С рассветом 14 августа вражеская пехота при поддержке танков перешла в наступление в полосе 63-го ск и прорвала оборону на участке 154-й сд генерал-майора Фоканова. В это же время его авиация разбомбила переправы в районе Жлобина. Развивая свой успех, противник перебросил в этот район часть своих резервов с тем, чтобы отрезать 63-й корпус от главных сил армии, а затем развить наступление на Гомель.
Из журнала боевых действий Центрального фронта:
«14.8.1941 г.
...3. В связи с отходом центра и правого фланга 21 А части 63 СК, оборонявшие РОГАЧЕВСКО-ЖЛОБИНСКИЙ плацдарм, оказались под угрозой окружения. Учитывая всю рискованность дальнейшего нахождения корпуса западнее линии РОГАЙЕВ, ЖЛОБИН, Военный совет фронта по директиве ставки приказал Комкору-63 Генерал-лейтенанту ПЕТРОВСКОМУ скрытно отвести корпус, нанося удар пр-ку в направлении ГОРОДЕЦ, СТРЕШИН. Примкнуть флангом к левому флангу 21 А и левым — к правому флангу 3 А».
Это распоряжение пришло в штаб корпуса слишком поздно. Уже в первой половине дня, за несколько часов до получения разрешения на отход, отдельные части и подразделения корпуса, не выдержав натиска вражеской пехоты и танков, начали несанкционированно оставлять занимаемые позиции, бросая тяжелое вооружение и технику.
Из отчета о действиях армий Центрального фронта в этот период:
«...Отход этот никем не планировался и поэтому протекал в довольно неорганизованном виде. Глубокий охват правого фланга корпуса и угроза прорыва коммуникаций привели к потере управления войсками со стороны командира корпуса.
61 СД постепенно начала откатываться на юг и юго-восток. Таким образом, удар в направлении ГОРОДЕЦ, СТРЕШИН не мог состояться из-за стихийности отхода частей и потери управления...»
Положение 63-го стрелкового корпуса в значительной степени осложнялось еще и тем, что около 10 часов утра связь между штабом корпуса и штабом армии оказалась прерванной. Противник овладел населенным пунктом Чечерск, юго-западнее которого располагался штаб 21-й армии.
Штаб 21-й армии не только потерял связь с войсками, но и в течение нескольких часов был вынужден вести бой с превосходящими силами противника, которые обошли его с трех сторон. Только к исходу дня, понеся большие потери, штаб армии, а также ряд армейских частей и подразделений, располагавшихся вместе со штабом, смогли отойти в юго-восточном направлении и выйти в район расположения главных сил армии.
В ходе боя погибли начальник отделения укомплектования армии полковой комиссар Хабибуллин, помощник начальника 1-го отдела капитан Головин, начальник одного из отделений отдела укомплектования интендант 3-го ранга Мосоулин, командир батальона охраны капитан Жиряков, помощник командира батальона капитан Федоров и многие другие командиры и красноармейцы. В этот критический момент непосредственное руководство боевыми действиями 21-й армии взял на себя командующий фронтом генерал-лейтенант М.Г. Ефремов, который вместе с членом Военного совета П.К. Пономаренко и группой офицеров оперативного отдела штаба немедленно выехал в армию.
Генералу Л.Г. Петровскому пришлось организовывать и вести боевые действия, не имея сведений о положении на соседних участках фронта и составе противостоящей группировки противника, в полной изоляции от главных сил армии.
В последнем боевом донесении, лично подписанном командиром 63-го стрелкового корпуса генералом Петровским и отправленном в адрес командующего Центральным фронтом, так как связь со штабом 21-й армии отсутствовала, сообщалось:
«... 1. С утра атакована 154 СД. Противник занял БЕЛИЦА, НОВИКИ, РУБЕЖ и разрушил ЖЛОБИНСКИЕ ПЕРЕПРАВЫ. Одновременно на самом левом фланге противником (до полка) занято район ЧЕТВЕРНЯ, СКЕПНЯ 1-я и СКЕПНЯ 2-я и не сдерживаемый никем в СКЕПНЯ и, возможно, южнее беспрепятственно развивает успех на ПИРЕВИЧИ. На этом участке у меня противодействует противнику сильно расстроенный ПО СП и батальон 520 СП; кроме того, в районе БОРАТИНО только что сосредоточен выведенный в резерв 437 СП, который будет контратаковать на ЧЕТВЕРНЯ, СКЕПНЯ. Однако направление южнее СКЕПНЯ открыто, и что там делается, я не знаю.
