Фантастический рассказ

Когда я был еще младенцем, отец мой погиб во время лесного пожара. Мать долго после того болела, да так и не выздоровела, умерла, оставив меня на попечение бабушки Дуни. А с пятого класса я перебрался в интернат районного села Бакшеева. Там закончил среднюю школу и в тот же год отправился на Дальний Восток.

Бабушка Дуня безропотно меня благословила.

— Подавайся, Витюшка, в большой мир. Тосковать буду по тебе — знамо дело… Да ты у меня вырос парнем душевным и не забудешь бабке Дуне письмишко черкнуть.

С тем и уехал я во Владивосток. Сдал экзамены в высшую мореходку и стал учиться на судоводительском факультете. А через пять лет закончил училище и остался в пароходстве. Год работал четвертым штурманом на ледоколе, потом послали меня третьим помощником капитана на контейнеровоз, так в свою деревню Серебровку и не мог больше вырваться ни разу.

Однажды ночью на пароходе из Мельбурна в Нагасаки, когда готовился сдать вахту второму штурману, мне показалось, будто меня позвала бабушка. Грустным таким голосом: «Витю-ша… А, Витюша! Ты слышишь меня?» Я даже оторвался от карты, на которой готовился нанести точку — место нашего судна на момент сдачи вахты, — поднял голову и ясно услышал вдруг, как кто-то рядом со мною вздохнул.

В эту ночь мне приснилась бабушка… Стоим мы с ней на берегу нашей Уфалейки, у меня руки в карманах, вид праздничный. А у бабушки в руках удочка. Уйдет поплавок по течению, бабушка удилище вздергивает, червячка проверит и вновь закидывает в реку. Потом взглянет на меня лукаво и говорит:

«Не боись, Витюшка, счас мы ее изловим, золотую рыбку»… Сам сон меня встревожил. Наутро я дал радиограмму в Серебровку и тут же написал рапорт капитану об отпуске…

…От большака, по которому ходил из Каменогорска в Бакшеево автобус, до деревни нашей было километра два. И все чистым сосновым лесом… «Икарус» высадил меня рядом с указателем «Дер. Серебровка», я закинул на плечо японскую сумку с рисунком Фудзиямы, взял чемодан с заморскими подарками деревенским родичам и бодро зашагал по дороге.

Лес кончился метров за триста до высокого обрыва. Под ним тянулась долина, занятая избами Серебровки, а за деревней, у кромки синего заповедного бора, протекала речка. Я вышел из леса, пересек пространство, покрытое молодыми сосенками, — и взял влево, чтобы подняться на пологую скалу, нависавшую над обрывом. Со скалы открывался замечательный вид на родную деревню. Я задохнулся, поднимаясь на скалу, с грустью подумал о том времени, когда одним махом взлетал на верхушку. Мало приходится двигаться морякам. Из каюты на мостик, с мостика в кают-компанию… «Буду утром бегать по палубе», — мысленно сказал себе, одолевая последние крутые метры.

Огляделся с вершины и… не увидел Серебровки, подумал, что заблудился. Но скала была та самая, второй не существовало. Пригляделся и установил, что Уфалейка течет гораздо ближе к обрыву, чем прежде.

«Снесли Серебровку, — ахнул я. — Сейчас это модно — собирать всех в кучу на центральную усадьбу. Загнали мою бабку Дуню куда-нибудь на пятый этаж, и сидит она там, кукует на балконе…»

Я спустился со скалы на дорогу и остановился перед указателем, который безбожно врал, ибо там, куда направлял он путников, не было никакой Серебровки. И тут припомнилось, что в райцентре у меня двоюродный дядя, Паксеваткин его фамилия, дядя Вася, по отчеству Фомич, а по званию майор милиции и к тому же начальник райотдела. Кто же лучше его знает, где прописалась наша Серебровка…

Дядя Вася принял радушно, вызвался отвезти домой, даже не спросив, как это я попал в Бакшеево, которое лежит дальше Серебровки.

— Домой отвезти? — спросил я. — А куда деревню дели?

Василий Фомич остолбенело воззрился на меня.

— Что с тобой, парень? — спросил он. — О чем говоришь?

