Неспешное плавание на белом теплоходе окончилось, не начавшись. Во всяком случае, для нас с Виталием Гришиным. По велению Китаева, нас со всем нашим скарбом: аппаратурой, громоздкими натурными подсветками, различными ящиками и ящичками погрузили в плацкартный вагон и отправили в Астрахань «готовить экспедицию». Мы протряслись на грузовике по жарким астраханским улочкам, внедрились в гостиницу «Волга», и про нас надолго забыли. Целыми днями мы слонялись по пивным, грызли воблу, ели арбузы, потом снова шлялись по пивным, а от Китаева не было ни ответа, ни привета.

— Это бывает, — объяснял Гришин, — нас выкинули в Астрахань, чтобы поскорее открыть счет на экспедиционные расходы. На такие расходы деньги дают без проволочки, а контролировать их труднее.

— А зачем их контролировать? — спросил я.

— Вот те раз! — поразился Виталий. — Ну, ты дремучий! В кино все предусмотреть невозможно, а отчитываться велят за каждую мелочь — до абсурда! Для пользы дела лучше государство обмануть сразу и по-крупному, а потом уж разумно распоряжаться в пользу того же государства.

Наконец, пришла телеграмма от Китаева, и в тот же день явился перепуганный директор гостиницы.

— А что, ребята, — спросил директор, — черный «ЗИМ» для товарища Китаева подойдет? У нас есть один, в «Интуристе».

Мы дали свое согласие и отправились в роскошном авто на вокзал. Из дверей мягкого вагона возник Китаев весь в белом. Он проследовал в гостиницу и вечером велел явиться на совещание в единственный на всю гостиницу номер-люкс. Китаев потребовал у нас отчет о проделанной работе. Гришин не дал мне заговорить и тут же предъявил встречный счет: за погрузку-выгрузку экспедиционного имущества, за круглосуточную охрану этого имущества, за оборудование фотолаборатории, за проявку фото и кинопроб, а также за работу, произведенную практикантом Мельниковым по подбору типажей для съемки массовых сцен. Китаев лениво отмел все претензии.

— Проявлять будешь в сортире, там достаточно темно, — отбрил он Гришина. — Не выпендривайся, — сказал он мне, — сниматься у тебя будут, в основном, змеи да черепахи. И вообще, ребята, работать надо экономно.

— А теплоход? — спросил Гришин.

— С теплоходом пока не ясно, — ответил Китаев, — но для первых съемок в заповеднике я кое-что придумал!

С утра Китаев взялся за дело. Сперва он посетил областное начальство, а потом всякие пристани и причалы.

Окруженный толпой просмоленных речников, он карабкался на баржи и катера, о чем-то спорил, разъяснял и чего-то требовал, а вечерами, вздев очки, Оскар Евгеньевич щелкал на счетах.

— Поехали! — сказал однажды утром довольный Китаев.

Интуристский лимузин подкатил к дырке в заборе, ограждающем дальний причал. «Так короче», — объяснил Китаев и полез в дыру. Тощий Китаев и я благополучно пролезли, а Гришин повис на заборе и порвал штаны. «За штаны уплачу», — сказал директор и устремился к берегу. Там стояла у причала плоскодонная баржа под названием «Камбала». Название было намалевано дегтем по середине борта и потому, где у этого сооружения корма, а где нос, определить было невозможно. Человек в рваной тельняшке и в галифе откозырял Китаеву и подал трап.

«Прошу на судно», — пригласил Китаев. Мы поднялись и пожали руки Володе. Китаев нанял этого шестидесятилетнего Володю в качестве шкипера, проводника и егеря-охотника.

— Шурка! — крикнул Володя, и на борт с ведром помидоров поднялась краснощекая толстушка.

— Шурка — моя жена, — представил толстушку Володя.

— И наша кухарка, — добавил Китаев.

Он сообщил нам, что «Камбала» станет плавучей базой киноэкспедиции. На палубе плашкоута плотники соорудят деревянный каркас и обтянут его парусиной. Получится уютный летний домик. Домик потом разгородят на каютки по числу участников экспедиции, плюс кухня, плюс операторская кабина для хранения аппаратуры и пленки. Специальный катер отбуксирует «Камбалу» сначала в заповедник «Дамчик», а потом вверх по Волге. В плавании мы будем, где надо, причаливать, жить и снимать все задуманные Шнейдеровым эпизоды. Просто, удобно и дешево! Никаких тебе дорогих гостиниц и роскошных теплоходов!

