Чушь! Сумасшествие! Безумие!

Отнюдь… Все не так уж и неправдоподобно, если спокойно, без паники и материалистической предвзятости осмыслить все, что с ним произошло. Итак, таинственное сборище тевтонской секты. Светящаяся аномальщина в парке, посреди которой он на свою беду оказался. И не просто оказался, а прикоснулся к ней, пусть даже не руками, а дубинкой…

Что еще? Магистр неоскинхэдов, вырядившийся в форму гитлеровского офицера и с охапкой бумаг в руках. Если верить подружке хиппаря, это было некое досье о Великой Отечественной войны. И горящие в ночи цифры, еще на аллее парка, вызвавшие у Бурцева ассоциацию с 1941-м годом…

Все произошло там, где в незапамятные времена возвышалось древнее строение. Большая башня перехода, надо полагать, основание которой раскопали гитлеровцы. И ведь именно на этом самом месте Бурцев разнес «демократизатором» малую гиммлеровскую башенку, похищенную сектантами из музея. Вот и открылся портал, способный переносить человека не только в пространстве, но и во времени.

Та девица из парка говорила, будто магистр собирался кого-то о чем-то предупредить. Теперь-то можно догадаться — кого и о чем. Если предположить — ну, просто предположить, в порядке бреда — что некий посланец из будущего, знающий все нюансы неудачной для Германии военной кампании в России, сообщит обожаемому фюреру о предстоящих сражениях во всех подробностях… И если слова такого «пророка» будут приняты на веру… Елки-палки, да ведь подробная информация стоит дороже всей шпионской сети Вермахта. Она, действительно, способна изменить ход истории. Но главарь сектантов-скинов в прошлое так и не попал. Вместо него туда отправился случайный хрононавт из ОМОНа.

Все сходится, кроме одного. Ведь, по идее, его, Василия Бурцева тоже должно было забросить в 41-й!.. Так ведь и забросило! Только не в 1941-й, а в 1241-й. Забыл, что ли, как собственноручно, вернее, собственноножно «девятку» на «двойку» случайно исправил? Забыл, что медиумы — помощники магистра, ментальная мощь которых обеспечивала переход — даже глазом не моргнули? Вот и обживайся, в вобщем, теперь, Васек в тринадцатом веке.

Захотелось взвыть. Эх, правильно говорил Пацаев: головой сначала надо думать, а уж потом действовать. Бурцев заставил себя шагнуть вперед — к возбужденной толпе. Да, дела… Местные аборигены казались сейчас пострашнее отмороженных скинов. Никогда раньше он не передвигал ноги с таким трудом. И дело вовсе не в липкой грязи, облепившей омоновские берцы. Не только в ней, во всяком случае.

С телег на Бурцева встревожено поглядывали женщины и дети, а вот мужики у реки его пока не замечали. Когда люди стараются переорать друг друга, они редко замечают, что происходит вокруг. А ор над речушкой стоял поистине несусветный.

— … Хенрик Побожны!.. Хен-рик По-бож-ны!.. — с трудом разобрал Бурцев отдельные слова. — … Ксьяже! Вроцлав!

Язык похож на русский. Видать, братья-славяне глотки дерут. К болгарам, что ли, попал? Или нет, скорее, к полякам. Да, точно к ним. Злополучная музейная башенка-то была из Польши. И если он что-нибудь в чем-нибудь понимает, то похищенный скинами экспонат представлял собой уменьшенную копию того самого сооружения, остатки которого лежат теперь вдоль дороги огромными выщербленными и вросшими в землю глыбами.

Так-с, Польша, значит? Вот уж сюрприз! Особенно, для того, кто по-польски ничего кроме «пся крев» не знает, даром, что в роду поляков — ненамного меньше, чем русских. Если верить отцовым изысканиям.

И вот тут-то и произошло… Нечто!

— Слава Генриху Благочестивому! — провопил кто-то. — Слава сиятельному князю Вроцлава!

У Бурцева перехватило дыхание. Это невероятно, но он начинал понимать кричавших. Теперь не было нужды напрягать слух, вычленяя отдельные слова и догадываясь о смысле остальных. Как такое возможно? Чем все это объяснить?

Пробуждение генетической памяти? А, собственно, почему бы и нет? Кому известно, что происходит с человеком, угодившим в далекое прошлое? В прошлом он ведь не совсем тот человек, что был прежде. Точнее позже… Тьфу, голова идет кругом. Фантастика!