— Нету больше Серебровки, — пояснил я неуверенным голосом, — на прежнем месте нету. Куда ее перенесли? И бабку Дуню тоже…

Я увидел, как рука начальника милиции потянулась к виску, чтоб изобразить известное движение, но на полпути остановилась и медленно опустилась на зеленое сукно стола.

— Давай по порядку, Витя, — сказал он. — То ли ты путаешь, то ли я перетрудился на этой «тихой» службе.

Когда я закончил рассказ, дядя Вася вздохнул и, не произнося ни слова, потянулся, к телефону.

— Алена, — сказал он, — соедини с Серебровкой.

Тут он выразительно глянул на меня и проворчал, прикрыв трубку ладонью:

— На прежнем месте они все проживают, дорогой товарищ штурман! Конечно, здесь не Тихий океан, здесь и заблудиться можно, опять же и приборов у тебя с собой никаких, не так ли, племяш?

Я молча пожал плечами.

— Что? — громко спросил дядя Вася. — Не отвечает? Нет связи?.. А почему? Обрыв на линии? Уже третий час? Ладно…

Он положил трубку и странно посмотрел на меня.

— Ты когда был там?

— Около двенадцати местного. Примерно без четверти.

— А сейчас ровно два чеса. Поехали!

Волнение и беспокойство, столь явственно проступившие на лице начальника милиции, передались и мне, но реакцию вызвали обратную. Меня вдруг охватила слабость, и я продолжал сидеть. Дядя Вася тряхнул меня за плечо:

— Чего же ты?! Поехали!

За руль он сел сам. Гнал быстро. Скоро мы увидели указатель и свернули на дорогу, ведущую через сосновый лес. Промчали пару лесных километров, выскочили по дороге на обрыв и внизу увидели деревню Серебровку.

А потом все было, как полагается в таких случаях: плачущая от радости бабушка, набежавшие родичи, это самых близких у меня одна бабка Дуня, а дальних — добрая половина деревни. Был и праздничный стол, за которым дядя Вася сидел почетным гостем.

Перед тем как ехать домой, дядя Вася отвел нашу соседку — секретаря сельсовета — в сторону, спросил:

— Что у вас с телефоном, Семеновна?

— Да ничего вроде, Василий Фомич, телефон исправно работает.

— Это сейчас работает… А днем? Я вам звонил, не было связи с Серебровкой.

— И в два телефон в исправности состоял. Помнится, я сама в райисполком звонила. Это уж ты с телефонисток ваших спрашивай.

— Это верно, — поугрюмее, проговорил начальник милиции. — Только какой с них спрос, они больше о женихах мечтают.

С тем он и уехал.

На второй или третий день я перестал думать о странной истории. Помогла этому встреча с Клавой Ачкасовой. В школе я совсем ее не замечал, а теперь подивился: в красавицу преобразилась Клава. Раньше она была просто девчонкой, хоть на мальчишеский взгляд и толковой — не ябеда, хныкать не умела, плавала хорошо. Но все одно — существо не нашего племени. Девчонка… Но теперь я смотрел на отношения полов иными глазами, и было мне по душе, когда баба Дуня сообщила, что «соседская-то Клавдия вернулась с городу после ученья и служит врачихой в Заборье».

…Мы сидели с Клавой в нашей избе у раскрытого окна, и я рассказывал ей все, что знал о медицинской службе в Японии и Австралии. В самый разгар беседы на улице показался велосипедист. Ехал он со средней скоростью, а когда поравнялся с сельсоветом, оторвал от руля правую руку и помахал нам с Клавой.

— Послушай, Клава! — воскликнул я. — Так это же Антон… Он что, тоже здесь отдыхает?

С Антоном мы жили вместе в интернате. В школу он пошел на год раньше меня, потом болел, отстал, и в пятом классе мы сидели уже за одной партой. Не по возрасту сильный, выше любого из нас на голову, Антон был безобиднейшим существом. Трогать его боялись — мог ненароком пришибить задиру, но в игры, боевые мальчишеские игры, Антона принимали с неохотой. Он не умел разозлиться, а какая же война без злости…

Школу Антон закончил с золотой медалью и уехал учиться на физический факультет.

— Что же не сказала ничего о нем? — укорил я Клаву. — Старый корешок ведь в деревню приехал!

— Сказать нечего, Витя… Антон — наша общая печаль.