... 4. Я отдал предварительное распоряжение о подготовке к отходу 61 и 154 СД на восточный берег р. ДНЕПР.
Жду Ваших указаний...»
Как видно из донесения, командование корпуса хладнокровно и правдиво, но без какой либо паники докладывает сложившуюся обстановку, не помышляя об оставлении занимаемых позиций без разрешения старшего начальника, несмотря на то что положение в частях корпуса было и в самом деле крайне сложным. Ряд артиллерийских частей и подразделений ввиду отсутствия боеприпасов оказались не у дел и решением старших начальников использовались как пехота. О чем свидетельствует донесение командира 5-го отдельного минометного батальона:
«14.8.41 г. по приказанию командира 154 СД выделил сводную роту в составе 3 роты без шоферов и взвод 1 роты, всего 200 человек в распоряжение командира 473 СП с винтовками, патронами и бутылками с горючей смесью, для усиления обороты людским составом на участке 473 СП.
Мины неизвестно когда поступят. Использование личного состава, как пехоты в обороне, не имеющую, кроме винтовок, никакого автоматического оружия (не положено), не целесообразно, т.к., имея одни лишь винтовки, людской состав особого упорства и силы в обороне дать не сможет и, кроме потерь, даст очень не много.
Со своей стороны, считаю наиболее целесообразным впредь, до получения мин, батальон вывести из состава 154 СД, иначе может получиться, что в ближайшее время мин может не быть, а постепенно личный состав будет выведен из строя, а когда прибудут мины, стрелять будет некому.
Командир 5 ОТД. МИН Б-НА майор Иванов».
Можно понять командира минометного батальона, который всей душой болел за дело, за свой батальон, но, по всей видимости, он, как и многие другие командиры, на тот момент еще не понимал, что обстановка была настолько сложной, что говорить о получении мин уже не приходилось. Необходимо было принимать самые срочные меры по ликвидации прорыва противника. Но в тот момент многие об этом еще не думали по одной простой причине — никто не знал всей трагичности сложившейся обстановки.
К вечеру 31-я пд противника захватила населенные пункты Лозов, Неговка, Кошелев, находившиеся в тылу корпуса, а на его левом фланге 134-я пд овладела Боровухой, Скепней, Заводом. Вражеская разведка достигла станции Салтановка, расположенной далеко на востоке. Не занятым врагом оставался только небольшой участок местности северо-восточнее станции Буда-Кошелевская, но генерал Петровский об этом не знал. Прорыв корпуса намечался совсем в другом направлении. Утром 15 августа станция Буда-Кошелевская была занята противником, 63-й стрелковый корпус оказался в окружении.
В ночь на 15 августа части 63-го корпуса под прикрытием 307-го сп 61-й сд, занявшего по приказу командира корпуса оборону на рубеже Столпня, Городец фронтом на северо-восток, стали отходить в район станции Хальч. Генерал Петровский планировал силами 154-й сд нанести удар по врагу в общем направлении на Стрешин и, отбросив его за Днепр, попытаться прорваться на соединение с главными силами фронта, которые к тому времени занимали оборону несколько южнее Губичи.
Из воспоминаний командира батареи 546-го кап 63-го ск Л.А. Попковского:
«При отступлении нашего полка около 15 чел. из истребительного батальона прикрывали мои 2 орудия, прикрывавшие отход полка. Указанные выше 15 чел. из истребительного б-на все были одеты в гражданской одежде, вооружены стрелковым оружием (карабины, винтовки). 2 орудия вели огонь но преследовавшим нас немецким войскам, которые пытались мелкими группами приблизиться к нам, т.е. нашим орудиям. Таким образом, мы дали возможность сосредоточить все подразделения артиллерии в большом лесу в сторону Гомеля, км 8—10 от Жлобина. И сразу же поступило распоряжение снять орудия и догонять полк. На пути в лесу встретили к-ра корпуса Петровского на бронемашине. Я доложил обстановку и получил от него распоряжение: найти к-ра полка и передать его распоряжение — продержаться в этом районе до утра, а к утру я подошлю подразделение пехоты для прикрытия отхода артиллерийских войск. Распоряжение Петровского я передал к-ру полка. Больше мне не пришлось встречаться с Петровским Л.Г.».