Я слушал Китаева и мучительно вспоминал, где я что-то подобное уже видел. И я вспомнил про агитбригаду «Бей врага!». Я рассказал Китаеву, чем тогда дело кончилось, но воодушевленный дешевизной и романтикой Китаев даже и слушать меня не пожелал. Тем более, что он уже созвонился со Шнейдеровым и Фогельманом. План был одобрен, а жены мэтров даже заказали туалеты. По мере созидания нашего киноковчега возникали и трудности, и неожиданности. Когда каркас обтянули парусиной, выяснилось, что шкипер Володя впереди по курсу не увидит ровно ничего, так как уютный парусиновый домик заслонил обзор. «Ну и наплевать на обзор, — успокоил всех Володя, — нас все равно потянут на буксире».

Второй проблемой стал гальюн. Китаев лично начертил его на плане. По ходу работ он неоднократно сам в него влезал и примеривался. Но он не учел разницы в габаритах. Тощему Китаеву в гальюне было просторно, а вальяжный Шнейдеров теоретически помещался ровно наполовину. Тогда дали телеграмму Шнейдерову. Пришел лаконичный ответ: «Наплевать. Шнейдеров». Шеф, будучи закаленным путешественником, среагировал, как и следовало ожидать, мужественно. Проект гальюна был утвержден и пошел в работу.

После первого же ливня парусиновая крыша домика прогнулась и превратилась в бассейн для дождевой воды. Но было жарко и вода, на этот раз, быстро высохла. Кухарка Шура спросила, где будут храниться продукты в такую жарищу? «Наплевать, — сказал теперь уже Китаев, — мы будем жить в заповеднике, там полно свежей дичи, а егерь-охотник у нас — твой собственный муж». Гальюн достроили, крышу усилили фанерой и стали ждать приезда всей группы.

Шнейдеров вступил на перрон астраханского вокзала в пробковом шлеме, охотничьем костюме из негнущегося джута и с роскошным винчестером через плечо. У пояса болталась замшевая, украшенная бахромой, сумка-ягдташ — для дичи. Глаза путешественника были защищены противосолнечными восьмиугольными очками. Навстречу Шнейдерову сразу же двинулся местный милиционер. Он робко потребовал документы. Милиционер был прав. Шнейдеров смотрелся, как типичный колонизатор и палач угнетенных народов.

Потом все долго размещались в ковчеге, вскрывали чемоданы, искали термосы, несессеры и всякую мелочь, которую обычно все в дороге забывают и теряют. В дальнем закутке шептались и хихикали жены — они уже примеряли купальники. Отплыли мы только к вечеру. Подвалил катерок. Володя принял буксир. «Камбала» стала удаляться от берега, и вскоре астраханские огни уже не светились, а слабо мерцали вдали. На самом стрежне дунул ветерок и «Камбалу» потащило боком. Я был знаком с этим явлением. То же самое произошло когда-то и с агитбригадой «Бей врага». Парусиновый домик имени Китаева сработал и теперь, как настоящий парус. Ковчег развернуло бортом к волне — началась беспорядочная качка. Трос тотчас лопнул и катерок скрылся в темноте.

— Куда мы плывем? Куда мы плывем? — забеспокоилась жена Китаева, появляясь в новом купальнике.

Гришин и Фогельман уже немного выпили по случаю «дня приезда — дня отъезда» и настроены были философски.

— Плывем по течению, — ответил Гришин, — а Волга, как известно, впадает в Каспийское море.

— Оскар! Ты слышишь? Ты это знал? — всплеснула руками жена Китаева.

Набежавшая волна окатила ковчег до самой крыши. Ветер взвыл и принялся больно хлестать нас мокрой парусиной по головам.

— Оскар! Сделай что-нибудь! — требовала жена директора.

Но дирекция была бессильна перед стихией. Все вокруг раскачивалось, скрипело и выло. С той стороны, где скрылся катерок, пустили ракету, не то призывную, не то — прощальную. И наступила кромешная тьма. Мы забились по углам и обреченно затихли. Оставалось плыть по воле волн, ждать либо счастливого случая, либо

рассвета.

