Они вышли из палатки. Мягкий летний вечер уже вступил в свои права. Воздух, пронизанный желтоватым светом, струился теплом. Последние лучи уходящего солнца позолотили верхушки деревьев. За обеденным столом расположились парни и девушки, некоторых Татьяна уже знала в лицо. Тихо бренчала гитара, молодежь вела беседы, негромко смеялась, напевала. Со спортивной площадки доносились звонкие удары по мячу. Кто-то развел костер на опушке леса, и оттуда тоже слышны были звуки гитары и вечное студенческое:

Налетел свежий ветерок. Татьяна поежилась.

— Замерзла? — спросил Анатолий и обнял ее за плечи. — Надень мою куртку.

— Нет, не замерзла! — сказала она и отстранила его руку. — Не надо. Неудобно!

— Как знаешь, — в его голосе ясно прозвучало разочарование. Тем не менее он предложил: — Посидим на скамейке?

— Посидим, — согласилась она.

Но это предложение, которое час назад она восприняла бы с великой радостью, сейчас показалось ей лишь проявлением вежливости.

Правда, они опоздали. Скамейку уже оккупировала какая-то парочка. И тогда Анатолий молча увлек ее на едва заметную в сумерках тропинку. Десяток-другой шагов сквозь заросли — и они очутились на небольшой поляне, на самом краю утеса, в окружении старых сосен. Темные кроны резко выделялись на светлом небосклоне. Солнце уже спряталось за сопку, и сумерки, наползая, окутывали притихшую природу прозрачным покрывалом, сотканным из запахов, ласковых порывов ветерка, плеска воды на отмели и шелеста листьев. Высокие сосны выглядели непривычно сурово, нежная листва берез потемнела, зато стволы их ярко белели, выделяясь на фоне мрачного бора. Но одна из берез выглядела особо. На ее нижних ветвях колыхалось под ветром множество разноцветных ленточек.

Татьяна остановилась, припоминая. Кажется, эти ленты называются «челома» или «чалома»…

— Что ты сказала? Челома? И это ты знаешь? — спросил удивленно Анатолий.

— Я ведь читала кое-что о Хакасии перед отъездом, — смутилась Татьяна. — Здесь проводили какой-то обряд?

— Мои студенты постарались, — улыбнулся Анатолий. — Перед началом раскопок задабривали местных духов. Так уж у нас полагается. Вон там костер жгли…

Он взял ее за руку и подвел к черному, обугленному пятну среди травы, обкопанному и обложенному крупной галькой.

— Закончится полевой сезон, снова придем сюда, поблагодарим, покормим духов за то, что не мешали нам, не вредили, берегли раскоп. Сейчас все больше людей пытаются приобщиться к народным традициям. Но настоящих хранителей обычаев осталось совсем мало. В итоге дело доходит до курьезов. Привязывают к веткам разноцветные тряпки, ленты, косынки, шарфики, даже носовые платки. Считают, чем веселее расцветка, тем, дескать, лучше. Развевается себе и развевается на ветру челома в полоску или в горошек, сиреневая или желтая, оранжевая или фиолетовая, значит, все прекрасно, духи довольны… И мало кто знает, что хакасы завязывали эти ленты не там, где придется. Ни в коем случае нельзя завязывать челому на траве и кустах. Предки воспринимали их как корневища деревьев, растущих в Нижнем, подземном мире, а им управляет ужасный уродец Эрлик-хан. И все там вверх ногами, как и подобает в мире нечисти. Если тебе не хочется почитать Эрлик-хана, то на кустах ленточки лучше не повязывать.

— Да я никогда и не повязывала, — улыбнулась Татьяна, — но иногда думала: какой смысл в этих ленточках?

— Есть смысл, не сомневайся! — улыбнулся ответно Анатолий. — Еще в школе я пытался разузнать: зависит ли цвет челомы от того, кто ее повязывает. Помню, бабушка-соседка объяснила. В старые времена мужчинам дозволялось повязывать только белые челомы, женщинам — красные, а старикам, которые уже не могли рожать детей, — синие. Сейчас все смешалось от незнания, а может, от нежелания или лени вникать в обычаи предков.

— А желтый цвет? — спросила Татьяна. — Разве нельзя повязывать желтенькие ленточки? Или оранжевые? Веселый цвет, солнечный!

