-то про Вроцлав, где остановился какой-то Сулислав, брат какого-то Клеменса. Кмет утверждал, будто знает дорогу и может провести… Я уж ничего не соображал. Думал, Яцек так панночку выманивает к пану ры…

— Дальше?!

— Они ушли, — еще глубже вжал уши в плечи Богдан. — Уехали, то есть. Взяли двух оседланных лошадей у коновязи… Княжна — свою гнедую кобылку, а Яцек какого-то…

— Скотина!

Кулак Освальда сбил незадачливого Богдана с ног. Падая, тот опрокинул лохань. Вода хлынула в костер. Зашипели угли. Дым, пар и взметнувшийся вверх пепел окутали грозную фигуру добжиньца.

— Рыжий мерзавец! — послышалось из недр белого облака. — Ты всё понял, Вацлав?! Понял, да?! Этот Яцек услышала о награде, обещанной за княжну, и теперь везет девчонку прямиком к Казимиру. Если по пути в Вроцлав они не наткнутся на татар, быть Агделайде супругой Куявского князя, а тевтонским замкам стоять в Малой Польше.

— У тебя же, Освальд, постов вокруг лагеря понапихано, — заметил Бурцев.

— У дозоров приказ: никого не подпускать к лагерю. О том, чтобы не выпускать, приказа не было. Тревогу-то до сих пор никто не поднял. Эх, поздно спохватились.

Негодуя, добжинец сжал кулаки:

— Седлать всех коней, что есть. Збыслав — со мной! Янек, кличь краковских дружинников! Дядька Адам, поднимай лучников! Бери тех, кто привычен к скачке и верховому бою!

— Я тоже поеду, Освальд, — напомнил о себе Бурцев, — Раз уж в оруженосцы к тебе пристроился.

— Хорошо, — кивнул пан. — Для тебя лошадь найдется. Оружие бери вон из той кучи. Что понравится, то и бери. Только поторопись — ждать не будем.

Особенно мудрствовать Бурцев не стал, да и времени не было. Легкий шит. Шлем, похожий на остродонную кастрюлю, войлочная шапочка-подшлемник. Кожаный панцирь с металлическими нашлепками (надевая его, Бурцев с тоской подумал об утерянном титановом броннике). Обоюдоострый меч в поношенных ножнах на длинной перевязи… Подумав, он перекинул через плечо колчан с короткими стрелами и арбалет. Какое-никакое, а все же оружие дальнего боя — может пригодиться.

— Вацлав, пора! — Збыслав при полном вооружении гарцевал рядом на невысоком горячем коньке. В левой руке литвина болтался круглый щит и позвякивала намотанная на кулак цепь грозной мачуги. Правой Збыслав держал поводья молодой кобылки в яблоках. Уже оседланной, кстати.

— Ее звать Урода, — кивнул Збыслав на кобылку. «Красотка, значит, по-польски», — отметил про себя Бурцев. — Не очень прыткая и очень ленивая. Так что погоняй — не жалей, иначе отстанешь. Другой свободной клячи, уж извини, сейчас нет.

— И на том спасибо, — Бурцев мельком глянул вокруг.

Всадники — хорошо вооруженные дружинники и бездоспешные волчьешкурые лучники — уже нетерпеливо ерзали в седлах. Даже Освальд, на котором железа было побольше, чем на остальных, был готов к скачке. Боевой рыцарский конь грыз удила и рыл копытом землю. Да, по скоростному влезанию в доспехи Бурцев явно отставал от партизан.

Взмахом руки добжинец подал знак к выступлению. Золоченые шпоры вонзились в конские бока. Збыслав бросил Бурцеву поводья Уроды, сам устремился вслед за господином. Загрохотали копыта. Всадники сорвались с места в карьер. Помчались гурьбой, напролом, через кустарник и частокол деревьев. Понеслись по густому лесу, как по чистому полю, — рисково, бесшабашно.

Чтобы не отстать, пришлось взлетать в седло на скаку. Щит чуть не соскользнул с руки. Бурцев, выругавшись, все же удержал его за переметный ремень. Хорошо хоть, стремена более-менее подходили под длину ноги. А вот о шпорах или хотя бы захудалом хлыстике он не подумал. Ладно… Удары пяток сдвинули флегматичную лошадку с места, а сильный шлепок по крупу мечом в ножнах заставил ее развить необходимую скорость.

 

Глава 29

В мчащемся через лес разношерстном отряде насчитывалось десятка три человек — вся немногочисленная конница добжиньца. Всадники гнали лошадей по следу беглецов. Благо отпечатки восьми подкованных копыт отчетливо выделялись на влажной земле и в пятнах грязного недотаявшего снега.

Следы вывели к грязно-серой полосе, петляющей меж деревьев. Здесь след терялся, но и без него все уже было ясно.

— Дорога беженцев! — прохрипел Освальд. — На Вроцлав! Впере-е-ед!

Недавний сумасшедший гон через лес, теперь показался Бурцеву черепашьими бегами. Настоящая скачка началась здесь — на беженской колее. Он безнадежно отставал от отряда, пока в сердцах не вырвал меч из ножен и не принялся обнаженным клинком — плашмя — нахлестывать Уроду. Звонкие удары по лошадиному крупу сделали свое дело: кобылка нагнала-таки всадников.

Грязь взметалась фонтанами из-под чужих копыт, норовя залепить лицо, в уши бил ветер. И разбойничий посвист лесных партизан. И дикая скорость… Главным сейчас была скорость — о безопасности и скрытности передвижения не думал никто.

Впереди несся Освальд. То ли с рыцарским скакуном не могли сравниться остальные коньки и лошадки, то ли просто здесь не положено опережать вожака. А, плевать! Бурцев еще наподдал Уроде. Кобылка порезвела и показала, наконец, всю свою прыть. Дружинники покойного Клеменса и лесные стрелки дядьки Адама начали отставать. Вот уже мелькает совсем рядом широкая спина Збыслава, да и до развевающегося волнистым пурпуром плаща Освальда — недалече.

…Лес кончился неожиданно. С узкой беженской колеи отряд вылетел на широкую — две, а то и три повозки разминутся запросто — дорогу.

— Тракт! — проревел на скаку Освальд. — Княжеский большак! До Вроцлова теперь рукой подать!

Немощенная, но вполне себе приличная дорога тянулась между подлеском и целинными полями, подобно реке, вбирающей в себя ручьи и протоки — узкие тропки и стежки. Дорога то жалась ближе к лесу, то льнула к открытому простору. И три десятка всадников в бешенном галопе повторяли все ее изгибы, пока…

Добжинец резко осадил коня — Урода едва не врезалась в рыцарского скакуна. А когда Бурцев пригнул поводьями шею разгоряченной лошадки и заставил ее, храпящую, роняющую пену в истоптанную грязь, остановиться, он был уже на три-четыре корпуса впереди добжиньского рыцаря. Позади неодобрительно зароптали.

— Молчать! — приказал Освальд. Добжинец смотрел вниз — под копыта коня. У самой обочины лежала стрела. Длинная. Гораздо длиннее арбалетных болтов, длиннее даже стрел волчьешкурых лучников дядьки Адама.

— Татарская, — определил Освальд. — Язычники Измаиловы обронили. Значит, уже прошли здесь. Значит, подступили к Вроцлаву… Дальше нам пути нет.

— Мы еще сможем догнать Яцека с княжной, — вспылил Бурцев. — Ну же Освальд! Ну!

— Нет, Вацлав, уже не сможем. Двигаться теперь нужно осторожно, если не хочешь попасть под такие вот стрелы. А осторожно — значит медленно. Очень ме… Тихо!

Добжинец вскинул руку. Только сейчас Бурцев осознал, что слышит не только шелест ветра и слабый шорох леса. Вдали шумело еще что-то. Невнятное, тревожное.

Звук доносился сзади — с той стороны, откуда они только что примчались. Хотя… хотя, не совсем с той. Не в лесу это было, а где-то на тракте-большаке, что тянулся вдоль лесного массива.

Далекий гул заставил людей Освальда нервно переглянуться. Гроза что ли приближается? Вроде непохоже. На небе — ни облачка. Тогда что? Что это?!

Глухие звуки, между тем, постепенно теряли кажущуюся слитность, разрывались на части, как густой и липкий кисель. Разрывались, но не срывались с единого стрержня — примитивного, первобытного какого-то ритма. Нет, такие звуки не могла воспроизводить не терпящая порядка стихия. Наполнить мир такими звуками мог только человек.

— Барабаны, — негромко произнес Освальд. — Боевые барабаны язычников.

А ведь, в самом деле… Бр-р-рум-бам-п, бр-р-рум-бам-п — отбивали монотонный ритм невидимые пока барабанщики.

— Всем сойти с дороги! — приказал рыцарь. — В лес! Живо!

Всадники спешно покинули тракт. Уже за прикрытием сосняка, Освальд отдал новый приказ:

— Дядька Адам, — в дозор. Пересчитаешь всех. Когда татары уйдут, дашь знак.

Бородач молча спешился, отдал поводья кому-то из своих лучников.

— Освальд, — встрепенулся Бурцев, — позволь и мне остаться. Вдруг там княжну ведут. Хочу убедиться, что…

— Ладно, — рыцарь не дослушал, — Дядька Адам, присмотри за Вацлавом.

Бородатый стрелок кивнул. Без особого, впрочем, энтузиазма.

Бурцев спрыгнул с седла, сунув повод в протянутую руку Збыслава.

— Оружие тоже давай, — посоветовал оруженосец Освальда, — Оно сейчас тебе только помехой будет. А если дело дойдет до драки с татарами, все равно не поможет.

Бурцев послушно отдал щит, шлем, меч и арбалет со стрелами. На то, чтобы снять кожаный — с нашлепками панцирь, времени уже не оставалось.

Когда всадники Освальда скрылись из виду, дядька Адам указал на высокую ель:

— Наверх, быстро!

В детстве Вася Бурцев был непревзойденным чемпионом по древолазанию. Сейчас детский опыт пришелся весьма, кстати. Однако, нельзя сказать, чтобы дядька Адам остался доволен ловкостью своего содозорника. Бородач беспрестанно погонял Василия, досадливо сплевывал и ругался шепотком. Затем пожилой лучник взобрался наверх сам. Точнее, взлетел с проворством обезьяны — Бурцев только ахнул.

А торопил его дядька Адам, как оказалось, не зря. Едва дозорные угнездились в душистой хвое, вдали появились первые татаро-монгольские воины. Дюжина всадников на низкорослых мохнатых лошадках рассыпалась по дороге и полю. Двое-трое периодически ныряли в лес, осматривались и возвращались обратно.

Бурцев разглядел мохнатые остроконечные шапки, странные доспехи — то ли из черной кожи, то ли из плетенных ремней, то ли из металла, обмазанного смоляным варом. Вооружены всадники были луками и небольшими копьями с крюками. Возле каждого кочевника бежал налегке еще один конек. Так вот они какие, татаро-монголы! Прямо со страниц учебника сошли. Съехали точнее.

— Сторожевые — шепнул бородач, — дорогу разведывают. Знать, важная персона едет, если столько сторожей вперед выслали.

Да, это было похоже на боевое охранение. Конники внимательно осматривались по сторонам, но не забывали глядеть и под ноги лошадей. И углядели, блин… Остановились на том самом месте, где недавно топтались партизаны Освальда. Загалдели, совещаясь.

— Неужто, разобрали наши следы? — встревожился лесной лучник. — Ох, худо дело, Вацлав.

Гортанный выкрик предводителя — и двое разведчиков съехали с дороги. Оставив запасных лошадей на тракте, оба вскачь понеслись к лесу.

Дядька Адам бесшумно потащил стрелу из заплечного колчана, наложил на тетиву. Бурцев пожалел, что слишком поспешно избавился от арбалета. Впрочем, как его заряжать, сидючи на ветке-то?!

Татары проехали прямо под ними. Туда и обратно. Стрелок в волчьей шкуре со вздохом облегчения ослабил натянутую тетиву. Вытер пот со лба:

— Пронесло вроде…

Сильно углубляться в заросли разведчики не стали. Порыскав среди деревьев и убедившись, что засады у дороги нет, вернулись к тракту. Сторожевой отряд отправился дальше, а на большаке появились основные силы кочевников. Гул барабанов стал громче.

 

Глава 30

Первыми ехали, перегородив весь тракт от обочины до обочины, легковооруженные лучники и копейщики в войлочных шапках, с круглыми щитами, плетенными из прутьев и обтянутыми кожей. На некоторых копьях покачивались конские хвосты. Бунчуки, надо полагать.

За легкой кавалерией следовали воины в пластинчатой броне и стальных шлемах. Эти, помимо луков и пик, были вооружены кривыми саблями, да и щиты их поблескивали металлом. Лошадей тяжелой монгольской конницы тоже прикрывали обшитые железной чешуей доспешные попоны и стальные налобники на всю морду.

— Татарские паны — процедил дядька Адам. — Языческие витязи. Вроде наших дружинников и рыцарей.

Бурцев прильнул к просвету между еловыми лапами. Рыцари, значит? По вооружению татаро-монгольские «паны» практически не уступали гордой польской шляхте, а кое в чем и превосходили ее. Сравнить хотя бы надежный панцирь знатного кочевника и кольчужную рубаху Освальда… Сравнение, пожалуй, не в пользу последней.

Так, а это что за чудо? В ряды панцирной кавалерии затесалась неказистая фигурка маленького седовласого старичка. Бездоспешный, безоружный, в длинном халате, с желтым гепатитным лицом он казался заплутавшим среди грозных воинов путником. Однако сами воины относились к дедку с почтением и подобострастием. Неужто главный?

Э, нет. Главный — другой.

— Вон там, видишь? — подсказал дядька Адам. — Ну, вон же, в самом центре дружины. Тот, который с лисьим хвостом на шлеме, сидит — не шелохнется.

Вот теперь Бурцев увидел. Всадник в богатых одеждах и дорогих изукрашенных доспехах, с саблей на боку. Надменно поглядывает из-под шлема, отороченного мехом и украшенного хвостом чернобурой лисицы. На груди верхового поблескивала серебряная пластина в ладонь величиной.

— Голову на отсечение — татарский князь это или воевода, — дядька Адам нервно теребил тетиву лука. — Сшибить бы его сейчас, так нельзя ведь. Татары за одну мою стрелу весь лес перевернут. И себя погубим, и пана Освальда тоже. Племя Измайлово нас в два счета переловит. Или не переловит? Как думаешь, Вацлав?

Вопрос риторический — дядьку Адама ничуть не интересовало мнение соседа по ветке, так что Бурцев промолчал. А волчьешкурый лучник уже щурился, прикидывая расстояние до цели…

— Эх, кабы спросить дозволения у пана Освальда, сшиб бы, как пить, дать сшиб!

До «князя» метров триста. Солидная дистанция. Даже из калаша не каждый поразит цель с такого расстояния одиночным выстрелом, а тут лучник сказки рассказывает. Бурцев позволил себе усомниться в словах бородача, но тот лишь презрительно скривил губы.

— Я с отцом белок в глаз стрелой бил, когда ты, Вацлав, еще мальцом голозадым по мамке ползал.

Но тут дядька Адам ошибся, конечно. Когда он начинал белковать, Бурцева вообще-то и в помине не было. Равно как и его мамки. И отца, и деда, и прадеда.

Пальцы партизана все не отрывались от тетивы. Видать, большой соблазн для лучника…

— Сшибить-то можно, — тихонько рассуждал бородач. — Эвон — у супостата лицо открыто. В глаз бей, как ту же белку, и наверняка будет. Только разить нужно сразу — первой же стрелой, иначе дружинники прикроют щитами…

Бурцев снова подивился оптимизму пожилого стрелка.

— Я, кстати, и тебе, Вацлав, в глаз целил, когда вас с княжной в лесу нашел. В правый глаз, — уточнил дядька Адам. — Дернулся бы — там бы и лег.

Бурцеву стало не по себе. Поддерживать дальнейший разговор не хотелось.

Стрелу дядька Адам так и не выпустил. Дружина знатного кочевника неспешно проехала мимо. На дороге появилась еще более диковинная процессия. Впереди на флегматичных коньках двигались барабанщики. Немного — с полдюжины. Но шум, который они производили, мог бы сделать честь полковому оркестру. У каждого по обе стороны седла приторочено по тамтаму, похожему на гигантский шлем. Остроконечный, перевернутый, туго обтянутый кожей.

Оружие «музыкантов» болталось за спиной. В руках — огромные колотушки. Этими «барабанными палочками», которые можно использовать в качестве дубин для Божьего Суда, всадники монотонно лупили по натянутой коже тамтамов.

Бр-р-рум-бам-п! Бр-р-рум-бам-п! Бр-р-рум-бам-п! Ритм однообразный, неизменный и завораживающий, словно на ритуальных плясках шаманов. Барабанщики задавали темп идущей позади толпе пешцев. Кто это там? Мужчины и женщины. Оборванные, грязные.

Пленные! — догадался Бурцев. Он чуть пригнул ветку, закрывавшую боковой обзор. Среди них ведь может оказаться и Аделаида!

— Спрячь голову, дурень! — шикнул над ухом бородач — Хочешь, чтоб тебя татарин как шишку стрелой сбил?

Отпущенная ветка упруго поднялась, хвоя царапнула по лицу. Снова довольствуйся, Васёк, редкими просветами в колючей и пахучей зелени.

Пленники шли не просто так. Разбитые на группки, они тянули тяжелые деревянные конструкции, уложенные на колесные платформы. Кое-где вместе с людьми были впряжены медлительные быки и тощие лошадки. Вероятно, скотину, как и людей, кочевники пригнали из окрестных деревень или с разгромленных обозов.

Вообще-то татаро-монголы вели с собой целый табун загонных лошадей. Но степных скакунов кочевники берегли для боев, а в качестве основной тягловой силы предпочли использовать пленных.

Конные барабанщики синхронно поднимали и опускали колотушки. И сотни ног послушно поднимались и опускались в заданном ритме.

Бр-р-рум-бам-п!

Шаг-два.

Бр-р-рум-бам-п!

Левой-правой.

Между упряжками сновали надсмотрщики, плетьми погоняя нерасторопных.

Аделаиды среди полонян не было.

— У-у-у, злыдни… — прошипел дядька Адам. — Людей, как скотину, гонят.

— А как тут у вас принято с пленными обращаться? — поинтересовался Бурцев.

— Если пленник знатный — напоить, накормить и в темницу — пока родня выкуп не привезет. Если не знатный… таких в полон не берут — незачем.

— Отпускают?

— Чего ради? Порешат на месте — и дело с концом. Но то ж мы, а то они — татарва проклятущая.

Бурцев не уловил логики в рассуждениях дядьки Адама и предпочел сменить тему:

— А что это они тащат-то — на телегах?

Ни на степные кибитки, ни на переносные шатры тяжелые деревянные рамы и грубо отесанные бревна не походили.

— Ясно что. Пороки. Вон видишь бревно… Тараном будет, не иначе. А вон там — черпаки деревянные, вроде ложек, только большие — это чтоб камни метать. Вот подвезут татары это добро к Вроцлаву, соберут адовы машины да начнут бить, покуда стену или ворота не порушат. Видно, изгоном взять город не удалось — так теперь к осаде готовятся.

Бр-р-рум-бам-п! Бр-р-рум-бам-п!

Осадные орудия татаро-монгольского воинства медленно ползли по польскому тракту.

 

Глава 31

… — Много, очень много, — отвечая на вопрос Освальда, дядька Адам сокрушенно качал головой. — Одной дружины у татарского князя десять раз по десять будет. А легких воинов да простых стрелков-лучников вдесятеро больше, чем дружинников.

Бурцев в изумлении воззрился на старого партизана. Ай да бородач! Ай, да дядька Адам! Не зря сидел на ели. С толком время провел. Успел вон врагов пересчитать.

— Плохо, — Освальд хмурился. — Видно, основательно язычники обложили Вроцлав, раз осадные машины к городу подвозят. На тракт нам выходить теперь опасно — там татарские разъезды хозяйничают. А в лес возвращаться негоже, пока не узнаем, что с княжной стряслось. Говоришь, Вацлав, не было Агделайды среди полонян?

— Нет, не видел.

— Жаль. Лучше бы она была там.

Бурцев, содрогнувшись, представил Аделаиду под бичом надсмотрщика, впряженную в повозку с разобранным тараном или катапультой.

— Тогда Казимиру точно не досталась бы краковская княжна, — пояснил добжинец. — А мы с Божьей помощью попробовали бы умыкнуть ее у татар. Но раз ее там нет…

— То что ты предлагаешь, Освальд?

— Есть вообще-то способ выяснить судьбу Агделайды. По крайней мере, узнать, брали ли ее в плен язычники или нет.

— Как? — вскинулся Бурцев.

— А самим полонить какого-нибудь татарского рыцаря или князя. Повиднее да поважнее, чтоб знал обо всех знатных пленниках, захваченных под Вроцлавом.

Бурцев присвистнул:

— Думаешь, это так просто?

— Однажды мне удалось захватить в плен даже орденского комтура. Он тогда мно-о-ого интересного рассказал о планах ордена.

— Ты знаешь немецкий, Освальд?

— В достаточной мере.

— А как насчет татарского?

Добжиньский рыцарь пожал плечами:

— Ну, придется впридачу к пленнику выкрасть еще и толмача.

Бурцев только развел руками. Ишь, как просто все выходит у лихого пана!

— Кстати, Освальд, а что стало с комтуром?

— Обменял я его. На Збыслава и дядьку Адама. Збыслав, как ты знаешь, — литвин, дядька Адам — из пруссов. У обоих к немцам старые счеты — тевтоны, да меченосцы. пожгли их деревни, вырезали семьи. Вот и сколотили Збыслав и дядька Адам лесную ватагу мстителей. Они успели преизрядно насолить рыцарям, пока не попались. Намечалась казнь, а тут я с комтуром… Предложил обмен. Враги моих врагов — мне лучшие друзья. В общем, вызволил обоих. С тех пор нет на свете людей, которым бы я доверял больше. Кстати, если удастся захватить знатного татарского пана, его тоже можно попробовать обменять. На ту же Агделайду, к примеру. Надеюсь, она все-таки попала к язычникам, а не к Казимиру Куявскому.

Вообще-то, в словах добжиньца имелся смысл.

— Когда мы выступаем, Освальд?

— Ночью. В темноте проще будет обойти татарские разъезды. А сейчас всем спать. Дядька Адам, Янек, выставите стражу.

…Ночь выдалась идеальной для темных дел и скрытных передвижений. Клочковатые тучи затянули небосклон и надежно упрятали колючие звезды. Полумесяц луны лишь изредка выглядывал из клубящихся прорех. Но отсутствие лунного света отчасти возмещали багровые отблески на горизонте. Для заката было слишком поздно, для рассвета — рано, так что сомнений насчет источника зловещего зарева не оставалось.

— Татары вроцлавские предместья жгут, — хмуро пояснил дядька Адам. — А, может, уже и город подпалили.

Партизаны обматывали копыта коней и оружие тряпками. У каждого в седельной сумке нашелся запас нарезанного специально для этой цели полотна. Бурцев не обладал предусмотрительностью лесных воинов и не успел прихватить в лагере даже смену одежды. Он уже собирался пожертвовать единственной исподней рубахой, когда Збыслав — ходячая палочка-выручалочка! — протянул ему ворох нестиранного тряпья.

Оруженосец Освальда некоторое понаблюдал за безуспешными потугами намотать на копыто Уроды обрезок заскорузлой штанины, потом молча отстранил Бурцева и за несколько минут сделал всю работу сам. Бурцев не возражал: в конной милиции подобным хитростям не обучали.

— Ты хорошо дерешься, Вацлав, но при этом не знаешь самых простых вещей, которые любой воин осваивает сызмальства. Очень странно… — отметил Збыслав. — Давай-ка помогу обмотать оружие, а то из-за тебя к нам сбегутся все татары из-под Вроцлава.

Выехали уже за полночь. Сначала двигались рысью — под прикрытием деревьев вдоль княжеского тракта. Но когда большак свернул в поля с редкими рощицами и чахлым кустарником, перешли на шаг.

Ехали молча. Металл, оберегаемый обмотками, не звенел, тряпичная обувь лошадей глушила удары копыт. Умные животные, словно осознав ответственность скрытого перехода, не нарушали ночную тишину ржанием, даже не всхрапывали.

Освальд выслал дозорных на все четыре стороны. Вражеские разъезды пока на пути не встречались.

— Видать, уже приступили к штурму, — сделал вывод добжиньский рыцарь. — Знают, псы Измаиловы, что некому прийти на помощь осажденным. Ну и славно. То, что язычники не опасаются удара в спину, нам только на руку.

Они опять зарысили. Держаться тракта больше не было необходимости: дорогу к Вроцлаву указывало зарево пожарищ.

Горело сильно и уже совсем рядом — где-то за ближайшими холмами. Там же гулко барабанили тамтамы кочевников. Замолкали. И барабанили снова, отдавая невидимым еще войскам непонятные команды.

Потом ветер донес отголоски чьих-то криков и ржание лошадей.

Освальд приказал снова перейти на шаг, потом — спешиться. На холмы они взбирались со всеми предосторожностями. Потому и заметили опасность вовремя.

Шевельнулись тени! Неясные силуэты всадников показался из густых кустистых зарослей меж двумя возвышенностями. Отряд в несколько верховых двигался в ночи так же беззвучно, как и партизаны Освальда. Тоже, небось, обмотали копыта и снаряжение тряпками.

Догнать? Напасть? Захватить языка?

Освальд молчал. Рука добжиньца — на рукояти меча, но никаких жестов, никаких команд… Да, все правильно: незаметно подобраться к всадникам уже не удастся, а звенеть мечами в тылу противника чревато… И нет никаких гарантий, что в рядовом дозоре окажется важная шишка, знающая о судьбе краковской княжны. Привлекать же к себе внимание ради того, чтобы полонить какого-нибудь десятника — глупо. Лучше притаиться, переждать, пропустить татарский дозор.

Их не заметили. Едва выбравшись из-за холмов, чужой отряд умчался прочь. Торопился, видать, куда-то очень. Ну, и скатертью дорога.

 

Глава 32

Отряд Освальда поднялся благополучно на холмы. Укрылись в промытой дождями ложбине, осторожно выглянули…

Башни и зубчатые стены Вроцлава, возвышались над Одрой (поляки реку называли именно Одрой, а не Одером, как привык Бурцев) в два ряда. Первый рубеж укреплений — поплоше и пониже — защищал сам город, кварталы торговцев, ремесленников и прочих вроцлавцев, достатка которых хватило, чтобы поселиться за стенами.

Ров, вал, воротные, угловые башни и мощная бревенчатая стена с узкими бойницами, конечно, впечатляли, но не шли ни в какое сравнение с каменной цитаделью, построенной внутри города. Городской замок, изначально предназначавшийся для местной знати, в лихую годину мог стать последним оплотом вроцлавцев. Если грамотно организовать оборону на боевых площадках цитадели, даже немногочисленные защитники успешно сдержат натиск превосходящих сил противника.

Выросло впрочем, вокруг польского города — и третье кольцо укреплений. Но его возвели не поляки. Под защитой оградки из заостренных кольев и наспех сколоченных щитов в свете костров суетились осаждающие.

Татаро-монголы пока только готовились к решающему штурму. Собственно, сами кочевники больше кричали, размахивая руками и плетьми, а всю тяжелую работу выполняли полоняне. Пленные укрепляли ограду. Пленные под прикрытием плетеных и деревянных щитов подбирались ко рвам и сбрасывали вниз мешки с землей, охапки хвороста, связки соломы. Пленные сколачивали штурмовые лестницы и оббивали крытые сараеподобные тараны на колесах, мокрыми шкурами для защиты от зажигательных стрел. Пленные жгли костры, чтобы татарские лучники сами могли без перерыва пускать в город горящие «гостинцы». И пленные же гибли в первую очередь, принимая на себя основной удар осажденных. Тела полонян, утыканные стрелами, виднелись повсюду. Степняки же почти не несли потерь.

— Ох, и скорыми оказались язычники, — пробормотал дядька Адам. — Уже и тын вокруг города построили, и защитные мантлеты поставили, и пороки собрали.

Бурцев, действительно, разглядел у самого частокола стенобитные орудия. «Батарея» метательных машин располагалась неподалеку от затаившихся партизан. Все орудия были готовы к бою. Вернее, почти все. Вон там, в сторонке возвышался огромный деревянный каркас, увенчанный огромной, как у подъемного крана, стрелой-рычагом. Под стрелой, презрев все правила безопасности, копошились люди. Осадную башню они там строят, что ли?

Громкий выкрик-команда. Пленные раздвинули высокие — в полтора человеческих роста — колесные щиты, оббитые влажными шкурами. Шкуры уже были утыканы стрелами вроцлавцев. «Артиллерия» тринадцатого века не отличалась дальнобойностью. Ее силенок хватало, чтобы метнуть увесистый снаряд максимум на полторы-две сотни метров, а потому осадную технику и «орудийную» прислугу приходилось защищать от вражеских лучников и арбалетчиков тяжелыми осадными мантлетами.

Едва щиты расползлись в стороны, в образовавшийся проем полетели стрелы. Наконечники были обмотаны горящей паклей: защитники надеялись поджечь вражеские пороки. Увы, это им не удалось. Огонь быстро залили водой из кожаных бурдюков. Зато убитых и раненных на площадке перед осадными орудиями прибавилось. Три человека отчаянно кричали, пытаясь вырвать из тела горящие стрелы. Еще двое лежали неподвижно. Но очередная команда уже привела в действие натянутые до предела жгуты и ремни. Заряженные машины дали залп.

Одни пороки походили на огромные арбалеты. Стрелы, пущенные ими в верхние ярусы стен, не уступали по размерам рыцарским копьям и навылет прошивали деревянные навесы над бойницами. Другие напоминали обмотанные канатами половники, в которые укладывались камни. Эти пороки сшибали со стен целые зубцы и дощатые переходные галереи, проламывали защитные перекрытия, а также забрасывали в город дымящиеся горшки. На глазах Бурцева пара таких горшочков по навесной «минометной» траектории обрушились точно на стены. Огненные брызги разметались по боевым площадкам, в проемах бойниц ярко полыхнуло огнем. Наверху истошно закричали люди в горящих одеждах и латах. Елки-палки! Ну прямо-таки напалмовая атака!

Судя по всему, средневековым нефтяным «напалмом» город поливали уже давненько. Вроцлавцы не успевали тушить многочисленные пожары, а горящие стрелы татарских лучников, мелькавшие в ночи диковинными трассерами, поддавали жару. Зарево над городом становилось все сильнее, ярче. Стены вздрагивали от ударов каменных глыб.

Новая команда — и щиты, прикрывавшие «батарею», встали на место. Убитых и раненых оттащили в сторону. Пронзительно заскрипели вороты, жгуты, ремни. Полоняне заново натягивали толстые тетивы и упругие канаты пороков. Работа, благодаря надсмотрщикам, шла споро. Вскоре перезаряженные пороки вновь были готовы к бою.

Опять звучит команда. Опять раздвигаются мантлеты. Еще один разрушительный залп навстречу стрелам защитников…

— Против языческих аркабаллист и катапульт устоять трудно, — нахмурился Освальд. — Но против требюше — почти невозможно.

— Требюше? — переспросил Бурцев.

Рыцарь кивнул в сторону сооружения, которое Бурцев ошибочно принял за недостроенную осадную башню.

— Эти метательные машины еще называют фарондиболы, а сарацины именуют их магриби и фаранги. Не думал я, что татары способны построить такое.

Циклопическая конструкция требюше-фаранга состояла из добротно сбитой устойчивой деревянной рамы. От рамы кверху поднималась целая пирамида прочных стоек. Между стойками располагался деревянный желоб, а к верхушке пирамиды крепился длинный — упругий и подвижный — рычаг. Один его конец тянул к земле тяжелый противовес — огромная корзина, набитая камнями. Другой колодезным журавлем вздымался к небу. С «журавля» вместо ведра свисала сетчатая кошелка на длинных ремнях.

Партизаны наблюдали за «батареей» кочевников уже не меньше получаса, а это грозное оружие так и не выпустил ни одного снаряда. Видимо, скорострельность требюше оставляла желать лучшего. Но должна же когда-нибудь вдарить и эта оглобля! Похоже, все шло к тому.

Деревянного гиганта обслуживал расчет из полудюжины человек. Двумя воротами люди медленно поднимали чудовищную корзину-противовес. По мере вознесения груза, к земле постепенно склонялся противоположный конец рычага с сетчатым карманом.

Так ведь это же праща! Огромная праща, которая в состоянии дошвырнуть до городской стены глыбу весом с центнер! Ну, или ненамного меньше. Несколько неподъемных грубо отесанных камней, уже валялись у основания метательной машины. Такие же крупные камни лежали и под крепостной стеной.

Противовес тем временем поднялся на максимальную высоту. Обслуга зафиксировала покачивающийся груз. Процесс заряжания метательного орудия тоже занял немало времени. Пленные поляки подкатили каменный снаряд под опорные стойки требюше и обволокли глыбу сетчатой пращей. Один ремень этой сетки был прочно прикреплен к «журавлю», другой держался на честном слове за небольшой крюк на самом конце рычага. При выстреле, должно быть…

Было так, как и должно быть.

Снова — команда. Снова раздвинуты щиты. И снова ударили пороки. Только на сей раз к общему залпу присоединился журавлеобразный фаранг. Сила тяжести, используемая им, оказалась пострашнее силы скрученных и натянутых жгутов баллист и катапульт. Противовес требюше с глухим стуком рухнул вниз, а конец длинного упругого рычага взметнулся к ночному небу.

Праща взлетела еще выше, придав каменному ядру дополнительное ускорение. Ременная петля соскочила с крюка, сетчатый карман хлестнул по дереву. А выброшенная глыба ударила в вроцлавскую стену. Туда, где уже отчетливо выделялись отметины предыдущих ударов.

Бурцев понял, почему Освальд с таким уважением отзывался об этой камнеметной махине. При столкновении огромного снаряда со стеной, казалось, вздрогнула вся крепость. Полетели щепки и осколки битого камня. По стене прошла трещина, а сверху, не удержавшись, упал кто-то из защитников Вроцлава. Послышались вопли обожженных людей — на них из чанов выплеснулся кипящий вар.

Тяжелые щиты на колесах сдвинулись, вокруг стенобитных машин вновь засуетилась обслуга. Упавший противовес пращи-журавля начал медленно-медленно подниматься вверх.

Если обстрел будет продолжаться, то к утру этот «журавль» проделает во внешних укреплениях города изрядную брешь. Менее мощные пороки посбивают с ближайших стен и башен защитные зубцы и навесы. Ко времени решающего штурма вроцлавцам негде будет укрыться от стрел кочевников. Ну а тараны легко расширят пролом.

Польский город обречен. Только внутренняя цитадель еще сможет продержаться некоторое время. Хотя сможет ли? Если осаждающие подтащат и к воротам Вроцлавского кремля свои стенобитные орудия, если поставят напротив городского замка требюше…

 

Глава 33

— Хорошо, — послышался голос Освальда.

— Что хорошо? — не понял Бурцев.

— Хорошо, что мы вышли именно сюда, Вацлав. — Тут есть, кого умыкнуть. Видишь всадника возле костра? Того, который командует всеми этими пороками и которого прикрывают щитами татарские дружинники?

Бурцев пригляделся. Сначала он увидел у костра лишь знакомого уже сухонького желтолицего старичка в длинных одеждах — тот осторожно подпаливал фитиль очередного горшка с горючей смесью. Странная, кстати, посудина — небольшой и невзрачный железный шар, усеянный шишечками-нашлепками, похожими на небольшие притупленные шипы. Но в стороне за манипуляциями поджигателя, действительно, наблюдала группа всадников. И среди них…

Ага! Вот чья луженая глотка отдает здесь приказы! По блеснувшей в свете огня серебряной пластине на груди военачальника и лисьему хвосту на его шлеме Бурцев узнал в гордом наезднике, окруженном панцирными конниками, татаро-монгольского «князя», что вез пороки по тракту.

— Важная персона, — хищно прищурился Освальд. — Эх, удалось бы его полонить… Если Агделайду перехватили язычники, такой знатный воевода непременно должен об этом знать. Да и обменять его на княжну можно. Вишь, какие поклоны отвешивает ему тот — с огненным железным кувшином…

Старичок в самом деле, низко поклонился всаднику с серебряной пластиной на груди. Тот кивнул в ответ, что-то рявкнул. Вновь раздвинулись тяжелые щиты-мантлеты, телохранители сгрудились вокруг господина, а старичок аккуратно вложил дымящийся снаряд в оттянутую к земле «ложку» катапульты.

На этот раз залпа, как такового, не было. Ни требюше, груз которого только-только начал подниматься вверх, ни остальные пороки не сделали ни единого выстрела. А желтолицый человечек все ждал чего-то возле заряженной катапульты, не отводя взгляда от шишкастого железного горшка с горящим фитилем.

Ага, вот дедок размахивается деревянной колотушкой. Вот выбивает фиксатор стенобитного орудия. Катапульта выстрелила. Навстречу вроцлавским стрелам полетел один-единственный снаряд. Полетел, долетел…

Крики и бой барабанов заглушил… Взрыв! Огненный фейерверк озарил ночное небо краткой и необычайно яркой вспышкой — шар, похожий на набалдашник огромной булавы, рванул точно над крепостной стеной. Хорошо так рванул: сбитые осколками защитники горохом посыпались вниз.

Василий ошарашено взирал на рассеивающееся облачко дыма. Бомба?! Настоящая пороховая бомба!

Вопли боли и ужаса доносились со стен, из-под стен, с соседних башен.

В городе началась паника. Да и бойцы Освальда утратили прежнюю решимость.

— Магия! — просипел добжинец.

Краковские дружинники истово крестились, Янек что-то тихонько бормотал на латыни. Даже Збыслав с дядькой Адамом заметно сникли.

А на стенах Вроцлава творился полный бедлам. Шлемы защитников, мелькавшие среди разбитых каменных зубцов, стали пропадать один за другим. Из бойниц исчезали самострелы, лучники покидали позиции. Пылающие деревянные перекрытия, скаты крыш и переходные галереи укреплений никто теперь даже не пытался тушить. Горящие дома — тоже. Наоборот, в городе разгорались новые пожары. Запылали целые улицы и кварталы. Судя по всему, вроцлавцы уходили с расшатанных стен и жгли все, что могло гореть.

Прикрывают огнем отход к городской цитадели, — догадался Бурцев.

Внешняя стена быстро опустела. Монотонный гром боевых барабанов сменился частой дробью. Торжествующие крики слились в единый боевой клич. А у Бурцева отвисла челюсть: степняки огласили ночь хорошо знакомым «ура-а-а!».

По команде всадника с серебряной пластиной на груди и лисьим хвостом на шлеме, обстрел брошенных укреплений прекратился. Лучники перестали терзать тетивы. Сдвинулись в сторону утыканные вроцлавскими стрелами деревянные щиты-мантлеты. В образовавшийся проем хлынула вопящая толпа.

Вот через полузасыпанный ров перекинуты легкие штурмовые лестницы. А вот они уже стоят, прислоненные к стенам, и вверх — на разбитые пороками укрепления — карабкаются татарские воины. Карабкаются, не встречая ни малейшего сопротивления.

Вскоре татары хозяйничали на городских стенах. И за стенами, надо полагать, тоже. Бурцев видел, как распахнулись ближайшие ворота крепости, как опустился подъемный мост, как с гиканьем и свистом устремилась к привратным башням застоявшаяся конница. Пространство возле стенобитных машин опустело. Кроме пленных, которым посчастливилось пережить этот штурм, десятка легковооруженных надсмотрщиков с луками и плетьми, небольшого отряда конных панцирьников во главе с хвостошлемым военачальником да желтолицего старика на «батарее» не осталось никого. Вряд ли представится более подходящий случай захватить языка.

Бурцев взглянул на Освальда:

— Не пора ли приступать?

Добжиньский рыцарь нахмурился:

— Я бы предпочел не нападать на этого татарского князя. Ты видел магический шар, взорвавшийся над крепостной стеной?

— Так это же просто…

— Это не просто, Вацлав! — оборвал пан. — Это значит, что у язычников есть могущественный колдун! И ему подвластна сила небесных молний и грома! Вряд ли мечами и стрелами можно одолеть такую магию.

А вокруг пороков уже кричали и суетились люди, демонтируя метательные машины. Стучали топоры, скрипело дерево. Сараи-тараны катились к распахнутым городским воротам. Ну, конечно! Все это добро пригодится при штурме внутренней Вроцлавской цитадели.

Воинов на «батарее» стало еще меньше. Татаро-монголы загоняли полонян за вроцлавские стены. Понятное дело: кому-то ведь надо расчищать дорогу для передислокации стенобитных орудий.

— Освальд! — вновь обратился к рыцарю Бурцев. — Сейчас самое время для нападения. Никто не ждет атаки с тыла. Войско вступает в город. И с татарским «князем» охраны почти не осталось. Если нападем внезапно, успеем перебить всех и захватить пленника прежде, чем сюда прибудет подмога. Заодно умыкнем и кого-нибудь из надсмотрщиков. Они вроде полонянами по-польски приказы отдают. Ну, чем не переводчики! А, Освальд?

Добжинец думал.

— А чтобы воспользоваться магией, тоже ведь требуется время, — додавливал Бурцев. — Нам просто нужно действовать быстрее татарского колдуна.

Освальд медленно опустил подбородок. Это был кивок. Это был знак согласия. В глазах рыцаря заиграли притухшие было бесшабашные огоньки:

— Будем драться!

…Небольшая, поросшая кустарником балка между холмами вряд ли укрыла бы их днем, но в ночной мгле она надежно оберегала небольшой партизанский отряд от чужих глаз. Да и не оглядывались сейчас кочевники на свои тылы.

Извилистый овражек тянулся почти до самых позиций вражеской «батареи», и партизаны незамеченными продвинулись еще ближе к противнику. До стенобитных машин теперь — не больше сотни метров. Но дальше скрытно идти уже нельзя. Значит, бой завязывать придется отсюда. Что ж, стрелки дядьки Адама не промажут. Благо костры у частокола яркие. Да и пролететь эту стометровку в галопе — дело считанных секунд.

— Твои хлопцы, дядька Адам, бьют первыми. — распорядился Освальд. — Стреляйте в тех дружинников, кто подальше от татарского князя. Не дай вам бог зацепить его самого. И сразу посшибайте лучников.

Дядька Адам принялся деловито раскладывать перед собой стрелы. Остальные волчьешкурые лучники молча последовали примеру вожака. Одна стрела, две, три… Весьма предусмотрительно! В скоротечной перестрелке со стометровой дистанции на счету будет каждое мгновение. И если стрела уже лежит под рукой, перед глазами, а не топорщится в колчане за спиной, у лучника появится небольшаое преимущество.

— Янек! — продолжал Освальд. — Ты со своими бойцами скачешь со мной! С первой же стрелой — в седла и вперед, во весь опор. Не мешкать, не отставать. Ясно?

Дружинники покойного воеводы Клеменса закивали.

— Наша задача — прорубиться к татарскому князю. Бить только тех язычников, кто встанет на пути. Бегущих не преследовать. Ими займутся лучники. Слышь, дядька Адам, никто не должен уйти за подмогой.

— Так никто и не уйдет, — заверил прусс.

— Збыслав! Будь подле меня. В бой без нужды не лезь.

— Да как же… — запротестовал было оруженосец.

— Цыц! Держи мачугу наготове, но особенно ею не маши. Отобьешь у татар двух лошадей — для князя языческого и для толмача. Только им самим не вздумай сдуру головы проломить.

— Ты забыл обо мне, Освальд. — подал голос Бурцев.

— Не забыл. Поскачешь с Янеком. Хотя… Вижу, ты арбалетец с собой при тащил. Не пропадать же добру. Заряжай. Сначала выпустишь стрелу вместе с хлопцами дядьки Адамом, потом поскачешь за Янеком. Перезаряжать не надо — время дорого.

Он пожал плечами: не надо, так не надо. Тут хотя бы подготовить оружие к первому, выстрелу. Бурцев упер самострел в землю, вставил ногу в тупоносое «стремя». Хорошо еще, что попалась простая конструкция — без всяких там зарядных воротов и «козьих ног». Он напрягся, пытаясь натянуть тугую тетиву. Не вышло. Только кожу с пальцев чуть не содрал. Да, эта штуковина посерьезнее самострельчика Аделаиды будет, а опыта обращения с подобным оружием пока маловато.

И вновь выручил Збыслав. Оруженосец Освальда молча взял арбалет, вдавил ногой шипы «стремени» в грунт, надел толстую кожаную перчатку, подцепил тетиву и рывком — резко разогнув спину — зарядил. Готово! Короткий, тяжелый болт Бурцев вкладывал уже сам.

Освальд, наблюдавший эту сцену, неодобрительно покачал головой:

— Сдается мне, Вацлав, с арбалетом ты не очень дружен. Стрелять-то хоть доводилось?

— Было дело, — угрюмо ответил Бурцев.

Помниться, он пригвоздил к повозке Аделаиды налетчика в маске. Тогда расстояние до цели было приблизительно таким же. Правда, стрелял он днем, а сейчас… Что ж, возле костра и сейчас день.

— Ну, смотри! — сверкнул очами Освальд. — Только не подстрели татарского князя. Не то я тебя самого зашибу, понял?!

— Пан Освальд! — встревоженный шепот Збыслава заставил рыцаря обернуться.

 

Глава 34

Ай, нехорошо! Татарский лучник в легком кожаном доспехе настороженно всматривался во тьму. Воин наложил стрелу на тетиву, а его мохнатая лошадка, повинуясь воле всадника, сделала первый шаг к засадному овражку у холмов. Потом еще один.

— Почуял, ирод… — выдохнул Освальд. — Дядька Адам, луки к бою!

— Уже, — шепотом ответил бородач.

Люди в волчьих шкурах поднялись из укрытия одновременно. Мгновение — и тетивы натянуты до уха.

Татарин не растерялся, не шарахнулся в сторону. Вскрикнул, предупреждая соратников об опасности, вскинул свой лук. Он оказался на одной линии прицела с гарцевавшим чуть позади тяжеловооруженным всадником из охраны татарского «князька». Телохранитель тоже разворачивал коня.

Бурцев, опередив всех, нажал спусковой рычаг арбалета.

Оперенный болт ударил в цель. Лучник с разорванным горлом, хрипя и харкая кровью, повалился на землю, словно куль. Конный латник за его спиной, схватился за лицо: из-под шлема торчало окровавленное короткое древко. Удачный выстрел! Арбалетный болт поразил вторую жертву. Одним махом двоих побивахом…

В воздухе уже свистели стрелы партизан. Из темноты в освещенное кострами пространство ринулись всадники Освальда. Грохнули о землю копыта, освобожденные от мягких тряпичных «портянок». Лязгнула сталь, вырываемая из ножен. Закричали, разбегаясь в ночь, полоняне…

Вражеские конники, сбитые стрелами, валились наземь. Убитые, раненые…

Бурцев отбросил разряженный арбалет, вскочил в седло, а хлопцы дядьки Адама повторили смертоносный залп. Когда он погнал Уроду вслед за дружинниками Янека, лесные лучники спустил тетиву в третий раз.

Степняки, правда, в панику не ударились. Тяжеловооруженные всадники плотно сбились вокруг своего предводителя и отступили от костров. Несколько уцелевших лучников отстреливались с невероятной меткостью и скоростью. Прежде чем отряд Освальда врубился в преграду из людей, коней и железа, Янек потерял двух дружинников. Предсмертный крик прозвучал и среди стрелков дядьки Адама. Но едва дело дошло до рукопашной, смешавшей всех и вся, обе стороны прекратили перестрелку. Время стрел прошло. Теперь судьбу схватки решали мечи и сабли.

Освальд точным копейным ударом, красиво — словно на турнире — вышиб из седла татаро-монгольского всадника. Мощный рыцарский конь по инерции опрокинул своим весом еще одного противника, но уже в следующее мгновение кто-то ловко срубил наконечник Освальдова копья. Добжинец выхватил меч.

Збыслав, тем временем, сбил кистенем легковооруженного лучника и теперь отмахивался сразу от трех противников. Грозно рассекающая воздух мачуга да нехарактерная для внушительной комплекции оруженосца ловкость пока спасали его от неминуемой гибели.

Дружинники Янека тоже увязли в схватке, утратив преимущество внезапного натиска. Силы оказались приблизительно равны, а в жестокой рубке кочевники ничуть не уступали полякам. Сокрушительные удары тяжелых мечей и хитроумные западные фехтовальные приемы с одной стороны. Восточная манера боя, основанная на ложных выпадах, бешеной игре легким кривым клинком и частых рубящих ударов — с другой…

Объяви сейчас кто-нибудь тотализатор, Бурцев затруднился бы с выбором — на чью победу делать ставки. Впрочем, победа, как таковая, не интересовала ни одну из сторон. Поляки прорывались к татарскому военачальнику, а кочевники сосредоточились на спасении своего предводителя. Они вели оборонительный бой, даже не пытаясь контратаковать, и медленно пятились к частоколу — за раздвинутые щиты-мантлеты.

Уводят своего «князя», уводят! Сходу опрокинуть врага партизанам не удалось — небольшая гвардия панцирных всадников оказалась крепким орешком.

Бурцев бросился на помощь Освальду, которому приходилось особено тяжко. Рыцарь пробился сквозь вражеские ряды дальше остальных, и теперь противник обступал его со всех сторон. Добжинец еще держался, но изрубленные доспехи Осавльда обильно покрывала кровь — и не только чужая. Рыцарь уже пошатывался в седле. В одиночку он долго не протянет.

Бурцев успел рубануть по чьей-то чешуйчатой спине, по звонкому стальному шлему, отороченному мехом, по круглому — с плетенной бахромой вдоль края — щиту. Правда, ни один татарин так и не рухнул с коня под его мечом. Зато ближайший противник Освальда развернул лошадь мордой к Бурцеву.

— Пан Освальд! — с правого фланга к добжиньскому рыцарю пробивался Збыслав. Обзавестись запасными конями он так и не успел. До коней ли сейчас! Увесистый шарик на цепи с гудением выписывал в воздухе круги, петли и восьмерки. Два вражеских воина с размозженными черепами уже валялись позади рыцарского оруженосца.

Появление косолапого гиганта пришлось весьма кстати: израненный Освальд едва держался на лошади. Збыслав, ударив сзади, ловко — как скорлупу ореха — расколол кистенем еще один шлем. Остальных противников оруженосец просто отогнал своей грозной мачугой от обессилевшего господина.

Но вот Бурцеву помочь было некому. Напавший на него кочевник оказался искусным бойцом. Первый удар прямого клинка, он играючи отбил изогнутой саблей. Бурцев поднял щит, взмахнул мечом, надеясь исправить свою ошибку. И… сам едва не слетел с коня от ответного удара. Лишь по чистой случайности край щита прикрыл лицо. Но промежуток между первым и вторым взмахами кривого клинка был слишком мал, чтобы вновь воспользоваться щитом. Пришлось парировать мечом.

Металл зазвенел о металл. Сотрясение отозвалось по всей руке — от кисти, до самого плеча… Сабля противника скользнула вдоль меча, цапнула эфес. Затем последовал хитроумный финт кистью. И Бурцев проводил прощальным взглядом собственное оружие, взлетевшее вверх.

Да, Васек, биться в конном строю на железе — это тебе не резиновой дубинкой махать в спортзале.

А кривая сабля отразила свет костров над головой Бурцева. Вот так, значит, кончают свой путь омоновцы, сунувшиеся в чужое время.

Лающий крик перекрыл шум боя — татарский военачальник отдал своим телохранителям очередной приказ. И…

…разящего удара не последовало. Воин, уже занесший клинок над Бурцевым, резко развернул лошадь. Тот же маневр одновременно проделали и другие охранники «князька». Бегство их было настолько неожиданным и беспричинным, что поляки в недоумении замерли с поднятым оружием.

Кочевники расступились. И среди конных возник пехотинец. Все тот же желтокожий старик в длинных одеждах. Лицо перекошено. Сощуренные глазки — еще более узкие чем у остальных степных воинов — превратились в две морщинистые щелочки, а одеяния, никак не соответствующие статусу воина, угрожающе колыхнулось. В зубах желтолицый держал дымящийся обрывок промасленной ткани, а в руках…

Бурцев всмотрелся. Две чудные болванки — по одной в каждой руке. Глиняные толстостенные круглобокие горшочки поблескивали железными нашлепками. Похоже на плошки-лампадки с фитильками в узких горлышках.

Визжа что-то сквозь сжатые зубы, старик поднес ко рту один глиняный шар. До чего же он похож сейчас на бойца, вырывающего зубами чеку гранаты!

Ну да, а чем еще может быть эта глиняная округлая чушка?! Если набить такую порохом под завязку, да запалить фитиль…

Желтолицый уже запалил: струйка дымка взвилась над глиняным снарядом. Все правильно: большие бомбы метают во врага катапультами, маленькие — можно и так. Взмахнув рукой, старик швырнул глиняную бомбу в поляков.

Рвануло над Освальдом, Збыславом и двумя краковскими дружинниками. Всех четверых окатило сверху огнем, осколками, вонючим дымом. Оруженосец добжиньского рыцаря, скорее инстинктивно, нежели осознанно, прикрыл себя и господина щитом. А вот дружинникам не повезло: обоих буквально вышвырнуло из седел. Оглушенные, обожженные, побитые осколками, подняться они уже не смогли. С жалобным ржанием рухнул конь под Освальдом: несчастному животному перебило позвоночник. Опаленный жеребец Збыслава шарахнулся в сторону. Запаниковавшие партизаны тоже разворачивали лошадей.

Плохо! Если побегут сейчас — всем крышка.

Бурцев заорал во всю силу легких, как некогда при стычке со скинами:

— Стоя-а-ать!

Поляки в нерешительности затоптались на месте. А желтолицый бомбист подпаливал фитиль второй гранаты. Огонь тлеющей ветоши, должно быть, жег ему губы, а едкий дым лез прямо в глаза: из зажмуренных щелочек ручьем лились слезы. Однако старик терпел. Выплюнул дымящийся огарок он только тогда, когда заискрился фитиль глиняного шара.

«Этот взрыв решит все», — понял Бурцев. С воплем ударил пятками в бока Уроды. Лошадь взвилась на дыбы, понесла. А несла она туда, куда направлял всадник. Цель была — треклятый старикан, изготовившийся для броска.

Урода грудью сбила престарелого «гренадера». Искрящаяся граната, выпала из сухих цепких пальцев, укатилась куда-то под копыта татарских коней. А через пару секунд прогремел взрыв. Взвизгнули осколки, полыхнуло пламя. В удушливом облаке порохового дыма взлетели ошметки мяса и кровяная взвесь. Оглушительное ржание, дикие крики, падающие всадники, искалеченные лошади…

Мимо Бурцева промчался воин в стальной чешуе. Без шлема и щита. Кривая сабля нелепо болталась на ременной петле, брошенный повод свисал с лошадиной шеи. У несчастного животного дымились и грива, и хвост. Лошадь вела себя, словно необъезженный мустанг на родео. Всадник обеими руками держался за обожженное лицо, однако не падал: ноги степняка крепко обхватили бока беснующейся кобылицы.

Упасть ему помогли. Янек достал беспомощного противника мечом. Да и остальные поляки, наконец, вышли из ступора. Воспрянув духом, партизаны с новыми силами навалились на врага. Освальд и Збыслав остались позади. Теперь отряд вел новый предводитель. Впрочем, вел — слишком громко сказано. Просто взбесившаяся Урода полностью вышла из-под контроля, вырвалась вперед и заметалась среди таких же обезумевших монгольских коньков.

Вероятно, лишь непредсказуемая траектория движения испуганной лошади спасла Бурцева от вражеских клинков. Сам-то он полностью сосредоточился на том, чтобы удержаться в седле. Оказаться на земле, под копытами сейчас было равносильно смерти. Дважды или трижды он получил ощутимые удары по щиту и шлему. Разок кривая сабля вскользь чиркнула по панцирю. А потом из облака пыли и рассеивающегося дыма вдруг вынырнул всадник с развевающимся лисьим хвостом на шлеме. И с серебряной пластиной на груди.

 

Глава 35

«Князек», ради которого, собственно, и была затеяна вся эта куча-мала, тоже пытался совладать со взбесившимся конем — а потому не сразу заметил опасность. Урода же неслась прямо на него. Брать «языка» голыми руками? А есть выбор?

Бурцев на скаку сбросил щит, перегнулся через седло, стараясь дотянуться до противника. Он успел перехватить руку, метнувшуюся к кривым ножнам. Пальцы татаро-монгольского военачальника скользнули по богатой — с золотом и самоцветами — рукояти, но сабля так и не оскалилась хищной сталью. Лошадки заплясали друг подле друга.

