Пролог

Старшина замер, молча шевеля губами, то ли молясь, то ли ведя обратный отсчет. Рука без рукавицы, лежащая на рукоятке подрывной машинки, напряглась и побелела. Рядом с ним замер помощник, держа оголенный провод около клеммы аккумулятора. Для перестраховки старшина бросил сразу две подрывных линии, благо провода у нас хватало. Цепь зарядов была соединена детонирующим шнуром. Кроме того, электровзрыватели, подсоединенные к подрывной линии, стояли в нескольких местах по всей длине поезда, поэтому даже неоднократный обрыв шнура или несрабатывание части взрывателей не скажется на окончательном результате. А вот вторая линия зарядов, которая должна была поразить сошедшие с пути или опрокинувшиеся пассажирские вагоны и срабатывающая с минутным примерно замедлением, могла ударить вхолостую. Ну, или, по крайней мере, не в полную силу.

– Давай, – Кошка крикнул и вдавил рычаг. Его помощник тут же опустил провод, я даже заметил искру в месте контакта.

Под колесами поезда мгновенно вспучились большие белые клубы – снег подняло ударной волной от распределенных по одному рельсу зарядов. Тяжелый бронированный состав продолжал двигаться, хотя и заметно замедляя ход, одновременно кренясь на левую сторону. Инерция бронепоезда была такова, что он с выбитой из-под колес опорой продолжал двигаться, отказываясь остановиться или упасть. Из-под вагонов уже летели комья мерзлого грунта, куски поврежденных взрывами рельсов и обломки дерева, а подчас и целые шпалы. Наконец, пролетев так метров тридцать пять – сорок, первый вагон рухнул на бок, разметав по полю платформы, что были прицеплены спереди. Те, в свою очередь, кувыркаясь, разбрасывали сложенные на них рельсы, шпалы и мешки с песком. Следующий вагон врезался в первый и бортом попытался влезть на своего собрата. Инерции уже не хватило, тем более что от удара первый опять прополз пару метров, и он замер, только слегка приподнявшись. Следующим был бронированный паровоз. Его массы хватило, чтобы сдвинуть кучу-мала еще на полметра. Четвертый и пятый вагоны просто рухнули на левый бок, а вот два пассажирских, имея меньшую массу, тоже заваливаясь на бок, все же попытались запрыгнуть на последний вагон бронепоезда. Первому почти удалось, тем более что его пихал в зад второй. Он стал налезать на броневагон, долез до половины, но вдруг соскользнул и рухнул в нашу сторону, закрывая собой хвост бронепоезда. Последний пассажирский тоже упал на бок, но как-то вяло, без огонька.

Зрелище было просто феерично, потому все наблюдающие за катастрофой хранили молчание. Вдруг вдоль искореженной насыпи вспухла еще череда взрывов, только слегка задев хвост состава. Это были заряды, заложенные с замедлителем. Как и пророчествовал старшина, толку от них оказалось не слишком много.

Слева и справа от меня начали вскакивать люди. Куда это они? А, ну да, в данный момент оказывать нам сопротивление некому. Возможно, через несколько минут ехавшие в поезде и очухаются, но пока есть возможность, следует сократить расстояние без предварительного обстрела. Конечно, двигаться будем по открытому полю, но раз пока не стреляют, то надо поспешить.

До насыпи было метров двести, и мы пробежали их достаточно споро. Сначала переохлажденные и застоявшиеся, точнее, залежавшиеся члены не давали двигаться быстро, но, скоро разогревшись, мы притопили и были у вагонов не позже чем через пару минут. Поспели как раз к тому моменту, когда первый фриц полез наружу. В вагонах творилось черт-те что – крики, стоны, ругань, вой… Вылезающий немец, увидев нас, замер, а затем попытался сползти обратно. Выстрел откуда-то справа – и он рухнул в снег.

…Лето сорок первого года оказалось катастрофичным как для Красной армии, так и для Советского Союза в целом. Вермахт стальным валом прокатился по приграничным областям страны и устремился в ее глубь. Немцам некогда было разбираться с одиночными красноармейцами и гражданскими лицами, стремящимися вырваться из окружения. Одним из таких окруженцев оказался студент железнодорожного института Константин Шеин. В связи с неудачным стечением обстоятельств его настигла случайная вражеская пуля, оборвавшая молодую жизнь. В этот самый момент мое сознание и перенеслось в новую телесную оболочку. Получив память погибшего, но утратив свою, я оказался на распутье, но враги не оставили мне другого выбора, как продолжить борьбу.

День за днем, операция за операцией росли численность, опыт и решимость созданного мной партизанского отряда «Полоцкий мститель». Начиная с небольших диверсий на автодорогах и освобождения слабо охраняемых групп советских военнопленных, партизаны наращивали темп атак и наносимый врагу ущерб. Захватив склад трофейного вооружения и разгромив охрану конц-лагеря, мы приступили к формированию полноценного воинского подразделения, до обретения которым реальной силы, конечно, еще далеко.

Но, даже имея достаточное количество вооруженных людей, невозможно вести полноценную борьбу во вражеском тылу без поддержки населения и на голодный желудок. Наведение отношений и зарабатывание авторитета у местных жителей – совсем не последнее дело для командира партизанского отряда. В одно из тайных посещений Полоцка я познакомился с Ольгой, работающей хирургом в немецком госпитале, и влюбился в нее, как мальчишка. Именно она предупредила о готовящейся карательной операции айнзатцкоманды. Каратели попали в засаду, но отряду пришлось покинуть ставшее опасным место расположения. Однако мы не просто спасались бегством, а совершили рейд по тылам врага, уничтожая инженерные сооружения, технику и личный состав противника.

Вернувшись на прежнее место через месяц, я узнал о крупном теракте, совершенном подпольщиками в Полоцке, и об опасности, грозящей любимой девушке. И, конечно, немедленно бросился в опасный город.

 

Глава 1

Телега, запряженная меланхоличной невысокой лошадкой неясного по причине запыленности и общей неухоженности цвета, неторопливо приближалась к пропускному пункту. Двое часовых, шутце и гефрайтер, негромко обсуждали что-то явно не сильно интересное, судя по скучающему выражению их лиц. Хотя нет – они, скорее, не скучали, а были утомлены. Усиление сняли только два часа назад, а до этого эсэсовский штурмманн, приданный, а точнее поставленный следить их посту, успел достать до печенок своим снобизмом и неприкрытой наглостью. Полдня пришлось лазить по телегам и обыскивать всех подряд русских, проходящих через пост. Ладно бы еще женщин, но лапать мужиков! Урод! Причем хоть бы какой толк был – как этот придурок взъелся, когда Карл взял кусок сала с телеги у русского, чуть ли военным судом не грозился. У этих «черных» совсем голову выстудило? Отто сплюнул на землю и махнул рукой подъехавшему убогому транспортному средству, требуя остановиться – скоро смена, а ничего приличного к ужину нет, без хорошего куска свинины жрать то варево, что готовит новый повар, просто невозможно.

