Первое копье, направленное ему в грудь, Бурцев отклонил щитом сам. Под другое, оберегая воеводу, подставил свой щит Дмитрий. От страшного удара щит десятника разлетелся в щепу. А из куявских рядов вынырнуло стальное жало третьего копья. Наконечник ударил в нагрудное зерцало русича. Новгородец не удержался в седле.
Бурцев видел, как Дмитрий взмахнул руками, как потерял шлем, как рухнул наземь. Один за другим пали и другие новгородцы, прикрывавшие Бурцева. Возможно, лишь ценой их жизни ему удалось пробиться сквозь вражеские ряды. Не сбавлял скорости, Бурцев мчался дальше. И кричал в такт бешенной скачке:
— Ка-зи-мир! Ка-зи-мир!
Теперь железо крушило железо где-то позади. А впереди разворачивал коня куявский князь. Казимир заметил одинокого всадника. И узнал. И не счел нужным звать кого-либо на помощь.
Выкрик-команда — и небольшой отряд, охранявший Аделаиду, двинулся вслед за тевтонами. Сам Казимир уже несся навстречу противнику. Длиннющее копье против короткой сабельки… Делайте ставки, господа!
Куявец на скаку поигрывал тяжелым оружием, то приподнимая, то опуская наконечник. Князь давал понять, что с одинаковым успехом может всадить копье в грудь, горло или голову противника. И это не блеф, не турнирная хитрость. Однажды, под Сродо, Казимир уже вышиб его из седла, и Бурцев знал, как лихо бьется копьем куявец. Но второго Сродо сегодня быть не должно.
Принимать вражеское копье на щит он не стал. Это не ринг и не драка в подворотне. Умение держать удар здесь не поможет. Такой удар не удержишь.
За секунду до сшибки Бурцев забросил щит за спину, резко пригнулся, перевалился влево и нырнул за лошадь, обхватывая седельную луку левой же рукой. Он висел на седле и стремени с отведеной назад саблей, мгновение — не больше. А больше и не требовалось.
Видимо, подобная джигитовка была в новинку князю. Казимир попытался достать уходящего от удара противника, но — поздно! Копье проткнуло воздух над степной лошадкой. И сразу же, будто из этого самого воздуха, Бурцев вновь возник в седле. Ударил наотмашь кривым клинком.
Сабля скрежетнула по стальной маске Казимирова коня, по кольчужному рукаву, по наплечнику и панцирю всадника. Доспехи выдержали. А вот сбруя — нет. Изогнутое лезвие, царапнув конскую шею, рассекло повод. Куявец пошатнулся. Но удержался в седле! Князь был не только хорошим копейщиком, но и отменным наездником.
Бурцев развернул лошадь для повторной атаки. Казимир замешкался: управлять конем одними ногами не так-то просто. Разгоряченное, пораненное и избавившееся от жесткой узды животное крутилось на месте. Конь чуял свободу и боль и яростно мотал головой, отказываясь повиноваться. Всаднику приходилось тратить немало усилий, чтобы без повода хоть как-то совладать с собственным скакуном.
Тяжелое копье описывало бессмысленные круги. Наконечник то нырял вниз, то задирался верх. Возможности повторить копейный таран у куявца не было. Казимир в сердцах отбросить бесполезное оружие, потянул из седельных ножен длинный меч. Кое-как сдерживая гарцующего коня, он ждал нападения.
И Бурцев напал. Не пронесся наскоком мимо ради одного-двух поспешных ударов, а полез в драку по-настоящему. Его лошадка врезалась в коня Казимира. Увы, опрокинуть противника сходу не удалось. У легконогой кобылки и массивного рыцарского коняги все же разные весовые категории. Оскалив зубы, травоядные сцепились похлеще хищников.
Всадники начали рубку.
Казимир, привстав на стремена, первым нанес удар — прямой, сверху вниз, переходящий в рубящий наискось. Если бы не плясавший под князем конь, этот первый выпад стал бы для Бурцева последним. Но тяжелое лезвие обрушилось не в щель между щитом и шлемом, куда целило, а на щит и шлем.