Бурцев знал приемы рукопашного боя, но одолеть кочевника в конной борьбе не было ни малейшего шанса. Свободной рукой татарин вцепился в его перевязь с пустыми ножнами и резко поддал своего жеребца в сторону.

Уже вываливаясь из седла, Бурцев цапнул противника, но пальцы ухватили только нагрудную пластину с изображением тигра. Серебряная бляха оборвалась, а степняк истошно завопил, словно ему вырвали ухо. Орущего всадника оттеснили, чья-то рука подхватила Бурцева за шиворот, поставила на ноги. Збыслав!.. И Янек тут же — звенит мечом о татарские щиты и сабли. Ох, вовремя же его отбили — не позволили затоптать в свалке.

Но князек-то ушел! В сердцах Бурцев забросил трофейное серебро в костер. Гори оно все!

А рубиловка продолжалась.

Снова дрался, пересев на коня сраженного краковского дружинника, чуть живой Освальд. На рыцаре лица нет, а все равно лезет в самую гущу битвы. Если бы не мачуга верного оруженосца, оберегавшего добжиньца, того уже завалили бы по второму разу.

А где же… Бурцев завертел головой в поисках приметного лисьего хвоста. Да вон же он! Уже за частоколом. Рядом мелькнули длинные несуразные одежды желтолицего старика — после столкновения с Уродой бомбометатель заметно прихрамывал и держался за стремя «князька».

Туда же, к осадному тыну, отступили и панцирные конники. Выстроились в проеме раздвинутых мантлет сплошной стеной. Ни пробиться, ни обойти. На такой выгодной позиции можно держать оборону сколько угодно. А с городских укреплений по штурмовым лестницам уже спускается подмога. Заприметили, значит, ребятки неладное.

Самые расторопные, размахивая саблями и копьями, уже спешили на выручку своему «князю» через полузаваленный ров. Все кончено! Пленного захватить не удалось. Теперь самим бы уцелеть. А для этого нужно…

— Збыслав, помоги! — гаркнул Бурцев, бросаясь к осадным щитам на колесах. Оруженосец Освальда все понял сразу. Тоже соскочил с коня, отпихнул с дороги чье-то пробитое стрелой тело и…

— Посторони-и-ись! — заорал Збыслав.

Лицо силача-литвина покраснело от натуги, вздулись жилы на лбу и шее. Тяжелый щит сдвинулся с места.

— Теперь другой! — прокричал Бурцев.

Спохватившихся, было, кочевников отпихнули за осадный тын копьями, к Збыславу и Бурцеву присоединились двое дружинников Янека. Дело пошло быстрее. И-раз! И-два! Между татаро-монголами и поляками сомкнулась утыканная стрелами деревянная стена. Каменные ядра катапульт, подложенные под колеса, заблокировали передвижные мантлеты.

Противник забарабанил в неожиданно возникшую преграду древками копий и рукоятями сабель. Но без тарана или хотя бы пары-тройки топоров взломать ее будет сложновато. Впрочем, и укрываться за осадными щитами долго не удастся. Рано или поздно враг обойдет препятствие или незаметно перемахнет через частокол в другом месте.

Нужно было что-то делать.

— Уходить надо, — переговаривались воины.

Бурцев нашел и поднял с земли свой меч. С отчаянием глянул на сотрясающиеся деревянные щиты. М-да, не удалось! Знатный пленник ускользнул, судьба Аделаиды по-прежнему неизвестна. Не у-да-лось!

Успокоившаяся Урода сама подошла к нему, словно понукая поскорее убраться отсюда. Бурцев сунул меч в ножны, перекинул болтающийся повод через лошадиную голову, скомкал его в кулаке левой руки, прихватив пальцами гриву животного, — так проще удержаться при посадке. Правую руку — на луку седла. Ногу в стремя, прыжок — и он на коне. Теперь что? бежать прочь от обреченного города? Нельзя уже не бежать. Нет у них иного выхода.

Послышался стук копыт. К захваченной стенобитной «батарее» подскочила ватага дядьки Адама. Число партизанских робингудов сократилось: темнота не помешала татаро-монгольским лучникам вогнать две ответные стрелы точно в цель. Лошадей с сиротливо пустующими седлами сейчас держали за поводья двое волчешкурых конников. Они же везли луки и колчаны убитых.

А ведь во время атаки полег еще добрый десяток краковских дружинников. Многие из уцелевших были ранены. Освальд, между прочим, тоже. Бурцев прикинул урон татар. Восемь-девять легких лучников-надсмотрщиков, столько же тяжеловооруженных всадников… Стоило ли оно того, если князек, на которого велась охота, благополучно укрылся за частоколом?

Лесные стрелки в волчьих шкурах осадили коней возле раненного добжиньца. Лица — встревожены.

— Татары! — выдохнул дядька Адам.

— Где?! — в уголках рта Освальда запузырилось красное. — Откуда?

— Облавный отряд. Человек сто с полонянами. Идут медленно, но прямо на нас. Скоро будут здесь.

— Нужно… — прохрипел Освальд. И замолк. Обмяк, пополз с седла.

Если бы не расторопность Збыслава, подхватившего господина, добжинец рухнул бы наземь.

Совсем плохо дело!

— Мертв? — тихо спросил Янек.

— Жив, — сверкнул глазами Збыслав, — Без сознания. Сейчас придет в себя.

— Ну, что скажешь, Вацлав? — краковский дружинник повернулся к Бурцеву.

 

Глава 36

Янек в упор глядел на него в упор. И не только Янек. Теперь все партизаны, даже дядька Адам, не шибко жаловавший чужака, даже Збыслав, придерживавший в седле Освальда, ждали от него ответа.

Вот, значит, как? Выходит, именно он должен в безвыходной ситуации сказать решающее слово. Тоже, блин, лидера нашли. Хотя сам виноват. Не испугался татарского магического файербола — глиняной чушки, набитой порохом, вот и снискал славу героя. А геройский ореол он, знаете ли, жжется. И притом больно.

Угрюмые лица, глаза-буравчики… Да что они с ума посходили все разом?! Нежданно-негадано Бурцев обрел в этой лесной ватаге новый статус и право отдавать приказы. И никто не пытается это право оспорить. Даже предводитель краковских дружинников уступил ему первенство. Ну, спасибо, Янек, удружил.

Бурцев вздохнул. Все менялось слишком быстро. Не так, как он ожидал, не так как хотел. Не успев освоиться толком в Польше тринадцатого века, он уже перестал быть хозяином самому себе. Сначала Аделаида связала по рукам и ногам. Ну да, ладно, положим, заботу о беззащитной девчонке, он воспринял как должное. Но теперь-то не девчонка, а кучка порубанных окровавленных мужиков сверлит его взглядами. Он шел с ними в сражение под предводительством Освальда, искренне надеясь помочь княжне. И досражался… Аделаиде не помог, зато теперь его вынуждают вести жалкие ошметки партизанского отряда на верную смерть. Оно ему надо?! Он — пришелец из другого времени. Из другого мира, можно сказать. С другими правилами. С другими проблемами.

— Татары вот-вот будут здесь, — напомнил дядька Адам. Бородач настороженно всматривался в темень оврага. — Полная сотня. Там нам не пробиться и не уйти.

Ну, и плевать! На все плевать!

— Значит, мы не станем уходить, — хмуро объявил Бурцев. — Там — не будем. Если путь к отступлению отрезан, будем наступать.

Елки-палки! А ведь решение-то верное! Безумное, но единственно правильное в данной ситуации.

В глазах обступивших его воинов мелькнуло удивление. И облегчение. Еще бы! Появился тот, кто согласен взять на себя ответственность за их судьбу и отдать последний приказ. Мать их за ногу! За две ноги! За все три!

— Снова нападем на татарского князя? — Янек, вытаскивая меч из ножен, продемонстрировал готовность к бою.

— Нет, — Бурцев покосился на сотрясающиеся под ударами мантлеты. — Поступим по-другому. Все — по коням! И вдоль частокола — галопом к городским воротам! К тем, что открыли татары.

Партизаны непонимающе переглянулись.

— Уходя от сотни татарских всадников, ты хочешь сразиться со всем их воинством, вошедшим в Вроцлав? — спросил дядька Адам. Не осуждая, не восхищаясь. Он просто констатировал неутешительного факта: всем им придется умереть.

Да, может быть, и придется. Не исключено. Совсем даже не исключено. «Но раз уж вы, голубчики, делегировали мне командирские полномочия, — не без злорадства подумал Бурцев, — будьте любезны в точности исполнять мои указания».

Они и исполняли. Все до единого разворачивали лошадей в сторону распахнутых ворот. Зубы крепко сжаты. В глазах — готовность к смерти и понимание, что иного не дано. Каждому мечталось лишь подороже продать свою жизнь!

Нет, гнать их в Вроцлав в таком состоянии нечестно.

Бурцев потратил еще несколько секунд на объяснения:

— Татары сейчас опьянены легкой победой. Рассредоточиваются по городу, теряют друг друга из виду, а мы… Если скакать кучно и быстро, если пробивать дорогу, не ввязываясь в затяжные стычки, если гнать коней без остановки до ворот Вроцлавской цитадели… Как думаешь, Янек, нам откроют ворота?

Дружинник пожал плечами. Может быть, откроют, а может, и нет, должно быть, означал этот жест. Что ж, «может быть» — лучше, чем «быть не может».

— Не знаю, — произнес, наконец, краковец, — но довести до городского замка кратчайшим путем я бы смог. Мне приходилось бывать во Вроцлаве. В свое время я сопровождал в Силезских землях посольство Лешко Белого.

— Если вроцлавцы примут нас за татар, то просто перестреляют из арбалетов, — задумчиво произнес дядька Адам, — Если же нам удастся убедить их в обратном, то…

— Все выяснится там! — Бурцев кивнул в сторону Вроцлава. А про себя добавил: «И, возможно, судьба Аделаиды тоже!»

В любом случае он не упустит возможности добраться до Казимира Куявского и потолковать с ним о дочери Лешко Белого. Вероятность того, что князь Куявии застрял в осажденном городе достаточно велика. А если Аделаида все-таки находится в его руках… Ох, держите меня семеро!

— А ведь план неплох, — вдруг осклабился предводитель лесных лучников. Впервые Бурцев видел улыбку в густой бороде хмурого дядьки Адама. Широкую улыбку, открытую и злую одновременно. — Едем, Вацлав! Чем дольше мы торчим под этими пороками…

— Стоп! — Бурцева осенило. — У нас тут осталось еще одно дельце. Если мы доберемся до цитадели и укроемся в ней, нужно сделать так, чтобы она выстояла дольше, чем внешние стены Вроцлава.

Снаряды для метательных машин лежали неподалеку. Туда и направился Бурцев. Каменные ядра его не интересовали, а вот разложенные поодаль от костров округлые плафонообразные кувшины…

Конечно, лучше бы подложить под стенобитные орудия пороховые бомбы, да запалить фитили. Но ни одной из них на глаза не попадается. Где желтолицый старик укрыл свое добро от горящих стрел вроцлавцев, Бурцев не знал, а шарить вдоль частокола в темноте нет времени. Ничего, сгодятся и зажигательные снаряды.

Первый глиняный горшок в ближайшую катапульту он швырнул сам. Второй — в чудовищную громаду требюше — тоже. Затем к нему присоединились бойцы Освальдова отряда. Только Збыслав пытался привести в себя раненого рыцаря. Кажется, у литвина даже кое-что получалось.

Партизаны оттягивались на славу! С мстительной ненавистью дружинники и лесные стрелки колотили «дьявольские» снаряды о «дьявольские» же машины. Раскалывались горшки, вязкая тягучая смесь лениво стекала по деревянным конструкциям. Больше всего досталось гиганту-требюше. Получили свое и катапульты с баллистами. Дядька Адам швырнул несколько горшков в крытые тараны, Янек выплеснул содержимое зажигательных бомб на осадные щиты.

— Все, пора уходить! — скомандовал Бурцев.

Он подхватил татарское копье с бунчуком, макнул пышным конским хвостом в густую лужу возле требюше и направил Уроду к затухающим кострам.

Из пропитанного нефтяным раствором копейного бунчука вышел знатный факел. Жаркий, брызжущий огненными искрами, на длинной рукояти — прямо, сказочная жар-птица, вспорхнувшая в ночи. Дымящаяся птичка клюнула одну катапульту, другую… Затем баллисту, требюше…

За Бурцевым поднимался огненный след. Жар-птица обратилась в красного петуха, потом — в многоглавого дракона, жадно пожиравшего сухое дерево, политое горючим сиропом. Пламя лизало стойки, перекладины, вороты и колеса. От нестерпимого жара начинали лопаться канаты, жгуты и толстые тетивы метательных машин.

Проносясь мимо мантлет, Бурцев мазанул огнем и по ним. Пламя занялось сразу. Татары уже пробившие боевыми топорами изрядную брешь в дереве, отпрянули назад.

Последними он поджёг громоздкие колесные сараи с окованными бревнами-таранами. Бросил копье с огарком бунчука, хлестнул Уроду плетью татарского надсмотрщика. Нужно было догонять отряд Освальда.

Возле городских ворот не удержался — оглянулся на скаку. Ох, и славно полыхало в ночи! И до чего красиво! Языки гигантских костров, казалось, лижут само небо, а деревянные остовы осадных орудий осыпают его снопами жгучих искр.

Со стороны холмов к горящей «батарее» подскочило несколько всадников — видимо, из облавного отряда, о котором говорил дядька Адам. Наездники заметались, засуетились на фоне пылающих пороков — беспомощно и бессмысленно. Кто-то спешился, надеясь присыпать бушующее пламя землей. Да разве ж такое присыплешь?!

Оглушительный грохот перекрыл взволнованные крики степняков. Чудовищный противовес требюше — неподъемная корзина, объятая роем огненных мух, рухнул вниз. Другой конец метательного рычага резко поднялся.

Это был последний выстрел недозаряженного фаранга. И не самый удачный. Противовес упал с небольшого расстояния, так что и броска, как такового, не было. Горящая праща (огонь добрался уже и до нее) лишь слабо перехлестнула через рычаг, сорвалась с пережженных ремней. Многокилограмовая глыба вывалилась из сетчатого кармана.

Ядро пролетело метра три, грохнулось у щитов-мантлет, закрывавших проем в частоколе, по инерции покатилось дальше. Камень с треском разметал преграду из горящего дерева. По ту сторону осадного тына послышались вопли.

Больше Бурцев не оглядывался. Немногочисленный отряд Освальда он нагнал в гулкой арке Вроцлавских ворот.

 

Глава 37

Как и предполагалось, новые хозяева города были ошеломлены неожиданной атакой с тыла и почти не пытались остановить продвижение партизан к городской цитадели. На пути поляков встречались лишь небольшие группки вражеских всадников. Кочевники либо недоуменно жались к обочине, либо спешно растворялись в дыму, либо рвали стрелы из колчанов но, опаздывая с прицельным выстрелом. Быстро собрать на тесных горящих улицах незнакомого города крупный заградительный отряд непобедимые «тартары» так и не смогли.

Чем и воспользовались поляки.

Впереди скакал Янек. Дружинник действительно знал Вроцлав, как свои пять пальцев, и легко ориентировался в огне и дыме. За Янеком, указывавшем кратчайшую дорогу к цитадели, следовали остальные. Освальд — в середине. Добжинец находился на грани очередного обморока, и лишь лапища верного Збыслава удерживала пошатывающегося рыцаря в седле.

Несколько раз позади слышался шум погони, но степняки неизменно отставали и терялись в лабиринтах узких задымленных улочек.

— Не стреляйте! Не-стре-ляй-те! — Янек начал кричать еще прежде, чем из дыма возникли очертания стен городского замка. Кричал он громко, кричал по-польски. Видимо, только по этой причине их не засыпали стрелами в первые же секунды.

Отряд вылетел на рыночную площадь перед Вроцлавским замком. Безлюдное пространство, мощенное камнем. Перевернутые прилавки. Брошенные телеги с товаром… Над площадью — зубчатые стены, приземистые башенки, шпили городской ратуши и собора. Цитадель отделяли от города вал и ров с затхлой стоялой водой.

В валу — проем. Через ров перекинут шаткий мостик, уничтожить который можно в два счета, сбросив сверху хорошую каменюку или бревно. Ага, бревнышко-то уже заготовлено — вон оно, висит на выступающих крючьях прямо над мостками. К крючьям привязаны веревки. Веревочные концы теряются в бойницах. Понятно… Дерни за веревочку — мост и обрушится.

Пока веревочку не дернули. Не успели. Или специально ждут дуралеев, которые полезут под бревно, чтоб уж вместе с ними… Хлипкое сооружение, переброшенное через ров, вело к массивным и — увы — запертым воротам: кондовый дуб, щедро обитый медью. Не всякий таран такие высадит.

Ворота манили…

— Не стреляйте! — еще раз прокричал Янек.

Лошади ступили на мостки.

— Кто такие?! — гаркнули со стен.

Бурцев глянул вверх. Судя по количеству стрел, торчавших из бойниц, их держали на прицеле, как минимум, десятка два арбалетчиков и лучников. Да и бревно, что со скрипом покачивалось над головой, здорово нервировало.

— Не стреляйте! — в очередной раз подал голос Янек. — Поляки мы!

Между каменных зубцов возникла чья-то массивная фигура. Воин в шлеме, клепанном из железных полос, перегнулся через стену.

— Откуда?! С какого участка стены?! Почему так задержались?!

Горластый человечище… Глашатаем, небось, работает.

— С нами раненый рыцарь! — пробасил Збыслав. — Мы не из Вроцлава!

Ну, конечно… «Сами мы не местные…» Бурцев досадливо сплюнул. Зря ты это, Збыслав. Лучше уж прикинуться своими: глядишь — и впустили бы..

— Как сюда попали?!

— А через как! — не выдержал литвин. — Сожгли татарские пороки и по городу — во весь опор. Видишь, кони в мыле — еле на ногах держатся. И люди, между прочим, в седлах тоже.

— Вы?! Сожгли?! Мы думали, это божья кара…

— Хватит лясы точить! — рявкнул Збыслав. — Открывай ворота! За нами погоня.

— Как же! А почем я знаю, кто вы та…

Вроцлавец вдруг вскрикнул — и совсем не так громогласно, как вел переговоры. Тонко, пискляво как-то… Содрогнувшись всем телом, сорвался со стены. Полетел вниз.

Переговорщик упал на край рва, сломав длинную татарскую стрелу, засевшую в груди. Еще две стрелы вонзились в дубовые ворота. Следующая повалила в ров молодого дружинника Янека. Еще одна царапнула по ноге Збыслава.

Стрелы засвистели и сверху. Били, правда, защитники цитадели пока не в столпившихся под стенами партизан, а в появившихся на рыночной площади всадников.

Бурцев поднял голову, закричал что было сил:

— Именем дочери малопольского князя Лешко Белого откройте ворота!

Фраза эта вырвалась у него сама по себе. Но, кажется, именно она была в данной ситуации заветным «сим-сим откройся».

На стенах засуетились. Заскрипел тяжелый засов.

— Именем княжны Агделайды Краковской, открывайте! — подхватил Янек.

И — о чудо! Створки ворот приоткрылись. Ровно настолько, сколько требовалось, чтобы между ними смог протиснуться человек на лошади. Партизаны двинули коней по шаткому мосту.

Завидев щель в крепостных воротах, татаро-монгольские стрелки с визгом и гиканьем бросились в атаку. Но к стенам цитадели из пылающих городских кварталов подтянулось еще слишком мало кочевников. Силенок для решительного штурма пока не хватало, а потому лишь несколько вражеских всадников смогли прорваться сквозь град стрел.

Бурцев въехал во Вроцлавскую цитадель последним. Услышал, как позади застучали о дерево мостков копыта резвых степных лошадок. Как с грохотом обрушилось подвешенное на крючьях бревно.

Мост развалился, подняв тучи вонючих брызг. Вместе с обломками в грязный ров упали два монгольских конника. Остальные кочевники отступали за рыночную площадь.

 

Глава 38

Как только Урода влетела на крепостной двор, громыхнул засов. Ворота заперты. Спасены!

Бурцев соскочил с лошади, огляделся. Стоп! Спасены ли? Обступившие партизан люди не спешили прятать обнаженного оружия. Безрадостные, уставшие, черные от грязи и копоти лица вроцлавцев смотрели хмуро, в глазах читалась злость и обреченность загнанного в ловушку зверя. Горожане, что, отступая от внешних стен к внутренней цитадели, собственноручно жгли родные улицы не производили впечатление приятных собеседников и гостеприимных хозяев.

— Кто здесь главный?! — обратился к угрюмым воинам Збыслав. — У нас раненые, нужна помощь.

Из толпы защитников Вроцлава вышел широкоплечий и широколицый человек в неброских, но добротных доспехах. Прочный островерхий шлем, кольчуга, усиленная стальными пластинами на груди, большой прямоугольный щит для пешего боя, чуть изогнутый — прообраз знаменитой польской сабли — меч:

— Члены городского совета, главы купеческих и ремесленных гильдий, а также вроцлавский епископ, покинули город, как только стало известно о приближении богопротивного Измаилова племени, — пробасил незнакомец. — Князь Казимир Куявский, гостивший здесь с позволения нашего господина силезского князя Генриха Благочестивого, тоже отбыл. Так что никого главнее меня вы в этой крепости не найдете.

Партизаны молча воззрились на незнакомца, и тот продолжил после непродолжительной паузы:

— Меня зовут Бенедикт. Я воевода вроцлавского гарнизона. А кто вы такие?

Бенедикт обращался к Освальду, безошибочно распознав в кучке чужаков единственного рыцаря.

Добжинец при помощи Збыслава кое-как сполз с седла. Говорил он тихо, поддерживаемый верным оруженосцем. И все же в кратком ответе прозвучало неистребимое достоинство истинного польского шляхтича:

— Я — Освальд Добжиньский. Со мной мои люди.

Бенедикт нахмурился:

— Наслышан-наслышан о твоих разбойных делах, Освальд из Добжиньских земель.

Збыслав вскинулся, звякнув цепью кистеня. Вроцлавцы предостерегающе подняли мечи. Освальд слабым жестом приказал оруженосцу унять гнев и чуть слышно прохрипел:

— Если ты происходишь из благородного рода, воевода Бенедикт, я готов немедленно скрестить с тобой мечи за те оскорбительные слова, что…

Глава вроцлавского гарнизона досадливо отмахнулся:

— Не в моих правилах добивать раненных, нуждающихся в моей же помощи. Я сюда поставлен для другого — защитить город. Или хотя бы то, что от него осталось. А ты и твои люди изрядно мне в этом поспособствовали. Если, действительно, именно ты, Освальд из Добжинских земель, пожег осадные орудия язычников у восточной стены, то я искренне благодарен тебе за это.

— Его благодари, — Освальд указал на Бурцева. — Это была затея моего оруженосца Вацлава.

Бенедикт лишь мельком взглянул на Бурцева. Ну да, раскланиваться и беседовать со всякими оруженосцами — не много ли чести?

— Хорошо, — вновь обратился Бенедикт к добжиньцу, — покончим с этим. Пусть за тобой охотятся орденский магистр и его приспешники из Мазовии и Куявии. Вроцлаву твои люди зла не причиняли. Можешь чувствовать себя за этими стенами в безопасности. У меня только один вопрос к тебе, Освальд Добжиньский.

— Да?

Было видно, сколь трудно было держаться на ногах раненному рыцарю. Но Освальд стоял — с прямой спиной и гордо поднятым подбородком. Бурцев мысленно выругался. Бедняге срочно нужен врач и постель, а он тут разговоры разговаривает!

— Там, — Бенедикт указал на запертые ворота, — вы упомянули дочь Малопольского князя Лешко Белого. По какому праву вы требовали открыть ворота именем Агделайды Краковской? Вы ее посланцы?

— Нет. Но среди нас есть… — рыцарь закашлялся, схаркнув сгусток крови.

Збыслав вовремя подхватил враз ослабшего Освальда, кивнул Янеку — говори, мол, теперь ты.

Янек выступил вперед, почтительно склонив голову:

— Мы — дружинники краковского воеводы Владислава Клеменса, пан Бенедикт. Княжна Агделайда — наша госпожа, а потому мы имели полное право произнести ее имя перед воротами крепости.

— Дружинники Владислава? Знавал я Клеменса и краковскую дружину видел в деле еще при Лешко Белом, пусть земля ему будет пухом. Сильная дружина, большая…

— Уже нет. Перед тобой, пан воевода, — все, что осталось от той дружины. Остальные наши товарищи перебиты под Хмельником.

Бенедикт разочарованно сплюнул:

— Жаль. Я-то надеялся, услышать от вас добрую весть. Надеялся на помощь из Малой Польши. Думал, вы сами передовой дозор краковского войска.

Бурцев усмехнулся. Так вот почему вроцлавцы их впустили! В надежде на добрые вести. Если бы не это, загибаться бы «разбойникам» Освальда под стрелами кочевников.

Янек сокрушенно покачал головой:

— Краков пал, малопольские земли разорены, а войска разбиты. Разве ты не слышал об этом, пан Бенедикт?

— Слышал, но не верил, — вроцлавский воевода мрачнел на глазах. — Мало ли что наговорят перепуганные бабы с беженских обозов. Краковская дружина была одной из сильнейших в Польше. И если уж сам Владислав Клеменс не смог остановить татар…

Бенедикт прикусил язык: его воины могли услышать то, чего слышать им не полагается. А упадническим настроениям в осажденной крепости не место.

— Найдите лекаря, — распорядился воевода. — Проводите рыцаря, его оруженосцев и краковских дружинников в покои членов городского совета. Стрелков-кнехтов — в казарму. Лошадей — на конюшню.

Бенедикт отвернулся. Все. Долг гостеприимства исполнен, и больше ничего не задерживало командира вроцлавского гарнизона. Однако Бурцева столь краткий разговор не устраивал.

— Пан Бенедикт! — окликнул он воеводу.

Тот удивлено оглянулся. Не ожидал, видать, подобной наглости от оруженосца. Но все-таки Бурцев был героем, спалившим вражеские пороки. А герои могут рассчитывать на некоторые поблажки.

— Да?

— Малопольская княжна пропала и… — начал он.

— Когда язычники берут города один за другим и громят лучшие дружины, многие пропадают — и чернь, и знать, — холодно заметил воевода.

— Но княжна успела покинуть Краков до штурма, и доподлинно известно, что ее везли к Вроцлаву.

— Значит, не довезли, — пожал плечами Бенедикт. — Я, по крайней мере, никаких княжон здесь не встречал.

— Но может быть, Казимир Куявский…

— Да, он разыскивал Агделайду, но не нашел. Иначе я бы об этом знал. За помощь в поисках княжны куявцы обещали награду. А никто, насколько мне известно, не обогатился за счет их мошны. Да и вообще не видел я знатных дам при Казимире.

— А не знатных? — не сдавался Бурцев.

Морщины на лбу Бенедикта стали глубже:

— Не знатных? Хм… Перед самым штурмом появилась тут одна парочка. Рыжий кмет и какая-то девица. Судя по одежде, служанка. Кмет оставил ее у ворот, а сам попросил стражу провести его прямо к князю Казимиру. Сказал, что имеет для него важные вести. Рыжего увели. Потом люди Казимира забрали девчонку.

Уже что-то! Значит, Яцек с Аделаидой не попали к татарам?! Значит, смогли-таки пробраться к Вроцлаву?! Вот только неясно, радоваться этому или нет. Избегнув печальной участи татарской полонянки, Аделаида стала пленницей Казимира. Пленницей-невестой с богатым приданным.

— Она здесь?! Ну, служанка эта?!

Дурацкий вопрос — наверняка, ведь Казимир увез Аделаиду с собой.

— Служанка? Ах, служанка!.. Бенедикт понимающе хмыкнул. — Она что же, выходит, твоя подружка? Не того рыжего, а твоя? Чудно получается. Ты, значит, у Освальда — известного врага мазовцев и куявцев — в оруженосцах ходишь, а девица эта прислуживает Казимиру Куявскому?

— Здесь она?! — простонал Бурцев. — Здесь или нет?!

Бенедикту тон оруженосца не понравился.

— За княжеской чернью я не слежу, — процедил вроцлавец.

Напряжение снял Освальд. Ослабевший рыцарь слышал весь разговор и тоже сообразил, о каком рыжем кмете и какой «служанке» идет речь:

— И все же, пан Бенедикт, — тихо проговорил он. — Где сейчас может быть эта девушка?

Бенедикт удивленно уставился на добжиньца. Интерес Освольда к простолюдинке, наверное, не мог не удивлять. Но все-таки рыцарю воевода ответил:

— Полагаю, в свите Казимира. Князь со своими людьми покинул Вроцлав по подземному ходу незадолго до вашего появления. Ушли с конями. Подземелье у нас знатное — хоть лошадь, хоть быка провести можно. Не побоялся, вишь, Казимир наткнуться на татар. Ушел за осадный тын язычников, к холмам, а там — поминай, как звали. Охрана подземелья говорит, будто увозили с собой куявцы какую-то девицу — связанную, с кляпом во рту.

Проклятье! Бурцев вспомнил группу осторожных всадников, на которую партизаны наткнулись возле холмов. Вовсе не татарский разъезд то был, а Казимиров отряд, выбравшийся из подземелья! Эх, чуток бы сообразительности тогда и веры в удачу — напали бы на куявцев, разнесли в пух и прах, отбили б Аделаиду. Но поздно, блин, пить боржоми…

— Куда направлялся Казимир? — спросил Освальд.

— Сказал, что в Легницу. Да и куда ему еще податься-то — путь в Куявию отрезан: татары всюду хозяйничают. А в Легнице наш силезский князь Генрих Благочестивый собирает всепольское войско для борьбы с язычниками. Казимир обещал привести оттуда подмогу и снять осаду с Вроцлава, потому я и указал ему тайный путь из города. Еще вопросы?

Рыцарь отрицательно качнул головой.

— Тогда я вынужден тебя оставить, Освальд Добжиньский. Тебе и твоим людям нужно зализать раны, а мне пора возвращаться на стены. Татары в любой момент могут пойти на приступ. Наш лекарь проводит вас в свободные покои.

Вроцлавский воевода кивнул на пробившегося сквозь толпу сухенького старичка с бегающими глазками. В длинной заляпанной хламиде со множеством мешочков на поясе тот походил, скорее, на киношного мага или алхимика-отравителя, чем на врачевателя.

 

Глава 39

— Ступай, старик. Готовь свои мази и отвары. Придешь позже, когда тебя позовут, — вроцлавского лекаря Освальд прогнал сразу же, как только очутился в просторной каменной палате.

Бурцев с любопытством оглядел помещение. Голый камень стен, открытые деревянные балки, закопченный камин в углу, узкие окна, затянутые мутным бычьим пузырем, посередине — жесткая кровать с брошенной на ложе парой медвежьих шкур. Наверное, здесь это считается роскошью…

Збыслов засуетился, стягивая с добжиньца окровавленные доспехи. Бурцев, не имевший опыта в подобных делах, отошел к окну. Под дверью столпились краковские дружинники. Лесные стрелки, которых Освальд тоже призвал к себе, выстроились вдоль стен.

— Прикрой дверь, дядька Адам, — простонал рыцарь. Ох, и паршиво же ему, наверное, сейчас было!

Бородач в волчьей шкуре сначала выглянул наружу и, лишь убедившись, что подслушивать их некому, дернул за ручку. Тяжелая дубовая дверь на массивных петлях плотно затворилась.

— Значит так, други, — начал Освальд, превозмогая боль. — Я, как видите, пока не в состоянии вести вас дальше.

— Куда уж дальше-то? — буркнул дядька Адам. — Татары кругом. Весь Вроцлав осадным тыном огорожен — мышь не проскочит.

— Проскочит, коль захочет, — прищурился Освальд. — Бенедикт упомянул о подземном ходе, по которому ушел куявский князь. Надо найти этот лаз и поскорее выбраться из города.

— Вернемся в лес? — с надеждой спросил лучник.

— Рано нам туда возвращаться. Вспомни, дядька Адам, зачем мы пришли.

— Так ведь это… — захлопал глазами партизан. — Княжну-то уже того… умыкнули. У Казимира нынче княжна.

— Умыкнуть-то умыкнули, да свадьбу пока не сыграли. Нужно отбить Агделайду, прежде чем Казимир войдет в Легницу. Куявцев ведь еще можно догнать.

— Ну, догоним. Ну, отобьем. И что дальше? Возвращаться к Вроцлаву?

— Ни в коем случае! Княжну в охапку — и сразу в леса. К нашему лагерю. Бог даст, без пороков Вроцлавскую цитадель татарам взять не удастся, а я, как только смогу сесть в седло, найду вас в лагере.

Добжинец повернулся к Бурцеву:

— Поведешь моих людей, Вацлав. Всех, кто не ранен. У тебя хорошо получается вести других за собой. Двигаться будете налегке. Возьмете с собой всех наших коней, чтобы у каждого, как у татар, по загонной лошади было. И не останавливайтесь, пока не настигнете Казимира и Агделайду.

Бурцев улыбнулся. Уж, не остановемся, пан Освальд, будь спокоен.

— Да и еще! На обратном пути отыщите где-нибудь священника. Хоть в беженском обозе, хоть в деревенской церквушке.

— Это еще зачем? — удивился Бурцев.

— А затем, Вацлав, что не желаю я больше оставлять куявско-мазовецко-тевтонской своре шансов заполучить Агделайду и Малопольские земли. Сами сыграем свадьбу. Свою свадьбу!

— Ты?! — Бурцев был в шоке от неожиданного прозрения. Вот, оказывается, почему Освальд так рьяно бросился на поиски княжны! — Ты хочешь…

— Взять в жены дочь князя Лешко Белого, — объявил Освальд.

Краковские дружинники недоуменно загалдели. Они еще не знали, как следует реагировать на неожиданное признание добжиньца. Зато Бурцев знал. Не допустить! Ни в коем случае! Почему? А потому… Потому что в душе его бушевала… Да, она самая и бушевала — лютая ревность! Ну, какого, спрашивается, он оберегал прекрасную полячку от всадников в масках?! Зачем присоединился к отряду Освальда?! На кой жег татарские пороки и прорывался через горящий город?! Неужели все это лишь ради того, чтобы несчастная Аделаида досталась не Казимиру, а самоуверенному добжиньцу?

— Когда ты это задумал, Освальд? — прохрипел Бурцев.

Все тайные помыслы, все сокровенные мечты — коту под хвост. Он-то наивно рассчитывал мечом добыть рыцарские шпоры, а, обретя новый статус, всерьез начать борьбу за руку и сердце Аделаиды. Но ведь для того, чтобы оруженосцу подняться на следующую ступень иерархической лестницы, ему следует неукоснительно выполнять распоряжения рыцаря-сюзерена. А если тот приказывает привести на свое ложе возлюбленную оруженосца?

«Вот и кончается, Васек, твоя служба — с горечью подумал Бурцев. — Не задалась, блин, карьера».

— Когда… ты… задумал?!

— Когда отправил княжну в свой шатер.

— Ты что же! — ахнул Бурцев, — Намеревался ее… там, в шатре… того?..

Он чувствовал, как свирепеет. Освальд же пока ничего не замечал.

— Ну, что ты, Вацлав! До свадьбы — ни-ни. Я же благородный пан, а не пройдоха какой-нибудь, портящий беззащитных девиц княжеского рода направо и налево. Пусть я не столь знатен, как Агделайда Краковская, но все-таки ношу фамильный герб и рыцарские шпоры. Так что сначала венчание, потом все остальное.

— А если она не пойдет за тебя?

— Если ей придется выбирать между мной и Казимиром Куявским, сыном Конрада Мазовецкого, думаю, чаша весов склонится в мою сторону.

— Ты говоришь так, будто у княжны, в самом деле, столь скудный выбор, — сдерживать себя Бурцеву становилось все труднее. — Неужели во всей Польше не найдется другого претендента на руку и сердце дочери Лешко Белого — того, который пришелся бы по сердцу самой княжне?

— Стерпится — слюбиться, — пожал плечами Освальд. — Слыхал такую поговорку? Княжне придется добровольно согласиться стать моей женой или…

— Или что? Сдашь ее Казимиру? За награду?

Збыслав дернулся, было, но добжинец жестом остановил литвина.

— Или я заставлю ее дать свое согласие, — глухо закончил рыцарь.

Освальд долго и пристально смотрел в раскрасневшееся лицо собеседника. Потом заговорил снова:

— Знаешь, Вацлав, если бы ты, принадлежал к благородному сословию, я бы решил, что у тебя тоже имеются планы заполучить Агделайду себе в жены.

Бурцев скрежетнул зубами: опять его бесцеремонно макнули мордой в грязь. Вольно или не вольно, но дали понять, что, не будучи хотя бы захудалым шляхтичем, он не сможет соперничать с вельможными панами и рассчитывать на благосклонность княжны.

— Но, наверное, дело в другом, — продолжал Освальд. — Тебя, вероятно, беспокоит дальнейшая судьба Агделайды. Что ж, похвальная забота. Знай же, Вацлав, со мной княжна будет под надежной защитой. Кроме того, став законным супругом дочери Лешко Белого, я смогу претендовать на малопольские земли, а позже, когда у нас появится наследник… О, большей пакости тевтонам, мазовцам и куявцам придумать трудно!

Освальд мечтательно улыбнулся.

— И только поэтому ты хочешь жениться на княжне? — прищурился Бурцев. — Из мести врагам и ради чужой вотчины. Какое выгодное приобретение для безземельного рыцаря!

— Пан Освальд?! — Збыслав вопросительно глянул на рыцаря. Руки косолапого гиганта уже разматывали цепь кистеня. От прежнего дружелюбия литвина не осталось и следа.

Добжинец тяжело задышал и недобро глянул исподлобья.

— Меня начинает раздражать твой язык, Вацлав. Ты ведь можешь и лишиться его…

Освальд вдруг умолк, сцепив зубы и зажмурив глаза. Новый приступ боли чуть не свалил израненного рыцаря. Немного отдышавшись, он все же продолжил:

— Только из уважения к проявленной тобой доблести в схватке с язычниками отвечу на твой вопрос, Вацлав. Дело не только в мести или землях дочери Лешко Белого. Агделайда мне приглянулась с самого начала. Я буду заботиться о ней, я буду нежен с ней. А теперь давай прекратим этот разговор, пока я не приказал Збыславу заткнуть мачугой твою дерзкую глотку. Если мы вырвем краковскую княжну из лап Казимира, она станет моей женой. Все! Кто не согласен — умрет.

Бурцев потянул из ножен меч.

— Я буду первым несогласным! То, что ты намерен сделать по праву сильного…

— То я и сделаю, Вацлав, — не раздраженно даже, а, скорее, устало произнес Освальд. — И не тебе становиться на моем пути. Так что спрячь оружие. Когда у Збыслава в руках кистень, у его противников нет ни единого шанса. Это не поединок на палках и не кулачный бой. Второй раз тебе Збыслава не одолеть.

Ну-ну… Бурцев обхватил рукоять меча двумя руками. Увесистый шар мачуги покачивался, подобно гипнотизирующему маятнику.

— Не дури, Вацлав! — вздохнул Освальд. — Оглянись лучше вокруг.

Не похоже на хитрость. Бурцев быстро стрельнул взглядом по стенам. Тьфу, блин! Ну, и попал же он!

Волчьешкурые стрелки дядьки Адама натягивали луки. Сам бородатый прусак тоже метил острием стрелы ему в грудь.

Опять проигрыш! По всем статьям проигрыш!

 

Глава 40

— Брось меч, Вацлав! — почти дружелюбно почти попросил Освальд.

А что, может и бросить? Отточенным острием — в незащищенную доспехом грудь добжиньца. Нет, вряд ли получится что-нибудь путное. Тяжелый полуторный клинок — это не хорошо сбалансированный метательный нож, не дротик и не томагавк. Меч ковали, чтоб рубить броню и кости. Подобное оружие удачно швыряют в злодеев только герои тупых киношных боевиков.

— Брось меч! Больше ведь повторять не буду.

Бурцев не бросил. И случилось то, чего он никак не ожидал.

Между ним и дядькой Адамом встал Янек. Тоже с обнаженным оружием. От двери к Бурцеву подтягивались остальные краковские дружинники. Лучники замерли. Пальцы на натянутых тетивах побледнели от напряжения. Лица — тоже.

— Лучше ты, Освальд, прикажи своим людям опустить луки, — голос Янека звучал спокойно, но настойчиво. — А то, не ровен час, стрела у кого-нибудь сорвется. Тогда уж не обессудь, начнется резня.

— Да как вы смеете?! — лицо Освальда побагровело.

И откуда только кровь еще берется в этом израненном теле!

— Смеем-смеем, Освальд, — все так же спокойно ответил предводитель малопольских дружинников. — Мы не твои вассалы, и мы не обязаны тебе жизнью, как Збыслав и дядька Адам. А вот Вацлав вывел нас из-под татарских сабель, когда ты едва держался в седле. И тебя самого, между прочим, тоже вывел. И потом… Он ведь совершенно прав: не тебе, Освальд Добжиньский, решать судьбу дочери Лешко Белого, силой принуждать ее к браку. Не забывай: Агделайда Краковская все еще остается нашей госпожой.

Освальд сокрушенно вздохнул. Кажется, его печаль была искренней:

— Вы все хотите погибнуть вместе с Вацлавом, да?

Никто не ответил. Только покачивались изготовленные к бою клинки. А расстановка сил такова: пятеро волчьешкурых лучников, включая дядьку Адама, израненный рыцарь и его могучий оруженосец с одной стороны; десяток краковских дружинников и сам Бурцев с другой.

— Стойте! — Бурцев поднял руку с мечом. — Все стойте! Освальд, послушай меня. Драться нам сейчас нет никакого смысла.

То, что добжиньский рыцарь до сих пор не отдал приказа своим лучникам, обнадеживало. Освальд горяч, но не безрассуден. Правда, его оруженосец…

— Вы сдохнете! — прорычал Збыслав. — Все!

Бурцев проигнорировал угрозу взбешенного литвина — он не отводил взгляда от добжиньца:

— Нас больше. Дядька Адам и его люди, конечно, не промажут. С этакого-то расстояния и в этакой теснотище. Но по той же причине, Освальд, твои лучники не успеют вытащить из колчана вторую стрелу. Посуди сам… Вы убьете пятерых из нас. Но оставшиеся шестеро вмиг изрубят всех стрелков.

— Я справлюсь с остальными! — кистень в руке Збыслова нетерпеливо дернулся.

— Маловероятно, — качнул головой Бурцев. — У тебя не будет свободы маневра, Збыслав. Ты не сможешь ни на шаг отойти от своего господина. Освальд ранен, он не в состоянии защищаться сам. Его убьют сразу, как только ты бросишься в атаку. Один кистень не защитит двух человек от шести мечей. Ну а если ты останешься при господине, кто-нибудь из нас просто поднимет лук, и будет пускать стрелы до тех пор, пока не превратит вас обоих в ежей.

Збыслав заткнулся, тяжело дыша и сверля Василия ненавидящими глазами. Оруженосец у добжиньца тоже, в общем-то, оказался не глуп.

— Освальд, подумай, кто выиграет от этой резни? — вновь обратился Бурцев к рыцарю. — Только твои враги. Дочь Лешко Белого достанется Казимиру, а Малая Польша будет отдана на откуп тевтонам. Как уже случилось с Добжиньскими землями…

Это должно быть сильным аргументом. Освальд думал.

Они стояли друг против друга уже целую вечность. Сталь подрагивала в руках, словно живое существо, жаждущее поскорее напитаться чужой кровью. «Если заваруха все-таки начнется, первым, конечно, нанижут на стрелу меня, — как-то совершенно безучастно подумал Бурцев. — Вторым — Янека. А сохранят ли дружинники боевой дух и решимость, оставшись без предводителя?»

Впрочем, даже если все краковцы станут действовать, как задумано, нет никакой гарантии, что схватка развернется по описанному Бурцевым сценарию. Спрогнозировать результаты рубиловки с применением холодного и метательного оружия, да в такой тесноте — дело непростое.

— Опустите оружие! — Освальд приказывал одновременно и своим людям, и дружинникам Янека. — Мы не станем драться. Сейчас не станем. Слово рыцаря!

Вздох облегчения прошелестел по просторным покоям. Похоже, бескровной развязкой были довольны как краковцы, так и стрелки дядьки Адама. Только Збыслав все еще скрежетал зубами, да сам Освальд недовольно хмурил брови. Добжинец совсем ослаб и стоял, опершись на оруженосца. Однако гордый шляхтич прилагал последние усилия, чтобы не выдать свое истинное состояние. Садиться и уж тем более ложиться в постель при всех он сейчас не станет.

— Мудрое решение, — Бурцев кивнул рыцарю. — А теперь… Янек, нам пора. Пану рыцарю нужно отдохнуть.

Он открыл тяжелую дверь, выглянул в пустой коридор, стены которого едва освещал свет редких чадящих факелов.

— Лекаря! — громко крикнул Бурцев в гулкую полутьму.

Навстречу ему уже семенил седовласый врачеватель.

— И что теперь? — спросил Янек, когда они очутились на свежем воздухе. Кажется и он сам, и его дружинники окончательно и бесповоротно признали Бурцева своим новым вожаком. Что ж, тоже какой-никакой, а карьерный рост.

— Будем искать подземный ход, о котором говорил Бенедикт. Освальд прав. Княжну нужно отбить у куявцев. И с этим надо поспешить. Эх, знать бы еще, по какой дороге Казимир повел свой отряд в Легницу.

— Туда ведут две дороги, — проговорил Янек. — Одна через Свидницу, другая через Сродо. Но разделяться нам нельзя. Слишком нас мало — порознь куявцев не одолеть. Придется идти наудачу. Даст Господь — не ошибемся.

За спиной скрипнула дверь. Бурцев резко развернулся, вырывая из ножен меч. Добжинец, конечно, дал слово рыцаря, но вот с разъяренного Збыслава, пожалуй, что и может сейчас напасть сзади на врага своего господина. Да и дядька Адам — тоже ведь не благородных кровей. Законы чести этому лесному разбойнику — побоку.

Однако из полутьмы коридора выступил не гигант-оруженосец и не бородатый стрелок, а лекарь Бенедикта. Старик, увидев обнаженное оружие, в ужасе попятился обратно.

— В чем дело? — нахмурился Бурцев. — Почему не у постели раненного?

— Меня снова прогнали, — старый врачеватель растерянно развел руками. — Пан рыцарь в великом гневе и не желает ничего слышать о лечении. Но он очень слаб. Наверное, когда пан Освальд успокоится, меня позовут снова.

— Хорошо, — Бурцев бросил клинок в ножны. — Тогда жди у дверей покоев.

Старик, однако, замешкался на пороге.

— Что еще?

— Мне… э-э-э… Мне нужен человек по имени Вацлав. Я слышал, как пан Освальд Добжиньский гм… — лекарь помялся в нерешительности, — непристойно ругался и призывал страшные кары на головы Вацлава и всех, кто ушел вместе с ним. Насколько я понял, Вацлав — кто-то из вас?

— Я Вацлав, — кивнул Бурцев, — Что ты хотел?

Старик красноречиво глянул на краковских дружинников. Те деликатно отошли в сторону. Врачеватель подошел ближе и торопливо зашептал в самое ухо:

— У меня послание для кмета Вацлава, который сопровождал э-э-э… некую особу…

— Говори! — прошипел Бурцев. Он с такой силой вцепился в плечо лекаря, что тот поморщился от боли, — Что тебе известно о княжне?

— Я не знаю никаких княжон — Богом клянусь! — глаза старикана расширились от испуга. — Но недавно мне пришлось лечить молодую служанку, которую привез во Вроцлав какой-то рыжий кмет. Она попала в свиту Казимира Куявского и…

— Что с ней стряслось? — встряхнул старика Бурцев. — От чего ты ее лечил?

— Мне сказали, что она случайно поранилась, забавляясь чужим мечом. Но я на своем веку повидал много ран, и готов чем угодно поклясться, что тот надрез под левой грудью девушки появилась не случайно.

— Ее… — Бурцев побледнел, — ее хотели убить?!

— Вряд ли, — покачал седой головой врачеватель. — Если б хотели, так убили бы. Тут другое. Сдается мне, она сама вырвала у кого-то из воинов Казимира меч и пыталась покончить с собой.

Бурцев прикрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Она сильно пострадала?

— Пустяки, — махнул рукой лекарь, — Ничего серьезного. Наверное, служанке помешали довести задуманное до конца. Или она сама струсила в последний момент. Просто распорола себе кожу, да по ребрам шкорябнула. Но крови было много, потому меня и вызвали. Казимир встревожился тогда не на шутку, пригрозил даже: мол, если девчонка умрет, следующим на тот свет отправлюсь я. Зато когда князь понял, что девица выживет, он даже наградил меня — целую гривну дал. Уж не знаю я, чего это Казимир так печется о простой служанке, однако рад он был безмерно. А еще под страхом смерти запретил говорить о случившемся кому бы то ни было. Так что я сейчас головой своей седой рискую…

— Ты говорил о каком-то послании, — напомнил Бурцев.

— Вот оно, — воровато оглядевшись по сторонам, лекарь, быстро сунул ему в руки клочок смятого пергамента. Поверх мелких черных закорючек (видимо, состав какого-то лечебного снадобья, решил Бурцев) чья-то рука торопливо и размашисто начертала несколько слов буровато-красным.

— Что это? — вопрос был риторическим. Бурцев достаточно хорошо знал цвет крови.

— Когда меня оставили наедине с раненой, — лекарь часто и виновато заморгал, — чернил у нас не оказалось. Зато у меня нашелся пергамент и палочка для смешивания целебных порошков. Девушка писала ею. И… и своей кровью.

— Я бы не позволил, — торопливо добавил старик, увидев, как сжались кулаки собеседника, — но она сказала, это очень важно.

Бурцев кивнул. Это, действительно, было важно. Вообще-то в средние века не каждый дворянин мог похвастаться грамотностью. Но, видимо, предки Василия Бурцева, чью генную память пробудило в нем путешествие в прошлое, были достаточно образованными. И — спасибо праотцам — их далекий потомок — оруженосец-неудачник, который сейчас даже не мог претендовать на рыцарский титул, хоть и не без труда, но все же разобрал кровавый почерк княжны.

«Мой добрый Вацлав, — писала Аделаида. — Казимир добился своего, и я нынче нахожусь в его власти. Князь намеревается отправиться из Вроцлава в Легницу по Сродовской дороге. Возможно, уже там, в Легнице будет сыграна свадьба. Я молю Бога и тебя…»

Все. Больше ничего. Текст обрывалось, будто дописать тайное послание дочери Лешко Белого помешали. Наверное, и правда, помешали. Но больше ведь ничего и не требовалось. Ясно главное: княжна в беде и взывает о помощи. Не к благородному Освальду, гостеприимство и покровительство которого слишком смахивало на плен. Не к кичливому воеводе Бенедикту — верному слуге Генриха Силезского, который, как и Казимир, водит дружбу с тевтонами. А к нему, безвестному кмету Вацлаву, чьей помощью Аделаида однажды уже воспользовалась. И, кажется, не жалела об этом. Что ж, княжна, ты снова обратилась по адресу… Карманов на доспехах не было, а потому Бурцев после недолгого раздумья сунул пергамент лекаря в омоновский берц. Место хоть и не самое лучшее для послания от дамы сердца, но зато надежное. Особенно если покрепче затянуть шнуровку.

— Девушка дала мне пару гривен за услугу и пообещала, что если я найду человека, которому предназначено послание, он тоже проявит щедрость. Я ведь, выполняя это поручение, рискую навлечь на себя гнев Казимира Куявского, — врачеватель заискивающе заглянул в глаза Бурцеву.

Пару гривен? Ну, старый прохвост! Ну, враль! Наверняка ведь Аделаида вручила ему весь свой поясной кошель. Однако и эта плата — ничто за переданное письмецо.

Янек не отказал Бурцеву в любезности. Ни о чем не распрашивая, краковский дружинник ссудил несколько польских гривен. Когда деньги перекочевали в один из многочисленных мешочков лекаря, и тот, довольный, отправился к покоям Освальда, Бурцев решительно объявил:

— К Легнице поедим по Сродовской дороге.

— Та-та-ры! — вдруг донеслось с ближайшей башни.

Штурм?! Эх, до чего же не вовремя!

— Та-та-ры у-хо-дят! — радостно закричали со стен защитники цитадели.

Бурцев метнулся наверх — к бойницам…

Они действительно уходили! По неизвестной причине кочевники покидали захваченный город и откатывались за холмы. Под отдаленный грохот барабанов молчаливые отряды всадников рысили мимо горящих домов, мимо распахнутых ворот, мимо осадного тына… Двигались налегке. Никто не вез с собой награбленного добра. Все это походило на бегство, но никак не могло быть бегством. Почти победители не бегут от почти побежденных. А потому куда больше происходящее смахивало на чудо.

— Господь услышал наши молитвы! — взволновано гудели вроцлавцы у бойниц. — Господь отвел от нас, грешных, гнев свой и карающую длань! Язычники Измаилова племени возвращаются обратно в свои адовы бездны!

Мнение воеводы Бенедикта оказался менее оптимистичным:

— Знают, сыроядцы, что без пороков нас так просто не взять, — объяснял он кому-то из подчиненных. — А татарам нужно скорее двигаться дальше в Силезию. Язычники торопятся сразиться с Генрихом Благочестивым, покуда князь не собрал большую рать. Потому и уходят они без штурма. Но еще могут вернуться. Очень даже могут.

Для Бурцева, впрочем, это уже не имело значения. Главное, что осада снята, и есть возможность немедленно — не тратя время на поиски тайных подземных ходов — отправляться в погоню за Казимиром!

Препятствий небольшому отряду краковских дружинников, пожелавших покинуть цитадель, вроцлавцы чинить не стали.

Тяжелые ворота отворились, через ров были переброшены новые мостки. Подкованные копыта отдохнувших лошадей глухо застучали по дереву, а затем — звонко и весело — по вымощенной камнем рыночной площади.

Десяток краковских воинов во главе с Бурцевым, выехали из Вроцлава, как только арьергард кочевники скрылся из виду. Небольшая дружина свернула в сторону и сразу перешла на рысь. А за осадным частоколом помчалась галопом. Каждый всадник скакал о-дву-конь: Бурцев и краковцы не постеснялись прихватить с собой лошадей Освальда, Збыслава и стрелков дядьки Адама. Так оно будет быстрее, да и погони со стороны людей добжиньца можно не опасаться.

Бенедикту Янек объяснил, что в путь они отправляются по чрезвычайно важному и срочному делу, и потому, якобы, пан Освальд позволил им забрать всех коней. Вроцлавский воевода даже не подумал о том, что разбойного пана попросту обокрали.

Им удалось избежать встречи с татаро-монгольскими сторожевыми отрядами и обогнуть стороной более многочисленную, а следовательно, менее мобильную рать кочевников. Вновь весьма кстати пришелся опыт Янека, который в прошлом сопровождал малопольских послов в Силезии и прекрасно знал Сродовскую дорогу к Легнице.

… Урода шарахнулась в сторону, когда за спиной на фоне просветлевшего утреннего неба еще клубился далекий дымок вроцлавских пепелищ. Испугало лошадь неподвижное тело на обочине, которое Василий принял поначалу за причудливую корягу. Но у коряг нет рук, а тут… Скрюченные пальцы мертвеца словно тянулись с земли к проезжавшим мимо всадникам. Отвратительное зрелище!

Бурцев натянул поводья. Остальные дружинники тоже попридержали коней. Покойник был прикрыт грязным овчинным тулупом, видимо, ему же и принадлежавшим при жизни. Янек, соскочив с коня, кончиком меча сдернул с трупа овчинку. Ветер шевельнул копну рыжих перепачканных кровью волос. Яцек!

Вот, значит, как расплатился Казимир за Аделаиду, доставленную ему на блюдечке с голубой каемочкой. Вот какова обещанная награда. Что ж, этого следовало ожидать. Оставлять в живых малопольского кмета-беженца, который видел, как везли под венец дочь Лешко Белого куявскому князю несподручно. Слухи о насильственном венчании могут иметь негативные последствия. Конечно, Казимир предпочел избавиться от нежелательного свидетеля.

— Куявцы, в самом деле, едут по сродовской дороге, — заметил Яцек.

— Тогда по коням! Живо!

И вновь несчастная Урода дернула задом от обрушившейся на круп хлесткой плети.

 

Глава 41

Нагнать Казимира удалось лишь после нескольких смен лошадей. Куявцев они заметили из небольшой рощицы, через которую вела широкая утоптанная дорога.

Вереница конных фигурок, растянувшихся вдоль тракта, выделялась пестрыми одеждами и яркими гербами на серо-зеленом фоне ранней весны. Двигались всадники медленно и устало, а направлялись, кудя по всему, к видневшимся вдали стенам и башням небольшого городка.

— Сродо, — озабочено проговорил Янек.

— Что?

