Брат-комтур ввел их в огромную пристройку у основания центральной замковой башне. Безлюдный мрачный зал вызывал у Бурцева стойкую ассоциацию с гаражом или ангаром. Тяжелые дверные створки, которые прикрыл за ними провожатый, висели на крепких петлях. Такие ворота могли, наверное, выдержать удары тарана, если неприятель прорвется во внутренний двор замка. А пространства за ними было достаточно, чтобы укрыть небольшой отряд воинов.

Полумрак, царивший в зале, после яркого весеннего солнца казался непроглядным. Факелы здесь не горели, а узкие окна-бойницы на верхнем ярусе, где к стенам лепились дощатые галереи и тесные площадки для стрелков, почти не пропускали света. Только небольшая мерцающая лампадка перед распятием на противоположной стене давала возможность хоть что-нибудь разглядеть в сырой темноте.

Когда глаза привыкли к скудному освещению, Бурцев различил вдоль стен столы и лавки из грубо отесанных досок. Под распятием темнел зев гигантского — хоть топи его теми же столами и лавками — камина. Сейчас, правда, в черной каминной пасти огня не было. А напрасно! Бурцев поежился: стыло тут и промозгло. Неуютно.

Сопровождавший их рыцарь что-то проговорил и скрылся за неприметной дверью у камина. Скрипнули подржавевшие петли, факельные отблески на секунду возникли в дверном проеме. И — тишина.

— Что он сказал, Освальд?

— Чтобы мы ожидали в трапезной.

Трапезная? Так это она и есть? Ну, ничего ж себе столовка!

— Комтур доложит о нас магистру, — продолжал добжинец, — и пришлет кого-нибудь помочь нам разоблачиться. Еще он сказал, что мы можем снять шлемы, поскольку здесь солнечный свет не помешает соблюдению нашего обета.

Да уж, что верно, то верно… Солнце сюда отродясь не заглядывало. Зато скудного лампадного света хватит, чтобы, приглядевшись, опознать лица чужаков.

Снова раздался скрип у камина. В дверном проеме появился глуповатого вида слуга с заспанным лицом и в черных одеждах. Кнехт почтительно поклонился и молча шагнул к ближайшему гостю. Ближе всех стоял Бурнагул.

Когда чужие руки потянулись к его шлему, татарский сотник отшатнулся в сторону, стараясь уйти подальше от светившей на стене лампадки.

— Хэр райтер?! — озадаченно пробормотал прислужник. Сонливость с него как рукой сняло.

Бурцев напрягся. Не нужно быть великим знатоком немецкого языка, чтобы услышать в этом «господин рыцарь?» удивление, граничащее с тревогой.

Бурангул позволил прикоснуться к своему шлему. При этом, правда, ладонь татарского сотника легла на рукоять меча. А когда железный горшок был снят, на ошарашенного слугу возрилась раскрасневшаяся физиономия азиата с глазами еще более узкими, чем смотровые щели ведрообразного шлема. Недобрая ухмылка скользнула по губам юзбаши.

Тишину трапезной нарушил звон металла о камень: пальцы орденского прислужника не удержали четырехкилограммовый топхельм.

— О, майн готт! Иезус Мария!

Больше ему не дали произнести ни слова. Лезвие меча полоснуло по горлу. Это был клинок Освальда: Бурангул немного замешкался с непривычной рыцарской перевязью.

Прятать окровавленный клинок обратно в ножны добжинец не стал. Бурцев и Бурангул тоже обнажили оружие. Юзбаши снова нахлобучил на голову шлем. Правильно, нечего татарину раньше времени добрых католиков пугать.

Через прикаминную дверь они вышли из трапезной на небольшую площадку.

— Мы в главной башне замка, — шепнул Освальд.

Оно и видно… Вверх и вниз уходили выщербленные ступени широкой винтовой лестницы. Ни окон, ни бойниц здесь не было, зато кладку стен и сводчатые потолки коптили факелы. Кладка, кстати, показалась Бурцеву не просто старой, а жутко древней. По сравнению с ней стены пристройки-трапезной — просто нежная кожа младенца. Между огромными глыбами зияли щели с ладонь. Но при всем при том главная башня Взгужевежи казалась необычайно устойчивой и надежной и, наверное, способна была простоять еще не одну сотню лет. Донжон словно сковывали невидимые, но смутно ощущаемые шестым чувством стяжки. Уж не магические ли? Ох, интересно было бы узнать, когда возводился этот памятник архитектурного зодчества и каким образом неведомым строителям удавалось ворочать такие каменюки.