Я был еще в том возрасте, когда бессонницей не страдают, и проснулся только утром от надрывного, нескончаемого воя. «Камбалу» затащило в какую-то протоку и она теперь покачивалась среди тростников. То, что вначале показалось мне утренним туманом, оказалось несметными полчищами комаров. Дышать было невозможно — в горло и легкие втягивались комары. Они слепили глаза, набивались в уши и ноздри. Они с каким-то истерическим визгом клубились и закручивались в смерче-видные воронки. Самая густая и черная комариная туча выла над потерпевшей бедствие съемочной группой.

Парусину, конечно, ночью сорвало и теперь все сидели на палубе беззащитные, под открытым небом, застыв в неподвижности и укрывшись с головой, чем попало. Куртки, пледы и одеяла казались бархатными и слегка шевелились. Они были покрыты несколькими слоями комаров, жаждущих крови. Надежды Китаева на какое-то жалкое гвоздичное масло были просто смехотворны. Такое средство сгодилось бы, разве что, в парке культуры имени Горького или в Серебряном Бору.

Чтобы морально поддержать товарищей, Шнейдеров поделился с нами сведениями, полученными от ученых консультантов. «Комаров нужно ценить, хранить и беречь! — сказал распухший от укусов Шнейдеров. — Комары просто необходимы, чтобы ими питались птицы и рыбы, а птицами и рыбами — все остальное население заповедника, включая и членов нашего коллектива. Так что, — закончил Шнейдеров, — мы должны включиться в жизненный круговорот и терпеть». Сотрудники и жены выслушали лекцию внимательно, но как-то невесело. Происходило молчаливое прощание с мечтой о белом теплоходе и безмятежном летнем отдыхе.

Исчезнувший прошлой ночью катерок вдруг выскочил из тростника и пришвартовался к «Камбале».

— А вот и мы, — приветствовала нас повариха Шурка. — Сейчас позавтракаем, зачалим вас и потянем прямехонько к заповеднику.

Никто из команды даже не вспомнил о кораблекрушении. Видимо, происшедшее считалось пустяком, не заслуживающим внимания. Тем не менее, Китаев вынужден был хорошо заплатить за поиски и спасение «Камбалы», а также за восстановление хлипкого китаевского домика. Его пришлось дополнительно усилить толстым армейским брезентом, а потом еще и дефицитной вагонкой. Дорогая процедура «усиления» повторялась неоднократно и стоила Китаеву значительно больших денег, чем билеты на белый теплоход. Но «Камбалой» Китаев гордился и своей ошибки не признавал. «Такова специфика работы в экспедициях», — важно разъяснял он мне, несмышленышу-практиканту.

Территория заповедника «Дамчик» — это лабиринт больших и малых проток, заросших тростником островков и полузатопленных чащоб. Вода здесь постоянно меняется. То она пресная, то соленая. Все зависит от ветров и течений. За бортом «Камбалы» вдруг открывались перед нами экзотические картинки с колониями носатых пеликанов или розовых фламинго. Животный мир никак не реагировал на шум мотора и громкие восторги опухших кинематографистов. Заповедник жил своей заповедной жизнью. «А вот и свежая дичь летит!» — порадовался Фогельман, увидев стаю бакланов. Если б он знал, как жестоко он ошибался!

Управление заповедником размещалось в трех домиках, стоящих на сваях. Под сваями проживали водяные крысы, змеи и другая нечисть. Домики соединялись переходами, тоже стоявшими на сваях. В одном домике находилась контора и жил директор заповедника с семьей, во втором — клуб, он же — столовая, а третий дом был набит полуголыми практикантками и аспирантками биологического факультета МГУ. Появление «Камбалы» было воспринято с восторгом. Мы еще не пришвартовались, а биологини уже спрашивали у Гришина, когда будут танцы. Шнейдеров, под общие аплодисменты, лично поднял флаг экспедиции — желтая рыба-камбала на голубом фоне.

Состоялся и банкет в клубе-столовой. Банкет неприятно удивил Фогельмана. Директор извинился за несколько однообразное меню и предупредил, что коллектив заповедника стремится подавать пример местному населению и учащейся молодежи в деле сохранения уникальных животных и птиц. Потом он пожелал творческих успехов кинематографистам. В зал впорхнули биологини и стали разносить еду. На тарелках лежали одинаковые коричневые тушки какой-то дичи. Директор снова встал и сказал, что нам повезло — сегодня проводился плановый отстрел бакланов. Так что — приятного аппетита!

