Глубокая ночь, будто траурным крепом, накрыла землю. Желтый глаз луны уставился на мир внизу, и от этого пристального и надменного взгляда по спине невольно пробегали мурашки, нарастали волнение и тревога. Подобной луны — внимательной и огромной — никогда не увидишь в городе. А вокруг, в бескрайнем и черном, словно весенняя пашня, небе — россыпи несметных сокровищ. Точно щедрая и сильная рука сеятеля разбросала там монеты, драгоценные камни и слитки золота, чтобы проросли они звездами…

Пугаясь пристального взгляда ночного светила, некоторые звезды срывались с небес. Звезды-странники, звезды-бродяги, они как люди, гонимые поисками земли обетованной, уносились за горизонт, в несусветные дали. Но, в отличие от людей, звезды не подвластны ни чувствам, ни времени. Они бесконечно далеки и мерцают, как несбыточная мечта, как призрак далекого счастья.

Легкие облака тонкой кисеей затянули луну, но бледные лучи пробились сквозь них, накрыли лес серебристой паутиной, наполнили игрой теней и световых бликов, отчего все вокруг представлялось теперь совершенно иным — причудливым, таинственным и немного пугающим. Силуэты уснувших сосен и берез казались то призраками в саванах из лунного света, то персонажами детских фантазий.

А тишина стояла такая, что слышно было, как легкий ветерок трогал листья берез, баюкал травы, чьи душистые запахи струились в воздухе и, будто сон притихшей земли, поднимались вверх. И там, в непомерной глубине ночного неба, ароматы лета и звезды сливались в одну молочно-белую реку, которая, разлившись по небосводу, разделила его, точно каравай хлеба, на две половины.

Длинные тени сосен перечеркнули поляну. Днем она была полна благодати и дурманящих запахов, но сейчас показалась Татьяне чужой и не очень привлекательной. Высокая, густая трава, по которой так приятно было ступать днем, путалась в ногах. К тому же кеды быстро промокли от росы. Совсем близко ухнула какая-то птица. Татьяна вздрогнула, но Анатолий крепче сжал ее ладонь.

— Не бойся, это всего лишь филин.

— Совсем не боюсь, — прошептала она. — Просто неожиданно!

Анатолий ничего не ответил, потому что они вышли к раскопу. Прислушались, огляделись. Тихо, спокойно. Ни звука постороннего, ни движения.

— Где палатка? — спросила она шепотом.

— Там, — махнул рукой Анатолий, — у дальней стороны раскопа. — И вопросительно глянул на нее. — Подождешь меня здесь или тоже пойдешь?

— Пойду, — сказала она решительно. — Я что, зря напросилась?

— Ну гляди, — усмехнулся он одними губами. — Двинем вкруговую, опять через лес. Ступай сначала на носок, а затем на пятку, чтобы не слишком шуметь.

«Ну лазутчики прямо!» — хотела она пошутить, но промолчала.

Анатолий был настроен серьезно.

— Пригнись! — приказал он. — И — короткими перебежками, от дерева к дереву… Пошли!

Редкая березовая роща просматривалась насквозь, но в тени густых крон легко было укрыться, только трава снова заплетала ноги. Пару раз Татьяна едва не упала, а в третий — приземлилась на четвереньки. Анатолий оглянулся, прижал палец к губам. Глаза его сердито сверкнули.

Она молитвенно сложила ладони: «Прости!» И выругалась про себя: «У, корова неуклюжая!»

Но все-таки они преодолели рощицу без потерь и особого шума. Наконец Анатолий поднял ладонь, приказывая остановиться. Но она и сама увидела палатку — старую, брезентовую, с веревочными растяжками, привязанными к деревянным колышкам. Возле входа — высокие резиновые сапоги, с накинутыми сверху портянками. А метрах в трех — походный очаг, выложенный из камней. На нем — закопченный котелок.

Осторожно ступая, они подошли к палатке. Над очагом курился слабый дымок. Рядом возвышалась аккуратная кучка хвороста, прикрытая куском брезента. Анатолий приложил ладонь к котелку.

— Почти остыл, — сказал тихо и направился к палатке.

Татьяна заглянула в котелок. Крепчайший черный чай уже подернулся радужной пленкой.

Анатолий тем временем присел на корточки возле лопат, сваленных грудой чуть в стороне от палатки. Навел на них луч фонарика.

И тотчас в палатке заворочался, забормотал что-то сердито Федор. Анатолий вскочил на ноги, а Татьяна быстро оглянулась по сторонам и подхватила с земли палку, тяжелую, сучковатую. Огреешь по голове — мало не покажется!

