Жители шляхетного миста Львив исстари отличались особой беспечностью. Их город переходил из рук в руки, подвергался нападениям разноплеменных отрядов, разграблявших предместья и поджигавших поля. Но львовяне относились к этому на удивление хладнокровно.

Во-первых, Львив охраняли каменные стены Высокого Замка.

Во-вторых, от врагов было принято откупаться, вынося сундуки с золотом. Золото для таких случаев припасали еврейские и армянские купцы, а так же греки, итальянцы, мадьяры. В-третьих, львовяне не жаловали любую власть, будь она неладна, довольствуясь своим вольным статусом. Злые языки утверждали, что если турки оставят городу Льва все привилегии, то большинство предпочтет подчинение Стамбулу, тихо вынеся белый флаг. Поэтому, когда Высокая Порта задумала расширить свои и без того немалые владения, возмечтав о Подолии, а заодно с ней и о древних землях Галицких, Львив мало готовился к обороне. Турецко-татарская угроза многим казалась нереальной — особенно после русско-польской кампании, после осады войсками Хмельницкого, шведами и прочими охотниками до львиных богатств. Успехи турок, уже приближающихся к предместьям Львива, обывателей впечатляли: слухи о них традиционно сеяла турецко-татарская Поганско-Сарацинская улица, но львовяне не спешили записываться в ополчение или укреплять стены Высокого Замка. И так забот хватает.

Городской магистрат, услышав о турках, провел экстренное заседание. Жадные купцы, собравшись вместе, долго не пытались друг друга понять.

Не удивительно: кто говорил по-гречески, кто по-итальянски, кто по-армянски, кто по-еврейски, а кое-кто по-татарски. Договориться им на официальном польском языке оказалось трудно, а переводчика каждую минуту с собой таскать не станешь.

Обсудив городские проблемы, купцы почесали плеши, расплели тугие пояса, высказали робкое пожелание — починить ветшающие стены города.

— Еще рвы выкопать не помешает — тихо предложил толстяк Вазанопуло, сделавший себе состояние на розовом масле и розовой воде.

— А деньги на рвы есть? — возразили ему. — Вот сам и копай!

Денег не нашлось, поэтому готовиться к осаде не спешили.

Проверив пушечные жерла, чиновник магистрата, Деметрис Ихтионис, написал в отчете, что в пушках свили гнезда маленькие птички, ядра заросли коконами паутины, а выкатить пушки в случае боя не представляется возможным по причине их крайней заржавленности.

Птичек прогнали, свитые из сотен мелких травинок гнезда разорили, выкинув овальные, в светло-серую крапинку, яйца, но на этом подготовка к войне закончилась. Предпринимались — уже самими горожанами — безуспешные попытки укрепить Высокий Замок. Стены его украсились дырами, часть кладки начала помаленьку обваливаться, раздираемая цепкими корнями плющей и молодыми побегами белого ясеня. По ночам хитрые мещане выламывали из стен лучшие камни, используя их или для кладки фундаментов, или для мощения улиц и внутренних двориков. Выбирая между безопасностью и сухостью, львивцы предпочли ходить по тротуарам, выложенным из булыжников Высокого Замка. Ведь турки с татарами нападают изредка, а дожди идут чуть ли не ежедневно. Попробуй, побегай в дырявых башмаках по лужам! А турки… ну их к чертям, раз Львив вильный, пусть его купцы из магистрата своими пузами защищают!

Едва ли не одиночной силой, что старалась раскрыть глаза на нешуточность завоеваний Османской империи, сплотить разделенных горожан, был орден иезуитов. Но здесь они действовали небескорыстно, считая, что защита христианского Львива — прежде всего искоренение ереси и укрепление позиций римско-католического исповедания.

Втайне радуясь наступлению турок, захватывавших карпатские городки, патер Несвецкий мечтал, что ради единения христиан Европы заблудшие русины греческой веры придут, как кроткие овечки в грозу под навес, к единому пастырю, то есть к Папе. А он объяснит схизматикам, что, только объединившись с римской церковью, они смогут достойно отразить атаки зловредных иноверцев. Православные, пожалуй, стали забывать, что главные враги им — османы с татарами, нехристи поганые, а не братья-католики.

Не помешает напомнить: константинопольские патриархи на самом деле служат туркам, униженно ползают перед султаном, спрашивая всякий раз у него дозволения сделать шаг. Если турки возьмут Львив, греческие пастыри цинично посоветуют православным смириться с этим, как давно уже смирились они с падением Константинополя.

Под предлогом сохранения христианства я раздавлю схизму, решил Игнатий Несвецкий, словно скользкую гадину, быстро и безжалостно.

Он вспомнил о русинке Марице, служанке пани Сабины. Это очень хорошо, что она русинка, пусть и перекрестившаяся в католичество, обрадовался Несвецкий. Черные замыслы его начинали сбываться.

Бедная Марица проснулась на рассвете от холода, и увидела, что лежит не на теплой и мягкой постели в своей комнатке, а в каменном, выложенном соломой, подземелье. С низких сводов капала вода, пробившая в камне небольшую ложбинку. Стены подземелья покрывал тонкий налет слизи. Жалкие струи свежего воздуха пробивались через узкое вентиляционное окошко, закрытое решеткой, и сразу смешивались с неистребимым запахом вечной сырости.