Клава рассказала мне, что Антон приехал в академический отпуск по болезни. Устроился сельским почтальоном, гоняет на велосипеде. С виду — здоров и работает исправно. Но ведь в физики ладил парень! Год прошел, а возвращаться Антон вроде не собирается. Все считают: перенапрягся Антон…

— А ты, доктор, что думаешь?

— Не верю я в эту болезнь. Светлая у него голова, у Антона. Ты бы посмотрел, какую он лабораторию у себя оборудовал!

— А чего же он мне не объявился? И ты молчала…

— Говорила ему… Просил подождать. Не готов, говорит, к этой встрече, когда смогу, сам приду.

Назавтра была субботе. У Клавы нашлись дела в райцентре, и я, конечно, увязался с нею. В Бакшееве мы навестили Клавиных родственников и остались на концерт, а после него едва успели на последний автобус… Хорошо, что я захватил с собою фонарик. Он нам пригодился, когда двинулись от большака лесом. Медленно брели мы сквозь строй едва угадываемых в темноте сосен. Порой я включал фонарик, луч света выхватывал песчаное полотно дороги.

Мы подходили уже к самому обрыву, когда неясное предчувствие охватило меня. Догадывался, что сейчас произойдет, но заботило прежде всего, как уберечь от потрясения Клаву.

Еще несколько шагов к обрыву — и мне уже видно, что внизу деревни Серебровки нет. Хотя и поздно, но на главной улице должны гореть фонари. Да и других огней в деревне полно…

— Мы заблудились, — сказал я, — пошли обратно.

Мы отошли не больше двухсот метров, как вдруг услышали металлический лязг, глухой удар и болезненный вскрик. Бросились назад. В свете фонаря я увидел велосипед с мешком или сумкой на багажнике, лежащий на боку, а рядом силившегося подняться огромного человека. Клава первой подхватила его, а когда он поднял голову, я узнал в незадачливом велосипедисте Антона Мезовцева… Велосипед его наскочил на придорожный камень и был вполне целехонек, а вот седок сильно разбил колено.

Мы отвели Антона в деревню и сдали на руки его деду, старому Захару Ивановичу, который тут же принялся заваривать корешки для примочек. В суматохе этих хлопот я забыл даже удивиться тому, что деревня оказалась на прежнем месте. И уже дома, размышляя о случившемся, решил съездить в Каменогорск, посоветоваться с одним из земляков. Он был опытным психиатром.

«Надо показаться ему, — подумал я, уже засыпая. — А то мало ли что может привидеться мне на мостике во время рейса…»

Рано утром меня разбудила бабушка Дуня.

— Там этот пришел, — ворчливо проговорила она. — «Разбуди да разбуди…» И отдохнуть парню не дадут. Колдун старый…

— Да кто пришел, баба Дуня?

— Захар Мезовцев, кто же еще… И не объяснит телком, молчун эдакий. «Разбуди да разбуди».

Я выскочил на крыльцо и поздоровался с дедом Захаром, высоким, несколько согнувшимся стариком с кустистыми бровями, из-под которых голубели зоркие еще глаза. У ног деда Захара ползал в умилении наш цепной Тарзан, самый свирепый пес во всей Серебровке.

— Антон тебя кличет, — сказал дед Захар. — Пойдем.

— Так не завтракал еще, — возразила бабушка. — Куда его тянешь спозаранку?

— Накормлю, — коротко бросил суровый дед, и мы пошли со двора.

Изба у Мезовцевых была большая, и всю ее Антон превратил в лабораторию. Я застал его уже на ногах. Прихрамывая, ходил он от прибора к прибору, подкручивал, включал и выключал их.

— Чем ты тут занимаешься? — спросил я.

— А ты знаешь, что такое топология? — в свою очередь спросил он.

— Это связано как-то с топографией? Или с математикой?.. Знакомое слово, а припомнить не могу.

— Ты дважды попал в точку, — улыбнулся Антон, — только не в десятку, а около… Верно, у топологии и топографии общий главный корень, греческое слово «оро» — место, местность. Топология — один из разделов математики, эта наука изучает наиболее общие свойства геометрических фигур. Но, представь себе, именно те свойства, которые не изменяются при любых преобразованиях этих фигур. Лишь бы при этом не производилось разрывов и склеек. Вот, скажем, окружность, эллипс, контур круга имеют одни и те же топологические свойства. Ведь окружность можно деформировать в квадрат, и наоборот. При этом вовсе не разрывая линии, ограничивающей занимаемое фигурой пространство…

— Погоди, — сказал я, — дай отдышаться. Что-то я недопонимаю… Значит, возможны изменения какой-либо геометрической фигуры без механического вмешательства?