– Halt! Papier! (Стой! Бумаги!)

Бородатый русский тут же засуетился, протягивая документы.

– Я бургомистр Говоров. А это племяш мой, вот здесь я на него сам бумажку выписал. Образованный – жуть! Студент! По-вашему шпрейхает, закачаешься. Переводчик.

Из всего, что болтал русский, Отто понял только то, что мужик числится бургомистром какой-то занюханной деревеньки, что было совсем не важно. Во-первых, он пропускал его уже не в первый раз, а во-вторых, так было написано в документах. А вот молодой парень, сидящий рядом с бургомистром, активно не понравился – не было в его взгляде страха и угодливости, которые немец привык видеть в глазах русских.

– Aufstehen! (Встать!)

Бургомистр сжался, а глаза его забегали из стороны в сторону. Парень же мягко соскочил на землю и встал без движения, уставившись прямо в глаза. Несмотря на отсутствие страха взгляд его не нес угрозы, которую хоть изредка, но Отто замечал в бросаемых на него взглядах некоторых русских, особенно освобождаемых им от излишков продуктов и противного деревенского шнапса. Парень смотрел внимательно, но в то же время как-то отстраненно, как будто все происходящее его не касается. Как это у него получалось, понять невозможно.

– Papier! (Бумаги!)

– Так я же говорю, господин унтер-офицер, вон я ему выписал папиру! – снова засуетился мужик, указывая на документы в руках Отто.

– Russische papier! (Русские документы!)

По возрасту парень вполне подходил под службу в армии, да и прическа какая-то странная у него. Русские же солдаты имели из документов только зольдбухи. Правда, если он какой-нибудь крестьянин, то у него может не быть никаких документов вообще, но тогда его можно просто сдать эсэсовцам для разбирательства. Но парень спокойно сунул руку в карман чистого, но повидавшего жизнь пиджака и вытащил небольшую книжечку, в которой без труда узнавался русский документ – так называемый паспорт.

– Ich bin Student. Nicht ein Militär. Moskau. Studieren. (Я студент. Не военный. Москва. Учиться.)

Акцент у этого русского был просто ужасен. Покрутив в руках документ и сличив фотографию, Отто задумался.

– Господин офицер, племяш это мой. Слышал, как шпрейхает? Во! – мужик показал оттопыренный большой палец правой руки, одновременно левой протягивая завернутый в кусок материала приличный по размеру сверток. – А это вам, закусить. Швайне. Вкуснющая, пальчики оближете.

Карл быстро принял сверток и махнул Отто рукой. Мол, чего встал, пропускай. Молодой русский был подозрителен. Как-то знакомо он двигался, хотя это, наоборот, успокаивало, как будто тот человек с похожей моторикой был не опасен, а, наоборот, внушал доверие. Так и не разобравшись в своих чувствах, караульный протянул документ русскому и решил выкинуть все произошедшее из головы.

– Schnell! (Быстро!)

Молодой легко вспрыгнул на телегу, старый щелкнул вожжами, негромко прикрикнув на лошадь, и телега медленно покатилось в сторону городских домов.

* * *

– Эх, Костя, за ногу тебя, кому я говорил – сделай морду попроще, пожалостливей.

– Нормально все прошло, Кузьма, ну какая жалостливая морда у московского студента?

– Обычная. Надо было все ж фингал тебе поставить, тогда совсем хорошо было бы.

– С фингалом согласен, тогда и морда, и страх в глазах были бы к месту, но каждые два часа давать себе лицо бить не хочу.

– И что, правда, больше двух часов не держится?

– Проверено, через час уже желтый, а потом совсем сходит.

– Ненормальный ты все ж.

– А кто спорит? Сейчас в комендатуру?

– Ну да, папиру тебе славную выпишем, чтобы не цеплялись, попереводишь мне, а к вечерку к своему связному отправишься. С ночевкой, небось?

– С чего такие мысли?

– Как будто ты так сорвался бы мужика спасать, да всю дорогу, как на иголках, дергался.

– Ну да, угадал.

– Не гадал я, так все видно.

– Лады, замнем для ясности – ушей кругом много.

Полоцк городок невеликий, даже наша не слишком резвая коняга дотащилась до комендатуры за четверть часа. Здесь тоже стоял парный пост, но, кроме немцев, рядом ошивался местный безоружный холуй, почему-то в польской форме и конфедератке. Переговоры прошли в том же ключе, правда, без взятки, но с демонстрацией знаний языка, что вызвало гримасы немцев и победный взгляд холуя. Я бы на его месте не особенно радовался – язык он знал препогано, и не били его только потому, что указать на неточности его перевода было некому – потому этот умник и нес всякую околесицу, попадая пальцем в небо в половине случаев. Я, естественно, влезать не стал, оно мне надо?

Наконец нас пропустили в хозяйственный отдел. Тот находился на первом этаже левого крыла и отдельно не охранялся. При входе же в правое крыло и на лестнице стояло еще по часовому. Или орднунг, или боятся. Чиновник, принявший нас, был немолод и русский знал прилично. Своеобразное произнесение шипящих выдавало в нем подданного Царства Польского, получившего образование еще при царе, но либо многое крепко подзабывшего, либо не считавшего в предыдущие годы, что память о бывшем общем государстве еще для чего-то нужна. Что интересно, с Кузьмой он вел себя как хозяин, сам будучи обычным рабом. Интересно, догадывается ли он об этом, упиваясь своим положением? Кузьма гнул, что еды у него нет, поставлять нечего, рабочей силы выделить не может… В общем, не шел на уступки ни по одному вопросу, каждый раз требуя с поляка документ, что германская армия готова отказаться от попытки получить что-либо в следующем году, если сейчас потребует хоть центнер картофеля или одного человека.

– Нет, вы мне бумагу напишите! Мол, забирая сейчас семенной материал, рейх готов отказаться от будущего урожая, а также понимает, что голодные люди уйдут в лес и будут грабить и бандитствовать. Пишите, что бандитствовать разрешаете. Этих бандитов в лесу и так развелось…

За спиной скрипнула открывающаяся дверь. Вот же ж, твою же… Считал, понимаешь, вероятность встретить знакомого – получай цельных две знакомых физиономии, Борового и Фефера. Вновь прибывшие тоже сначала слегка подрастерялись. Не растерялся Говоров.

– Вон племяша моего, Костю, с месяц назад так избили – три недели пластом пролежал, думали, уж все. А из-за чего – картоплю отнять пытались, а он полез. И что? Да ничего. Его отметелили прикладами, а картопли два воза в лес утащили. И лошадей, и телеги – все с концами.

– Вам для поимки бандитов германским командованием оружие выдано.

– Ага, и винтарь тоже унесли.

– Он должен был задержать их и сдать в комендатуру.

