Добжиньский рыцарь, выбравшись на дорогу, остановил коня напротив Бурцева. Усмехнулся — не то чтоб по-доброму.

— Ты все-таки якшаешься с язычниками, Вацлав? Вижу, в большие паны у них выбился!

Свой меч Освальд уже спрятал в ножны. Рука добжиньца теперь лежала на булаве, притороченной к седлу. Раньше, помниться, у него такого оружия не было. Интересно, откуда взялся этот увесистый трофей?

— Выходит, рыжий Яцек не лгал, — продолжал Освальд. — Однако ж Збыслава на Божьем суде ты побил? Да и против татар под Вроцлавом рубился славно! Пороки опять-таки их пожег. Правда, вот князька татарского захватить не смог. Или не захотел? Не прост ты, Вацлав, ох не прост. Хитер, пся крев!

Бурцев пожал плечами и ответил поляку по-польски:

— Мы, пан Освальд, с тобой повздорили, и у меня нашлись новые союзники — вот, собственно, и вся хитрость.

— Ну-ну… — еще раз оскалился рыцарь.

Молодой горячий конь добжиньца грыз узду и приплясывал на месте. Освальд, однако, уверенно держался в седле и без видимых усилий сдерживал сильного жеребца. Быстро же добжинец оправился после Вроцлава.

— Вижу, твои раны зажили, Освальд.

— С Божьей помощью. Сабли язычников не всегда секут насмерть.

Быстрый взгляд в сторону Бурангула… Юзбаши польской речи, конечно, не понял, однако презрительные нотки распознал безошибочно. На лице татарина не дрогнул ни единый мускул. Зато чуть шевельнулся наконечник стрелы, так и не убранной с тетивы. Сабли саблями, но эта оперенная смерть своего не упустит. Бурцев на всякий случай двинул лошадь, вклиниваясь между добжиньцем и татарским сотником. Кровопролитие сейчас ему было не нужно.

— Сабли язычников, Освальд, могут оказаться полезными. К тому же со мной идут не только татары, но и русичи из новгородской дружины.

— Что язычники, что пособники византийской ереси — для доброго католика все едино!

Однако, судя по тону, рыцарь говорил сейчас не то, что думал. Или не совсем то. Освальд явно был заинтригован.

— И те, и другие бились под Легницей против тевтонов, выступивших на стороне Генриха Силезского, — заметил Бурцев. — А орденских братьев, помнится мне, ты жалуешь еще меньше, чем иноверцев. Литвин Збыслав и прус дядька Адам тоже ведь язычники, а служат в твоей дружине.

— Не тебе судить, Вацлав, кого я жалую, а кого нет, — фыркнул рыцарь.

— Судить не мне, да… Но твоего герба под стягами Генриха Силезского я почему-то не видел. Тевтонские кресты на поле битвы были, куявский штандарт — тоже, а вот твоей серебряной башни — нет.

— Я никогда не стану сражаться на стороне куявцев и тевтонов, — процедил сквозь зубы Освальд. — И те, и другие повинны в смерти моего отца. Это раз. Генрих Силезский, как и прочие князья, водящие дружбу с орденом, давно приговорили меня и моих людей к смерти. Это два. Но…

— Но?

— Но богопротивные язычники Измаилова племени пришли на польские земли…

Былого пафоса Бурцев, однако, уже не слышал. Последняя фраза была сказана больше для порядка. В эпоху феодальных войн ненависть мелкопоместных панов к конкретным разорителям родового гнезда, все-таки сильнее ненависти к абстрактным внешним врагам не сформировавшегося еще толком государства. На этом можно сыграть.

— Первыми здесь объявились орденские братья, — осторожно заговорил Бурцев. — Именно крестоносцы хитростями и посулами завладевают польскими замками, изгоняя хозяев, и строят свои крепости. И уходить, в отличие от татар, они не собираются. А степнякам Польша не нужна. Да будет тебе известно, Освальд, татары пришли сюда за головой Конрада Тюрингского.

Добжинец молчал, недоверчиво покручивая усы. Хмурился…

— Каковы твои планы? — прервал затянувшуюся паузу Бурцев. — Пропустишь ли ты нас с миром или нам придется драться?

Рыцарь дернул ус. На лице Освальда вновь появилась ухмылка:

— Странное дело, Вацлав. Старая приграничная дорога, расположенная в стороне от больших трактов вдруг стала пользоваться популярностью. То тевтоны по ней едут, то вы…

— Тевтоны? — встрепенулся Бурцев. — Значит, они здесь проезжали? И давно?

— Проезжали, — кивнул Освальд. — Недавно. И уехали недалече. Орденские братья разбили лагерь за ельником. А мы… мы разбили их.