— Ну, это как сказать! Буддисты почитают цветок золотого лотоса как символ мудрости, плодородия и святости. Поэтому челому желтого или оранжевого цвета оставляют те, кто исповедует буддизм, вернее, его северное направление — ламаизм. Однозначно, буряты или алтайцы, а может, и вовсе — монголы. Но, скорее всего, наши южные соседи — тувинцы, но только не хакасы. У них желтый и золотой цвета испокон веку были связаны с болезнью и смертью. Я постоянно удивляюсь ярко-желтым или оранжевым рубахам и платьям на хакасских праздниках. Что за бурят их шил? Или монгол?

Анатолий улыбнулся и подвел ее к высокой разлапистой сосне, под которой лежало ошкуренное бревно, уже отполированное чьими-то задами. Верно, не один Анатолий знал об этом укромном уголке, словно созданном для тайных свиданий.

— Хорошо здесь! — с благодарностью и смущением пробормотала Татьяна.

Замерев от восторга, она во все глаза смотрела на реку. Огромная луна поднималась над лесом, и пульсирующая серебристая дорожка перекинулась с одного берега Абасуга до другого. От воды дул прохладный ветерок, и Анатолий, уже не спрашивая согласия, накинул ей на плечи свою куртку. Затем взял за руку.

— Присаживайся! Жестковато, конечно, сидеть, но терпимо, — сказал он, улыбнувшись. Но голос его звучал глухо и немного печально. И глаза смотрели грустно, как при расставании. В сердце закралась тревога, но Татьяна отвела взгляд.

Нервы? Конечно, нервы расшалились. Все это из-за Евы. Что их связывает с Анатолием? Дружба, работа или нечто большее? Вон как по-хозяйски она вела себя за столом. Видно, не первый раз общалась с Борисом и Анатолием на короткой ноге… Но, с другой стороны, Анатолий ушел с ней, оставил Еву в компании Бориса. Получается?..

«А ровно ничего не получается! — одернула она себя. — И вообще, прочь все мысли о Еве! Она того не стоит!»

Какое-то время они сидели молча. Стихли крики на волейбольной площадке, лишь продолжала где-то звучать гитара, выводя немудреный мотив. Ей вторил приятный мужской голос:

— Даже песни у вас о раскопках, — сказала Татьяна.

— Что поделаешь? — отозвался Анатолий. — Раскоп здесь — Его Величество, а мы — простые подданные. Поэтому все разговоры, споры, дискуссии только о нем, любимом. Сидят допоздна, пока не разгонишь всю ораву по палаткам. Вечерние посиделки с чаем, иногда с вином — самое отрадное время в экспедиции. Ведь здесь собрались люди, занятые одним делом, потому и темы для общих разговоров быстро находятся. Тут и песни тебе, и байки всякие, случаи из жизни бродячей, экспедиционной. Чего только не бывает в поле! Но никто никого не нагружает своими проблемами. Все неприятности остаются в городе. И как бы душу ни крутило, плач в жилетку отменяется. Но поговорить о судьбах России — святое дело! Это ведь наша национальная забава!

— Что-нибудь нашли сегодня?

— Нашли, — кивнул Анатолий. — Есть кое-что занятное. Иконка с мощевиком, видно, фамильная, нательный крестик, кирпичная кладка, скорее всего, печной фундамент. Остальное как обычно: собачьи, бараньи кости, обломки керамики, наконечники стрел. Находки гуще пошли, и это радует… Главное, докопались до основания одной из башен. Бревна хорошо сохранились, почти не пострадали при пожаре. Фундаменты возводили из лиственницы, она почти не гниет в земле, а в воде еще крепче становится…

Татьяна слушала его, а воображение рисовало картину боя, когда разлетается вдребезги не одна человеческая жизнь, а следом уходит в прах самое дорогое — нательный крестик, иконка с мощами святого, сгорает жилище с печкой и от удара вражеской сабли погибает собака, которая это жилище охраняла…

— Ты до сих пор считаешь, что острог сожгли кыргызы? — спросила она тихо.