— Вот именно, — удовлетворенно хмыкнул Антон. — Этим и занимается топология. Наука сия весьма мудреная, без особой подготовки в ее законах не разобраться. Одно ты уже уяснил: можно преобразовать любую геометрическую фигуру без производства, так сказать, «разрывов и склеек», того, что ты назвал «механическим вмешательством». Я и задумался над тем, как искусственно вызвать такое преобразование. Другими словами, из куба сделать многогранник, октаэдр превратить в тетраэдр, додекаэдр в пентаэдр, и наоборот. Начал работать с простейшими фигурами, увлекся, хотя дело вначале не пошло, знаний недоставало и опыта, ведь я физик-теоретик и с топологией был знаком поверхностно. Потом наладилось, о диссертации и думать забыл… Меня увещевали, но бросить задуманное уже не мог. Сидеть же на шее у государства было совестно. Тогда сказался больным и уехал в Серебровку, вызвав всеобщее недоумение и в университете, и в деревне.

— Еще бы, — проговорил я, дернув плечом, — блестящий аспирант-физик подается вдруг в сельские почтальоны. Я первым решил, что у тебя не все дома.

— Спасибо, — церемонно поклонился Антон. — У тебя нормальная реакция заурядного обывателя. Нет, нет, Витя, ты, конечно, не обыватель. Ты штурман дальнего плавания, но человек, извини, вполне нормальный…

— Знаешь, отсутствие ненормальностей в моей психике меня как-то не колышет.

— И слава богу, — серьезно сказал Антон. — И это хорошо, что ты штурман. Потому начну свой рассказ с другой стороны. После года работы в деревне, вот здесь, в этом сарае, я собрал и испытал первую «мышеловку».

— Мышеловку? — изумленно спросил я.

— Так я называю свой прибор, — усмехнулся Антон. — Условно… Когда впервые опробовал его, мне пришла в голову мысль, что я заманиваю пространство, изымаю из обращения во вселенной так же легко и безвозвратно, как кошка ловит обреченную мышь.

— Безвозвратно?!

— Я оговорился… Не мог же начинать опыта с «мышеловкой», не обеспечив элементарной техники безопасности. Прибор сам восстанавливает статус-кво, если я заранее определяю временной индекс, это на случай, если со мною вдруг что-нибудь случится.

— А если не установишь этот самый индекс? — спросил я, стараясь говорить как можно беззаботнее, не хотелось показать Антону то смятение, в которое он вверг меня своим рассказом.

— Если не установлю, значит, все останется так, как поработала с пространством «мышеловка».

— Интересно, — через силу улыбнулся я. — Но все же поясни: в чем физическая природа действия твоего прибора?..

— С учетом твоей штурманской профессии я начну с вопроса: какой формы наша Земля?

— Это вопрос вопросов, Антон. С него мы начинаем изучать судовождение. Навигацию, в частности. Для практических штурманских целей мы считаем землю шарообразной.

— Тут ты не оригинален, Витя… Еще великий грек Фалес Милетский, живший в седьмом веке до нашей эры, утверждал, что Земля имеет сферическую форму и изолирована в пространстве как самостоятельное тело. Гораздо позднее, когда были произведены обмеры Земли, выяснилось, что Земля вовсе не шар, а эллипсоид вращения, сфероид. Были определены размеры полуосей земного эллипсоида, эксцентритета и сжатия Земли.

— Земля никакой не эллипсоид, — возразил я. — У нее своя, неповторимая форма, присущая только нашей планете. Земля — геоид…

— Прекрасно, — сказал Антон. — Именно к этому я тебя и подводил. Рад, что ты сам сообразил. Значит, Земля — геоид. А что это такое? Геоид суть геометрическая фигура, поверхность которой во всех точках перпендикулярна действительному направлению отвесной линии, или, иначе, направлению отвесной линии, или, иначе, направлению силы тяжести. Улавливаешь?

— Это я уловил еще на втором курсе… Но какая связь между истинной формой Земли и твоей «мышеловкой»?