– Тю, один с винтарем против двадцати рыл с пулеметами? Ну, господин хороший, ты и сказанул. Если бы он за оружие схватился, просто убили бы.

– На позапрошлой неделе бургомистр Балагуша арестовал трех бандитов.

– Ага, слыхали, только вот оружия при них не было, обычные беглые из лагеря. И где теперь тот Балагуша? На осине висит!

– Как, кто посмел?

– Вас они забыли спросить, господин хороший, те, кто его подвесили. Фефер, ты на осину хочешь?

– Не, мне и на этом свете неплохо, – Герман с Григорием, похоже, уже оклемались и решили вступить в полемику, давя на поляка. Верно, по тому же вопросу приехали – как немчуру послать и самим крайними не оказаться.

– Костя, ты как, отошел? – сделал участливое лицо Боровой.

А это мысль, надо воспользоваться.

– Чуть не отошел, Гриша, но выкарабкался. Боюсь только, с почками беда – ссу кровью. Мне бы бумагу какую, чтобы в больничку, – это уже обращаясь к поляку.

Кузьма мигом понял мой маневр, хотя раньше мы такой поворот и не обсуждали.

– Да, господин Вуйцик, пострадал человек за рейх, кто ему поможет?

– А я тут при чем?

– Ну, уж нет, ясновельможный пан, если вы не будете помогать тем, кто борется за победу германского оружия, то кто будет? Я ведь к господам немцам пойду – скажу, что пан Вуйцик не хочет помогать, а значит, что?

– Ладно, ладно. Только медициной я не заведую. Вот, – поляк написал несколько слов на осьмушке серого бумажного листа и сунул Кузьме. – Отнеси в шестой кабинет.

– На, Костя, слышал куда? Иди, а мы тут с паном еще погуторим.

Ну, похоже, в три рыла они его заплюют.

Шестой кабинет оказался в охраняемом крыле. Пятиминутные переговоры с охранником закончились вызовом разводящего, или кого-то подобного, после чего недовольный унтер-фельдфебель провел меня в пресловутую палату номер шесть. Сидящий там занитетсфельдфебель только глянул на мою бумажку и выдал другую ксиву – как я понял, обычный пропуск в госпиталь, после чего меня выставили из здания.

Дорогу до госпиталя хоть и знал, но спросить пару раз язык не отвалится. Часовой у входа в здание госпиталя только глянул одним глазом на пропуск и забыл о моем существовании. В коридоре поймал первого же попавшегося санитара, оказавшегося немцем, а так как мне нужно было добраться именно до Ольги, то с этим парнем мне не удалось договориться, после чего тот спихнул меня на медсестру или санитарку.

– Что вам? – немолодая уже женщина имела загнанный вид и нездоровый цвет кожи, волосы, выбивающиеся из-под косынки, также не блистали здоровьем и чистотой.

– Мне бы доктора, лучше русского.

– На что жалуетесь? – женщина устало провела рукой по лбу, стирая бисеринки пота.

– Побили меня сильно, с тех пор болею.

– Господи, что болит-то: руки, ноги, голова?

– Писать мне больно, – сделал смущенный вид. – И кровь.

– Ясно, почки. Из русских врачей у нас только Ольга Геннадиевна, но она на операции. Раньше чем через час не освободится.

Сердце аж подпрыгнуло. Она! Жива!

– А где подождать можно?

– Только на улице, здесь не положено.

Пофиг, на улице так на улице.

Ждать пришлось не час, а значительно больше. Сколько не скажу – часов нет. Наконец знакомая санитарка вышла на крыльцо и махнула мне рукой. Перед дверью осмотровой она еще раз окинула меня взглядом, затем заглянула в кабинет.

– Ольга Геннадиевна, привела.

– Проси, – от знакомого голоса по спине пробежали мурашки. До этого момента еще были сомнения, что увижу ее живую и здоровую, теперь же окончательно рассеялись.

Ольга сидела у окна, вытянув далеко вперед ноги, но как только я вошел, тут же подобралась, но заметно было, что прошедшая операция неслабо вымотала ее. Глянув на меня, она с явным трудом встала, подошла к столу и, тяжело опершись, наконец внимательно посмотрела на меня.

– Мочитесь с кровью? – видно, сестра ввела ее уже в курс дела.

– Есть немного.

– Насколько немного?

– Извините, а докторов мужчин здесь нет?

– Есть, но немцы вами заниматься не будут. Давайте рассказывайте, я сильно устала.

– Ну, чувствую себя, как аленький цветочек.

Женщина удивленно посмотрела на меня, и вдруг зрачки ее мгновенно расширились, будто вместо меня она увидела пресловутое чудовище. Быстро обогнув меня по широкой дуге, она подошла к двери, выглянула и плотно притворила створки.

– Вы от него?

– Как сказать? Вообще-то я – это он и есть, то есть я, я и есть. Тьфу, Оля, это я!

– Не говорите ерунды. Кто вы?

– Оль, голос у меня не изменился, а внешность… Ты должна понимать, что когда так быстро зарастают шрамы, то и может еще что происходить. Странное.

Она задумалась секунд на тридцать.

– Чашу с чем готов принять?

– Чего? Подожди, понял – с цикутой.

– Это правда ты?

– Не понравился?

– Нет, что ты! Такой ты даже симпатичней, но как-то непривычно. Кто бы сказал, не поверила. Ты надолго?

– Вообще убедиться, что с тобой все нормально.

– Да что со мной случиться может.

– После того как у вас здесь что-то взорвалось, ходили слухи об арестах, в том числе и в госпитале.

– А, это. Господи, каких только слухов здесь не ходило. Про тебя знаешь, что рассказывают? Ты генерал, тебя и твою дивизию сюда лично товарищ Сталин прислал! А еще ты немецкий шпион и, как только всех коммунистов и евреев у себя соберешь, так всех и расстреляешь.

– Грандиозно.

– Верить слухам последнее дело.

– Понял, понял, но все одно приехал не зря.

– А вот с этим я согласна. Ты когда обратно?

– Уже гонишь?

– Не дури. Так когда?

– Завтра, наверно, если ты не предложишь другой культурной программы.

– Я здесь пробуду еще часа два. Стемнеет через три. Живу на Коминтерна, двенадцать. Как стемнеет, ужин будет. Жду.

– Такая программа мне нравится.

– Не смейся, будь осторожен, во время комендантского часа немцы стреляют во все, что движется. Но пройти можно просто. Не ходи по большим улицам, как свернешь с Советской, сразу иди переулками.

– Названия у вас тут такие… как будто и оккупации нет.

– Говорят, вроде собираются переименовать, таблички давно сняли.

– Так как же я найду? Хотя, время пока есть – сейчас пройдусь по маршруту.

– Подожди, у тебя деньги есть?

– Да, рублей сто.