— Пока лишь предполагаю. Кыргызское войско, хоть и малочисленное, по современным меркам, представляло собою серьезную силу. У воинов были отличные доспехи и оружие. Русские вступали с ними в открытый бой только тогда, когда выбора не оставалось. Но чаще или отсиживались за стенами острогов, или применяли тактику рейдовой войны: нападали на улусы и курени в отсутствие войска. После пожара острог не стали отстраивать, скорее всего он потерял стратегическое значение. Люди ушли из него в одночасье… Может, потому так мало о нем сведений. И ошибку в расположении не стали исправлять… Что ж, в любом случае раскопки мы не прекратим. Я кожей чувствую — перстень не последняя интересная находка. Так что работы будет невпроворот! Ты не против, если я зачислю тебя в штат художником?

— Не против! — кивнула она. — Надо же отрабатывать свой хлеб!

— Таня, что случилось? — нахмурился Анатолий. — Не нравится мне твое настроение. Ты из-за Евы расстроилась?

— С чего ты взял? — вскинулась она. — Больно надо из-за твоей Евы расстраиваться!

Он засмеялся, обнял ее, прижал к себе.

— Зря ты! Ева — мировая девка! Живет в Польше. Преподает в университете города Седльце под Варшавой. Ее предки из ссыльных поляков, но отец и мать до сих пор живут в России.

— А здесь ей что нужно?

— Она — антрополог. Не часто в последнее время, но вырывается в экспедиции. Специальность у нее редкая для Сибири. В девяностых годах был только один антрополог на весь наш околоток, да и тот в Новосибирске. Сейчас их, слава богу, чуть больше. За границей антрополог — понятие широкое. Это и расовед, и этнограф, который изучает обычаи разных народов, и, кроме того, еще и этнический психолог. У нас же антропология занимается всего лишь строением тела человека. Поэтому и радуюсь, что Ева к нам выбралась. Как профессионалу ей цены нет! И девушка — не кичливая, пашет на раскопе наравне со всеми. Правда, немного с закидонами, но у кого их нет?

— Но какие тела на раскопе? — удивилась Татьяна. — Вы же не могильник раскапываете. Да и там одни скелеты.

— Наверняка на территории острога находилось кладбище. Скудельница, как их тогда называли. В начале восемнадцатого века покойников хоронили возле церкви. Люди ведь умирали, погибали в схватках. По костям многое узнать можно. Так что, придет время, доберемся до кладбища.

— Но ведь это не этично как-то, не по-людски — раскапывать чужие могилы…

— А тут уж как посмотреть! Мы ведь, получается, вторую жизнь даем умершим! И как бы мы о них узнали, если бы не раскапывали могилы? Особенно это касается древних захоронений. Письменность в этих краях три-четыре тысячи лет назад отсутствовала. Правда, кое-что китайцы отметили про дикие племена, это и есть в наличии. Как-то раскапывали мы могильник прямо в черте города. Мужичок яму рыл в усадьбе под погреб и нашел скелет. Копаем себе тихо-мирно, и вдруг подъезжает крутая машина, а из нее выходит такой, киношного вида, бычара. На груди цепь золотая в палец толщиной, ладанка — с кулак. И заявляет нам с важным видом: «Слышь, нехорошо это, типа, могилы тревожить, не по-божески!» Мои ребята не растерялись. «Может, ты только по-божески поступаешь? — спрашивают. — Не пьешь, не воруешь, ни разу не соврал и никого не обманул?» Бычара насупился, сплюнул, обозвал нас ненормальными и укатил восвояси. Так что поди, разберись, кто поступает по-божески, а кто нет?

Анатолий помолчал некоторое время, затем заговорил снова:

— По останкам можно многое понять: и о самом умершем, и об эпохе, в которую он жил, и об образе жизни, и о привычках, и об обрядах, даже каким богам поклонялся. Вот слышала небось про зубной камень, которым стоматологи нас постоянно пугают? А ты его видела? Не очень приятное зрелище. Коренной зуб словно запечатан в твердую коробочку. Так вот, появляется он при мясной и молочной диете. У наших степняков-андроновцев — обычное дело . Они же скотоводами были. Поэтому в основном ели много мяса, молочных продуктов. Каши и растительную пищу потребляли редко. Зато дырок в зубах у них не было. У русских поселенцев зубы часто цинга съедала. И еще бывало: находили останки умерших, которым уже после смерти забивали рот камнями или заливали горло смолой. Боялись, что душа покинет тело и наведет порчу на живых. Значит, покойник при жизни славился темными делишками…

— Какие-то ужасы ты рассказываешь! — Татьяна теснее прижалась к нему.

