Они продвигались по необъятному лагерю, осветившему ночь тысячами огней. Вот, значит, как выглядят татаро-монгольские орды… Три тумена (именно таким было войско Кхайду, вступившее в Польшу) на постое — зрелище впечатляющее.

Просторных шатров и юрт вокруг было совсем немного. Подобная роскошь в походе полагалась лишь для знатных военачальников. Рядовые воины довольствовались либо небольшими палатками, либо подобием спальных мешков из теплых шкур. У каждого под рукой было оружие и пара-тройка лошадей, чтобы при необходимости без промедления вступить в бой или отправиться в долгую скачку. Между кострами и шатрами имелись широкие проходы, так что передвижение конных воинов даже внутри лагеря ничего не стесняло.

У многих костров шла нехитрая трапеза. Склонившись над видавшей виды глиняной и деревянной посудой, воины руками вылавливали кашебразную массу. Запивали ее водой и чем-то белым — то ли молоком кобылиц, то ли кумысом.

А вот зажаренных на вертелах туш, или хотя бы битую дичь что-то не видно. Мясцом баловали себя немногие. И даже если баловали… В основном, это были нарезанные ломти жесткой вяленой конины, от которой за несколько шагов несло конским же потом: сушенное мясо кочевники во время похода доводили «до кондиции» под седлом. Впрочем, кое-где конину обжаривали на углях.

Грязные жирные пальцы едоки вытирали об одежду. Так здесь ели все — и татары, и их союзники. Русичи — не исключение.

Чудно было Бурцеву спокойно шагать по татаро-монгольскому лагерю в сопровождении русского витязя. История, — та история, что ему вбивали в голову со школьной скамьи — сходила с ума прямо на глазах.

Дмитрия частенько окликали. По-татарски — чаще, реже по-русски, а иногда вообще Бог ведает на каких языках. Кажется, тут царил сплошной интернационал. Десятник отзывался, поднимая руку в торопливом приветствии, и шел дальше. Лучшего кулачного бойца знали многие, и Дмитрий, похоже, привык к этой популярности.

Один раз десятник-унбаши все же приблизился к чужому костру. Чтобы — Бурцев не верил своим глазам — крепко обняться с татарским сотником Бурангулом! Столь экспрессивное проявление взаимной приязни вообще не укладывалось в голове недавнего пленника. Похоже, эти двое были дружбанами не разлей-вода.

— Присаживайся к огню, Димитрий, — татарин говорил на диковинной смеси татаро-русского. — Угощайся. Крута есть. Мясо есть. Тай забить пришлось. Хороший чебыш аты был, таза был. Алтын звали. В лесу ногу сломал. Жалко Алтына.

Впрочем, несмотря на сетования, сотник грыз обжаренный кусок конины с завидным аппетитом.

— Благодарствую, Бурангулка, но не могу. Спешу очень.

— Куда спешишь, Димитрий? Кхайду-хан большой отдых дал.

— Да вот, веду твоего пленника в свой десяток. Из наших он оказался, русич. Василем кличут. Сам Кхайду распорядился взять его в нашу дружину. Отдам ему брони Федора. Того, что под Краковом порешили.

— Вот как?! — сотник Бурангул повернулся к Бурцеву, виновато развел руками. — Ты уж на меня обиды не держи, иптэш за то, что гнал тебя на аркане.

— Ладно, замяли! — отмахнулся Бурцев.

Оставив озадаченного юзбаши у костра, они двинулись дальше.

— Знатный ипат Бурунгулка, — заметил Дмитрий. — Он мне жизнь спас, когда на нас из лесу польские тати налетели.

— Спас? — изумился Бурцев.

— Ну да. Он мне, а потом — я ему. Мы теперь как братья.

Однако! Бурцев насел на спутника с расспросами. Дмитрий, пожав плечами, начал вводить своего новоиспеченного ратника в курс дела.