Нич-ч-чего себе! Бурцеву пришлось приложить все силы, чтобы удержаться в седле. Ощущение такое, будто шарахнули кувалдой. Мечом Казимир, оказывается, владеет не хуже, чем копьем. В продолжительной схватке князь, наверняка, одолеет менее опытного противника даже сидя на неуправляемом коне. Значит, с этим делом нужно кончать как можно скорее.
Казимир, сжав ногами конские бока, заставил животное взять вправо. Левая рука князя бросила разрубленный повод и вцепилась в гриву, правая снова поднимала увесистый клинок.
Бурцев тоже взмахнул рукой. Да, его сабля была короче и легче рыцарского меча, но зато ею можно орудовать быстрее. Быстрее поднимать и быстрее опускать. Рубить с оттягом. И поднимать снова.
Прежде чем Казимир вновь обрушил на него свой обоюдоострый лом, Бурцев успел нанести два рубящих удара, целя в голову и шею. На пальцы левой руки князя по-прежнему была намотана конская грива. Все верно — падение с коня означало смерть, но и прикрыться щитом Казимир уже не мог. А потому…
Бум-ш! Бум-ш! — хищно блеснул на солнце кривой клинок. Шлем-горшок качнулся из стороны в сторону. Китайский болванчик да и только!
Казимир ударил в ответ, но рука разила уже не так точно. Меч князя разрубил воздух.
Еще два удара саблей. Наотмашь! Да со всей дури! И опять — в голову.
С ведрообразного шлема полетели сбитые рога. Куявец пошатнулся. Свое оружие он теперь поднимал медленнее. Щит по-прежнему болтался бесполезным грузом: о геральдического льва и орла бились бляхи разрубленной узды.
И вновь меч куявца не достиг цели. А Бурцев успел ударить трижды. Легко увернулся от ответного выпада. И ринулся в очередную атаку.
Бум-ш! Бум-ш! Бумш-ш! Бум-ш!
Он рубил ненавистное ведро, уже не думая о защите. Рубил яростно, без жалости. Так, словно опять разгонял дубинкой в Нижнем парке сборище бритоголовых отморозков.
Бум-ш! Бум-ш! Бум-ш!
Сабля плясала будто живая. Била в глухой шлем, как в колокол, отскакивала от металла и била снова.
Казимир попытался отмахнуться мечом. Вышло неловко и совсем-совсем не убедительно. Именно так ведут себя на ринге бойцы, близкие к нокауту. Еще стоящие на ногах, но уже потерявшие ориентацию в пространстве, а главное — утратившие веру в победу.
Бум-ш! Бум-ш!
Куявский князь выронил меч.
Бурцев нанес еще три или четыре удара, прежде чем Казимир пополз с седла. Уже падающему куявцу добавил от души — по подставленному прямо под саблю затылку.
Многострадальный шлем, наконец, лопнул. Кривой клинок сломался. С обломка в руке Бурцева капала кровь.
Неожиданная смерть князя ошеломила и куявцев, и орденских рыцарей. Все они смотрели сейчас на всадника, возвышавшегося над неподвижным телом Казимира. Обернулась и Аделаида.
— Ва-цлав! — донесся ее призывный крик.
На малопольскую княжну, казалось, никто не обращал внимания. Куявцы выстраивались в линию — атаковать Бурцева. В построении растерявшихся тевтонов образовалась изрядная брешь. Самое время!
— Беги! — крикнул Бурцев по-польски. — Бе-ги!
Девушка поняла все правильно. Развернула лошадь и…
Рука в железной перчатке вцепилась в повод. Магистр Конрад! Перехваченное животное взвилась на дыбы, но Конрад Тюрингский — не из тех, кто выпускает добычу. Почуяв сильную хватку, лошадь княжны покорно опустила голову.
Магистр что-то пролаял. Тевтонские рыцари сомкнули ряды вокруг пленницы, куявцы нехотя пристроились им в хвост.
Бурцев сорвался в галоп. Догнать! Главное догнать, а там видно будет!
Магистр отдал еще одну команду. Два стрелка из его свиты подняли заряженные арбалеты.
Первый болт вонзился в щит, на второй напоролась лошадь. Лишь по чистой случайности упав на полном скаку, Бурцев не переломал себе кости.