— Самая прямая, — несколько торжественно произнес Антон. — Видишь ли, я пошел дальше. Мне представилось, что Земля наша — гигантским, невообразимо сложный многогранник. А коли так, то ее поверхность подчиняется всем законам топологии. И как любую геометрическую фигуру можно изменить без «разрезов и склеек», так можно поступать и с поверхностью Земли.

— Ну ты даешь! — сказал я.

— Мы установили с тобой, — продолжал тем временем Антон, — что каждая плоскость геоида, его любая грань, перпендикулярна направлению силы тяжести. И смысл действия «мышеловки» в том, что она освобождает определенную грань геоида от этой самой силы. Понимаешь?

Я отрицательно мотнул головой.

— Ну, попросту исчезает перпендикуляр силы тяжести, гравитационная нить, которая удерживала данную грань в устойчивом положении по отношению к остальной системе многогранника. Что тогда происходит с этой частью земной поверхности?

— Она исчезает…

— Верно, Витя, исчезает… Освобождённая от перпендикулярного по отношению к ней действия силы тяжести часть земной поверхности, определенная этой гранью, попросту изымается из нашего мира, или, как говорят топологи, «схлопывается».

— А куда? — спросил я, странным образом ощущая, что выражения глупее, чем на моем лице, трудно себе представить.

Антон пожал плечами.

— Этого я не знаю. Во всяком случае, те, кого «схлопывал» и возвращал потом в наш мир, ничего не замечали.

— Так, значит, это ты «схлопнул» нашу Серебровку в день моего приезда?

— Я, Витя… Ты уж извини, это был первый опыт. Потом решил проделывать все ночью. Но тут вас угораздило с Клавой возвращаться так поздно.

— Так куда же они все-таки исчезают? — обалдело глядя на Антона, спросил я. Тут и вспомнил, как мама Клавы говорила дяде Васе о том, что телефон у них работал исправно, а из Бакшеева к ним нельзя было дозвониться. Я рассказал об этом Антону. Он оживился.

— Тут что-то есть… Мне представляется возможным такое допущение. Представь себе ось координат, где горизонтальная линия — наше время. Оно движется из прошлого в будущее. Эту линию пересекает перпендикуляр другого времени. Понятно?

— Почти.

— Если «мышеловка» перебрасывает Серебровку на этот перпендикуляр, то мы можем двигаться по своей линии как угодно долго. Для них же, серебровцев, время относительно нашей линии не существует как таковое. Исчезнувшие односельчане, вернувшись к нам, не потеряют ни секунды, хотя у нас может пройти вечность.

— Да, — сказал я, — богатые возможности… Мы с тобой состаримся, а Клава будет вечно молодой…

Антон подозрительно посмотрел на меня, потом забавно заморгал глазами и отвернулся.

— Что это с тобой? — спросил я у него. — Не хочешь, чтоб Клава оставалась молодой?

— Мне уже все равно… Я понял, почему она… Отказалась выйти за меня замуж. Вот! Она ждала тебя, Витя.

Теперь смутился я.

— Да, да, конечно, Витя! Я рад за вас обоих. И хватит об этом. Собственно, почему я тебе все это рассказал… Есть у меня мыслишка одна. Ты про Бермудский треугольник слыхал?

— Кто про него не слыхал…

— Так вот, геофизик Сандерсон провел исследование в этом треугольнике, а также в ряде других мест планеты и считает, что наибольшая часть таинственных исчезновений самолетов и кораблей приходится на районы, имеющие одинаковую эллипсовидную конфигурацию. Они находятся между 30-м и 40-м градусами южной и северной широты. По убеждению ряда ученых, там происходят антигравитационные смещения, законы гравитации и магнитного притяжения действуют иначе, нежели в других местах. Тот же Сандерсон составил сетку района магнитных аномалий, покрывающих всю планету. Пять районов расположены в северном полушарии, пять — в южном. И пресловутый Бермудский треугольник является, по мнению Сандерсона, одним из этих районов… Вот я и хотел тебя попросить, Витя… Понимаешь, между Японией и архипелагом Нампо есть такой район, вроде Бермудского треугольника. Его называют Морем Дьявола. Именно там пропало экспедиционное судно, которое японское правительство направило для изучения феномена исчезновения судов и самолетов в Море Дьявола.