В углу, прямо напротив девушки, сидела громадная жабища, темно-зеленая с коричневыми пятнами, и смотрела на Марицу большими глазами. Вдалеке слышалось легкое шуршание: это переминались залегшие в спячку нетопыри, расправляли онемевшие кожаные крылья, чтобы поудобнее в них закутаться. Сомнений не осталось: это не сон, Марица в руках инквизиции.

Служанку охватил ужас. Из этих застенков мало кто не выходил живым, а о жестокости инквизиторов рассказывали страшное: сдирали кожу крючьями, поджаривали на раскаленной решетке, пытали клеймением, вливали в рот расплавленный свинец или олово, сажали в усеянные железными шипами ящики, подвешивали на дыбе, выворачивая суставы и ломая кости.

Больше всех Марица боялась инквизиторов. Если инквизитор попадется умный, он, может, разберется, что она никакая не ведьма, а змеиный скелет нацепила для красоты, ведь у прислуги никогда не бывает денег на украшения. Она праведная католичка, не пропускает мессы, исповедуется и причащается, не гадает, не блудит, всегда послушна своей госпоже, пани Сабине, которая тоже заслужила репутацию благочестивой дамы.

Но если Марице придется иметь дело с настоящим фанатиком священного сыска, рьяным искателем ведьм, колдунов и еретиков вроде патера Несвецкого, тогда все пропало, не избежать ей костра. Невинная забава — нацепить змеиный скелет — обернется для Марицы смертью, даже если она и сумеет избежать пыток. Огонь спалит прекрасную русинку, оставив лишь горстку пепла и несколько обугленных косточек. Некому будет расчесывать черепаховым гребнем длинные волосы пани Сабины, снимать с ее миниатюрных ушек алмазные серьги, застегивать платья на спине и рисовать хной, как научила Марицу одна турчанка, восточные орнаменты на ладонях. Конечно, пани Сабина богата и возьмет себе другую служанку, но будет ли та верна ей столь же, как Марица?

И ведь они сестры, кровь Марицы наполовину пястовская, шляхетная…

Марице не повезло: ее дело поручили двум начинающим инквизиторам, молодым выпускникам иезуитского коллегиума в Кракове. Им еще ни разу не приходилось видеть живую ведьму, а только на картинках в знаменитом пособии инквизитора — в "Malleus Maleficaram", то есть в «Молоте ведьм». Инквизиторы немного побаивались: вдруг Марица окажется опытной ведьмой и нашлет на них какое-нибудь колдовство, изуродует, например, их лица проказой, превратит в свиней или еще того хуже. Но, перекрестившись, инквизиторы все-таки открыли дубовую дверь подземелья. Их взору предстало умилительное зрелище: Марица, закрытая до пояса длинными черными волосами, сидела, пождав ноги, на куче соломы, играла с большой жабой, нежно поглаживая ее бородавчатую кожу. Заслышав скрежет ключей и шаги, Марица поставила жабу в угол и стала смотреть на двух молодых иезуитов, которые были еще не полноправными инквизиторами, а всего лишь помощниками. Инквизиторы растерялись: Марица показалась им весьма красивой. Но, быстро вспомнив, что «женщина — это химера, чудовище, украшенное превосходным ликом льва, обезображено телом вонючей козы и вооружено ядовитым хвостом гадюки…», они насупились и начали увещевать Марицу.

Показав ей улику — скелет поворызника на тонком шнурке черной шерсти, инквизитор спросил, чей это амулет.

— Не мой — отвернулась Марица.

— Неправда, тебя много раз видели с ним на шее! — оборвал ее первый инквизитор.

— Не упирайся, Марица — посоветовал второй инквизитор, иначе будет только хуже. Разве не известны тебе слова блаженного Августина из трактата "О граде божьем", что «…демоны привлекаются различного рода камнями, травами, деревьями и животными…» Твоя змейка — их атрибут! Расскажи, какого демона ты призываешь?! Вот, послушай, что написано о змеиных костях в «Молоте ведьм» — первый инквизитор раскрыл перед служанкой толстую книгу в обложке из свиной кожи: «… развернув ткань, я нашла, между многим другим, белые зерна, схожие по виду с прыщами, семена и стручки, которые во мне всегда вызывали отвращение. Там же я нашла змеиные и иные кости.»

Это было в немецких землях — добавил второй, а женщина, которая вызывала таким приемом головные боли и страшные прыщи по всему телу у своей соседки, давно сожжена. Она не раскаялась, но у тебя есть еще шанс!

Марица молчала. Она со страхом смотрела в листы ужасной книги, которую инквизиторы листали в поисках подходящего отрывка. Наконец она раскрыла рот и быстро выпалила, читая из «Молота ведьм» косившим левым глазом: «… имеются и такие люди, которые носят на себе разные амулеты. Эти амулеты представляются предназначенными не для открытого причинения вреда ближним, но скорее для предохранения своего собственного тела. Носители их должны считаться кающимися, а не впавшими в лжеучение еретиками, когда их колдовство доказано и их раскаяние очевидно…»

— Ты умеешь читать на латыни?! — удивились инквизиторы.