В следующее мгновение из палатки показалась заспанная физиономия Федора. Он с мрачным видом уставился на них. Зевнув, проговорил недовольным голосом.

— А, это вы! Думаю, кто тут шляется в темноте?

— Спал? — насмешливо спросил Анатолий.

Федор вылез из палатки, хмуро посмотрел на него.

— Соснул немного. А чего тут случится?

— И ничего не слышал?

— Как не слышал? — Федор снова зевнул, перекрестил рот, направился к очагу и, опустившись на колени, посмотрел снизу вверх на Анатолия. — Девка блажила на всю округу. Салазки ей кто загнул, что ли? Хотел сбегать, а потом думаю, там и без меня есть, кому разогнуть!

Он наклонился к камням, подул. Наружу вырвался язычок пламени, и Федор, сломав несколько тонких хворостин, быстро сунул их в огонь.

— Чай будете?

— Так это не чай. Чифирь. Напьешься, всю ночь спать не будешь! — усмехнулся Анатолий.

— Воля ваша, а я после чифиря сплю как убитый. А ты не ответил, начальник, девку, что ль, кто попользовал? Без спросу, видно?

— Ты бы выбирал выражения, — Анатолий гневно прищурился. — Не видишь разве? Здесь женщина!

— А что я такого сказал? — ощерился Федор. — Тоже не девочка, поди?

Татьяна крепче сжала палку. Как она ненавидела подобные скабрезные усмешки! И — ох, с каким бы наслаждениям врезала сейчас этому негодяю по уху или по мерзкой физиономии! Но сдержалась — зачем обострять отношения? Пока, кроме нескольких гадостей, вылетевших из его поганого рта, Федор ни в чем не провинился.

Похоже, Анатолий пришел к такому же выводу, потому что произнес более миролюбиво:

— Кроме криков, ничего странного не заметил? Никто не пробегал мимо? Может, зверь какой?

— Нет, начальник. Ничего не слышал, никто не пробегал. Я бы первым делом сказал об этом.

— Ладно, отдыхай, — Анатолий махнул рукой. — Но если что заметишь подозрительное, мигом поднимай тревогу. Рация работает? Проверял?

— Все ол райт, начальник! — осклабился Федор. — Проверял, работает как часы!

А Татьяна поняла вдруг, что ее раздражало в Федоре. Ночью он вел себя грубее и развязнее, чем днем на раскопе. Тогда он был сдержан и мрачен. Сейчас неприятно оживлен, и руки его нервно подрагивали. Это она заметила, когда он схватился голой рукой за ручку котелка. Обжегся и выругался сквозь зубы: «О, бля!..», а ведь рядом лежала рукавица-верхонка. Отчего же он забыл про нее?

Анатолий пожал руку Федору, и они направились в лагерь. Но пока не скрылись среди деревьев, Татьяна спиной ощущала тяжелый взгляд. В какой-то момент не выдержала, оглянулась. Сложив руки на груди, Федор смотрел им вслед, словно проверял, не свернут ли куда в сторону.

Она не преминула сказать об этом Анатолию, так же как и о своих подозрениях.

— Я тоже заметил, что он нервничает, — сказал Анатолий. — Причем почти не скрывает этого. Жалко, не успел на его сапоги взглянуть. Хотя что толку? У нас в таких сапогах добрая половина народа ходит.

— Но почва ведь разная? Если на сапогах глина из оврага, значит, побывал там однозначно.

— На моих кроссовках тоже глина из оврага, и у Бориса, и у Евы, и у кучи народа, — вздохнул Анатолий. — Но даже найдем именно его следы в овраге, что докажем? Объяснит, что спускался туда несколько раз. В туалет, к примеру. Поняла, от оврага до палатки минут пять бегом?

— Не поняла, это ж ты все окрест знаешь.

— Так мне положено знать! — улыбнулся Анатолий. — Я еще по весне весь лог облазил, и утес, и на сопку поднимался. Сверху антропогенный ландшафт лучше заметен. Тени от валов, более сочная трава на месте рвов и каналов. Эта роща ведь тоже после выросла, на пепелище. Такие березняки вторичными называются.

— Я в этом ничего не понимаю, но верю тебе на слово!

Она усмехнулась и, махнув палкой, сбила несколько соцветий борщевика.

— Эта зараза тоже помойки любит и жирную землю.

Анатолий обнял ее за плечи.

— Палку брось. Я думал: вот-вот двинешь Федору по башке.

— И навернула бы! — произнесла она с вызовом, но палку бросила. — Терпеть не могу сальности и грязные намеки!

