В каждом деле у человека должен быть интерес, любит повторять классная руководительница нашего четвертого «Б» Людмила Тимофеевна. Без интереса гаснут у человека энтузиазм и тем более — инициатива.

Это она очень правильно говорит. Я полностью с ней согласен. У меня самого они один раз чуть-чуть совсем не погасли. Сначала энтузиазм, а потом — инициатива. А может, наоборот: сначала инициатива, а потом энтузиазм. Но это не важно, что за чем. Главное, что они вместе чуть-чуть не погасли.

А началось все с пения. Никак у меня с ним не ладилось. По всем другим предметам ладилось, а с пением — нет.

Я, правда, вовсе не считал, что такой уж в пении неспособный. Я даже любил петь. Особенно песню «Капитан, капитан, улыбнитесь».

Но учительница пения, Наталья Филипповна, когда нас в первый раз проверяла, почему-то очень удивилась, едва я запел, и покачала головой:

— Что-то ничего не могу понять. Либо ты совсем себя не слышишь, либо я уже ничего не слышу.

Я-то все отлично слышал, но ответил вежливо:

— Я в следующий раз постараюсь погромче, вы услышите.

Целую неделю я не ел мороженого и не грыз семечек — укреплял голос. И на следующем уроке, как только мы запели хором, Наталья Филипповна повернулась в мою сторону. Сразу стало ясно, что мой голос окреп и из всех выделялся. И правда, лицо Натальи Филипповны сделалось доброе-доброе, и она сказала:

— Знаешь что, Коньков? Лучше ты у нас будешь не в хоре, а отдельно петь. Я с тобой индивидуально буду заниматься. А то, понимаешь, из хора твой голос уж очень выделяется.

Я согласился. Но прошел один урок, второй, ребята все пели, а я сидел в сторонке и скучал. У Натальи Филипповны все не хватало времени заняться со мной индивидуально.

— Мы сейчас к смотру отрядного строя и песни готовимся, — говорила она. — Надо как следует хоровое пение отработать. Ты понимаешь? Ты ведь болеешь за честь родного класса?

Еще бы я не болел! Конечно! Я уже представил, как шагает наш отряд чеканным шагом на смотре — раз-два. Потом выходит на школьную сцену и громко запевает: «Бескозырка белая, в полоску воротник…»

И я шагаю, и я выхожу на сцену вместе со всеми. Ну… а потом? Стою и молчу, как столб? Или еще хуже — только делаю вид, что пою, для массы. «Разевает щука рот, да не слышно, что поет».

Я так расстроился, что даже загрустил. Я грустил, наверное, целых два дня, а потом придумал. Один секрет. Никому не сказал. Только Вальке Трофимову. Потому что он — мой лучший друг. И еще — чтобы он помог мне тренироваться.

Я придумал замечательную вещь. Когда наш отряд выйдет на сцену и начнет песню, я одним прыжком, почти без разбега, взлечу на пианино и разверну над головами ребят наш отрядный вымпел. Вот здорово будет! Другим классам и тягаться нечего. Конечно, это нелегко. Но можно. Я видел, как артисты это в цирке делали. И даже совсем перепрыгивали пианино. И еще на дудочках играли и на таких маленьких гармошках. Это «музыкальные эксцентрики» называется.

Я начал тренироваться в прыжках. Сначала на столе. На кухонном. Когда, конечно, никого дома не было. Но через несколько тренировок мама, по-видимому, о чем-то догадалась. Посмотрела так подозрительно на нас с Валькой:

— Что-то у нас стол начал шататься?

— Наверное, рассохся, — я говорю. — Или, может быть, наоборот, забух.

— Как это забух? — удивилась мама.

— Ну, как вот кадушка летом, в деревне, помнишь? Когда ее водой залили.

— Интересно, отчего бы это вдруг столу забухнуть? — еще больше удивилась мама. — Я, кажется, в нем огурцов не солила.

— Ну… атмосферные осадки могут сказываться, — пришел мне на помощь Валька.

— Осадки, говорите? — совсем уже заинтересовалась мама. — А вам не кажется, что кое-какие «осадки» действительно, могут спуститься, но совсем на другую поверхность?