— Это сродовская крепость. На полпути от Легницы. Если куявцы въедут туда или к ним навстречу поспешит подмога, нам лучше повернуть коней.

Повернуть?!

В центре куявского отряда Бурцев углядел единственную невооруженную фигуру. Женскую… Аделаида! Слава Богу, хоть везли ее не поперек лошадиного крупа, а в седле. Правда, руки княжны были связаны. И связаны основательно — куда там стальным браслетам спецсредства «нежность»! Запястья обмотаны так, что Аделаида могла держаться за повод лишь кончиками пальцев. Да и могла ли? Если б не уроки верховой езды опекуна-воеводы, княжна давно бы вывалилась из седла.

Сердце Бурцева забилось чаще. Куявцев втрое больше, но их загнанные лошади едва передвигали ноги. Впереди на огромном коне, покрытом плотной матерчатой попоной, ехал всадник в нагруднике из толстой кожи с металлическими бляхами, надетом поверх длинной кольчуги. Ноги предводителя куявцев прикрывали металлические поножи, а плечи — плоские и широкие наплечники, похожие на погоны генерала, страдающего манией величия. Руки защищали кольчужные рукава и перчатки. Сбоку болтались два меча в богато украшенных ножнах: один — покороче и полегче — на перевязи, другой — подлиней и потяжелее — был приторочен к седлу всадника. На пятках поблескивали шипастые колесики золотых шпор. Золотым шитьем был покрыт и наброшенный на плечи конника роскошный шелковый плащ.

Треугольный щит с изображением белого льва на красном фоне и черного орла на желтом, а также тяжелое рыцарское копье за вожаком везли двое оруженосцев в легких касках и коротких кольчугах. Третий оруженосец держал перед собой словно ценнейшую реликвию, глухой шлем-топхельм своего господина. Лицевую сторону ведрообразного головного убора усиливали две стальные полосы, закрепленные крест-накрест. Над поперечной полосой чернели две узкие смотровые щели, а в нижней части шлема можно было различить частую сыпь отверстий для дыхания. По бокам шлема торчали два рогообразных нароста. То ли для дополнительной защиты, то ли для устрашения врага.

Предводитель куявцев обернулся к прислуге, отдавая какое-то распоряжение. Бурцев разглядел лицо — неприятное заносчивое лицо чуть располневшего, но еще уверенного в своих силах человека. Усы и борода тщательно обриты, напоказ выставлены мясистый подбородок, по-бульдожьи отвислые щеки и искривленные в презрительной насмешке тонкие губы. Из-под толстой войлочной шапочки-подшлемника и небольшого шишака не выбивалось ни волосинки. «Лысый!» — подумал Василия.

Вожаку было под сорок. Или около того. Неужели именно его два Конрада — тевтонский магистр и мазовецкий князь пророчили в супруги только-только расцветающей семнадцатилетней красавице Аделаиде?!

— Казимир Куявский! — подтвердил догадку Бурцева Янек. — Мне доводилось видеть его еще при Лешко Белом. Ох, и сдал же с тех пор князь. Постарел, жирком пооброс. Покойно, видать, ему живется под покровительством тевтонов.

— Думаешь, справиться с ним будет несложно? — Про себя Бурцев решил, что в грядущей стычке постарается лично достать ненавистного куявца.

— А вот этого я не говорил. — покачал головой Янек. — Казимир — не пример для подражания, но чего у него не отнимешь, так это смелости и боевого мастерства. Он смел отчаянно, смел до безрассудства. Согласись, трус не отправился бы самолично искать пропавшую княжну прямо под носом у татар. Да и на ночной побег из осажденного язычниками Вроцлава с обузой-полонянкой и столь малым отрядом не всякий решится бы. Ну, а что касается воинского искусства Казимира… Я присутствовал на турнирах с его участием. Может быть, сейчас рука куявского князя не так тверда, как в молодости, но, думаю, он по-прежнему остается опасным противником.

— И много там еще опасных противников, по-твоему? — Бурцев кивнул на цепочку всадников.

— С куявскими рыцарями из свиты Казимира придется повозиться. Видишь тех вон гордецов с золотыми шпорами, расшитыми перевязями и гербами на щитах? Все они с отрочества постигают науку убивать. Не будь их лошади настолько измученными, я бы вообще не рекомендовал сейчас нападать на куявцев. Но в бою рыцарь без лошади — уже и не совсем рыцарь.

Золотошпорых «профи» было полудюжины.

— А остальные?

— Кнехты-то? Оруженосцы и стрелки-арбалетчики? Вряд ли они дадут достойный отпор. В пешем строю эта челядь не представляет опасности, а лошади у кнехтов, я смотрю, еще хуже, чем у их господ: вот-вот падут от усталости. К тому же куявцы сейчас не ожидают атаки. Рыцари, вишь, хоть и в кольчугах, но без шлемов, а у арбалетов сняты тетивы. Если напасть внезапно…

Именно так они и сделали.

Рощица, из которой просматривался тракт, находилась на небольшой возвышенности, так что преследователи буквально слетели с пологого склона наперерез куявским всадникам.

Воины Казимира сделать уже ничего не могли. Для поспешного бегства их вымотанные кони были слишком слабы. Для контратаки с невыгодной нижней позиции — годились еще меньше. Единственное, что успели куявцы, — надеть шлемы, похватать оружие, развернуть лошадей мордами к атакующим и выставить перед собой щиты и копья.

Князь Казимир встал в первом ряду — среди шестерки своих рыцарей, в самом центре. За золотошпорыми всадниками изготовились к битве кнехты и оруженосцы. Стрелки в третьей линии, спешились и возились с арбалетами.

 

Глава 42

Вообще-то, по классическим правилам военной науки, нападающих должно быть как минимум втрое больше обороняющихся. Здесь же, на тракте все выходило наоборот. Но первый же удар немного уровнял шансы противоборствующих сторон.

Малопольская дружина в копейной сшибке потеряла только одного бойца. Беднягу, не совладавшего с норовистым жеребцом Збыслава, и вырвавшегося вперед между Бурцевым и Янеком, встретили сразу два рыцарских копья. Одно из них — копье Казимира — он отбить не смог. Острый наконечник пропорол кольчугу и разворотил правый бок краковского дружинника. Да… Будь жеребчик Освальдова оруженосца поспокойней и поотстань немного, возможно, тот роковой удар пришелся бы по потрохам Бурцева.

Потери куявцев в начале боя оказались ощутимее. Краковцы за время службы под началом воеводы Владислава Клеменса хорошо освоили таранные удары. Двух рыцарей они выбили копьями из седел. Третьего, чье оружие успел отбить в сторону павший дружинник, Янек удачно срубил мечом. Остальных просто повалили вместе с конями.

В первой шеренге устоял один Казимир. Бурцев попытался достать его клинком, но лишь чиркнул сталью о щит.

По инерции дружинники промчались мимо куявского князя, словно морская волна, не совладавшая с каменным утесом, и, не сбавляя темпа, ударили по кнехтам и оруженосцам, которые уже спешили на помощь поверженным панам.

Здесь дело пошло еще веселее. Сразу на пять противников стало меньше. На шесть, на семь… Упал изрубленный краковец на правом фланге. Вскрикнул еще один тяжело раненный дружинник. И все же куявцы утрачивали численное преимущество. Теперь они едва ли могли похвастать хотя бы двукратным перевесом. А малопольская дружина яростно прорубалась дальше.

Бурцев поднимал и опускал меч, чувствуя отдачу чужой стали, но не ощущая пока слабого сопротивления разрубленной плоти. Что-то громко прокричал Янек. Бурцев видел, как он и еще трое краковских воинов повернули обратно — зачищать тылы. Дело нужное. Сбитых вместе с лошадьми рыцарей желательно обезвредить полностью. Один из них — придавленный своим конем и затоптанный копытами чужих — не шевелился. Другой порывался встать, подволакивая поврежденную ногу. Третий при помощи оруженосца уже поднялся и крепко держит меч в руках. А ведь позади остался еще и Казимир. Вон он — разворачивает своего конягу и выискивает окровавленным наконечником копья новую мишень.

Ладно, Казимир обождет. Сейчас добраться бы до княжны!

Третья линия обороны… Перед Бурцевым возник спешившийся арбалетчик. Молодой парень, наверное, его ровесник уже натянул зарядным крюком тетиву самострела. Этот ровесник — последняя преграда, за которой уже виднелось заплаканное лицо Аделаиды.

Бурцев преграду смял. Рубить на скаку — дело непростое, малопривычное еще, но этот удар вышел на славу. Под клинком не только звякнуло железо, но и хрустнула кость. Куявский стрелок уткнулся в землю. Легкая разрубленная каска слетела с его головы.

Вот она, Аделаида! Совсем рядом!

— Руки! — крикнул он.

Княжна поняла, протянула запястья, опутанные ремнями. Однако перерезать их Бурцев и не успел.

— Вацлав! Сзади!

Кричал Янек…

Бурцев оглянулся. Краковец, предупредивший его об опасности, рубился сразу с двумя кнехтами. Но, в отличие от Бурцева, не забывал при этом поглядывать по сторонам. Потому и предостерег вовремя.

Казимир Куявский мчался на Бурцева, не щадя уставшего коня. Голова в горшкообразном рогатом шлеме пригнута, щит с черным орлом и белым львом прикрывает тело от шеи до паха, острие тяжелого копья направлено в корпус противника.

Бурцев сплюнул — зло, раздраженно.

— Обожди, княжна!

Развернуть и послать в галоп Уроду — дело двух секунд. Он сорвался с места сразу, тоже набирая скорость. Сейчас Бурцев видел только несущегося навстречу Казимира и слышал удары собственного сердца, бьющего в унисон со стуком копыт.

Левой рукой Бурцев удерживал повод и старался прикрыться щитом. Правая — с поднятым к небу клинком — напряглась в предвкушении разящего выпада. О, как он ударит, как рубанет!

Правда, о рыцарских турнирах Бурцев имел весьма смутное представление. Наивные исторические фильмы да книжные описания писателей-фантазеров, никогда в подобных сшибках не участвовавших — вот и весь его багаж. Увы, ни фильмы, ни книги не дали подходящего совета — как действовать конному мечнику против вооруженного длинным копьем всадника. А потому Бурцев решил поступать по своему усмотрению.

План прост: принять вражеское копье на щит, отклонить в сторону, а когда мимо пронесется слившаяся воедино с конем туша Казимира, бить что есть сил. Привстать на стременах и ударить с поперечным оттягом наискось — за верхний край щита. Так, чтобы клинок поднырнул под рогатый шлем. Горло и грудь противника — вот его цель. Разрубить кожаный нагрудник, изорвать кольчугу… Он верил: если ударить как следует, присоединив к силе руки свой вес и инерцию несущихся навстречу друг другу лошадей, меч пробьет вражеский доспех.

Увы. Все прошло не так, как хотелось. Казимир знал о конных поединках куда больше. Многолетний опыт реальных турниров и войн оказался полезнее, чем наивный расчет дилетанта.

За секунду до столкновения острие рыцарского копья приподнялось, блеснув перед самыми глазами Бурцева. Да, в последний момент он приподнял-таки свой щит. Да, реакция рукопашника спасла его от сокрушительного удара в голову и неминуемой смерти. Но не от поражения в поединке.

Это было похоже на автокатастрофу. Все равно, что, вжав до упора педаль газа, налететь на кирпичную стену. Ну, может быть, с той лишь разницей, что стена сейчас была сложена из железа и сама двигалась навстречу автомобилю.

Его ударило все. И сразу. Дикая скорость вражеского коня и приличный разгон Уроды. Рука Казимира, удерживавшая длинное древко копья и немалый вес тяжеловооруженного всадника.

Высокая задняя лука рыцарского седла, поглотила отдачу и удержала князя. Бурцева же удержать не могло уже ни-че-го.

Наконечник вражеского копья вогнал весь накопленный в себе чудовищный импульс разгона в щит Василия. И щит превратился в таран. А уж таран этот сшиб, смел Бурцева с лошади. Мир замелькал в калейдоскопе красок и болезненных вспышек.

Он падал оглушенный и ошарашенный. Падал, нелепо размахивая руками, теряя оружие и даже не пытаясь сгруппироваться. А потом был еще один удар — о землю. Не менее страшный. И еще один и еще… Несколько раз Бурцев перекатился по грязному, изрытому копытами тракту. И замер, наконец, в блаженном оцепенении.

Был еще солоноватый привкус во рту. И липкое на губах. И было трудно сделать вдох. Воздух почему-то казался неподатливо плотным и вязким. Воздух не желал входить в легкие. Все? Отмучился?

Затуманившееся сознание уже направлялось куда-то по своим, независящим от Бурцева делам, бросив беспомощное тело на произвол судьбы. Сведенные в неимоверном напряжении мышцы расслабились и обмякли. Последнее, что видел Бурцев, были кресты. Черные тевтонские кресты на белых щитах и плащах. И гибнущие краковские дружинники. И связанная Аделаида, к которой неторопливо подъезжал куявский князь Казимир с обломком своего копья.

 

Глава 43

— … за, пес!

Было дурно, было плохо, возвращаться из небытия не хотелось. Но слишком настойчиво хлестали его по щекам, слишком громко кричали прямо в ухо:

— Открой глаза, пес!

Он попробовал пошевелиться. Никак! Все тело словно скрутила невероятной силы судорога. Только вот судорога не впивается в кожу крепкими путами. Связали! Правда, как-то странно. Бурцев не валялся беспомощным кулем в ногах победителя. Он стоял.

Бурцев открыл глаза…

Нет, не стоял. Висел, вернее, полувисел на веревках, примотанный к стволу одинокого высохшего дерева посреди поля. Без оружия, без доспехов. Спасительная роща, откуда началась их атака, была так далеко. Аделаида — еще дальше. А-де-ла-и-да! Малопольская княжна, окруженная эскортом всадников с черными на белом крестами, уже въезжала в ворота Сродовской крепости.

На месте недавней стычки хозяйничали с десяток крестоносцев и несколько кнехтов Казимира. Бурцев скрипнул зубами: полегли все краковские дружинники. Все до единого. В живых остался только он. Остался или оставили?

Сучковатый ствол и сухая шершавая кора больно царапали руки, шею, затылок. Путы за малым не сдирали кожу.

— Ну?! Очухался?

Откуда-то сбоку выплыло мясистое лицо Казимира. Куявский князь был без шлема и даже без войлочного подшлемника. А ведь он в самом деле лыс, как колено девицы. Княжеский череп блестел от пота. Эх, сейчас бы по этой черепушке, да хорошенькой дубинушкой. Бурцев не сдержал усмешки.

— Напрасно скалишься, пес! — процедил сквозь зубы Казимир. — Скоро скулить начнешь.

Лающий звук (вот уж где пес так пес!) немецкой речи заставил князя вздрогнуть. С почтительным поклоном Казимир повернулся к говорившему.

Человек, заставивший склонить голову князя Куявии, восседал на высоком статном жеребце. Всадник тоже был высок. И худ. И белобрыс. И неулыбчив. Рубахи-парня из него явно не получилось бы.

Латы всадника прикрывала длинная белая кота без рукавов, с двумя — спереди и сзади — разрезами для верховой езды и плащ на меху. Из-под грубого сукна накидки виднелись только кольчужные рукава и плетенные из мелких колец перчатки. На ногах — кольчужные чулки с металлическими поножами.

Держался худощавый наездник так, словно ничего, кроме легкого одеяния, на нем сейчас не было. Привычная тяжесть лат ничуть его не стесняла. В руках незнакомец держал шлем. Такой же горшок-топхельм, что у Казимира, только чуть более обтекаемой формы и без устрашающих рогов. На голове — шапочка-подшлемник из плотной ткани с толстым слоем уплотнителя и кольчужный капюшон. У седла — треугольный щит. На боку — длинный меч в простых ножнах. Ничего лишнего, ничего нефункционального.

Но, конечно же, в первую очередь внимание Бурцева привлекли кресты! Крест на всю грудь коты, крест на левом плече плаща, крест на щите. И еще один — совсем уж маленький — крестик на снятом шлеме. Кресты — черные, тевтонские, но обрамленные желтой каймой. Кроме того, в центре перекрестия красовался небольшой щит того же золотисто-желтого цвета. На этом геральдическом щитке можно было различить изображение черного орла.

Ох, явно, не простой крестоносец подъехал к Казимиру! О том же свидетельствовала и почти вассальная почтительность куявского князя, который каждому встречному-поперечному кланяться точно не станет.

Всадника с черно-желтыми крестами сопровождал конный копейщик в кольчуге и серой накидке. Беспросветно черный крест на ней был изображен в усеченном «Т»-образном виде. У мистера «Т», как окрестил про себя Бурцев этого вояку, каждая эмоция отражалась на раскрасневшемся лице. Сейчас, например, парень прямо-таки раздувался от важности.

Всадник с черно-желтыми крестами еще что-то произнес по-немецки. Смотрел он на Казимира, но голову склонил к своему спутнику.

А-а-а, понятно. Мистер «Т» тут у них за переводчика! Что ж, в самом деле, важная персона.

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии спрашивать, тот ли есть это рыцарь, что возглавлять смелый атак на ваши люди, герцог Казимир? — торжественно и с сильным немецким акцентом провозгласил копейщик.

— Скажи пану Конраду, сержант, что это именно тот человек, — хмуро ответил князь, названный на западноевропейский манер герцогом, — Хотя в его благородном происхождении я лично очень сомневаюсь. Скорее всего, это не рыцарь, а один из тех польских разбойников, что прячутся в Силезских лесах.

Вновь зазвучала немецкая речь. Мистер «Т» переводил ответ Казимира.

С «дойчем» у Бурцева было плоховастенько, а генетическая память на сей раз молчала. Предки-германцы в роду Бурцевых, видимо, отсутствовали. Впрочем, сейчас его больше занимал титул Конрада, с геральдической четкостью отчеканенный переводчиком-«сержантом». Неужели, это и есть тот самый магистр, о котором с такой ненавистью говорили Аделаида и Освальд. Вот уж поистине мир тесен!

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии говорить, что тем удивительнее есть доблесть простолюдина, который нападать на герцога Куявии и одолевать его рыцарей, если бы не помощь наш случайный отряд из Сродобург. Еще господин Конрад спрашивать, зачем лесной разбойник атаковать герцога Казимир?

Казимир угрюмо ответил:

— Этот человек хотел похитить Агделайду Краковскую. И, кстати, не в первый раз уже. Его опознал кнехт, состоявший на службе у моего верного вассала Якуба по прозвищу Одноух. Неподалеку от Врацлава этот лиходей отбил княжну у моих воинов. Как мне донесли, он — чернокнижник, способный извергать адский смрад, от которого слезы застилают мир и в добрых католиков вселяется бес. Люди, коих касается его дыхание, в страшных корчах катаются по земле, словно безумцы.

«Казимиру поведали о „колдовском“ действии спецсредства „черемуха“, — понял Бурцев. Сравнение слезоточивого газа с адским смрадом было довольно оригинальным.

— Позже, — продолжал Казимир, — Якуб Одноух с малым отрядом выследил этого колдуна и похищенную им княжну. Но чернокнижник своими заклятьями призвал на помощь известного разбойника — Освальда Добжиньского, осмеливающегося носить рыцарские шпоры. А сам чародей растаял в воздухе и увлек с собой Агделайду. Мои люди нашли его доспехи: шлем с прозрачным забралом и панцирь из неведомого металла. Шлем, по моему приказу, раскололи секирами и боевыми молотами. Но зачарованные латы не пробивали даже арбалетные болты, пущенные с десяти шагов. Тогда я приказал сжечь проклятые доспехи, а то, что от них осталось — утопить.

Вот идиот! Бурцев криво усмехнулся. Утопить единственный на весь этот мир титановый бронник!

Мистер „Т“, склонившись к магистру, быстро переводил речб князя. Брови Конрада Тюрингского медленно поднимались. Ага, прошиб-таки непробиваемое тевтонское спокойствие рассказ „герцога Казимира“.

Магистр подъехал к пленнику почти вплотную — конь крестоносца теперь едва не упирался мордой в дерево. Конрад что-то проговорил. Бурцев разобрал лишь слово „вэр“ и уловил вопросительную интонацию.

„Интересуется, кто я такой, — догадался он. — И что отвечать этому фрицу? Ихь бин полицай фон беруф?“. Так ведь не поймет, горшок тевтонский. И юмора не оценит. С этим у него, кажется, туго — с юмором-то»…

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии спрашивать, кто ты есть такой? Как твой имя? Откуда ты есть? — скороговоркой выпалил «мистер „Т“».

— Я есть Вацлав, — передразнил тевтона Бурцев, — И еду из Вроцлав. Понимэ?

Переводчик нахмурился — скорее, озадачено, чем сердито. Перевел. На этот раз Бурцев расслышал почтительное обращение «хэр Конрад».

Магистр снова задал вопрос.

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии интересоваться, ты есть поляк, Вацлав?

— Найн — качнул головой Бурцев. Сейчас он смотрел не на сержанта с буквой «Т» на груди, а в глаза Конраду. На таком примитивном уровне уж как-нибудь можно объясниться и без шнурка-переводчика. — Я русский. Русич. Ихь бин русишь. Фэрштейн, хэр Конрад?

«Хэр» он произнес с подчеркнутым удовольствием, нарочито смягчив гласный звук. Магистр, впрочем, никак не отреагировал. Видно, не заметил насмешки. Или не понял. Серый сержант, оставшись вдруг не у дел, растерянно хлопал глазами.

— Русишь? — задучмиво повторил Конрад. — Русишь…

Неужели это настолько зэр интересант? Может, стоило все же прикинуться поляком?

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии хотеть знать, у какой герцог-князь русских земель ты нести свой служба, колдун Вацлав? — вновь безбожно исковеркал вопрос «хэра» переводчик.

Ну, во-от! Классическая схема допроса: на кого работаешь и т. д., и т. п. А закончится, небось, все пытками. И ведь даже не солжешь убедительно. Поди припомни русских «герцогов» тринадцатого века! Александром Невским, что ли, прикрыться? Только вряд ли это поможет. С Александром Ярославичем немецкие псы-рыцари, судя по курсу школьной истории, не очень-то ладят.

 

Глава 44

— Господин Конрад Ландграф Гессенский… — торопил с ответом «мистер „Т“.»

А чего торопить-то?

— Знаешь, что… — усмехнулся Бурцев в лицо орденскому толмачу. — Передай-ка своему хэру чтобы шел он на… Вот-вот, то самое и передай. А еще…

Сержант, отвесив челюсть, медлил с переводом, то ли не зная, как поделикатней пересказать Конраду слова дерзского пленника, то ли толком не разобрав мудреного оборота речи. А может просто не находил соответствующей лексики в старонемецком.

Впрочем, магистр, кажется, все понял без перевода. Он вновь повернулся к куявскому князю, заговорил быстро и озабоченно.

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии говорить, что ты пленил русский лазутчик, герцог Казимир, — перевел тевтонский сержант. — Это есть большая удача, но господин Конрад сильно тревожить, что русский шпион охотится за Агделайда. Это значит, что наши планы уже не есть секрет!

Секрет?! Так-так-так…

— Пан Конрад считает, что кто-то из русских князей знает о предстоящем крестовом походе? — нахмурился куявец.

Крестовый поход? Ишь ты! Дело становится все интереснее!

— И этот неизвестный русский князь тоже хочет взять в жены Агделайду, чтобы самому претендовать на малопольские земли?! — Казимир продолжал размышлять вслух под приглушенное бормотание переводчика. — Гм-м, честно говоря, не ожидал я от русичей такой прыти.

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии считать, что это есть глупо недооценивать опасный враг. — насупился переводчик. — И еще мой господин напоминать куявский герцог, что земля Малый Польша нужна воинам Христа. Это есть важный плацдарм для поход на восток рыцарей истинной веры. Орден должен строить свой замки на земля Малый Польша. Много замки. Малый Польша есть очень выгодная позиция на границе с Русь. Оттуда ударять главный сила ордена и его союзники.

— Неужели для осуществления крестового похода ордену и его союзникам недостаточно будет приграничных владений моего отца на востоке Мазовии, а также земель Пруссии и Литвы, на которые вы давно положили глаз, — сварливо пробурчал Казимир. Так разговаривает человек, который уже смирился с неизбежным и ерепенится больше для вида. — Зачем обязательно строить замки на землях моей будущей супруги княжны Агделайды?!

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии устал объяснять упрямый герцог Казимир, что Мазовия, Пруссия и Литва есть вспомогательный участок для будущий поход, — сверкнул глазами сержант. — Там малый войско рыцарей и кнехтов вступить на северный новогородский и псковский земля. А основной удар по еретикам византийской веры — руссам должен быть с Малый Польша. Оттуда Христово воинство через Галицкое, Владимиро-Волынское и Полоцкое княжество идти на Киев и Смоленск. А потом — на остальной Русь — до Рязанских и Переславских владений.

Бурцев слушал, раскры рот. Что-то ему все это напоминает. Ну, конечно! Гитлеровский план «Барбароса» — вот что! Группы армий «Центр», «Юг» и «Север» наступают на Смоленском, Киевском и Ленинградском направлениях. Правда, за неимением Питера крестоносцы в качестве основной северной мишени выбрали Новгород. М-да, есть, значит, свою фюреры и в 13 веке…

— А затем наступать очередь богопротивных язычников-татар, — продолжал переводчик. — Так есть правильно, герцог Казимир. И только так есть. Рим уже благословлять дальновидный план господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский…

Бурцев мотал на ус. Не все, оказывается, было известно Освальду Добжиньскому! Малопольские земли нужны тевтонам вовсе не как самоцель, а лишь как средство для осуществления грандиозной экспансии на Восток. Именно ради этого затеяна вся интрига с замужеством краковской княжны Аделаиды! Геополитика, блин, однако…

Основательно закрепившись в Малой Польше, понастроив на границе с русскими княжествами военных баз в виде неприступных замков, крестоносцы двинутся дальше. Орденским братьям, заручившимся поддержкой папы римского, достаточно будет кликнуть клич и возглавить нашествие, а уж там к тевтонам с радостью присоединятся жадные до драки и добычи мелкие феодальчики вроде Освальда, которым пока не посчастливилось урвать свой кусок в бесконечных междоусобицах на тесных землях старушки-Европы.

Обделенным судьбой воякам нужен только новый командир и новая идея, что облагородит перспективный завоевательный поход. А нести светоч истиной веры погрязшим в византийской «ереси» русичам и диким язычникам степей — чем не альтернатива освобождению Гроба Господня!

Европейское рыцарство, которому сарацины пообломали рога в Палестине, теперь хлынет на земли русских княжеств. Грядущую битву с псами-рыцарями на Чудском озере в этой мясорубке никто, наверное, и не заметит. Вспомогательный участок есть вспомогательный участок. А судьба Руси будет решаться на направление главного удара. И судьба эта казалась Бурцеву ох какой незавидной.

Разрозненная, Русь вряд ли сможет противостоять единому натиску крестоносцев. А ведь тевтоны, в отличие от степняков, не откатятся обратно после скоротечного набега. По своему обыкновению они начнут всячески укрепляться на захваченных землях. Поставят замки, зазовут для освоения чужих территорий германских колонистов и безземельных рыцарей, пожалуют обширные лены верным союзникам. И Русь перестанет быть Русью. А Россия не появится вовек. В общем, татаро-монгольское иго, если таковое вообще имело место в истории, отдыхает! Гитлер с его становящимся ненужным броском на восток, надо полагать, тоже.

Вот ведь какая хренотень получается. Уберечь Аделаиду от ненавистного брака с Казимиром Куявским — отныне не только дело чести, любви и ненависти… Теперь и Отечество в опасности! Жаль только ничего сделать уже нельзя. Насчет своей участи Бурцев не обольщался. То, что Конрад и Казимир открыто обсуждают при нем свои сокровенные планы, означает одно: и магистр, и князь списали пленника со счетов. От дерева его отвяжут только мертвым. А может, так и оставят — гнить на крепких веревках. В назидание прочим разбойникам и шпионам.

— Надеюсь, лазутчик не успел передать своему господину, кем бы он ни был, сведения о том, что княжна Агделайда уже находится в наших руках, — произнес Казимир.

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии говорить, что руссы не должны знать того впредь, — отозвался переводчик. — Господин Конрад говорить, что нужно убивать пленник, герцог Казимир. Но сначала нужно узнавать все, что знать он. И лучше делать все это прямо здесь, а не в Сродобурге. Чужой город есть большое чужой ухо. Не есть очень хорошо, если оно станет слышать признания Вацлава.

— О, разумеется! — расплылся в улыбке князь Куявии. — Вацлав все расскажет нам прямо здесь. А потом здесь же и сдохнет.

Магистр Конрад вновь подал коня к связанному Василию. Заговорил, глядя сверху вниз. Сержант был тут как тут:

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии спрашивать тебя, русич Вацлав, отвечать ты на все вопросы сам или тебя сначала пытать?

Бурцев промолчал. Хоть под пыткой, хоть без оной ничего вразумительного сказать он все равно не сможет. Не лазутчик он. И не посылали его шпионить в польских землях русские князья. И Аделаиду он пытался умыкнуть не в угаре вассальной преданности, а в тайной надежде на то, что может быть… когда-нибудь…

И кто этому поверит?!

Так и не дождавшись ответа, Конрад вновь обратился к Казимиру.

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии, — затараторил переводчик, — интересовать, как герцог Казимир желать пытать и умертвлять свой пленник.

— Огнем и мечом, — буркнул куявец. — Другого у меня нет. Я князь и воин, а не палач. Ничего, кроме оружия, с собой не вожу.

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии говорить, что это не есть предусмотрительно.

Конрад Тюрингский что-то прокричал своим людям. Кого-то позвал…

Через пару минут спешившийся крестоносец с угрюмым лицом, густой проседью в волосах и невыразительными глазами усталого садиста раскладывал перед пленником свой походный арсенал. Щипцы, щипчики и щипчища, ножи самых невообразимых видов, форм и размеров. Иглы, ножницы, тиски для пальцев, воронки для вливания в рот кипятка и расплавленного олова, шипастые валики и «скалки» для сдирания кожи… Много чего здесь было.

Бурцев аж взмок. Давно ему не становилось так паршиво.

— Господин Конрад Ландграф Гессенский и Тюрингский, магистр ордена Святой Марии говорить, что теперь вы можете просто давать приказ, герцог Казимир. Наш брат Себастьян есть искусный мастер по добыче правды.

Сержант хихикнул. Наверное, последнюю фразу он добавил от себя. В качестве шутки.

Очень смешно! Бурцев подумал, до чего же легко и спокойно служилось в ОМОНе!

 

Глава 45

«Давать приказ» Казимир не успел. В застывшем воздухе что-то просвистело. Зловещую предпыточную тишину нарушил громкий чмок. Хваленный мастер по добыче правды упал, уткнувшись пронзенным черепом в груду аккуратно разложенного железа. Окровавленное острие стрелы торчало из затылка брата Себастьяна. В пустой глазнице подрагивало оперение. По щеке медленно стекала кровь и белесая слизь. Стрела, что вышибла тевтону глаз, была длинной, гораздо длиннее польских стрел. Доводилось Бурцеву уже видеть такие в Вроцлаве. Татарская стрела!

Ноги палача еще сучили в предсмертной агонии, а на тевтонов и куявцев посыпались новые стрелы. Заржали раненые кони, возопили люди. Шальной железный наконечник с сухим стуком ударил в дерево у виска Бурцева.

Конрад и Казимир первыми прикрыли головы шлемами, подхватили щиты и рванули из ножен мечи. Три человека, не столь расторопные, уже корчились на земле рядом с братом Себастьяном. А стрелопад продолжался. Появившиеся в отдалении, у самой рощи, легковооруженные всадники, отнюдь не рвались врукопашную. Небольшой, в общем-то, отряд — десятка полтора-два. Но гоняться сейчас за юркими конными лучниками — дохлый номер. Стоять на месте и бестолково подставляться под их стрелы — еще глупее. А тугозарядные куявские арбалеты никак не могла сравниться в скорострельности с луками противника.

Из сродовской крепости, правда, выдвигалась подмога, но слишком медленно, и слишком далеко она была.

Упал, пронзенный стрелой, еще один рыцарь с черным крестом на белом плаще. Упали два кнехта князя Казимира.

Тевтоны, обступили своего магистра со всех сторон. Короткий выкрик на немецком — и украшенное крестами каре двинулось к городским укреплениям. Построение не ломалось: дисциплинка у тевтонов была та еще! За воинами Христа в беспорядке отступали куявцы.

Казимир чуть замешкался. С обнаженным клинком направился к Бурцеву. Огнем и мечом, так? Что ж, мечом, конечно же, выйдет быстрее.

Сразу две стрелы впились в бок княжеского коня. Раненое животное осело на задние ноги, рухнуло наземь. Всадник едва успел спрыгнуть с седла. Оруженосец Казимира, молодой юноша в кожаной кирасе и с тазообразным шлемом на голове тут же подскочил к нему, отдал господину поводья своей лошади.

— Спасайся, князь! Твоего пленника убьют татары. Спаса…

Сильный толчок бросил его в объятья Казимиру. Между лопаток верного оруженосца трепетала стрела.

Казимир медлить не стал. В Сродовскую крепость он влетел на лошади павшего слуги.

…Татары пленника не убили. Всадники в мохнатых шапках покружили у одинокого дерева, собирая стрелы и добивая раненных. Крепость, в которой укрылись магистр Конрад и Казимир Куявский, пока не извергала карательных отрядов — сродовцы, видимо, опасались, что вслед за небольшим отрядом подтянутся основные силы противника. И все же степные кочевники чувствовали себя вблизи чужого города неуютно. Сильно трофеями нагружаться они не стали и вскоре повернули коней к далекой рощице.

Только один всадник задержался возле Бурцева. Невысокий круглолицый воин с миндалевидными глазами, редкими бровями и маленькими усиками. Легкий доспех из бычьей кожи с нашитыми на груди и животе костяными пластинками из лошадиных копыт казался экзотическим шаманским нарядом. На голове возвышался колпак из кожи и меха, усиленный железными полосами: и шапка, и шлем одновременно. Сзади — на спине — болтался плетенный из упругих веток и обтянутый кожей щит — легкий, но вряд ли достаточно прочный, чтобы выдержать удар рыцарского копья или меча. А вот кривая сабля на поясе — оружие, отсутствующее у других конных лучников, свидетельствовала, что пленником заинтересовался предводитель отряда.

Вжик! Сабля выскользнула из ножен.

— Кем син? Кем?

Бурцев попытался понять, чего хочет кочевник.

— Алман?.

— Юк, — незнакомое короткое словечко сорвалось с губ само собой. Незнакомое Бурцеву, но не его предкам.

Брови над раскосыми глазами степняка поднялись вверх. Сабля — тоже.

Или замочит прямо сейчас. Или… освободит, что ли?

Изогнутый клинок блеснул на солнце. Путы ослабли.

— Бире! — позвал подчиненных воин с саблей. Тиз!

Бурцева отвязали от дерева лишь для того, чтобы связать снова. Он не успел восстановить кровообращение в посиневших руках и постарался отогнать прочь мысль о сопротивлении. Сопротивляться? А, собственно, зачем?! Между пыточными инструментами тевтонов и жесткими веревками из конского волоса Бурцев все-таки выбрал последнее.

— Пойдешь со мной! — безапелляционным тоном заявил всадник.

Бурцев уже не удивлялся тому, что понимает незнакомца без перевода? Чему удивляться-то? Если частичка польской крови при переносе во времени пробудила генетическую память и распахнула лингвистический багаж далеких предков-шляхтичей, то же самое должно случиться и с языковым наследием татарских пра-пра-пра… — дедушек и бабушек. Вот с немцами, да, не повезло. Ну, нет в нем ни капли немецкой крови и все тут.

Кочевники уже затягивали петлю аркана на связанных перед грудью руках пленника.

— Будешь упрямиться — умрешь, — пригрозил предводитель.

— Яхши, — пожал плечами Бурцев. — Хорошо.

Лошадей в галоп не пускали. Кочевники ехали рысью, но взятый с самого начала темп не снижали.

Полонянина гнали на аркане, конец которого был прикреплен к седлу обладателя сабли. Гнали хорошо, гнали долго. Давненько Бурцев не совершал таких пробежек по пересеченной местности. Пару раз падал, волочился по земле на прочной веревке, изловчившись, вскакивал снова и бежал… бежал… Нужно было бежать: вряд ли татары станут церемониться с пленником, оказавшимся обузой. Секир башка — и дело с концом.

Вообще-то за каждым кочевником рысили запасные коньки. Однако полонянина в седло не сажали. Коней степные воины берегли…

Насколько Бурцев понял, его перехватил один из передовых дозоров, рыскающих в далеком отрыве от основных сил. Раздобыв пленника и осмотрев сродовские укрепления, разведчики возвращались, чтобы отчитаться перед своим ханом.

В лагерь кочевников он прибыл в состоянии загнанной лошади. Плохо соображая, куда и зачем его ведут, Бурцев с трудом переставлял ноги. Но пока еще переставлял.

 

Глава 46

Между двумя огнями, горевшими перед входом в большой, но отнюдь не блистающий роскошью (длинные жерди, да войлочная ткань) шатер Бурцева и пленившего его татарина угрюмые охранники в чешуйчатой броне вели так медленно, словно намеревались зажарить или закоптить заживо обоих. Степной воин отдал провожатым оружие и стоически сносил едкий дым и жар углей. Так и должно быть, задыхаясь, убеждал себя Бурцев. Огонь для языческой культуры многих кочевых племен является святыней. Огонь очищает помыслы проходящих мимо, а значит, иной дороги в шатер татаро-монгольского военачальника нет.

Их подвели ко входу на южной стороне юртообразного жилища. Бурцев нечаянно вдохнул очередную порцию дыма. В горле запершило, сухой кашель сотряс все кости. А в следующую секунду стража впихнула его копейными древками под полог шатра. Кто-то со сноровкой бывалого спецназовца бросил Бурцева мордой в землю. Удар, правда, немного смягчил большой затоптанный ковер.

Он поднял глаза. Рядом уже лежал ниц предводитель татарских лучников. Кочевник распластался без чужой помощи — по собственной воле. Застывшими статуями встали у входа телохранители. В центре округлой юрты тлели угли очага. Над ними — отверстие в крыше. Для выхода дыма и входа света, надо полагать. Но дыма здесь было много, а света мало.

Возле очага под небольшим углом поднимался опорный столб шатра. За ним, напротив входа располагался грубый глиняный алтарь с изображением неведомых идолов, кое-как высеченных и размалеванных. Зато слева висела настоящая, вышитая на шелку, картина — портрет симпатичной азиатки. Недурный, надо сказать, портрет.

Справа свалена в кучу богатая сбруи и оружие. Там же неподвижно восседал и хозяин шатра. Звякнув броней, незнакомец шевельнулся. Скуластое обветренное лицо с редкой растительностью и раскосыми глазами, покрывала обильная сеть морщинок. Однако властный взгляд, все еще отпугивал старость. Хозяин шатра был крепким и жилистым человеком, а скупые, но точные движения выдавали в нем опытного бойца, всегда готового к смертельной схватке.

Мягкие расшитые подушки, на которых он сидел, плохо вязалась с ладной фигурой воина. Такой «трон» больше подходит какому-нибудь разжиревшему изнеженному султану, а не рубаке с солидным стажем. Роскошные подушки предназначалась скорее для демонстрации высокого социального статуса татаро-монгольского военачальника.

Молчание. Изучающий взгляд острых глаз-щелочек. Неторопливый кивок…

— Непобедимый хан Кхайду, внук Тимучина, провозглашенного на Великом курултае Чингисханом — Повелителем Сильных, дозволяет тебе говорить, юзбаши Бурангул, — торжественно обратился к предводителю разведывательного дозора один из стражей.

Непобедимый хан… внук Тимучина, провозглашенного… Ну, конечно, как же без этого! Бурцев невольно вспомнил «Господина Конрада Ландграфа Гессенского и Тюрингского, магистра ордена Святой Марии…» Да, в благоговении перед звучными регалиями Восток мало отличается от Запада.

— На пути к Легницким землям стоит крепость с прочными стенами, непобедимый хан. За стенами укрылись польские воины и немецкие всадники, носящие на одеждах черные кресты, — Бурангул докладывал, не поднимая лица от ковра.

— Я смогу взять ее быстро? — сухой голос Кхайду-хана прозвучал в тишине шатра, словно треск дерева на морозе. — Ты с лучшими воинами своей сотни ездил в разведку и должен знать это.

Бурангул вздрогнул всем телом, напрягся. Похоже, от верного ответа сейчас зависело многое. Может быть, сама жизнь сотника.

— Я… Я не имею права давать советы непобедимому хану. Я могу только сказать то, что видели мои глаза и…

— Говори. — поторопил хан. — Ты достаточно умен, чтобы иметь собственное мнение. Сейчас я хочу услышать его. Только говори правду. Говори то, что думаешь, юзбаши.

Бурангул тяжело вздохнул:

— Для осады потребуется слишком много времени. Этот польский город укреплен почти так же хорошо, как Вроцлав. Захватить крепость штурмом без осадных орудий и огненного запаса трудно. А того и другого мы лишились под стенами Вроцлава.

Пришла очередь вздрагивать Бурцеву. Если хан узнает, по чьей вине татары остались без пороков и горшков с «напалмом»… Лучше б тогда погибнуть тебе, Васек, от меча Казимира.

— А взять изгоном?

— Невозможно, непобедимый хан, — Бурангул еще сильнее вжался в ковер. — Перед крепостью — открытое поле. Даже ночью нельзя подобраться незамеченным. К тому же поляки почти все время держат ворота запертыми.

Хан сокрушенно покачал головой:

— Меня расстроил твой ответ, Бурангул, сильно расстроил. Мы спешим в легницкие земли и не можем тратить время на долгие осады силезских городов.

Бурангул перестал дышать.

— Но мне по нраву твоя смелость, — продолжал хан. — За смелость я вознаграждаю щедро. Ты не веришь в могущество моих туменов и не боишься говорить об этом. Что ж, правильно. Одной верой победы на этих землях не добьешься. Мы сможем обойти крепость, оставив ее в тылу?

— Это возможно, — сотник воспрял духом. — Правда, придется вступить в лес, но…

— Ясно, — оборвал хан. — Теперь расскажи о своем пленнике.

Бурангул расслабился. Его доклад был краток:

— У поляков и немецких воинов с черными крестами на одеждах было двое пленных. Молодая женщина и этот человек. Женщину увезли в крепость, а его хотели казнить в поле. Мы отбили пленника. Он говорит по-нашему, и я взял его с собой. Здесь, в Польше, это большая редкость. Кроме того, возможно, он укажет непобедимому хану слабое место в обороне крепости.

Только теперь внук Темчина-Чингисхана удостоил Бурцева взглядом:

— Откуда ты знаешь язык воинов степи?

— Я много путешествовал, — уклончиво ответил он. Ответил по-татарски, привыкая к пробудившимся навыкам полиглота.

— За что тебя приговорили к казни носители черных крестов и их польские союзники?

— Дрался против них, вот и приговорили.

— А против нас ты тоже дрался?.. — глаза кочевника изучали пленника. — Я слышал о лесном отряде, который без разбора нападает в этих землях на куявцев, мазовцев, немцев и моих воинов. Ты принадлежишь к этому отряду?

Бурцев молчал. Врать перед этими проницательные глаза опасно. Сказать правду — опаснее вдвойне.

— Ладно, поговорим о другом. Если ты поможешь взять польскую крепость, то будешь свободен и богат. Если откажешься, с тебя сдерут шкуру и бросят в огонь.

Снова от него требуют невозможного!

— Я не был в крепости и не знаю ее слабых мест. Меня захватили в плен за городскими стенами, и там же хотели казнить, — ответил Бурцев.

И приготовился умирать — долго и мучительно. Но испытующий взгляд Кхайду он все-таки выдержал.

Прошло около минуты, прежде чем хан заговорил снова. Обращаясь уже к Бурангулу:

— Я не вижу и не слышу лжи. Ты взял бесполезного полонянина, сотник. Он не годиться ни на что, кроме грязной работы и грязной смерти. Уведи его к пленным полякам и уходи сам.

…В ту ночь, к великому счастью Бурцева, кочевники отдыхали после длительного перехода. Так что смог, наконец, передохнуть и он. Спать. Сейчас — только спать. Знакомство с собратьями по несчастью, затравлено сбившимися в кучу под охраной вооруженных воинов, было отложено до завтра.

 

Глава 47

Снова повезло! Или не повезло? За поваленными деревьями не таились силезские лучники и арбалетчики. Небольшую группу пленников, среди которых оказался Бурцев, надсмотрщики гнали на расчистку очередной засеки. С тех пор, как тумены кочевников начали обход Сродовской крепости, многотысячной орде пришлось углубиться в лес. А лесов степняки не любили. Леса заставляли растягиваться их в узкую беззащитную колонну. Леса лишали свободы маневра. Леса сводили на нет преимущества конницы, привыкшей к бескрайним степным просторам. А тут еще и засеки…

На разбор лесных завалов обычно посылали пленных. Они были не только черновой рабсилой, но и живым щитом на тот случай, если за непролазными баррикадами из бревен и веток засели вражеские стрелки. От других полонян Бурцев уже наслушался о жестоких лесных стычках. Отчаянные ватаги вроде Освальдовой, несколько раз устраивали в буреломах засады. Партизаны не щадили никого, так что первыми под польскими стрелами и копьями гибли пленные поляки. Сами степняки шли на приступ сразу за полонянами. Спешившись, они упрямо карабкались по поваленным деревьям и трупам, словно муравьи, и неизменно одерживали победу над горсткой лесных храбрецов.

Нередко тактика живого щита использовалась также при штурмах крепостей или замков. Уцелеть во время таких приступов пленным полякам было практически невозможно. А вот в атаках на засеки шанс на спасение имелся.

Полоняне, пережившие лесные столкновения, поучали Бурцева: «Как только начнут свистеть стрелы — не беги обратно под татарские сабли, а, наоборот, прыгай прямо на засеку, забивайся в щель между бревнами и притворяйся мертвым. Если повезет — не растопчут и не зарубят». Пленники рассказывали даже, будто кое-кому под шумок удавалось незамеченным выскользнуть из мясорубки и укрыться в лесу. О таких счастливчиках говорили с завистью.

Это была уже третья засека из тех, что приходилось разбирать Бурцеву. Но ни одного шлема и ни одного копейного острия за ней не поблескивало. Силезия больше не разменивалась на мелкие стычки. Тот, кто хотел драться, отступал к Легнице — под знаменами Генриха Благочестивого, отступал для решающего сражения. Но брошенные без охраны засеки все же существенно замедляли темп продвижения татаро-монгольских войск. Надсмотрщики злились. Нагайки так и плясали в их руках, выискивая жертву. Полоняне, не желая попадать под плеть, работали споро, без понуканий. Вскоре в завале появился расчищенный проход. Армия степняков двинулась дальше.

Из леса вышли до темноты. Сразу был объявлен привал. Сгущающиеся сумерки осветили тысячи костров, а костры означали долгий отдых. Кхайду-хан берег силы людей и лошадей.

Снова — как всегда перед сном — Бурцев расшнуровал омоновские берцы — благо, на диковинную для этих мест и времен, но грязную и внешне непрезентабельную обувь не позарились ни тевтоны с куявцами, ни татаро-монгольские воины. Он вынул из-за голенища небольшой сверток с клочком заветного пергамента.

«Мой…обрый Вац…ав…», — слова, наспех выведенные кровью Аделаиды, уже стирались. Кровь, пусть даже княжеская — это все-таки не чернила, и на телячьей коже держится плохо.

Каждый вечер, таясь от угрюмых польских крестьян — собратьев по несчастью и от неусыпно бдящей стражи, Бурцев доставал послание и заглядывал в пергамент. Он был далек от героев сентиментальных мелодрам, орошающих слезами письма возлюбленных. Этот ежевечерний ритуал требовался для другого: удержаться от соблазна бежать, как только стемнеет. Сразу же, немедленно.

И рассудок, и интуиция в один голос подсказывали Бурцеву: риск непозволительно велик. Стражники не спускали с пленных глаз, и шансов напороться при побеге на кривую саблю или поймать спиной длинную оперенную стрелу несравнимо больше, нежели возможностей благополучно вырваться за границы походного стана.

В принципе Бурцев готов был рискнуть, если бы на карте стояла только его жизнь. Но проблема в том, что сейчас он не вправе решать за себя одного — сейчас от него зависит и судьба любимого человека. Аделаида, написавшее письмо собственной кровью, ждет и надеется. Погибнув во время неудачного побега, он обманет ее чаяния. И тем самым обречет бедняжку на ненавистное супружество. Нет, бежать надо наверняка. Дождаться, как советуют умные люди, лесной заварушки на засеке — и деру. Если из татарского плена выкарабкается он сам, то уж и Аделаиду как-нибудь выручит из беды.

Берцы со спрятанным в них куском драгоценного пергамента Бурцев положил под голову — так никому не удастся умыкнуть ночью его главное сокровище. Мысли уставшего пленника сами собой устремились к малопольской княжне. Образ молодой взбалмошной девушки возник как наяву. Смешной вздернутый носик, по-кошачьи зеленые глаза, точеный стан, распущенные русые волосы, великолепное платье. Потом платья не стало…

Обнаженная Аделаида — томно улыбающаяся и в то же время необычайно серьезная — призывно протягивала руки. Она была перед ним вся. Свежая, юная, жаждущая… И только волосы, рассыпавшиеся по плечам и груди, еще прикрывали наготу девушки.

Бурцев не выдержал. Шагнул к ней. И шагнул снова. И едва не вскрикнул, когда между ними встал — вдруг, из ничего, из ниоткуда — Казимир Куявский. Лицо князя скрывал глухой тевтонский шлем, но уж Бурцев-то прекрасно знал, чьи глаза горят люьой ненавистью за узкой смотровой щелью. Казимир поднял руку с обнаженным мечом. Острие клинка ткнуло под ребра. Потом еще раз. И еще. Сон ушел. Пришла боль.

— Этот, что ль?

Его окончательно разбудил густой бас и грубый пинок в подреберье.

— Ета, ета! — зачастил чей-то тонкий голосок.

Бурцев открыл глаза, плохо соображая спросонья. Отблесках почти погасшего костра освещали две фигуры.

Один силуэт — огромный, словно медведь поднялся на задние лапы. Гигант при каждом движении позвякивал доспехами. Понацеплял, блин, на себя железа… Кольчуга с длинными рукавами и круглым нагрудником-зерцалом, стальные наручи и латные перчатки. На поясе — меч. Как ни странно, прямой, без сабельного изгиба. Трофейный, наверное. Голову целиком прикрывает куполообразный шлем с железной полумаской и кольчужной бармицей на лице и затылке.

Вторая фигура — маленькая и тщедушная. На этом человечке вообще не было брони. Только длинный халат да широкая островерхая шляпа, плетенная из соломы. Лица под шляпной тенью не разглядеть.

— Твоя уверена? — пробасил гигант.

— Верена-верена! — закивал малой.

Оба говорили по-татарски. И оба говорили по-татарски скверно. Тот, что в железе, — чуть получше. Тонкоголосый недомерок — хуже. Явно, это был не их родной язык.

— Моя долго смотрела и моя узнала! — торопливо продолжал малой в шляпе. — Этот человека вел польский разбойника и жег наша камнемёта возле Вроцлав-города. Доложить надо Кхайду-хан…

Сон как рукой сняло. Бурцев тоже «моя узнала» говорившего. Да это же тот самый желтолицый старичок-гренадер, швырявшийся под пороховыми гранатами.

— Уже доложили, — медведеобразный гигант еще раз больно пихнул пленника ногой под ребра. — Восстань, ты!

Вероятно, на ломаном татарском это означает «вставай». Но Бурцев приготовился именно «восстать». Во-первых, пнули, как собаку. Во-вторых, испортили такой чудесный сон. А в-третьих… Все равно терять-то теперь нечего. Раз в нем опознали поджигателя осадной техники, то, скорее всего, убьют на месте. Значит, двинуть напоследок кому-нибудь в зубы — не велик грех.

Проснувшиеся и испуганные полоняне отползали подальше, зато отовсюду подтягивались надсмотрщики с плетьми.

— До земля тевтонских замков еще далеко, а ты погубил наш пороки, орденский хвост! — распалялся гигант.

Наверное, тип хотел сказать что-то вроде «орденский прихвостень». Интересно все-таки, какой язык у этого парня родной, если он так безбожно коверкает татарский? Впрочем, «хвост» в его устах тоже звучит обидно. Особенно если орденский.

Бурцев напрягся, намереваясь вскочить, и тут… Подгоняя нерасторопного пленника, громила в железе бесцеремонно вышиб ногой из-под его головы обувь. Сами берцы до костра не долетели, но вот выпавший пергамент угодил прямо в присыпанный золой жар. Послание Аделаиды, писанное ее же кровью, вспыхнуло на красных углях. А вот это было уже слишком!

Прыжок — и Бурцев стоит на ногах. Еще прыжок — и голая пятка заныла от удара о круглую нагрудную пластину чужого доспеха. Неожиданный толчок едва не опрокинул татарина в соседний костер, но бугай все же удержался на ногах.

Гигант взревел, вырвал плеть у ближайшего надсмотрщика.

Уклониться Бурцев не успел. Плечо и спину ожгло болью. А еще секунду спустя перед его носом мелькнул бронированный кулак. Бурцев ушел с линии атаки, удачно перехватил руку противника, чуть присел, сопровождая движение закованного в железо здоровяка и усиливая его же первоначальный импульс, немного развернулся. И еще раз…

Наземь тяжелого бойца бросил в общем-то бесхитростный, но действенный прием. Увлекаемый энергией своего выпада и собственным весом, утратив контроль над телом воин упал со звоном и грохотом. Бурцев мысленно поблагодарил тренера-рукопашника, который помимо всего прочего, обучил его и базовой техники айкидо.

Эффектный бросок ошеломил свидетелей схватки. Но ненадолго. Две-три секунды — и дерзкого пленника обступили воины с обнаженными саблями.

— Не мешать! — вдруг раздался повелительный окрик. В свет костров вступил хан Кхайду в окружении свиты. — Пусть дерутся! Хочу посмотреть, сколько продержится пленник против лучшего кулачного бойца моих туменов.

«Лучший боец» уже поднялся, расстегнул и скинул на землю пояс с мечом, начал снимать рукавицы, обшитые стальными бляхами.

— Это лишнее, — остановил хан. — Дерись в доспехах — целее будешь. Сегодня тебе попался достойный противник, а мне калеки в войске ни к чему.

Калеки? Бурцев, конечно, польщен, однако не переоценивает ли старина Кхайду его возможности? С такими соперниками на ринге Бурцеву встречаться еще не приходилось. Вне ринга — тоже.

Он еще раз окинул взглядом снаряжение противника. Бить в голову бесполезно. Только расшибешь о шлем кулаки и ноги. Корпус, упрятанный в кольчугу и нагрудник, тоже недосягаем — пятка — вон — до сих пор болит. Да и на руках этого медведя — сплошь железо. Уязвимыми остаются только ноги. Широкие штаны, да сапоги из плотной кожи не спасут от хорошо поставленного удара.

Противник выставил перед собой бронированные кулаки. Правый отведен для удара чуть дальше, чем следовало бы. Левый — чуть ниже идеальной защитной позиции. но в остальном… В остальном — классическая поза боксера. И кто после этого скажет, что бокс — английское изобретение?!

Боксер тринадцатого века попер в атаку. Боец он оказался отменный. Бурцев старался держать противника на дистанции. Бил ногами в ноги и тут же отскакивал назад. Татарин не привычый к подобной тактике, пыхтел и рычал от боли, но удары держал стойко. И хуже того, быстро учился на своих ошибках. Кочевник пытался сократить дистанцию. Доспехи несколько сковывали его движения, и лишь вынужденная медлительность спарринг-партнера позволяла пока Бурцеву избегать столкновения с молотоподобными кулаками.

Так продолжалось, пока ему не почудилось, будто противник ошибся. На самом деле ошибся сам Бурцев. Перехват на болевой правой руки не увенчался успехом. Кольчужные рукава оцарапали ладонь, и в то же мгновение тяжелая левая перчатка со смаком впечаталась в скулу. В глазах вспыхнул и померк свет.

Пока Бурцев поднимался, хан Кхайду с любопытством наблюдал за ним. Надо драться — публика ждет. Он вытер кровь с разбитой скулы. Хорошо же ему досталось! Слава Богу, кость цела. Пока цела… И зубы вроде на месте. Правда, кровищи во рту полным-полно.

На него снова надвигался закованный в железо спарринг-партнер. Бляшки на левой перчатке были в красных пятнах. Против лома, как говорится, нет приема. Бурцев чуть отступил, выигрывая время. Выдержит ли он еще один удар латной рукавицы? Весьма сомнительно. А уж если попадет не под левую, а под правую руку, то второй раз точно не встанет. Эх, ему бы сейчас такие же боксерские перчаточки, да поувесистей! А то нечестно получается, неспортивно. Ладно, Измаилово племя! Раз вам по нраву бои без правил, так тому и быть!