– Давай тридцать и держи вот эти таблетки. Это уротропин. Извини, что так дорого. Сейчас я тебе еще рецепт напишу. Не для аптеки – просто, какие травы нужны.

– Да не болит у меня ничего.

– Не дура, по твоему цветущему виду и так заметно. Это если спросят: зачем приходил и чего назначили.

– Если ты такая предусмотрительная, то я не буду волноваться.

– Правильно. У тебя должно быть много других поводов для волнения, не хватало еще из-за меня гипертонию зарабатывать.

* * *

Город. Странный город – высокие здания, широкие улицы, незнакомые автомобили непривычных очертаний, люди… Людей рассмотреть не удается – точка, с которой вижу город, находится слишком высоко, но одежда на них ярких цветов и также непривычных фасонов. А еще скорость – что автомобили, что люди движутся заметно быстрее. Нет, не как при просмотре дореволюционной хроники на современной аппаратуре, просто значительно быстрее, не как в Москве начала сороковых, но при этом естественно. Красивый город, который спешит жить. Ну что ж – его жизнь, пусть сам решает, как ее проживать. Вдруг картина меняется – все становится каким-то резким, четким и… черно-белым. Автомобилей становится больше, еще больше… В этом стаде железных животных, представленных ранее всего несколькими видами, все чаще попадаются другие особи – на вид холеные, с еще более непривычными зализанными силуэтами. А это что? Люди. Огромная толпа людей, заполнившая всю ширину улицы, обтекая припаркованные вдоль тротуаров автомобили, похожая сверху на полчища серых муравьев, движется вперед, захватывая город. Над ней… непонятно, наверное, огромное полотнище… Флаг, вот что это. Они несут его над головами, и тот закрывает середину толпы – грандиозный флаг в сотни, а может, тысячи квадратных метров. Трехцветный, хотя самих цветов не различить. Толпа проходит, а автомобилей становится меньше. Нет, не так – их много, но они так и стоят вдоль тротуаров, то ли сами не желая двигаться, то ли люди не могут или не хотят их заставить. Вот их движение стало совсем редким, в основном это те – новые, недавно появившиеся… Снова толпа. Теперь она не несет флагов – она мчится по улице, а за ней остаются выбитые витрины и чадящие, часто измятые и перевернутые туши машин. Чем им машины и витрины помешали? Город замирает. Двигающихся машин почти нет, немногие люди, что показываются на улицах, спешат их как можно скорее покинуть, передвигаясь быстро и скрываясь за обгорелыми скелетами. То тут, то там вспыхивают пожары. Сначала их тушат люди, приезжающие на больших автомобилях, затем прекращают приезжать. День сменяется ночью, ночь днем. Все меньше уличных фонарей и окон освещают город, пока тот не погружается в полный мрак.

И вот наконец в Город опять входят люди. Цвета так и не появились, но они уже не нужны – в мире осталось только два цвета, точнее, только два состояния света – его наличие и отсутствие. Ну и переходные оттенки серого. Один из таких оттенков и занимает сейчас город. Длинные, бесконечные колонны автомобилей и бронированных машин втягиваются на улицы Города. Армия. Своя или чужая? Почему-то казалось, что своя. Чужие не входят так спокойно, не получая сопротивления, по крайней мере в живые города, а Город был жив. Наконец Армия заняла Город и встала, не зная, что делать дальше. Армия – это инструмент – скальпель или кувалда зависит от обстоятельств и умения того, в чьих руках находится этот инструмент. Но Армия не может быть антибиотиком, и уж никаким образом ей не стать иммунной системой. Иммунная система общества – это совесть каждой ее клетки, это желание клетки служить пользе организма. Если иммунная система начинает деградировать, а клетки одна за другой превращаются в раковые, есть шанс задействовать лекарства. Разные. Возможно, и в этом Городе они были: милиция, специальные органы государственной безопасности, возможно, они даже что-то делали… Но не срослось. Тогда кто-то, кому судьба Города была небезразлична, понял, что время терапии прошло, Город умирает, и он решился на хирургические методы. Армия занимала один район города за другим, вытягивая щупальца бронеколонн, выбрасывающих из своих недр муравьиные стайки бойцов, берущих под контроль какие-то, только им ведомые здания и сооружения. Город замер.

Вдруг, совершенно неожиданно, как будто изображение прыгнуло мне в лицо серой кошкой, перед глазами оказалась странная, явно бронированная, машина, увешанная непонятными приборами и механизмами, больше всего походившими на антенны, но больно уж фантастических, даже сюрреалистических, форм. Около машины находилось и несколько странных, наверно, их можно было бы назвать мотоциклами, если бы не многоколесность и опять же необычный вид, небольших механизмов. Люди же, что сидели на них или находились рядом, могли бы вогнать в ступор любого, готового к контактам с марсианами или любыми другими пришельцами. Было в них что-то от средневековых рыцарей, но только либо мутировавших, либо развившихся до такой степени, что даже у Жюль Верна не хватило бы фантазии придумать такое. Жаль, что изображение было только черно-белое, потому, вероятно, многие нюансы их экипировки ускользали от внимания, но даже заметное говорило о том, что прогресс в оснащении этих воинов скользнул от знакомого мне невероятно далеко. Широкие фигуры, одетые в броню, а то, что было на них, вряд ли являлось чем-нибудь другим, не казались уродливыми или неуклюжими. Тяжелые высокие сапоги и объемные, увенчанные крагами перчатки не создавали ощущения, что мешают бойцам, а огромные, на мой взгляд, сферические шлемы с темными, практически черными забралами не вызывали ощущения, что внутри них находятся головы слепых кротов, настолько точны и отточены были движения. При всем этом взгляд будто не хотел задерживаться на бойцах, все время пытаясь соскользнуть в сторону, на привычные уже детали Города.

Задняя широкая дверь машины откинулась в сторону, и из нее легко спрыгнул на асфальт одетый в такую же, может быть, чуть более легкую броню человек. Никаких знаков различия на его экипировке не было, если не считать трех крупных звезд, нанесенных треугольником на правую сторону грудной пластины. Один из стоящих рядом командиров, судя по линии из четырех маленьких звездочек на груди, это был командир, подскочил к вышедшему, отдал честь и, вероятно, что-то доложил. Вновь прибывший так же отдал честь, а затем единым слитным движением снял шлем. Он был уже далеко немолод, но крепок, морщины, избороздившие лицо, указывали на нелегкую и явно насыщенную событиями жизнь. Короткостриженые седые волосы, щетка седых усов и до боли знакомый прищур глаз. Жорка!