Татаро-монгольское войско, судя по словам десятника, состояло из «многоязыких» народов. Конечно, основное ядро восточной армии составляли племена, вышедшие из монгольских степей. Ханы, знатные военачальники-нойоны, их дружинники-нукеры и бедные кочевники карачу — в походе учавствовали все.

Были среди монголов и татарские отряды. Немногочисленные, поскольку Темучин-Чингисхан в самом начале своего пути к власти смертельно враждовал с воинственными соседями-татарами и безжалостно вырезал их стойбища. Но с тех пор много воды утекло. После смерти «повелителя сильных» уцелевшие, хоть и ослабевшие в противоборстве с Чингисханом татары примкнули к войску его сыновей и внуков. Язык некогда заклятых врагов Темучина постепенно начал сливаться с наречиями монгольских племен, а сами татарские воины отлично показали себя на полях сражений.

— Вот Бурунгулка, например, из этих — из татарей. — сообщил Дмитрий. — В Польшу вступал простым воином. А вишь ты, уже до сотника дослужился. Кхайду его ценит.

Имелись в татаро-монгольском войске и другие союзнические отряды и даже отдельные иноземные специалисты.

— Помнишь, Сыма Цзяна? Ну, того старика, с желтым лицом?

Бурцев кивнул. Еще бы не помнить! Такого он теперь до конца жизни не забудет.

— Цзян идет с Кхайду-ханом из далеких заморских земель. Он из народа хань, из страны Катай.

Китай! — догадался Бурцев.

— Во всем войске никто лучше, чем Сыма Цзян, не умеет обращаться с горючим зельем, и гремучим порошком, которые способны сжечь и порушить любую крепость. А еще у Кхайду был ученый магометанин, но того польская стрела достала.

Получается, китайцы и арабы ходят в военных советниках у монгольского хана? Надо же!

Как явствовало из дальнейшего рассказа русского десятника, по принуждению в ханские войска никто не вступал, за исключением разве что полонян, которых кочевники в огромных количествах набирали на покоренных землях. Но оружие подневольному люду монголы доверять остерегались — слишком ненадежной была их верность и храбрость в бою.

Союзники примыкали к татаро-монгольским туменам по доброй воле. Кто-то — в качестве наемников, рассчитывая прославиться, пограбить и сделать карьеру в сильном войске. Но помимо злато и славолюбивых «диких гусей» шли в поход и «идейные» соратники. Таковыми, насколько понял Бурцев из слов Дмитрия, и были русичи.

— Не понимаю! — признался Бурцев. — Татары, монголы или уж не знаю теперь, как их правильно звать-величать, покорили Русь, а потом вдруг обрели там верных союзников?

— Б..дь!

Бурцев аж вздрогнул от неожиданности. Потом хмыкнул. Слово «ложь» на древнерусском звучало превесьма похабно. Во времена Василия таким словцом будут презрительно именовать женщин не самого тяжелого поведения.

— Так, объясни же мне неразумному, почему ты считаешь это… э-э-э… неправдой?

— Да потому что никто и никогда не покорял Святую Русь! — твердо заявил Дмитрий.

— Хочешь сказать, татары не жгли городов и не убивали людей?

— Жгли и убивали. И что с того? Наши князья со своими гридями тоже постоянно палят и разоряют земли друг друга. И людей в полон уводят и мирных оратаев живота лишают и дань платить велят. Так что для простого мужика — что татарин, что соседушка с мечом — все едино. А ведь еще и поляки, и тевтоны, и венгры набегами на нас ходят. Ну, а мы на них. Война, усобица — дело обычное. Али сам не знаешь?

Странная, блин, психология царит в тринадцатом столетии! Хотя… В условиях нескончаемых междоусобных войн разница между внутренним и внешним врагом и впрямь как-то размывается.