— Вот ты какая? — тихо засмеялся Анатолий и, остановившись, развернул к себе лицом.

— Какая? — спросила она тихо и потянулась к нему.

Даже привстала на цыпочки, чтобы обнять его уже безбоязненно, без тени раскаяния, что поступает опрометчиво, забыв об обещаниях вести себя мудро и осмотрительно.

— Смелая! И решительная! — прошептал он восхищенно. Глаза его озорно блеснули. — Просто Жанна д’Арк!

И вопрос «Зачем? Зачем она это делает?» тут же отпал как не имевший ровно никакого значения.

Федор сейчас нисколько ее не интересовал, да и то, спускался ли он ночью в овраг, тоже не волновало. Главное, она осознала, что пошла на раскоп не за тем, чтобы прояснить, чем сторож занимался ночью. Поняла, когда увидела улыбку Анатолия, шальной блеск в его глазах, почувствовала, как сильные ладони легли на талию, скользнули по бедрам и прижали к себе.

Он обнимал ее нежно и властно и не произнес больше ни слова. Татьяна тоже молчала, только дыхание вдруг сбилось и сердце затрепыхалось в груди, как пойманная в силки птица.

Они целовались долго и жадно. Забыв о времени, ни о чем не думая и не жалея!

Наконец Анатолий оторвался от ее губ и прошептал, задыхаясь:

— Пойдем! Пойдем ко мне!

И только тогда она словно очнулась, уперлась ему в грудь ладонями и покачала головой.

— Нет! Уже поздно!

Спазм перехватил горло, дыхание сбилось, слезы застилали глаза, но она, обняв его за шею, упрямо твердила:

— Подожди! Не спеши! Зачем, чтобы с первых дней о нас болтали всякие гадости?

Но он опять закрыл ее рот губами. Прижал к себе — горячий, дрожащий от возбуждения. Его поцелуи стали настойчивее, губы — жестче, руки — требовательнее, объятия — смелее. Она охнула от неожиданности, когда его ладони стиснули ее грудь. Боже, в один миг оглохла и ослепла и даже не заметила, когда он расстегнул рубаху. Но мужская рука уже потянула молнию на джинсах… И Татьяна поняла, что сейчас окончательно потеряет голову. И они никуда не пойдут. Все произойдет здесь, на влажной от росы траве, потому что еще мгновение, и будет поздно сопротивляться.

— Нет! — выкрикнула Татьяна и что было сил толкнула его в грудь. — Я же сказала!

Она торопливо застегнула джинсы, запахнула рубаху. Анатолий, опустив голову, сказал глухо и обреченно, что ли:

— Прости! Я не хотел тебя обижать!

— Я не обиделась, — она виновато улыбнулась. — Только не торопи меня, ладно?

— Хорошо, — кивнул он. — Не буду! Но я люблю тебя! Это выше моих сил, понимаешь?

— Понимаю, — ответила она и посмотрела ему в глаза. — У нас все впереди. И не здесь, на мокрой траве, на сосновых шишках. Я не хочу, чтобы суетливо, как… Как… не люди!

— Ты, права! Абсолютно!

Он снова обнял ее.

— Не бойся! Я все понял! А теперь пошли, провожу тебя до палатки. — И взглянул на небо. — Ого, светает уже!

И правда, небо заметно посерело, приглушило свет звезд. Луна испуганно отступила за горизонт. Где-то далеко-далеко, видно, возле юрты бабушки Таис, прокричал петух.

Они взялись за руки и направились к еще спавшему лагерю. И только легкая дрожь его ладони выдавала, что спокойствие давалось Анатолию с большим трудом. Впрочем, женщин обычно радует, что мужчины порой впадают в безумие рядом с ними. Правда, никогда в этом не признаются. Татьяна тоже не призналась. Но душа ее ликовала, хотя где-то далеко-далеко, в самых глубинах сознания, поселился червячок. Противный такой, зубастый червячок. И грыз ее, грыз помаленьку, пока они не спустились в ложбину.

— Поспи сегодня подольше, — сказал Анатолий. — Я распоряжусь, чтобы тебе оставили завтрак.

— Я тоже тебя люблю, — сказала она и быстро поцеловала в щеку. — Прости, если обидела.

И поняла, что червячок скончался. Она поборола страх и произнесла наконец очень важные слова. Те самые, что уничтожили остатки ее сомнений и, очевидно, уняли бурю в душе Анатолия. Не зря же он так счастливо и открыто улыбнулся:

— Иди, а то… разбудим Ольгу Львовну! — и слегка подтолкнул ее к входу.

Татьяна скользнула в палатку и только внутри перевела дыхание.