К 15 августа 1941 года, когда 63-й стрелковый корпус оказался в окружении, в его составе были две стрелковые дивизии — 61-я и 154-я и ряд отдельных частей корпусного подчинения.
167-я сд, которая 13 августа по приказу генерала В.Н. Гордова приняла участие в контратаке противника восточнее Довска, к этому времени вместе с частями и соединениями 67-го ск в беспорядке отходила в юго-восточном направлении, восточнее шоссе Довск — Гомель. Связи с ней не было.
Перед фронтом 63-го корпуса, на его флангах и в тылу действовали части шести дивизий противника. В это время главные силы 21-й армии уже вели боевые действия в районе Гомеля, где разыгралось настоящее сражение.
К утру 15 августа командный пункт корпуса был перемещен из пионерского лагеря, находившегося восточнее Рогачева, в район населенного пункта Святое. Однако противник был совсем рядом. Не успел штаб расположиться в указанном ему районе, как немецкая мотопехота, зайдя с тыла, со стороны населенных пунктов Углы и Селивановские, отрезала его, 307-й сп 61-й сд, 1-й дивизион 318-го гап и ряд других частей корпуса от главных сил. В этой драматической обстановке генерал-лейтенант Петровский не растерялся. Под его руководством бойцы и командиры не только отразили атаку немецкой пехоты, но и некоторое время спустя предприняли смелую контратаку и смогли прорвать кольцо окружения.
К исходу дня подразделения и штаб корпуса пробились в район станции Хальч, где находились части 154-й стрелковой дивизии генерала Фоканова. Дивизия весь день вела бой с наседавшими со всех сторон подразделениями противника, пытавшимися сжать кольцо окружения вокруг нее. Ознакомившись со сложившейся обстановкой и заслушав данные штаба дивизии и разведчиков о противнике, Петровский отдал приказ о подготовке к прорыву вражеского кольца окружения.
Генерал-майор Б.Г. Вайнтрауб вспоминал после войны:
«Ночью и днем 15 августа части дивизии с большими боями в городе и на переправе отошли на восточный берег Днепра. К исходу 15 августа из окружения в районе Святого к нам с боями прорвался командир корпуса Петровский. С ним были — начальник штаба корпуса полковник Фейгин А.Л., начальник артиллерии генерал Казаков А.Ф., начальник разведки корпуса подполковник Иофель, начальник политотдела корпуса полковой комиссар Н.Ф. Воронов и другие штабные офицеры».
Б.Г. Вайнтрауб первый раз в жизни видел так близко генерал-лейтенанта Л.Г. Петровского и оставил о нем такие воспоминания: «Он был смугл, с энергичным волевым лицом. На нем серая коверкотовая гимнастерка, а на груди ордена Красного Знамени, Красной Звезды и медаль XX лет РККА».
Командование 21-й армией и Центрального фронта с этого момента и до полного разгрома корпуса и гибели генерала Петровского имели туманное представление о его состоянии и местонахождении. Сохранившиеся в архиве доклады никак не увязываются с тем, что на самом деле пришлось пережигь в тот период бойцам и командирам корпуса.
Из боевого донесения командующего 21-й армией от 16 августа 1941 года № 017:
«...63 СК была поставлена задача удерживать рубеж КОСТЯНИЧИ, БУБРОВА».
О каком удержании рубежа Костяничи, Буброва могла идти речь, если остатки частей корпуса находились в тот момент в лесу в районе станции Хальч и населенного пункта Четверня.
На следующий день в отчете штаба фронта указано, что части 63-й ск разрозненными группами отходят на рубеж: Журавичи, Потаповка, Дудичи. И это несмотря на то что части корпуса по-прежнему находились в том же районе и до указанного рубежа большей части красноармейцев и командиров уже не суждено было дойти. Генерал Петровский погиб, не доходя 10 км до этого рубежа.
Командование вермахта было довольно развитием событий на гомельском направлении. Из дневника начальника Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковника Ф. Гальдера:
«15 августа 1941 года, 55 день войны.
... Наступление в районе Рогачева развивается весьма успешно. По-видимому, вскоре где-то севернее Гомеля предстоит соединение наступающих групп — северной (12-й и 13-й армейские корпуса) и западной (43-й армейский корпус). Можно также рассчитывать на захват большого количества пленных и трофеев».