Он сам ринулся в атаку, огласив воздух трехэтажным матом. Не польским и не татарским — ну, нет в этих языках тех убедительных и выразительных слов, с какими шли на смертный бой, наверное, еще древние руссы дохристианских времен. О, матерился он сейчас вдохновенно, самозабвенно, во всю глотку, нимало не заботясь о том, что изощренного смысла его диких выкриков все равно не поймет и не оценит ни один человек в татаро-монгольском войске.

 

Глава 48

Вопли произвели должное впечатление. Мельком Бурцев заметил, как даже у Кхайду-хана вытянулось лицо. А озадаченный противник, тот вообще застыл неподвижной статуей, опустив длинные руки в перчатках-кастетах. Ну, что ж, весьма кстати. Собственно, все это сотрясание воздуха затеяно ради одного-единственного удара. Самого последнего. Самого болезненного. Самого сокрушительного и неотразимого.

Он пнул что было сил. Так, как в детстве пинал по мячу, пробивая живую стенку чужой команды у ворот. Только сейчас удар пришелся под подол кольчуги. Аккурат по разрезу, облегчавшему посадку в седле. Аккурат промеж ног.

Запрещенный прием, но… «Кто меня осудит?!» — зло подумал Бурцев, с удовлетворением осознавая, что коварный удар в пах достиг цели.

Гигант согнулся в три погибели, рухнул на колени, глотая ртом воздух. На несколько секунд повисла зловещая тишина. Первыми звуками — слабыми, хриплыми, но полными экспрессии — стали слова, которые с трудом выдавливал из себя поверженный татарин. Татарин ругался. Бурцев отчетливо разобрал такой родной русский мат. Ответная тирада нецензурной брани по изощренности ничуть не уступала его собственной.

Фига себе! Это что же получается, господа хорошие, наши матерные слова имеют тюркские корни?! Ругаться матом русичей научили кочевники?!

Лишь когда корчившийся на земле татарин чуть разогнулся и сорвал с головы шлем, Бурцев понял: насчет святоруских корней мата можно не беспокоиться. На него с ненавистью смотрела типичная рязанская ряха. Соломенные, стриженные под горшок и взмокшие от пота волосы, веснушчатая физиономия, борода лопатой, нос картошкой и широченные — пять пар монгольских щелок влезет — синие глаза. Степной воин, который ну, никак не мог быть таковым, прошипел, испепеляя Василия взглядом:

— Живота гонезе!!!, израдец!

Понимание древнерусского языка пришло даже быстрее, чем адаптация к наречию поляков и кочевников. Как-никак, крови русичей в жилах Бурцева течет поболее, чем татарской и польской.

— Из-ра-дец!

И вот тут-то Бурцева перекрыло по-настоящему. Да какое право имеет этот татарский прислужник обвинять его в израде-измене.

— Это я-то израдец?! Ты, русский витязь, якшаешься с бесерменами-балвохвалами, а я, выходит, изменник?!

— Эти бесермены — наши союзники! — вскипятился в свою очередь русич. — А такие израдцы, как ты, заразитися за немецких бискупов, кои давно точат зуб на Русь православную!

— Кого это ты называешь союзниками?! Ты вообще, в курсе насчет татаро-монгольского ига?

— Иго?! — русич захлопал глазами. — Какое-такое иго?

— Хватит! — раздраженный выкрик прервал перепалку. Кричали по-татарски. Кричал Кхайду-хан.

Бурцев обернулся к нему, позабыв от возмущения, с кем говорит:

— Это что же, лучший кулачный боец твоих туменов — русский?

— Да, он с русских земель, — снизошел до ответа хан, — ибо мы, обитатели войлочных кибиток, не привыкли биться на кулаках. Зачем эта глупая забава воину, у которого есть оружие? А если уж драться без лука и сабли, то куда полезнее конная борьба на поясах. Сбросить в бою противника с седла, ухватив его за кушак — разумнее, чем бить кулаком по прочному доспеху.

Бурцев прикусил язык: помнится, под Вроцловом его именно так и свалили с Уроды. А ханская свита уже тянула сабли из ножен. Однако Кхайду не торопился оглашать смертный приговор взбунтовавшемуся полонянину.

— В чем дело, Димитрий?! — обратился хан к сопернику Бурцева. — О чем ты спорил с пленником, одолевшим тебя в честной схватке?

«В честной»? Гм, понятие о чести здесь, конечно, весьма растяжимое.

— Этот человека — с русская земеля, — в волнении коверкая татарские слова, ответил тот, кого назвали Димитрием. — Он браниться ручча так же хорошо, как и я.

— Так ты русич? — хан внимательно посмотрел на Бурцева.

— Не отрицаю, — пожал плечами он.

— И как же тебя зовут?

О, сам хан соизволил поинтересоваться именем полонянина. Знаковое событие. Но добрый ли то знак?

— На родине меня называют Василием, на землях Силезии кличут Вацлавом.

— Очень интересно! Сотник Бурангул принял тебя за поляка. Я — тоже… Подумать только, в улусах польских князей бродит образованный рус, знающего языки Востока и Запада!

— Я же говорил, хан, что много путешествую. А нам, мирным скитальцам, поневоле приходится учить наречия разных народов, чтобы не сгинуть на чужбине.

— Только вот дерешься ты совсем не как мирный скиталец, — заметил Кхайду-хан. — И глаза не научился прятать, подобно беззащитным странникам. А в твоих глазах я вижу дух истинного воина. Тебе не место у костра полонян, русич. Твое место либо среди прославленных богатуров, либо среди мертвецов. Такие люди, как ты, могут быть или очень полезными, или очень опасными. Ты опасен или полезен, Вацалав?

Елки-палки, да ведь это шанс! Кто знает, может быть, в войске кочевников ему будет проще добраться до Аделаиды. Или хотя бы поквитаться с Конрадом Тюрингским и Казимиром Куявским.

— Тебе решать, непобедимый хан, полезен я или опасен, — Бурцев склонил голову, как заправский царедворец. — Но знай: у меня есть основания ненавидеть крестоносцев и их польских приспешников. Именно поэтому я оказался в землях Силезии.

— И что же стало причиной раздора между тобой и моими врагами? — заинтересовался хан.

— Невеста, — Бурцев солгал, не моргнув глазом. Ну, какая ему, на фиг, Аделаида невеста-то!

— Что? — изменился в лице Кхайду.

— Моя возлюбленная… — его голос даже не дрогнул. Ведь это уже не было наглой ложью. Даже полуправдой не было: Бурцев давно понял, что по уши влюблен в дочь Лешко Белого. — Моя возлюбленная, которую тевтоны и куявцы похитили для князя Казимира.

— Твою будущую жаным хатын забрал хан Казимир из Куявского улуса?! — встрепенулся Кхайду. — Да-да-да, юзбаши Бурангул говорил, будто немецкие воины с крестами и их союзники-поляки везли с собой молодую хатын-кыз.

— Я надеялся найти ее во Вроцлаве, потому и сжег осадные машины. Я пытался отбить ее у Казимира под стенами Сродовской крепости.

— Что ж, может быть… — задумчиво кивнул Кхайду-хан. — Может быть, ты говоришь правду, Вацалав. Любовь — сильное чувство, способное толкать даже мудрейшего мужа на глупости.

То ли это блик от углей ночного кострища, то ли воспоминание о чем— то былом, бередящем душу? На жестком лице хана промелькнула тоска, свойственная, скорее, поэту, нежели воину. А этот Кхайду, оказывается, тот еще романтик!

— Вацалав! — хан долго и пристально вглядывался в глаза Василию, пытаясь прочесть сокровенные мысли пленника. — Я готов поверить твоим словам и готов даже простить твое дерзкое нападение на мои осадные орудия под Вроцлавом. Я готов дать тебе оружие, чтобы впредь ты бился бок о бок с моими воинами против нашего общего врага. Но горе тебе, если ты обманешь мое доверие. Да будут свидетелями вечный Тенгри и всемогущая Этуген.

— Димитрий! — хан повернулся к медведеподобному русичу. — Возьми Вацалава под свое начало. Присматривай за ним как следует. Если усомнишься в его преданности, убей… Отныне, Вацалав, унбаши руссов Димитрий — твой начальник. Выполняй его распоряжения и не смей перечить. За малейшее ослушание тебя ждет смерть. За бегство с поля боя — смерть. За нерасторопность в походе — смерть.

— Благодарю, хан. — Бурцев с достоинством поклонился. Несмотря на зловещие предупреждения Кхайду, он был доволен. Судьба давала ему новый шанс. И новую надежду. — Ты не пожалеешь о том, что сделал.

— Делаю это я по двум причинам, — строго объяснил хан. — Во-первых, мудрый военачальник должен ценить и по-возможности привлекать к себе сильных, смелых и умных воинов, даже если те прежде бились на стороне врага. А во-вторых… Я желаю тебе найти свою хатын-кыз, Вацалав.

Удар плети. Конское ржание. В следующую секунду Кхайду уже несся меж угасающих лагерных костров. Свита сорвалась вслед за ханом.

Десятник-унбаши Дмитрий озадачено поскреб в затылке, пробурчал:

— Ну, что, ратник, пойдем к нам, раз уж привалила тебе ханская милость. Вон там костры русской дружины горят.

— Русской?!

— Ну, не половецкой же. Ступай со мной…

Кажется, медведь в броне уже справился с гневом и больше не собирался «лишать живота» ханского протеже. Только потирал отшибленный пах. Бурцев не удержался — спросил:

— Чего это там хан, насчет хатын говорил?

— Да старая история! У Кхайду умерла любимая жена. До сих пор по ней страдает, бедолага. Мастера из далекой страны Катая ему даже на шелке лик покойницы-зазнобы вышили. Любовь, понимаешь… Ну, а ты, видать, сильно пронял Кхайду байкой об украденной девке. В общем, считай, что тебе повезло.

 

Глава 49

Они продвигались по необъятному лагерю, осветившему ночь тысячами огней. Вот, значит, как выглядят татаро-монгольские орды… Три тумена (именно таким было войско Кхайду, вступившее в Польшу) на постое — зрелище впечатляющее.

Просторных шатров и юрт вокруг было совсем немного. Подобная роскошь в походе полагалась лишь для знатных военачальников. Рядовые воины довольствовались либо небольшими палатками, либо подобием спальных мешков из теплых шкур. У каждого под рукой было оружие и пара-тройка лошадей, чтобы при необходимости без промедления вступить в бой или отправиться в долгую скачку. Между кострами и шатрами имелись широкие проходы, так что передвижение конных воинов даже внутри лагеря ничего не стесняло.

У многих костров шла нехитрая трапеза. Склонившись над видавшей виды глиняной и деревянной посудой, воины руками вылавливали кашебразную массу. Запивали ее водой и чем-то белым — то ли молоком кобылиц, то ли кумысом.

А вот зажаренных на вертелах туш, или хотя бы битую дичь что-то не видно. Мясцом баловали себя немногие. И даже если баловали… В основном, это были нарезанные ломти жесткой вяленой конины, от которой за несколько шагов несло конским же потом: сушенное мясо кочевники во время похода доводили «до кондиции» под седлом. Впрочем, кое-где конину обжаривали на углях.

Грязные жирные пальцы едоки вытирали об одежду. Так здесь ели все — и татары, и их союзники. Русичи — не исключение.

Чудно было Бурцеву спокойно шагать по татаро-монгольскому лагерю в сопровождении русского витязя. История, — та история, что ему вбивали в голову со школьной скамьи — сходила с ума прямо на глазах.

Дмитрия частенько окликали. По-татарски — чаще, реже по-русски, а иногда вообще Бог ведает на каких языках. Кажется, тут царил сплошной интернационал. Десятник отзывался, поднимая руку в торопливом приветствии, и шел дальше. Лучшего кулачного бойца знали многие, и Дмитрий, похоже, привык к этой популярности.

Один раз десятник-унбаши все же приблизился к чужому костру. Чтобы — Бурцев не верил своим глазам — крепко обняться с татарским сотником Бурангулом! Столь экспрессивное проявление взаимной приязни вообще не укладывалось в голове недавнего пленника. Похоже, эти двое были дружбанами не разлей-вода.

— Присаживайся к огню, Димитрий, — татарин говорил на диковинной смеси татаро-русского. — Угощайся. Крута есть. Мясо есть. Тай забить пришлось. Хороший чебыш аты был, таза был. Алтын звали. В лесу ногу сломал. Жалко Алтына.

Впрочем, несмотря на сетования, сотник грыз обжаренный кусок конины с завидным аппетитом.

— Благодарствую, Бурангулка, но не могу. Спешу очень.

— Куда спешишь, Димитрий? Кхайду-хан большой отдых дал.

— Да вот, веду твоего пленника в свой десяток. Из наших он оказался, русич. Василем кличут. Сам Кхайду распорядился взять его в нашу дружину. Отдам ему брони Федора. Того, что под Краковом порешили.

— Вот как?! — сотник Бурангул повернулся к Бурцеву, виновато развел руками. — Ты уж на меня обиды не держи, иптэш за то, что гнал тебя на аркане.

— Ладно, замяли! — отмахнулся Бурцев.

Оставив озадаченного юзбаши у костра, они двинулись дальше.

— Знатный ипат Бурунгулка, — заметил Дмитрий. — Он мне жизнь спас, когда на нас из лесу польские тати налетели.

— Спас? — изумился Бурцев.

— Ну да. Он мне, а потом — я ему. Мы теперь как братья.

Однако! Бурцев насел на спутника с расспросами. Дмитрий, пожав плечами, начал вводить своего новоиспеченного ратника в курс дела.

Татаро-монгольское войско, судя по словам десятника, состояло из «многоязыких» народов. Конечно, основное ядро восточной армии составляли племена, вышедшие из монгольских степей. Ханы, знатные военачальники-нойоны, их дружинники-нукеры и бедные кочевники карачу — в походе учавствовали все.

Были среди монголов и татарские отряды. Немногочисленные, поскольку Темучин-Чингисхан в самом начале своего пути к власти смертельно враждовал с воинственными соседями-татарами и безжалостно вырезал их стойбища. Но с тех пор много воды утекло. После смерти «повелителя сильных» уцелевшие, хоть и ослабевшие в противоборстве с Чингисханом татары примкнули к войску его сыновей и внуков. Язык некогда заклятых врагов Темучина постепенно начал сливаться с наречиями монгольских племен, а сами татарские воины отлично показали себя на полях сражений.

— Вот Бурунгулка, например, из этих — из татарей. — сообщил Дмитрий. — В Польшу вступал простым воином. А вишь ты, уже до сотника дослужился. Кхайду его ценит.

Имелись в татаро-монгольском войске и другие союзнические отряды и даже отдельные иноземные специалисты.

— Помнишь, Сыма Цзяна? Ну, того старика, с желтым лицом?

Бурцев кивнул. Еще бы не помнить! Такого он теперь до конца жизни не забудет.

— Цзян идет с Кхайду-ханом из далеких заморских земель. Он из народа хань, из страны Катай.

Китай! — догадался Бурцев.

— Во всем войске никто лучше, чем Сыма Цзян, не умеет обращаться с горючим зельем, и гремучим порошком, которые способны сжечь и порушить любую крепость. А еще у Кхайду был ученый магометанин, но того польская стрела достала.

Получается, китайцы и арабы ходят в военных советниках у монгольского хана? Надо же!

Как явствовало из дальнейшего рассказа русского десятника, по принуждению в ханские войска никто не вступал, за исключением разве что полонян, которых кочевники в огромных количествах набирали на покоренных землях. Но оружие подневольному люду монголы доверять остерегались — слишком ненадежной была их верность и храбрость в бою.

Союзники примыкали к татаро-монгольским туменам по доброй воле. Кто-то — в качестве наемников, рассчитывая прославиться, пограбить и сделать карьеру в сильном войске. Но помимо злато и славолюбивых «диких гусей» шли в поход и «идейные» соратники. Таковыми, насколько понял Бурцев из слов Дмитрия, и были русичи.

— Не понимаю! — признался Бурцев. — Татары, монголы или уж не знаю теперь, как их правильно звать-величать, покорили Русь, а потом вдруг обрели там верных союзников?

— Б..дь!

Бурцев аж вздрогнул от неожиданности. Потом хмыкнул. Слово «ложь» на древнерусском звучало превесьма похабно. Во времена Василия таким словцом будут презрительно именовать женщин не самого тяжелого поведения.

— Так, объясни же мне неразумному, почему ты считаешь это… э-э-э… неправдой?

— Да потому что никто и никогда не покорял Святую Русь! — твердо заявил Дмитрий.

— Хочешь сказать, татары не жгли городов и не убивали людей?

— Жгли и убивали. И что с того? Наши князья со своими гридями тоже постоянно палят и разоряют земли друг друга. И людей в полон уводят и мирных оратаев живота лишают и дань платить велят. Так что для простого мужика — что татарин, что соседушка с мечом — все едино. А ведь еще и поляки, и тевтоны, и венгры набегами на нас ходят. Ну, а мы на них. Война, усобица — дело обычное. Али сам не знаешь?

Странная, блин, психология царит в тринадцатом столетии! Хотя… В условиях нескончаемых междоусобных войн разница между внутренним и внешним врагом и впрямь как-то размывается.

— Татары-бесерманы они что?! — продолжал рассуждать Дмитрий. — Им наши леса и пашни даром не нужны. Они народ степной, вольный — пришли и ушли. Кто к ним с миром и пониманием, к тому и они с уважением и почтением. Ну а если какой русский князь первую стрелу пускает, тогда, ясное дело, сеча начинается. Тогда татары лютуют, как любой лютовал бы на их месте. И ведь все равно уходят потом! Землю себе не забирают, как те псы-рыцари немецкие! Веру православную менять и идолам своим поклоняться не заставляют… Эх, вовек не было бы вражды между их ханами и нашими князьями, кабы князья неразумные первыми зло татарам не учинили.

— Первыми?! — у Бурцева отвисла челюсть.

— А ты думал! С чего все началось-то, Василь?

— Ну… с битвы на Калке? — припомнил он.

— Во-во! А перед той бранью что было?

— Что?

— Злейшие враги татар половцы-кипчаки хана Котяна пришли в Галич к Мстиславу Удалому просить у русских князей помощи. Те самые половцы, что своими набегами принесли столько горя на наши земли! Но князья уже привыкли наяти половецкую конницу для своих усобиц и не собирались впредь отказываться от их помощи. Потому, видать, и решили выступить против татар. На совете в Киеве Мстислав Галицкий, Мстислав Киевский, Мстислав Черниговский и Даниила Волынский подержали Котяна и отправились со своими дружинами в поход.

— А татары?!

— Татары тоже присылали своих послов — просить мира. Да погубили тех послов наши князья. Неслыханное дело, Василь, в коем нет ни чести, ни доблести — перебить мирное посольство! Такого прощать не принято. Татары и не простили. Тем более, что именно русичи первыми обнажили против них свое оружие. Даниил Волынский и Мстислав Галицкий переправились через Днепр, напали и обратили передовой полк татар в бегство.

А битва на Калке позже была. Наши гордые князья секлись там с татарами по отдельности, а половцы обратились в бегство и смяли русские дружины. В общем, татары одолели. Только десять русичей из каждой сотни домой вернулось. Правда, победители тоже потеряли многих своих воинов и откатились обратно в степь. А потом пришли снова.

— Мстить?

— Снова мира искать! Им нужен был проход через русские княжества. И союзники, а не враги в тылу. И помощь: фураж, да припасы… Помощь, Василь, а не дань. Те города, что оказывали эту помощь, становились «гобалык» — «добрыми градами».

— Но ведь был еще и «злой город», — Бурцев напомнил собеседнику о сожженном дотла Козельске.

— Это — вотчина Мстислава Святославича Черниговского — одного из князей, перебивших татарских послов, — помрачнел десятник. — Потому и разорили татары город.

— Много городов, — уточнил Бурцев.

— Не так уж и много! Только те, чьи князья выступали против татар. По степным законам, первая выпущенная противником стрела означает смертный бой. Умные князья стрел пускать не стали.

— Откупились? — презрительно усмехнулся Бурцев.

— Дурак ты, Василь! Союз заключили. Выгодный и нам, и татарам.

— Не пойму я тебя, Дмитрий. Какой вообще может быть союз с тем, кто пришел на твою землю с огнем и мечом!

— Да не было огня и меча! — вспылил десятник. — Не покорять Русь пришли татары, не палить наши грады и веси. Другие у них были помыслы: пройти через русские земли, настичь и разбить половцев, которых взял под защиту угорский король. В Угорию сейчас направлены большие силы татар — тумены Бату-хана и его лучшего полководца Субедэя.

Угория… угры… Так на Руси называли венгров. С этим понятно. Неясно было другое.

— Русичам-то какая польза от татарского похода? — недоумевал Бурцев.

— Ну как же! Отбить у угров и вернуть себе Галич. Знаешь, сколько воинов из галицкого и соседнего волынского княжеств примкнуло к Батыю? Ну а мы вот с Кхайду пошли на Польшу. У нас с ним здесь тоже общее дело.

— У кого это у вас?

— У новгородской дружины, десятником коей я являюсь! — не без гордости заявил Дмитрий. — Под урочищем Игнач Крест новгородцы заключили с татарами договор. Согласно этой грамотке, полк конной рати из охочих людей Господина Великого Новгорода отправился вместе с татарами в польские земли.

— Но зачем?! — не мог взять в толк Бурцев.

— Ох, и глуп же ты, Василь! Польша склонила голову перед немцами, превратившись, по сути, в лен Тевтонского ордена. Крестоносцы хозяйничают тут, как у себя дома. И потом, по польским землям коннице татар проще добраться до тевтонов, чем по новгородским лесам и прусским болотам.

— Да на кой ляд им вообще туда добираться-то?!

Дмитрий недобро усмехнулся.

— У татар есть лазутчики — магометянские купцы, торгующие по всей Европе. У Новгорода тоже имеются глаза и уши на орденских землях. И нам, и бесерменам стали известны тайные планы магистра Конрада Тюрингского. Замыслы эти одинаково тревожат и новгородцев, и татарских ханов.

— Крестовый поход? — догадался Бурцев.

Дмитрий удивленно вскинул брови:

— Хм, а ты, Василь знаешь гораздо больше, чем положено знать простому страннику.

Бурцев поспешил сменить тему:

— Слушай, а кто стоит над вашей дружиной? Русич? Татарин?

Дмитрий помрачнел:

— Мы — повольники, сами выбираем себе воеводу. Перед походом Федора Посадского вот выбрали. Но его убили под Краковом. О новом воеводе еще не сговорились. Пока примкнули к личной дружине Кхайду-хана.

К ханской гвардии, стало быть? Неплохо, совсем неплохо. Должно быть, ценят здесь русичей.

— А кто такие повольники, Дмитрий? — задал Бурцев следующий вопрос.

— Бедный, но вольный люд, который сам по себе. Ратников бывших среди нас много, беглые есть. Я вот, к примеру.

— Ты? Беглый?

— Ага, — осклабился десятник. — В прошлом — боярский холоп с рязанщины. Мои родители в деревеньке жили, неподалеку от Дона, аккурат на границе — между рязанским и черниговским княжествами да половецкими степями. Но неспокойно там. За человека мирного оратая никто не считает. Ограбить и убить всякий может, кто в кольчуге да с мечом или саблей. Ну, я и подался в Новгород.

— А вниз по Дону отчего не спустился? Там тоже, вроде бы, беглый люд собираться должен — казаки зовутся.

— Казаки? — наморщил лоб Дмитрий. — Не слыхал о таких. Да и разве пройдешь живым нынче по дикой степи-то? Скорее, в полон попадешь али живота лишишься. Нет, степь я не люблю. Я лесами пробирался — через черниговские да смоленские земли. Так с Дона в Новгород и дошел.

— Значит, ты не абы какой а донской Дмитрий? — усмехнулся Бурцев. — Дмитрий Донской в союзниках у татар! Во как!

— Ну, да, донской, — не понял юмора десятник. Да и где понять-то за сто сорок лет до Куликовской битвы. — А чего ты скалишься, Василь?

— Просто рад, что попал под начало такого бывалого унбаши.

— Вот это правильно! — кивнул русич. — Держись меня, парень — не пропадешь. Драться ты горазд. А все остальное как-нибудь образуется. Даст Бог, еще вернемся в Новгород с победой над тевтонами.

Бурцев призадумался. Над тевтонами?

— Но ведь пока что русичи в ханском войске только с поляками бьются.

— Случайные стычки были, — согласился Дмитрий. — А вот настоящих битв — нет. У нас с ханом на то уговор с самого начала. Кхайду выставит нас против тевтонов, а до тех пор мы лишь помощники в походе.

Бурцев недоверчиво поднял бровь:

— А что, хан учитывает пожелания своих союзников?

— Наши — учитывает, — заверил Дмитрий. — А как не учитывать, если Русь у него в тылу осталась? Тут поневоле с нами считаться приходится. И потом, я ведь тебе сказал: русичи в дружине ханской состоят. А дружинников-нукеров своих Кхайду бережет для решающего сражения. Ну и нас вместе с ними. Да и не глуп хан, понимает прекрасно: толку будет больше, если поставить нас против наших же заклятых врагов — против псов-рыцарей немецких.

— А как же Федор, которого под Краковом убили? Значит, погнал-таки Кхайду новгородцев на штурм польского города?

— Никто нас никуда не гнал. К Кракову мы подошли, когда город пал. А Федора живота лишили на следующий день. Ватага лесных татей то была.

М-да, знавал Бурцев одного татя. Освальдом кличут…

— Только отошли от города, — хмуро продолжал сотник, — наткнулись на поляков. Выскочили, окаянные, из леса, с деревьев стрелы метать начали, в драку полезли. И ведь хорошо дрались, стервецы! Я там схлестнулся с одним… Здоровенный такой. Супостат мне кистенем щит проломил, с коня сбросил. Совсем бы зашиб, не подоспей Бурангулка. Лук у него тогда был по-походному — с приспущенной тетивой, но Бурангулка с сабелькой вокруг того поляка кружил, покуда я в себя не пришел. А там уж я и сам обозлился дюже. Завалил татя лесного вместе с лошадью, голыми руками. Меч-то свой обронил. Но зубы ворогу и без меча вышиб. Потом гляжу, Бурангулку сбил с коняги польский рыцарь. Усатый такой пан, вроде как вожак. А мне как раз под руки веточка попалась. Хорошая веточка — что твое бревнышко. Им рыцаря и отогнал. В общем, отбились мы. Но Федора и еще трех человек потеряли. И у Бурангуловых лучников урон был большой…

«Узнаю добжиньца, — подумал Бурцев. И Збыслава тоже трудно не узнать».

— А с краковским воеводой Владиславом Клеменсом новгородцам драться приходилось? — осторожно поинтересовался он.

— Слыхали, слыхали о таком, — закивал Дмитрий. — Говорят, храбро билась его рать, многих татар положили поляки. Но воеводу Клеменса одолел передовой отряд Кхайду-хана. Сами мы краковских дружинников в глаза не видели.

У Бурцева отлегло от сердца: не хотелось бы ему когда-нибудь признаваться Аделаиде в том, что его соотечественники участвовали в штурме Кракова и разгроме малопольской дружины.

— Значит, городов вы приступом не берете и польские отряды не громите?

— Не-а, не берем и не громим. Нам бы до тевтонов добраться, а уж там… О!

Дмитрий мечтательно закатил глаза.

— А пока не добрались, чем занимаетесь?

— Видишь, вон — мешки? — Дмитрий указал на туго набитые и добротно увязанные кожаные бурдюки. — К этому грузу мы и приставлены. Вся новогородская дружина да лучники Бурангула в придачу.

— И что в мешках-то? Сокровища какие? Дань? Трофеи?

— Гремучая смесь и снаряженные ею громовые горшки. Трясутся татары над зельем этим, что мамка над любимым чадом. Даже когда Вроцлав брали, Кхайду велел держать зелье подальше от осадного тына. Сыма Цзян тогда самолично приезжал за сосудами с громовым порошком. Он вообще частенько к нам захаживает. Все талдычит без умолку: мол, беречь нужно эти турсуки от воды и огня. От огня — так особенно. Да то нам и без его указаний ведомо. Навидались ужо, на что способно бесерменское зелье. Одна искра — и «Отче наш» сказать не успеешь!

Однако ж! Кхайду-хан доверил союзникам-русичам охранять порох. Ответственный пост, ничего не скажешь. Видать, отношения между новгородцами и степняками в этом походе самые, что ни на есть добросердечные. Вот так, господа историки, начинается пресловутое татаро-монгольское «иго».

 

Глава 50

Быстроногую молодую кобылицу по кличке Стрела Бурцев получил в ту же ночь. Оружие и прочее снаряжение — на следующей стоянке.

Кольчуга покойного Федора и куполообразный шлем с наносником пришлись впору. Щит Бурцеву Дмитрий тоже вручил из новгородских запасов — не треугольный, рыцарский, а круглый, какими пользовались в бою русские дружинники. А вот вместо меча Бурцев подобрал себе татарскую саблю — крепкую, гибкую, не очень длинную, зато легкую. В конных схватках рубиться такой — одно удовольствие, да и пешего противника сечь сверху сподручнее.

Только оружием дальнего боя обзавестись так и не удалось. Арбалеты в татарском войске почти не использовались, ну а луки…

Дмитрий дал подержать один. Да уж! Жалкие самоделки стрелков из лесной ватаги дядьки Адама не шли ни в какое сравнение с этой убойной машиной. Сила, скрытая в упругих изгибах, казалось, способна метать стрелы без участия стрелка. За долгие века нескончаемых степных стычек кочевники создали идеальное орудие для убийства на расстоянии.

Гуннская — с двумя изгибами — форма; накладная — из дерева, усиленного рогом основа; звенящая тетива сложного плетения… Лук был покрыт специальным лаком, предохраняющим оружие от влаги и пересыхания. Длинные стрелы с тяжелыми наконечниками, закаленными особым образом в солевом растворе, тоже выглядели весьма впечатляюще.

Дмитрий уверял, что ТАКИЕ стрелы, выпущенные из ТАКОГО лука, пробивают любую броню, а по дальности полета не уступают болтам польских и немецких арбалетов. А ведь в бою опытные лучники порой накладывают на тетиву по две-три стрелы сразу. Ну а что до меткости стрелков, то… В общем, дядька Адам отдыхает.

— Татары учатся стрелять из лука сызмальства — так же, как и ездить на лошади, — пояснил новгородец. — Первые малые луки-игрушки они получают от родителей уже в три-четыре года. А в отрочестве прекрасно владеют серьезным оружием, годным не только для охоты, но и для войны. Лук же взрослого воина ты держишь сейчас в своих руках, Василь.

Бурцев попробовал натянуть лук взрослого воина. Увы и ах! Видать, не те мышцы качал. Слабоват он еще для подобных тренажеров. Дядька Адам — тот, может быть, и совладал бы, а вот омоновец, привыкший палить на стрельбище из автомата — никак. Арбалет — еще куда ни шло, но лук степняка…

Как справиться с упругой косичкой воловьих жил, как удержать ноющими от напряжения пальцами стрелу на тугой тетиве, как прицелиться, да если на полном скаку?! Нет, все это было выше его понимания!

— Ладно, не старайся понапрасну. — Дмитрий забрал у него лук. — Все равно наша дружина больше врукопашную рубится.

Помимо оружия Бурцева снабдили всем необходимым для похода. Каждый воин Кхайду-хана должен был иметь палатку или хотя бы пару теплых шкур. Плюс два кожаных мешка-турсука, которые использовались не только для хранения воды и пищи, но и при переправах через реки. Надутые воздухом, они хорошо держали на воде и человека, и всю его поклажу.

Меню кочевников было без изысков: просо, вяленое мясо, сухой кислый сыр-крута. Ну, и конечно, провиант, добытый по праву победителя на захваченных землях. Если припасы истощались, войско могло обходиться без воды и пищи до десяти дней: степняки пускали кровь лошадям, и насыщались ею. Впрочем, польские княжества — не безжизненные выжженные солнцем степи. Здесь пить лошадиную кровь пока не приходилось.

Кроме запасов провизии и воды, каждый воин вез с собой веревки, походный топор, сито для просеивания муки и очистки грязной воды, шило, нитки, иголки, пилки для затачивания оружия.

— Кстати, — заметил Дмитрий. — За отсутствие любого из этих предметов Чингисхан мог казнить своего воина. Кхайду не столь строг, особенно с союзниками, из-за потерянной иголки он головы не лишит. Но вот трусость в бою карается без пощады. Побежит с поля брани один человек — казнят весь десяток. Побежит десяток — казнят сотню. Казней не будет лишь в том случае, если в бегство обратиться все войско. Но такого, по крайней мере, при мне, еще не случалось.

Еще бы! Трудно обратить в бегство армию, каждый солдат которой знает, что, спасая в бою собственную шкуру, он обрекает на неминуемую смерть себя и своих товарищей после сражения. Ни шагу назад, в общем… Местные законы военного времени будут покруче сталинских расстрелов на передовой.

— В общем, предупреждаю сразу, Василь, — вполне дружелюбно продолжал Дмитрий. — Коли вдруг замечу, что ты начинаешь пятиться перед супостатом — зарублю собственноручно.

Бурцев промолчал. Но раз уж на то пошло, так же, наверное, вправе поступить и он, если в бою смалодушничает десятник.

— Зато можешь быть спокоен, — Дмитрий подмигнул. — В полон тебя ни поляки, ни тевтоны не возьмут. Мы не позволим. С этим здесь тоже строго: если кого-нибудь пленят, татары опять-таки убивают весь десяток.

Бурцев вспомнил брата Себастьяна с его пыточным арсеналом. Пожалуй, татаро-монгольский вариант круговой поруки — не такая уж и плохая вещь.

Знакомое и раскатистое «Бр-р-рум-бам-п» неожиданно громыхнуло где-то на краю лагеря. И еще раз, и еще.

— В чем дело? — вскинулся Бурцев. — Нападение?

Десятник прислушался. Нахмурился.

— Нет, — мотнул головой Дмитрий. — Сигнал сбора на казнь.

— Казнь?!

Новгородец кивнул:

— То, о чем я тебе только что говорил. Смерть — она легка на помине.

Бурцев поежился.

— И часто у вас такое происходит?

— С тех пор, как вошли на польские земли — в первый раз. Так что, думаю, стоит посмотреть. Особенно тебе, Василь. Оно, знаешь ли, полезно будет. Идем!

В «полезности» предстоящего зрелища Бурцев сомневался. Но последнее слово десятника прозвучало, как приказ. А в войске, где царят столь крутые нравы, пререкаться с командиром — себе дороже. Он предпочел не ерепениться. Пока, по крайней мере.

 

Глава 51

Мрачное действо происходило в круге, освещенном факелами. Огни держали угрюмые и неподвижные, словно статуи, воины с обнаженными саблями. Пламя злобно шипело и плевалось яркими искрами, чадило в черное небо густым дымом, плясало на ветру, отражалось одинаково недобрыми всполохами на заточенной стали клинков и в узких щелочках глаз.

Барабанщики, находившиеся за пределами огненного круга, мерно поднимали и опускали огромные колотушки. «Бр-р-рум-бам-п! Бр-р-рум-бам-п» — гулко вибрировала натянутая кожа монгольских тамтамов.

Суровые лица, колючие жесткие взгляды…

В центре круга располагалось странное сооружение. Несколько жердей, врытых в землю, отдалено напоминали каркаса юрты, не покрытой шкурами. Поверх этой ребристой конструкции были перекинуты веревки из конского волоса. На веревках в хитроумном переплетении узлов покачивались топор и с пяток тяжелых камней в прочной сетке. Под топором — бревно.

Плаха, что ли? Да нет, больше похоже на… Неужто гильотина? Ну, конечно! Лезвие топора зависло точно над деревянной колодой, а каменная гроздь придаст удару достаточную силу, чтобы отделить голову от тела. Видели бы это французы!

Перед татаро-монгольской гильотиной лицом вниз лежали осужденные. С дюжину человек. Все без оружия и без доспехов. Но по одеждам можно было угадать их прежний статус. Большая часть — нукеры какого-то князя-нойона. Да и сам князек, похоже, валяется тут же. Простых лучников-карачу было лишь двое. Один трясся мелкой дрожью. Остальные смертники ждали исполнения приговора с завидным самообладанием.

Веревки, как заметил Бурцев, опутывали только руки простолюдинов. Наверное, вязать знать без особой нужды здесь не принято. А сейчас таковой необходимости нет. Вырваться из плотного кольца стражи — невозможно. Никто и не пытался.

Барабаны смолкли. Видимо, народу собралось достаточно, чтобы начинать…

На освещенное факелами пространство вступил хан Кхайду в окружении телохранителей. Среди ханской свиты затесался и Сыма Цзян. Движения китайца были суетливыми, взгляд — бегающий. Казалось, китайцу предстояла неприятная работа, которой он хотел бы, но не мог избежать.

— А этот-то чего сюда влез? — шепотом спросил Бурцев.

— Сам не понимаю, — пожал плечами Дмитрий.

— Ханьский мудрец Сыма Цзян казнит простолюдинов так, как это делается на его родине, — раздался над ухом чей-то негромкий голос.

Бурцев обернулся. Бурангул! Сотник говорил по-татарски, глядя в огненный круг:

— Карачу должны погибнуть позорной смертью — их жизнь отнимет не рука палача, а сброшенный сверху топор. Таков приказ Кхайду-хана.

Со смертниками в бедных одеждах не церемонились. Кхайду отдал приказ — и двое воинов из ханской свиты уложили первого приговоренного в шатрообразный каркас. Горлом на бревно, шеей под отточенное лезвие. Бедняга дрожал всем телом и покорно ждал.

Желтолицый китаец тоже подошел к гильотине. Чтобы обрушить вниз смертоносную секиру, ему нужно было лишь дернуть хитрый веревочный узел.

Ни торжественного зачитывания приговора, ни последнего слова… Европейская напыщенность, связанная с насильственным умерщвлением человека, у азиатов ни практиковалась. Все происходило проще, быстрее, и потому, вполне возможно, легче для осужденных.

В могильной тишине раздался стук металла и камня о дерево. Китайская гильотина сработала безукоризненно. Обезглавленное тело забилось в конвульсиях, кровяной фонтан окатил плаху и землю, отрубленная голова выкатилась между жердями.

Голова смотрела осмысленным еще и полным ужаса взглядом, губы казненного подергивались. Бурцев вздрогнул. Знакомое лицо? Или показалось?

Два воина оттащили труп. Еще двое помогли Сыма Цзяну поднять тяжелое лезвие и удерживали его на весу, пока китаец заново вязал узел. Сверху, с топора и камней в сетке, обильно капало.

Второй карачу лег под кровавую капель сам.

Еще одно знакомое лицо? Точно! Один из лучников, с которыми отряд Освальда схлестнулся под стенами Вроцлава.

Легкое движение желтой сухой руки…

Нож гильотины рухнул вниз. Лучник, спасшийся от мечей польских партизан, погиб под топором в собственном лагере. Ну и нравы!

Бурцев узнал и знатных нукеров. Ошибки быть не могло: именно с ними он сражался у осадного тына, на «батарее» метательных машин. А приговоренный к смерти князек? Да это же тот самый нойон, с которого Бурцев собственноручно сорвал серебряную пластину! Неожиданная догадка промелькнула вдруг в его голове.

Бурцев повернулся к татарскому сотнику.

— За что этих людей приговорили к смерти, Бурангул?

— Ясно за что, — пожал плечами тот. — За трусость в бою.

— В каком? В каком бою, Бурангул?

Юзбаши нахмурился:

— Они не смогли уберечь осадные орудия под стенами Вроцлава. А их тысячник Шонхор, к тому же потерял серебрянную пайзцу Кхайду-хана, которую должен был хранить, как зеницу ока.

Бурцев сокрушенно покачал головой. Сражаться — это одно, а вот так… Неприятно все же ощущать себя виновником казни. Пусть даже и невольным.

— Бурангул, а почему этих несчастных казнят только сейчас? — спросил он.

— Несчастных?! — юзбаши криво усмехнулся. — Из-за них мы потеряли осадные орудия и огненный припас. Конечно, Кхайду-хан мог казнить их сразу — прямо в Вроцлаве, но он поступил мудрее. Грядет великая битва, Вацалав. Скоро мы встретимся в решающем сражении с войсками силезского князя Генриха и тевтонского магистра Конрада, и сейчас от казни будет больше пользы. Тот, кто сегодня увидит позорную смерть в юрте смерти, укрепится духом перед предстоящей сечей. Никому не захочется разделить участь недостойного Шонхора и его трусов.

Недостойного Шонхора и его трусов? Бурцев хорошо помнил, как отчаянно дрались осужденные с воинами Освальда. Если это трусость, что же тогда в понимании Кхайду храбрость?!

Бурцев снова взглянул на диковинную гильотину. Кто ляжет под нее следующим?

А вот никто! Плаху с двумя зарубками оттащили в сторону. «Ассистенты» китайца отвязали окровавленный топор, высыпали из сетки камни и принялись разбирать «юрту смерти». Сыма Цзян тоже удалился. Значит, миссия китайца выполнена и дальнейших казней не последует? Похоже на то. Видимо, в татаро-монгольском войске, как и повсюду, элита имеет большее право на снисхождение, нежели рядовые члены сообщества.

 

Глава 52

— Эй, куда это вы оба?! — Бурангул задержал Бурцева и Дмитрия, собравшихся уходить. — Стойте на месте. Иначе вас сочтут сочувствующими осужденным и самих вытащат в круг позора.

— А чего стоять-то? — удивился Дмитрий. — Все ведь уже закончилось. Плаху вон разобрали, топор унесли, Цзян тоже ушел.

— Ни топор, ни Сыма Цзян больше не нужны, — вполголоса объяснил Бурангул. — Знатным воинам за былые заслуги оказана великая милость. Опытный палач умертвит их без пролития крови.

— А смысл? — пожал плечами Бурцев.

— Ты еще спрашиваешь, русич! — возмутился татарин. — Каждому известно: душа казненного, которому отсекли голову, обречена на вечные скитания. Пролитая с позором кровь навеки закроет ей путь в царство мертвых. Демоны, элчи и эрлики не дадут такой душе посмертного упокоения, а повелитель умерших, Эрлик-хан не позволит ей возродиться к новой, более достойной жизни.

— И что же теперь сделают со знатными воинами? — недоумевал Бурцев. — Сожгут заживо, что ли?

После гильотинирования он бы ничуть не удивился, увидев в татаро-монгольском стане костры а-ля святая инквизиция.

— Им переломят хребет.

Ничего себе, «великая милость»!

— Прошу слова, непобедимый хан! — из освещенного факелами круга неожиданно донесся возглас отчаяния. На закричавшего нукера, с немым укором и презрением посмотрели даже лежавшие рядом товарищи по несчастью.

Кхайду поморщился, но процедил сквозь зубы:

— Говори. Если тебе есть что сказать.

— Я прошу не за свою никчемную жизнь, непобедимый хан, — смертник старался говорить, по возможности сохраняя достоинство. — Я прошу за своего господина и за твоего верного тысячника Шонхора. Он никогда не слыл трусом.

— У стен Вроцлава он обрел такую славу, — жестко заметил Кхайду.

— Мой господин отправил на штурм польской крепости всех своих воинов, почти не оставив при себе охраны! Его хотели пленить! Если бы мы не отступили за осадный частокол…

— И для тебя, и для твоего господина было бы лучше, если бы вы этого не сделали, а просто отбили бы атаку, — сурово произнес Кхайду. — В том бою даже ханьский старик вел себя достойнее, чем вы. А ведь он ученный муж и не обязан был ввязываться в схватку.

— Непобедимый хан! У нас не было иного выхода! Лесные разбойники пробились к моему господину. Один из них, которого я почему-то вижу сейчас здесь, сорвал с его груди твою серебряную пайзцу.

— Если твой господин позволил сделать это, значит, пайзца была дарована недостойному. Всё!

Хан взмахнул рукой. Из-за его спины выступил крепкий хмуролиций воин с длинной тяжелой дубиной в руках. Воевать такой оглоблей было бы несподручно, биться в палочном бою на Божьем Суде по Польской Правде — тоже. Видимо, дубина предназначалась для другого.

— Палач, — прошептал Бурангул.

Дмитрий тихонько присвистнул:

— Ослопом хребты ломать будут?

Ему не ответили. И так все было ясно.

— Непобедимый хан! — еще раз воззвал нукер без особой, впрочем, надежды, — Я прошу…

— Замолчи! — разъяренный рык пронесся над освещенным кругом. Нет, это не хан потерял терпение. На своего подчиненного орал сам тысячник Шонхор. — Перестань позорить себя и меня, песий сын, и прими смерть достойно.

Нукер осекся на полуслове и покорно уткнулся лицом в землю. Он стал первой жертвой палача. Описав широкую дугу, дубина обрушилась на спину воина. Короткий вскрик. Хруст человеческого позвоночника был сродни звуку, что издает в тишине леса толстая, но подгнившая ветка под лошадиным копытом.

Еще удар, еще вскрик, еще хруст.

А вот третий нукер даже не вскрикнул.

Человек с дубиной перебивал позвонки с одного удара, оставляя жуткие, но, действительно, практически бескровные вмятины на спинах.

Нет, это уже слишком.

— Непобедимый хан! — Бурцев шагнул вперед, раздвигая факельщиков.

Два кривых клинка в мгновение ока скрестились под его подбородком, преградив путь. Бурцев ощутил, насколько хорошо отточены изогнутые лезвия.

Теперь все смотрели только на него. И воины, толпившиеся за плотным оцеплением, и факельщики-стражники, и свита хана, и сам хан, и приговоренные к смерти. Даже палач, прервав работу, озадачено обернулся. Только три человека с перебитыми спинами глядели куда-то в ведомую лишь им одним даль. Они еще были живы. Но им уже было все равно.

— Непобедимый хан! Прошу слова!

Брови Кхайду чуть приподнялись. Потом сдвинулись. И все же хан кивнул бывшему полонянину.

Сабли, впившиеся в горло Бурцева, скрежетнули друг о друга, расползаясь в стороны. Он тронул шею рукой. Кровь. Располосовали-таки кожу, бусурмане. Ладно, могло быть и хуже.

— Что ты хочешь сказать мне, русич?

— Только одно, непобедимый хан. Ты казнишь воинов, которые храбро бились под Вроцлавом. Я могу засвидетельствовать это.

— Храбро? — по губам хана скользнула недобрая улыбка. — Если ты, русич и твои польские друзья не полегли там все до единого, значит, недостаточно храбро. Если пайзца Шонхора оказалась в твоих руках, значит, недостаточно храбро. Если сгорели мои осадные орудия и горшки с зажигательной смесью, значит, недостаточно храбро. Это должно быть ясно даже глупцу!

Последнюю фразу Кхайду выкрикнул, обращаясь уже не к Бурцеву — ко всем собравшимся. Оратор, блин…

Назад, за факелы, Бурцева втянули в четыре руки Дмитрий и Бурангул.

— Дурень, ты в своем уме? — русский десятник таращил глаза и раздувал ноздри. — Ишь, чего удумал. Лезть в круг и перечить хану. Ты ж сам за малым в том кругу не остался. Казнили б под горячую руку — и дело с концом.

— Считай, что тебе повезло, — поддержал товарища Бурангул. — Отделался царапиной на шее, а мог бы и головы лишиться. Ты ведь не знатный нукер, — хребет ломать тебе не станут.

Кхайду тем временем вглядывался в лицо опального тысячника. Палач растерянно переминался рядом. Приказа продолжать казнь он не получал.

— Встань, Шонхор! — наконец, приказал хан.

Тот медленно поднялся. Глаза не выражали ничего. Абсолютно.

— За тебя просят уже второй раз, Шонхор. И знаешь что? Если пожелаешь, я сохраню тебе жизнь.

Осужденный побледнел.

— Я могу поступить по примеру предков, с позором изгонявших трусов в Великую Степь. Ты волен уйти из лагеря, Шонхор. Ты пойдешь пешком, без лошади. У тебя не будет оружия и доспехов. Только колчан, набитый не стрелами, а конским навозом. Жители войлочных кибиток будут оплевывать тебя. Враги нашего народа станут охотиться за тобой. Что ты выбираешь? Позорное изгнание или бескровную смерть?

Тысячник не ответил. Он просто лег на землю у ног палача.

Кхайду кивнул. Дубина взлетела вверх и опустилась. Еще один хрусткий звук нарушил тишину.

Бурцев поймал взгляд угасающих глаз, обращенных в его сторону. Увы, жизнь из человека с перебитым позвоночником уходит слишком медленно. Бурцев отвел глаза.

— Больше желающих вступиться за того, кто заслуживает смерти? — Кхайду-хан оглядел толпу.

Толпа молчала. Факелы чадили. Палач работал. Скоро все было кончено.

— Надо отдыхать, — проговорил Бурангул, — Идемте.

— А как же они? — Бурцев растерянно указал на казненных. Уже казненных, но еще живых людей.

— Они умрут. Не сразу, но скоро. Их тела оставят на съедение зверям и птицам. Не стойте долго возле этих тел, русичи. Здесь место плохой смерти.

Что ж, надо отдыхать — Бурангул прав.

Впрочем, толком отдохнуть в ту ночь не удалось никому. Под утро о Шонхоре и его воинах забыли напрочь: на лагерь напали поляки.

 

Глава 53

Это была дерзкая и яростная атака. Небольшой отряд — сотни полторы всадников — стремительно налетел со стороны леса. Под прикрытием подлеска и густого тумана полякам удалось подобраться к вражескому стану почти вплотную. Привычные к лесному бою, они расстреляли из арбалетов конный сторожевой отряд: с десяток людей и лошадей, утыканных короткими стрелами, повалились в мягкую хвою и мох, так и не успев поднять тревогу. Затем без шума и суеты была вырезана охрана на краю лагеря. Только после этого нападавшие размотали тряпки с конских копыт и вырвались из предутреннего тумана, подобно бесам из преисподней. Боевые кличи поляков слились с криками вопли избиваемых кочевников.

Бурцев вовремя выкатился из засаленного «спальника». Ох, как вовремя! Покинутые им шкуры — дурно пахнущие, но такие теплые и уютные — пронзил арбалетный болт.

Дмитрий оказался еще расторопней: новгородец уже стоял на ногах в полном боевом облачении. Кольчугу десятник, в отличие от Бурцева, на ночь не снимал, а щит, шлем и меч всегда держал под рукой.

— Поляки! — рявкнул Дмитрий. — Всем к бою!

Бурцев тоже подхватил саблю и щит. Шлем в поднявшейся суматохе кто-то запнул невесть куда.

Вокруг суетились русичи и люди Бурангула. Татарский сотник что-то кричал, размахивал руками. Его стрелки, отбросив бесполезные луки со спущенными тетивами, хватались за копья и сабли. Кочевники, не привыкшие биться в пешем строю, пытались поймать напуганных лошадей и падали, сбитые вражескими конниками.

Мимо Бурцева вихрем пронесся всадник с золотыми рыцарскими шпорами и в кастрюлеобразном шлеме. Польский меч ударил в железную нашлепку в центре щита, отскочил. Бурцев пошатнулся. Рыцарь умчался дальше. Зарубил монгольского воина, запутавшегося в спальных шкурах, свалил приземистую мохнатую лошадку без седока.

Поляки рубили и кололи с яростью одержимых. И людей, и коней.

«Неужто Освальдовцы?!» — встревожился Бурцев. Добжиньский рыцарь на поверку оказался преизрядной свиньей, но все-таки биться с недавними союзниками не хотелось.

Впрочем, нападавших было слишком много. В лесном лагере Освальда не набралось бы столько хорошо вооруженных конных воинов. И потом… Добжинец там был единственным рыцарем, а здесь их десятка полтора-два. И каждый со своими оруженосцами… Нет, в эту атаку поляков вел другой вожак — не менее отважный и опытный, но другой.

Нападавшие широкой дугой продвигались от леса, вырубая все на своем пути. Скакали в три ряда. Впереди — рыцари, за ними — конные арбалетчики кнехты и оруженосцы, прикрывавшие панов с флангов. Последними мчались слуги с факелами. Когда они успели запалить огни — в лесу или уже в лагере, сунув приготовленные факелы в дотлевающие костры часовых — Бурцев так и не понял. Но в предназначении огня сомневаться не приходилось. Факельщики, следовавшие по расчищенному рыцарями пути, старались поджечь все, что попадалось под руку. В лагере уже пылало пара десятков палаток простых воинов и шатер какого-то знатного нойона.

Скоро, совсем скоро поджигатели доберутся до мешков с порохом и бомбами Сыма Цзяна. И вряд ли они сами понимают, что произойдет, если в турсуки с «громовой смесью» сунуть пылающий факел.

Пешие русичи и татары Бурангула сдерживали натиск польских рыцарей, используя груду мешков в качестве баррикады. Прямо-таки Бой на пороховой бочке!

Бурцев бросился в самую гущу схватки. Туда, где копыта огромного коня топтали турсуки. На жеребце сидел всадник в шлеме-ведре, украшенном жутковатыми рогами. Видел Бурцев уже этот шлем. И герб на щите — черного орла на желтом фоне и белого льва — на красном — тоже имел удовольствие лицезреть. Герб Куявии. Герб князя Казимира, похитившего Аделаиду… Пришло время рассчитаться, княже. За все рассчитаться.

Под копытами Казимирового коня уже лопнул один мешок. Рыцари из княжеской свиты вспороли копьями еще три или четыре турсука. Покатились по земле связки «громовых шаров». Из дыр в мешках заструился грязный пороховой ручеек. Вот теперь точно достаточно одной-единственной искры, чтобы все вокруг взлетело на воздух.

Плевать! Слуги-факельщики, жгущие шатры и палатки еще далеко, а Казимир — вот он, собственной персоной! Отбросил сломанное копье и ловко орудует тяжелым рыцарским мечом.

Бурцев пробирался к князю, нимало не заботясь о том, как будет действовать дальше: пеший, бездоспешный, с щитом и короткой сабелькой — против опытного конного воина при полном вооружении. Главное, добраться до похитителя Аделаиды, а уж там…

Он едва успел подставить щит под наконечник копья. Отбил в сторону меч куявского оруженосца. Отскочил от рухнувшего с коня окровавленного тела. Не то, не то, все не то! Ввязываться в схватку с рыцарской свитой и добивать раненных не входило в его планы. Прикрывшись щитом Бурцев упрямо лез вперед — к Казимиру. От запаха человеческого и лошадиного пота, от крови, от поднятой сражающимися пыли и едкой вонючей пороховой смеси его уже мутило, а сыпавшиеся отовсюду удары едва не сшибали с ног. Порубанный щит вот-вот развалится на куски. Но ненавистные куявские орел и лев были уже совсем близко.

 

Глава 54

Конь Казимира, по самое брюхо заляпанный кровью и черной пороховой пылью, топтался по изрубленным трупам. Четверо пеших бойцов — двое русичей и двое стрелков Бурангула — уже пали от меча князя. Еще двое — Дмитрий и Бурангул — преграждали путь предводителю куявцев. Однако и их всадник уверенно теснил за пороховые мешки.

— Ка-зи-мир! — Бурцев бросился на князя.

Крестовина рогатого шлема с узкой смотровой щелью обратилась к нему.

Вязкая смесь крови и пороха липла к ногам, мертвые тела, кожаные мешки и валявшиеся повсюду китайские бомбы мешали двигаться, но все-же Бурцев успел. Он рубанул первым, рубанул с плеча.

Бурцев атаковал справа, и князь не успел подставить под его саблю орла и льва на своем щите. Изогнутый клинок ударил в бок, в правое подреберье, в печень, прикрытую кольчугой и кожаным панцирем. Располосовать толстую кожу! Порвать кольчужные звенья!

Да, прикрыться щитом князь не успел. Но он оказался прекрасным наездником. Легкое движение шпор, натянутые поводья — и княжеский конь, чуть развернувшись, поднялся на дыбы. Казимир спас свою печень, в последний момент ускользнув от клинка и укрывшись за высокой передней лукой рыцарского седла… А лука из прочного дерева — это тоже щит, способный ослабить смертоносный удар.

Сабля разнесла дерево в щепки, скользнула по седлу, по поножам Казимира, по плотной войлочной попоне боевого коня.

Ответный удар был страшен. Под тяжелым куявским мечом щит Бурцева разлетелся на куски. Левая рука, принявшая удар, будто отсохла от боли. А Казимир поднимал клинок снова. Из-под закрытого шлема-топхельма донеслось глухое рычание.

Конец?

Опять звон, опять треск. Снова над ней, над родимой — прямо над головой. Щит Дмитрия вовремя прикрыл Бурцева. И этот щит выдержал.