— Сейчас эти мертвяки не страшны. Все в прошлом, — усмехнулся Анатолий. — Уверяю: зомби здесь по ночам не бродят, разве местная шпана прорвется, когда пронюхает про раскопки. Это гораздо страшнее, особенно, если эти удальцы под градусом.

Они снова помолчали. Тихо шуршали листья берез, что-то шептали внизу волны, наползая на камни. Негромко кричали лягушки, им вторила ночная птица — где-то далеко-далеко, на другом берегу реки.

— Кстати, о зубах! — оживился вдруг Анатолий. — Лет пять назад произошел у нас на раскопе необычный, почти мистический случай. Землекопы закончили работу и ушли обедать. Остались только археологи. Докапывали, убирали погребение. Зарисовали все, зафотографировали, замерили. Собираем кости. И вдруг видим: на одной из найденных нижних челюстей аж два ряда коренных зубов имеется, причем с одной стороны. Вверху — все нормально, никакой аномалии. Удивились, стали внимательно разглядывать, понять ничего не можем. Что за чудо такое? Кто-то предположил, мол, это молочные зубы не выпали. Но не может такого быть! Человек явно был взрослым, зубы коренные, непонятно одно: почему все-таки в два ряда? Пожали плечами и решили, что вот приедет Ева, разъяснит. Собрали находки — и в лагерь. Вскоре Ева из города вернулась. «Что случилось? — спрашивает. — Отчего морды довольные?» Рассказываем: «Мы тут челюсть нашли странную». «Покажи!» — говорит. Я в мешок руку запустил — нет челюсти! Высыпал все — правда, нет. Мы назад, на раскоп. Землю на погребении буквально руками перебрали. Пропала находка, как сквозь землю провалилась. Остальные кости на месте, а эта исчезла! И ведь так удивились, что забыли сфотографировать. Пожимаем плечами, переглядываемся: что же такое было — массовая галлюцинация? Повальный психоз? Загадка… Тут ведь сгоряча кого-то и обвинить можно: дескать, утащил, сволочь, втихую, припрятал! Но это вообще из области фантастики! Все — профессионалы, всем выгодно, чтобы диковину на всеобщее обозрение выставить, а не доставать дома из загашника и тайком любоваться. Кроме того, есть такое поверье среди археологов, что вещи из могил нельзя домой приносить, а уж человеческие кости — совсем непозволительно. Дурная примета! Словом, сокрушались страшно, а Ева улыбалась. «Да, — говорит, — иногда, но крайне редко, встречается такое нарушение строения челюсти. Вон, недавно в Албании при раскопках наткнулись на похожую древнюю челюсть. И тоже находка загадочно исчезла…»

— Сегодня я каких только историй не наслушалась! И от тебя, и от Ольги Львовны, — задумчиво сказала Татьяна. — Просто водопад информации…

— Пообщаешься с Ольгой Львовной, она многое что расскажет, — отозвался Анатолий. — Удивительная женщина! Замужем никогда не была, детей нет, живет по своим правилам и мало кого в душу пускает. Носит туда-сюда кости, черепки, моет их, сушит на солнышке. Идешь, бывало, к речке ополоснуться, а на бережке — кости вперемешку и череп, точно Веселый Роджер, скалится. С непривычки новички пугаются, да и человеку бывалому не по себе становится.

Он помолчал мгновение, вздохнул:

— Живет только своей работой, участия в лагерных событиях не принимает. Спать ложится с заходом солнца, за столом сидит тихо, как мышка. Но на вопросы отвечает охотно и понятно. Я давно привык и к ее манере общения с людьми, и к ее голосу. Ну, не любит она шум и суету, и наши научные споры ее раздражают. И пускай! Главное, человек красиво, профессионально делает свое дело, ни во что не вмешивается, никого не осуждает… С Евой они тоже нашли общий язык.

— Я видела их сегодня перед ужином. Сидели на скамейке, разговаривали.

— Ты о Еве плохого не думай, — неожиданно сказал Анатолий. — Прикинь, почему мне сегодня придется ночевать в палатке у завхоза? У нее давний роман с Борисом.