— Теперь куда? — спросил Освальд. — Вверх или вниз? Вверху — жилые комнаты и оборонительные площадки. Внизу — подвал и темницы. Честно говоря, я ими не пользовался, но у тевтонов…

Бурцев шагнул вниз. Пленников ведь держат в темницах? А Аделаида, хоть и знатная дама, но все же пленница, и Конрад Тюрингский не станет сейчас церемониться с княжной. В общем, начнем с Аделаиды… Освальд не возражал. Бурангул — тоже.

Спускаться пришлось долго. К счастью, вентиляция в Взгужевеже была вполне сносной — факельный чад не доставлял им особых проблем. А вот винтовая лестница заставляла постоянно быть настороже. В любую секунду из-за поворота мог появиться враг. И, в конце концов, он появился.

Ступени вывели их к давешнему растрепанному бородачу. Рыцарь со скучающим видом сидел на низеньком табурете у массивной дубовой двери. Комтур откровенно позевывал в утомительном ожидании. Вероятно, ждал распоряжений магистра. А магистр, похоже, был чем-то занят.

Увидев гостей с обнаженными мечами, орденский брат вскочил на ноги. Соображал он быстрее нерасторопного слуги. Мгновение — и в руке рыцаря тоже блеснула сталь.

И снова Освальд опередил всех. Выпад, удар… Тевтон так и не успел поднять тревогу. Бурангул подхватил выроненный меч противника, а добжинец придержал падающее тело. Ничто не потревожило тишину башенного подвала.

— Заперто, — простонал Бурцев. — И ни замка, ни ключа…

Освальд оттеснил его от двери:

— Здесь нет замков, только два простых засова: один снаружи, другой изнутри. Если знать как, то легко можно открыть любой.

— И ты знаешь?

— Я был хозяином этого замка!

Добжинец сунул острие меча в каменную кладку у косяка. Расковырял труху, грязь и глину. Клинок вошел между двумя здоровенными глыбами почти по самую рукоять.

Елы-палы! Да ведь тут сквозные щели!

— Значит так, я открываю — вы сразу начинаете бой, — прошептал Освальд. — Сколько стражников у Конрада за этой дверью, не знаю, но готовьтесь к худшему.

Излишнее предупреждение. Они и так готовы. Но, когда Освальд шевельнул мечом, подцепив что-то по ту сторону стены, и тяжелая дверь, чуть скрипнув, приоткрылась, драться не потребовалось. В длинном коридоре со столом и лавкой для охраны не было ни души.

Бурцев растерянно огляделся. Перед ними в свете единственного факела виднелось еще с дюжину низеньких крепеньких дверок. Все заперты снаружи на засовы. Впрочем, нет, не все.

Вон та дверца — просто плотно прикрыта. А из зарешеченного смотрового окошка в двери доносится немецкая речь.

Говорят двое. Повелительный и громкий голос, несомненно, принадлежит Конраду Тюрингскому. Другой — тихий, слабый. Голос изможденного, замученого человека.

— Странно, — удивился Освальд. — Стражи нет. Магистр заперся наедине с каким-то пленником? Зачем?

— Может быть, разговор не предназначен для чужих ушей? — предположил Бурцев.

— Но к чему магистру таиться от братьев по ордену?

Освальд прислушался к чужой беседе.

Бурцева же больше занимала сейчас судьба Аделаиды. В какую из этих нор тевтонский магистр упрятал княжну? Потребуется время, чтобы обследовать их все.

— Бурангул пригляди за лестницей, — попросил Бурцев по-татарски. Не хотелось бы, чтобы их тут застали врасплох.

Юзбаши вернулся назад — туда, где лежал зарубленный комтур.

Бурцев поднял засов ближайшей двери. Никого. Направился к следующей…

— Погоди-ка, — шикнул на него Освальд. Лицо у рыцаря было озадаченным.

— Ну?! В чем дело?

— Ты случайно не знаешь, кто такой Гитлер? Тут вроде о нем идет речь. И вообще… Странные вещи слышу я, Вацлав.