В общем, домашние тренировки пришлось прекратить. Мы перенесли их во двор, на стол для пинг-понга. Но, во-первых, там всегда полно народу, редко когда можно улучить время, а во-вторых, что это за стол? Курам на смех, а нам с Валькой — всего по пояс. Разве такой стол можно сравнить по высоте с пианино?

Одним словом, немало мне пришлось проявить терпения и изобретательности, чтоб научиться хорошо прыгать в высоту и длину. Но у меня ведь был большой интерес! А значит, как говорит Людмила Тимофеевна, энтузиазм и инициатива. Они мне помогали. А потом чуть в один день не заглохли.

В тот день мы решили провести с Валькой генеральную репетицию. Будто невзначай мы задержались после урока пения в зале. На мне были новые безразмерные носки в клеточку, и шнурки на ботинках я предусмотрительно заранее развязал.

И вот, едва закрылась дверь за последним из ребят, Валька встал на страховку у пианино, а я снял ботинки, разбежался и, едва касаясь пола своими новыми носками, полетел к заветной цели. Я знал, я чувствовал, что это будет рекордный прыжок!

…Как вошел в зал директор, мы не слышали. Мы только увидели его широко раскрытые глаза и бледные губы.

В общем, я не буду рассказывать, что потом было. Вы и сами догадаетесь. Всех нас — и меня, и Вальку, и Валькину маму, и мою, по очереди и всех вместе, вызывали в кабинет директора. Людмилу Тимофеевну тоже вызывали. И мне почему-то было ее жалко-жалко: у нее было такое грустное лицо.

— Нужно развивать в себе полезные привычки и навыки, — говорил директор. — А не те, которые чреваты плохими последствиями.

Я не знал, что такое «чреваты», но спросить было неудобно. Наверное, это какие-нибудь самые нехорошие навыки, решил я. Потому их и зовут так — «чреватые». Вроде червивые, значит. Противные, как изъеденный червями трухлявый пень. Если на него прыгнуть, он и будет чреват плохими последствиями. Развалится и обдаст все вокруг трухой и пылью.

Но хуже всего, что из-за этого самого случая с пианино Людмила Тимофеевна решила не брать нас с Валькой в турпоход за город. А наш класс давным-давно уже к этому походу готовился. Мы мечтали, как будем ловить в речке рыбу, разводить костер, варить уху. И теперь всего этого для нас не будет.

Мы стали думать, как бы нам загладить свою вину, уговорить Людмилу Тимофеевну не обижаться и простить нас.

Все время уходило у нас с Валькой на это. Мы из-за этого думанья даже тихие-тихие стали, на переменах не бегали с ребятами, а, как девчонки, вдоль стеночек по коридору ходили. Наконец, придумали. Все оказалось очень просто.

— А ведь за городом нет пианино, — сказали мы Людмиле Тимофеевне. — Так что вам за нас нечего бояться!

Людмила Тимофеевна засмеялась, и, хотя ничего больше не сказала, мы поняли, что в поход собираться можем.

Что это был за день! Замечательный денечек! Мы уехали на электричке далеко-далеко, ходили и в лес, и на речку, и сколько угодно боролись, кувыркались, носились в догонялки по большущей поляне, и никто нас не останавливал и не говорил, чтобы мы кричали потише.

Мы совсем не заметили, как пролетело время и Людмила Тимофеевна уже стала говорить, что пора потихоньку собираться в обратный путь.

И здесь стряслось неожиданное.

Целый день светило солнце, а тут все разом потемнело. Наползла здоровенная туча, ударил гром, как будто кто-то великанского роста переломил о коленку здоровенную палку. И пошел дождь, прямо ливень. Мы едва-едва успели добежать до какого-то старого сарая, стоявшего на краю поляны, и то намокли. Но это было еще не самое худшее.

Когда гроза кончилась и мы вышли на дорогу, то увидели, что маленький ручеек, который мы перешли утром по хлипкому мостику, превратился в настоящую бурную речку. А мостика и в помине нет. Мутная вода бурлила и клокотала в речке, кружила и била о берег охапки сухой травы, какие-то сучки и ветки и даже целое воронье гнездо с приставшими перьями и пухом.