Добжинец хохотнул, довольный каламбуром. Поручик, блин, Ржевский!

— Они вымотанные все были, уставшие, даже сторожей толком не выставили. В общем, справились мы с тевтонами, а как собрали трофеи, мой дозорщик вас приметил. Татары, говорит, идут со стороны Одры, небольшой, говорит, отрядец. Ну как упускать такую удачу? Хотел я вас просто перестрелять, как куропаток, да тебя вот увидел. Решил побеседовать сначала. Ты только того, Вацлав, — дружку своему скажи, пусть стрелу с тетивы уберет. И остальным оружие вели спрятать. Вас сейчас с обеих сторон выцеливают мои лучники. А у них приказ: стрелять по моему сигналу либо после первой же выпущенной твоими людьми стрелы.

Бурцев обернулся. Опытные воины уже смекнули, в чем дело. Новгородцы и ханские нукеры подались с обнаженными клинками на обочину — ближе к лесу, а за их спинами тянули стрелы из колчанов лучники Бурангула.

Удачное построение. Только в сложившейся ситуации проку от него мало. Русско-монгольская конница ничего не сможет сделать в густых зарослях, через которые с таким трудом и так демонстративно пробивался Освальд. А татарские лучники, сколь бы искусными они не были, бессильны против засевшего в засаде врага. Зато когда дядька Адам со своей ватагой начнут с деревьев обстреливать сгрудившийся на дороге отряд, спастись можно будет разве что только бегством.

Впрочем, не о бегстве и не о спасении думал сейчас Бурцев. Куда больше его занимал рассказ добжиньца. Если партизаны Освальда, в самом деле, перебили тевтонов, то какова участь Аделаиды? Почему добжиньский рыцарь до сих пор не обмолвился о малопольской княжне? Это нужно было выяснить.

— Клинки в ножны! — приказал Бурцев. — Убрать стрелы!

Раздался недовольный ропот. Но ослушаться никто не посмел. В конце концов, вновь обнажить оружие — секундное дело!

— Позволено ли мне будет узнать, какую добычу захватил пан Освальд у крестоносцев? — дипломатично поинтересовался Бурцев.

Рыцарь прищурился. Усы добжиньца шевельнулись:

— А ты неглуп, Вацлав. Добыча и впрямь была. Хорошая добыча.

У Бурцева екнуло сердце. Он чуть не сорвался, чуть не рявкнул в лицо самодовольному шляхтичу: «Что ты сделал с Аделаидой, ублюдок!». Но — сдержался. Истерические крики пользы княжне не принесут, а отдать приказ «К бою!» он всегда успеет. Сжав кулаки, Бурцев ждал. И дождался.

— Грамотки нам досталась, — после недолгой паузы гордо объявил Освальд. — Самим Конрадом Тюрингским писанные. Не абы кого — гонцов тевтонских мы порешили, целое посольство! И у каждого свое послание было. Почитай, ко всем европейским монархам, и к Папе Римскому тоже, и к магистрам рыцарских орденов. Посланцы намеривались единым отрядом выбраться из Польши в германские земли, потом разделиться и продолжить путь порознь — всяк в свою сторону.

— А как же…

Как же Конрад?! Аделаида как же?!

Бурцев прикусил язык. Нет, не стоит, пожалуй, откровенничать с Освальдом под прицелом его невидимых стрелков. Кажется, добжинец ничего не знает ни о княжне, ни о тевтонском магистре.

К счастью, рыцарь не заметил его смятения, и Бурцев поспешил переформулировать недозаданый вопрос:

— А что же в грамотах-то написано?

— Любопытные вещи, Вацлав, крайне любопытные. Пишет Конрад о нашествии нечестивых безбожников. Рассказывает, что разорили язычники всю Малую Польшу с Силезией, что смяли под Легницей войско Генриха Благочестивого, и только доблесть рыцарей ордена Святой Марии остановила дальнейшее продвижение богопротивного Измайлового племени.

— Вообще-то крестоносцы покинули поле боя первыми, — заметил Бурцев.

— Не сомневаюсь, — хмыкнул Освальд. — Магистр также пишет о своих потерях: одиннадцать братьев и полубратьев ордена и пять сотен прочих рыцарей и кнехтов.

— Опять ложь! — нахмурился Бурцев. — Под Легницей полегла почти вся тевтонская свинья.

— Может быть, так оно и есть, — пожал плечами Освальд. — Но Конрад не глупец. Зачем ему сообщать всему христианскому миру, насколько ослабел орден?

М-да… Конрад не глупец. Отступающий магистр сохранил самообладание и трезвость рассудка. Не поддался панике, не гнал коней без остановки. Где-то притормозил, чтоб грамотки написать. И ведь написал складно, обдуманно. Целую кучу грамоток. Вот только зачем?