— Ноги! Брюхо! — заорал новгородец. — Подсекай ноги коню! Брюхо вспарывай! Иначе ворога не достать!

Бурцев лошадей любил, но… Но свою жизнь все же ценил больше. Он поднырнул под меч Казимира, норовя рассечь сухожилия над конскими копытами.

Маневр не удался. Князь резко подал скакуна в сторону и нанес сокрушительный удар. Дмитрий, прикрывавший атаку Бурцева, сам оказался в этот момент беззащитен. Княжеский клинок опустился на шлем русича. Новгородского десятника отбросило за перепачканные кровью турсуки. А сабля Бурцева разрубила воздух.

Совсем под ноги попал чей-то труп. Да еще этот лопнувший мешок с порохом. И тяжелая граната китайского мудреца… Споткнувшись, Бурцев повалился в кроваво-красную кашу, густо присыпанную «громовой смесью». Оружие выскользнуло из рук. Теперь точно кранты!

И снова он ошибся.

Второй раз от неминуемой смерти его спасла сабля Бурангула, подставленная под удар Казимирова меча. Меч скользнул в сторону. Куявец с глухим ревом опять вздернул коня на дыбы. Мелькнули тяжелые копыта, раздался смачный звук удара подковы о человеческое тело. Татарский сотник откатился в сторону.

Бурцев судорожно шарил рукой в поисках оброненной сабли. Нет! Ничего нет, кроме… Правая кисть ушла в прореху лопнувшего мешка. Да, ничего, кроме вонючего порошка. Зато этого добра — навалом!

Он зачерпнул китайского огненного зелья. Подскочил вплотную к коню противника. Левая рука мертвой хваткой вцепилась в поводья. Бурцев повис на них всем телом, не давая всаднику вновь поднять животное на дыбы и укрываясь за лошадиной шеей от меча куявца.

Потом все было просто. И быстро.

Он пихнул в конскую морду жмень пороха. И отпрянул назад.

Грязно-серое облачко окутало голову животного. Тяжелая пыль забилась под стальную маску-налобник, попала в глаза, в ноздри, в пасть. Едкая смесь, сдобренная кровью, залепила морду рыцарского коня. И конь взбесился.

Нет, князь, не упал. Мастерство опытного наездника позволило ему удержаться в разбитом седле. Но и остановить остановить полуослепшего, обезумевшего от боли скакуна Казимир не смог.

Конь не реагировал ни на шпоры, ни на повод, раздиравший пасть, ни на злые окрики хозяина. Он несся прочь, отфыркиваясь и отплевываясь «громовой смесью».

Примеру князя тотчас же последовала его свита. Рыцари, оруженосцы и кнехты торопливо разворачивали лошадей. Видимо, неожиданный маневр Казимира в сторону леса был воспринят ими как сигнал к отступлению. Новгородцы и лучники Барангула навалились на противника. Но опасность-то сейчас была в другом!

— Факельщики! — надсадно заорал Бурцев. — Отсекайте факельщиков! Не подпускайте их сюда.

Кричать пришлось дважды — по-русски и по-татарски.

Слава Богу, дошло! Русичи и бурангуловцы обратили, наконец, взоры туда, кудаследовало — на всадников с факелами. Те тоже намеревались проскочить вслед за своими панами мимо потрепанной баррикады из кожаных мешков. Размахивали факелами, поляки отгоняли противников. Огненные брызги летели во все стороны. Одна такая искра в пороховую кучу — и победа над куявцами станет пирровой.

— Вперед!!! — Бурцев подхватил с земли монгольское копье с бунчуком и первым бросился навстречу поджигателям.

Его услышали. И его послушались. Наверное, потому, что больше в этой суматохе слушать было просто некого, а развевающийся над головой Василия бунчук доходчивее всяких слов указывал направление атаки.

Стычка произошла буквально в нескольких шагах от пороховых россыпей. Противостоять пешему, но превосходившему по численности врагу конные факельщики не смогли. Трое несчастных — один новгородец и двое стрелков Бурангула, одежды которых особенно сильно пропитались кровью и порохом, сами превратились в мечущиеся живые факелы и были затоптаны польскими лошадьми. Но уже через пару минут все закончилось: куявцы были перебиты, а победители спешно тушили догорающие среди трупов огни.

Дмитрий уцелел. Чуть пошатываясь, со шлемом, выдержавшим страшный удар Казимирова меча, новгородец подошел к Бурцеву. Из уголка рта десятника сочилась струйка крови. Правый ус и добрую половину бороды уже окрасило красным.

— Ну, как ты, Дмитрий?

Десятник хлопнул его латной рукавицей по плечу — той самой, которой при первом знакомстве так славно заехал Бурцеву в зубы.

— Наш новгородский шелом куявскому мечу ни в жизнь не пробить, — оскалился Дмитрий. — А уж клинок, который проломит голову мне — тот и подавно не выкован.

Бурангул тоже оказался живучим. И везучим: доспехи смягчили чудовищный удар конских копыт.

— Бывало и похуже, — уверял кочевник.

— Ну, спасибо, что выручили. Если б не твой щит, Дмитрий и не твоя сабля, Бурангул…

— Да ладно тебе, — отмахнулся новгородец. — У нас в бою завсегда так, правда, ведь, Бурангулка.

Сотник серьезно кивнул.

 

Глава 55

— Духи огня сегодня милостивы к нам! Они не тронули громовую смесь!

Бурцев оглянулся. О, сам Кхайду соизволил явиться! Милостивые духи огня, значит, хан? В них, значит, все дело?

— Но без воинской доблести, милость духов оказалось бы не столь очевидной, — Кхайду словно угадал мысли Бурцева. — И доблесть будет вознаграждена! Твоя доблесть — в особенности, русич Вацалав. Сегодня я видел тебя в деле. Я доволен тобой.

Хан в боевом облачении величественно восседал на крепком коньке. Позади сгрудились нукеры личной гвардии — все в седлах, все при полном вооружении. Когда они только успели влезть в свои чешуйчатые панцири? Был, впрочем, в свите хана и один бездоспешный человечек — желтолицый Сыма Цзян. Узкие глаза китайца заметно расширились, когда тот измерил взглядом расстояние от затоптанных огней до пороховых россыпей. Знаток «громовой смеси» и мастер гильотинирования зацокал языком.

— Надо бы погоню снарядить, — устало произнес Бурцев. — Поляки ушли в лес.

— Знаю, — ответил Кхайду. — Две сотни уже прочесывают окрестности. Скоро к ним присоединится еще две.

Хм. А нам здесь хотя бы одна не помешала. Ох, как кстати, пришлась бы подмога в бою с куявцами. Ведь были же у тебя, хан, готовые к битве нукеры. Вон они — толпятся за спиной.

Проницательный хан вновь понял его без слов:

— Хочешь спросить, русич, почему к вам не пришла помощь?

В данном случае насупленное молчание было знаком согласия. Кхайду понимающе кивнул:

— Поляки слишком близко поднесли огонь к громовому порошку. Посылать к вам на помощь лучших воинов означало бы отправить их на гибель. А зачем увеличивать число ненужных жертв? Вы должны были сами бороться за свое спасение. Или погибнуть. Вы победили.

Понятненько… Хан поостерегся гнать на пороховую кучу свою гвардию. Все правильно. Все разумно. Все логично. И все же сердцем, не отошедшим еще от горячки боя, Бурцев никак не мог постичь эту логику.

— Ну, а лучники? — он взглянул в глаза Кхайду. — Твои хваленые стрелки, непобедимый хан? Они-то могли поддержать нас? Неужели никто в лагере не успел натянуть тетиву на лук?

Кхайду ответил спокойно:

— Лучники были готовы и ждали моей команды. Но помочь стрелами воинам, уже сошедшимся с врагом в рукопашной схватке, нельзя. Можно или не стрелять вообще или стрелять, чтобы перебить всех без разбора и тем попытаться спасти гремучий порошок. Мне советовали второе…

Кхайду взглянул на китайца. Сыма Цзян опустил глаза.

… — но я выбрал первое, Вацалав. Тех, кто отступает под натиском врага, я караю. Тех, кто храбро сдерживает натиск, я милую и воздаю героям должные почести. Иначе мне не будет веры среди воинов. А вера — она важнее громовой смеси.

Бурцев замер, ошарашенный. Выходит, они бились с поляками под прицелом ханских лучников!

— Ты достойно проявил себя в бою, Вацалав. Ты обратил в бегство польского нойона и его нукеров. Ты остановил всадников с факелами и уберег гремучий порошок. Ты истинный богатур, русич.

Бурцев усмехнулся. Богатур, значит? Вот откуда пришло на землю святорусскую грозное слово «богатырь»… Ладно, раз не суждено стать рыцарем, побудем пока богатуром. Впрочем, одним «богатурством» дело не ограничилось.

— Твои соплеменники после гибели Федра-богатура так и не выбрали себе предводителя. — Кхайду-хан окинул взглядом русичей. — А не пора ли сделать выбор? Сегодня. Сейчас.

Новгородцы одобрительно загудели.

— Вижу, храбрые русы уже готовы выполнять твои приказы, — продолжал Кхайду. — Это хорошо. На таких воинов можно положиться. Отныне ты — мой юзбаши, Вацалав, и воевода всей русской дружины.

Бурцев поклонился, без особой, впрочем, радости. Юзбаши так юзбаши. Нет, ханская милость — конечно, приятно. Но Казимир-то ушел. Посланный вдогонку отряд степняков вряд ли достанет куявского князя в польских лесах. И Аделаида по-прежнему находится в руках похитителей. Тут не то что сотником — да хоть тысячником, хоть темником ханским стань — все едино. А был ведь такой шанс сорвать свадьбу куявского князя и малопольской княжны. Та-а-акой шанс! Завалить женишка — и дело с концом. Не завалил…

— Ты недоволен, Вацалав? — нахмурился Кхайду-хан. — Ты не желаешь вести в бой людей, которые поверили в тебя?

— У них есть более достойные вожди, хан. — Бурцев кивнул на Дмитрия.

— Не дури, Василь, — прогудел десятник. — Не гневи понапрасну ни меня, ни хана. Новогородцы тебя признали своим воеводой, так что и ты уж не откажи. Не обижай робят.

Бурцев обреченно вздохнул. В западных дружинах и рыцарских отрядах во главу угла ставилось знатное происхождение. Неблагородный человек, будь он хоть семи пядей во лбу, не мог отдавать приказы. Только подчиняться. Здесь же все иначе. Выбиться в люди хваткому, смелому и сообразительному воину татаро-монгольской армии гораздо проще, даже если предки не проторили ему широкой дороги к славе и богатству. Вот и у Бурцева карьерный рост — налицо. Совсем недавно он был бесправным пленником, а теперь — нате вам, пожалуйста: сотник-юзбаши и воевода в одном лице. Этак и самого хана подсидеть недолго.

— Хрен с вами, — негромко пробормотал Бурцев.

Новгородцы заулыбались. Кхайду понял, что предложение принято. Тоже довольно осклабился. Хан, кажется, не горел желанием казнить за непослушание своевольного, но перспективного воина.

Кхайду повернул коня к своему шатру. Нукеры-гвардейцы последовали за своим предводителем. Среди пороховых россыпей остался только Сыма Цзян. Желтолицый старик, оглядывая разоренное пороховое хозяйство, сокрушенно качал головой.

Принимая командование, Бурцев наивно полагал, что под началом сотника-юзбаши состоит именно сотня бойцов, ну, может быть, плюс-минус лапоть, то есть, рота или около того. Однако четкое деление на десятки-арбаны, сотни-ягуны и тысячи-минганы усматривалось лишь в татаро-монгольских туменах. Так, поредевший после схватки с куявцами отряд Бурангула Кхайду-хан дополнил воинами из другой потрепанной в боях сотни. В результате получилась полноценная рота «конострелков».

Союзников же татаро-монголы редко мешали со своими воинами и в этом, пожалуй, был определенный смысл: управлять в сражении разноязыкой ратью, привыкшей и воевать по-разному, все-таки проблематично. А посему союзники дробились на десятки и сотни самостоятельно, и зачастую образовывали особые воинские единицы.

Свою дружину русичи именовали не сотней-ягуном, а полком. По давней новгородской традиции, состоял он приблизительно из двухсот воинов конной рати с запасными лошадьми. Как растолковал Дмитрий, в Новгороде вообще имелось лишь два рода войск: рать конная и рать пешая или ладейная, то есть передвигавшаяся на ладьях. Как таковые, отсутствовали даже лучники, которым положено завязывать сражение. Луками и арбалетами в той или иной мере владели все воины, но перестрелкам с врагом они всегда предпочитая рукопашную.

Хотя новгородский «полк» и понес потери, все равно таким количеством людей Бурцеву командовать еще не приходилось.

— Привыкнешь! — подбодрил его Дмитрий. — Главное, что новгородцы тебя зауважали. Ну, осваивайся пока, а я пойду. Мои ребята тут нашли раненых куявцев — двух кнехтов и факельщика. Надо бы отвести их к Кхайду. Может, расскажут чего…

— Иди, — согласился Бурцев. — Мне тоже тут нужно…

Как на древнерусском сказать «перетереть базары», он не знал.

— Надо мне, в общем…

Бурцев направился к Сыма Цзяну, который уже суетился среди трупов и потоптанных турсуков, аккуратно сгребая рассыпанный порох в пустые мешки и мешочки.

— Эй, Поднебесная! — негромко окликнул Василий по-татарски. — как там тебя, Сёма Цзянов…

Пожилой китаец поднял голову. Вблизи он казался еще старше. Такому место не в походе, а в мягкой постели с «уткой» под кроватью.

— Что угодно, великая юзбаши Васлав? — улыбка китайца напоминала сейчас глубокую морщину на и без того смятом желтом лице.

— Дед, это ты подбивал хана засыпать нас стрелами вместе с поляками?

Ротовая морщина азиата стала шире. В ней появились зубы. Весьма даже неплохие для такого возраста — крепкие, острые. Китаец поднялся. Он едва доставал седой макушкой до груди Василия.

— Порошок грома и молнии сотворять чудеса, юзбаши Васлав. — Китаец, по своему обыкновению, смешно коверкал татарскую речь. — Моя порошок крушить любая каменя и броня. Моя порошок вселять ужас в сердца врага. Моя порошок нужен, чтобы всегда был победа. Злая поляка поджигать моя порошок. Без порошок нет победа…

— Вообще-то для победы нужны еще и воины. Причем, живые. С одним порошком много не навоюешь, старик.

— Воина у хан Кахайду много, громовой порошок мало, храбрая русича, — упрямо твердил китаец.

Бурцеву захотелось отвесить ему пару оплеух, чтоб раз и навсегда вышибить из ханского советника эту махровую азиатчину. Генералы всех времен и народов, которые ни в грош не ставят солдатские жизни, были ему крайне несимпатичны. Но ведь не драться же со стариком, в самом деле!

Китаец тем временем вновь склонился над пороховыми россыпями.

— И все-таки, дед, — Бурцев склонился к старику, тронул за плечо, ощутимо сжал пальцы, намереваясь тряхнуть для острастки легкое сухое тело. — Впредь будь любезен, не давай хану подобных советов. Иначе я за себя не руча…

Дедок чуть изогнулся, как бы поворачиваясь к Бурцеву, а как бы и нет. Одно-единственное неуловимое движение — и в следующее мгновение ноги вдруг утратили опору, а под обеими коленками заныло. Удар старого китайца был резким, сильным и точным

 

Глава 56

Такой прыти от безобидного на вид старичка Бурцев не ожидал. Потому, и не успел сразу среагировать должным образом. Со стороны, наверное, было похоже, будто он просто поскользнулся в луже неподсохшей еще крови. По крайней мере, никто не спешил их разнимать.

Ничего ж себе, приемчик! А ведь дедок, пожалуй, и убить может, если дотянется до жизненно важных точек. Боевой инстинкт рукопашника сработал на автомате. Бурцев перехватил твердые пальцы, уже сложенные в жесткий пробивной клюв, резко крутанулся в пороховой пыли, рывком подтянул Сыма Цзяна поближе. Обвил правую руку противника ногами, взяв китайца на болевой захват. Дед шумно вдохнул, однако не закричал.

Принуждать пожилого соперника к этому Бурцев не стал. Все равно клюв из трех пальцев уже утратил упругость стальной пружины и колючую прочность копейного острия — рука Сыма Цзяна расслабилась. Бурцев отпустил китайца.

Кряхтя и охая — больше для виду, чем по необходимости — старик поднялся. Встал на ноги и ошеломленный Василий. Под отбитыми коленками сильно болело.

— Ты чего, дед? Белены объелся?

— Моя видела воина разная клана и школа, — проскрипел китаец, — И никто-никогда-никакая не разговаривала с моя так непочтительно, как твоя, Васлав.

Вот те на! Ушуиста великого и ужасного обидели!

— Ладно, извини, отец, — примирительно сказал Бурцев. — Но уж и ты меня понять постарайся…

Китаец будто и не слышал:

— Да, никто-никогда-никакая о не позволяла себе такая непочтительность. Но и ни один воина еще не могла моя остановить. Твоя манера боя очень интересный. У каких мастеров твоя обучалася? И какой стиль твоя дралася?

Бурцев усмехнулся:

— Мастеров было много, отец. Ну, а стиль… Десанта-омона-рукопашка — такой вот наш стиль.

Старик уважительно закивал.

— Большой стыд на моя седина. Моя не знайся такой школа.

Бурцев развел руками — что ж, мол, тут поделаешь.

— Твоя опасная противника, — и без того узкие щелочки глаз сузились еще сильнее. — Больше опасная, чем русича Деметрий.

— Ты что, и с Дмитрием тоже дрался?

Бурцев усмехнулся. Любопытно было бы посмотреть спарринг бугая-десятника с тщедушным китайцем.

— Не дралася. Только наблюдалася. Моя здесь вообще ни с кем не дралася. Другая моя задача.

— И какая же у тебя задача, отец?

— Громовая горшка делать, — начал загибать пальцы сСыма Цзян. — Огненная горшка делать. Стреломета и стенобитная машина делать…

— Требюше, небось, тоже твоих рук дело? — поинтересовался Бурцев.

— Три-бу-шэ?

— Ну, здоровенная такая махина. Типа журавля колодезного. Та, что самые большие каменюки по вроцлавским стенам швыряла.

— Нет, — замотал головой старик. — Это совсем не моя делала. Эта машина для Кахайду-хана арабская мудреца Хабибулла строила. Достойная человека Хабибулла, сильно жалко, что в Малая Польша погибла. А машина до Вроцалава дошла. Хойхойпао такая машина называется.

Бурцев непроизвольно улыбнулся: уж очень похабно звучал китайский вариант требюше. «О» в устах Сыма Цзяна здорово смахивало на «у». Старик-китаец улыбнулся в ответ. Из вежливости, наверное. Забавный старикан…

— Слушай, Сыма Цзянь, а зачем ты вообще отправился в поход с Кхайду-ханом? В твои-то годы топать за тридевять земель! Китаю-то, вроде, тевтоны пока не угрожают.

— Моя — ученая, Васлав, — с достоинством ответил дедок. — А истинная ученая должна искать ответа на своя вопроса всегда и вовсюду.

— Вот как? И что же твоя надеется найти в Польше? — хмыкнул Бурцев.

— Колдовская башня перехода, — торжественно провозгласил пожилой китаец. — Хан Кахайду не верит в сила башни, но моя читала древняя манускрипта. Там пописано о магия древняя племя ария. Ария возводила многая заколдованная башня. А башня побеждала пространства и открывала для пытливая ума прошлое и будущее. Где-то в эта польская земля до сих пора стоит такая башня. Ее моя и разыскивайся. Ради нее моя ходить в поход.

У Бурцева медленно-медленно отвисала челюсть… Дружить надо было ему бы с этим Сыма Цзяном. С самого начала дружить, а не драться.

— А не сочиняешь, отец? — на всякий случай спросил он.

Китаец обиженно фыркнул:

— Моя — не поэта и не придворная сказителя, чтобы сочиняться. Моя — ученая. А о башня перехода знала даже арабская мудреца Хабибулла. Хабибула тоже искалась в Польше магическая башня. Но араба сильно не повезло, араба умирала. Может быться, судьба улыбаться для моя. Это станется очень-очень справедливо…

— Очень-очень? — с улыбкой переспросил Бурцев.

— Конечно, Васлав! Племя ария — моя предка.

Бурцев аж прихрюкнул от неожиданности. Неужели пресловутые арийцы на самом деле — древние китайцы. То-то удивились бы фашисты и скины всех мастей.

— Истинная родина древняя племя ария — великий тайна, — продолжал Сыма Цзян. — Но в свитках императорская библиотека пописано, что ею может быться Тибета или Поднебесная. Моя верит в арийская Поднебесная.

— Василь!

Эх! На самом интересном месте! Бурцев оглянулся. К нему со всех ног бежал Дмитрий.

— Слышь, Василь, тебя хан кличет!

— Что за спешка-то? — нахмурился Бурцев.

— Кхайду с толмачом допросил пленных поляков. Ну, тех раненных куявцев, что были с Казимиром. Слуга-факельщик выложил как на духу все, что знал. Остальные чуть не придушили его за это. Так что куявец, наверняка, сказал правду.

— Какую правду?

— Плохую, Василь, плохую. Ступай к ханскому шатру — там сам все узнаешь.

Его ждали. В походное жилище Кхайду нукерская стража пропустила Бурцева без проволочек, лишь для порядка окурив его дымком от костра.

Хан не восседал, вопреки обыкновению, на роскошных подушках, а задумчиво расхаживал по юрте.

Войдя за тяжелый полог, Бурцев остановился в ожидании. Следом сунулись было нукеры, но небрежный жест хана отогнал стражу — нукеры с поклонами удалились.

Кхайду перестал топтать пыльный ковер сапогами с загнутыми кверху носками и остановился напротив посетителя. Пару секунд хан молча сверлил посетителя колючим взглядом. Бурцев выдержал тяжелый взгляд прищуренных ханских глаз.

— Слышал о плененном куявце-факельщике? — наконец, хмуро спросил Кхайду.

Бурцев кивнул.

— Знаешь, о чем он поведал?

— Нет.

— Тогда слушай. Конрад Тюрингский сейчас главный советник у Генриха Силезского. Именно он послал куявского князя с малым отрядом следить за передвижением моих войск. Магистр хитер — он не рвется в бой сломя голову, а желает сначала вызнать о противнике все, что возможно. Пленный куявец говорит, что поляки, немцы и прочие союзники Генриха Силезского уже сейчас готовы выставить против нас сорокатысячную армию. Кроме того, к ней должна примкнуть рать богемского короля Венцеслава — пятьдесят тысяч конных и пеших воинов. Полонянин не знает наверняка, но утверждает, что подмога из Чехии вступит в Легницу со дня на день. А, может быть, уже вступила. Случилось это или нет, должен выяснить ты.

— Я? — изумился Бурцев.

— Да. Ты же говоришь по-польски?

— Уж, наверное, не хуже самих поляков, — признал он. — Но ведь у непобедимого хана есть и другие толмачи.

— Их выговор и внешность не подходит для того, что я задумал. Мне сейчас нужен не толмач, а лазутчик, способный проникнуть в Легницу, не привлекая к себе внимания.

— Проникнуть? — Бурцев задумался. — В Легницу?

— Под видом польского крестьянина-беженца ты войдешь в город. Посидишь в тавернах, послушаешь разговоры воинов. Постарайся вызнать, когда все-таки богемский король придет на помощь князю Герцогу и магистру Конраду. Вызнаешь — сразу возвращайся. Это очень важное задание, юзбаши Вацалав.

Все правильно… За почетный чин юзбаши придется расплачиваться. Раз уж вознесли так высоко, то и пригрузят по полной программе.

— А если чехи уже объединились с поляками и немцами? — спросил он.

— Тогда возвращайся назад сразу. В этом случае нам придется уклониться от битвы. Вести три неполных тумена на армию в девяноста тысяч воинов неразумно и опасно. Но будем упавать на милость извечного Тенгри и всемогущей Этуген! Надеюсь, Венцеслав Богемский еще далеко. Я уже приказал готовиться к сражению. Мои воины и пленные поляки под руководством Сыма Цзяна уже изготавливают легкие полевые стрелометы взамен тех орудий, что ты уничтожил под Вроцлавом. Метательные машины нам могут пригодиться в битве.

Бурцев понимающе склонил голову. А чего ж тут не понятного: сжег осадную технику, так теперь, будь любезен, искупи вину — добудь важные сведения о противнике. Кхайду знал, когда и о чем говорить. Ладно, долг платежом красен, а по своим долгам Бурцев привык платить. Но все же неприятно, когда кредиторы напоминают о своих правах.

— А непобедимый хан не опасается, что я останусь в Легнице? — как бы невзначай поинтересовался Бурцев.

Кхайду, против ожидания, не вскипел. Хан лишь насмешливо скривил губы:

— Какой тебе в этом прок, русич? После всего, что произошло, князь Казимир и магистр Конрад казнят тебя, даже если ты вздумаешь перейти на их сторону. Да и не возникнет у тебя мысли помогать тому, кто посягнул на твою хатын-кыз. Не из того теста ты слеплен, Вацалав. Да, кстати. Постарайся в Легнице избегать встреч с Казимиром и Конрадом. Думаю, они тебя надолго запомнили.

Бурцев кивнул. Он тоже так думал.

— И еще… Если случайно увидишь девушку, которую потерял, держи себя в руках. В одиночку ты ей все равно не поможешь, но если добудешь нужные мне сведения, позже сможешь ее освободить. А теперь ответь, согласен ли ты отправиться в Легницу?

Да, хан знал, когда и о чем говорить.

— Я еду, — глухо произнес Бурцев.

 

Глава 57

Его снарядили быстро: крестьянская телега, с барахлом и зерном, захваченная в беженском обозе, неказистая лошадка, замызганный тулупчик вместо доспехов, да вшитый в пояс пухленький мешочек с польскими гривнами — на трактиры.

Десяток Дмитрия сопроводил Бурцева до передовых разъездов, дежуривших у тракта. Дальше, к Легнице, он добрался сам — к счастью, без приключений. Неподалеку от города удалось примкнуть к небольшому обозу вроцлавских крестьян, спасающихся от облавных отрядов кочевников.

Бурцев объяснил обозному старосте — седому, но крепенькому еще мужичку, что бежит от «нечестивых язычников» из-под Сродо. Больше его ни о чем не расспрашивали. Подавленные, напуганные, спешащие под прикрытие Легницких стен, кметы не были расположены к долгим задушевным беседам. Единственное, что их интересовало — скорость клячи, впряженной в телегу нового попутчика. Худая кобылка, впрочем, шла резво и обоз не задерживала.

Каменные башни легницкого замка, внешние городские укрепления и бедные предместья — все было как положено. В общую картину не вписывались только пестрые шатры и штандарты, окружавшие город. Судя по всему, Генрих Силезский, действительно, собрал немалую рать: не всем польским рыцарям удалось разместиться за городскими стенами. Однако определить по гербам, прибыли уже в Легницу чехи-богемцы или нет, Бурцев не мог.

Они благополучно миновали ворота. Привратная стража — с полдюжины копейщиков в кожаных рубашках и клепаных шишаках задержала обоз лишь для того, чтобы проверить, достаточно ли в крестьянских телегах продовольствия. Староста громко убеждал воинов, что продуктов у них — в избытке: хватит и для собственного прокорма и для вспоможения горожанам на случай — упас Господи! — осады. Наскоро порыскав по поклаже и умыкнув, не особенно, впрочем, таясь, жирного гуся с телеги старосты, стражники согласились с доводами пожилого кмета. Крестьянские повозки прогромыхали под аркой ворот.

— С тебя полмешка пшеницы, мил человек, — угрюмо обратился к Бурцеву старшой обоза. — За то, что сопроводили тебя до города и провели мимо стражи.

Вообще-то такого уговора не было. К тому же в самом начале совместного пути он уже вручил кмету-вымогателю полмешка отборной пшеницы. Но, видимо, поляка сильно расстроила потеря гуся. В принципе, можно было воспротивиться наглому рэкету, да послать мужичка куда подальше. Однако начинать шпионскую деятельность со скандала не хотелось. Да и не повезет же он свое зерно назад.

— Дам целый мешок, если найдете в городе местечко для меня, моей коняги и телеги, — пообещал Бурцев.

— Два мешка! — тут же сориентировался староста. — Сейчас в городе народу много, а у меня кум заправляет на постоялом дворе. Как раз возле рыночной площади, напротив трактира, которым не брезгуют кнехты и даже паны-рыцари. Мы всегда останавливались у там, когда приезжаем торговать на Легницкую ярмарку. За небольшую плату кум возьмет на постой меня и тех, на кого я укажу. Хочешь — присоединяйся.

— Идет! — они ударили по рукам. Перспектива посетить трактир, где собираются польские вояки, и послушать их застольные беседы, Бурцева вполне устраивала.

Легница была ужасна. Как, наверное, любой средневековый город. Узкие, зловонные улочки. Лепившиеся друг к другу домишки в один-два этажа. Тошнотворные помои, хлюпающие под ногами, копытами и колесами. Редкие разбитые мостовые. Жуткая толкотня. Обилие вооруженных людей. И тревожное ожидание чего-то неминуемого, неотвратимого… Переполненный и взволнованный городок Бурцеву определенно не нравился.

Только рыночная площадь оказалась на удивление спокойной. Ни суеты, ни базарного шума здесь не было. Вероятно, слухи о возможной осаде здорово подкосили торговлю, и легницкий майдан затих и обезлюдел. Чего нельзя было сказать о постоялом дворе, на котором остановился вроцлавский обоз. Для телег едва нашлось место, а хваленый «кум» обозного старосты смог предложить вновьприбывшим только тесный уголок в набитом мужиками, бабами, детьми и скотиной сараюшке. Вот и весь блат…

Бурцев, заплатив за постой, поспешил убраться из этого орущего, мычащего и кудахтающего бедлама. Деревянный одноэтажный трактир напротив — тоже шумный и переполненный — все же привлекал его больше. Да и информацию о богемцах там раздобыть проще, чем среди пришлых беженцев.

Аляповатая кривая вывеска над низенькой трактирной дверью гласила: «Панская кулявка». Для неграмотных и непонятливых под корявой надписью красовалось весьма условное изображение усатого рыцаря с громадным кубком на поясе. Из маленьких, ничем не прикрытых окон валил душный чад, густой сивушный запах и доносился шум застолья вперемежку с непристойными пьяными выкриками. В общем, за толстыми бревенчатыми стенами располагалась явно не божья обитель.

Бурцев уже подходил к питейному заведению, когда из-за угла, со стороны рыночной площади, на него налетела замечтавшаяся девушка с плетеной корзиной в руках. Миловидная такая девица, лет двадцати, с копной светло-рыжих волос. Простенькое зеленое платье — чуть ниже колен, с закатанными до локтей рукавами — не скрывало загорелых рук и ног горожанки, а высокая грудь полячки, казалось, вот-вот разорвет тесную недекольтированную ткань. Вот эта-то соблазнительная грудь и толкнула его посреди улицы.

— Ах! — девушка от неожиданности выронила свою ношу.

Бурцев едва успел подхватить корзинку над зловонной придорожной канавой. Ценный груз — ворох платьев, аккуратно уложенных внутри, был спасен. Неплохих, кстати, платьев по местным меркам: все сплошь шелк, парча, да яркая вышивка… Дорогие шмотки никак не вязались со скромным нарядом самой девицы. «Видать, не для себя обновки несет», — решил Бурцев. Судя по всему, незнакомка принадлежала к низшему сословию, однако от этого она вовсе не казалась менее привлекательной. Особенно понравились ему очаровательные ямочки на румяных щечках и блестящие, такие лукавые и озорные, глаза молодой горожанки.

Девушка благодарно и не без кокетства улыбнулась, принимая корзину из его рук. Улыбка ей здорово шла, и Бурцев ответил тем же. Долго однако улыбаться им не дали. Громыхнула дверь трактира. Два краснорожих, пьяных в доску кнехта в толстых, засаленных поддоспешных рубашках и с длинными кинжалами на поясах вывалились на улицу. Один жирный как боров, другой тощий.

— О, глянь-ка, Мацько, какая баба! — воскликнул толстяк и грубо отпихнул Бурцева с дороги: — Пшел вон, деревенщина!

Тот, кого назвали Мацько, попытался облапал пригожую горожанку. Взвизгнув, девица оттолкнула кнехта корзиной. Солдафон однако, напирал, прижимая жертву к сточной канаве:

— Ну же, красотка. Ты ведь не откажешь в ласке доблестным воинам князя Генриха Благочестивого?

Ох, хотелось бы сдержаться, искренне хотелось вести себя тише воды, ниже травы, но и не вступиться за девушку Бурцев не мог. Подобные типы его всегда бесили.

Левая рука сама опустилась на плечо Мацько, резко развернула его, а правый кулак хрустко врезался в подбородок «доблестного воина». Клацнули зубы. Пьяный кнехт повалился спиной в нечистоты. Через секунду за Мацько последовал и его товарищ более внушительной комплекции. Оба успокоились. Судя по ноющим костяшкам правой руки — надолго.

— Ого! — восхищено выдохнула горожанка. — Кмет, а бьется не хуже иного рыцаря. Тебя как звать-то?

Бурцев вздохнул. До трактира дойти ему теперь, похоже, не суждено.

— Вацлав. А ты кто такая?

— Ядвигой кличут.

Девушка опасливо стрельнула глазами по сторонам:

— Знаешь, что, Вацлав, пошли-ка со мной. А то эти двое, не ровен час, очухаются. Или дружки их искать начнут. Или стража городская появится. Избиение воинов Генриха Благочестивого — это не шутка. За такое простого кмета вздернут на этой самой площади. Идем-идем, не стой столбом. Заодно и корзину поможешь донести.

Бурцев не успел опомниться, как корзина с платьями уже оттянула ему руки. Но вообще-то новая знакомая дело говорит. Не хватало сейчас попасть в темницу или на эшафот! Он поспешил за девушкой. М-да, а корзиночка-то увесистая, даром, что одни тряпки в ней.

— Для кого платья, Ядвига?

— Для госпожи моей, — затараторила полячка. Удалившись от трактира на пару кварталов, она снова заулыбалась. — Нынче люди осады и голода боятся, так что на рынке съестного днем с огнем не сыщешь, зато любую одежду за полцены купить можно. Я сэкономила сегодня не одну гривну и целую уйму скоецев и грошей. А мне так и сказано было: что останется, мол, то — твое.

— Поэтому ты такая веселая, да? — усмехнулся Бурцев. Жизнерадостная Ядвига нравилась ему все больше.

— А чего грустить-то? Уныние — грех, Вацлав.

— А татары как же, в грех этот тебя не вгоняют?

Горожанка только отмахнулась:

— Подумаешь, татары. Они ведь тоже не всесильны. И на них управа скоро найдется.

Бурцев насторожился:

— Откуда ж такая уверенность?

— У нас в доме паны всякие сейчас бывают. И простые рыцари. И знатные. И очень знатные. Очень, Вацлав! Как послушаешь их беседы, так и татары не страшны. Рать против племени Измаилова собрана великая. А еще большая рать подступает к Легнице из Богемии. Чешский король к нам на подмогу идет.

Вот оно! То, за чем он шел в злополучный трактир, можно выведать у разговорчивой горожанки. Болтливая Ядвига оказалась прекрасной находкой для шпиона.

— И когда же богемское войско должно вступить в Легницу? — осторожно поинтересовался Бурцев.

— Сегодня после утренней службы в храме Богородицы паны говорили, что три дня ждать осталось.

Славно! Как, оказывается, просто добываются военные тайны.

— Ты того, Ядвига, — Бурцев замедлил шаг. — Бери корзину свою, а я пойду, пожалуй. Дела у меня, понимаешь.

— Куда это ты пойдешь? — она и не подумала забирать корзину. Зато вдруг прильнула к нему всем телом. Бурцев вновь почувствовал волнующую упругость девичьей груди. — Никуда я тебя не отпущу. Я еще должна отблагодарить тебя за свое спасение, мой храбрый кмет. А о благодарностях моих еще никто не жалел.

Пухленькие губки раздвинулись. Уже не в насмешливо-лукавой, а в страстной, томной, манящей улыбке. Глаза заблестели призывным блеском. Что-то в Ядвиге было сейчас от Аделаиды. Не настоящей, а той, что являлась Бурцеву в мечтах и снах, той, для которой нет никакого дела благородный он рыцарь или безвестный кмет…

— А коли уйдешь от меня сейчас, Вацлав, я ведь могу принять тебя за татарского лазутчика. Ишь, вызнал у бедной девушки, чего хотел, и бросить хочет!

Он едва не поперхнулся. Ядвига прыснула от смеха, глядя в его встревоженное лицо.

— Ты забавный, Вацлав! И до чего ж милый! Пойдем — немного осталось. А делами своими после займешься.

Бурцев тряхнул головой: а почему бы, собственно, и нет! До прихода Венцеслава Богемского еще трое суток. Ну а потом… невесть что будет потом. В этом мире голову сложить можно в любую минуту. И выгорит ли что-нибудь с краковской княжной, нет ли — все это вилами по воде писано. А он как-никак молодой здоровый мужик. И сколько времени уже обходился без женщины? Больше семи веков. Нифига ж себе!

Грудь Ядвиги под зеленой тканью будоражила кровь. Основной инстинкт, однако…

Бурцев помог ей отнести корзину. До самого дома.

По пути девушка болтала без умолку. Он узнал, что до прихода татар Ядвига состояла в услужении у богатого легницкого купца Ирвина, сделавшего состояние на торговле пенькой, льном и суконными отрезами.

— Смешной он такой! — заливисто хохотала Ядвига. — Все норовил ко мне под юбку залезть, пока супружница не видит. А у самого рога — в дверь не пройти. Женушка-то его давно уж полюбовничка себе завела — десятника городской стражи. Я купчишке отказала в ласках. Ох и осерчал же он — жуть! Грозился выгнать меня, да супружница не позволила. Я ведь милому ее записки ношу. А коли меня прогнать, кто службу эту тайную справлять будет? Так Ирвин в отместку удумал мне жизнь испортить: запретил парней водить. Самолично, бывало, по ночам за дверью следил. Но дверь дверью, а окно на что?

Так вот и жили. Потом татары эти проклятущие объявились. Войско Генриха Благочестивого в Легнице встало. По домам паны рыцари на постой разместились. Купчишке нашему заплатили хорошо и вежливо попросили освободить хоромы. А Ирвин тому только рад. Как узнал, что язычники идут — жену с добром в охапку — и прочь из города. А меня вот брать не захотел. И супружница не настаивала — перепугалась сама, сразу стала женушкой покорной, благоверной, чтоб в лихую годину за мужниной спиной спрятаться. Да и зачем я ей, коли полюбовничек тайный в Легнице остался. Некому письма-то носить, вот и в письмоносице нужда пропала. К тому же письмоносица много чего ведала, о чем Ирвину знать не полагалось. А я поболтать люблю. Но, слава Деве Марии, новые хозяева меня в доме Ирвина оставили. Толковая служанка — она всем нужна.

Полячка подмигнула Бурцеву. Судя по всему, Ядвига была девушкой не только толковой, но — что, вероятно, особенно ценилось «панами рыцарями» — и жадной до любовных утех. Не по корысти, как куртизанки, а своего прирожденного жизнелюбия ради. Но это даже к лучшему. Такие случайные связи ни к чему никого не обязывают и быстро забываются.

— Да вот мы и пришли, Вацлав. Видишь собор Девы Марии? А рядом — дом в два этажа. Вот в нем-то я и обитаю.

Впереди, действительно возвышался католический храм, опоясанный высокой оградой со сквозными крестообразными отверстиями, над которыми белели мраморные фигурки ангелов. Чуть наискось от церкви виднелся купеческий особняк из красного кирпича, с распятием над дверью. Рядом — почти вплотную с жилым домом легницкого пеньково-суконного магната — располагалось длинное приземистое строение. По всей видимости, бывший склад, нынче превращенный в казарму: вокруг здания слонялись вооруженные люди, у крытой коновязи похрустывали овсом лошади. Вход в особняк охранялся. На пороге маялся от безделья молодой воин, в кольчуге, шляпообразном шлеме и при мече.

— Здравствуй, Ядвижка, — плотоядно сверкнул глазами он, — кого это ты сегодня привела?

— Татарского лазутчика! — рассмеялась девушка. Бурцев тоже попытался сделать вид, что ему весело. — Вот, вишь, помог принести корзину с рынка.

— Эх, — мечтательно вздохнул поляк. — Кабы дождалась ты конца моей стражи, да пригласила к себе меня вместо этого кмета…

— Всему свое время, — Ядвига шутливо стукнула кулачком по шлему стражника. Шлем тихонько звякнул. — Дойдет и до тебя очередь, Францишек. Проходи, Вацлав.

Он прошел. Нет, в этой беззаботной щебетунье, определенно, было что-то притягательное. Такие барышни всегда нравятся мужчинам. Даже тем, чье сердце уже занято. Такой вот парадокс.

— Наверх не суйся, — шепнула Ядвига. — На втором этаже моя госпожа живет. И охрана ее — злые, что волки в зиму.

«Крутая, видать, госпожа, — подумал Бурцев. — Откуда она вообще взялась, если купчиха уехала с купцом, а дом заняли польские рыцари».

Но Ядвига уже толкала гостя за лестницу.

— Вот сюда — милости просим. Здесь моя комнатка. Аккурат под покоями госпожи. Заходи, не бойся.

Она открыла неприметную дверку.

Бурцев вошел.

И чуть не выронил корзину с платьями.

 

Глава 58

Комнатой Ядвиги оказалась небогато обставленная, темная (воловий пузырь, натянутый на раму в единственном окне, плохо пропускал свет) каморка. Впрочем, скудного освещение хватило, чтобы разглядеть небольшую дыру в потолке. Из узкого отверстия, проломанного над засыпанным щепой ложем свисало… женское тело! Тело отчаянно сучило ногами. До подмышек оно уже было в комнате Ядвиги, но руки, плечи и голова все еще находились на втором этаже купеческого особняка.

Дальнейшее продвижение вниз тормозила одежда. «Пробка» из платьев и юбок неприлично задралась, что называется по самое не хочу, и надежно удерживала несчастную в висячем положении. Женщина, или, скорее, юная дева, несмотря на хрупкую комплекцию застряла, как Вини-пух в кроличьей норе. Ну, а поскольку средневековые дамы не носили привычного для современниц Бурцева нижнего белья, он поневоле стал свидетелем весьма пикантного зрелища. И весьма волнующего, надо признать, тоже.

Ничто не скрывало сейчас стройных ножек, будоражащего кровь пушка между ними, плоского животика, бедер, на которых не просматривалось ни капли лишнего жира, высоких грудок с острыми сосками, свежего в чем-то даже эротичного шрамика под левой грудью… Стоп! Шрамик?! Бурцева словно окатили ледяной водой. Да неужели!..

— Госпожа! — всплеснула руками Ядвига. Былого веселья — как не бывало.

Девушка метнулась к кровати. Сбросила с постели кочергу, которой, видимо, и расковыряли злополучную дыру в потолке. Затем перепуганная служанка попыталась вырвать обнаженное тело из плена сбившихся и задравшихся одежд.

— Чего стоишь, Вацлав?! Бросай корзину, помогай. Она же задохнется!

В самом деле! Бедняжка бог знает сколько времени уже висит на собственном платье в тесной щели пролома. Бурцев бросился на помощь. Было не до церемоний, но все же когда он обхватил застрявшую девушку за то место, к которому не принято прикасаться в приличном обществе, по рукам прошла дрожь. Будто током шибануло.

Затрещала рвущаяся ткань — и все трое рухнули на ложе Ядвиги. Служанка скатилась на пол, а раскрасневшаяся мордашка малопольской княжны Агделайды Краковской уткнулось в лицо Бурцева. Вот, значит, к какой госпоже в услужение наняли Ядвигу!

Первым делом Аделаида подскочила, как ужаленная. Вторым — прикрылась остатками платья. Третьим — удивленно выдохнула: «Вацлав?!». Четвертым — влепила ему звонкую пощечину, прошипев: «Да как ты посмел, мужлан!». Пятым — бросилась на шею Бурцеву. Шестым — отпрянула прочь и часто-часто задышала.

— Вы что, знакомы? — пискнула откуда-то из-под ложа Ядвига.

На нее, однако, внимания не обращали.

— Как?.. Ты?.. Сюда?.. Попал? — с придыханием выговорила Аделаида — вся пунцовая от стыда и волнения.

Бурцев ответил не сразу. Его ладони еще ощущали тепло упругих ягодиц. А перед мысленным взором до сих пор стояло, вернее, висело обнаженное тело княжны. Такой же, ну или почти такой представлял Бурцев Аделаиду в своих сладостных мечтаниях.

— Как, Вацлав?! — поторопила она.

— Э-э-э… М-м-м… — он замялся.

Говорить правду о том, почему он здесь оказался, не хотелось.

— Искал тебя…

Это ведь тоже не было ложью, не так ли?

— А-а, — Аделаида вздохнула. Как показалось Бурцеву, с облегчением. — А то уж я подумала… Ядвига наша — девушка несколько гм… легкомысленная и охочая до… В общем, мужчины на ее ложе — гости не редкие.

Он предпочел тактично промолчать, а служанка спешно сменила тему разговора:

— Что случилось, госпожа?

— Сбегаю я, вот что! — фыркнула Аделаида.

— Из-под венца?! — Ядвига в ужасе прикрыла ладошками ротик. А вот глазки служанки озорно блеснули. — Ты говорила, госпожа, что тебе не мил Казимир, но бежать от замужества с князем! На такое не каждая решится.

Дочь Лешко Белого посуровела:

— Князь Казимир приходил вчера вечером. Объявил, что обвенчается со мной сразу же после победы над татарами. Приказал готовиться. Тебя вот, Ядвига, за нарядами к свадьбе послал. А мне свадьба та — горше смерти. Я уже в Вроцлаве хотела руки на себя наложить. Вырвала у куявского кнехта меч из ножен, ткнула себя, да Казимировы псы расторопнее оказались. Отобрали меч, лекаря позвали. Теперь оружия у них не добыть. Это вот только в камине нашла, — княжна кивнула на кочергу. — Я ею пол тихонько расковыряла. Думала, пока охрана наверху за дверью караулит, спущусь вниз — и поминай, как звали. Застряла вот. Висела, пока вы не пришли. Стыд-то какой!

Аделаида снова зарделась.

— Так внизу ж тоже охрана поставлена! — охнула Ядвига. — Францишек у входа стоит.

— Ну, с Францишиком твоим мы как-нибудь управимся, — пообещал Бурцев. — А вот по городу в таком рванье бегать не стоит. Особенно знатным панночкам. Ты переоденься, княжна. Нарядов тебе Ядвига — вон уйму накупила. Да не смущайся, отвернусь я, отвернусь.

Хотя чего теперь-то таиться?.. Он отвернулся, пряча улыбку. За спиной зашелестели платья, запыхтела Ядвига, помогавшая княжне облачиться в новое одеяние.

А вот — другие звуки! Бурцев напрягся. Возле купеческого особняка вразнобой застучали подкованные копыта. Что-то приветственно гаркнул Францишек. По дому протопали тяжелые сапоги. Кто-то поднимались на второй этаж.

— Ох, матка бозка! — прошептала Ядвига. — Никак Казимир со свитой пожаловал.

Бурцев негромко и витиевато выругался, не особо стесняясь присутствующих дам. Наверху грохнула дверь.

— Сбежала! — вопль был истошным, надсадным. — Княжна сбежала!

— Тре-во-га! — особняк легницкого купца содрогнулся от шума и криков.

Чья-то голова в остроконечном шлеме появилась в проломе на потолке. Голова в изумлении воззрилась на полуодетую Аделаиду. Княжна, взвизгнув, приголубила воина кочергой. Судя по звону, которым отозвался шлем, удар был не из слабых. Куявец, однако, умел держать удары.

— Туточки она! — радостно заорал поляк. — Внизу — у служанки!

И отпрянул от очередного удара.

Проклятье! Дверь! Ядвига так и не заперла ее за собой. Бурцев рванулся к двери — исправить ошибку. Опоздал.

Дверь распахнулась. На пороге стоял Казимир Куявский — без лат и шлема, однако с клинком на поясе.

— Ты?!

Князь был изумлен. Князь был ошарашен. Князь был взбешен до крайней степени. Правая рука Казимира метнулась к мечу. Но это слишком долгий путь. И в данной ситуации неверный.

О, с каким наслаждением Бурцев впечатал кулак в скулу заклятого врага. Куявец кубарем выкатился из комнаты Ядвиги. Следовавшие позади воины едва успели подхватить князя. Бурцев навалился на дверной засов. Есть! Заперто! Дверь вздрогнула. Раз, другой… Он оглянулся.

Аделаида — уже переодевшаяся, с пылающими глазами и занесенной кочергой была готова к схватке. Похвально, да только кочерга — не самое подходящее оружие против бойцов Казимира.

— Сюда! Скорее! — Ядвига уже вырывала оконную раму с бычьим пузырем. Тайный путь ее любовников был сейчас последней надеждой.

Бурцев кошкой вскочил в оконный проем. Выглянул наружу. Никого! Пока никого… Он обернулся к девушкам. Протянул руки. Схватить обоих сразу, втянуть за собой, потом спрыгнуть, поймать внизу одну, другую и — деру…

Служанка не осмелилась идти вперед госпожи, Аделаида тоже медлила по непонятной причине. А дверь уже трещала от мощных ударов. С косяков сыпалась щепа…

— Ну же! — поторопил Бурцев.

— Ступай сам, Вацлав, — княжна указала ему кочергой за окно. В глазах — тоска. — Иди один, и ты еще сможешь спастись. Мы будем тебе помехой.

Хрясь! Жалобно застонала скоба засова. Покорежились дверные петли.

Аделаида рассуждала здраво: вдвоем и, тем более, втроем им далеко не уйти. Поздно. Слишком поздно. Но…

— А как же ты?! — он испуганно воззрился на княжну, мельком взглянул на Ядвигу. — Как же вы?

— За нас не беспокойся. Меня не тронут. Ядвигу тоже. Я скажу, что она силой удержала меня от побега. Казимир только вознаградит ее за это. Спасибо за твою верность, Вацлав. Даст Бог, еще свидимся. А сейчас Господь не на нашей стороне. Не противься его воле, мне будет жаль, если ты погибнешь из-за меня.

Глаза Аделаиды повлажнели.

— Но свадьба?! — в отчаянии вскрикнул он.

— До победы над татарами свадьбы не будет. А пути Господни неисповедимы…

Бурцев скрежетнул зубами. Уж теперь-то он точно сделает все, чтобы победителем в этой заварушки вышел Кхайду-хан.

— Беги, Вацлав!

Дверь ходила ходуном и держалась на честном слове. Он покачал головой.

— Я… Я не могу так.

— Ядвига, помоги ему, — шепнула княжна.

В мгновение ока служанка оказалась у окна и неожиданно сильно толкнула Бурцева обоими руками. Удержать равновесие в маленьком оконном проеме было нереально. Падая, Бурцев едва успел сгруппироваться у самой земли. Рухнул в грязь, перекатился через плечо. И услышал, как слетела с петель вышибленная дверь. Топот, крики, лязг железа и рев Казимира:

— Где он?! Схва-тить!

В окно уже лез Францишек с обнаженным мечом. Из-за угла купеческого особняка выскочили еще двое вооруженных куявцев. От склада-казармы тоже бежали люди князя.

Бурцев затравлено огляделся. Опустевшая улочка. Справа и слева — сплошная стена домов, лавчонок, мастерских и складов. Напротив — храм девы Марии, огороженный от торговых кварталов высоким — в два человеческих роста — забором с беломраморными ангелами поверху. Вот где спасение!

Препятствие он взял сходу. Декоративные крестообразные отверстия в церковной ограде послужили упором для рук и ног. Бурцев взлетел на ограду, перевалился между двумя крылатыми ангелами, спрыгнул вниз. Отягощенные доспехами и потому не столь ловкие преследователи разразились проклятиями. А он уже со всех ног несся к противоположной стороне храмового комплекса. К воротам.

Увы, все оказалось не так просто. Из ворот на территорию храма валила галдящая толпа. Судя по всему, народ вытесняли с улицы, а любопытные горожане всячески упирались, стараясь хоть что-то рассмотреть за чужими спинами… М-да, сквозь такое столпотворение хрен пробьешься.

Бурцев свернул на небольшую цветочную клумбу и с разбега вновь вскарабкался к фигуркам на церковной ограде. Подтянулся, глянул вниз — под мраморное крыло. Эх, вот ведь незадача!

По улице неторопливо шествовала пышная процессия. Вооруженные рыцари, оруженосцы, слуги… Во главе колонны — под стягом с изображением белой стрелы на красном фоне — ехал высокий всадник. Добротные доспехи, богатые, расшитые золотом и серебром одежды. Светлые волосы наездника, аккуратно подстриженные над бровями, по бокам и сзади свободно ниспадали на плечи. Худощавое лицо отмечено печатью кротости, скорби и смирения, свойственных, скорее, монаху, нежели воину. Тем не менее, на боку всадника висел длинный меч, а сам он восседал на крепком боевом жеребце. Оруженосцы везли за своим господином треугольный щит все с той же — белой на красном — геральдической стрелой, тяжелое рыцарское копье и островерхий шлем, на котором величественно покачивался роскошный плюмаж из павлиньих перьев.

— Дорогу князю Силезии Генриху Благочестивому! — торжественно провозгласил горластый глашатай из свиты скорбноликого всадника. — Дорогу княжескому войску, выступающему навстречу верному союзнику и доблестному королю Богемии Венцеславу.

Кричал он больше для порядка. Дорога была свободна, и князь Генрих со своими рыцарями, крестясь, вступал под тень церковных ангелов. Желания прыгать вниз — под копыта и копья княжеской дружины — у Бурцева не возникло. За подобную дерзость простого кмета убьют на месте. А не убьют — так схватят, что тоже его не устраивало.

Бурцев оглянулся. Нет, воины Казимира за ним не гнались. Зачем гнаться, если можно пустить вдогонку стрелу? В одну из крестообразных щелей храмовой ограды уже вставлен куявский самострел. Декоративные прорези, оказывается, служат еще и бойницами!

Он спрыгнул на церковную клумбу, в тот самый момент, когда невидимый стрелок спустил тетиву арбалета. Толстый короткий болт звякнул над головой беглеца. Тяжелый наконечник перебил колени мраморного ангела. Крылатая фигурка, надломившись, рухнула за ограду. Звон разбитого мрамора потонул в криках княжеской свиты.

Зашибло кого-то, что ли? Увесистый ангелочек, рухнув на процессию с приличной высоты, запросто мог проломить незащищенную шлемом голову.

Толпу в воротах храмовой ограды больше не сдерживали. Любопытствующие и встревоженные горожане настырно проталкивались обратно на улицу. Бурцев поспешил смешаться с людской массой.

— Князя Генриха убило! — раздался над ухом чей-то голос.

— Не-е, вроде, не убило! — возразил другой. — Рядом что-то упало — прямо под копыта княжеского коня.

— Все равно, дурной знак то!

— Истинно так. Не иначе, Господь предостерегает князя.

— Нешто татары верх возьмут? Ох, горе нам, грешным!

— На все воля Божия.

— Аминь.

Князь не пострадал. Это Бурцев понял сразу, как только протиснулся через церковные ворота на улицу. Фигура Генриха Силезского по-прежнему возвышалась над толпой, тем не менее, к князю отовсюду пробивались знатные паны. Некоторые из них в великом волнении спешивались и припадали к стремени едва не погибшего господина.

Бурцев не замедлил воспользоваться верноподданническим пылом силезского рыцарства. Приметив оседланного жеребца без всадника, он тихонько вывел его из плотной людской массы в тихий переулок. Здесь Бурцев, не таясь больше, вспрыгнул в седло и ударил пятками по конским бокам…

Проклятий шляхтича, у которого средь бела дня увели боевого скакуна, мало кто не расслышал. Как и вопли Казимировых куявцев, гнавшихся за Бурцевым: преследователи а безнадежно увязли во взволнованной толпе.

Приказа закрыть ворота не было. И городская стража, увлеченная шмоном очередного крестьянского обоза, не стала останавливать странного кмета на добром коне, лихо промчавшегося меж телег.

 

Глава 59

Кхайду-хан выслушал доклад и удовлетворенно кивнул головой:

— Богемскому королю не поспеть к Легницким землям раньше нас. А то, что Генрих Силезский вышел из-за городских стен, нам только на руку. Мы тоже выступаем. Сейчас же.

Загрохотали боевые барабаны, засуетились люди, зазвенело оружие. Многотысячный татаро-монгольский лагерь пришел в движение. Полон, сковывавший движения войска был распущен. Необходимая поклажа уложена в тюки. Легкие полевые самострелы, которые успел за время отсутствия Бурцева изготовить Сыма Цзян, разобраны и увязаны на крупах самых выносливых лошадей.