— Немного — ответила Марица, — хотя это не положено слугам.

Они переглянулись.

— Что с ней будем делать? Может, завтра перейдем к пытке щипцами?! — спросил второй.

— Рано еще. Лучше отнесите ее в мышиную комнату! — сказал первый инквизитор.

Мышиная комната считалась наиболее мягким вариантом пытки, которым подвергали только обвиняемых в несерьезных грехах, но, тем не менее, после нескольких дней в ней подозреваемые обычно соглашались признать свою вину. Инквизиторы ушли, оставив Марицу одну.

Но гадать, что это за мышиная комната, ей долго не пришлось.

Вскоре в подземелье вошла крепкая, средних лет женщина с широким крестьянским лицом, похожая на молочницу с предместий. Она велела Марице встать и следовать за ней. Марица неохотно повиновалась. Они прошли длинным темным коридором под сводами костела иезуитов, пока не оказались перед большой дверью, окованной множеством медных гвоздиков.

Раскрыв дверь, женщина втолкнула в нее Марицу и сказала:

— Раздевайся!

Марица отказалась.

Тогда женщина, нимало не церемонясь, сняла с нее платье и нижнюю рубашку через голову, оставив голой, потом сорвала с шеи буковый крестик, и, ловко связав одежду в узел, ушла, закрыв дверь комнаты на три ключа. Марица некоторое время лежала тихо, прислонившись спиной к каменному, ледяному, но сухому полу. Затем в углах раздалось легкое шуршание: на Марицу стали прыгать мышки. Одна, вторая, третья, четвертая.

Бедняжка потеряла счет мышам. Было их 333 — белых, серых, рыжих и черных, привезенных из одной теплой азиатской страны, где миниатюрные, изящные мышки выводились для храмовых церемоний и жили в неге, посвященные идолам. Осторожно ступая лапками, сотни мышей, выскочив будто из ниоткуда (а на деле из открываемых рычагом стенных ниш), взбирались на голое тело Марицы. Они щекотали ее своими длинными розовыми хвостиками, заглядывали умными бусинками глаз, топтали и немного покусывали. Мышек становилось все больше и больше, казалось, что вот-вот они заполнят все пространство. Черные и белые усики нежно касались щек русинки, приятно чесали уставшие пятки, перебирали пряди волос.

Вся Марица была покрыта мышами, радостно копошившимися на ее груди, шее, ногах и руках, уснувших на животе и ползающих по лицу. Беспрестанное копошение мышек доставляло ей не муку, а наслаждение, сходное с тем, что доставляет галантный любовник, лаская обнаженную кожу взмахами павлиньего или страусова пера.

— Ах, как хорошо! Мышки, милые мои мышки, давайте еще, еще, пройдитесь вот здесь хвостиками, лапочки мои шерстяные! — тихо постанывала Марица, терзаемая тремя сотнями отвратительных женскому глазу созданий.

Мышки не унимались. Они танцевали на ней невидимый посторонним танец, разогрели замерзшее тело, уминали лапками мягкий живот, плясали, путаясь в волосах, играли и резвились.

Где еще бедным узницам львовской инквизиции доведется скатиться, словно с горки, с прекрасного белого бюста здоровой хуторянки, упасть на бок, подняться и снова упасть, соскользнув с бедра?! И разве не приятно было Марице, не знавшей еще ничьих прикосновений, почувствовать невероятную мышиную ласку? Русинка стонала, изнемогая от удовольствия, которое продолжалось много часов. Бархатистые мышиные шкурки, хаотично перебегающие по ее телу, биение сотен голых розовых хвостиков, тыканье мягчайших мордочек — все это подарило Марице необыкновенную возможность представить разные оттенки любовных наслаждений. Она не визжала и не выла, как поступали многие предшественницы, а лишь дрожала, приоткрывая в истоме сладостно закрытые глаза, даже не пытаясь сбросить с себя хоть одну мышь…

Из мышиной комнаты Марицу вывели довольной. Признаваться в колдовстве и сговоре с демонами низшего порядка отказалась. Ей вернули одежду, принесли воды, засохшую краюху хлеба.

— Второй день — щипцы — предупредили Марицу инквизиторы.

Щипцы принесли для устрашения. Это были большие железные инструменты, немного напоминавшие кузнечные, с зубчиками и без.

— Мы завьем тебе не только волосы, но и кожу этими щипчиками, Марица — тихо пообещал ей инквизитор.

— Будешь такая красавица паленая, просто загляденье! — добавил другой.

— Выбирай щипцы, которые тебе больше нравятся — ядовито усмехнулись инквизиторы, — пока мы добрые! Ну, какие возьмешь для завтрашних пыток? Вот эти, с широкой пастью, утыканной шипиками? Или эти, поменьше, дамские щипчики? Что молчишь? Думай! Мы их адски раскалим в огне, и когда щипцы зашипят, начнем!

Марица не отвечала. Если Леви не выполнит условия иезуита Несвецкого, несчастная может умереть от пыток.