— С Борисом? — поразилась Татьяна.

— Ну да, только пожениться никак не соберутся. Видятся редко, урывками, но удивительно — не расстаются. Она в Польше хорошо устроилась, а Борису там делать нечего. Русских на работу не берут. Считают, что на нас нельзя положиться. Обманем или обворуем. Печально, конечно…

— Но она так на тебя смотрела…

— И что же, что смотрела? — засмеялся Анатолий. — Беспокоится обо мне. Сколько раз пыталась подружек своих подсунуть для семейной жизни. Только я сам выбираю…

— До сих пор?

— Нет! — он нахмурился. — Уже выбрал!

Татьяна опустила голову. Сердце билось быстро-быстро, а его стук, казалось, был слышен в лагере и на другом берегу реки. Она сжала кулаки, чтобы унять дрожь в пальцах. С руками удалось справиться, зато задрожали коленки. Анатолий смотрел на нее не отрываясь. Грустно и тревожно одновременно. Поэтому вопрос «Кого?», который едва не сорвался с ее губ, застрял в горле. Она судорожно перевела дыхание.

Осторожно, словно боясь спугнуть, он обнял ее за плечи. И тогда она посмотрела ему в глаза. Молча, растерянно, понимая, что сейчас произойдет нечто важное, отчего нет спасения, отчего не сбежишь и не спрячешься…

— Таня! — прошептал он и рывком притянул к себе, прижал к груди и принялся покрывать поцелуями волосы, шею, коснулся губами виска…

Она с трудом отстранилась, чтобы перевести дыхание, но он обхватил ее лицо ладонями и стал целовать глаза, щеки, нос, пока не добрался до губ. Долгий, сильный, страстный поцелуй отобрал у нее последние силы.

— Толик… — пыталась она что-то сказать, когда он на мгновение отрывался от ее губ. — Толик…

Но он шептал в ответ:

— Нет!

И целовал с новой силой, жадно и с таким жаром, что болели губы. Но это была приятная боль, а руки его были нежны даже тогда, когда он быстро расстегнул рубаху — кажется, при этом отлетели несколько пуговиц — и коснулся ее груди. Обняв его за шею, Татьяна не сопротивлялась, просто забыла обо всем на свете: и о том, что где-то рядом люди, и что сердилась и обижалась на него недавно. Все тревоги растопили поцелуи и прикосновения его рук, ласково скользивших по ее спине и плечам.

— Толик… — наконец пробормотала она, с трудом переводя дыхание. — Ты сошел с ума! Мы же распугаем всех в округе!

— Молчи, Таня, молчи, пока я совсем не слетел с тормозов!

И снова крепко прижал к себе. Она слышала, как колотилось его сердце, ощущала на лице тяжелое дыхание. И говорил он отрывисто, будто выталкивая слова.

— Я — идиот, наверное. Вот так, сразу… Но я дурею просто, когда ты рядом. Несу ахинею, болтаю, лишь бы заглушить желание бросится к тебе, обнять, поцеловать. Понимаешь…

Он махнул рукой, отвел на мгновение взгляд и тут же снова посмотрел на нее. Глаза его лихорадочно блестели.

— Если ты откажешься, я все пойму… Но не отказывайся, пожалуйста! Мы… Мы уйдем туда, где нас никто не найдет этой ночью!..

Она молчала. И он произнес потерянно, упавшим голосом.

— Я все понял. И вправду дурак…

— Ты не дурак, — прошептала она и погладила его по щеке, — ты замечательный, ты лучший… С тобой я ничего не боюсь!

И испугалась, даже слегка отпрянула, когда увидела, какой безумной надеждой загорелись его глаза.

— Я не откажусь, — сказала она, — я…

Но не договорила. Дикий, пронзительный вопль, словно ножом, полоснул тишину. Эхо подхватило его и пошло гулять от берега к берегу, от сопки к сопке. Кричала женщина. Кричала отчаянно, как будто ее лишали жизни или живьем сдирали кожу.

— Господи! — Татьяна вздрогнула от неожиданности. — Что случилось?

Анатолий вскочил на ноги. Лицо его побелело.

— Бежим! — крикнул он. — Это где-то за лагерем!

Со всех ног, не разбирая дороги, они бросились на крик, который перешел в завывания, но и в них сквозил неподдельный ужас…