…Они продвигались быстро. Продвигались долго. Продвигались без отдыха. Ели, пили и спали в седлах. Воины пересаживались с уставших лошадей на запасных, потом пересаживались снова. И снова. И снова. Никто не роптал.

Татаро-монгольские тумены настигли войско поляков и тевтонов за сутки. Ранним утром к Кхайду-хану на взмыленной лошади примчался посланник передовых разъездов. Всадник сообщил, что дозоры наткнулись на поляков и полностью разбиты, а войска Генриха Благочестивого и Конрада Тюрингского готовятся к битве, так и не дождавшись подмоги из Чехии.

Снова тревожно ударили гулкие барабаны. Близилось время убивать и умирать.

Тумены Кхайду остановились, когда ранее утро стало поздним. Лишь арьергард кочевников еще стягивался в единый кулак резерва и засады у небольшой заросшей камышом речушки Нисе. Два холма на берегу реки идеально подходили для наблюдения за раскинувшимся впереди полем, а узкая ложбина между холмами позволит скрытно вводить в бой свежие силы.

Скрываться было от кого: их уже ждали. На широкой равнине без особого пока порядка расположилось воинство поляков и тевтонов. Длинные рыцарские копья с трепещущими на ветру зубчатыми флажками-банерами. Тяжелые полотнища хоругвей. Яркие цвета гербов, щитов и одежд. Это, скорее, празднично-турнирное, нежели боевое великолепие весьма впечатлило Бурцева.

Монголы и их союзники выглядели не столь эффектно. Пики с бунчуками из запыленных конских хвостов и хищно загнутыми крючьями для стаскивания противника с седла казались короче рыцарских копий. Немногочисленные штандарты не могли похвастать буйством красок. А доспехи и походная одежда даже у знатных нойонов и ханских нукеров были скорее практичными, нежели вызывающе роскошыми.

По численности монгольское войско тоже ощутимо уступало противнику. Ядвига не лгала: трем изрядно потрепанным в предыдущих боях и уставшим после длительного перехода туменам противостояло тысяч сорок рыцарей, оруженосцев, кнехтов и стрелков-арбалетчиков. Даже без союзных чешских дружин польско-немецкая армия представляла серьезную угрозу.

Начались приготовления к бою. Тумен, тумынь, или, как предпочитали называть 10-тысячную боевую единицу татаро-монгольского воинства русичи, «тьма» лишь на первый взгляд казался дикой и неуправляемой ордой. Степные всадники и их союзники прекрасно освоили простую и эффективную систему знаков-приказов, отдаваемых сигнальными бунчуками и барабанным боем. Во время битвы сотники и десятники могли не только проявлять собственную инициативу для решения тактических задач, но и «ретранслировали» подчиненным команды вышестоящего начальства.

Боевой порядок в тумене, напоминавшем со стороны броуновское движение конных «молекул» и потому нередко ввожившем в заблуждение противника, тоже имелся и притом довольно четкий. Впереди — сторожа-разведчики. За ними — авангард тумена. В тылу — резерв. Между авангардом и резервом — основные силы, поделенные на три части. Каждая из них — центр, правое и левое крыло — в свою очередь, тоже разбиты на три отряда: авангард, левую и правую половину.

Новгородский полк составлял сейчас передовой авангард левофлангового тумена. К русичам присоединилась сторожевая сотня Бурангула. Остальных воинов Кхайду предпочел отвести назад.

Бурцев находился в первых рядах, и ему достаточно было немного привстать в стременах, чтобы осмотреть все поле предстоящей битвы. А драчка тут, судя по всему, намечалась неслабая. Он усмехнулся, увидев далеко впереди белые знамена с черными крестами. Как раз напротив новгородского стяга. Кхайду-хан выполнил свое обещание, выставив в решающей битве русичей против тевтонов.

Рядом нетерпеливо поигрывал мечом Дмитрий. Чуть поодаль, во главе татарских стрелков — ерзал в седле Бурангул.

Сейчас, пока противники не сблизились на расстояние выстрела из арбалета или мощного степного лука, еще было время в последний раз прикинуть расстановку сил — своих и вражеских. Угрюмое затишье затягивалось, действовало на нервы. А славный весенний ветерок, словно в насмешку над людьми со смертоносной сталью в руках, озорничал и швырял в лицо запахи оживающей природы. Утро 9-го апреля 1241-го года выдалось погожим и приветливым.

Ровная местность впереди вполне годилась для конных маневров. Наверняка, выбирая позицию для битвы Генрих Силезский и Конрад Тюрингский прежде всего думали об удобстве таранной копейной атаки. Но по иронии судьбы навязанная Кхайду-хану для сражения равнина вполне устраивали и кочевников. Преимущество свободного пространства, схожего с родными степями, позволит им в полной мере противопоставить рыцарской коннице свою кавалерию. К тому же, на открытой местности татаро-монголы смогут использовать свое самое страшное оружие — мощный лук и длинные тяжелые стрелы.

Доброе поле! Так называют жители легницких земель это место. То ли необычайно жирный чернозем, то ли бескрайние просторы были тому причиной. Но сейчас, когда многотысячные армии замерли друг против друга в мрачном ожидании кровавой сечи, название это казалось таким же неуместным, как и опьяняющий запах весны.

Бурцев уже различал не только однообразные тевтонские кресты. В глазах рябило от польских гербов и знамен. Правда, калейдоскоп ярких цветов, рисунков и символов ни о чем ему не говорил. Геральдика, блин! Вот уж чем он никогда не интересовался. А жаль. Досадный пробел частично восполнил Дмитрий, проявив недижинное знание основных штандартов врага:

— Сразу за тевтонами стоят немецкие золотокопатели, дружина сына моравского маркграфа Болеслава Щепелки и малый отряд французких госпитальеров. Наверное, все они пойдут в атаку вместе с тевтонами. Вон там — опольские рыцари вассала Генриха Благочестивого князя Мечислава. А там, на дальнем конце поля, мелкие великопольские паны и остатки малопольского рыцарства. Судя по главному стягу, их возглавляет воевода Сулислав Клеменс.

Сулислав? Брат Владислава Клеменса, опекуна Аделаиды! Что ж, большая удача, что Сулислав будет биться на противоположном фланге, и новгородцам не придется скрестить с ним мечи.

— А холме позади, под красной хоругвью с белой стрелой — то, должно быть, сам Генрих Благочестивый, — продолжал Дмитрий. — Там же вижу знамена Силезии, Вроцлава и великопольской знати. Да, Генрих не глупец, лучших воинов держит при себе, в резерве. А вон туда глянь-ка! В самом тылу тевтонов — это ж штандарт Конрада Тюрингского. И рядом — куявский стяг! Казимир, видать, нынче при магистре.

— Откуда у тебя такие познания в геральдике? — изумился Бурцев.

Дмитрий хитро прищурился:

— Я же говорил тебе о новгородских лазутчиках. От них и известно нам все о тевтонских союзниках и их гербовых знаках.

С противоположной стороны Доброго поля донесся рев рогов и труб.

Сигнал к атаке?!

Нет, пока еще нет. Но вражеский строй шевельнулся. Сбившиеся ряды рыцарей выравнивались, растягивались по всему фронту.

— Частокол строят, — со знанием дела прокомментировал Дмитрий.

— Частокол?

— Да. Впереди — рыцари. За ними — оруженосцы, стрелки, кнехты, слуги. В сплошную линию, вишь, становятся. Польские паны гордые — жуть! Не желают идти в атаку за хвостом чужой лошади. Не то, что орденские братья.

— А что орденские бра…

Рога загудели снова. Напротив новгородцев — там, где развевались знамена с черными крестами — тоже началось движение. Из линейного строя выдвигался хищный «клюв», обрастая все новыми и новыми рыцарями, словно магнит железными опилками. Боевой порядок тевтонов отличалось от бесхитростного «частокола» поляков. Глубокое построение крестоносцев напоминало заостренный таран. Такой если разгонится, способен расчленить любой «частокол».

Впереди, в голове «тарана», плотно — стремя к стремени выстраивались тяжеловооруженные рыцари. Тела всадников защищали длиннорукавные кольчуги. Поверх кольчуг надеты панцири из толстой кожи, обшитой сталью. На ногах — кольчужные чулки и металлические поножи. На руках — латные перчатки и мелкокольчатые рукавицы, на плечах — широкие, плоские пластины наплечников, смахивающие на погоны… У многих топорщились наколенники и налокотники.

Глухие шлемы-топхельмы тевтонов с перекрестием на лицевой стороне издали походили друг на друга, будто сошедшие с одного конвейера ведра. Лишь редкие украшения — рога, раскинутые орлиные крылья, да деревянные руки на макушках горшкообразных головных уборов несколько разнообразили всадников. Впрочем, общая униформа — белые плащи и накидки с крестами, да однотипные треугольные щиты сводили на нет слабо выраженную индивидуальность орденских братьев.

Рыцарские лошади тоже казались подобраными из одной конюшни. Рослые, раза в полтора выше степных лошадок, сильные… прямо, не коняги, а целые слоны! Четвероногих гигантов прикрывали плотные, поблескивающие металлом попоны. Стальные шлемы-маски на мордах превращали животных в мифических чудовищь. «Чудовища», однако, беспрекословно повиновались наездникам. Этому, судя по всему, способствовала жесткая конструкция поводьев, безжалостно раздирающих пасть и огромные острые шпоры. Иначе и быть не могло: только покорность лошадей позволяла всадникам удерживать сложный боевой порядок.

Перед атакой тевтоны выстраивались с истинно немецкой тщательностью и основательностью. За первым рядом из полудюжины бронированных конников следовал второй, в котором было уже на два рыцаря больше. За ним шел третий — еще плюс два крестоносца. Четвертый, пятый, шестой… Белые плащи, черные кресты… По-своему даже красиво.

В ордене германского братства Святой Марии нет места спеси и греховной гордыни, присущей светским феодалам. Стоять одному брату-крестоносцу позади другого вовсе не считалось зазорным. Все разумно, все подчиненно строгой орденской дисциплине и рациональному подходу. У каждого воина — свое место в общем строю, обусловленное качеством вооружения и боевым мастерством рыцаря.

В бронированном кулаке крестоносцев отсутствовали оруженосцы и слуги, которые в изобилии толпились позади польских панов. Вся боевая прислуга вместе с пешими кнехтами располагалась в центре трапецеобразного построения. Там сейчас было черным-черно от сгрудившейся толпы пехотинцев. Именно черно: тевтонские кнехты носили черные плащи, котты и нехитрые доспехи из кожи или плотной стеганной материи. Металлом поблескивали лишь шляпообразные шлемы с широкими полями, да нагрудные щитки с «Т»-образными крестами.

Надо отдать должное братьям-рыцарям: своих более уязвимых соратников они хорошенько упрятали от самого опасного — первого — столкновения с противником. Зато уж если тяжеловооруженная ударная группа тевтонских всадников рассечет ряды новгородцев, и вся эта чернота хлынет в тесноту вязкой рукопашной схватки, будет тяжко.

Бока живого тарана, как и его бронированный лобешник, надежно прикрывала рыцарская конница. Правда, на флангах белые одежды орденских братьев щедро разбавлялись серыми плащами сержантов-наемников и рыцарей-полубратьев. Их кресты, как и у чернодоспешных кнехтов, были «Т»-образными — со срезанными верхушками.

Еще один отряд братьев и полубратьев ордена оберегал тыл, где сконцентрировались арбалетчики. Стрелков было немного. Крестоносцы делали ставку в бою не на перестрелки, а на мощный натиск, копейную сшибку и скоротечный рукопашный бой.

В знаменитый тевтонский клин не уместились все желающие: сзади копошилась бесформенная разношерстая масса орденских союзников и наемников с пестрыми знаменами. Конные, пешие… Вероятно, они тоже пойдут в атаку вместе с крестоносцами, но, как и упрятанные в «коробочку» кнехты, будут выполнять вспомогательную функцию.

— Свиньей ударят, псы латинянские, — новгородский десятник мрачнел на глазах.

— Как думаешь, скоро? — Бурцеву тоже было не до веселья.

— Не-е, торопиться немцы не любят. Строиться будут еще долго, выравнивать ряды, ужимать дистанцию. Потом, как магистр команду даст, — шагом поедут. Но зато когда разгонятся — не остановишь. Могут весь тумынь рассечь, как нож масло. Тяжелая нукерская конница в резерв ушла, а без нее совладать с тевтонами непросто. Кстати, вишь, Василь, куда свиное рыло нацелено-то? Прямо на наш новгородский стяг. Псы-рыцари тоже нас не жалуют. Как и мы их. Так что готовься. Первыми мечи с крестоносцами скрестим мы. И коли не остановим немцев — и нам конец, и Кхайду-хану тоже.

Бурцев прикинул расклад. В самом деле, если сразу не сбить орденскую атаку, дальнейший исход битвы предсказать нетрудно. Бронированная свинья и идущие в кильватере союзники развалят татаро-монгольскую рать надвое, пробьются в тыл, стянут на себя ханские резервы. А польский «частокол» тем временем густым гребнем прочешет все три тумена. Степные луки и стрелы хороши только в начале сражения. А потом… Потом вряд ли легковооруженные стрелки сдержат тяжелую рыцарскую конницу противника.

 

Глава 60

— О, глянь-ка, Василь, хан пожаловал! — отвлек его от мрачных мыслей Дмитрий.

По передовой действительно ехал Кхайду — в боевых доспехах, окруженный суроволицыми нукерами. За ханом следовал Сыма Цзянь. За китайцем — две лошади. На каждой — по связке снаряженных к бою «громовых шаров». После Вроцлава, где, не без участия Бурцева, сгорели тяжелые осадные орудия татаро-монгольского войска, уроженец Поднебесной упрямо вез вместе с пороховыми турсуками и эти ненужные, казалось бы, уже боеприпасы. Метать теперь их было нечем, однако бережливый и хитроумный Сыма Цзян считал, что бомбы можно успешно использовать вместо таранов — подкладывая их с зажженными фитилями под ворота вражеских крепостей. Выйдет ли из этого толк, не знал никто. Но в споры с советником Кхайду-хана скептики вступать не решались.

Хан внимательно изучал построение крестоносцев. Выдубленное степными ветрами лицо было хмурым. Кхайду сразу распознал опасность, исходившую от тевтонского клюва.

— Воины! — громко, но без пафоса обратился внук Чингисхана к бойцам авангарда. — Ценой своей жизни, вы должны остановить немецких богатуров. Это будет нелегко. Почти невозможно. Но если тевтоны пройдут сквозь ваши ряды, значит, их не удержат и стоящие за вами. Победить в этой битве можно, лишь заманив врага в узкий проход между холмами у реки. Крестоносцы же, прорвав наш левый фланг, не попадут в ловушку — они направятся в обход холмов. Тогда битва будет проиграна.

Могильная, нет, пожалуй, даже замогильная тишина… Видимо, никогда еще Кхайду-хан не делал таких признаний. По крайней мере, перед рядовыми воинами.

— Непобедимый хан, — Бурцев первым молчание. — Нам потребуется помощь, чтобы остановить атаку крестоносцев. Твоя тяжелая нукерская конница пришлась бы…

— Мои нукеры и нукеры моих темников останутся в резерве, Вацалав, — перебил потомок Кхайду. — Я пока не знаю замыслов польских князей и магистра Конрада, поэтому сразу посылать в бой своих лучших воинов не стану.

— Но новгородцы…

— Новгородцы сами пожелали сразиться с немцами в первых рядах. И смерть их не пугает.

Это было правдой. Однако…

— Ты говоришь так, будто моя дружина обречена, хан.

Кхайду подъехал вплотную. И произнес тише — почти шепотом:

— А разве нет, Вацалав? Или тебе известно, как можно остановить воинов с крестами в самом начале боя?

Бурцев подумал. И кивнул. Схема Ледового побоища уже маячила перед его внутренним взором.

Если историки не лгут, то ровно через год Александр Невский разгромит тевтонскую «свинью» на Чудском озере. Князь выставит на пути орденской рати пешее ополчение новгородцев, в котором рыцарский клин увязнет, потеряет силу удара и маневренность. Затем Александр Ярославович обхватит фланги «свиньи» клещами правого и левого крыла и ударит в тыл засадным полком. Сегодня надлежит действовать так же. Только придется обойтись без засады. И фланговые удары будут наносить степные лучники. И задержать продвижение тевтонов должно не пушечное мясо ополченцев, а что-нибудь… что-нибудь другое.

Бурцев покосился на китайца.

— Да, хан. Мне известно это. Если ты не можешь прислать нам помощь из резервного отряда, то позволь хотя бы воспользоваться громовыми шарами мудрого Сыма Цзяна.

— У нас нет метательных орудий, способных забросать ими врага, — напомнил Кхайду. — Все сгорело дотла под Вроцлавом. А легкие полевые стрелометы не предназначены для подобных снарядов.

— Мне не нужны метательные машины, — Бурцев решил проявить настойчивость. — Я прошу лишь громовые шары.

Нахмурились оба — монгольский военачальник и его желтолицый советник. Потом хан кивнул:

— Сыма Цянь, твои огненные стрелы уже готовы?

— Да, непобедимая хана, моя хоцзян почти готовая, — склонил голову китаец.

— Значит, громовой порошок из этих железных шаров тебе не понадобится. Отдай русичам одну лошадь со своими снарядами.

— Но непобедимая хана, — китаец заволновался. — Это наша последняя запаса. Она может пригодиться…

— Именно поэтому я приказываю отдать Вацалаву только одну лошадь. Сегодняшняя битва слишком много значит, чтобы беречь твое добро для будущих побед.

Бурцев еще гадал, о каких огненных стрелах заикнулся хан, а нукеры Кхайду уже аккуратно укладывали к его ногам увесистые железные шары с выступающими нашлепками на округлых боках.

Подумав немного, хан произнес:

— Бери под свое начало сотню Бурангула, Вацалав. Присоединяй ее к новгородцам и действуй во время битвы, как считаешь нужным. Если сможешь удержать атаку воинов с крестами — получишь золотую пайзцу. Если нет, то — видят вечный Тэнгри и всемогущая Этуген — лучше бы тебе пасть в бою.

Прозвучал короткий приказ и Кхайду удалился к левому крылу тумена. Там хан тоже ненадолго задержался. Бурцев живо представил, как приподнявшись на стременах, Кхайду вещает:

— Воины! Ценой своей жизни…

Ладно, пусть его! Главное, что руки развязаны. «Действуй, как сочтешь нужным» — сказал хан. Бурцев засуетился. Время, остававшееся до начала битвы было слишком дорого.

— Выводи свою сотню вперед, Бурангул! — отдал он первый приказ. — Встаньте поплотнее перед новгородским стягом, прикройте нас. Тевтоны не должны ничего видеть.

В глазах Дмитрия угадывалось недоумение и тревога за спятившего командира. Во взглядах кочевников тоже промелькнуло удивление. Впрочем, это не помешало дисциплинированному Бурангулу в точности исполнить полученный приказ. Не прошло и полминуты, как степные всадники плотной живой стеной укрыли русичей от противника.

— И что дальше, Василь? — новгородский десятник смотрел на него, как на юродивого.

Бурцев прикопал первый «громовой шар», оставив на земле лишь короткий облепленный порохом фитиль. Лепота! Теперь бомба напоминала срубленную и наполовину увязшую в болоте голову сказочного витязя. Только крови вокруг отсеченной головы не было. Но кровь еще появится и будет ее немало — в этом Бурцев не сомневался.

— Мне нужен огонь, факелы и помощники, — распорядился он.

Что от них требуется добровольцы из десятка Дмитрия уяснили быстро. Работа спорилась… Пороховые снаряды по воле Бурцева превращались в фугасно-осколочные мины. Неподалеку двое новгородцев высекали огонь. Еще несколько человек таскали прошлогодний сухостой.

Вот! Костерок задымился. Готовы и факелы — их связали из зажигательных стрел, какие имелись в колчане каждого степного лучника. Пропитанная маслом и намотанная на наконечники пакля только и ждала, когда ее сунут в пламя.

Стрелки Бурангула с опаской поглядывали на союзников, возившихся за их спинами с «громовыми шарами». Но вскоре у татар появился другой повод для беспокойства.

Под рев рогов и труб крестоносцы, наконец, двинулись вперед. Клин целил в авангардный отряд левофлангового тумена. «Ударят точно в середку — по новгородскому стягу», — определил Бурцев. Значит, он не ошибся: «угощение» для тевтонской «свиньи» нужно готовить именно здесь.

Все! Дело сделано. Мины, по его указанию, прикопаны в тяжелом сыром черноземе. Помощники-саперы снова сидят в седлах…

Китайские бомбы Бурцев расположил в несколько рядов. Если все пойдет, как надо, глубокое построение тевтонов увязнет в минном поле и захлебнется собственной кровью. Сектора поражения рассчитывались таким образом, чтобы ни один из осколков не пролетел мимо свиного рыла. Главное теперь — верно рассчитать время, поджечь фитили и самим успеть уйти с заминированного участка. Новгородцев-то он сразу отвел назад на приличное расстояние и велел не высовываться из-за щитов, пока не стихнут взрывы. Но лучники Бурангула должны будут стоять на своей позиции до последнего.

Движение рыцарей ускорилось. Крестоносцы, опустив копья, перешли на рысь, пехота побежала. Тевтоны намеревались побыстрее проскочить простреливаемое пространство и набрать скорость для сокрушительного копейного удара.

Лучники Бурангула дали первый залп. Стрелы с тяжелыми наконечниками ударили в бронированное рыло «свиньи».

Клин выдержал. Лишь несколько человек, не успевших прикрыться щитами, выпали из седел. Рухнуло с полдюжины лошадей, защита которых оказалась уязвимой перед татарскими стрелами. Но никакого замешательства эти потери не вызвали. Задние ряды объезжали или на скаку перемахивали через павших. Освободившиеся места в строю занимали новые всадники. Тевтонский клин на ходу восстанавливал самое себя. А четкости и слаженности действий орденских рыцарей в строю могли бы позавидовать организаторы военных парадов на Красной площади.

Засвистели редкие стрелы ответного залпа. Жиденького, но все же ощутимого. Повалились на землю стрелки Бурангула. Заплясали, сбрасывая наездников, раненые лошади. Легковооруженные стрелки — это не ханская гвардия нукеров, закованных в стальные латы. А арбалеты у немцев мощные.

— Огня! — приказал Бурцев.

Ему и его помощникам подали зажженные факелы. Пакля на тугих связках стрел потрескивала, слетавшие с острых наконечников брызги пугали коней.

— По моему приказу подпаливаете фитили, и отступаете! — еще раз проинструктировал Бурцев бойцов из десятка Дмитрия. — Сначала жжем передние громовые шары, потом те, что сзади!

Он повернулся к татарскому сотнику:

— Бурангул! Как только загорится первый фитиль, уводи своих бойцов в стороны. Расступитесь перед крестоносцами без боя и сразу гоните лошадей прочь отсюда. Кто отстанет — погибнет. Потом разворачиваетесь и расстреливаете тевтонов с флангов. Всё ясно?

Всем все было ясно.

— Тогда ждем. Осталось недолго.

Бурцев тронул коня, протиснулся между стрелками Бурангула. Одна рука сжимает поводья, другая — горящий факел. Ждать, в самом деле, оставалось недолго, но до чего же тяжкое это было ожидание! До чего неуютно чувствовать себя под прицелом атакующего рыцарского клина.

Лучники продолжали засыпать стрелами приближающегося противника. Отчаявшись пробить бронированный лоб «свиньи», теперь они старались поразить задние ряды тевтонского клина и его чернодоспешную середину. И стрелы, перелетав через тяжеловооруженных всадников, все чаще находили жертв. Самые серьезные потери несли кнехты. Внутри клина становилось просторнее, а позади движущейся трапеции обозначился черный след из утыканных стрелами пехотинцев. Изредка среди пораженных кнехтов виднелись серые плащи сержантов и рыцарей-полубратьев. Белые одежды попадались еще реже.

Крестоносцы упорно держали построение, выставив перед собой щиты и копья. Навстречу оперенной смерти они мчались с бесстрашием берсеркеров и хладнокровием бездушных машин. И пока строй сплошного металла не рассыпался, даже опытные лучники кочевников были ему не так страшны, как рыцарям-одиночкам. Тевтонский клюв, спаявший крестообразной пайкой сотни людей, не ведал страха. Наоборот, несокрушимая орденская «свинья» сама внушала ужас. Психическая атака! Вот, что это было…

Всадники Бурангула не дрогнули, не попятились. Но меткость все же начинала подводить стрелков. Степные кочевники привыкли воевать наскоком: напасть, два-три раза натянуть и спустить тетиву, отступить, атаковать снова и вновь откатиться. А вот так, стоя на одном месте и ожидая удара железного кулака, ощетинившегося копьями… Так им было в новинку. Но и не ждать нельзя. Тевтонская «свинья» должна видеть перед собой обреченную жертву. И наращивать, наращивать с каждой секундой скорость, чтобы в итоге лишиться возможности развернуть свое кабанье «рыло» в сторону. Несущийся клин был сейчас разъяренным многорогим быком, а лучники Бурангула — воплощением тореадора с красной тряпкой. В последнее мгновение перед столкновением, они исчезнут, обратятся в пустоту. Если успеют…

Люди все понимали, люди волновались и пускали стрелы уже не так точно. Степные лошадки, нервно подрагивали. Надвигающийся на легкую конницу живой вал устрашающе лязгал мертвым железом.

 

Глава 61

Казалось все Доброе поле содрогнулось: тевтоны пустили коней в тяжелый галоп. Пешие воины едва поспевали за всадниками.

Ответных выстрелов больше не было. Стрелять на такой скорости из глубины строя арбалетчикам несподручно. Да и времени на перезарядку самострелов не оставалось. И ни к чему это: противник близко, а скорость набрана достаточная, чтобы смять его, опрокинуть копьями, пробить и расширить брешь в обороне.

— Готт мит унс! — разнеслось над полем. Интересно, тевтоны, действительно, считают, что Господь на их стороне?

Потом громыхающая лавина издала еще один многоголосый, но уже невнятный вопль. В нем было все: боевой клич, обещание скорой смерти, восторг предстоящего кровопускания… Этот полузвериный рык, приглушенный шлемами, давал понять, что носители крестов на время битвы перестают быть людьми.

Всадники Бурангула тоже убрали луки. Но до чего жалко выглядели их плетеные щиты, короткие копья и редкие сабельки! Смешно было даже помыслить, что небольшой отряд легкой конницы способен стать сколь либо серьезным препятствием на пути закованной в металл кавалерии ордена. Бронированное рыло «свиньи» снесет такого противника, даже не замедлив хода.

Бурангул вопросительно глянул на Бурцева. Тот покачал головой. Да, первая шестерка отборных рыцарей из острия клина совсем близко. Да, земля дрожит от ударов тяжелых копыт. Да, теперь развернуть «свинью», не поломав строя, тевтонам не удастся. Но…

Но фитиль китайской бомбы горит всего-то секунды три. Он проверял.

Теперь и новгородцы с факелами заерзали в седлах. Бедняги не имели возможности даже схватиться за оружие: руки заняты.

— Рано, — процедил Бурцев. — Еще рано.

Кони нервничали, люди тоже. Зажженный факел в его руке — и тот, казалось, проявлял признаки нетерпения: огонь шипел и плевался искрами. А Бурцев ждал.

Рано… Ни одна мина, ни один осколок не должны пропасть даром.

Он уже различал не только чернильную черноту крестов на щитах и плащах. Он видел злой блеск глаз в прорезях горшковидных шлемов. И даже понимал, какое из шести первых вражеских копий метит в его грудь. Вон то, второе слева. Массивный чуть туповатый наконечник… Такой не просто прокалывает чужой доспех и чужую плоть. Он проламывает, рвет, крушит и мозжит все на своем пути. Щит, кольчугу, ребра, позвоночник. Такая заостренная булава на длинной рукояти не оставляет ни малейшего шанса. Ни-ко-му.

— Ну?! — раненным медведем простонал Дмитрий.

А вот теперь…

— Пора-а-а!

Бурцев заорал, как полоумный. Развернул лошадь. И с седла поджег первый фитиль.

— У-ра-а-а! — подхватили степные лучники, целую вечность ждавшие этой команды.

Конники Бурангула прыснули в стороны.

Перед грозной, изготовившейся к сшибке «свиньей» вместо сотни кочевников остался лишь десяток всадников. Бегущих. Волочащих за собой по земле горящие факелы. А сзади — далеко сзади — выстроилась вторая линия обороны под новгородским стягом.

К ней-то и мчались сейчас Бурцев и его помощники. Каждый знал, какой «громовой горшок» должен запалить, и каждый сделал это прежде, чем копыта тяжелых тевтонских коней ударили в землю, утоптанную легконогими степными лошадками. Вверх потянулись слабые струйки дыма, в грязи засверкали искрящиеся огоньки.

Возможно, рыцари и заметили язычки пламени, но не придали им значения. Куда больше тевтонов занимали рассеявшиеся кочевники.

Жаждущие крови орденские братья взвыли. Дико, разочарованно. Такой близкий, такой обреченный противник — и вдруг уклонился, вывернулся из-под удара! Ревущая волна, желая поскорее выместить зло и обиду, неслась за десятком факельщиков к новгородскому строю.

Русичи не отступали, не разбегались. Укрывшись за щитами, ждали…

Бурцев считал секунды. Это было похоже на прыжок с парашютом. Пролететь три секунды, дернуть кольцо… Впрочем, сегодня рвать кольцо не понадобится. Сегодня — день принудительного открытия куполов. Тяжелых, железных, начиненных смертью, врытых в землю и подпаленных.

В бешеном галопе он выкрикивал вслух:

— Триста тридцать один, триста тридцать два, триста тридцать три…

Три секунды позади и…

Ничего! Только стук копыт, лязг металла и крики атакующих крестоносцев.

Ничего! Новгородцы разомкнули щиты, пропуская беглецов с факелами. Сомкнули вновь.

Ни-че-го!

Или он неверно отсчитал время? Но даже если так, то уже должно быть! Давно должно быть! Что за че…

Взрыв!

Он все же ошибся. Ненамного. Самую малость. То ли последние метры «свинья» в черных крестах преодолела слишком быстро, то ли фитили горели слишком медленно, то ли огонь факела коснулся запалов с небольшим запозданием. Но самая первая мина — та, что находилась ближе остальных к противнику — рванула уже за бронированным «рылом» тевтонской «свиньи» — где-то в черных рядах кнехтов. Рванула, щедро нашпиговав осколками орденскую пехоту.

Это была единственная неувязка. И она не нарушила планов Бурцева.

Всполох пламени и фейерверк огненных брызг, ударивших в глубине тевтонского строя, словно надрезал толстую шею «свиньи», отсекая ударную группу клина от тулова крестоносного чудовища. А затем земля ожила и вздыбилась уже под бронированным кулаком-«рылом».

Мины рвались одна за другой, выхаркивая в людей и животных смертоносные заряды. Густые фонтаны огня и осколков били прямо из-под копыт. И они не шли ни в какое сравнение с тем градом стрел, сквозь который крестоносцы прорвались, не теряя строя. Теперь спасения не было. Ни щиты, ни шлемы, ни латы не спасали от визжащих осколков. Ударная волна перебивала ноги лошадям, а россыпь острого металла сшибала с седел лучших рыцарей ордена. Люди и кони на полном скаку падали в жирную дымящуюся землю, падали, орошали Доброе поле собственной кровью.

Задние ряды налетали на передние — поверженные, израненные, обожженные, копошащиеся в черно-красной жиже. Многие всадники валились вместе с конями, не в силах ни объехать, ни перескочить внезапно возникшую преграду. За доли секунды на месте притупившегося клина возникла чудовищная давка. Монолитный строй стал смертельной западней для всех, кто в нем находился.

Грязь, прожженные дыры и особый, неповторимый цвет, который оставляет только обильный кровяной крап, украсили плащи крестоносцев. А взрывы все гремели, выбрасывая к небу ошметки разорванных тел в оболочке искореженных лат. Грохот, гарь, яркие всполохи. И паника. И вопли боли и ужаса…

Лишь несколько всадников успели проскочить заминированный участок. Та самая шестерка отборных рыцарей, что мчались в атаку первыми. Но сейчас ошеломленные, рассеянные, потерявшие строй и напор, они не казались больше грозным противником. Влетев по инерции в ряды новгородцев, тевтоны напоролись на густой частокол копий. Эти шестеро пали все до единого.

Взрывы смолкли, боевой порядок крестоносцев развалился. Из-за взломанных фланговых колонн, словно гной из лопнувшего нарыва, хлынули кнехты в черных доспехах. Всадники тыловых рядов натягивали поводья, поднимали лошадей на дыбы, поворачивали от полуживой, шевелящейся баррикады из металла и плоти. Пехота пятилась, расползалась, просачиваясь сквозь бреши взломанной трапеции.

Орденская «свинья» увязла в самой себе… Атака захлебнулась. Небольшими группками и поодиночке тевтоны старались выбраться из давки и дыма. Но прийти в себя и занять оборону им не позволили.

Русичи и стрелки Бурангула ударили по ошеломленному противнику почти одновременно. Новгородцы, врубились в остатки бронированного рыла спереди. Кочевники атаковали фланги и тыл противника. Русичи лезли в рукопашную и дрались страстно, самозабвенно. Лучники Бурангула использовали иную тактику. С гиканьем и визгом они гнали лошадей на врага, пускали стрелу-другую, поворачивали, уступая место следующему стрелку. Потом мчались прочь, вытаскивали на скаку из колчана новую стрелу и, описав полный круг, атаковали снова. Живые колеса крутились возле разбитой «свиньи», без перерыва осыпая рыцарей и кнехтов. Орденские арбалетчики не в силах были остановить это смертоносное кружение.

Тевтонам, принявшим бой с новгородцами, тоже приходилось несладко. Преимущество строя теперь использовали русичи. А хаос и беспорядочное смешение пехоты и конницы, рыцарей и кнехтов, братьев и полубратьев мешали крестоносцам дать хоть сколь-либо организованный отпор.

Бурцев дрался вместе с десятком Дмитрия. Собственно, не дрался даже, а просто поднимал и с силой опускал изогнутый клинок на любое препятствие, возникавшее впереди. Он яростно рубил своей татарской саблей тевтонские кресты и черную «Т»-образную вышивку на сером фоне, рубил глухие шлемы рыцарей и каски кнехтов, рубил конных и пеших, рубил щиты, плащи, кольчуги, панцири. Рубил, почти не получая сдачи. И отстраненно удивлялся, почему в такой мясорубке его самого до сих пор не располовинили тяжелым рыцарским мечом, почему не снесли голову, почему не нанизали на копье.

Дело оказалось вовсе не в берсеркерской неуязвимости и уж тем более не в искусстве конного фехтования, обретенном вдруг бывшим омоновцем. Просто дружинники Дмитрия во главе со своим десятником умело прикрывали его щитами. И телами тоже.

«Кажется, я обзавелся собственными телохранителями», — подумал Бурцев. И пока тевтонский сержант выдирал свой топор из щита Дмитрия, рассек еще один «Т»-образный крест.

 

Глава 62

Первыми побежали кнехты и союзники ордена. Затем дрогнули и начали отступать рыцари в серых плащах. Только орденские братья пытались сдержать врага. Многие из них все еще представляли серьезную опасность. Но долго отмахиваться мечами от татарских стрел и наседавших новгородцев не могли даже лучшие воины ордена. Белоплащные крестоносцы, в конце концов, тоже повернули лошадей.

Пространство впереди опустело. Рубить стало некого. Боевая горячка прошла. Откатила.

Отпустило…

Он взглянул на свой клинок. Кривое лезвие выщерблено, на металле — красные разводы, чей-то прилипший волос. Бурцев машинально стряхнул с сабли алые капли. Дела! Он ведь даже не помнит лиц тех, кого лишил жизни. Не помнит своих действий. Вообще, мало что отложилось в памяти после этой рубки. А ведь раньше никогда не терял контроля над собой в драке. Так почему вдруг?

Может быть, дело в том, что здесь, в этом мире мечей и щитов не нужно писать простыни объяснительных и всякий раз доказывать необходимость применения оружия. Даже тогда, когда такая необходимость очевидна. Это… это раскрепощает, что ли…

Еще один взгляд, брошенный на саблю. Вот откуда берутся легенды о мечах-кладенцах! Стоит человеку пару-тройку раз ввязаться в бой по-настоящему, стоит сцепиться не на жизнь, а на смерть без оглядки на прошлое и будущее, как оружие начинает владеть своим хозяином, а не наоборот.

Ладно, забыли. Хорошо и плохо — категории для другого места и другого времени. Здесь и сейчас идет битва. А в битве нужно выжить. И победить. На войне, блин, как на войне.

Бурцев осмотрелся. Новгородцев осталось не больше сотни. Многие ранены. Десяток Дмитрия потерял трех бойцов. Плата, которую телохранители заплатили за безопасность своего воеводы оказалась велика.

Татарские лучники, не ввязывавшиеся в рукопашную, пострадали меньше, но и у них были потери: арбалетчики недаром ели орденский хлеб. К тому же нескольким тевтонским братьям и сержантам все же удалось добраться до кочевников. Их мечи здорово проредили легковооруженную сотню. Тевтонский клюв успел-таки вырвать изрядный клок мяса.

— Василь! — торжествующий бас Дмитрия прогремел прямо в ухо. — Убегли тевтоны! Все убегли! Разбили мы их, латинян окаянных!

Подъехал Бурангул — с пустым почти колчаном:

— Вацалав, взгляни-ка туда.

Бурангул указал куда-то вправо, где накатывалась вторая волна атаки. Судя по вражеским знаменам и штандартам, в бой вступили отряды опольцев князя Мечислава и Сулиславская рать, набранная из великопольских и малопольских рыцарей. Наступающие оттесняли легкую конницу центрального и правофлангового туменов. Арбалетчиков у поляков было побольше, чем у тевтонов, так что волновые контратаки-наскоки степных лучников получали достойный отпор и почти не задерживали продвижение польского «частокола».

Позади — на холмах у Нисе — загрохотали боевые барабаны, к небу поднялись сигнальные бунчуки. Внутри туменов началась передислокация: раненые и уставшие воины отступали с передовой, их место занимали свежие силы. Но лавина польских рыцарей все так же неумолимо сминала противника.

Действовали паны в привычной им манере. Разгон, копейная сшибка, рубка на мечах… Сражение поляки превращали в множество турниров. Каждый бился по своему усмотрению, окруженный собственной толпой оруженосцев и слуг.

Татаро-монголы пятились. Бежать не решался никто, памятуя о печальной участи Шонхора. Однако сдерживать натиск рыцарской конницы легковооруженным степнякам тоже было не под силу. Преимущество дистанционного боя они уже утратили, а в ближней схватке рыцари действовали увереннее.

Но! Между разрознено наступавшими опольцами и великопольцами появилась небольшая щель. А за ней, за этой щелью…

— По-моему, тот знак орла и льва я уже видел раньше, — сказал Бурангул. — На щите куявского князя.

Татрский юзбаши не ошибся. В тылу атакующих маячила куявская хоругвь с черным орлом на желтом фоне и белым львом на красном. Да и знамя магистра Конрада Тюрингского, к которому постепенно подтягивались уцелевшие крестоносцы из разбитой «свиньи», — там же.

Если поспешить…

Бурцев поспешил. Пришпорив коня, ринулся в узкий проем между воинством Мечислава Опольского и Сулислава Клеменса. Новгородцы сорвались следом. Татарская сотня помчалась за русичами. В бешеном галопе степные лучники выдергивали из колчанов и накладывали на тетиву последние стрелы.

Это было похоже на скачку между молотом и наковальней. Опольские рыцари с одной стороны, великопольские — с другой… Стоит им сомкнуть ряды, и…

Не сомкнули. У панов появился более серьезный противник. Когда новгородцы и Бурангуловы стрелки вклинились в щель между польскими отрядами, Кхайду ввел в бой тяжелую панцирную кавалерию нукеров. В резерве за холмами оставалась теперь только личная гвардия хана.

Всадники в пластинчатых латах, на злых степных лошадках, тоже прикрытых доспехами, спешили на помощь отступавшей легкой коннице.

— Ура-а-а! — тяжеловооруженные нукеры ударили по расстроенным рядам поляков внезапно и стремительно.

Рыцари были ошеломлены. Еще бы! Наткнуться в глубине строя вражеских лучников на бронированную конницу! Однако и опольцы, и великопольцы выдержали первый натиск с честью — никто не показал спины.

Битва вспыхнула с новой силой. Нукеры опрокидывали польских рыцарей копьями и выдергивали их из седел копейными крючьями. Но в последовавшей затем рубке на мечах и саблях восточные и западные воины оказались достойны друг друга. Поляки превосходили противника в искусстве парного фехтования и отражать мощные удары их тяжелых мечей было весьма непросто. Зато степняки уверенней держались в седле, лучше маневрировали, а в сабельном бою показывали чудеса ловкости и доводили противника до бешенства нехарактерными для турниров уклонами и обманными выпадами. Да и в групповых схватках кочевники действовали более слажено, чем одиночки-европейцы.

О русско-татарской дружине на время забыли обе стороны, и Бурцев беспрепятственно атаковал куявский отряд. Небольшой — сотни полторы рыцарей и кнехтов, но настроенный весьма решительно. Выставив копья куявцы тоже пустили лошадей в галоп — навстречу врагу.

Князя Казимира среди них не было. Странно… Не в правилах Казимира Куявского было избегать боя. Для этого нужна весомая причина. Бурцев увидел ее. Причина — весомее не бывает. Аделаида!

Что делает она на Добром Поле, где правит бал старуха-смерть?! Казимир и магистр Конрад так надеялись на победу, что решили взять дочь Лешко Белого с собой? Или они здраво рассудили, что в лагере Генриха Силезского сейчас безопаснее, чем в Легницкой крепости, покинутой войсками? Да нет, конечно же, нет! Все проще. Необходимость держать ценную, но строптивую пленницу-невесту под постоянным присмотром — вот в чем дело. Магистру и князю поневоле приходится таскать княжну в обозе. Чтобы не сбежала.

Аделаида сидела в седле в окружении дюжины куявцев и часто оглядывалась на поле сражения. Казимир — рядом. Отдает воинам последние указания. Тут же выстраиваются в походный порядок уцелевшие тевтонские рыцари. Ага! Магистр с князем почуяли, что дело запахло жареным. Готовятся к отступлению… И увозят с собой Аделаиду. Спасение княжны для них сейчас задача номер один. Победить-то можно и в другой раз, а вот потерять невесту с малопольским приданным — это куда хуже.

Звук орденских труб… Уже не такой громкий и грозный, как прежде. Жалкие остатки христова воинства двинулись прочь с Доброго Поля.

Бурцев заорал. Что было мочи. Во все горло. Рядом кричал Дмитрий. За десятником мчались его бойцы — добровольные телохранители воеводы. Стрелки Бурангула на скаку натягивали луки.

Звон спускаемой тетивы и шелест оперений слились в один звук. Татарские стрелы положили первые ряды куявцев. Арбалетные болты, выпущенные в ответ, сбили с десяток русичей.

А потом с жутким треском сломались копейные древки. И вновь началась сеча.

 

Глава 63

Первое копье, направленное ему в грудь, Бурцев отклонил щитом сам. Под другое, оберегая воеводу, подставил свой щит Дмитрий. От страшного удара щит десятника разлетелся в щепу. А из куявских рядов вынырнуло стальное жало третьего копья. Наконечник ударил в нагрудное зерцало русича. Новгородец не удержался в седле.

Бурцев видел, как Дмитрий взмахнул руками, как потерял шлем, как рухнул наземь. Один за другим пали и другие новгородцы, прикрывавшие Бурцева. Возможно, лишь ценой их жизни ему удалось пробиться сквозь вражеские ряды. Не сбавлял скорости, Бурцев мчался дальше. И кричал в такт бешенной скачке:

— Ка-зи-мир! Ка-зи-мир!

Теперь железо крушило железо где-то позади. А впереди разворачивал коня куявский князь. Казимир заметил одинокого всадника. И узнал. И не счел нужным звать кого-либо на помощь.

Выкрик-команда — и небольшой отряд, охранявший Аделаиду, двинулся вслед за тевтонами. Сам Казимир уже несся навстречу противнику. Длиннющее копье против короткой сабельки… Делайте ставки, господа!

Куявец на скаку поигрывал тяжелым оружием, то приподнимая, то опуская наконечник. Князь давал понять, что с одинаковым успехом может всадить копье в грудь, горло или голову противника. И это не блеф, не турнирная хитрость. Однажды, под Сродо, Казимир уже вышиб его из седла, и Бурцев знал, как лихо бьется копьем куявец. Но второго Сродо сегодня быть не должно.

Принимать вражеское копье на щит он не стал. Это не ринг и не драка в подворотне. Умение держать удар здесь не поможет. Такой удар не удержишь.

За секунду до сшибки Бурцев забросил щит за спину, резко пригнулся, перевалился влево и нырнул за лошадь, обхватывая седельную луку левой же рукой. Он висел на седле и стремени с отведеной назад саблей, мгновение — не больше. А больше и не требовалось.

Видимо, подобная джигитовка была в новинку князю. Казимир попытался достать уходящего от удара противника, но — поздно! Копье проткнуло воздух над степной лошадкой. И сразу же, будто из этого самого воздуха, Бурцев вновь возник в седле. Ударил наотмашь кривым клинком.

Сабля скрежетнула по стальной маске Казимирова коня, по кольчужному рукаву, по наплечнику и панцирю всадника. Доспехи выдержали. А вот сбруя — нет. Изогнутое лезвие, царапнув конскую шею, рассекло повод. Куявец пошатнулся. Но удержался в седле! Князь был не только хорошим копейщиком, но и отменным наездником.

Бурцев развернул лошадь для повторной атаки. Казимир замешкался: управлять конем одними ногами не так-то просто. Разгоряченное, пораненное и избавившееся от жесткой узды животное крутилось на месте. Конь чуял свободу и боль и яростно мотал головой, отказываясь повиноваться. Всаднику приходилось тратить немало усилий, чтобы без повода хоть как-то совладать с собственным скакуном.

Тяжелое копье описывало бессмысленные круги. Наконечник то нырял вниз, то задирался верх. Возможности повторить копейный таран у куявца не было. Казимир в сердцах отбросить бесполезное оружие, потянул из седельных ножен длинный меч. Кое-как сдерживая гарцующего коня, он ждал нападения.

И Бурцев напал. Не пронесся наскоком мимо ради одного-двух поспешных ударов, а полез в драку по-настоящему. Его лошадка врезалась в коня Казимира. Увы, опрокинуть противника сходу не удалось. У легконогой кобылки и массивного рыцарского коняги все же разные весовые категории. Оскалив зубы, травоядные сцепились похлеще хищников.

Всадники начали рубку.

Казимир, привстав на стремена, первым нанес удар — прямой, сверху вниз, переходящий в рубящий наискось. Если бы не плясавший под князем конь, этот первый выпад стал бы для Бурцева последним. Но тяжелое лезвие обрушилось не в щель между щитом и шлемом, куда целило, а на щит и шлем.

Нич-ч-чего себе! Бурцеву пришлось приложить все силы, чтобы удержаться в седле. Ощущение такое, будто шарахнули кувалдой. Мечом Казимир, оказывается, владеет не хуже, чем копьем. В продолжительной схватке князь, наверняка, одолеет менее опытного противника даже сидя на неуправляемом коне. Значит, с этим делом нужно кончать как можно скорее.

Казимир, сжав ногами конские бока, заставил животное взять вправо. Левая рука князя бросила разрубленный повод и вцепилась в гриву, правая снова поднимала увесистый клинок.

Бурцев тоже взмахнул рукой. Да, его сабля была короче и легче рыцарского меча, но зато ею можно орудовать быстрее. Быстрее поднимать и быстрее опускать. Рубить с оттягом. И поднимать снова.

Прежде чем Казимир вновь обрушил на него свой обоюдоострый лом, Бурцев успел нанести два рубящих удара, целя в голову и шею. На пальцы левой руки князя по-прежнему была намотана конская грива. Все верно — падение с коня означало смерть, но и прикрыться щитом Казимир уже не мог. А потому…

Бум-ш! Бум-ш! — хищно блеснул на солнце кривой клинок. Шлем-горшок качнулся из стороны в сторону. Китайский болванчик да и только!

Казимир ударил в ответ, но рука разила уже не так точно. Меч князя разрубил воздух.

Еще два удара саблей. Наотмашь! Да со всей дури! И опять — в голову.

С ведрообразного шлема полетели сбитые рога. Куявец пошатнулся. Свое оружие он теперь поднимал медленнее. Щит по-прежнему болтался бесполезным грузом: о геральдического льва и орла бились бляхи разрубленной узды.

И вновь меч куявца не достиг цели. А Бурцев успел ударить трижды. Легко увернулся от ответного выпада. И ринулся в очередную атаку.

Бум-ш! Бум-ш! Бумш-ш! Бум-ш!

Он рубил ненавистное ведро, уже не думая о защите. Рубил яростно, без жалости. Так, словно опять разгонял дубинкой в Нижнем парке сборище бритоголовых отморозков.

Бум-ш! Бум-ш! Бум-ш!

Сабля плясала будто живая. Била в глухой шлем, как в колокол, отскакивала от металла и била снова.

Казимир попытался отмахнуться мечом. Вышло неловко и совсем-совсем не убедительно. Именно так ведут себя на ринге бойцы, близкие к нокауту. Еще стоящие на ногах, но уже потерявшие ориентацию в пространстве, а главное — утратившие веру в победу.

Бум-ш! Бум-ш!

Куявский князь выронил меч.

Бурцев нанес еще три или четыре удара, прежде чем Казимир пополз с седла. Уже падающему куявцу добавил от души — по подставленному прямо под саблю затылку.

Многострадальный шлем, наконец, лопнул. Кривой клинок сломался. С обломка в руке Бурцева капала кровь.

Неожиданная смерть князя ошеломила и куявцев, и орденских рыцарей. Все они смотрели сейчас на всадника, возвышавшегося над неподвижным телом Казимира. Обернулась и Аделаида.

— Ва-цлав! — донесся ее призывный крик.

На малопольскую княжну, казалось, никто не обращал внимания. Куявцы выстраивались в линию — атаковать Бурцева. В построении растерявшихся тевтонов образовалась изрядная брешь. Самое время!

— Беги! — крикнул Бурцев по-польски. — Бе-ги!

Девушка поняла все правильно. Развернула лошадь и…

Рука в железной перчатке вцепилась в повод. Магистр Конрад! Перехваченное животное взвилась на дыбы, но Конрад Тюрингский — не из тех, кто выпускает добычу. Почуяв сильную хватку, лошадь княжны покорно опустила голову.

Магистр что-то пролаял. Тевтонские рыцари сомкнули ряды вокруг пленницы, куявцы нехотя пристроились им в хвост.

Бурцев сорвался в галоп. Догнать! Главное догнать, а там видно будет!

Магистр отдал еще одну команду. Два стрелка из его свиты подняли заряженные арбалеты.

Первый болт вонзился в щит, на второй напоролась лошадь. Лишь по чистой случайности упав на полном скаку, Бурцев не переломал себе кости.

Когда он поднялся на ноги, позади шумела битва, а отступающие тевтоны и с десяток куявских всадников были уже слишком далеко. Эскорт крестоносцев выстроил непроницаемую «коробочку». Пленница ехала рядом с магистром. Конрад Тюрингский собственноручно держал за повод ее лошадь. Наверное, прикидывал, гад, за кого теперь, после смерти Казимира, можно отдать замуж дочь Лешко Белого.

Эх, уйдут ведь! В Легницу уйдут!

— Бе-ги! Бе-ги! — кричал Бурцев, в отчаянии потрясая кулаками. Кричал, потеряв всякую надежду. Кричал, потому что ничего иного не оставалось. Кричал, хоть и понимал, что нет у Аделаиды ни малейшего шанса вырваться из тевтонского плена. Нет возможности даже услышать его.

— Бе-ги-и-и!

Зато его услышали другие.

— Бегите! Спасайтесь! — донеслось откуда-то сзади.

Кричали… да, кричали поляки! Куявцы, сдерживавшие напор русско-татарской дружины, дрогнули. Оглянувшись на вопли Бурцева, воины Казимира увидели своего поверженного князя и отступавших тевтонов. Разумеется, подобное зрелище не способствовало укреплению боевого духа.

— Бегите! — в панике орали друг другу бойцы Казимира, оставшиеся без предводителя.

А паника — штука заразная.

— Спасайтесь! — вопили уже не десятки, а сотни глоток.

Теперь кричали не только куявцы. Встревоженные опольцы тоже подались назад.

Тяжелая нукерская конница Кхайду-хана, почувствовав слабину противника, навалилась с новой силой. Воинство князя Мечислава попятилось…

А потом началось бегство. Массовое, неуправляемое. Конные, и пешие, уцелевшие и израненные бойцы спасались кто как мог, погибая в давке под копытами своих и чужих коней.

Неожиданное отступление опольцев заставило отшатнуться назад и великопольские дружины. Воеводе Сулиславу недолго удавалось противостоять вражеской коннице. Лишившись флангового прикрытия и оказавшись под угрозой окружения, великопольцы тоже вынуждены были повернуть лошадей.

Людской поток отсек Бурцева от крестоносцев, захватил в свои пахнущими кровью и потом объятьями. Живая лавина захлестнула, закрутила, понесла и выплюнула его в груду утыканных стрелами трупов.

Бурцев выругался. Громко, зло, смачно. Все пропало! Все! Он потерял из виду и Аделаиду, и Конрада Тюрингского. Даже знамена с черными крестами и те уже скрылись за краем Доброго поля. А сам он — пеший, безоружный, оглушенный и едва не расплющенный в давке стоял посреди бушующей людской массы.

Битва Востока и Запада продолжалась. Обратив в бегство опольских и великопольских рыцарей, татаро-монголы, однако, не добились долгожданной победы. Более того, кочевники подставились под сильнейший удар и сами едва не оказались на грани поражения.

С оглушительным трубным воем в бой вступили лучшие силезские рыцари Генриха Благочестивого с князем во главе. Княжеский резерв, состоявший из отборных и прекрасно вооруженных бойцов, вполне мог изменить ситуацию.

Тяжелая рыцарская конница врубилась в ряды степных воинов — изрядно уже потрепанные, измотанные и рассеявшиеся по полю во время преследовании бегущего противника. Свежие силы поляков сходу опрокинули большую часть ханских нукеров и приступили к избиению легковооруженных стрелков.

Непробиваемая линия лат и щитов расчищала себе путь, словно гигантский бульдозер. Копья сминали любое сопротивление. Когда же в тесноте рукопашного боя они стали помехой, в воздухе замелькали рыцарские мечи. Строй силезцев изломался, распался. Но лишь потому, что теперь закованным в броню всадникам было привычнее и удобнее прорубать дорогу в одиночку, под прикрытием верных оруженосцев и прислуги.

Напор поляков усилился. К воинам Генриха примкнули опомнившиеся беглецы из других полков. Гордые паны опольских и великопольских земель, устыдившись своего страха, снова разворачивали коней и вели в бой уцелевших кнехтов.

 

Глава 64

Бурцеву приходилось туго. Едва отскочив из-под копыт коня одного всадника, он угодил под меч другого. Вовремя прикрылся щитом — тем и спасся. Но страшный удар сшиб с ног. Не один Казимир Куявский умел махать тяжелыми клинками.

Польский мечник помчался дальше, предоставив добивать врага задним рядам. Теперь на Бурцева несся еще один рыцарь с копьем и мечом. Герба на щите не различить — весь забрызган кровью. Рядом скакал оруженосец. В кольчуге, с боевым молотом, похожим на загнутый клюв. Этот даже не прикрывался щитом, атакуя безоружного противника. Впрочем, молотобойца в расчет можно не брать: наконечник длинного копья, все равно настигнет Бурцева раньше.

Молотобойца в расчет взяли. Кочевник вырвавшийся откуда-то сзади! С кривой саблей в кожаных ножнах на боку. С щитом, заброшенным за спину. С натянутым луком. Со стрелой, наложенной на тетиву. Бурангул, чертяка!

Мелькнула оперенная стрела. Раздался предсмертный вопль польского оруженосца. Ох, зря он забыл о щите. Легкой кольчужке не остановить каленое жало татарской стрелы. Всадник упал. Боевой молот беспомощно клюнул землю в нескольких шагах от человека, которому должен был проломить череп.

Рыцарь обратил копье против нового более опасного соперника. Чуть пропустил поводья меж пальцев, на что конь отреагировал легким поворотом и, пришпорив скакуна, ринулся на степного лучника.

Татарский сотник не свернул. Бурангул скакал навстречу копейщику, чуть привстав в стременах. На тетиве — последняя стрела. В колчане — пусто. А обнажить саблю у Бурангула уже не будет времени.