В 12 часов дня 16 августа командир корпуса генерал-лейтенант Петровский собрал командиров соединений и частей и в присутствии штабных командиров и начальников служб отдал приказ на прорыв. Суть его сводилась к тому, чтобы внезапным ударом прорвать оборону противника и выйти на соединение с частями 3-й армии по линии населенного пункта Чеботовичи.
В этот же день около 19 часов на командном пункте 154-й сд генерал-лейтенант Петровский уточнил боевые задачи. Ознакомившись с проектом боевого приказа командира 154-й сд генерал-майора Фоканова, генерал Петровский дал указание заместителю начальника штаба дивизии включить в приказ еще один пункт следующего содержания:
«Всему начсоставу, вне зависимости от звания и должности, в период ночной атаки вплоть до соединения частей корпуса с частями Красной Армии находиться в передовых цепях, имея при себе эффективное оружие с задачей объединить вокруг себя весь личный состав дивизии».
Почти все, кто писал о генерале Петровском, начиная от маршала А.И. Еременко и заканчивая Г.П. Кулешовым, обязательно отмечают этот пункт как образец командирского мышления и требовательности. Хотя на первый взгляд в этих четырех строчках нет ничего особенного. А что должно было быть еще написано в подобном приказе, когда на кону была жизнь? Еще не известно, кто имел больше шансов прорваться из окружения: тот, кто шел в первой шеренге атакующих, или тот, кто прятался за спинами других. В этой обстановке все были равны: и генералы, и офицеры, и красноармейцы. Поэтому Леонид Григорьевич и приказал всем находиться в едином строю: и генералам, и красноармейцам. Только так можно было выжить и пробиться к своим.
Кстати, генерал-майор Вайнтрауб, лично вносивший в приказ этот пункт, свидетельствует о том, что там было еще одно предложение, в котором говорилось о том, кто должен быть рядом с командиром полка в момент боя.
Генерал Петровский также довел до сведения командиров, что он вместе с группой командиров штаба корпуса будет следовать совместно с 154-й стрелковой дивизией, которая должна была действовать в направлении Скепня, Губичи. Левее ее, вдоль железной дороги Жлобин — Гомель, должны были идти на прорыв значительно поредевшие в ходе последних боев 66-й и 221-й сп 61-й сд генерал-майора Прищепы. 307-й сп прикрывал отход корпуса с тыла.
Атака была назначена на 3 часа 17 августа 1941 года.
Генерал Б.Г. Вайнтрауб рассказывал:
«Задача дивизии была сложна. На нее возлагалась задача, действуя на главном направлении, с рассветом 17.08 нанести удар в направлении Хальч, Скепня, Губичи, Речица, разгромить противостоящего противника, отбрасывая его за реку Днепр и взаимодействуя с частями 61-й стрелковой дивизии, обеспечить выход из окружения 63-го стрелкового корпуса. В районе Речицы установить связь с частями 3-й армии. При этом следует учесть, что в лесу скопилось большое количество раненых, артиллерии без боеприпасов, обоз, и их тоже нужно было вывести.
Около 13 часов 16 августа Петровский и Фоканов заслушали проект боевого приказа 154-й стрелковой дивизии, разработанный штабом. Решение комдива, отраженное на карте, доложил начальник штаба».
Остаток дня командиры и бойцы готовились к прорыву. Все, что нельзя было взять с собой из тяжелого вооружения, по приказу командира корпуса уничтожалось на месте. Топливо, оставшееся в баках боевых машин, собрали и залили в несколько танков, которые были на ходу и могли своим огнем поддержать действия пехоты. Таким же образом были заправлены тракторы, служившие тягачами для артиллерийских установок. В отдельную колонну были собраны исправные автомашины, однако бензина было очень мало, да и имевшиеся немногочисленные лесные дороги затрудняли их вывод. Тем не менее но приказу генерала Петровского было решено их не бросать, а постараться, взяв на буксир, вывести из окружения. К тому же кузова машин были до отказа забиты тяжелоранеными, которых к этому времени скопилось около полутора тысяч человек.
Судьбе было так угодно, что именно в этот день Ставка ВГК издала приказ об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия под № 270. В приказе отмечалось:
«Не только друзья признают, но и враги наши вынуждены признать, что в нашей освободительной войне с немецко-фашистскими захватчиками части Красной Армии, громадное их большинство, их командиры и комиссары ведут себя безупречно, мужественно, а порой — прямо героически. Даже те части нашей армии, которые случайно оторвались от армии и попали в окружение, сохраняют дух стойкости и мужества, не сдаются в плен, стараются нанести врагу побольше вреда и выходят из окружения. Известно, что отдельные части нашей армии, попав в окружение врага, используют все возможности для того, чтобы нанести врагу поражение и вырваться из окружения».
