Каждый вечер в нашем большом дворе жильцы прогуливают собак и кошек. Каких только зверей здесь нет: большие и совсем маленькие, голосистые и молчаливые, пушистые и гладенькие. Настоящая выставка. И хозяева с гордостью смотрят на своих питомцев и сравнивают — кто самый красивый, самый храбрый, самый умный. И еще с удовольствием окликают животных по именам, потому что эти имена красивые, звучные и приятные.

Мне тоже очень хотелось, чтобы у меня кто-нибудь такой жил. И чтобы я красовался с ним во дворе.

Я долго просил маму, но она все не соглашалась. Она говорила, что вырастить и воспитать животное нелегко. Оно требует постоянного ухода и внимания.

— Если уж тебе так хочется, — предлагала мама, — купи в зоомагазине рыбок или черепаху. Проверь себя. Рыбам, по крайней мере, можно только один раз в день корму насыпать, и все дела.

Но я не хотел рыбок. Я хотел, чтоб по улице гулять. И чтобы все смотрели и завидовали.

И я решил перехитрить маму.

У нас в подъезде, под лестницей, которая ведет в подвал, жила ничейная кошка. Сначала она одна жила, а потом у нее появились маленькие котята.

И вот однажды, в праздник, когда мама была веселая-веселая и к нам пришли гости, я быстро спустился вниз, схватил у кошки одного котенка и притащил домой. Прямо в комнату, где сидели гости. И сказал:

— Вот! У всех праздник, а он — под лестницей. Там темно и холодно. А сегодня всем должно быть хорошо.

Гости зашумели, засмеялись, а одна гостья, тетя Шура, даже засморкалась в платочек:

— Какое доброе сердечко!

И мама только вздохнула.

Я обрадовался и побыстрей оттащил котенка на кухню. Налил ему молока в крышку от консервной банки, разломил котлету и стал ждать, когда он поест, чтобы быстрей идти с ним прогуливаться.

Но котенок почему-то ничего не ел. Да и ходил совсем плохо, все время тыкался мордочкой в пол.

«Завтра прогуляюсь, когда подрастет», — решил я и убежал играть с мальчишками в футбол.

…Когда я вернулся, гости ушли и мама мыла на кухне посуду. Котлета, которую я оставил котенку, по-прежнему лежала на полу нетронутая. Молоко было разлито и размазано. Котенок, мокрый и некрасивый, ползал по полу и пронзительно пищал.

— Он есть просит, — сказала мама. — А хозяин в это время гоняет по улице.

— Так пусть ест, если хочет, — ответил я. — Я ему оставил.

Мне почему-то мокрый котенок уже не так нравился, как раньше. И пищал он довольно противно. И ходить нисколечко не научился, хотя прошло, наверное, уже часа три.

— Хочет есть, но не умеет, — сдвинула брови мама. — Ты подумал об этом, когда брал его?

Я, конечно, ничего такого не подумал. Где мне было думать под лестницей! Кошка так здорово шипела и царапалась, никак не хотела отдавать котенка.

Но мне было стыдно сказать об этом маме. Она всегда говорила: «Семь раз примерь, один раз отрежь. Чтоб потом поздно не было».

А почему поздно? Я вот сейчас отнесу котенка обратно кошке, и все.

Я обрадовался, что так ловко придумал, и быстро побежал вниз. Но под лестницей было уже темно, и я никак не мог отыскать кошку. Я положил котенка на ступеньку — пусть кошка его сама найдет — и ушел.

— Отдал? — спросила мама, когда я вернулся.

Я кивнул, но почему-то мне не хотелось смотреть маме в глаза. И я с трудом проглотил ужин, который приготовила мама.

Мне вдруг стало казаться, что я слышу, как котенок пищит там, на лестнице, один-одинешенек. Хотя, конечно, этого нельзя было услышать у нас, на восьмом этаже.

Я ушел в свою комнату, закрыл дверь и стал читать свою любимую книжку «Незнайка на Луне». Но мои мысли непослушно, наверное назло, все возвращались и возвращались с Луны к темной и холодной лестнице, на которой лежал мокрый котенок.

— Кошка противная, — сказал я маме.

Но она ничего не ответила.

Я хотел помочь маме вымыть посуду, но посуда вся была чистая, а мама такая задумчивая-задумчивая, совсем не праздничная, хотя еще был праздник.

Я взял спички и снова пошел под лестницу. И увидел, что ящик, в котором жила кошка с котятами, пуст. Только в самом дальнем углу под ступенькой лежал мой котенок, такой маленький и холодный.

— Что же теперь делать? — спросила мама, когда я снова принес котенка на кухню. — Ты напугал кошку, и она унесла котят куда-то в другое место. А этот, конечно, не сможет жить самостоятельно. Придется, — вздохнула мама, — обратиться в аптеку. Беги, может быть, еще успеешь до закрытия. Ведь твое сокровище надо поить из соски.