Поляк укрылся за щитом и лошадиной шеей! Над стальным налобником коня и верхним краем щита виднелся только шлем-топхельм. Всадники стремительно сближались… Вот сейчас копье рыцаря ударит в открытую грудь степного стрелка! И кожаный панцирь не поможет. Вот сейчас!..

Бурангул спустил тетиву раньше.

Выпавшее копье ударило в землю. Рыцарь нелепо дернул головой, упал, зацепился ногой за стремя, прогрохотал мимо. Готов! Длинная татарская стрела торчала в смотровой щели шлема.

Бурангул осадил лошадь, протянул руку:

— Вацалав! Быстрее!

Одним прыжком Бурцев вскочил за спину кочевнику. Крепенькая кобылка даже не всхрапнула.

— Вовремя же ты появился! И как успел только?

— Имя у меня такое. «Рожденный бураном».

Бурангул гикнул. И воздух превратился в ветер.

А потом ударили боевые барабаны.

Эхо тревожной дроби прокатилась по всему Доброму полю. В тылу татаро-монгольского войска, на холмах у реки, поднялись сигнальные бунчуки, которых Бурцев прежде не видел: овечьи кости и хвосты яков на длинных древках. Ну, конечно, где ему такое видеть — воины Кхайду-хана при нем еще ни разу не отступали. А сейчас…

Надрывали глотки сотники и десятники. Всадники — и легковооруженные стрелки, и закованные в латы нукеры — разворачивали лошадей. Нет, это не было отступлением: непобедимые тумены бежали!

Погонял свою кобылку и Бурангул. А над далекими бунчуками, меж двух холмов у речки Несе вдруг возникло нечто… Яркое длинное тело. Хвост, развевающийся на ветру. Трепещущие крылья. Кошмарная черная морда с болтающимися под подбородком лентами. Раззявленная пасть, из которой бьет сноп дыма и иск. Воздушный змей! Дракон с пороховым фейерверком!

— Смог! Смог вернулся! — раздались крики польских рыцарей.

Недолгое замешательство в рядах поляков позволило кочевникам оторваться от преследователей. Степняки гнали коней к огнедышащему монстру. Взмывший высоко в небо воздушный змей служил прекрасным ориентиром для воинов Кхайду-хана.

Китайские штучки?! Конечно! Вне всякого сомнения! Сыма Цзян, желтокожий советник Кхайду, явно, что-то замыслил.

— Наконец-то! — прокричал на скаку Бурангул. — Все готово!

— Что готово? К чему готово?

— Нужно успеть! — только и ответил татарский юзбаши.

Дикая скачка и ветер в лицо — особо не поговоришь. Дальше они мчались молча. Прямо к дракону. Мчались со всей татаро-монгольской ратью.

После необъятного простора Доброго Поля в распадке меж холмами, за которыми бился на ветру и плевался огнем воздушный змей, было тесновато для такого количества людей и лошадей. Но кочевники, не задумываясь, влетели в узкую горловину. Поляки, быстро совладавшие со страхом перед китайским драконом, скакали следом. Доблестным рыцарям, обратившим в бегство непобедимое адово племя язычников, негоже бояться какую-то летающую ящерицу!

Но что за…

Воздушный змей-фейерверк с дымным пыхом вдруг разлетелся на бумажные куски. Головы монстра попросту не стало, а тлеющие клочья крыльев, тулова и хвоста, медленно опадали на землю. Непредвиденное ЧП или еще один сигнал?

Это был сигнал. И дальше все происходило настолько стремительно, что Бурцев не успевал удивляться.

Сначала прогремел торжествующий вопль поляков. Потом ветер донес крик Бурангула:

— …ер-жись!

В ту же секунду лошадь, повинуясь воле наездника, резко свернула в сторону. И не только она. Вся бегущая масса кочевников, словно по команде, развалилась надвое.

Бурангул с Бурцевым оказались в задних рядах и еще не успели вырваться из балки. Выносливая степная кобылка с двойной тяжестью на хребте все-таки не могла похвастать спринтерской скоростью. Юзбаши прижал лошадь к правому склону и продолжал гнать вперед.

Бурцев выглянул из-за плеча Бурангула. Взгляд выхватил котлован низины. Неглубокую Нису. Топкие малопригодные для боя рыцарской конницы берега. А за речушкой, под тем самым местом, где парил дракон, — последний оплот татаро-монгольского войска.

Неполная сотня спешившихся воинов копошилась возле трех десятков самострелов. Очень странных самострелов: что-то вроде арбалетов, только покрупнее и похитрее. Аркабалисты? Скорпионы? Или как там их еще… Каждый ощетинился тяжелыми стрелами — в два-три ряда. Многозарядные, видать, штуковины.

За метательными машинами выстроилась тяжелая нукерская конница. Тысяча отборных всадников, личная гвардия Кхайду. Весь оставшийся резерв. Позади гвардейцев возвышался шатер самого хана.

Хорошая позиция. Но весьма сомнительно, что этот отряд остановит атаку всего польского воинства. Хотя…

Что-то здесь было не так. Ах, вот оно что: среди самострелов суетился невысокий человечек в длинном халате. Китаец Сыма Цзянь? Точно он! Бурцев разглядел дымки костров. На стрелах метательных машин тоже, вроде бы, вспыхивали яркие огоньки. Странно… Какой толк обстреливать сейчас противника зажигательными стрелами?

 

Глава 65

Старик-китаец взмахнул рукавом. Его помощники-стрелки разом спустила тетивы. Стрелы — длинные, толстые, будто обмотанные паклей, но вполне обычные стрелы — устремились к польскому войску. А потом, уже почти на излете, они перестали быть обычными.

Каждая стрела вдруг обрела широкий дымный след, выплюнула сноп огненных искр и, подстегнутая невидимой силой, врезалась в плотную массу людей и коней. Стрелы заметались в тесной ложбине с невероятной скоростью, сея панику и смерть, волоча за собой густой шлейф черного дыма.

Одна из стрел с шипеньем пронеслась на расстоянии вытянутой руки от Бурцева. Запахло порохом. И еще какой-то едкой гадостью.

Сзади закричали. И еще. И еще громче.

Первыми пали двое отставших кочевников, чьи израненные лошади оказались недостаточно расторопными, чтобы убраться с пути смертоносных снарядов. Бедняг просто смело с седел. А мгновение спустя дымящиеся стрелы кружились уже среди поляков. Пороховые заряды, привязанные к наконечникам, сыпали искрами, разрывались смертоносными фейерверками и пугали рыцарских коней. В низине растекался едкий удушливый дым.

Огромные стрелы носились по дикой, непредсказуемой траектории, теряя оперения и обламывая древки, будто сорвавшиеся с привязи демоны. Никакие латы не могли уберечь того, кто оказывался на их пути.

Так вот, значит, они какие, огненные стрелы китайского мудреца!

Бурцев был рад необычайно, когда кобылка Бурангула вынесла их из-под обстрела. А стрелки Сыма Цзяна уже заряжали метательные орудия заново. Три человека пробежали вдоль рядов, поджигая факелами фитили пороховых зарядов на стрелах.

Сыма Цзян еще раз взмахнул рукавом. В рыцарей ударил новый залп. Первые ряды поляков были опрокинуты. Следующие за ними — тоже. Остальным пришлось сдерживать коней, чтобы не переломать животным ноги об убитых и раненных.

Искрящиеся огоньки вновь заметались между холмами, пробивая металл и живую плоть, оставляя за собой густой смрадный след. Тяжелый дым закрывал сплошной завесой все пространство между холмами. Поляки уже не кричали — из зловонного облака все больше доносился натуженный кашель.

Бурангул остановил лошадь. Здесь, вне распадка, они были в относительной безопасности.

Тяжелые толстые стрелы, пущенные силой тугой тетивы, пролетали стороной, затем огни горящих фитилей добирались до мощных пороховых зарядов, крепившихся под наконечниками. Дальше стрелы влекла уже примитивная реактивная тяга.

— Ракеты! — ошеломленно пробормотал Ьурцев. — Это же настоящие ракеты!

— Рэ-ке-ты? — наморщил лоб Бурангул.

— Да нет. «Рэкеты» — это совсем другое. Я говорю: «ракеты». Вон те стрелы, что пускает Сыма Цзян.

— Это огненные стрелы. «Хоцзян» — так их называет ханьский мудрец. Они летят намного дальше обычных стрел и способны пробить любую броню. К тому же вместе с громовым порошком Сыма Цзян снаряжает их ядовитой смесью.

— Ядовитой?!

Во как! Выходит это не просто ракеты, а еще и оружие массового поражения… Химическое оружие 13-го века!

— Ну, да, — невозмутимо ответил Бурангул. — Ядовитую смесь из аконита, белены, негашеной извести и других ингредиентов Сыма Цзянь готовит сам и никому — даже хану Кхайду — не ведом ее состав.

«Пусть уж лучше так оно и будет», — решил Бурцев.

Тяжелая конница нукеров тем временем двинулась в обход задымленной балки. Последний резерв Кхайду-хана заходил в тыл польским воинам. А китайско-монгольская «установка залпового огня» ударила еще раз. Очередная порция стрел с зажженными фитилями устремилась в пелену дыма.

Оценить урон, нанесенный вражескому войску, сейчас было сложно. Но Бурцев не сомневался: стрелы-хоцзян уже решили исход сражения. Даже если потери рыцарской конницы, зажатой между холмами, невелики, то боевой дух после такого обстрела паны, наверняка, утратили напрочь. Ракетная атака — вещь жуткая. Во все времена.

Поляки, действительно, дали задний ход. Никто из них больше не пытался пробиться вперед — под залпы пороховых ракет. Да и невозможно это. Выход к Нисе теперь перегораживали непроходимые завалы из мертвых и едва шевелящихся тел.

Тех шляхтичей и кнехтов, что спешившись, карабкались на крутые склоны, сбивали лучники. Кочевники, увлекшие противника в западню ложным бегством, уже повернули коней и обстреливали любого, кто появлялся в пределах видимости.

Пешие польские воины, пронзенные стрелами, скатывались с холмов обратно в клубящийся ядовитый туман. Конные же поляки, отступив обратно на Доброе Поле попали под удар нукерской конницы Кхайду-хана.

— Ура-а-а! — Бурцев снова слышал монгольский боевой клич.

Невероятно, но поляки — ошалелые от едкого дыма, ослепшие и задыхающиеся — все же нашли в себе силы противостоять натиску отборных ханских гвардейцев. Польские рыцари попытались даже контратаковать сами.

Справа от холмов, воодушевляя остальных, билась группка пышно разодетых панов. Всадники сгрудились вокруг стяга с изображением белой стрелы на красном фоне, а в самом центре небольшого отряда Бурцев разглядел высокого рыцаря. Все с той же белой стрелой на щите. Узнал он и знакомый по Легнице павлиний плюмаж на шлеме, и дорогие — в серебре и золоте одежды. Не простой шляхтич командовал этой кучкой отчаянных бойцов. Сам Генрих Благочестивый рубился в рукопашной с лучшими воинами Кхайду-хана, к которым постепенно подтягивалась и остальная татаро-монгольская рать.

Силезец владел мечом не хуже Казимира Куявского: сокрушительными ударами он уже свалил одного из ханских нукеров и ранил второго. Княжеская свита тоже явно знала ратное дело не понаслышке. Однако расклад сейчас был не в пользу поляков. Кочевники умело окружили, а затем оттеснили Генриха и еще нескольких рыцарей от основных сил, подрубили княжеский стяг, навалились со всех сторон…

Силезский князь пытался прорваться из окружения, но был стянут с лошади и ранен в ногу. Кто-то из верных вассалов отдал Генриху своего скакуна, но время было упущено. Не желая сдаваться, князь бросился на гвардейцев Кхайду. В плен он не попал.

Генрих в последний раз взмахнул мечом. Чуть приоткрылся и…

Наконечник монгольского копья вынырнул откуда-то сбоку, ударил всадника в подмышку и нашел-таки слабое место в прочных латах. Генрих выронил тяжелый клинок, сам повалился с седла. Пышный плюмаж уткнулся в грязь, смешанную с кровью. Кто-то сорвал с князя шлем, отшвырнул в сторону.

Десяток силезцев ринулись было на помощь господину, но противник оказался расторопней. Ханские нукеры набросили на Генриха аркан и уже безжизненное тело оттащили к холмам, где кривая сабля обезглавила мертвого князя.

Когда пал силезский стяг, а вместо него над сражающимися поднялась окровавленная голова, насажанная на пику с конским хвостом, польские рыцари окончательно утратили надежду на победу.

Нет, поляки не побежали, сломя голову к спасительным легницким стенам. В полках Генриха Благочестивого были собраны достойнейшие шляхтичи. Даже, потеряв предводителя, они отступали достойно, с боем, яростно отбиваясь и больно огрызаясь. Вслед отступавшим смотрели безжизненные глаза Генриха Силезского. Отяжелевший от княжеской крови копейный бунчук едва шевелился на ветру.

Бурцева поразили стойкость и мужество поляков. И, видимо, не только его. Кхайду-хан дал противнику уйти с честью. Впрочем, возможно, это был не столько благородный порыв, сколько желание сохранить собственных воинов, гибнувших уже без особой нужды.

Кочевники не стали преследовать уцелевших поляков. Выполняя приказ Кхайду, нукеры-гвардейцы разбрелись по усеянному трупами полю. Приказ был такой: посчитать погибших врагов. Каждому убитому отрезали ухо. Вечером к ногам Кхайду-хана нукеры сложили девять больших турсуков с ушами. Но на суровом обветренном степными ветрами лице внука Темучина не было радости. Слишком тяжело далась ему эта победа.

 

Глава 66

Пока ханские нукеры резали уши мертвым полякам и немцам, новгородцы и татары искали соратников, которым не хватило сил дойти до монгольского стана. Раненых было мало — обе стороны секлись люто, жестоко, безжалостно добивая и топча копытами коней все, что шевелилось. Но кое-кто все-таки выжил. Бурцев аж вздрогнул, когда из вечернего сумрака, словно призрак, выступила пошатывающаяся фигура в разбитом нагруднике и с кровяными колтунами в волосах.

— Дмитрий?! Жив!

— А что со мной сдеется? — новгородец по очереди обнял Бурцева и Бурангула. — Рад, что и вы уцелели, браты!

Судя по медвежьей хватке десятника, Дмитрий вовсе не был бесплотным духом.

— Тебя ж копьем сшибли!

— Ну и сшибли, ну и что… Не впервой. Хороший доспех да добрый поддоспешник уберегли. В грудях болит, правда, но ребра и потроха вроде целы. Так что еще повоюем.

— А с головой как? — поинтересовался Бурангул.

— Оно тоже не страшно. Моя голова покрепче, чем у других будет. Хотя копытом хорошо так приложило. Я только под вечер очнулся. Чувствую: кто-то за ухо берет. Глядь, а это дружинник ханский ухо мне резать вознамерился. Ну, я его самого того… кулаком в ухо. Он — в крик, да за саблю. Принял, слышь, меня в темноте за раненного куявца. Но когда я его по-нашему, по-русски обложил, сразу признал и сабельку свою в ножны спрятал.

— И чего? — невольно улыбнулся Бурцев.

— А ничего, — Дмитрий тронул разбитую голову, поморщился. — Шелом бы теперь подходящий найти надобно.

— Найдешь, — Бурангул обвел взглядом поле. — Сегодня много голов с плеч послетало… Знай только — вынимай из шлемов.

— Что верно, то верно, — помрачнел десятник. — Сколько ж тут народища-то порублено, да постреляно?! Сколько душ загублено?!

— Кхайду-хан не меньше тумена потерял, — сказал Бурангул. — Поляков, тевтонов, прочих рыцарей да кнехтов и того больше полегло.

— А новогородская дружина как?

— Семь десятков от той дружины и осталось, — ответил Бурцев. — Твой десяток весь до единого тевтоны да куявцы вырубили.

— Худо, — сокрушенно вздохнул новгородец.

Помолчали.

— Ну, а твои-то что, Бурангулка?

— Почитай, из сотни полусотня уцелела.

— Ох, худо.

— Могло быть хуже, русич. Если б подошла к Генриху богемская подмога. Если б не было у нас огненных стрел. Если бы Вацалав не удумал, как остановить тевтонов.

Возражать Дмитрий не стал — нечего было возразить. Новгородец обратился к Бурцеву:

— Как дальше-то нам быть, Василь? Идти с ханом или возвращаться пора? Сегодня вроде переломили мы хребет орденской свинье, уберегли Русь-матушку. Что мыслишь, а воевода?

Мысли на этот счет у Бурцева имелись.

— Еще не уберегли, — возразил он. — Конрада Тюрингского добить надо. Магистр-то сбежал. И впредь не угомонится. Оправится от поражения, дождется, пока Кхайду-хан из Польши уйдет, соберет новое войско, да двинет в крестовый поход, как замышлял.

Он замолчал. Это была лишь одна причина, по которой надлежало поскорее добраться до тевтонского магистра. Вторая — Аделаида.

Дмитрий, подумав, кивнул:

— Твоя правда, Василь. Не след нам возвращаться, покуда Конрад жив. Вот достанем магистра, тогда, даст Бог, и двинем обратно.

— Ага, если хан отпустит, — усмехнулся Бурцев. — После сегодняшней битвы Кхайду хорошими воинами разбрасываться не станет.

И Дмитрий, и Бурангул посмотрели на него как на умалишенного:

— То есть как это не отпустит?! — удивился новгородец. — На то у нас уговор с ханом, а уговор дороже денег. Мы ж не наемники али подневольники какие. По доброй воле в поход шли. А коли воли не будет, что ж Кхайду с нами навоюет-то?

— Хан всегда договоры блюдет, — вставил слово Бурангул. — Как можно обмануть того, с кем бок о бок сражаешься? Как после надеяться на обманутых союзников в бою?

Вот те и пресловутое восточное коварство! Вот те и вероломство азиатское! Принципы, однако, у хана Кхайду. Прямо, кодекс рыцарской чести.

— Не, Василь, не сумлевайся даже! — вновь пробасил Дмитрий. — Хан воинской клятвы не нарушает, коли не вынуждают его к этому. Да и нет никакой корысти Кхайду отношения с русичами портить. Зачем? Русь преградой стоит между степью и тевтонскими рыцарями, так что татарам мир с нами выгоднее, чем война.

— Ладно, — подытожил Бурцев. — Пока остаемся с ханом. Будем вместе Легницу брать. Поляки туда отступали. И тевтоны, надо полагать, тоже. Вот возьмем город, доберемся до Конрада Тюрингского — тогда и решим, как дальше быть.

— Так ведь это, — снова встрял Бурангул. — Нет сейчас Конрада в Легницкой крепости.

— Нет?! — вскинулся Бурцев.

— Мои воины видели, как магистр оставил куявцев и часть своих рыцарей прикрыть отход, а сам с малым отрядом и пленницей вон там, за лесом, повернул на север, прочь от города.

Бурцев сплюнул.

— Чего ж ты раньше-то молчал, Бурангул!

— А раньше меня никто не спрашивал, — огрызнулся сотник.

— И-эх, — Бурцев в сердцах развернулся.

— Куда ты, Вацалав?

— К Кхайду-хану, — буркнул он, не оборачиваясь, — разговор есть…

 

Глава 67

К Кхайду его пустили не сразу. Стража перегородила путь копьями.

— Жди, — коротко приказал нукер в порубленных доспехах. — Хан занят.

Бурцев отступил к коновязи. Чья-то взмыленная лошадь повернула к нему голову. Надо же — вся морда в пене. Интересно, кто так загнал животину?

Дозволенье войти Бурцев получил, когда из шатра вышел незнакомый монгольский воин. Странно, вся одежда — в грязи, а кровавых пятен не видно. Кочевник был измотан, скорее, долгой скачкой, чем недавней битвой.

В походном жилище Кхайду ничего не изменилось. Все — вплоть до шелкографии с изображением покойной жены — находилось на прежних местах, словно и не было долгих переходов, словно ханская юрта простояла неподвижно с тех самых пор, как Бурангул впервые притащил сюда Бурцева на аркане.

Кхайду принял его благосклонно. Взмахом руки отогнал стражников-нукеров, занервничавших при виде посетителя, не спешившего падать ниц перед «непобедимым ханом». Телохранители отступили. Неподвижными истуканами застыли у входа. Правда, рук с сабельных эфесов не убрали. Отношение хозяина шатра к гостю может измениться, а верной страже всегда нужно быть наготове.

Благожелательный кивок можно расценивать как приглашение сесть? Бурцев опустился на ковер, скрестив по-татарски ноги. Непривычно, но ничего не поделаешь — стульев хан с собой не возил.

— Возьми, доблестный богатур, — хан протянул ему что-то желтое, блестящее.

В ладонь Бурцеву легла овальная золотая пластина с круглым отверстием вверху и утолщенными краями. На пластине — гравировка: летящий сокол, нехитрый орнамент и путаные письмена.

— Это охранная пайзца, — пояснил Кхайду. — На ней написано, что любой человек, причинивший тебе вред, должен умереть, а того, кто окажет содействие, ждет награда. С пайзцой ты будешь чувствовать себя в безопасности везде, где встретишь воинов народа войлочных кибиток. Это награда за твою доблесть и находчивость.

Бурцев склонил голову, как того требовал местный этикет. Хотя, честно говоря, он предпочел бы получить рыцарское звание, а не кусочек презренного металла. Рыцарю, как ни крути, все-таки проще добиться расположения краковской княжны, чем прославленному богатуру-юзбаши, пусть даже с золотой пайзцой на шее. Но, увы, в татаро-монгольском войске рыцарских шпор не раздают.

— Теперь говори ты! — позволил хан. — О чем пришел просить?

Кхайду выслушал его без эмоций. Лишь шумно вздохнул, узнав, что тевтоны бежали не в Легницу. Когда же Бурцев заявил о намерении покинуть лагерь и отправится вслед за Конрадом Тюрингским, на обветренном лице хана не проступило ни сожаления, ни гнева. Разве что щелочки глаз еще больше сузились. Это могло означать, что угодно. Хан мог отпустить, а мог и казнить как изменника — отрубить голову, или — в память о недавних заслугах — сломать хребет.

Некоторое время они молчали. По прежнему ничто не выдавало истинных чувств хозяина шатра. Характер, блин, стойкий, нордический…

Наконец, Кхайду-хан заговорил — спокойно, медленно, негромко. Он не смотрел на Бурцева. Хан задумчиво созерцал угасающие угли очага. Словно беседовал сам с собой.

— К Легнице ездили мои послы. Они предложили полякам открыть городские ворота. А для пущей убедительности показали голову князя Генриха, насаженную на копье. Поляки сдать крепость отказались. Но и обстреливать со стен моих послов не стали. А закон степи гласит: до первой выпущенной стрелы еще возможен мир.

Бурцев безуспешно пытаясь понять, к чему клонит хан. Кхайду продолжал:

— Легница хорошо укреплена. А у нас почти не осталось гремучей смеси. Жидкое огненное зелье и стенобитные орудия мы потеряли под Вроцлавом…

Ни взгляда, ни полвзгляда в сторону Бурцева.

— … Легкие стрелометы хороши в поле, крепостных стен им не одолеть, — в глубокой задумчивости говорил хан. — А помогут ли нам разбить ворота громовые шары — этого точно не знает даже сам Сыма Цзян. Да и мало их у нас.

Недолгая пауза. Огонь, отражающийся в узких глазах степняка.

— Полон свой мы распустили, а нового быстро не набрать: все окрестные крестьяне уже укрылись в Легнице. Значит, засыпать под польскими стрелами рвы, строить вокруг города тын и подносить к стенам лестницы и осадные щиты придется моим воинам. Многие из них найдут свою смерть во время штурма. А ведь мои тумены сегодня понесли большие потери. У меня не было таких потерь с тех пор, как я вступил в Польшу. Сейчас на счету каждый всадник, способный держать оружие.

Скрытый намек? Бурцев насупился. Но к чему намекать? Если хан не желает отпускать новгородцев, сказал бы прямо. Ишь, дипломат выискался!

— Да, воины мне нужны. — Кхайду все не отводил взгляда от костра. — Только что прибыл гонец от хана Бату. Посланник прискакал из-за Карпатских земель, где наши главные силы громят кипчаков и угров. Гонец привез дурные вести. Враг отступает, но войско Бату сильно ослаблено. Бату-хан считает, что пришло время объединяться. Я тоже думаю, пора собрать наши тумены в единый кулак.

Тягостное молчание…

— Мне нужны воины, — еще раз повторил Кхайду. Голос хана звучал жестко. Брови сдвинулись. Первое за весь разговор проявление эмоций. И не самое лучшее.

«Ну, все, — внутри у Бурцева что-то оборвалось, — никуда меня с новгородцами хан не отпустит, а начнем качать права — казнит в назидание другим. Сказки о трепетном отношении к союзническим договорам Дмитрий и Бурангул пусть рассказывабт кому-нибудь другому».

— Воины мне нужны, Вацалав, поэтому я не смогу выделить в помощь твоей дружине большой отряд.

В помощь?! Бурцев не верил своим ушам!

— Но ведь тебе, Вацалав, и не требуется слишком много воинов, чтобы настичь магистра Конрада и расправиться с ним.

Это был не вопрос — утверждение.

— Значит, мы можем выступать? — осторожно спросил Бурцев.

— И чем скорее, тем лучше, — ответил хан. — Напасть на магистра следует на польских землях, пока он не укрылся в каком-нибудь тевтонском замке.

Все верно. Время дорого, медлить нельзя. Бурцев кивнул. Аудиенция закончена? Нет… Еще нет.

Кхайду продолжал:

— Мне известно о тайных планах Конрада. Крестовый поход, который он замыслил, опасен и для твоего и для моего народа. Я надеялся добраться до тевтонского магистра прежде, чем он начнет осуществлять свой замысел. Но потери, которые мы понесли сегодня…

Хан тяжело вздохнул:

— А тут еще гонец от Бату-хана. Сейчас мне нужно уводить свои тумены в Венгрию. Может быть, потом… Хотя кто ведает, что будет потом. Боюсь, не суждено моей сабле срубить голову Конрада Тюрингского. Значит, это должен сделать ты, Вацалав. Пока есть такая возможность. Иначе весь наш поход по польским княжествам — впустую. Ступай.

Уже на пороге хан окликнул его.

— Желаю тебе отыскать свою жаным хатын-кыз, Вацалав. Она ведь теперь у тевтонов?

Бурцев кивнул, отвечая на заданный вопрос и выражая благодарность за доброе пожелание. Да, проницательный степняк все понял правильно: его жаным хатын-кыз, «любимая женщина», была у тевтонов, и он намеревался найти ее во что бы то ни стало.

Кхайду отвел глаза. Влево — туда, где с картины на шелку взирала черноокая восточная красавица. Хан задумался о чем-то своем.

Бурцев вышел из шатра. Все его мысли были сейчас о малопольской княжне. И о мести. За тот шрамик под левой грудью Аделаиды Казимир Куявский уже поплатился жизнью. Теперь очередь тевтонского магистра.

 

Глава 68

По приказу Кхайду-хана к новгородцам присоединились воины Бурангула. Изрядно потрепанная татарская сотня уже была пополнена лучниками из других отрядов. Кроме того, хан снарядил в погоню за Конрадом пять десятков отборных нукеров из своей личной гвардии. В итоге вышло двести с лишним всадников. Более чем достаточно! У отступающего магистра сейчас едва ли наберется сотня рыцарей и кнехтов.

Предводителем отряда был назначен Бурцев. Никто — даже нукеры из знатных монгольских родов — не возражал. Слово хана — закон. Да и выполнять приказы прославленного богатура, получившего в награду за доблесть золотую пайзцу, ни для кого не считалось зазорным.

С каждым всадником в погоню отправлялось по паре запасных лошадей. Еще одна тройка попеременно везла связку «громовых шаров» Сыма Цзяна. Набитые порохом китайские бомбы, были последним подарком Кхайду. Отказавшись от штурма Легницы и готовясь к походу в венгерские земли, хан счел, что «юзбаши Вацалаву» железные горшки с гремучим зельем пригодятся больше. На тот случай, если магистр укроется в каком-нибудь замке. Бурцев спорить не стал. Не принять такой дар было бы глупо.

Дорога, по которой отступили от Легницы крестоносцы, шла вдоль серебрящейся ленты Одера то углубляясь в густые чащи, то нависая над обрывистыми берегам реки. Свежие следы подкованных копыт, отчетливо видневшиеся на влажной земле, свидетельствовали, что здесь недавно, действительно, проезжал отряд тяжеловооруженных всадников. А в придорожных кустах возле порушенной паромной переправы под урочищем Глогов дозорные нашли окровавленный белый плащ с черным крестом.

Переправа не охранялась. Неподалеку возвышались стены и башенки небольшой крепостцы, но оттуда так никто и не показался. То ли местный гарнизон слишком мал, то ли страх перед неведомыми пришельцами был слишком велик.

И все же у переправы пришлось задержаться. Куда идти дальше — вот в чем вопрос?

Разведчики Бурангула переплыли реку вплавь, держась за конские хвосты и надутые турсуки. Вернулись… На противоположном — правом — берегу обнаружились следы десятка, не больше, всадников. Кто такие — крестоносцы или подъезжавший к воде напоить коней польский разъезд — не понять.

Зато на левом берегу дорога, уходившая на запад — в леса, была истоптана копытами.

— Что скажешь, Дмитрий? — обратился Бурцев за советом к новгородцу.

— За Одрой лежит путь через Великопольское княжество к Куявским, Мазовским и тевтонским владениям. Если ехать на запад, попадешь в немецкие земли. Там тоже братьев ордена Святой Марии привечают с охотой. До немецкой границы, почитай, рукой подать. Через Великую Польшу к тевтонским замкам ехать дольше. Вот и решай, Василь.

Он решил. Десяток всадников, пожалуй, маловато для свиты Конрада Тюрингского и пленной княжны. Да и нет никакой уверенности в том, что именно тевтонские лошади наследили на противоположном берегу. Другое дело — многочисленные конники, ушедшие в западном направлении. Найти среди них магистра и Аделаиду все-таки шансов больше. И следы отчетливые — не потеряются. Опять-таки — немецкая граница рядом.

Бурцев приказал сменить уставших лошадей.

— Едем на запад, — объявил он.

И лес сомкнул над ними свои сумрачные своды.

… Первым опасность почуял Бурангул. Татарский сотник натянул поводья. Мохнатая низкорослая кобылка перешла со скорой рыси на шаг. Бурцев последовал примеру кочевника. Скакавшие позади воины тоже замедлили движение.

Бурангул выглядел озадаченным и встревоженным. С чего бы это? Бурцев огляделся. Ничего подозрительного, вроде. Не видно и не слышно. Только лесные птахи беззаботно поют свои весенние песни. А свежий след чужих копыт уводит в густой ельник. Конечно, местечко глухое, зловещее. Древние стволы и молодая поросль с обеих сторон ограждают дорогу сплошной стеной. Солнечный свет едва пробивается сквозь колючие еловые лапы. Не эта же причудливая игра теней нервирует кочевника?

— В чем дело, Бурангул?

Сотник ответил не сразу. Стрельнул узкими глазками по сторонам. Потом заговорил:

— Происходит что-то странное, Вацалав.

— Что именно?

Бурангул замялся. И вместо ответа сам задал вопрос:

— Могут ли волки лазить по деревьям?

Гм-м, неужели настолько велик суеверный ужас степняка перед лесом?

— Ты о чем, Бурангул?

И вновь юзбаши не торопился с ответом. Он еще раз внимательно огляделся.

— Я был лучшим охотником в нашем роду, и мой глаз редко ошибается.

— Ну, и?

— Вон там, — Бурангул указал взглядом в сторону необхватной ели, пышные лапы которой нависали над самой дорогой, — Наверху. Там только что мелькнула волчья шкура.

— Стоять! — велел Бурцев, вскинув руку.

Дружина новгородцев и кочевников-степняков остановилась. Кони всхрапывали, люди тихонько переговаривались. Подняты шиты, кто-то потянул из ножен сталь.

— Никому не двигаться! — приказал Бурцев. — Бурангул — со мной!

Вдвоем они приблизились к дереву, на котором татарскому сотнику померещился волк.

— Дядька Адам! — громко окликнул Бурцев.

Лесное эхо отозвалось сразу. Человек — нет.

Он сложил руки рупором:

— Дядь-ка-А-дам!

Эхо. Тишина. Неужели ошибся? Да мало ли шастает нынче по польской глухомани волчьешкурых лесных братьев. Но до чего же не хочется сейчас драться за право проехать через злополучный ельник ни с разбойниками, ни с партизанами.

— Освальд! Збыслав! — позвал Бурцев. — Это я, Вацлав!

Треск ветвей справа… Татарин вскинул лук.

Всадник, что продирался к лесной дороге, орудовал мечом как мачете и щитом прикрывал лицо от веток, так и норовивших выцарапать глаза. Ага, знакомый щит! И выцветший герб тоже: серебристая башенка на синем фоне. Да и эти пышные усы не узнать было невозможно. Освальд!

— Опусти оружие, — шепнул Бурцев Бурангулу.

— Но Вацалав…

— Опусти, говорю!

Тетива лука ослабла, наконечник стрелы склонился к земле. Это, конечно, ничего не значит. Пальцев-то с тетивы Бурангул не убрал, а навскидку татарин тоже бьет неплохо.

 

Глава 69

Добжиньский рыцарь, выбравшись на дорогу, остановил коня напротив Бурцева. Усмехнулся — не то чтоб по-доброму.

— Ты все-таки якшаешься с язычниками, Вацлав? Вижу, в большие паны у них выбился!

Свой меч Освальд уже спрятал в ножны. Рука добжиньца теперь лежала на булаве, притороченной к седлу. Раньше, помниться, у него такого оружия не было. Интересно, откуда взялся этот увесистый трофей?

— Выходит, рыжий Яцек не лгал, — продолжал Освальд. — Однако ж Збыслава на Божьем суде ты побил? Да и против татар под Вроцлавом рубился славно! Пороки опять-таки их пожег. Правда, вот князька татарского захватить не смог. Или не захотел? Не прост ты, Вацлав, ох не прост. Хитер, пся крев!

Бурцев пожал плечами и ответил поляку по-польски:

— Мы, пан Освальд, с тобой повздорили, и у меня нашлись новые союзники — вот, собственно, и вся хитрость.

— Ну-ну… — еще раз оскалился рыцарь.

Молодой горячий конь добжиньца грыз узду и приплясывал на месте. Освальд, однако, уверенно держался в седле и без видимых усилий сдерживал сильного жеребца. Быстро же добжинец оправился после Вроцлава.

— Вижу, твои раны зажили, Освальд.

— С Божьей помощью. Сабли язычников не всегда секут насмерть.

Быстрый взгляд в сторону Бурангула… Юзбаши польской речи, конечно, не понял, однако презрительные нотки распознал безошибочно. На лице татарина не дрогнул ни единый мускул. Зато чуть шевельнулся наконечник стрелы, так и не убранной с тетивы. Сабли саблями, но эта оперенная смерть своего не упустит. Бурцев на всякий случай двинул лошадь, вклиниваясь между добжиньцем и татарским сотником. Кровопролитие сейчас ему было не нужно.

— Сабли язычников, Освальд, могут оказаться полезными. К тому же со мной идут не только татары, но и русичи из новгородской дружины.

— Что язычники, что пособники византийской ереси — для доброго католика все едино!

Однако, судя по тону, рыцарь говорил сейчас не то, что думал. Или не совсем то. Освальд явно был заинтригован.

— И те, и другие бились под Легницей против тевтонов, выступивших на стороне Генриха Силезского, — заметил Бурцев. — А орденских братьев, помнится мне, ты жалуешь еще меньше, чем иноверцев. Литвин Збыслав и прус дядька Адам тоже ведь язычники, а служат в твоей дружине.

— Не тебе судить, Вацлав, кого я жалую, а кого нет, — фыркнул рыцарь.

— Судить не мне, да… Но твоего герба под стягами Генриха Силезского я почему-то не видел. Тевтонские кресты на поле битвы были, куявский штандарт — тоже, а вот твоей серебряной башни — нет.

— Я никогда не стану сражаться на стороне куявцев и тевтонов, — процедил сквозь зубы Освальд. — И те, и другие повинны в смерти моего отца. Это раз. Генрих Силезский, как и прочие князья, водящие дружбу с орденом, давно приговорили меня и моих людей к смерти. Это два. Но…

— Но?

— Но богопротивные язычники Измаилова племени пришли на польские земли…

Былого пафоса Бурцев, однако, уже не слышал. Последняя фраза была сказана больше для порядка. В эпоху феодальных войн ненависть мелкопоместных панов к конкретным разорителям родового гнезда, все-таки сильнее ненависти к абстрактным внешним врагам не сформировавшегося еще толком государства. На этом можно сыграть.

— Первыми здесь объявились орденские братья, — осторожно заговорил Бурцев. — Именно крестоносцы хитростями и посулами завладевают польскими замками, изгоняя хозяев, и строят свои крепости. И уходить, в отличие от татар, они не собираются. А степнякам Польша не нужна. Да будет тебе известно, Освальд, татары пришли сюда за головой Конрада Тюрингского.

Добжинец молчал, недоверчиво покручивая усы. Хмурился…

— Каковы твои планы? — прервал затянувшуюся паузу Бурцев. — Пропустишь ли ты нас с миром или нам придется драться?

Рыцарь дернул ус. На лице Освальда вновь появилась ухмылка:

— Странное дело, Вацлав. Старая приграничная дорога, расположенная в стороне от больших трактов вдруг стала пользоваться популярностью. То тевтоны по ней едут, то вы…

— Тевтоны? — встрепенулся Бурцев. — Значит, они здесь проезжали? И давно?

— Проезжали, — кивнул Освальд. — Недавно. И уехали недалече. Орденские братья разбили лагерь за ельником. А мы… мы разбили их.

Добжинец хохотнул, довольный каламбуром. Поручик, блин, Ржевский!

— Они вымотанные все были, уставшие, даже сторожей толком не выставили. В общем, справились мы с тевтонами, а как собрали трофеи, мой дозорщик вас приметил. Татары, говорит, идут со стороны Одры, небольшой, говорит, отрядец. Ну как упускать такую удачу? Хотел я вас просто перестрелять, как куропаток, да тебя вот увидел. Решил побеседовать сначала. Ты только того, Вацлав, — дружку своему скажи, пусть стрелу с тетивы уберет. И остальным оружие вели спрятать. Вас сейчас с обеих сторон выцеливают мои лучники. А у них приказ: стрелять по моему сигналу либо после первой же выпущенной твоими людьми стрелы.

Бурцев обернулся. Опытные воины уже смекнули, в чем дело. Новгородцы и ханские нукеры подались с обнаженными клинками на обочину — ближе к лесу, а за их спинами тянули стрелы из колчанов лучники Бурангула.

Удачное построение. Только в сложившейся ситуации проку от него мало. Русско-монгольская конница ничего не сможет сделать в густых зарослях, через которые с таким трудом и так демонстративно пробивался Освальд. А татарские лучники, сколь бы искусными они не были, бессильны против засевшего в засаде врага. Зато когда дядька Адам со своей ватагой начнут с деревьев обстреливать сгрудившийся на дороге отряд, спастись можно будет разве что только бегством.

Впрочем, не о бегстве и не о спасении думал сейчас Бурцев. Куда больше его занимал рассказ добжиньца. Если партизаны Освальда, в самом деле, перебили тевтонов, то какова участь Аделаиды? Почему добжиньский рыцарь до сих пор не обмолвился о малопольской княжне? Это нужно было выяснить.

— Клинки в ножны! — приказал Бурцев. — Убрать стрелы!

Раздался недовольный ропот. Но ослушаться никто не посмел. В конце концов, вновь обнажить оружие — секундное дело!

— Позволено ли мне будет узнать, какую добычу захватил пан Освальд у крестоносцев? — дипломатично поинтересовался Бурцев.

Рыцарь прищурился. Усы добжиньца шевельнулись:

— А ты неглуп, Вацлав. Добыча и впрямь была. Хорошая добыча.

У Бурцева екнуло сердце. Он чуть не сорвался, чуть не рявкнул в лицо самодовольному шляхтичу: «Что ты сделал с Аделаидой, ублюдок!». Но — сдержался. Истерические крики пользы княжне не принесут, а отдать приказ «К бою!» он всегда успеет. Сжав кулаки, Бурцев ждал. И дождался.

— Грамотки нам досталась, — после недолгой паузы гордо объявил Освальд. — Самим Конрадом Тюрингским писанные. Не абы кого — гонцов тевтонских мы порешили, целое посольство! И у каждого свое послание было. Почитай, ко всем европейским монархам, и к Папе Римскому тоже, и к магистрам рыцарских орденов. Посланцы намеривались единым отрядом выбраться из Польши в германские земли, потом разделиться и продолжить путь порознь — всяк в свою сторону.

— А как же…

Как же Конрад?! Аделаида как же?!

Бурцев прикусил язык. Нет, не стоит, пожалуй, откровенничать с Освальдом под прицелом его невидимых стрелков. Кажется, добжинец ничего не знает ни о княжне, ни о тевтонском магистре.

К счастью, рыцарь не заметил его смятения, и Бурцев поспешил переформулировать недозаданый вопрос:

— А что же в грамотах-то написано?

— Любопытные вещи, Вацлав, крайне любопытные. Пишет Конрад о нашествии нечестивых безбожников. Рассказывает, что разорили язычники всю Малую Польшу с Силезией, что смяли под Легницей войско Генриха Благочестивого, и только доблесть рыцарей ордена Святой Марии остановила дальнейшее продвижение богопротивного Измайлового племени.

— Вообще-то крестоносцы покинули поле боя первыми, — заметил Бурцев.

— Не сомневаюсь, — хмыкнул Освальд. — Магистр также пишет о своих потерях: одиннадцать братьев и полубратьев ордена и пять сотен прочих рыцарей и кнехтов.

— Опять ложь! — нахмурился Бурцев. — Под Легницей полегла почти вся тевтонская свинья.

— Может быть, так оно и есть, — пожал плечами Освальд. — Но Конрад не глупец. Зачем ему сообщать всему христианскому миру, насколько ослабел орден?

М-да… Конрад не глупец. Отступающий магистр сохранил самообладание и трезвость рассудка. Не поддался панике, не гнал коней без остановки. Где-то притормозил, чтоб грамотки написать. И ведь написал складно, обдуманно. Целую кучу грамоток. Вот только зачем?

 

Глава 70

— Что еще пишет Конрад? — спросил Бурцев.

— Призывает европейских правителей к крестовому походу на восток. Конрад хочет построить орденские замки на русских землях и создать… э-э-э, как же он пишет-то? — Освальд нахмурил лоб, вспоминая. — «Защитное порубежье для христианского мира» — во как! Потом Конрад намерен двинуться дальше — на татар.

Так… Началось, значит? Не стал, выходит, Конрад Тюрингский ждать благоприятного момента для осуществления своих наполеоновских планов. Не стал добиваться легитимной власти в Малой Польше посредством выгодного ордену брака. Ну, конечно, князь Казимир-то мертв. Но видимость легитимности тевтонской власти на удобном приграничном плацдарме можно ведь создать и иначе. К примеру, заставить Аделаиду подписать нужные бумаги. «Я, Агделайда княжна Краковская, жертвую ордену Святой Марии земли своего отца князя Лешко Белого…» Или как там еще составляются такие грамотки? Сколь бы упряма не была пленница, искусные палачи ордена сумеют ее переупрямить. Бурцева аж передернуло при воспоминании о пыточном арсенале брата Себастьяна.

И кто поможет княжне? Кто оспорит претензии магистра на малопольские земли? Да никто! Мать Аделаиды Грымыслава Луцкая ненавидит собственную дочь. Брат Болеслав Стыдливый, как и его супруга Кунигунда Венгерская с головой ушли в религию, и оба к тому же находятся под опекой орденского прихвостня — мазовецкого князя.

На сестру малопольской княжны — Саломею, повенчанную с венгерским королевичем Кальманом, тоже надежды мало. Венгры сейчас отступают под натиском монголов, так что сориться еще и с тевтонами им не с руки. А в самой Польше не осталось сильных конкурентов, готовых схлестнуться с Орденом за краковские земли. Спасшиеся от татар местные феодалы не представляют опасности для Конрада Тюрингского, и он это прекрасно понимает. А потому больше не намерен нянчиться с пленной княжной и, вероятно, с прочими отпрысками Лешко Белого тоже.

Хитроумные долгосрочные интриги позабыты до более спокойных времен. Обстоятельства вынуждают магистра действовать грубо, жестко и быстро, не теряя времени на строительство орденских замков в Малой Польше: собрать корыстолюбивых фанатиков по всему католическому миру, внезапно ударить по разрозненным русским князьям и ослабленным в Польше и Венгрии монголам, укрепиться на захваченных землях, продолжить натиск на восток.

Да, время интриг прошло… Оно и понятно. На геополитической арене появилась новая сила — монгольские орды. Мощь кочевников магистр почувствовал под Легницей. Наверняка Конрад уже смекнул, какую угрозу могут представлять для его завоевательных планов пришлые степняки в союзе с русичами, если орден промедлит.

Превентивный удар Кхайду-хана оказался ощутимым, но он лишь ускорил развитие событий. Крестовый поход, откладывавшийся на далекую перспективу, теперь может начаться в самое ближайшее время.

От тягостных мыслей Бурцева отвлекла лошадь. Кобылка, устав от неподвижности, начала переминаться. А Освальд все говорил. Вроде бы снова прозвучало имя тевтонского магистра.

— Что? — встрепенулся Бурцев.

Поляк усмехнулся:

— Ох, и рассеянный ты нынче, Вацлав. Видать, важную думку думаешь. Я говорю, жаль, сам Конрад Тюрингский не попался нам в руки. Не доехал он малость до этого леса. Пленные сказали, что магистр с десятком рыцарей ушел за Одру. В Глоговской крепости Конрад сменил лошадей, потом переправился через реку, порушил за собой паром и сейчас движется в добжиньские земли. В мой, между прочим, замок, во Взгужевежу, о как! Какого-то важного узника он там держит — то ли посла, то ли колдуна — никто об этом толком ничего не знает. Видать, большая тайна.

Тайны Конрада Тюрингского Бурцева пока не интересовали. А вот Аделаида…

— Где пленные тевтоны, Освальд? — спросил он.

— Известно где! — добжинец с усмешкой махнул в сторону ельника. — На деревьях болтаются. Мы же не дикари-язычники, чтоб полонян с собой повсюду таскать. На месте всех сразу и порешили. Они как сказали, что Конрад на Глоговской переправе за Одру ушел, так я осерчал дюже. Слушать больше ничего не стал — приказал всех перевешать. А тут и дозорный с лесной опушки прискакал. О вашем приближении, гости дорогие, поведал. Ну, мы к встрече и подготовились. Вот, вишь, я самолично выехал вас поприветствовать. Много чего порассказал. Теперь за тобой очередь. Говори Вацлав, куда да зачем путь держите?

— За магистром Конрадом охотимся, — пробурчал он.

Нарочитая, неискренняя веселость Освальда была ему не по душе. Бурцев не удивился бы, если б узнал, что вот таким же дурашливым тоном добжиньский рыцарь допрашивал пленных тевтонов, прежде чем их повесить.

— Вот как? — добжинец посерьезнел, но недоверие все еще читалось в его взгляде.

— Именно так, — огрызнулся Бурцев. — О том, что Конрад переправился через Одру, а мы от самой Глоговской крепости шли по ложному следу, я узнал только что — от тебя. Но, возможно, у нас еще есть шанс догнать магистра.

— У вас?

— У нас, — прищурился Бурцев. — У меня и у тебя. Мы ведь можем объединиться. Предлагаю союз, Освальд. Ради победы над Конрадом Тюрингским. Что скажешь?

Думал Освальд долго. Затянувшееся молчание начинало действовать на нервы. Новгородские дружинники и кочевники позади тихонько переговаривались, сцепив пальцы на рукоятях вложенных в ножны мечей и сабель. Колчаны и кожаные саадаки для луков тоже не были застегнуты наглухо.

— Говоришь, нашел себе новых союзников, Вацлав? — добжинец глянул за спину Бурцеву, потом — в глаза. — Говоришь, татарские сабли тоже могут оказаться полезными? Что ж… Познакомь нас со своими воинами.

Лихой разбойничий посвист взрезал тишину леса. У Бурцева аж уши заложило. Лошадка Бурангула ошалело попятилась назад. Странно было, что свистит не какой-нибудь главарь головорезов, а благородный пан рыцарь!

На дорогу выбирались партизаны. Несколько всадников возникли у обочины. Кони Освальдовой кавалерии — хороши! Не какие-нибудь заморенные крестьянские клячи, а настоящие боевые жеребцы — рослые, сильные. Видимо, захвачены у тевтонских посланцев.

В густой колючей зелени ельника тоже началось шевеление. Вверху показались волчьи шкуры лучников. А вот и сам дядька Адам — хмурый, заросший и исцарапанный хвоей — спустился на землю. А вон там помахивает кистеньком-мачугой Збыслав. Под здоровяком-оруженосцем даже рыцарский конь кажется осликом Санчо Пансы.

 

Глава 71

Партизаны, подтягивавшиеся к Освальду, представляли собой удивительное зрелище. Судя по трофеям, которые многие лесные воины не преминули напялить на себя, в ельнике, действительно, нашли свою смерть немало тевтонских рыцарей.

Бурцев не смог сдержать усмешки, оглядывая воинство добжиньца. Грязная волчья шкура и чуть смятый стальной шлем-горшок с обрубленным рогом. Простенькая обувь из лоскутов грубовыделанной кожи и дорогая кольчуга двойного плетения, распоротая мощным ударом рогатины. Сучковатая дубина и треснувший треугольный щит с черным крестом на белом фоне. Крестьянский овчинный тулупчик и добротный плащ орденского брата. Засаленный кушак, и заткнутый за него рыцарский меч. Такие контрасты не каждый день увидишь.

Партизаны, наконец, собралась возле своего вожака. Десяток лучников да четыре десятка конников на тевтонских лошадях. Всего-то с полсотни человек. Да уж, невелик отряд. Не в этом ли кроется истинная причина сговорчивости Освальда? Возможно, будь у добжиньца побольше людишек, отдал бы рыцарь приказ к нападению сразу, без всяких переговоров, а так… Так еще большой вопрос, кто победит. Похоже, добжинец смекнул, что одолеть дружину своего бывшего оруженосца будет посложнее, чем послов Конрада.

«Но ведь как блефовал, мерзавец!», — не без восхищения подумал Бурцев. Такому пану не рыцарство рыцарствовать, а в карты играть. На деньги. На очень большие деньги.

Освальд ухмылялся. Ну, конечно, теперь-то добжиньский лис имеет полное право скалить зубы. Что ж… Бурцев улыбнулся в ответ. В конце концов, партизанская полусотня в его дружине лишней не будет. Уж он-то знал, как лихо бьются освальдовы ватажники.

Былая настороженность постепенно уходила. Руки отпускали оружие, мышцы расслаблялись, лица расплывались в улыбках. Нечаянные союзники возбужденно гомонили друг с другом. Общение, правда, между разноязыкими воинами велось при помощи невразумительных восклицаний и яростной жестикуляции.

Мечта интернационалиста! И татары с монгольскими нукерами тут, и русичи, и поляки. И литовец Збыслав. И прусак дядька Адам… Худой мир, — он, как говориться, лучше доброй ссоры.

— Значит, мир? — на всякий случай уточнил Бурцев.

— Перемирие, — широко осклабился добжинец. — Бить магистра Конрада — это я завсегда пожалуйста. Ради такого дела и с язычниками союз заключить не грех. Благо союзы нычне — вещь временная. Да ты не хмурься, Вацлав, в спину не ударю. Пока не изничтожим тевтонского магистра, уговор наш крепок. Даю в том слово!

— Хорошо, — Бурцев кивнул. Слово благородного пана дорогого стоит, а Освальд, вроде, не из тех, кто нарушает клятвы.

— На, держи вот в знак союза, — Освальд протянул ему увесистую булаву. — Славная вещица — то ли тевтонскому духовнику, то ли слишком уж набожному брату принадлежала. Проливать кровь — не по-христиански это, понимаешь. Вот и пекутся некоторые крестоносцы о спасении своей бессмертной души — булавами бьются, чтоб лишний раз не согрешить. А такой дурой и без пролития крови человека на тот свет отправить — раз плюнуть. Бери, бери — авось пригодится.

Бурцев подарок принял. Хорош «демократизатор», ничего не скажешь! С такими вот следовало выходить против неоскинхедов, а не с резиновыми дубинками. Невольно вспомнилось и другое. Как монголы казнили знатных нукеров. Тоже ведь без пролития крови: дубиной по хребту.

— Ну, спасибо, Освальд…

Он подвесил тевтонскую булаву к седлу. И — чтобы уж все было по-честному — решил сразу расставить точки над «i». Над самым главным «i».

— Между союзниками, пусть временными, не должно быть тайн. Не так ли?

— У меня нет от тебя тайн, Вацлав, — нахмурился рыцарь.

— И у меня не будет. Казимир Куявский погиб. Конрад Тюрингский увез с собой его невесту, — коротко сообщил Бурцев.

— Агделайду?! — ахнул Освальд. Глаза поляка блеснули. — Вот почему ты гонишься за магистром?

— И поэтому тоже.

— Ну, и?

— Я не уступлю ее тебе, Освальд.

Рыцарь выругался. Пальцы поляка вцепились в рукоять меча. Если бы не данное только что слово, сталь, наверное, уже вырвалась бы из ножен. Воины Освальда и бойцы Бурцева встревожено наблюдали за добжиньцем. Гомон на лесной дороге стих, руки снова потянулись к оружию.

М-да, ситуация…

— Княжна Агделайда должна выйти замуж за благородного супруга, а не за безвестного простолюдина! — прохрипел Освальд.

Бурцев скрежетнул зубами. Опять все упирается в благородство происхождения. Елки-палки, он уже начинает всерьез комплексовать по этому поводу. Ну что ему сделать такого, чтоб с полным на то правом надеть, наконец, на себя злосчастные рыцарские шпоры?!

— Пусть княжна сама сделает выбор. — Бурцев старался держать себя в руках. — В конце концов, у каждого из нас есть право на поединок. Наш спор можно разрешить в честной схватке после того, как Конрад будет убит, а княжна свободна. Союзы — вещь временная, ты сам говорил об этом, Освальд.

Рука добжиньца отпустила меч.

— Твои слова разумны, Вацлав. Так мы и поступим — решим спор в поединке, когда придет время. Хоть ты и не носишь на щите герба, но я знаю тебя достаточно хорошо. И вот что я скажу: с тобой не зазорно будет скрестить рыцарский клинок…

Бурцев усмехнулся: это было похоже на комплемент.

— А покуда жив Конрад, мы с тобой союзники, — закончил Освальд.

К рыцарю возвращалось прежнее благодушие. Воины, окружавшие их, вздохнули с облегчением. Бурцев распорядился по-татарски:

— Эти люди поедут с нами, Бурангул.

Татарский сотник неодобрительно покачал головой:

— Тогда мы не сможем двигаться быстро. У них нет загонных лошадей.

— Нам теперь нужно передвигаться не быстро, а скрытно, — вздохнул Бурцев. — Магистр Конрад ускользнул, а мы сами слишком удалились от туменов Кхайду. Эта земля — чужая, Бурангул. И у нас не так много воинов, чтобы пробиваться по ней с боями. Зато теперь мне известно, где следует искать Конрада. Наши новые союзники укажут безопасную дорогу туда. Поверь, лучших проводников нам не найти.

— А ты веришь им, Вацалав? Сдается мне, с этими лесными людьми у нас однажды уже была стычка.

— Если и была, то быльем поросла. Вот этот рыцарь, — Бурцев кивнул на Освальда. — столь же заинтересован в смерти Конрада, как я и ты.

— Что ж, тебе виднее, Вацалав…

Едва Бурангул отъехал к своим лучникам, к Бурцеву приблизился насупленный Дмитрий. Новгородский десятник тоже узнал давешних врагов:

— Ну и нашел ты, Василь, союзничков! Это ж те самые тати, что Федора Посадского живота лишили под Краковом. А вон тот, здоровый с кистенем мне щит проломил.

— А татары Рязань сожгли! — оборвал Бурцев. — А я тебе при первом знакомстве яйца отбил! Но ничего ведь, идем сейчас вместе. Пойми, Дмитрий, эти поляки нужны нам, а мы — им. И у нас, и у них одна цель — Конрад. Так что не мути воду. Утешься тем, что и ты тоже татю с кистенем зубы вышиб.

Десятник утешился. По крайней мере, сделал вид… Отряд, пополнившийся лесными партизанами, двинулся обратно — к Глоговской переправе.