Фогельман поковырял черное, вонючее бакланье мясо и спросил у директора, не ожидается ли в ближайшее время плановый отстрел осетрины? Директор шутку не оценил и стал ругать браконьеров. «А на гарнирчик чего-нибудь не найдется? Или хоть хлебушка — заесть баклана?» — попросил Фогельман у соседки-биологини. И та нам рассказала следующее: по причине повышенной влажности и жаркого климата в заповеднике хлебные изделия и крупы покрываются плесенью за ночь, а все остальное съедают какие-то особо ценные заповедные муравьи. Бороться с муравьями директор запретил.

— Если у вас есть припасы, их лучше съесть сегодня же, — посоветовала биологиня.

— Как хорошо, что у нас нет припасов! — сказал Фогельман и больше вопросов не задавал.

С утра Китаев отправился в Астрахань добывать все необходимое для жизни во «вновь открывшихся обстоятельствах». Чтобы заранее подготовиться к другим неприятностям, мы отправились на места предполагаемых съемок. Выяснилось: для того, чтобы поближе подобраться к колонии пеликанов, нужно почти километр брести по горло в воде. А чтобы пеликанов не спугнуть, — советовал Володя, — лучше вообще скрыться под водой и во рту держать тростинку для дыхания. Шнейдеров и Фогельман с ужасом слушали Володю. Избалованные игровым кинематографом, они привыкли творить, развалившись в креслах и попивая крюшон в обществе хорошеньких ассистенток. Представить себе Шнейдерова с тростинкой в зубах было невозможно.

Раздалось отвратительное кваканье. Мы теперь уже знали, что это летят бакланы. Егерь Володя, с криком «отстрел разрешен», пальнул в бакланов. Эффект был неожиданный. На нас обрушился поток бакланьих объедков, непереваренных рыбьих голов и вонючих испражнений. Оказывается, если бакланы чувствуют опасность, они поспешно облегчаются, чтобы быстрее скрыться от врага. Все мы выглядели плачевно, особенно пострадали пробковый шлем и охотничий костюм Шнейдерова. Зачем Володя палил в несъедобных бакланов, было непонятно. Выяснилось это позже. Володя был браконьером-рецидивистом. Его раздражало все, что еще живет и движется. Худшего помощника не придумаешь!

Съемки решили начать с колонии цапель. «С ними легче, они еще молодые», — туманно объяснил Володя. Учитывая накопившийся опыт, мы понимали, что в нашем облачении мы будем съедены комарами и обгажены заповедной живностью в самые короткие сроки. Нужны были также и всякие приспособления для маскировки и скрытного передвижения с нашей неуклюжей аппаратурой. Фогельман никак не мог смириться с отсутствием раскладных стульев, громоздких подсветок и солнцезащитных зонтов.

Наконец, приехал Китаев. Он подружился с руководством какого-то лагеря, в котором сидят классные специалисты-гидростроители. Там создан особый режим и все хорошо с обмундированием и едой. Этот спецлагерь как бы взял над нами шефство. На «Камбалу» явились крепкие парни, по виду — малиновые, и выгрузили ящики с консервами. Под руководством Китаева они притащили тюки с одеждой. «Мы вам еще и ковбоечки подарим, —пообещали малиновые, — у нас контингент, когда им разрешают погулять вне зоны, всегда гуляет в ковбоечках!» Китаев шефов поблагодарил и сказал, что обязательно пошлет нас в лагерь для проведения культурной работы.

Шефская одежда состояла из ватников черного цвета, таких же ватных штанов и высоких резиновых сапог. Нам выдали шапки-ушанки и брезентовые рукавицы. Следует добавить, что средняя температура воздуха держалась на отметке плюс тридцать пять по Цельсию. К каждому комплекту прилагались еще тряпочки с номером, которые зек сам должен пришить на спину и колено. Но мы тряпочками не воспользовались. В группе даже началось брожение — надевать это никто не желал, но за штаны и ватники горячо вступился сам Шнейдеров. Он вспомнил про ватные бухарские халаты. «Носят же их узбеки! Значит, в этом что-то есть?» — говорил он. И действительно — в зековской одежде мы обнаруживали все новые и новые преимущества. Во-первых, ее не прокусывали комары. Во-вторых, черная одежда в черном, полуза-топленном черной водой лесу идеально нас маскировала. И, в-третьих, на солнцепеке мы не обгорали, а комфортно потели и даже ощущали некую влажную прохладу. По выходным дням мы щеголяли в арестантских ковбоечках. Лысый Виталий Гришин носил еще и зековскую шапку-ушанку — биологиням нравилось, это было «мужественно».