И снова резкая перемена – время побежало, как в калейдоскопе. Взрывы, горящие бронемашины, танки, подавляющие своей красотой и совершенством, выбрасывают в небо фонтаны огня от сдетонировавшего бое-комплекта, перевернутые и расстрелянные чудные мотоциклы. Частично разрушенные здания, лишенные где одного, а где и нескольких этажей, смотрят провалами выгоревших окон. Время от времени в одном из провалов появляется фигура человека, и тогда оттуда либо ударяет автоматная очередь, либо вылетает подобие ракеты. Низкая и длинная, метров пятнадцати, сочлененная из блоков бронемашина ведет огонь из десятка различных стволов по стенам и крышам домов, а маленькие фигурки бойцов вдоль улицы тоже стреляют куда-то, то ли прикрывая гусеницу, то ли сами прикрываясь ее огнем. Вдалеке, не менее километра от места боя, на одном из последних этажей высотного ранее белого, а теперь грязно-серого здания, вспыхивает едва заметная искра, а через секунду один из бойцов падает на асфальт, фонтанируя кровью из простреленной шеи – явно слабого места доспехов.

Я вслед за взглядом устремляюсь к месту, откуда произведен выстрел. Вот уже передо мной внутренности выгоревшей комнаты. У окна на одном колене человек. Невысокая женщина или девушка. На подоконнике странный агрегат с длинным толстым стволом, увенчанным массивным пламегасителем. Мощная оптическая система явно указывает, что это снайперское оружие огромной силы. Короткое движение ствола, и отдача сотрясает легкое тело. Ей, наверное, больно, вероятно, даже каждый последующий выстрел причиняет ей еще большую боль, чем предыдущий, но она продолжает стрелять. Ее одежда необычна – темная камуфляжная куртка, темные высокие сапоги и белые рейтузы, одно колено которых, то, на коем она стоит, тоже грязное. Тут она поворачивает голову, и я встречаюсь с взглядом желто-оранжевых глаз. Нет, показалось, ведь изображение черно-белое. Вид ее страшен. На грязно-белом лице мима выделяются линии черных бровей, темные губы и провалы черных глазниц, в глубине которых сверкают огромные глаза с вертикальными зрачками. Вместо волос на голове что-то похожее на застывший волнами битум или пластик, слабо отблескивающее на фоне оконного проема. Мара? На левом ухе непонятная нашлепка, от которой ко рту тянется нечто напоминающее стебель с расширением на конце, прямо около края рта. Губы открываются и закрываются – она что-то говорит, но я не слышу. Надо услышать, понимаю, что надо. Важно. Внезапно я слышу какой-то гул и скрежет, как будто на полную мощность включились динамики огромного приемника, на котором никак не удается поймать волну. Но вот неизвестный слушатель что-то нащупал и теперь пытается настроиться точнее. Треск сменяется музыкой, но что это за музыка – рваный ритм незнакомых по звучанию инструментов бьет не только по ушам, но надрывом низких частот по всему телу. Губы снова открываются, и я, наконец, слышу песню, точнее, звучащие речитативом слова:

Звук обрывается. Помещение вдруг оказывается не выжженной комнатой, а довольно большим залом, заполненным людьми и массой осветительной и, вероятно, съемочной аппаратуры, по крайней мере, я так ее идентифицировал. Две девушки бросаются к актрисе или певице, продолжающей стоять на колене у макета окна, но та, не дожидаясь помощи, встает, сдирает нашлепку с уха, сунув ее в руки одной из ассистенток, и что-то грубо говорит другой. Так что, получается, они здесь кино снимают? Нет, клип. Я не понял этого слова, но откуда-то из глубины памяти всплыло, что клип – это короткое аудиовизуальное произведение, выполняющее основную цель развлечения зрителей. Ничего себе они развлекаются!

Тут я замечаю, что актриса или певица, оттолкнув одну из девушек, идет ко мне – не в мою сторону, а именно ко мне. По мере приближения она начинает наливаться цветом: темные губы становятся все краснее, пока не принимают цвет венозной крови, волосы или то, что их заменяло, приобретают темно-фиолетовый, точнее фиолетово-черный оттенок, а глаза с узким зрачком наливаются оранжевым. Не дойдя полшага, так, что все пространство моего зрения занимает лицо с черными провалами глазниц на грязно-белом фоне, она улыбается, а улыбается ли, обнажив ровный ряд белоснежных зубов, только слегка нарушенный остриями небольших клыков.

– Потанцуем?!

Я сидел на кровати со сбившимся до пояса одеялом. Рядом спокойно дышала Ольга. Ну не хрена ж себе, так и инфаркт недолго схлопотать. Постарался встать, не гремя пружинами.

– Ты куда? – раздался сонный голос.

– Подышать. Спи.

Схватил полотенце, что висело на спинке стула, и пошел в сени – вытереть холодный пот и на самом деле отдышаться.

Доведут меня эти сны до желтого дома, как пить дать доведут. Ладно, раньше я видел свое возможное прошлое, откуда сюда и попал, а это что? Будущее? Вот уж вряд ли, будущего нет! Подсознание балует, а что сказать хочет? Да все, что угодно! Есть такой способ – если пытаешься решить какую-либо проблему, но ничего не получается, то отпусти ситуацию: есть большая доля вероятности, что проблема решится, вот только как, это никогда не угадаешь. Надо пока отпустить.

 

Глава 2

Женщине, открывшей дверь, на первый взгляд можно было дать лет двадцать восемь, но приглядевшись, стоило скинуть минимум пять – фетровый берет и немного мешковатый жакет ее значительно старили.

– Здравствуйте, Анна. Вы ведь Анна, я не перепутал?

– Нет. Но мне сейчас некогда. Я в комендатуре работаю, а немцы не любят, когда опаздывают. Можем поговорить по дороге?

– Не хотелось бы, чтобы нас видели вместе. Вам привет от Самуила Яковлевича.

– Не знаю такого.

– Ну как же, он еще спрашивал вас, за что РКСМ получил первый орден. Вспомнили?

– Да. Вы кто?

– Да так, леший. В лесу живу, незваным гостям неприятности по жизни устраиваю.

– Я бы хотела с ним лично переговорить.

– Не получится, он сейчас в другом лесу, не имею даже права сказать, в каком. Нам от него только ваш контакт передали, да и слова про первый орден вроде как для опознания.

– И что вы хотите?

– Да ничего особенного. Просто понаблюдайте, как ночью немецкие патрули перемещаются.

– Ночью на улицу выходить нельзя.

– Нас интересует только, как и когда они мимо вашего дома проходят. Несколько человек в разных местах посмотрят, а мы будем знать все их маршруты.

Тут я немного лукавил, не было у меня нескольких человек, чтобы вскрыть всю систему патрулирования, но худо-бедно с чего-то начинать надо.

– Вы в комендатуре чем занимаетесь?

– Учетом сбора сельхозпродукции. Сейчас в основном мясом для мясного цеха в Больших Жарцах.

– И как дела с мясом?

– Плохо, но вчера комендант получил много денег, вроде как несколько миллионов, будут организовывать закупки.

– Марки?

– Нет, что вы, наши рубли, наверно, во время последнего наступления захватили.