Дальше приводились удачные действия наших войск, попавших в окружение, умелые действия отдельных командиров и политработников. В частности, отмечались грамотные и мужественные действия заместителя командующего войсками Западного фронта генерал-лейтенанта Болдина, комиссара 8-го механизированного корпуса Н.К. Попеля, командира 406-го сп полковника Иванова, командующего 3-й армией генерал-лейтенанта Кузнецова и члена Военного совета армии армейского комиссара 2-го ранга Бирюкова.
Однако во второй части приказа ряд генералов Красной Армии были абсолютно безосновательно обвинены в пораженческих настроениях. Мало того, на них было повешено клеймо предателей и трусов. В приказе, в частности, говорилось:
«Но мы не можем скрыть и того, что за последнее время имели место несколько позорных фактов сдачи в плен. Отдельные генералы подали плохой пример нашим войскам.
Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов, находясь вместе со штабом группы войск в окружении, проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам. Штаб группы Качалова из окружения вышел, пробились из окружения части группы Качалова, а генерал-лейтенант Качалов предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу.
Генерал-лейтенант Понеделин (правильно — генерал-майор. — Примеч. автора), командовавший 12-й армией, попав в окружение противника, имел потгую возможность пробиться к своим, как это сделали большинство частей em армии. Но Понеделин не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу, дезертировал к врагу, совершив, таким образом, преступление перед Родиной, как нарушитель военной присяги.
Командир 13-го стрелкового корпуса генерал-майор Кириллов, оказавшийся в окружении немецко-фашистских войск, вместо того чтобы выполнить свой долг перед Родиной, организовать вверенные ему части для стойкого отпора противнику и выход из окружения, дезертировал с поля боя и сдался в плен врагу. В результате этого части 13-го стрелкового корпуса были разбиты, а некоторые из них без серьезного сопротивления сдались в плен.
Следует отметить, что при всех указанных выше фактах сдачи в плен врагу члены военных советов армий, командиры, политработники, особоотдельщики, находившиеся в окружении, проявили недопустимую растерянность, позорную трусость и не попытались даже помешать перетрусившим Качаловым, Понеделиным, Кирилловым и другим сдаться в плен врагу.
Эти позорные факты сдачи в плен нашему заклятому врагу свидетельствуют о том, что в рядах Красной Армии, стойко и самоотверженно защищающей от подлых захватчиков свою Советскую Родину, имеются неустойчивые, малодушные, трусливые элементы. И эти трусливые элементы имеются не только среди красноармейцев, но и среди начальствующего состава. Как известно, некоторые командиры и политработники своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образец смелости, стойкости и любви к Родине, а наоборот — прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят и не наблюдают поля боя, а при первых серьезных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя».
Ставка требовала:
«Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров.
Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте подобных дезертиров из начсостава».
Ни генерал Петровский и никто из его ближайших командиров, политработников и работников штаба ничего об этом приказе не знали, ибо связи со штабом армии не было уже второй день. Но никто из них и не помышлял о том, чтобы снять знаки различия или раствориться среди солдатской массы. Каждый командир неукоснительно выполнял свои служебные обязанности, глубоко осознавая, что без умелого управления успех в бою невозможен. Красноармейцы верили своим командирам, надеясь, что им удастся прорваться из окружения. Никакой паники среди красноармейцев и младших командиров не было. По крайней мере случаев массового дезертирства и перехода на сторону врага отмечено не было.
Вражеская авиация в течение дня нанесла несколько бомбовых ударов по районам сосредоточения техники и личного состава корпуса в лесном массиве севернее и северо-восточнее станции Хальч. Во время одного из них получил тяжелое ранение командир 61-й сд генерал-майор Прищепа Николай Андреевич.
О том, что дальше произошло с генералом Н.А. Прищепой, свидетельствует письмо, написанное 47 лет спустя после этих событий тремя санитарками, Е.Е. Лундберг-Матвеевой, Н.А. Черкашиной-Фокановой и П.В. Васильевой, которые до последней минуты были рядом с комдивом.
