Я хорошо запомнил книжку Гоголя с ятями и твердыми знаками, которую нашел когда-то в куче старья в омской библиотеке. Такие впечатления не забываются. Книга источала таинственную силу. После нее, особенно в темноте, было страшно, но потом, когда вспомнишь про кузнеца Вакулу или черевички и полет в Петербург, становилось легко и весело. Потом мы этого носатого, длинноволосого классика проходили в школе, но от казенных слов, которые про него говорили педагоги, он и сам уже казался иной раз напыщенным и фальшивым. Но, на самом деле, Гоголей много. «Сорочинскую ярмарку» написал один Гоголь, а «Невский проспект» — другой. «Мертвые души» писал третий, а переписывался с друзьями совсем уж незнакомый — четвертый. Когда сегодня спорят, обсуждая экранизацию или спектакль, «Гоголь это или не Гоголь», нужно обязательно спрашивать: «Вы про которого Гоголя?» Гоголь многолик и универсальным схоластическим определениям не поддается. Словом, у каждого есть свой собственный Гоголь, которого ты любишь, ценишь и понимаешь на свой манер. Аминь!

Наша съемочная группа сняла уже несколько фильмов и мы были вполне сплоченным коллективом. Вопрос: «Гоголь — не Гоголь?» для нас не существовал. Но, на всякий случай, я напомнил всем, что «Женитьбу» драматург писал почти семь лет. Начинал писать один Гоголь, а завершил уже другой — тот, что написал и «Мертвые души».

Мы согласились, что в фильме должно преобладать лирическое начало. По сути, ведь в пьесе рассказывается про то, как в большом, суетном, казенном городе люди пытаются обрести свое маленькое счастье. А поскольку люди все разные, каждый представляет это счастье по-своему. У Гоголя события в пьесе развиваются накануне Екатерингофских гуляний, то есть весной, а нам лучше было, чтоб Петербург был зимний, бесприютный и чтобы на этом фоне дом Агафьи Тихоновны казался желанным воплощением уюта, тепла и всего человеческого. Таким образом, мы сразу же вступили в преступное противоречие с классическим текстом, но рискнули и сделали-таки Петербург зимним.

Мне важно было привлечь в союзники и наших артистов. На картину я пригласил, можно сказать, цвет российского актерского сообщества. Это были: Олег Борисов, Евгений Леонов, Алексей Петренко, Владислав Стржельчик, Борислав Брондуков, а также Светлана Крючкова, Майя Булгакова и Валентина Талызина. Начались предварительные беседы и первые разминки. За каждым героем была своя правда. Скрещение и столкновение этих маленьких, не совпадающих правд и неосознанных желаний — ключ к трагикомическому итогу «Женитьбы».

Мы договорились со Стржельчиком, что его герой не просто носитель смешной фамилии Яичница и корыстный ловец приданного. Он еще и человек, страдающий комплексом неполноценности. С такой фамилией и карьеру сделать трудно, да и женитьба проблематична. Жалеть его надо, а не издеваться над ним. Мы специально придумали для него сцену на скотном дворе, чтобы величественный жених столкнулся с унизительной прозой жизни и лично пересчитывал кур и поросят. Герой Леонова Жевакин ранен далекой прекрасной Сицилией и никак опомниться не может. Он «аматер» всякой красоты, в том числе и женской. Ищет он ее и найти не может. И не нужно ему приданое, не нужны хоромы. Нужна некая ускользающая красота.

Каждый из героев надеется, каждый хотел бы укрыться от житейских невзгод и одиночества. Отчего так робок Подколесин? Конечно же, он робок по натуре. Но он еще и боится за самого себя, боится разочароваться в своих холостяцких грезах о любимом «предмете». Он страшится реальности. А невеста Агафья Тихоновна со своей естественной наклонностью к простым радостям бытия — самоя реальность!

Разноречивый Кочкарев — фигура ключевая. Для одних он «змий-искуситель». Для других — просто шалопай. Но только «из чего же он хлопочет»? От шаловливого избытка энергии? А может быть, он честно и от души желает добра героям? Он хлопочет, как распорядитель всей этой фантасмагории! Но тогда он не совсем персонаж. Он, скорее, автор, который включается в действие и пытается осчастливить и пристроить своих героев. Однако у него ничего не получается, потому что герои, как и сама жизнь, ведут себя своевольно, независимо от благих намерений автора. Не в этом ли драматургическая функция Кочкарева? Ее иногда называют даже мистической, а она просто гоголевская. Мы с Олегом Борисовым сочли наиболее плодотворным именно такое решение его роли.