– Интересно, но не буду вас задерживать. Через некоторое время, точно не могу сказать когда, придет человек, передаст вам привет от подруги. Кстати, как ее зовут?

– Кого?

– Вашу подругу, уехавшую из города.

– Катя.

– Вот и отлично, значит, привет от Кати. А сейчас, извините, дела.

Пока шел до гостиницы, где заночевали Кузьма с Германом, пару раз проверился на наличие «хвоста». Конечно, в оперативных делах я полный лох, но и гестапо сюда вряд ли пришлет корифеев сыскного дела. Так что, скорее всего, все хорошо.

Говоров запрягал свою флегматичную животинку, Фефер курил в стороне самокрутку.

– Позавтракали уже?

– Не, так, сухомятки своей с кипяточком похлебали. Цены тут зверские. Поселили по записке из комендатуры, но за еду гроши требуют немереные. Ну их. А сам?

– В норме. И нечего лыбиться. Поехали, что ли.

Дорога домой, она вдвое короче, чем из дома. Обедали в Жирносеках, откуда мы с Фефером уже и отправились дальше.

– Герман, у тебя девушка есть?

– Неа.

– Теперь есть.

– Не понял.

– Запоминай: Анна Вашкевич, живет на улице Минской, дом шесть. Дня через три-четыре зайдешь, передашь привет от Кати, так ее подругу зовут. Той в городе сейчас нет. Обрадуешь девушку, что у нее теперь такой гарный хлопец завелся. Да, цветы можешь не приносить, а вот какую корзинку с провизией прихвати.

– А она гарбузом не угостит?

– А это как себя поведешь. Я тебя спать с ней не заставляю – вам работать вместе, ну а дальше, как сложится.

– Делать-то чего надо?

– Пока только собирать сведения. Она живет рядом с аптечным складом, а медикаменты нам дозарезу нужны, работает в комендатуре, вроде как курирует мясной цех в Жарцах.

– Чего делает?

– Заведует поставками мяса. Соображаешь?

– Ага. Здорово. А как на нее вышел?

– Через третьего секретаря горкома комсомола.

– Через Фишмана, так он вроде еще до немцев усвистал.

– Вот и хорошо, что усвистал, меньше народа – легче дышать. Второе задание для вас: создание городского подполья, ну, или выход на существующее, если оно есть. Но только с чувством, с толком, с расстановкой – семь раз отмерь, потом подуй на воду и только после режь. Ясно?

– Леший, ну не маленький уже.

– Гера, сейчас ты практически сам по себе, а вот когда за твоей спиной будут десятки людей, то твоя ошибка – это их смерть.

– Ты потому такой смурной все время?

– И поэтому тоже.

Калиничев встречал меня уже около лесопилки, которая опять простаивала. Видно, хорошо наладил разведку, по крайней мере, перемещения командира бдит.

– Так, Василий Львович, что у нас плохого?

– Все нормально, товарищ командир. Я о чем хотел поговорить, если собираемся пленных освобождать, то надо срочно – немцы увеличили колонны человек до двухсот-трехсот, но, главное, усилили охрану. Мы, конечно, и с десятком фрицев справимся, особенно из грамотной засады, но могут пленных много побить – теперь каждую колонну по два пулемета сопровождают.

– Думаешь, были уже попытки нападения?

– Вряд ли, скорее, побеги.

– Ясно. Завтра операцию сможем провести?

– Да, все готово.

– Ну, тогда – с богом!

* * *

Скорость колонны не превышала трех километров в час. Видно, что люди были здорово измотаны – шли уже не первый день, а зная щедрость немцев, немудрено было догадаться, насколько хреновым было питание пленных.

– Василий, сколько их?

– Наших двести одиннадцать насчитали. Полчаса было на двоих больше – расстреляли, сволочи. Еще пятеро еле идут. Немцев девятнадцать человек при двух пулеметах, больше половины с автоматами.

– Командуй!

– Есть!

Командовать Калиничев не стал, просто переместился на пару метров левее и тронул за плечо пулеметчика. Тут же длинная, патронов на двадцать, очередь смахнула с замыкающей телеги сразу трех немцев – возчика и пулеметный расчет. В голове колонны ударил еще один пулемет – наш «дегтярь», судя по тому, что ему не ответил немецкий, так же удачно. На всем протяжении колонны захлопали выстрелы.

Неприятность этой засады состояла в том, что огонь нам приходилось вести с обеих сторон, что само по себе уже опасно. А уж то, что каждый промах по врагу – это почти гарантированное поражение кого-либо из пленных, накладывало негативный отпечаток на нервную систему стрелков. Хоть мы и отобрали два десятка лучших, но нервы все одно не железные – как минимум три-четыре промаха все же допустили. Избежавшие пули, а может, просто не сильно раненные враги открыли ответный огонь. Преимущественно из положения лежа. Наши же бойцы, следовавшие в колонне, замешкались – попадали на дорогу около половины, остальные либо встали столбом, либо пытались идти, натыкаясь на стоящих и лежащих товарищей. Но вот наконец до некоторых полностью дошло, что происходит, – около трех десятков пленных бросились в разные стороны. Вернее, это, наверное, им показалось, что бросились, а, на мой взгляд, скорее заковыляли, тем самым перекрыв нашим стрелкам направления стрельбы.

По большей части им повезло, так как немцы вели огонь по нам и проигнорировали попытку побега, но, на моих глазах, трое упали почти сразу. Вот тут и произошло следующее событие, завершившее не слишком удачное начало операции – некоторые из пленных решили не бежать или тупо ждать дальнейшего развития событий, а активно вмешаться. Причем таких активных оказалось достаточно, чтобы буквально похоронить оставшихся в живых немцев – на каждого, в конце концов, набралось по пять-шесть человек, навалившихся сверху. Конечно, сначала это были единицы, бросившиеся на спины отвернувшихся от них врагов. Кому-то из фрицев даже удалось вывернуться, но больше они сделать ничего не успели – их душили, били, топтали. Кому не досталось живых врагов, пинали трупы.

Как только началась свалка, тут же рванул на дорогу. Вместе со мной туда же побежали Калиничев и еще несколько бойцов.

– Все направо! В лес! Быстрее!

На нас обратило внимания не больше четверти пленных, и только половина из них послушались приказов.

– Направо! По ходу движения направо! Помогите раненым и тем, кто плохо передвигается! Быстрее!

За находящимся метрах в двухстах сзади поворотом ударил пулемет, к которому присоединились несколько винтовок. Хорошо, если засада остановила одиночный грузовик, но надежды на это мало, отучились фрицы ездить по одному, но будем надеяться, что колонна не на десяток машин. Судя по тому, что немцы не отвечают, все не так плохо. Ну вот, похоже, начали отстреливаться. Сколько, сказать сложно – от пяти до десяти стволов. Ничего, наши справятся. Засаде надо только пугануть и отойти.