«...Прошло 47 лет. Но память постоянно возвращает нас к отдельным событиям той далекой юности, опаленной войной и которые запомнились на всю оставшуюся жизнь.
В одну из августовских ночей 1941 года медсанбат подняли по тревоге и приказали срочно грузить па машины все имущество. Наша дивизия отходила под ударами свежих резервов противника к Днепру в сторону северо-западнее Жлобина.
12 августа немецкие войска нанесли сильный удар по всему фронту войск 63-го стрелкового корпуса в полосе от Рогачева, через станцию Хальч до Буда-Кошелёво.
С тяжелыми боями отходили полки нашей дивизии и других дивизий. Мы не успевали разворачивать медсанбат и старались развернуть хоть на короткое время операционную палатку, т.к. в результате операций против противника и усиления бомбежек увеличился поток раненых.
К середине августа 1941 года соединения корпуса оказались в окружении и соединения и части с боями прорывались через немецкие заграждения.
Бои шли днем и ночью, напряжение было большое.
16 августа медсанбат остановился на опушке леса, что у дороги на Буду Кошелевскую.
Здесь по-походному, не разворачиваясь, мы перевязывали раненых. Ходячих отправляли на дорогу, а тяжелых сосредотачивали в лесу, чтобы с наступлением темноты попытаться вывезти.
Где-то среди дня Лену Лундберг вызвали к командиру медсанбата и приказали неотлучно находиться возле тяжело раненного командира нашей дивизии генерала Н.А. Прищепы.
Состояние командира было тяжелое. Он получил множественное ранение при обстреле из самолета, из которых одно было в позвоночник. Это периодически приводило его к потере сознания, приходилось часто вводить обезболивающее средство.
Всех поражала и покоряла сила воли и мужество генерала. Приходилось удивляться, как он находил в себе силы, чтобы отдавать последние распоряжения и выслушивать подчиненных о боевой обстановке.
К вечеру генерала положили в кузов грузовой машины для направления в госпиталь.
Старшей была назначена Лена Лундберг, а для сопровождения она попросила взять с собой двух подруг, Нину Черкашину и Полину Васильеву.
Когда мы выехали на дорогу, ведущую в сторону Буда-Кошелевская, то увидели, что она полностью забита отходящей техникой, солдатами, беженцами и проскочить вперед было немыслимо. И только мастерство шофера нам как-то помогало без остановок двигаться вперед.
По дороге к нам в кузов запрыгивали какие-то бойцы в надежде поскорее выбраться из этого хаоса отступления.
Дорога откуда-то обстреливалась немецкой артиллерией, самолеты сбрасывали осветительные ракеты, после чего пикировали и обстреливали колонны на дороге.
Вдруг среди ночи машина остановилась. Шофер выскочил из кабины и побежал в сторону от дороги. Попрыгали все из кузова, и мы втроем с раненым генералом остались в кузове затихшей машины. Оказалось, что кончился бензин.
Тогда Лена Лундберг выскочила из кузова и, размахивая пистолетом, пыталась остановить какую-нибудь машину, чтобы переложить командира. Это ей не удавалось, наконец остановилась легковая машина «эмка». В ней ехали работники политотдела корпуса, которые лично знали командира дивизии.
Мы втроем перенесли раненого в машину. Так как он был высокий и крупный мужчина, то мы положили его почти по диагонали: ноги лежали на плечах шофера, а плечи у нас на руках.
В машине было тесно и жарко. Генералу стало хуже. Он стонал, бредил, просил пить, но воды не было и мы давали ему влажную от утренней росы траву в рот.
Где-то во второй половине ночи мы свернули с основной дорога в сторону станции Буда Кошелевская, где нам казалось меньше отходящей техники и можно будет ехать побыстрей.
Но немного мы проехали, как вдруг из тьмы ночи, а ехали мы с погашенными фарами, перед машиной возник шлагбаум, часовой и мы услышали немецкий окрик.
В мгновение шофер развернул машину и дал полный газ. Сзади раздалась пулеметная очередь. Машину она не повредила, но одна пуля попала в колено военврачу Торгунову. На ходу его перевязали, и, углубившись в лес, мы остановились.
В лесу было тихо, но вокруг горели пожарища и слышались выстрелы. Куда ехать, не совсем было ясно, и после тревожной ночи мы решили немного отдохнуть.
Кто-то из нас троих постоянно дежурил возле Н.А. Прищепы.