Я бежал в аптеку так, словно мне покажут там сразу две серии «Приключений Синдбада-Морехода». Лишь бы прекратился у пас на кухне голодный писк. Мне было, правда, немножко стыдно просить у тетеньки в белом халате соску, словно я маленький, но я соврал, что это нужно для сестренки.

…Когда мы, наконец, напоили котенка теплым молоком из пузырька и уложили на половичок, праздничный день уже совсем кончился.

Начались, как сказала мама, будни. Каждый день мне приходилось вставать на полчаса раньше обычного, греть на плите молоко и поить котенка. И из школы тоже бежать домой, как на пожар. И вечером меньше, чем раньше, играть с мальчишками в футбол.

…Котенок понемножку рос. Но мне казалось, что очень медленно. И еще медленнее становился красивым и умным. Он не умел облизывать себе шкурку после еды, и надо было вытирать ему морду тряпочкой. И подтирать лужицы на полу. И подметать веником песок, который он расшвыривал во все стороны из коробки, которую мы ему поставили в коридоре.

— Всему, чему его должна была научить кошка, теперь придется учить тебе, — сказала мама. — Коли взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Мама любила пословицы. И я учил. Только потихоньку, когда никто не слышит, называл котенка балбесом.

А он вдруг взял и привык к этому слову. И, наверное, подумал, что у него такое имя. И не хотел отзываться ни на какие другие кошачьи имена, которые я ему придумывал.

…Один раз ко мне пришел мой приятель Вовка.

— Смотри ты, совсем большой стал! — удивился он, глядя на котенка. — Давай выйдем с ним на улицу, прогуляемся.

Мы взяли Балбеса и пошли во двор. Нас сразу окружили ребята. Глаза у котенка сделались большими и испуганными, он что есть силы вцепился когтями мне в куртку. Но ребята стали просить, чтобы я спустил его на землю. Всем было интересно посмотреть, что котенок умеет делать.

А он ничего не делал, только прижимался к земле и дрожал.

— Трусоватый, — решили ребята. — Или он вообще у тебя бегать не умеет?

— Он не умеет?! Еще как! Сейчас увидите! — И я подтолкнул легонько Балбеса ногой. Но он только жалобно на меня посмотрел, и ни с места.

Мне стало неудобно перед ребятами, что у меня такой неинтересный и неспособный котенок. Даже пробежаться не может.

— Его издалека надо позвать, — предложил толстый Витька. — Ты как его зовешь — Пушок или Васька?

— Ветер, — вдруг брякнул я. — Ветерок.

«Не хватало еще, чтобы ребята узнали, какое у моего котенка глупое имя».

Ребята стали по очереди звать котенка из разных концов двора, но он сидел по-прежнему.

— Я знаю, — сказал опять толстый Витька. — Ему надо на хвост наступить, сразу побежит. — И поднял ногу в ботинке с подковками.

И я не остановил его. Мне, как в сказке про Снежную королеву, залетел в сердце осколок кривого зеркала. И сердце стало злым и холодным.

«Почему котенок не хочет слушаться меня, если я его хозяин!»

И я сам наступил ногой на тоненький Балбесов хвостик. И Витька за мной, со всей силы.

И котенок в самом деле побежал. Сначала к забору, потом обратно. А так как все ребята кричали, он вообще стал метаться, как сумасшедший.

Мы стали его ловить.

— Ветер, Ветерок!

Несколько раз котенок поворачивал голову на мой голос. Но ведь я стеснялся назвать его настоящим именем. И он совсем растерялся. И вдруг взял и заскочил в такую маленькую дырочку в стене дома, отдушину подвала. И… пропал.

Все ребята сразу замолчали и испуганно на меня посмотрели:

— От матери будет тебе.

А я больше всего на свете не люблю, когда думают, что я трушу. И кусок кривого зеркала опять повернулся где-то внутри меня.

— Ничего не будет! — буркнул я. — Мать сама хотела, чтобы котенок пропал. Потому что глупый.

Я повернулся и ушел домой. Сидел на диване и нагонял на себя злобу:

«Действительно, у других кошки как кошки: сидят себе спокойно или прогуливаются с достоинством, никуда не убегают. А этот… Позорится только…»

Но тонкий чужой голосок напевал где-то внутри меня: «А если б тебя самого первый раз на незнакомую шумную улицу!‥»

«Сидит сейчас распрекрасно в подвале, мышей ловит, — старался я. — Про меня совсем забыл. Как я поил его из соски три раза каждый день. Как учил уму-разуму…»

«Не учил, а только начал учить, совсем чуть-чуть, — перебивал голосок. — А в подвале отродясь не было никаких мышей. Зато крыс — сколько угодно. Водопроводчик дядя Коля показывал одну. Здоровенная, не только котенка слопает, но человеку ногу откусит!»