Бурцев решил не париться понапрасну и просто принять объяснение, которая показалась ему самым простым и логичным. Генетическая память — так генетическая память. Ну надо же, он уже даже не ощущал забавного инородного акцента, будто сам всю жизнь говорил исключительно по-польски. Говорил? Кстати, хорошая идея. Не мешало бы проверить.

Бурцев на всякий случай (мало ли что…) прикрылся щитом и слегка похлопал резиновой дубинкой по спине ближайшего горлопана в простеньком крестьянском тулупе. Извлеченная из лужи «РД-73» оставила на чужой спине отчетливые следы гуталинового цвета. Крестьянин не рассеялся, как подобает бесплотному призраку, лишний раз подтвердив реальность происходящего. Однако и на приглашение к беседе незнакомец не отреагировал. Слишком уж надрывался, сердечный. Бурцев тряхнул крикуна за плечо — хорошенько так тряхнул, украсив тулупчик незнакомца отпечатком грязной пятерни. Тот, наконец, соизволил повернуться. Рыжие волосы, раскрасневшееся веснушчатое лицо, туповатые, но и хитрющие вместе с тем глазенки, щербатый рот, распахнутый в дурацкой улыбке… Ох, и рожа!

Улыбка, правда, уползла в раззявленную от удивления пасть, как только рыжий взглянул на Бурцева. Ну, не вписывался боец ОМОНа в местный колорит, что поделаешь. Поневоле вспомнился непристойный анекдот об омоновце, который поутру случайно увидел в зеркале себя, родимого, при полном вооружении и обгадился от страха. Сюрпризы ассоциативного мышления, однако…

А мужичок тем временем менялся со скоростью хамелеона, почуявшего опасность. Шапка — долой. Спина — в три погибели.

— Чего желает пан?

А приятно, блин, когда тебя величают паном, да еще с таким подобострастием. Совсем не то, что полупрезрительное «гражданин начальник», которое приходится слышать от всяких уркаганов и дебоширов. Впрочем, куда больше Бурцева обрадовало другое. Понимает! Он их, в самом деле, понимает! А вот уразумеют ли они его?

— Кто этот Генрих, из-за которого здесь столько шума? — осторожно поинтересовался Бурцев.

У крестьянина челюсть отвисла чуть ли не до пупа. М-да, для членораздельного ответа такая варежка явно не годится.

Бурцев повторил свой вопрос еще раз — медленно и по слогам. Без особой, впрочем, надежды на успех:

— Кто-есть-Ген-рих?

Гримаса глубочайшего недоумения не покидала лица поляка.

Не понимает. Жаль. Не такая уж, оказывается, крутая штука эта генетическая память, раз действует только в одностороннем порядке. Бурцев уже решил махнуть на мужичка рукой, как вдруг прозвучал запоздалый ответ:

— Генрих Благочестивый, — озадаченно забормотал поляк, — князь Вроцлава, властитель Силезии, сын Генриха Бородатого и добродетельной Ядвиги, самый могущественный из всех польских князей. Пан Генрих собирает войска для защиты христианских земель, а мы его за это славим, как можем. Мы ведь всего-навсего мирные землепашцы, несчастные беженцы, спасающиеся от набега язычников. Воевать не обучены, но если нужно воздать хвалу сиятельному князю, так это завсегда пожалуйста.

Бурцев попытался растормошить память. Увы, безуспешно. История Польши никогда не была его коньком.

— И от каких-таких язычников вы спасаетесь? — задал он следующий вопрос. Раз понимают его, отчего ж не спрашивать-то?

— Известно от каких — от богопротивных тартар, сынов Измаиловых, — поляк закатил глаза и затараторил, как по писанному. — Народ сей выпущен из адовых пещер на далеких островах нам на погибель, за грехи наши. Сами они подобны диким зверям и питаются человечиной. А кони их быстры и не знают усталости. А доспехи прочны настолько, что…

Достаточно. Пока достаточно. Главное уже понятно.

«Генрих Благочестивый, самый могущественный из польских князей…» Значит, сто пудов — Польша. А «тартары», надо полагать, — это татаро-монголы, дорвавшиеся до старушки-Европы.

— Какой нынче год? — оборвал Бурцев говорливого собеседника.

— Чаво? — глаза рыжего чуть не выкатились из орбит.

— Год, спрашиваю, какой?

— Так это… 1241-ый от Рождества Христова. Или если пану угодно — 6749-ый от сотворения мира.

Подумав немного, поляк добавил:

— Весна у нас нонче, март месяц.