— Что же делать? — расстроилась Людмила Тимофеевна. — Вот-вот пройдет последняя электричка. И никто не знает, что мы здесь, что произошла неожиданность.

Услышав такое, наши девчонки запищали, некоторые даже захлюпали. Ребята держались, но им тоже было невесело. Наша промокшая одежда не торопилась сохнуть и противно липла к телу, в животах урчало.

И тут Валька посмотрел на меня, а я — на Вальку. На другой стороне ручья лежало толстое длинное бревно. Если бы его перекинуть с берега на берег, то получился бы отличный мост. Если бы… но как это сделать?

Веревка, есть у нас веревка? Если ее привязать к концу бревна, то, потянув всем классом… Мы стали спрашивать ребят, и веревка нашлась в рюкзаке у одного мальчика.

— Коньков, куда? — сердито закричала Людмила Тимофеевна, когда я подошел к кромке берега, чтобы примериться к расстоянию. — Куда ты, мало мам одного несчастья!

Она смотрела устало и недоверчиво, когда мы с Валькой начали торопливо излагать ей свой план.

— А если не перепрыгнешь? Ведь это далеко. Упадешь в воду.

— А веревка?! Веревка на что, Людмила Тимофеевна, я обвяжусь ею, а Валька будет держать. Даже если искупаюсь, это же лучше, чем всем ребятам лезть в воду и мокнуть. Но я перепрыгну, вы увидите.

Людмила Тимофеевна думала долго. Потом внимательно-внимательно посмотрела мне в глаза и сказала:

— Хорошо, Юра. Только будь осторожен.

Она сказала не Коньков, а Юра, и глаза ее были такие тревожные и в то же время какие-то радостные, как у мамы, когда я удивляю ее чем-то хорошим. И я понял, что сделаю невозможное, а перепрыгну этот несчастный ручей!

— Давай, Конек, давай! — хором подбадривали меня ребята, когда я, медленно пятясь, отмерял расстояние для разбега, а потом рванулся вперед. Последнее, что я увидел краем глаза, были руки Людмилы Тимофеевны, обхватившие виски.

…О том, что я уже на другом берегу, я понял по восторженному «ура», грянувшему за моей спиной. В это время земля как-то странно поползла у меня под каблуками. И едва я успел прыгнуть вперед, сзади что-то глухо шлепнулось в воду, подняв фонтан брызг. Это под тяжестью моего тела отвалился от берега толстый пласт глины. Если бы я сделал прыжок чуть-чуть меньше, всего на каких-нибудь два-три сантиметра…

Но теперь мне уже ничего не было страшно!

В один момент, раз-два, я отцепил от пояса веревку, привязал к бревну, оказавшемуся старой поваленной березой, и ребята с гиком потянули веревку к себе. Мне оставалось только немного придерживать тонкий конец бревна и не давать ему ползти в воду.

Через пять минут мост уже был готов. Первым перебежал по нему Валька. За ним — другие ребята. Потом, повизгивая и хихикая, девчонки. И наконец, опираясь на шест, который мы ей дали, Людмила Тимофеевна.

Все сразу повеселели и бегом понеслись к остановке электрички. У нас оставалось совсем мало времени, но мы успели и, довольные, кинулись рассаживаться по скамейкам поближе к окнам.

А Людмила Тимофеевна подошла ко мне и сказала:

— От имени всего нашего класса мы выносим тебе, Юра, благодарность. Я верю теперь, что ты учился прыгать с самой хорошей целью. Ты, правда, немного ошибся сначала, но зато твои энтузиазм и инициатива сыграли нам всем хорошую службу. Я расскажу об этом директору.

Она говорила так торжественно, что я даже вспотел.

— Да ладно, чего там, — буркнул я. — Каждый бы так сделал…

А потом мы всем классом пели хором любимые песни — «Барабанщик», «Бескозырка белая» и другие. И никто не останавливал меня и не предлагал помолчать.

А когда мы запели «Капитан, капитан, улыбнитесь», многие из ребят оборачивались в мою сторону, улыбались и показывали разными знаками — «молодец!».