На рассвете генерал Н.А. Прищепа умер. Это было в лесу, недалеко от станции Буда-Кошелевская.
Здесь же молча выкопали могилу. Тело генерала завернули в плащ-палатку и опустили в могилу. У могилы постояли, отдавая последний долг нашему боевому командиру дивизии.
Чуть в стороне офицеры вырыли вторую небольшую яму, сложили туда свои полевые сумки, планшеты и зарыли их вместе с некоторыми документами.
Жене Лундберг, как старшей но доставке раненого, передали ручные часы генерала.
С рассветом мы поняли, что немцы нас опередили, что двигаться на машине больше нельзя, и, выведя из строя машину, решили идти пешком.
Военврачу Ш. Торгунову двигаться было очень трудно, и мы вынуждены были оставить его в одной из хат проходящей деревни. После стало известно, что он выздоровел и в годы войны был главным хирургом партизанского края Белоруссии.
После похорон Н.А. Прищепы мы в течение суток пробирались по немецким тылам в сторону Гомеля, чтобы выйти к своим.
Идти приходилось по открытой местности вне дорог. Если на пути встречалась деревня, нужно было выяснить, нет ли там немцев. На разведку шел кто-нибудь из нас и обязательно один из командиров. Если немцев не было мы шли через деревню, а если были немцы, то приходилось подальше обходить.
Ночью немцы все время освещали местность осветительными ракетами, и нам приходилось подолгу маскироваться, пока не гасли огни.
С большим трудом и опасностями нам удалось выйти в расположение войск 154-й стрелковой дивизии через сутки. Здесь мы доложили командиру дивизии генералу Н.С. Фоканову о последних часах жизни генерала Н.А. Прищепы...»
Спустя много лет после войны в стране развернулась поисковая работа, которая, впрочем, проводилась в те годы исключительно энтузиастами — государство особенно активного участия не принимало. А сколько можно было бы сделать, если бы эта работа имела государственную поддержку! Ведь тогда были еще живы многие из ветеранов, которые могли бы немало рассказать о тех суровых годах и оказать поисковикам поистине неоценимую помощь в возвращении из небытия мест захоронения сотен тысяч павших героев. Многие старожилы сел и деревень, принимавшие в годы войны участие в погребении погибших командиров и красноармейцев, могли бы оказать большую помощь в поиске мест, где были произведены эти санитарные захоронения. Ведь не секрет, что значительная часть захоронений, найденных в последние годы, была обнаружена только благодаря рассказам местных жителей.
В 60-е годы в московской средней школе № 80 несколько лет действовал клуб любителей архивной документации, или, как его называли, «КЛАД», которым руководил учитель истории Ю.А. Петров.
Много лет участники клуба искали место захоронения генерал-майора Н.А. Прищепы. Со временем к этому поиску были привлечены следопыты школ района Буда Кошелевская. Вскоре нашлись жители одной из деревень, которые помнили, что после ухода частей Красной Армии они нашли в лесу легковую машину и невдалеке безымянную могилу, рядом с которой они поставили опознавательный знак, чтобы потом ее можно было найти.
В 1967-м году московским поисковикам удалось выйти на след медсестер, которые вывозили тяжелораненого комдива 61-й стрелковой дивизии. Они подтвердили, что именно там ими был похоронен генерал Н.А. Прищепа, сообщив при этом ряд признаков, по которым можно было идентифицировать это место. Некоторое время спустя останки генерал-майора Н.А. Прищепы были торжественно перезахоронены в населенном пункте Буда Кошелевская.
Казалось бы, справедливость на земле в очередной раз восторжествовала, но мне, прослужившему в армии более двадцати пяти лет, не понять только одно: а как могло случиться, что генерал-майор Н.А. Прищепа сорок семь лет пролежал в лесу и о нем за это время никто не вспомнил?
Я имею в виду уважаемых женщин-медиков, которые были свидетелями смерти генерала Н.А. Прищепы. Неужели ни разу в жизни их сердце не наполнилось болью за то, что он, их командир, советский генерал, лежит уже много лет где-то одиноко в лесу? Ежегодно гремят праздничные салюты в честь очередной годовщины Победы, проводятся встречи ветеранов, отдаются почести павшим бойцам и командирам, а командир 61-й стрелковой дивизии генерал-майор Прищепа Николай Андреевич лежит в земле-матушке, и никому нет дела до него. И это при условии, что все свидетели его гибели остались живы.