— Об этом море я знаю, Антон. В последнем рейсе мы прошли по его краю.

— Вот-вот! — вскричал мой гениальный односельчанин. — Это мне и нужно! Я дам тебе свою «мышеловку», научу пользоваться ею, а когда ты будешь проходить Морем Дьявола, то включишь прибор на восстановление статус-кво. Я сильно подразумеваю, — что в этих районах происходит «схлопывание» граней под воздействием естественных причин, связанных с нарушением гравитации. Мне и хочется проверить, прав ли я, а заодно, если повезет, вернуть в наш мир этих исчезнувших несчастных. Включи там «мышеловку», Витя, а потом напишешь подробное письмо, как все получится. Ладно? Да ты не бойся, никто не узнает, я сам здесь почтальон, и твое письмо не попадет в другие руки…

«Боже мой! — мысленно воскликнул я. — Какой ребенок… Или сумасшедший. Скорее и то и другое вместе. «Письмо не попадет в другие руки…» А подумал ли ты, что будет, если твоя «мышеловка» попадет в чужие руки? Что можно натворить с ее помощью? Тут и подумать даже, представить невообразимо жутко. Возможность уничтожать, «схлопывать», как он выражается, любую часть земной поверхности… Деревню Серебровку он убрал из действительного мира уже дважды. Но ведь так же можно убрать любой город, военную базу, порт, эскадру кораблей… Да что там эскадру! Грань за гранью — так можно отправить в неизвестность весь земной шар… Да-да! Всю планету — к черту на кулички. Именно к черту… Но что делать мне? Позвонить дяде Васе и попросить его арестовать Антона, покуда он его райотдел не «схлопнул»? Но дядя Вася меня, а не Антона сочтет безумным… Что же мне делать?!»

Антон открыл железный ящик и достал оттуда предмет, напомнивший мне японский транзистор «Сони».

— Это особая «мышеловка», Витя, — сказал Антон. — Она ориентирована только на возврат того, что было однажды «схлопнуто». Этот прибор лишь восстанавливает утраченное, зла он никому не может причинить. Я передам его тебе, когда будешь уезжать.

«Никому не причинит зла… Ты как будто подслушал мои мысли, деревенский Архимед. А добро разве не может принести твоя «мышеловка»? Устранить что-либо нежелательное человечеству… Скажем, — запасы «ядерного мусора».

— Так ты возьмешь мой прибор в Море Дьявола? — дошел до меня вопрос Антона.

— Неплохая идея. Мог бы и попробовать… Только… Не разыгрываешь ли ты меня, Антон? Не хочу, чтоб надо мной смеялись и в Серебровке, и на моем судне.

— Но ведь ты сам все видел! — воскликнул он. — Сам видел, как дважды исчезала и возвращалась деревня…

— Мало ли что… Оптический обман, атмосферная рефракция, мираж, наконец. В океане, дорогой, и не такие бывают штучки.

— Но какой здесь океан, — заволновался Антон.

— Как знать, — неуверенно произнес я.

Он спрятал «транзистор» в ящик, закрыл его на ключ, схватил нечто, прикрытое мешковиной, сунул в рюкзак, взял в углу суковатую палку и, прихрамывая, направился к двери.

— Двигай за мной. Покажу тебе сейчас «оптический обман»! Когда мы вышли из деревни, я вспомнил вдруг, как читал, будто в Ираке исчезла однажды целая деревня. Была таковая — и не стало ее. Помнится, что объясняли явление гигантским оползнем, ударом селя, неожиданным провалом земной поверхности и сокрушались по поводу отсутствия в данный момент хоть малого землетрясения: на него удобно было бы все свалить…

Я спросил об этом Антона.

— Знаю, — ответил он. — У меня, Витя, коллекция подобных случаев. Я ведь давно, еще когда учился в школе, интересовался загадочными исчезновениями. Может быть, этот интерес и привел меня к «мышеловке»… Я покажу тебе свою картотеку таинственных случаев, когда вернемся.

Мы взобрались на вершину скалы. Антон снял с плеча рюкзак, вынул небольшой сверток, развернул его.

— Вот она, моя «мышеловка»… Смотри, как будет действовать.

Он направил прибор в сторону деревни и щелкнул тумблером. «Мышеловка» басовито загудела, потом звук стал выше, вот он перешел в тихий свист. Потом свист исчез, и тут же, на моих глазах, исчезла… деревня.