 

Глава 72

Через Великую Польшу Освальд вел тайными тропами быстро и без приключений. Нужды пока не было ни в чем. Благо нехитрых припасов — вяленого конского мяса и сухого сыра Кхайду-хан выделил достаточно, а лошадям хватало пробивающейся повсюду молодой зелени. От жажды спасали ручьи, родники и лесные озерца.

Шли скрытно, обставляясь дозорами и караулами со всех сторон. Стоянки разбивали, не разводя огней. Города, замки, ополья и одинокие селенья обходили стороной. Таились и от вооруженных отрядов, и от беженских обозов, и даже от одиноких путников.

В Куявии — когда до Добжиньских земель было уже рукой подать — Освальд предложил отказаться от дневных переходов и двигаться только по ночам. Предосторожность была отнюдь не лишней. На оставшихся без князя куявских землях тевтоны чувствовали себя, как дома. Белые и серые плащи с черными крестами мелькали на дорогах не реже, чем пестрые гербы и одежды польских панов. Но если поляки держались своих замков и имений, то крестоносцы старались взять под контроль даже самые глухие уголки княжества. Сразу за куявскими землями находились собственно владения Тевтонского ордена. Однако сильные орденские форпосты имелись и на территории самой Куявии. Добжиньский край был в их числе.

…Три всадника подъехали к краю лесного массива. Остановились, всматриваясь в раскинувшееся впереди пространство. Некогда эти поля и пашни были отвоеваны у леса тяжким крестьянским трудом. Но предназначались они не только для земледелия. Вдали, на правом берегу Вислы, возвышался холм. На холме — большой, хорошо укрепленный рыцарский замок. А ведь любому замку жизненно необходимо хорошо просматриваемое и простреливаемое пространство.

Главная башня-донжон смутно напомнила Бурцеву гербовый символ освальдового щита. Но не только… Малая башня перехода из гиммлеровского спецхрана — вот на что она еще походила.

Сюрприз, однако!

Конечно, не мешало бы рассмотреть основную замковую башню поближе и при дневном свете. Но как?

Подобраться к крепости незамеченным невозможно. И даже если бы это удалось…

Башню-цитадель и внутренний замковый двор оберегают прочные стены с угловыми и надвратной башенками, надо рвом поднят мост.

Всадники молча смотрели на замок. Бурцев покачивал на ременной петле подарок добжиньца — трофейную булаву. Справа сидел задумчивый Освальд, положив на высокую луку рыцарское копье. Слева — замер с луком поперек седла Бурангул. Ну, прямо картина Васнецова «Три богатыря»!

— Моя вотчина, — нарушил тишину хриплый голос добжиньского рыцаря. — Взгужевежа. «Башня На Холме». Замок моих предков. Мой замок… Был моим, пока мазовецкий и куявский князья не отдали его тевтонам.

Молчание длилось еще пару минут.

— Эх, сюда бы парочку хойхойпао! — задумчиво пробормотал Бурцев.

— Чего-чего? — удивился рыцарь.

— Ну, требюше.

— Да, это бы не помешало, — согласился добжинец. — Хотя донжон Взгужевежи не повредят даже камнеметы.

Еще помолчали.

— Как думаешь, Освальд, сколько человек сейчас в замке? — спросил Бурцев.

— При мне постоянный гарнизон никогда не превышал полусотни человек. Но, говорят, мой дед держал там целую сотню. Впрочем, при необходимости Взгужевежа укроет и две сотни воинов. В замке есть погреба, амбары, склады, конюшня, есть колодец с родниковой водой.

— Двести защитников? — задумчиво переспросил Бурцев. — А больше?

— Вряд ли, — мотнул головой Освальд. — Слишком тесно будет.

— Значит, тевтонов внутри не больше чем нас?

— Да, но они в крепости. В хорошей крепости, Вацлав.

— Тогда думай, Освальд! Для осады у нас кишка тонка. Нужно взять замок штурмом. И взять быстро. У любой защиты должно быть слабое место.

— У Взгужевежи — нет! — гордо заявил рыцарь. — Замок строили лучшие мастера добжиньской земли. Строили вокруг несокрушимой башни, возведенной в незапамятные времена неизвестным народом…

Незапамятные времена? Неизвестный народ? Неужто, в самом деле, арийская башня перехода?

— Взгужевежа неприступна, — убежденно подытожил Освальд.

— А тайные подземные ходы?

— Был один. Обвалился еще при моем прадеде.

— А как же тогда тевтоны проникли в столь неприступную крепость?

Освальд помрачнел:

— Я был на охоте, когда к Взгужевеже подъехали знатные куявские рыцари, сопровождавшие тевтонов. Именем Конрада, князя Мазовии, и его сына Казимира, князя Куявии, они потребовали открыть ворота для послов ордена Святой Марии. Мой старик-отец не заподозрил подвоха. Ворота открыли, крестоносцы заняли замок и объявили, что, согласно договору с Конрадом Мазовецким и Казимиром Куявским, Взгужевежа переходит во владения ордена. Тевтоны потребовали сложить оружие. Отец и верные ему люди воспротивились. Когда я вернулся, все было кончено. Куявцы и мазовцы уехали, над воротами висел белый флаг с черным крестом, на стенах появились виселицы. Среди повешенных я узнал отца.

Да, невеселая история. После такого, действительно, только и остается, что уйти в леса партизанить.

— Хорошо, что мать не дожила до этого дня, — с усилием закончил добжинец.

Снова молчание… Потом Бурцев заговорил по-татарски:

— Что ты думаешь, Бурангул? Как взять крепость?

— Может быть, когда откроются ворота, захватить наскоком? — предложил юзбаши. — Если напасть неожиданно, на свежих лошадях…

Бурцев перевел добжиньцу слова татарского сотника. Освальд угрюмо покачал головой:

— При малейшей опасности стража обрушит вниз воротную решетку. Да и мост поднимется быстрее, чем мы окажемся под стенами. Вот если бы…

— Что? — насторожился Бурцев.

— Если бы кому-нибудь удалось обманом проникнуть внутрь, как сделали это сами тевтоны, и хотя бы ненадолго захватить ворота… Да нет, пустое! Крестоносцы не впустят в крепость никого, кроме гонцов Конрада. А мы их всех перебили.

— Гениально! — Бурцев уставился на трофейную булаву. — Освальд, ведь твои люди везут с собой тевтонские доспехи оружие, одежду…

Добжинец понял, оживился.

— А в самом деле! — усатое лицо Освальда расплылось в улыбке. — Попробовать стоит!

 

Глава 73

Не побитых щитов, не изрубленных доспехов, не помятых ведрообразных шлемов на поверку оказалось не так уж и много. Не перепачканных кровяными подтеками и не изорванных в бою белых накидок и плащей с крестами — того меньше. Собственно полное снаряжение тевтонских братьев, которое не вызвало бы подозрений у защитников замка, удалось подобрать лишь для троих потенциальных диверсантов. Им-то и предстояло открыть ворота Взгужевежи.

О том, кто поедет к «Башне На Холме», спорили недолго. Освальд, как единственный человек в отряде, говоривший по-немецки не хуже самих крестоносцев, прошел вне конкурса. Да никто и не отважился перечить добжиньцу, жаждущему поквитаться с убийцами отца. Бурцев воспользовался правом вожака, и сам готов был перегрызть глотку любому, кто встанет на его пути к Аделаиде. А вот из-за третьего орденского комплекта чуть не поубивали друг друга Збыслав и Дмитрий. Впрочем, ни тот ни другой все равно не влезли в тесную кольчужку, миниатюрный панцарь и узкое сюрко. Не смог втиснуться в латы и дядька Адам. Зато Бурангулу доспехи пришлись впору.

— Побудешь немного истинным арийцем, — хмыкнул Бурцев, надевая на голову татарского сотника тевтонский шлем с крестом на личине. — Главное, ни при каких обстоятельствах не снимай этот котелок.

Бурангул не возражал. Только возмущался тупостью огромного рыцарского коня, на которого ему в целях конспирации пришлось пересесть со смышленой низкорослой лошадки, ерзал в непривычном седле с высокими луками, да недовольно косился на тяжелый меч, висевшей сбоку вместо легкой сабли.

— И как они только дерутся с такими узкими глазами! — пробурчал напоследок татарин, стукнув кольчужной перчаткой по смотровой щели шлема.

Ох, кто бы говорил!

Во вместительные седельные сумы Василий, Освальд и Бурангул вложили по паре-тройке «громовых шаров» мэйд ин чина. Бомбы Сыма Цзяна — не ахти какие фугасы, конечно, но если повезет, выломать решетку замковых ворот и оборвать цепи подъемного моста их мощи хватит. Ну, а не повезет — так железные горшки с гремучей смесью хотя бы посеют панику среди защитников крепости.

— Как только прогремят взрывы, сразу атакуйте — обратился Бурцев к дружине. — Если взрывов не будет, ждите нас сутки. Не вернемся — уходите. И не вздумайте штурмовать замок сами — только поляжете зря.

Приказ пришлось произнести трижды: на русском, польском и татарском.

…Ранним утром к Взгужевеже подъехали три всадника при полном рыцарском вооружении. Ветер трепал белые плащи с черными крестами на плечах, глухие шлемы-топхельмы закрывали лица.

Разумеется, их заметили: на боевых площадках было полно кнехтов. Но, видимо, эти ребята здесь ничего не решают. Призывные крики Освальда на немецком не возымели действия. Поднятый мост не опустился ни на йоту.

Наконец среди кнехтов появился сержант в серой накидке с «Т»-образным крестом на груди. Рыцарь что-то проорал сверху.

— Спрашивает, кто мы такие, — перевел Освальд.

— Ну, так скажи — послы магистра Конрада вернулись.

Освальд прокричал ответ.

Трудновато вообще-то беседовать вот так — на приличном расстоянии, не снимая шлема. Ну да луженая глотка добжиньского рыцаря прекрасно справмоась с этой нелегкой задачей: рев из-под стального ведра прозвучал глухо и грозно. Однако воин в серой накидке оказался не из пугливых. Со стены снова донесся голос сержанта. Освальд негромко выругался:

— Спрашивает, как представить благочестивых братьев, то бишь нас, магистру.

Крепкое словцо вырвалось и из уст Бурцева. Увы, ни сам Освальд, ни его люди, расправившиеся в силезском лесу с посланниками Конрада Тюрингского, не удосужились узнать их имена.

Серый сержант еще раз что-то крикнул. И еще…

— Торопит, пес тевтонский! — скрипнул зубами добжинец.

Понятное дело. Не каждый день дотошный сержант сталкивается с рыцарями, запамятовавшими собственные имена. Думай, голова, думай!

— Скажи, что мы выполняем секретное поручение магистра и не желаем быть узнанными! Скажи, что говорить будем только лично с Конрадом Тюрингским. Скажи, что у нас для него срочные и крайне важные вести о крестовом походе. И отчитай этого сержанта построже, чтоб не умничал.

На этот раз Освальд превзошел самого себя. Его отрывистый монолог, приглушенный шлемом, напомнил Бурцеву рык разъяренного льва…

Проняло! Наверху засуетились. Кто-то кого-то звал, кто-то куда-то бежал. Вскоре на стену поднялся рыцарь в белой накидке с черным крестом во всю грудь. Шлема на нем не было — Бурцев разглядел длинные седеющие волосы и всклокоченную бороду. Видно, братья ордена Святой Марии следят за своим внешним видом не столь тщательно, как светские рыцари.

Рыцарь-монах глянул вниз и облаял несчастного сержанта. Теперь приказы отдавал полноправный орденский брат.

Послышался скрип и лязг. Мост начал медленно опускаться, а воротная решетка за ним так же медленно поднималась вверх.

Наконец-то! Три всадника в тевтонских одеждах въехали в невысокую воротную арку.

Никогда ранее Бурцев не страдал клаустрофобией, но здесь, в этом гулком каменном пространстве ему стало не по себе. За воротами их ждал с десяток вооруженных воинов. Кнехты и опальный сержант стояли в почетном карауле. Там же вышагивал, позвякивая шпорами о камень, знакомый уже бородач — без доспехов, но при мече.

Увы, сражаться придется не только с ними: во внутреннем дворе замка было полно народу. И на стенах — кнехты. Пробиться с боем в башенку над воротами, где вновь поскрипывает мостовой ворот, нереально. Кстати, а почему ворот поскрипывает-то?

Бурцев оглянулся. Добротный мост из цельных бревен, обшитых толстыми досками, снова поднимался. Путь к отступлению был отрезан. Быстрый взгляд вверх… Над головой нависали зубья тяжелой воротной решетки. Ни щит, ни шлем от нее не спасет: решетка сомнет и пригвоздит к земле всадника вместе с конем. Кроме того, в арочном своде темнело несколько бойниц. Во врага, прорвавшегося через ров из этих бойниц можно метать копья и стрелы, бросать камни, лить кипяток…

Эх, поднять бы наверх китайские бомбы. Тогда взрывами можно обрушить арочное перекрытие свалить решетку, и оборвать цепи моста.

Тевтон в белом плаще тем временем что-то объяснял.

— Извиняется, — чуть слышно, не поворачивая головы произнес Освальд. — Говорит, что магистр не надеялся на столь быстрое возвращения своих послов, поэтому стража не получила соответствующих указаний. Конрад велит проводить нас в трапезную. Аудиенция состоится там. А этот лохматобородый — он, кстати, комтур моего замка, подлец, — будет нас сопровождать. В сложившейся ситуации, я думаю, есть смысл начать не с ворот, а с Конрада, а Вацлав?

Бурцев кивнул. Бородатый рыцарь облегчено улыбнулся. Вероятно, счел, что извинения приняты.

— Освальд, — шепнул Бурцев, слезая с седла, — нам бы как-нибудь затащить это в привратную башню, — он тронул сумки с бомбами. — Потом сами постараемся туда добраться и подпалить фитили.

— Попробуем, — так же тихо ответил добжинец. — Скажу, что у нас здесь ковчеги со святыми мощами, делающими крепостные ворота неприступными. Попрошу сложить нашу поклажу наверху.

Комтур удивился, но странную просьбу гостей выполнил. Прозвучал краткий приказ на немецком. Конюхи взяли под уздцы лошадей, кнехты потащили бомбы наверх.

«Только бы от излишнего усердия не обставили „ковчежки“ свечками», — подумал Бурцев. Оказаться возле башни в момент случайного взрыва ему вовсе не хотелось.

Бородатый комтур снова заговорил, указывая на голову. Жест понятный без перевода: их просят снять шлемы. Действительно, к чему терпеть неудобства за стенами замка. Здесь-то безопасно. Для тевтонов безопасно.

Ну, вот и все. Приплыли… Пальцы Бурцева вцепились в рукоять меча. Клинок на перевязи оказался ближе, чем трофейная булава, притороченная к седлу. Если не удастся захватить ворота «Башни На Холме», нужно хотя бы подороже продать свою жизнь… Бурангул тоже как бы невзначай положил руку на эфес меча.

Освальд, однако, к оружию не притронулся. Его ответная речь была краткой, но эффектной. На лице тевтонского брата проступило крайнее изумление, затем — уважение. Рыцарь почтительно склонил голову, жестом приглашая гостей следовать за ним.

Их провели по внутреннему двору, мимо жилых и хозяйственных построек — к главной замковой башне. Нет, определенно, замковый донжон напоминал Бурцеву башенку перехода, угодившую в Нижнем парке под его дубинку. Уж не эту ли колдовскую башню искал в Польше китайский мудрец Сыма Цзян? Впрочем, сейчас-то какой от нее прок?

Пока комтур открывал массивные двери из мореного дуба, обитого железом, Бурцев шепотом спросил добжиньца:

— Что ты сказал этому бородатому, Освальд? Ну, насчет шлемов?

— Что мы дали обет до конца весны не открывать лиц солнечному свету. И что вы двое к тому же скованы обетом молчания и позволяете себе лишь бормотать под нос молитвы.

— Здорово! — восхитился находчивостью рыцаря Бурцев.

Для убедительности захотелось даже прочесть что-нибудь из «Отче наш», да погромче. Он вовремя спохватился: православные молитвы тут явно не покатят.

Нет, хорошая все-таки штука — ведро на голове. Под ним никто не заметит улыбки шепчущегося с товарищами молчальника.

 

Глава 74

Брат-комтур ввел их в огромную пристройку у основания центральной замковой башне. Безлюдный мрачный зал вызывал у Бурцева стойкую ассоциацию с гаражом или ангаром. Тяжелые дверные створки, которые прикрыл за ними провожатый, висели на крепких петлях. Такие ворота могли, наверное, выдержать удары тарана, если неприятель прорвется во внутренний двор замка. А пространства за ними было достаточно, чтобы укрыть небольшой отряд воинов.

Полумрак, царивший в зале, после яркого весеннего солнца казался непроглядным. Факелы здесь не горели, а узкие окна-бойницы на верхнем ярусе, где к стенам лепились дощатые галереи и тесные площадки для стрелков, почти не пропускали света. Только небольшая мерцающая лампадка перед распятием на противоположной стене давала возможность хоть что-нибудь разглядеть в сырой темноте.

Когда глаза привыкли к скудному освещению, Бурцев различил вдоль стен столы и лавки из грубо отесанных досок. Под распятием темнел зев гигантского — хоть топи его теми же столами и лавками — камина. Сейчас, правда, в черной каминной пасти огня не было. А напрасно! Бурцев поежился: стыло тут и промозгло. Неуютно.

Сопровождавший их рыцарь что-то проговорил и скрылся за неприметной дверью у камина. Скрипнули подржавевшие петли, факельные отблески на секунду возникли в дверном проеме. И — тишина.

— Что он сказал, Освальд?

— Чтобы мы ожидали в трапезной.

Трапезная? Так это она и есть? Ну, ничего ж себе столовка!

— Комтур доложит о нас магистру, — продолжал добжинец, — и пришлет кого-нибудь помочь нам разоблачиться. Еще он сказал, что мы можем снять шлемы, поскольку здесь солнечный свет не помешает соблюдению нашего обета.

Да уж, что верно, то верно… Солнце сюда отродясь не заглядывало. Зато скудного лампадного света хватит, чтобы, приглядевшись, опознать лица чужаков.

Снова раздался скрип у камина. В дверном проеме появился глуповатого вида слуга с заспанным лицом и в черных одеждах. Кнехт почтительно поклонился и молча шагнул к ближайшему гостю. Ближе всех стоял Бурнагул.

Когда чужие руки потянулись к его шлему, татарский сотник отшатнулся в сторону, стараясь уйти подальше от светившей на стене лампадки.

— Хэр райтер?! — озадаченно пробормотал прислужник. Сонливость с него как рукой сняло.

Бурцев напрягся. Не нужно быть великим знатоком немецкого языка, чтобы услышать в этом «господин рыцарь?» удивление, граничащее с тревогой.

Бурангул позволил прикоснуться к своему шлему. При этом, правда, ладонь татарского сотника легла на рукоять меча. А когда железный горшок был снят, на ошарашенного слугу возрилась раскрасневшаяся физиономия азиата с глазами еще более узкими, чем смотровые щели ведрообразного шлема. Недобрая ухмылка скользнула по губам юзбаши.

Тишину трапезной нарушил звон металла о камень: пальцы орденского прислужника не удержали четырехкилограммовый топхельм.

— О, майн готт! Иезус Мария!

Больше ему не дали произнести ни слова. Лезвие меча полоснуло по горлу. Это был клинок Освальда: Бурангул немного замешкался с непривычной рыцарской перевязью.

Прятать окровавленный клинок обратно в ножны добжинец не стал. Бурцев и Бурангул тоже обнажили оружие. Юзбаши снова нахлобучил на голову шлем. Правильно, нечего татарину раньше времени добрых католиков пугать.

Через прикаминную дверь они вышли из трапезной на небольшую площадку.

— Мы в главной башне замка, — шепнул Освальд.

Оно и видно… Вверх и вниз уходили выщербленные ступени широкой винтовой лестницы. Ни окон, ни бойниц здесь не было, зато кладку стен и сводчатые потолки коптили факелы. Кладка, кстати, показалась Бурцеву не просто старой, а жутко древней. По сравнению с ней стены пристройки-трапезной — просто нежная кожа младенца. Между огромными глыбами зияли щели с ладонь. Но при всем при том главная башня Взгужевежи казалась необычайно устойчивой и надежной и, наверное, способна была простоять еще не одну сотню лет. Донжон словно сковывали невидимые, но смутно ощущаемые шестым чувством стяжки. Уж не магические ли? Ох, интересно было бы узнать, когда возводился этот памятник архитектурного зодчества и каким образом неведомым строителям удавалось ворочать такие каменюки.

— Теперь куда? — спросил Освальд. — Вверх или вниз? Вверху — жилые комнаты и оборонительные площадки. Внизу — подвал и темницы. Честно говоря, я ими не пользовался, но у тевтонов…

Бурцев шагнул вниз. Пленников ведь держат в темницах? А Аделаида, хоть и знатная дама, но все же пленница, и Конрад Тюрингский не станет сейчас церемониться с княжной. В общем, начнем с Аделаиды… Освальд не возражал. Бурангул — тоже.

Спускаться пришлось долго. К счастью, вентиляция в Взгужевеже была вполне сносной — факельный чад не доставлял им особых проблем. А вот винтовая лестница заставляла постоянно быть настороже. В любую секунду из-за поворота мог появиться враг. И, в конце концов, он появился.

Ступени вывели их к давешнему растрепанному бородачу. Рыцарь со скучающим видом сидел на низеньком табурете у массивной дубовой двери. Комтур откровенно позевывал в утомительном ожидании. Вероятно, ждал распоряжений магистра. А магистр, похоже, был чем-то занят.

Увидев гостей с обнаженными мечами, орденский брат вскочил на ноги. Соображал он быстрее нерасторопного слуги. Мгновение — и в руке рыцаря тоже блеснула сталь.

И снова Освальд опередил всех. Выпад, удар… Тевтон так и не успел поднять тревогу. Бурангул подхватил выроненный меч противника, а добжинец придержал падающее тело. Ничто не потревожило тишину башенного подвала.

— Заперто, — простонал Бурцев. — И ни замка, ни ключа…

Освальд оттеснил его от двери:

— Здесь нет замков, только два простых засова: один снаружи, другой изнутри. Если знать как, то легко можно открыть любой.

— И ты знаешь?

— Я был хозяином этого замка!

Добжинец сунул острие меча в каменную кладку у косяка. Расковырял труху, грязь и глину. Клинок вошел между двумя здоровенными глыбами почти по самую рукоять.

Елы-палы! Да ведь тут сквозные щели!

— Значит так, я открываю — вы сразу начинаете бой, — прошептал Освальд. — Сколько стражников у Конрада за этой дверью, не знаю, но готовьтесь к худшему.

Излишнее предупреждение. Они и так готовы. Но, когда Освальд шевельнул мечом, подцепив что-то по ту сторону стены, и тяжелая дверь, чуть скрипнув, приоткрылась, драться не потребовалось. В длинном коридоре со столом и лавкой для охраны не было ни души.

Бурцев растерянно огляделся. Перед ними в свете единственного факела виднелось еще с дюжину низеньких крепеньких дверок. Все заперты снаружи на засовы. Впрочем, нет, не все.

Вон та дверца — просто плотно прикрыта. А из зарешеченного смотрового окошка в двери доносится немецкая речь.

Говорят двое. Повелительный и громкий голос, несомненно, принадлежит Конраду Тюрингскому. Другой — тихий, слабый. Голос изможденного, замученого человека.

— Странно, — удивился Освальд. — Стражи нет. Магистр заперся наедине с каким-то пленником? Зачем?

— Может быть, разговор не предназначен для чужих ушей? — предположил Бурцев.

— Но к чему магистру таиться от братьев по ордену?

Освальд прислушался к чужой беседе.

Бурцева же больше занимала сейчас судьба Аделаиды. В какую из этих нор тевтонский магистр упрятал княжну? Потребуется время, чтобы обследовать их все.

— Бурангул пригляди за лестницей, — попросил Бурцев по-татарски. Не хотелось бы, чтобы их тут застали врасплох.

Юзбаши вернулся назад — туда, где лежал зарубленный комтур.

Бурцев поднял засов ближайшей двери. Никого. Направился к следующей…

— Погоди-ка, — шикнул на него Освальд. Лицо у рыцаря было озадаченным.

— Ну?! В чем дело?

— Ты случайно не знаешь, кто такой Гитлер? Тут вроде о нем идет речь. И вообще… Странные вещи слышу я, Вацлав.

 

Глава 75

Даже мысли об Аделаиде на время выпорхнула из головы. Кто? Кто может вести разговоры о Гитлере в тринадцатом веке?! Не рановато ли для зарождения нацизма?

Бурцев прильнул к зарешеченному окошку двери. За ней, судя по всему, располагалась местная пыточная. Устрашающего вида крючья. Шипастые цепи, свисаюшие с потолка. Веревки и ремни на стенах. Жаровня с тлеющими углями. Стол, отдаленно напоминавший хирургический. Кресло, предназначенное явно не для приятного времяпрепровождения…

Это пыточное кресло и привлекло внимание Бурцева.

И тот, кто у кресла!

И тот, кто на нем!

И то, что под ним!

Возле кресла стоял магистр ордена германского братства святой Марии — без доспехов, в белом тевтонском плаще и с мечом на рыцарской перевязи. В кресле сидел, связанный по рукам и ногам незнакомец в форме… — Бурцев протер глаза — офицера «СС»! Изрядно потрепанный и утративший былой лоск мундир не оставлял никаких поводов для сомнений: фашист! Модники тринадцатого века в таких костюмчиках точно не щеголяют.

Под пыточным креслом лежал целый арсенал совсем не рыцарского оружия. Новенький, поблескивающий смазкой автомат МП-40, более известный в народе, как «шмайсер», с запасным магазином, пистолет «Вальтер» и обойма к нему. Бедолага в эсэсовской форме умудрился приволочь с собой даже трубу фаустпатрона с кумулятивным зарядом. Кроме того, возле кресла валялись три похожие на колотушки ручные гранаты «М-24» на длинных деревянных рукоятях и…

И кое-что еще. Бурцев не сразу понял, что именно. А уж когда понял!..

Миниатюрная башенка, сложенная из мелких камешков, была почти точной копией той, что он разбил в Нижнем парке. Дело принимало интересный оборот. И даже начинало попахивать возвращением домой. Он ведь наблюдал за ритуалом неоскинхэдов. А что, если его удастся воспроизвести? Что, если возможно вернуться в свое время, прихватив с собой Аделаиду, которой все равно ничего хорошего здесь уже не светит?.. Хэпи-энд получится — лучше не придумаешь!

— Освальд, о чем они толкуют? — взмолился Бурцев.

— О каких-то башнях перехода, возведенных древними магами и дающими власть над временем и пространством, — хмурился добжинский рыцарь, вслушиваясь в немецкую речь.

— Что еще?

— Еще? Если я правильно понял, существуют большие башни и их малые копии. Если в одной из больших башен провести ритуал перехода с копией другой, тогда человек окажется в том месте, где расположена вторая башня. В ее настоящем, прошлом или будущем. Бред какой-то! Этот безумец в пыточном кресле даже донжон моего замка называет башней перехода. Говорит, что специально появился здесь в тот период, когда Взгужевежа принадлежала крестоносцам.

— А зачем, Освальд? Зачем он сюда приперся?

— М-м… Пленник Конрада утверждает, что является послом ненаступивших времен. Говорит, его прислал какой-то вождь… фюрер… Адольф Гитлер и Великая Германия. Еще говорит, будто немецкая нация в опасности, потому что проигрывает потомкам русичей большую войну. Он… он предлагает магистру помощь в крестовом походе на Восток.

— Какую помощь?! — изумился Бурцев.

Освальд, похоже, сам толком ничего не понимал, но слушал внимательно и старательно переводил:

— Оружие, от которого не спасут ни латы, ни каменные стены… Солдат, владеющих этим оружием и готовых обучать рыцарей ордена… Летающие машины и метательные орудия, бьющие дальше самых мощных катапульт… Самоходные железные колесницы, плюющиеся огнем…

Пленник говорит, что, если тевтоны сейчас предпримут наступление на Восток и расширят владения ордена за счет территорий Руси и степных кочевников, отпадет необходимость в войне, которую Германия будет вести семь веков спустя. Ты хоть что-нибудь понимаешь, Вацлав?

Бурцев кивнул. Кажется, он понимал.

Гитлер, почуяв, что пахнет жаренным, надумал изменить историю и в поисках союзников послал в прошлое своего эмиссара — бравого молодчика из СС с образцами вооружения вермахта. Надо отдать должное фашистам: они знают с кем водить дружбу. Лучшего помощника, чем амбициозный Конрад Тюрингский, нацистам здесь не найти.

Правда, судя по всему, посла-хрононавта во Взгужевеже ждал не самый теплый прием. Удивительно, как христовы братья вообще не сожгли его по обвинению в колдовстве. Впрочем, ничего удивительного. Предусмотрительность Конрада все объясняет. Магистр, вероятно, оставил гостя из будущего в живых на всякий случай. И теперь, после поражения под Легницей, гость понадобился. Чтобы вернуть могущество ордену все средства хороши…

За дверью заговорил Конрад.

— Что?! — вскинулся Бурцев.

— Спрашивает, могут ли воины Гитлера показать чудо, которое вдохновило бы европейское рыцарство на крестовый поход, — ответил Освальд. — Пленник говорит, что таких чудес можно сотворить великое множество.

Кто б сомневался! Одной очереди из «шмайсера», выпущенной по противнику тевтонов достаточно, чтобы поднять боевой дух крестоносцев и их союзников! А если на поле боя выйдут танки? А самолеты-бомбардировщики?.. Это вам не огненные стрелы-хоцзян.

Дикая на первый взгляд идея фюрера перестала казаться таковой. Раз уж появилась такая возможность, то агонизирующему рейху, действительно, проще перебросить в прошлое хорошо оснащенную дивизию, и во главе крестового похода пройтись железным катком по разрозненным княжествам и ханством до самой Китайской стены, чем противостоять напору Красной армии. А после успешного осуществления тайной миссии окажется, что Красной армии никакой нет и не было в помине. И России тоже. И Союза Советских Социалистических… А есть лишь какая-нибудь евразийско-азиопская тевтонская федерация с арийской элитой и забитыми толпами унтерменшев. Да, веселенькие вырисовываются перспективы.

Конрад еще что-то спросил.

Пленник в форме офицера СС ответил.

Освальд перевел:

— Магистр интересуется, как сообщить Гитлеру о согласии ордена принять предложенную помощь.

— И?

— Пленник говорит, что для этого ему нужно вернуться обратно. Сделать это можно в ближайшее полнолуние. Для ритуала возвращения потребуется главная башня Взгужевежи. И четыре помощника, готовых во имя победы истинной веры на время отступить от нее и прочесть несколько языческих заклинаний, высеченных внутри малой башни перехода — той, которую принес с собой пленник Конрада. Как я понял, это — точная копия древней башни, построенной язычниками-ариями на территории Руси…

«На месте будущего Нижнего парка! — мелькнула в голове Бурцева неожиданная догадка. — Вот для чего понадобился фашикам тот секретный бункер».

— Именно там ждут возвращения этого человека приславшие его люди, — закончил Освальд.

Что ж, значит, нужно сделать так, чтобы не дождались… Бурцев снова заглянул в дверное окошко. Конрад уже освободил пленника от пут. Кажется, ребята договорились.

— Пора кончать с этим, — шепнул Бурцев Освальду. И решительно толкнул плечом незапертую дверь.

 

Глава 76

Все-таки застать врага врасплох не удалось. Оба успели схватиться за оружие. Конрад Тюрингский поднял меч, эсэсовец цапнул автомат. Лязгнул затвор, ствол «шмайсера» качнулся в сторону Освальда.

Проклятье! Добжиньский рыцарь даже не предполагал, какую опасность представляет эта куцая игрушка в руках гитлеровца. С занесенным клинком, Освальд пер прямо на автоматный ствол.

Фашистский хрононавт ударил очередью — от живота, не целясь. Целиться на таком расстоянии не было необходимости.

В замкнутом пространстве загрохотали выстрелы. «Шмайсер» прокашлял отрывисто и громко. Но за мгновение до того Бурцев, пригнувшись сам, размашистым ударом под колено свалил на каменный пол и Освальда. Пули просвистели над упавшим добжиньцем, ушли в дверной проем.

Теперь автомат смотрел в грудь Бурцеву.

И он заорал! Первое, что пришло в голову.

— Хайль Гитлер! — истошным голосом рявкнул Бурцев в лицо эсэсовцу, салютуя при этом мечом.

Нет, фашист не вытянулся в струнку, не вскинул руку в ответном нацистском приветствии. Но крайнее изумление отразилось на исхудавшей за время заточения физиономии. Ствол «шмайсера», дрогнув, опустился вниз. Парень явно не ожидал услышать в тринадцатом веке здравицу любимому фюреру. На секунду он замешкался, гадая, кто скрывается за тевтонским топхельмом и не решаясь открыть огонь. Эта секунда оказалась для гитлеровца роковой.

Прыжок. Багровый отблеск углей жаровни на лезвии уже поднятого меча — и автоматчик замертво рухнул в кресло, из которого только что поднялся. Вернуться с хорошей новостью от союзников-крестоносцев ему уже не суждено.

— Гитлер капут! — усмехнулся Бурцев.

И чуть не разделил участь своей жертвы. Он едва успел уклониться, когда воздух над его собственной головой рассек клинок магистра. Конрад Тюрингский, в отличие от добжиньца, быстро пришел в себя после автоматной стрельбы и теперь напирал на Бурцева, нанося мощнейшие удары.

Если бы было время, Бурцев сменил бы свою обоюдоострую железку на немецкий «шмайсер» и закончил бы этот поединок в два счета. Если бы было время!.. Так ведь не было! Ни единой секунды!

Крестоносец оказался прекрасным фехтовальщиком. Даже то обстоятельство, что его противник был защищен доспехами, а сам он — нет, играло на руку Конраду. Отсутствие лат позволяло магистру двигаться с поистине нечеловеческой скоростью. Бурцеву оставалось лишь отскакивать и увертываться от стремительных выпадов тевтона. Даже парировать удары он старался по возможности меньше. Слишком опасно было подставлять свой клинок под свистящую сталь Конрада. А об атаках и контратаках вообще пришлось забыть.

Долго такой танец со смертью в тесноте подвальной камеры продолжаться не мог: Бурцева настойчиво припирали к стене. Один раз ему спас жизнь шлем, дважды пришлась кстати прочная кольчуга, по которой скользнуло острие вражеского меча. Но в бою с магистром нужен помощник посерьезнее.

— Освальд, мать твою! — позвал Бурцев.

Добжиньский рыцарь, сидя на полу, все еще ошарашено пялился на пулевые отверстия в косяках и двери. В голове поляка не укладывалось, как и чем были пробиты толстые доски.

— О-освальд!!!

Добжинец наконец стряхнул оцепенение, подхватил оброненный меч, поспешил на выручку…

Увы и ах! Бездоспешный Конрад Тюрингский успешно противостоял им обоим: мастер оказался, каких поискать!.. А время работало против них. В любую минуту в подвал могли спуститься орденские братья. Да и без посторонней помощи у Конрада имелись неплохие шансы одержать верх.

Подмога все же подоспела. Но не к магистру. Бурангул неожиданно атаковал Конрада с фланга. А сражаться сразу с тремя противниками было уже не по силам даже столь искусному мечнику. Клинок татарского сотника обрушился на голову магистра. Конрад пошатнулся.

Добил его Освальд.

Есть! Хищник умер. На завоевательных планах ордена поставлен крест. Большой. Жирный. Тевтонский.

— Вовремя ты, Бурангул! — тяжело дыша, прохрипел Бурцев по-татарски.

— Вообще-то я не один, — без особой радости сообщил юзбаши.

Словно в подтверждение его слов кто-то забарабанил в дверь подвала. Дверь была заперта, и стук становился все громче. Били руками, ногами… Потом ударили топоры.

— Кажется, кто-то нашел слугу с перерезанным горлом, — доложил степняк. — Наверху, в большой зале, было много шума, потом что-то загрохотало здесь, у вас. Вот так: та-та-та-та!

Татарский сотник с любопытством взглянул на изрешеченную пулями дверь пыточной, продолжил:

— Сверху начали спускаться. Я запер подвал и — к вам.

— Все правильно, — одобрил Бурцев.

Он бросил клинок в ножны. Поднял из-под пыточного кресла и сунул за рыцарскую перевязь немецкие гранаты-колотушки. В правый сапог впихнул «вальтер». В левый — запасные обоймы к автомату и пистолету. Перекинул через плечо ремень «шмайсера». Подхватил малую башенку перехода. Кто знает, может быть, она, в самом деле — его обратный билет домой. Ох, тяжеленькая, зараза! Следовало бы еще взять заряженный фаустпатрон, но у одного рук на все — про все не хватит.

— Освальд, подбери-ка! — кивнул Бурцев на гранатомет. — Только осторожней. Эта дура не дырявит двери, а вышибает на фиг!

Рыцарь осенил себя крестным знамением, но «дуру» поднял. Теперь — самое главное. Нужно найти Аделаиду.

Бурцев выскочил из пыточной камеры в коридор. Лезвия топоров уже расщепляли подвальную дверь, но время еще было.

— Быстро ищем княжну! — велел он. Пояснил Бурангулу: — Где-то здесь должна быть пленница Конрада.

— А вон там кричала какая-то хатын-кыз, — кивнул татарин в дальний конец коридора. — Пока вы мечами звенели, она…

Дослушивать Бурцев не стал.

— Держи, — сунул он степняку заветную башенку, — не разбей только.

И кинулся к дальней темнице.

— Аделаида! Это я, Вацлав! — крикнул он. И рванул засов.

Дверь распахнулась. Однако никто не спешил кидаться ему на шею.

— Слышь, княжна! Вацлав я, Вац-лав!

Бурцев шагнул в темноту.

— Лжец! — раздался милый сердцу визг.

Что-то вылетело из темноты. Что-то большое и тяжелое. Грохнуло о шлем. О железный тевтонский горшок разбился горшок глиняный. В стороны полетели черепки и комья каши. Горшок был большой, каши в нем было много.

— Ну хоть кормили тебя тут прилично — и то хорошо, — хмыкнул Бурцев, снимая шлем с залепленной смотровой щелью.

Видать, не признали его сразу в чужом шлеме, а вот княжну не узнать после подобной выходки было невозможно. Бурцев перехватил тоненькую ручку, уже целившую ногтями в глаза, вытянул девушку на свет.

— Ты?! Здесь?! — Аделаида щурилась глаза от факельного света. — Вацлав?!

Полячка уставилась на черный крест, красовавшийся на груди Бурцева. Скользнула взглядом по двух фигурам в тевтонских доспехах, видневшимся за спиной Бурцева. Аделаида вскипела:

— Так ты заодно с крестоносцами, русич!

— Утихомирься, княжна, — подал голос Освальд. Добжинец взвалил гранатомет на плечо, словно алебарду, снял шлем. Догадавшись, что именно смутило пленницу, примеру рыцаря последовал и Бурангул. Ох, лучше бы он этого не делал…

Расплывшаяся в улыбке татарская физиономия напугала Аделаиду еще больше. Полячка, пискнув, метнулась обратно в камеру. Бурцеву стоило немалых усилий снова извлечь ее оттуда.

— Язычник! — яростно отбивалась полячка, — Адово отродье! Богопро-а-ап!

Пришлось закрыть девушке рот, чтобы объяснить ситуацию.

— Это хороший язычник. Добрый, белый и пушистый. Он нам помогает и, между прочим, именно его меч только что сразил Конрада Тюрингского.

Аделаида изумленно хрюкнула, и Бурцев рискнул отпустить девушку:

— Остальное объясню позже, княжна. Сейчас надо уходить. Будем пробиваться наверх.

— Пробиваться? — усы Освальда грозно встопорщились, добжинец убрал с плеча гранатомет. — В таком случае, Вацлав, забери, пожалуйста, эту палицу. Я предпочитаю драться мечом.

— Палицу?! Ты, Освальд, того… даже не вздумай кого-нибудь приласкать этой «палицей». Сам без головы останешься и нас оставишь. И мечами махать пока не нужно. У меня есть кое-что посерьезнее.

Он снял с плеча «шмайсер». Добжинец мигом притих.

— Первым пойду я, — сказал Бурцев.

За ним юркнула Аделаида. «Добрый и пушистый» Бурангул бережно нес миниатюрную, но довольно увесистую башенку. Последним следовал Освальд с фаустпатроном. Меч рыцаря остался в ножнах.

 

Глава 77

Запертая подвальная дверь держалась уже на честном слове. Топоры тевтонов крошили дерево в щепу. Ну-ну…

Бурцев встал напротив. Поднял «шмайсер». Нажал на курок. Две длинные очереди крест-накрест прошили дверь. Ох и шума было!..

Аделаида, закрыв глаза и уши, завопила от страха. Бледный Освальд впечатался в стену всем телом. Даже невозмутимый Бурангул присел, вжимая голову в плечи. О том, что творилось за дверью, можно было только догадываться. Крики ужаса и боли, грохот падающих на камень тел в тяжелых латах, звон оброненного оружия, удаляющийся топот ног…

Бурцев сменил опорожненный магазин на новый. Впредь надо бы экономить боеприпасы. Передернув затвор, он осторожно отворил изрешеченную дверь…

С той стороны торчал всаженный в дерево боевой топор. У порога лежали еще две секиры. И шесть трупов — два орденских брата, один сержант, три кнехта. По ступеням винтовой лестницы наверх вели следы крови. Одного из отступивших Бурцев обнаружил за первым же поворотом. На белой накидке с черным перекрестием расплывались три кровавых пятна. Глаза рыцаря уже стекленели.

— Быстро! — поторопил он спутников. И взяв «шмайсер» наизготовку, начал подъем.

На площадке, где трапезная примыкала к древней башне, им дали отпор. Скрипучая дверь была открыта, но едва Бурцев сунулся в узкий проход, как в полумраке зазвенела спущенная тетива.

Он упал, откатился обратно… В каменную кладку над головой ударили арбалетные болты — с полдюжины, не меньше.

Выход из трапезной перекрывали перевернутые столы и ряды щитоносцев, из-за которых били арбалетчики. Кроме того, стрелки могли таиться на верхних галереях — у бойниц. А это уж совсем скверно.

— Ну что? — поинтересовался Бурангул.

— Не пройти! — отозвался Бурцев. — Придется подниматься выше. Займем оборону на верхней площадке башни, а там видно будет.

Последнюю фразу он повторил по-польски. Никто не возражал.

— Приготовьтесь…

Бурцев вынул из-за пояса гранату-колотушку. Вспомнить бы, как же с ней обращаться-то? К счастью, собственного опыта и кое-каких знаний о германском оружии времен Второй мировой оказалось достаточно, чтобы использовать приведенную уже в боевую готовность «М-24» по назначению. Не зря интересовался этой темой!

Снять с рукояти предохранительный колпак. Рвануть за фарфоровый шарик шнур терочного запала. Швырнуть в трапезную осколочный гостинец из Третьего Рейха.

Получай, тевтон, гранату!

Четыре секунды замедления и — взрыв, дым, крики…

Для пущего эффекта Бурцев добавил очередь из «шмайсера». Вслепую, по вопящей темноте.

Дверь в трапезную они захлопнули прежде, чем в нее снова полетели стрелы. Слава богу, здесь тоже имелся внутренний засов! Не столь прочный, как в подвале, но на некоторое время и он сдержит рыцарей.

Дальше поднимались осторожно, без излишней поспешности. Наверху могла поджидать дежурная стража. Да и низенькие дверцы с тяжелыми кованными кольцами вместо ручек, встречавшиеся по правой стороне винтовой лестницы, внушали опасения. Мало ли что за ними.

— Это выходы к боевым площадкам и бойницам, — пояснил Освальд. — Их занимают для обороны башни, чтобы обстреливать неприятеля, ворвавшегося в замковый замка. Сейчас там вряд ли кто-нибудь будет.

Добжинец ошибся. Но прежде чем Бурцев понял это, их атаковали сверху. Неожиданно и яростно. Полубрат в серой накидке и троица чернодоспешных кнехтов, спустившиеся с наблюдательной площадки Взгужевежи. Крестоносцы выскочили из-за поворота винтовой лестницы так внезапно, что всех четверых пришлось расстреливать практически в упор.

Пули, взвизгнув в рикошете, ушли по лестничной спирали куда-то вверх, а характерный щелчок затвора возвестил, что обойма пуста. Ну, не пристрелялся он еще к антикварному «шмайсеру». Ну, не смог контролировать чуткий курок. А теперь… Толку теперь от немецкого автомата с пустым магазином, что от козла молока. Он швырнул бесполезное оружие на каменные ступени.

Вот тут-то все и произошло.

Вскрикнула Аделаида. Только что она стояла между Бурцевым и Бурангулом, прислонившись к косяку низенькой дверцы — и вдруг исчезла. Зато дверь распахнута настежь. А за дверью…

Дюжий краснолицый орденский брат в кольчуге и подшлемнике, но без меча и шлема, обхватив левой рукой перепуганную княжну, правой занес над ней узкий трехгранный кинжал.

— Штэен! (Стоять! (Нем.)) — приказал немец, отступая к бойницам в толстой кладке стен.

Бурцев чуть не взвыл. Схватить бы сейчас что-нибудь поувесистей… Но руки пусты. Зато рядом Бурангул держит башенку перехода. Не раздумывая, Бурцев выхватил ее у ошарашенного татарского сотника.

Вернуться домой? Да, конечно, ему хотелось бы вернуться. Но Аделаида — это перепуганная, чумазая, беспомощная девчонка, зажатая в тевтонских лапищах — должна жить. А значит… Бог с ним, с возвращением, значит!

Магическая башенка, которую неожиданно для всех метнул Бурцев, угодила в голову здоровяку-тевтону. Раскололась на куски сама, но и рыцаря сбила с ног. Аделаиду, едва достававшую крестоносцу до подбородка, лишь осыпало градом мелкой щебенки.

Все! Билет домой утерян безвозвратно. Зато на плече Бурцева всхлипывала, не в силах успокоиться, живая и здоровая малопольская княжна. Что ж, стоящий обмен. Разумеется, умилительная сцена не могла продолжаться долго. Скоро гордая дочь Лешко Белого устыдится своей слабости и отстранится от кмета-простолюдина. Но пока… В общем, Бурцев ничуть не жалел о случившемся.

— Ты проломил ему череп, Вацалав, — Бурангул прицокнул языком. — И как проломил! Этот тевтон выглядит так, будто попал под громовой шар Сыма Цзяна. Откуда в тебе такая силища?

Бурцев не знал, его ли это сила, удесятеренная яростью и отчаянием, вышибла тевтонские мозги, или сработал магический потенциал уничтоженной башенки. Однако, истребление древних артефактов становится дурной привычкой. Ведь это уже вторая разбитая арийская башня на его счету.

— Все в порядке? — в дверях возник Освальд. — Тогда поторопитесь. Тевтоны прорвались из трапезной и поднимаются сюда.

Снизу, действительно, доносились крики, топот и звон метала.

Последние этажи Взгужевежи они преодолели с максимальной скоростью. Бурцев по-прежнему бежал впереди. В одной руке — гитлеровский «Вальтер», в другой — тевтонский меч. Но теперь он распахивал все двери, встречавшиеся на пути. Трижды пришлось открывать огонь из пистолета по прятавшимся за ними кнехтам и сержантам. Зато на верхней смотровой площадке не оказалось ни одной живой души. Пара луков с солидным запасом стрел, заготовленная на случай штурма куча хвороста и дров, над которой висел огромный чан с водой, чей-то щит у бойницы, да свежий ветер в лицо — вот и все, что обнаружили там беглецы.

Приставную деревянную лестницу они втащили за собой в квадратный люк как раз в тот момент, когда внизу появились первые преследователи. Бурцев, рванув шнур запала, бросил вниз вторую гранату. Было слышно, как полукилограммовая болванка с деревянной ручкой скачет по ступеням. Потом грянул взрыв, и визжащие осколки заметались в тесном проходе винтовой лестницы.

Он захлопнул массивную крышку люка.

А над башней уже свистели стрелы. Арбалетчики и лучники тевтонов били отовсюду: с внутреннего двора Взгужевежи, со стен и даже с крыш замковых построек. Все четверо укрылись за башенными зубцами.

 

Глава 78

— И что теперь, Вацлав? — нахмурился Освальд. — Так и будем сидеть, не высовываясь?

— Ну, зачем же сидеть? Подадим знак нашим.

— Какой знак?

— Тот, которого они давно ждут, — усмехнулся Бурцев. Он уже знал, что делать. — Давай-ка сюда свою «палицу», Освальд.

По большому счету немецкий фаустпатрон ненамного отличался от привычного РПГ, а бойница с видом на замковые ворота была достаточно широка, чтобы просунуть в нее конус гранаты.

У них был только один шанс и один выстрел, а потому Бурцев целился долго и тщательно, стараясь не обращать внимания на бьющие в камень стрелы.

— Сзади не стойте, — предупредил он.

И выстрелил.

Граната вошла туда, куда он ее послал, — в черепичную крышу надвратной башни. Мощный противотанковый заряд, рванувший внутри замкнутого пространства, наделал делов! Из узеньких бойниц полыхнуло огнем, от взрыва гранаты сдетонировали пороховые мины-«ковчеги», завезенные в замок Бурцевом, Освальдом и Бурангулом. Тыловая стена башни пошла трещинами, обвалилась воротная арка. С грохотом упала, утратив верхнюю опору, опущенная решетка. Рухнул поперек рва подъемный мост, сорванный с цепей.

Путь в замок был открыт!

И штурм начался незамедлительно. От лесного массива к Взгужевеже с криками мчались вооруженные всадники. Русичи, татары, поляки, монголы… Вперед вырвались двое. Збыслав, размахивающий кистенем и Дмитрий, поигрывающий мечом, соревновались друг с другом за право первым ворваться в крепость.

Уж эти-то двое ворвутся! А за ними — и остальные.

Использованная труба гранатомета полетела вниз.

Аделаида, Освальд и Бурангул взирали на Бурцева с восхищением и ужасом.

— Твоя магия, Вацалав, посильнее татарской будет! — наконец, выдавил добжинец.

Что верно, то верно. Даже желтокожий Сыма Цзян почернел бы от зависти, увидев фаустпатрон в действии. В его родном Китае, небось, противотанковые гранатометы делать еще не научились.

Защитники замка — те вовсе были в шоке. Бурцев видел, как кнехты валятся на колени, осеняя себя крестным знамением. А вот орденские братья, надо отдать им должное, пришли в себя довольно быстро. Выкрикивая команды и подгоняя пинками чернодоспешную пехоту, рыцари спешно наводили порядок. Не менее решительно действовали серые полубратья.

У разбитых ворот выстраивалась оборонительная линия щитов, под донжоном готовилась к контратаке рыцарская конница. Вот туда-то, в эту кучу крестов и металла, Бурцев швырнул последнюю трофейную гранату.

Осколки посекли немало народу. Взрыв перепугал коней. Обезумевшие животные заметались по тесному замковому двору, скидывая всадников и сбивая с ног любого, кто попадался на пути.

Живая преграда в воротах дрогнула. Люди, ожидая очередного взрыва уже над своими головами, жались к стенам. А на мост уже влетели Збыслав и Дмитрий.

Увидеть самое начало схватки, однако, Бурцеву не довелось — за спиной вдруг вскрикнула Аделаида. Шальная стрела?!

Фу-ух! Он вздохнул с облегчением.

Полячка — целая и невредимая — стояла над котлом с водой и в ужасе созерцала собственное отражение. Чумазенькая она была, конечно, после подвального заточения, но зачем же так переживать по этому поводу?

Но Аделаида принялась смывать грязь с лица. Бурцев улыбнулся. Ладно, пусть прихорашивается. Какое-никакое, а занятие. Вон и Бурангул дело себе нашел: подобрал брошенный дозорными лук и сбивает крестоносцев со стен. Дрянной, конечно, лук у тевтонов, не сравнить с оружием кочевников, но другого здесь нет.

Стрелял татарский сотник, как в тире — совершено безнаказанно: все внимание обороняющихся было теперь сосредоточено на ворвавшихся в крепость всадниках. Никто больше не целил по смотровой площадке донжона. Да и вообще…

Кажется, штурм близиться к завершению. Ну да, так и есть: рыцари опрокинуты, кнехты сдаются. Шум битвы стихает.

— Вацлав, — тихий голос сзади — и острие обнаженного меча коснулось плеча. А это еще что за дела?! Бурцев удивленно поднял глаза.

Освальд?!

Ах да, конечно! Конрад Тюрингский мертв, замок почти захвачен, а их давний спор из-за Аделаиды так и не разрешен.

Специально, видать, выбрал добжинец момент, когда ни княжна, ни Бурангул на них не смотрят. Спасибо, хоть не ударил в спину, благородный, блин, пан рыцарь. Но до чего же ты нетерпелив, братец!

— Я помню наш уговор, Освальд, — хмуро произнес Бурцев. — Но давай все же отложим поединок. Не при даме же выяснять отношения. Или у вас так принято?

— Поединок? — добжинец нахмурился, потом оскалился во весь рот. — Ты думаешь, я буду с тобой драться, Вацлав?

— А что, опять выставишь Збыслава?

Или просто зарубишь втихаря? Бурцев не отводил глаз от меча поляка.

— Ты думаешь, я буду драться с человеком, который помог мне освободить мой замок? — громко и весело вопрошал Освальд.

Бурангул, наложив на тетиву очередную стрелу, окинул рыцаря подозрительным взглядом. Аделаида тоже повернула к ним недоумевающее, раскрасневшееся от холодной воды личико.

— Думаешь, благородный Освальд из Добжинских земель, поднимет руку на того, кто спас его от невидимых магических стрел?

«„Шмайсер“ что ли имеется в виду? — озадачился Бурцев. — Да здорово, видать, напугала Освальда та очередь в подвале. Убить не убило, но башню снесло капитально».

— Поединок отменяется, — посерьезнел вдруг поляк. — Я вновь предлагаю тебе дружбу.

— А чего ж тогда мечом размахался? Спрячь железяку, а то поранишь кого-нибудь ненароком.

— Дурак ты, Вацлав! — шевельнул усами Освальд. — Ты ведь был моим оруженосцем?

— Ну.

— И никто тебя от этого звания не освобождал. Так что преклони колено.

Бурцев нахмурился:

— Чего это ради? И не тычь в меня мечом, говорю!

Подошла Аделаида. Тоже почему-то серьезная, как на похоронах.

— Вацлав! Делай, что говорит пан Освальд.

— Да на кой мне это?..

— За свою доблесть ты будешь посвящен в рыцари, — торжественно объявил добжинец.

— Чего? — Бурцев растерянно огляделся. — В рыцари?! Я?! Здесь?! Сейчас?!

Вот уж сюрприз так сюрприз!

— А почему нет, Вацлав? — Освальд улыбнулся. — Это — башня моего родового замка. А более подходящего момента, чем приближающаяся победа для посвящения трудно представить. К тому же на полях сражений такая церемония проходит быстрее и проще. Тебе не нужно будет проводить ночь в молитвах, переодеваться в чистое платье, выслушивать проповеди и идти с мечом к алтарю. Достаточно акколады.

— Да я, собственно, не возражаю… — Бурцев опустился на одно колено.

— Во имя Господа, святого Михаила и святого Георгия посвящаю тебя в рыцари, — провозгласил добжинец.

Клинок плашмя ударил по плечу. Ощутимо ударил. То ли не удержался-таки Освальд от мелкой мести, то ли обычай таков.

— Будь храбр, смел и верен!

Все? Ритуал окончен… Добжинский, спрятав меч в ножны, рыцарь добавил с легкой грустью:

— Это тебе свадебный подарок, Вацлав. Не идти же, в самом деле, дочери Лешко Белого замуж за простолюдина.

— Замуж?! — он делал вид, что не понимает, о чем речь. Изо всех сил старался, боясь поверить, боясь отпугнуть удачу.

— А то! Ты глянь, остолоп этакий, как Агделайда на тебя смотрит!

Княжна зарделась, сразу сделавшись еще более милой.

— Повезло же тебе Вацлав, — не без зависти вздохнул добжинец. — Ладно… Вот приведем замок в порядок и сыграем вам такую свадьбу! А коли захотите — оставайтесь у меня и после свадьбы. Могу тебе даже лен выделить. Небольшой, но все-таки… Ты же вроде как мой вассал. Да не зыркай глазищами-то, права первой ночи требовать не стану.

— Че-го?! — пробасил Бурцев. — А дать бы тебе в морду, Освальд, за такие слова. Да так, чтоб с Взгужевежи своей кувырком летел.

Оба рыцаря — пан Освальд и пан Вацлав расхохотались одновременно. Прыснула, не сдержавшись, княжна. Только Бурангул удивлено смотрел на них, моргая узкими глазками. По-польски татарский сотник понимал плохо. Но лук все-таки опустил. И стрелу с тетивы снял.

Конец