На дороге остались только самые упертые, что-то еще пытающиеся доказать трупам врагов. Одного, влепившего оплеуху партизану, что пытался оттащить того от убитого немца, даже слегка отоварили прикладом, что пошло на пользу. Пулеметчики сработали грамотно – лошади в обеих телегах не пострадали. На телеги сейчас складывали трупы немцев – этих далеко не повезут, разденут и бросят по дороге, точнее, в стороне от нашего пути.

Вот заработал пулемет передовой засады. Все, уже не важно – в небо взлетела зеленая ракета. Общий отход!

Нет, бардак на этом отнюдь не закончился. В лесу по ходу движения раздавали хлеб и формировали маршевые колонны. Пытались формировать. Получалось не очень. Мат Нефедова витал среди деревьев ощутимым плотным туманом. Даже не знал, что наш интеллигентный капитан может так ругаться. Ругался он, кстати, не один, но прочее сквернословие ощущалось как скромное приглушенное эхо. За пять минут движение в глубь леса, которое не прекращалось, неорганизованный беспорядок постепенно перерождался в организованный. Наконец образовалось нечто похожее на четыре колонны, как гусеницы, расползающиеся все дальше друг от друга.

– Капитан, сколько нетранспортабельных?

– Четырнадцать.

– Донесем?

– А куда мы денемся с подводной лодки?

Еще один любитель моих анекдотов, но раз пытается шутить, значит, нервный откат пошел.

– Хорошо. Дальше по плану, встречаемся в лагере номер три.

В лагерь пришли уже затемно. Скорость хода у голодных и уставших людей совсем почти никакая. Плюс переправа через две, пусть и небольшие, речки. Одно хорошо – люди запили сухпай, что им выдали, – немного хлеба с еще меньшим куском мяса, опасались проблем, если сразу дадим много. Здесь всех уже ждала горячая пища, не только каша, но даже куриный бульон, хоть и жидкий. Что такое три десятка кур на две сотни человек?

Совещание проводили уже глубокой ночью.

– Капитан, что у нас с потерями?

– Двое умерли в дороге, пять тяжелых, остальные легко и средней тяжести – этих одиннадцать. По троим из тяжелых прогноз неутешительный. Лекарства нужны.

– Знаю. Работаю над этим. Старшина, что с довольствием?

– Без изменений. Еды больше не стало, а вот едоков… Шансы, что зиму переживем, есть, но надо активизировать добычу продовольствия. С теплой одеждой еще хуже, раньше кое-как закрывали потребности на три четвертых, то теперь, считай, сползли на половину. По медикаментам капитан сказал уже. По оружию не хватает больше ста стволов, боекомплект, если на всех делить, совсем мизер, кошкины слезки. А коли, как сейчас, пулеметчиков держать на особом положении, то остальным по два десятка патронов останется. До зимы, конечно, еще дожить надо, беспорточных можно и в землянках держать, оружие им там тоже не особо надо, но кормить всех придется. А как? Вот и ломаю голову. Операции вроде сегодняшней будем продолжать? Если будем, то зимой просто вымрем, как мамонты.

– Надо, – влез Матвеев. Где, спрашивается, воинская субординация? – Русские своих не бросают.

Эх, бросают, Коля! Но лучше, как ты, верить, что нет.

– Кто еще как считает?

– Понаблюдать надо, – осторожно взял слово Калиничев. – Вряд ли немцы продолжат гнать людей так же. Что-нибудь придумают: либо еще увеличат охрану, либо засады на нас начнут организовывать. Мы ведь и сегодня не на такую охрану надеялись. Максимум на десять-двенадцать человек, оттого и накладка произошла – не хватило по два стрелка на каждого охранника, как рассчитывали. Я с запасом два десятка взял, а у них только пеших тринадцать. Если еще добавят дозоры на флангах, а скорость у колонны плевая, не отстанут, то хрен нам даже и так свезет.

– Вот и займись наблюдением, только издалека. Как бы они уже в ночь охотников не понасажали.

– Сделаю. Боровой мне тут собачку подогнал, немца за версту чует, от чего и жива, почитай, осталась.

– Георгий, на тебе доведение до старост, наших, естественно, текущей ситуации.

– Понял. Они тоже поймут, ныть станут, что продовольствия нет.

– Конечно, станут, только ты им объясни, коли в отряде еды не будет, придется им бойцов под зиму на постой брать. Короче, пусть думают.

– Тогда они не ныть, а выть начнут.

– Пусть ноют, пусть воют, но продовольствие достанут.

– Вроде бы, – осторожно начал Матвеев. – Раньше политика другой была, местных не сердить.

– И сейчас не поменялась. Сердить не надо, а вот напрягать все ж придется. Старшина, мы из болота еще винтовки извлечь сможем?

– Почему бы не смочь, вот только боезапаса к ним, как я и говорил, там нет. Ну не положили прошлый раз.

– Озаботим Георгия, как со старостами будет говорить, пусть поспрошает, может, у них какая заначка есть. Поговоришь?

– Так им все одно гильзы нужны будут для отчета перед немцами.

– Ну, может, у них еще где припрятано, после боев собрали или брошенное что на дороге нашли.

– Тут надо не с ними, а с пацанами базарить. Конфет бы каких или шоколаду.

– Старшина, найдем?

– Немного есть, но это неприкосновенный запас, да и зачем пацанам конфеты? Нет, они, конечно, все сожрут, но, может, чем попроще обойдемся. Ножами немецкими складными, например.

– Ножи тоже сойдут, – Жорка заулыбался. – А шоколад девчонкам пойдет. Либо напрямую, либо через ухажеров их. Те, что постарше, чтобы подлизаться к своим кралям, хоть немецкие корпусные склады обнесут.

– Вот это ты мне прекрати, – показал Жорке кулак. – Только бесхозное или сведения. Ты про корпусные склады так, для красного словца или что-то конкретное знаешь?

– Проскакивает тут кое-что, но пока конкретно говорить рано, проверить надо.

Ну, нехай проверяет.

– Тогда пока все, товарищи, остальное в рабочем порядке.

Совещание хоть и закончилось, но голове моей роздыху, похоже, не намечается. Мария все время, пока мы заседали, крутилась невдалеке, постоянно посматривая в нашу сторону. Прямо Мата Хари белорусского розлива. Ох, не нравятся мне ее взгляды.

– Маша, ты чего-то хотела?

Девушка замялась, опустила очи долу, но совладала с собой и подняла глаза, продемонстрировав решительность во взгляде.

– Ты, правда, в Полоцк к крале ездил?

Что-то такое я и предполагал. И что теперь говорить? Перефразируя, лучше горькая, но правда, чем прекрасная, но ложь? Не знаю. И чего-то боюсь.

– Ездил, чтобы встретиться с нашим человеком, боялся, что он попал в беду, – глаза Маши чуть ли не вспыхнули, но после продолжения погасли. – Да, это женщина.

– Ты ее любишь?