А стенки в подвале высокие, гладкие. Вниз с перепугу быстро соскочишь, а вот обратно?‥ Мокрые, противные стены обросли, наверное, плесенью и всякими подвальными грибами.

«Б-р-р, — мне даже от одного представления стало не по себе. — Б-р-р, т-р-р».

Тут еще Вовка по телефону душу травит:

— Как мать, ругается?

— Если бы! И то, наверное, легче б было…

Но мама словно и не замечала, что пошел уже десятый час, а я не ложился в постель. Напевала ни с того ни с сего веселую песенку про друзей, которые познаются в беде… А я все ждал, что стихнет на улице дневной шум и, может быть, котенок вылезет…

Но он не вылез.

И на следующий день, когда мы с Вовкой привязали за нитку сосиску и спустили через отдушину в подвал, нам никто не отозвался…

…Водопроводчик дядя Коля, которому я на третий день рассказал про котенка, выслушал меня недоверчиво:

— Убег он, наверное, десять раз!‥

Но все-таки выбрал из большой связки ключей, которая висела у него на поясе, самый длинный:

— На полчасика, не баловать чтобы только!

Хорошо бы, конечно, лезть в подвал не одному. Ну хотя бы вдвоем с Вовкой. Но Вовка во вторую смену, он еще не скоро придет.

Время летело, пока я спускался в подвал медленно-медленно. Вот лестница, где когда-то я отнял у матери маленького, полуслепого котенка. Вот ступенька, где я кинул его, беспомощного, одного. Угол, где он лежал, уткнувшись головой, и чуть не задохнулся… Наверное, этот подвал сделали специально, чтобы испытывать мою совесть!

Я ободрал все пальцы, пока повернул ключ в ржавом замке. Тяжелая железная дверь открылась с отвратительным скрипом, меня сразу обдало холодом и вонючей сыростью.

— Кис-кис, Балбес, Балбесик, — просунул я в эту сырость голову.

«Может быть, он отзовется, выскочит, и мне не придется идти в зловещую темноту».

Но темнота молчала. Впопыхах я забыл спросить у дяди Коли спички. А в подвале, будто специально, чтобы было страшней, кто-то настроил тысячи закоулков, и в каждом, так и чудилось, кто-то таится.

Я протянул вперед руку, и тотчас мои пальцы уперлись во что-то мягкое и мохнатое. Внутри этого мягкого и мохнатого заскрипело и забулькало. Как будто невидимое чудовище разевало вонючую пасть.

Моя рука дернулась назад, и я тут же больно ударился локтем о противоположную стенку.

Я решил обмануть того, невидимого, влипнуть в стенку и не шевелиться. Но сердце стучало, выдавая меня, на весь подвал, локоть нестерпимо саднил, а ноги отчего-то сделались мягкими и непослушными.

Еле-еле, когда глаза немножко привыкли к темноте, я разобрался, что принял за чудовище толстую трубу, обмотанную ватой и мешками. Сквозь вату капала горячая вода, труба хрипела и булькала, как живая.

Я углублялся в подвал все дальше и дальше, звал и звал кота. Но котенок не отзывался. Да и было ли кому отзываться мне? Может быть, давно лежат где-нибудь в углу обглоданные крысами косточки?

И вдруг я с ужасом услышал, как где-то позади, далеко за моей спиной заскрипела, лязгнула, а потом с грохотом захлопнулась железная дверь.

«Все! Захлопнули, захлопнули, как крысу!»

Я рванулся к выходу, но на моем пути вырос невидимый каменный выступ. Я что есть силы ударился о него коленкой, предательские слезы больше не могли удержаться у меня в глазах…

Я даже не сразу услышал глухой голос дяди Коли, который звал где-то в темноте:

— Мальчонок! Ты здесь, мальчонок? Чего ж не отзываешься?

Как слепой, я пошел на голос и уткнулся головой в твердую и пахнущую брезентом грудь дяди Коли. А когда он вывел меня на свет, я увидел, что на его плече… как ни в чем не бывало сидит мой Балбес! И его усатая мордашка, кажется, выражает вопрос: «Где это ты так долго пропадал?»

— Я иду, а он сидит при входе, — объяснял, посмеиваясь, дядя Коля. — На приступочке. Он, видать, сразу проскочил, как ты дверь открыл. А тебе не отозвался. Глупый еще, дурашка!

«Да, дурашка! — хотел я крикнуть. — Обманул меня, и его же жалеют!»

Но поглядел на худую спину котенка, на его запавшие за три дня бока и ничего не сказал.

И тетеньке около подъезда, которая увидела нас, пыльных и грязных, и засмеялась — «какие ж мы красивые!» — я тоже ничего не сказал. Только сцепил зубы и крепче прижал к себе котенка.

Он будет еще, обязательно будет и умным, и смелым, и красивым.