Безмерно одинокий человек, господин Гоголь-Яновский (можете звать его и Кочкаревым) не понаслышке знал о муках одиночества, о всяческих «несбывшихся мечтаниях». Он мог и себя «в комедию вставить». Почему нет? Мы постоянно возвращались с Олегом Борисовым к проблеме Кочкарева. Олег был уже хорошо известным, преуспевающим артистом. На выездных съемках «Женитьбы» мы жили в Петрокрепости, в общежитии какого-то ПТУ. Здесь была жуткая холодрыга и часто выключался свет. Вот тогда в темноте, спасаясь от холода под грудами одеял, мы и беседовали на разные темы.

Олег тоже понимал, что мы с нашей трактовкой Кочкарева плывем против течения. В это время в Москве уже прошел спектакль «Женитьба», поставленный Эфросом. Эфрос был тогда непререкаемым авторитетом, и мы предугадывали реакции его приверженцев. Олег отнесся к этому с юмором и сказал, что давно уже готов к любым неожиданностям. До самого конца съемок он был стойким союзником и упорно следовал нашим договоренностям. Это был независимый и бесстрашный художник! Тогда мы впервые заговорили с ним и о Павле Первом. Олег мечтал об этой роли.

Актерский ансамбль на такой картине, как «Женитьба» — своего рода оркестр, где каждый ведет собственную партию, чтобы в итоге прозвучало нечто единое. У нас каждый старался как можно точнее исполнить свою партию и мелочей для нас не было. Даже девочка Нина, исполнявшая роль Дуняшки, включилась в нашу оголтелость. Она постоянно спрашивала меня: «Ну как мои пятки?» Я велел ей в начале съемок постоянно ходить босиком, чтобы подошвы ног выглядели плоскими, «стоптанными», и она заботилась о точном исполнении этой своей партии.

Свою партию придумал и одноногий мужик, изображавший солдата очаковских времен. Быстро поняв, что он незаменим, мужик однообразно требовал на пиво с самого начала каждого съемочного дня. Однако самая главная, нежная партия прозвучала в исполнении Петренко и Светланы Крючковой. Это был замечательный, трогательный любовный дуэт. Оператор Векслер особо тщательно следил за внешним обликом Агафьи Тихоновны. Это именно он придумал «размыть» невесту, чтобы ресницы у нее были белесые, волосы белесые и даже глаза прозрачно-белесые. Оттого у невесты появилась какая-то детская беззащитность. Особое внимание к внешности актрисы потом привело уже не к киношной, а к самой натуральной женитьбе. Крючкова и Векслер благополучно поженились. Когда Светлана ожидала ребенка, она из бесцветной вдруг преобразилась в величественную. Я в шутку пообещал ей, что может быть, когда-нибудь приглашу ее на роль Екатерины Великой.

Мудрый Гоголь снабдил пьесу «Женитьба» подзаголовком: «совершенно невероятное событие». Как это понимать? Нередко интерпретаторы ударяются в гротеск, ищут в трюках, форсированной актерской игре всякие «невероятности». Мы, конечно, ждали упреков в «обытовлении» фантазера Гоголя, но были уверены и в том, что «невероятность» состоит прежде всего в непредсказуемых причудах нежной, ранимой человеческой натуры, которую тонко знал автор. Вот за чем хотелось пристально следить! Вот что нужно было подсмотреть и выразить в фильме!

Нас много и, я бы сказал, изобретательно критиковали. Один литературовед даже вычислил, что случай с Агафьей Тихоновной произошел как раз в год восстания декабристов. Непонятно было только, на что намекал этот исследователь. Словом, понаписано тогда было много всякого. Справедливо ли — судить не нам! Но тридцатилетняя полнокровная жизнь нашей «Женитьбы» на экранах как-то утешает. В те времена мы не имели возможности знакомиться с рецензиями зарубежных критиков и журналистов. Но однажды в Италии мне подарили подборку рецензий на «Женитьбу». После мне стало ясно, почему Гоголь так любил эту страну — его здесь понимали.