Когда он поднялся на ноги, позади шумела битва, а отступающие тевтоны и с десяток куявских всадников были уже слишком далеко. Эскорт крестоносцев выстроил непроницаемую «коробочку». Пленница ехала рядом с магистром. Конрад Тюрингский собственноручно держал за повод ее лошадь. Наверное, прикидывал, гад, за кого теперь, после смерти Казимира, можно отдать замуж дочь Лешко Белого.
Эх, уйдут ведь! В Легницу уйдут!
— Бе-ги! Бе-ги! — кричал Бурцев, в отчаянии потрясая кулаками. Кричал, потеряв всякую надежду. Кричал, потому что ничего иного не оставалось. Кричал, хоть и понимал, что нет у Аделаиды ни малейшего шанса вырваться из тевтонского плена. Нет возможности даже услышать его.
— Бе-ги-и-и!
Зато его услышали другие.
— Бегите! Спасайтесь! — донеслось откуда-то сзади.
Кричали… да, кричали поляки! Куявцы, сдерживавшие напор русско-татарской дружины, дрогнули. Оглянувшись на вопли Бурцева, воины Казимира увидели своего поверженного князя и отступавших тевтонов. Разумеется, подобное зрелище не способствовало укреплению боевого духа.
— Бегите! — в панике орали друг другу бойцы Казимира, оставшиеся без предводителя.
А паника — штука заразная.
— Спасайтесь! — вопили уже не десятки, а сотни глоток.
Теперь кричали не только куявцы. Встревоженные опольцы тоже подались назад.
Тяжелая нукерская конница Кхайду-хана, почувствовав слабину противника, навалилась с новой силой. Воинство князя Мечислава попятилось…
А потом началось бегство. Массовое, неуправляемое. Конные, и пешие, уцелевшие и израненные бойцы спасались кто как мог, погибая в давке под копытами своих и чужих коней.
Неожиданное отступление опольцев заставило отшатнуться назад и великопольские дружины. Воеводе Сулиславу недолго удавалось противостоять вражеской коннице. Лишившись флангового прикрытия и оказавшись под угрозой окружения, великопольцы тоже вынуждены были повернуть лошадей.
Людской поток отсек Бурцева от крестоносцев, захватил в свои пахнущими кровью и потом объятьями. Живая лавина захлестнула, закрутила, понесла и выплюнула его в груду утыканных стрелами трупов.
Бурцев выругался. Громко, зло, смачно. Все пропало! Все! Он потерял из виду и Аделаиду, и Конрада Тюрингского. Даже знамена с черными крестами и те уже скрылись за краем Доброго поля. А сам он — пеший, безоружный, оглушенный и едва не расплющенный в давке стоял посреди бушующей людской массы.
Битва Востока и Запада продолжалась. Обратив в бегство опольских и великопольских рыцарей, татаро-монголы, однако, не добились долгожданной победы. Более того, кочевники подставились под сильнейший удар и сами едва не оказались на грани поражения.
С оглушительным трубным воем в бой вступили лучшие силезские рыцари Генриха Благочестивого с князем во главе. Княжеский резерв, состоявший из отборных и прекрасно вооруженных бойцов, вполне мог изменить ситуацию.
Тяжелая рыцарская конница врубилась в ряды степных воинов — изрядно уже потрепанные, измотанные и рассеявшиеся по полю во время преследовании бегущего противника. Свежие силы поляков сходу опрокинули большую часть ханских нукеров и приступили к избиению легковооруженных стрелков.
Непробиваемая линия лат и щитов расчищала себе путь, словно гигантский бульдозер. Копья сминали любое сопротивление. Когда же в тесноте рукопашного боя они стали помехой, в воздухе замелькали рыцарские мечи. Строй силезцев изломался, распался. Но лишь потому, что теперь закованным в броню всадникам было привычнее и удобнее прорубать дорогу в одиночку, под прикрытием верных оруженосцев и прислуги.
Напор поляков усилился. К воинам Генриха примкнули опомнившиеся беглецы из других полков. Гордые паны опольских и великопольских земель, устыдившись своего страха, снова разворачивали коней и вели в бой уцелевших кнехтов.