— Татары-бесерманы они что?! — продолжал рассуждать Дмитрий. — Им наши леса и пашни даром не нужны. Они народ степной, вольный — пришли и ушли. Кто к ним с миром и пониманием, к тому и они с уважением и почтением. Ну а если какой русский князь первую стрелу пускает, тогда, ясное дело, сеча начинается. Тогда татары лютуют, как любой лютовал бы на их месте. И ведь все равно уходят потом! Землю себе не забирают, как те псы-рыцари немецкие! Веру православную менять и идолам своим поклоняться не заставляют… Эх, вовек не было бы вражды между их ханами и нашими князьями, кабы князья неразумные первыми зло татарам не учинили.

— Первыми?! — у Бурцева отвисла челюсть.

— А ты думал! С чего все началось-то, Василь?

— Ну… с битвы на Калке? — припомнил он.

— Во-во! А перед той бранью что было?

— Что?

— Злейшие враги татар половцы-кипчаки хана Котяна пришли в Галич к Мстиславу Удалому просить у русских князей помощи. Те самые половцы, что своими набегами принесли столько горя на наши земли! Но князья уже привыкли наяти половецкую конницу для своих усобиц и не собирались впредь отказываться от их помощи. Потому, видать, и решили выступить против татар. На совете в Киеве Мстислав Галицкий, Мстислав Киевский, Мстислав Черниговский и Даниила Волынский подержали Котяна и отправились со своими дружинами в поход.

— А татары?!

— Татары тоже присылали своих послов — просить мира. Да погубили тех послов наши князья. Неслыханное дело, Василь, в коем нет ни чести, ни доблести — перебить мирное посольство! Такого прощать не принято. Татары и не простили. Тем более, что именно русичи первыми обнажили против них свое оружие. Даниил Волынский и Мстислав Галицкий переправились через Днепр, напали и обратили передовой полк татар в бегство.

А битва на Калке позже была. Наши гордые князья секлись там с татарами по отдельности, а половцы обратились в бегство и смяли русские дружины. В общем, татары одолели. Только десять русичей из каждой сотни домой вернулось. Правда, победители тоже потеряли многих своих воинов и откатились обратно в степь. А потом пришли снова.

— Мстить?

— Снова мира искать! Им нужен был проход через русские княжества. И союзники, а не враги в тылу. И помощь: фураж, да припасы… Помощь, Василь, а не дань. Те города, что оказывали эту помощь, становились «гобалык» — «добрыми градами».

— Но ведь был еще и «злой город», — Бурцев напомнил собеседнику о сожженном дотла Козельске.

— Это — вотчина Мстислава Святославича Черниговского — одного из князей, перебивших татарских послов, — помрачнел десятник. — Потому и разорили татары город.

— Много городов, — уточнил Бурцев.

— Не так уж и много! Только те, чьи князья выступали против татар. По степным законам, первая выпущенная противником стрела означает смертный бой. Умные князья стрел пускать не стали.

— Откупились? — презрительно усмехнулся Бурцев.

— Дурак ты, Василь! Союз заключили. Выгодный и нам, и татарам.

— Не пойму я тебя, Дмитрий. Какой вообще может быть союз с тем, кто пришел на твою землю с огнем и мечом!

— Да не было огня и меча! — вспылил десятник. — Не покорять Русь пришли татары, не палить наши грады и веси. Другие у них были помыслы: пройти через русские земли, настичь и разбить половцев, которых взял под защиту угорский король. В Угорию сейчас направлены большие силы татар — тумены Бату-хана и его лучшего полководца Субедэя.

Угория… угры… Так на Руси называли венгров. С этим понятно. Неясно было другое.

— Русичам-то какая польза от татарского похода? — недоумевал Бурцев.

— Ну как же! Отбить у угров и вернуть себе Галич. Знаешь, сколько воинов из галицкого и соседнего волынского княжеств примкнуло к Батыю? Ну а мы вот с Кхайду пошли на Польшу. У нас с ним здесь тоже общее дело.

— У кого это у вас?