Неужели нельзя было после войны разыскать место его захоронения и, отдав последние воинские почести, похоронить в ближайшей братской могиле? На крайний случай, ведь можно было сообщить имевшиеся у них данные в ближайший военкомат, тем более что Н.А. Черкашина стала женой генерала Я.С. Фоканова. Да! Стала женой Якова Степановича Фоканова, того самого командира 154-й сд, друга и товарища Николая Андреевича Прищепы по 63-му стрелковому корпусу. Вот как бывает в жизни!
Мне не дано понять, как это могло произойти. Где войсковое братство и товарищество?! Сын генерала Н.А. Прищепы многие годы искал могилу отца, а они спокойно жили, не думая о своем командире, о своем друге и товарище. И если бы московские поисковики не начали бы в 60-е годы прошлого столетия разыскивать место его захоронения, лежать бы ему, по всей видимости, до сих пор в этом лесу.
Сложно, очень сложно норой понять душу русского человека: человека доброго, отзывчивого, готового прийти на помощь в самой сложной ситуации и в то же время абсолютно безразличного ко всему происходящему, черствого, не дорожащего никакими, присущими нормальному цивилизованному человеку принципами.
В мою бытность командиром полка Кантемировской дивизии один из его ветеранов, ныне здравствующий Герой Советского Союза, полковник в отставке Добрунов Григорий Тимофеевич, проживающий сейчас в Москве, во время одной из многочисленных встреч с офицерами рассказал случай, который имел место в жизни нашего полка летом 1945 года.
Этот рассказ, не имеющий прямого отношения к гибели генерала Н.Л. Прищепы, тем не менее очень интересен и как нельзя к месту. Он ярко и наглядно демонстрирует, что такое настоящая фронтовая дружба.
«Летом 1945 года прославленный в боях в годы Великой Отечественной войны 4-й Гвардейский Кантемировский танковый корпус перевозился по железной дороге в район города Наро-Фоминск, те ему было суждено расквартироваться. В составе корпуса была и 12-я танковая бригада, преобразованная впоследствии в 12-й гвардейский танковый полк.
Вся техника была оставлена в Германии, и в теплушках перевозился только личный состав. Мы ехали через Львов, где у нас неожиданно случилась заминка. Сказали, что здесь нам придется подождать дней десять. В чем была причина, мы не знали, да и неинтересно нам это было. Победа! Мы остались живы и безмерно радовались этому.
Сидим день, другой, и тут кому-то из офицеров, уже и не помню, кому, пришла мысль — а не махнуть ли нам назад в Германию и забрать останки капитана Кравченко, который погиб в районе Эльбы уже после Победы? Чего он будет лежать там, на чужбине?
Капитан Краченко пользовался в бригаде всеобщим уважением. Он появился у нас в конце 43-го года. Бывший летчик, командир эскадрильи, подчистую списанный из авиации после тяжелого ранения и сильнейших ожогов. Красавец, настоящий боевой офицер. Он был награжден многими боевыми орденами, в том числе орденом Ленина. Понимая, что летать он уже не сможет, Кравченко попросился на фронт: в пехоту, танкисты, куда угодно, только воевать с врагом. Это был настоящий солдат Отечества в наивысшем понятии этого слова. Так он оказался у нас бригаде. Сначала был заместителем командира батальона, а потом стал комбатом. 11 мая 1945 года в районе Праги его убил немецкий снайпер. Тогда в окрестностях столицы Чехословакии скиталось немало немецких подразделений, не знавших, что Германия капитулировала и война закончилась.
Посовещавшись, отправили туда старшего лейтенанта Борисова С.Е., с ним двух офицеров и нескольких солдат. Через несколько дней они возвратились с останками Кравченко, которые мы похоронили во Львове в одной из братских могил. Все-таки не на чужбине. Кто там о нем вспомнит, а здесь наша Родина. Те солдаты и офицеры, которые после демобилизации вернулись к себе домой на Украину, а таких у нас было немало, когда оказывались в тех местах, ездили поклониться его праху. Великолепный был человек».
Не сказка — быль, которую сейчас еще очень легко можно проверить.
Так и должны поступать люди, знающие цену дружбе и помнящие своих боевых товарищей, вместе с которыми они не один год делили последний кусок хлеба, последние патроны и забыть которых равносильно предательству.