— Видишь ли, — спокойно сказал Антон, — Серебровка стоит на одном из граней геоида. Я убрал с помощью «мышеловки» силу тяжести под ней, своего рода невидимую гравитационную нить, которая удерживала эту плоскость в системе многогранника, и деревня наша «схлопнулась»…

Ужас охватил меня.

— А ведь они и не подозревают, что их нет на Земле, — ухмыльнулся Антон. — И мой дед, и твоя баба Дуня…

«Клава! — пронеслось в голове. — Там же Клава!..»

— Быстрее! — закричал я, бросаясь к Антону. — Немедленно верни их всех! Скорее…

Антон удивленно посмотрел на меня.

— Пожалуйста, — сказал он, дернув плечом. И все вернулось на место.

Я медленно подошел к «мышеловке», поднял ее над головой и с размаху ударил о камень.

— Напрасно ты это сделал, Витя, — спокойно сказал Антон. — У нас довольно трудно с запасными деталями. Ну да ладно… Кое-что у меня в сарае припасено. Хватит на две такие «мышеловки». Ведь главное — вот здесь…

Он поднял руку и, безмятежно улыбаясь, похлопал ладонью по высокому чистому лбу.

— Твоя светлая башка сейчас опаснее атомной бомбы, — сказал я.

Вернувшись в деревню, я рассказал все Клаве, но она почему-то. отнеслась к этому спокойно.

— Скажи, Антон, — спросила она, — на этот «схлоп» необходима энергия. Откуда ты ее берешь?

— Не беру, а освобождаю. Видишь ли, Клава, вся наша планета, вся вселенная состоят из каркасной системы физических полей. Они движутся относительно друг друга. Движения эти носят колебательный, ритмический характер. И стороны многогранника-геоида ритмично колеблются относительно друг друга. Нарушая этот ритм, «мышеловка» высвобождает огромную энергию.

— Теперь самая пора вспомнить про черные и белые дыры, — съязвил я.

— Правильно, — спокойно проговорил Антон. — Бермудский треугольник — типичная черная дыра Земли…

— Довольно, ребята, — сказала Клава. — Давайте по домам. Надо опомниться от всех этих чудес. Вечером встретимся у меня и поговорим.

Но Клава пришла ко мне.

— Душа не на месте, — сказала она. — Пойдем погуляем, Витя.

Мы вышли за село к речке, миновали мост, поднялись на пригорок.

— Что-то надо делать, — сказала Клава. — Он изобрел такое, что не может принадлежать одному.

— Рассказать кому-нибудь — не поверят.

— Не рассказывать надо, а показать. Позови своего дядю Васю из райотдела милиции.

— С милицией?! К Антону?!

— Он придумает что-нибудь деликатное…

Она вдруг замолчала и вытянула шею.

— Смотри!

По мосту медленно ехал на велосипеде Антон. Здесь ездили теперь мало, поскольку построили новый мост через Уфалейку в другом, более удобном месте, и сейчас на всей дороге не было никого, кроме Антона.

Отъехав метров двести, он остановился, оттолкнул велосипед в кювет и вынул из почтовой сумки какой-то предмет. Помедлил и решительно выставил этот предмет перед собой, держа его обеими руками.

Мост через Уфалейку исчез. Через мгновение он появился снова. Но теперь по нему ехала телега с копною сена. Вот снова исчез мост, и телега вместе с ним, а Уфалейка в этом месте оказалась подо льдом.

Это было дикое зрелище. Середина лета, жара, а там, где только что был мост, — кусок зимнего пейзажа.

— Что он делает?! — вскричала Клава.

— Он усовершенствовал свою «мышеловку»! — сорвавшимся голосом прохрипел я.

А на дороге одна за другой сменялись диковинные картины. Потом возник автобус. Большой, обтекаемой формы, красивый, каких в наших местах я никогда и не видывал. Автобус мчался прямо на Антона.

Клава ойкнула, закрыла лицо руками. Я отвернулся. Что-то бухнуло негромко, и все исчезло — и автобус и Антон.

Когда мы сбежали вниз, все было на дороге как прежде. Не было только Антона Мезовцева. Велосипед его лежал в кювете кверху колесами, и колеса эти вращались с бешеной скоростью…