— У новгородской дружины, десятником коей я являюсь! — не без гордости заявил Дмитрий. — Под урочищем Игнач Крест новгородцы заключили с татарами договор. Согласно этой грамотке, полк конной рати из охочих людей Господина Великого Новгорода отправился вместе с татарами в польские земли.

— Но зачем?! — не мог взять в толк Бурцев.

— Ох, и глуп же ты, Василь! Польша склонила голову перед немцами, превратившись, по сути, в лен Тевтонского ордена. Крестоносцы хозяйничают тут, как у себя дома. И потом, по польским землям коннице татар проще добраться до тевтонов, чем по новгородским лесам и прусским болотам.

— Да на кой ляд им вообще туда добираться-то?!

Дмитрий недобро усмехнулся.

— У татар есть лазутчики — магометянские купцы, торгующие по всей Европе. У Новгорода тоже имеются глаза и уши на орденских землях. И нам, и бесерменам стали известны тайные планы магистра Конрада Тюрингского. Замыслы эти одинаково тревожат и новгородцев, и татарских ханов.

— Крестовый поход? — догадался Бурцев.

Дмитрий удивленно вскинул брови:

— Хм, а ты, Василь знаешь гораздо больше, чем положено знать простому страннику.

Бурцев поспешил сменить тему:

— Слушай, а кто стоит над вашей дружиной? Русич? Татарин?

Дмитрий помрачнел:

— Мы — повольники, сами выбираем себе воеводу. Перед походом Федора Посадского вот выбрали. Но его убили под Краковом. О новом воеводе еще не сговорились. Пока примкнули к личной дружине Кхайду-хана.

К ханской гвардии, стало быть? Неплохо, совсем неплохо. Должно быть, ценят здесь русичей.

— А кто такие повольники, Дмитрий? — задал Бурцев следующий вопрос.

— Бедный, но вольный люд, который сам по себе. Ратников бывших среди нас много, беглые есть. Я вот, к примеру.

— Ты? Беглый?

— Ага, — осклабился десятник. — В прошлом — боярский холоп с рязанщины. Мои родители в деревеньке жили, неподалеку от Дона, аккурат на границе — между рязанским и черниговским княжествами да половецкими степями. Но неспокойно там. За человека мирного оратая никто не считает. Ограбить и убить всякий может, кто в кольчуге да с мечом или саблей. Ну, я и подался в Новгород.

— А вниз по Дону отчего не спустился? Там тоже, вроде бы, беглый люд собираться должен — казаки зовутся.

— Казаки? — наморщил лоб Дмитрий. — Не слыхал о таких. Да и разве пройдешь живым нынче по дикой степи-то? Скорее, в полон попадешь али живота лишишься. Нет, степь я не люблю. Я лесами пробирался — через черниговские да смоленские земли. Так с Дона в Новгород и дошел.

— Значит, ты не абы какой а донской Дмитрий? — усмехнулся Бурцев. — Дмитрий Донской в союзниках у татар! Во как!

— Ну, да, донской, — не понял юмора десятник. Да и где понять-то за сто сорок лет до Куликовской битвы. — А чего ты скалишься, Василь?

— Просто рад, что попал под начало такого бывалого унбаши.

— Вот это правильно! — кивнул русич. — Держись меня, парень — не пропадешь. Драться ты горазд. А все остальное как-нибудь образуется. Даст Бог, еще вернемся в Новгород с победой над тевтонами.

Бурцев призадумался. Над тевтонами?

— Но ведь пока что русичи в ханском войске только с поляками бьются.

— Случайные стычки были, — согласился Дмитрий. — А вот настоящих битв — нет. У нас с ханом на то уговор с самого начала. Кхайду выставит нас против тевтонов, а до тех пор мы лишь помощники в походе.

Бурцев недоверчиво поднял бровь:

— А что, хан учитывает пожелания своих союзников?

— Наши — учитывает, — заверил Дмитрий. — А как не учитывать, если Русь у него в тылу осталась? Тут поневоле с нами считаться приходится. И потом, я ведь тебе сказал: русичи в дружине ханской состоят. А дружинников-нукеров своих Кхайду бережет для решающего сражения. Ну и нас вместе с ними. Да и не глуп хан, понимает прекрасно: толку будет больше, если поставить нас против наших же заклятых врагов — против псов-рыцарей немецких.

— А как же Федор, которого под Краковом убили? Значит, погнал-таки Кхайду новгородцев на штурм польского города?

— Никто нас никуда не гнал. К Кракову мы подошли, когда город пал. А Федора живота лишили на следующий день. Ватага лесных татей то была.

М-да, знавал Бурцев одного татя. Освальдом кличут…

— Только отошли от города, — хмуро продолжал сотник, — наткнулись на поляков. Выскочили, окаянные, из леса, с деревьев стрелы метать начали, в драку полезли. И ведь хорошо дрались, стервецы! Я там схлестнулся с одним… Здоровенный такой. Супостат мне кистенем щит проломил, с коня сбросил. Совсем бы зашиб, не подоспей Бурангулка. Лук у него тогда был по-походному — с приспущенной тетивой, но Бурангулка с сабелькой вокруг того поляка кружил, покуда я в себя не пришел. А там уж я и сам обозлился дюже. Завалил татя лесного вместе с лошадью, голыми руками. Меч-то свой обронил. Но зубы ворогу и без меча вышиб. Потом гляжу, Бурангулку сбил с коняги польский рыцарь. Усатый такой пан, вроде как вожак. А мне как раз под руки веточка попалась. Хорошая веточка — что твое бревнышко. Им рыцаря и отогнал. В общем, отбились мы. Но Федора и еще трех человек потеряли. И у Бурангуловых лучников урон был большой…

«Узнаю добжиньца, — подумал Бурцев. И Збыслава тоже трудно не узнать».

— А с краковским воеводой Владиславом Клеменсом новгородцам драться приходилось? — осторожно поинтересовался он.

— Слыхали, слыхали о таком, — закивал Дмитрий. — Говорят, храбро билась его рать, многих татар положили поляки. Но воеводу Клеменса одолел передовой отряд Кхайду-хана. Сами мы краковских дружинников в глаза не видели.

У Бурцева отлегло от сердца: не хотелось бы ему когда-нибудь признаваться Аделаиде в том, что его соотечественники участвовали в штурме Кракова и разгроме малопольской дружины.

— Значит, городов вы приступом не берете и польские отряды не громите?

— Не-а, не берем и не громим. Нам бы до тевтонов добраться, а уж там… О!

Дмитрий мечтательно закатил глаза.

— А пока не добрались, чем занимаетесь?

— Видишь, вон — мешки? — Дмитрий указал на туго набитые и добротно увязанные кожаные бурдюки. — К этому грузу мы и приставлены. Вся новогородская дружина да лучники Бурангула в придачу.

— И что в мешках-то? Сокровища какие? Дань? Трофеи?

— Гремучая смесь и снаряженные ею громовые горшки. Трясутся татары над зельем этим, что мамка над любимым чадом. Даже когда Вроцлав брали, Кхайду велел держать зелье подальше от осадного тына. Сыма Цзян тогда самолично приезжал за сосудами с громовым порошком. Он вообще частенько к нам захаживает. Все талдычит без умолку: мол, беречь нужно эти турсуки от воды и огня. От огня — так особенно. Да то нам и без его указаний ведомо. Навидались ужо, на что способно бесерменское зелье. Одна искра — и «Отче наш» сказать не успеешь!

Однако ж! Кхайду-хан доверил союзникам-русичам охранять порох. Ответственный пост, ничего не скажешь. Видать, отношения между новгородцами и степняками в этом походе самые, что ни на есть добросердечные. Вот так, господа историки, начинается пресловутое татаро-монгольское «иго».