– Не знаю. Может быть, – не хватило духу сказать правду.

Что же за сволочь я такая, думал уже удаляясь, – не рубят хвост частями. Трусость в человеке все-таки сидит глубоко. Вроде и пуль стал меньше бояться, а вот сказать больную правду уже воли не хватает. А о Маше ли я беспокоюсь? Может, наоборот – о себе? Что, подлец, запасной аэродром готовишь? А вот ни хрена. Нет у меня к девушке никаких чувств, кроме жалости и страха причинить боль. О другом даже думать не моги! Повернуться, подойти и сказать правду? И будь что будет.

Пройти успел всего шагов десять, но, обернувшись, Маши уже не увидел. Может, к лучшему? А вот это вряд ли.

Вальтер был завален работой если не по уши, то по плечи точно. Сегодня ему помогали аж четверо наших бойцов. Перед немцем стоял полуразобранный пулемет, очень похожий на ноль восьмую немецкую модель, тот, который из лагеря забрали, но без станка, на сошках и с прикладом. Рядом стоял такой же второй, около которого и собрались красноармейцы.

– Здравствуйте, Вальтер. Что за чудо? На восьмой похож. Из вчерашних?

– Здравствуйте, господин командир. Он и есть, модификация пятнадцатого года под ручной. Не видели раньше?

Я, конечно, нет, а вот Зелински такие вроде застал, но вспоминается как-то смутно.

– Почему они у тебя?

– Господин капитан приказал осмотреть и объяснить вот этим камрадам, как с ними обращаться.

Ах, вот для чего здесь эта четверка. Самый сообразительный, заметив заминку в нашем разговоре с Вальтером, тут же полез с докладом.

– Товарищ командир, проходим инструктаж по овладению трофейным пулеметом. Командир пулеметного расчета красноармеец Гордеев.

– Как, языковой барьер не мешает?

– Нет, товарищ командир. Да и пулемет этот «максим максимом», только здорово легче. А немца мы научились понимать.

– Значит, хорошая машинка?

– Хорошая, только магазинов у них по одному. Лента, правда, отличная. Металлическая, не то что наши холщовые, отказов должно быть меньше.

– Хорошо, занимайтесь.

За то время, пока я разговаривал с бойцом, Вальтер, и когда успевает, уже собрал пулемет.

– Еще интересного чего было?

– Да, два ваших пистолета-пулемета с круглыми дисками под маузеровский пистолетный патрон. Хорошие, лучше наших, но к ним тоже по два диска всего. Их господа офицеры забрали уже. Остальное обычные тридцать восьмые и девяносто восьмые карабины.

– Работы, я смотрю, у тебя хватает.

– Почти уже закончил, осталось восемь ваших винтовок в порядок привести, долго в воде пролежали.

– Скоро тебе такого добра еще натащат.

– Да, у вас пополнение, я слышал.

– Именно, так что готовь масло, керосин или чего там надо. Работников подкинем. Может, даже, сначала раздадим оружие, а уже потом драить заставим, тогда на тебе только надзор.

– Боюсь, ваши люди, особенно из новых, не будут меня слушать. А к уходу за оружием в основном относятся плохо.

– Так, с этого места поподробнее. Кто плохо относится?

– Большинство. За чистотой оружия не следят, чистят редко и не тщательно.

Так, будет кому-то большая взбучка.

– Я понял, Вальтер. Занимайся своим делом, а пистон я кому надо вставлю. Пистон, это в смысле капсюль.

Нефедова найти не удалось, усвистал уже в третий лагерь, потому пистон получил старшина. Ловить на улице никого не стали, а взгрели отдыхающую смену. С чистотой оружия и правда был полный бардак. Нет, мхом, конечно, оно не поросло, но гарантировать штатную работу механизмов, в основном это, конечно, относилось к автоматическому оружию, Кошка наотрез отказался и пошел сыпать нарядами. В лагере отчетливо запахло машинным маслом.

До вечера мы с Матвеевым вздрючили первый и второй лагерь, где народ распустился как бы ни еще больше.

Калиничев вернулся уже по темноте. Да, похоже, немцев мы перепугали сильно. Автоколонны стали ходить еще реже, но теперь насчитывали не менее двадцати-тридцати машин, в том числе с ними туда-сюда мотается и бронеавтомобиль, похоже, та самая двадцатка, БА-20, что мы как-то встретили. Сопровождает он не каждую колонну, но на дороге появляется периодически. Пленных же вообще не было. Видимо, нашу дилемму фрицы решили самостоятельно. Ну, это мы еще поглядим.

* * *

– В общем, так, – Байстрюк склонился над картой так, чтобы не заслонять мне обзор. – Вот здесь, если по железке на север двигать, не доезжая Замошья, это где саперов приложили, есть разъезд. Он без названия, просто под номером девятнадцать числится. А около него здоровенный лабаз, раньше там пиломатериалы складировали, что с соседних лесопилок поступали. Теперь немчура вышки поставила, колючкой все опутала. Вагоны разгружают, автомобили, наоборот, загружают и на восток гонят. К сожалению, больше ничего конкретного.

– Калиничев, что скажешь? – я глянул на задумчивого начальника разведки. – Имеет смысл пощупать?

– Имеет. Отправлю группу. Сержант, у вас выход на местных есть?

– В Замошье, в двадцать втором доме живет Силантий Ивашкевич. Он свояк бургомистра из Молодежек, Бориса Сосновского.

– Надежен?

– Борису он это рассказал с намеком. То, что свояк с нами знается, Силантий подозревает. А вот с каким намеком говорил, тут уж бес его знает. Может, для пользы нашей, а может, и нет.

– Еще есть через кого на него выйти?

– Не знаю, да вы, товарищ лейтенант, у Бориса сами и спросите, все одно ж пойдете сначала с ним поговорить.

– Спасибо за совет, – лейтенант криво усмехнулся.

– Да мы же завсегда, пожалуйста.

– Сержант, – цыкнул я на Жорку. – Отвечайте на вопросы старшего по званию по существу.

– Есть, товарищ командир партизанского отряда «Полоцкий мститель», – Байстрюк встал навытяжку, уставившись на меня бараньими глазами.

Тьфу ты, клоун. Опять пора песочить. Дисциплина падает со скоростью стрелки осциллографа, стремительный домкрат отдыхает. Сегодня с утра старшина еще трех похмельных в яму на губу отправил. Говорит, самогон поступает в отряд во все больших количествах отвратного качества. Зимой, того и гляди, голодать будем, а продукты на самогон переводятся. Да, с деревенскими хрен что поделаешь. Что им лекции читать?

– У вас все, сержант?

– Так точно.

Калиничев поморщился, но промолчал. А вот от старорежимных «так точно», «никак нет» и прочих Жорку хрен отучишь, если уж гауптвахта до войны не исправила, то хоть кол на голове теши.

– У вас, лейтенант?

– Есть непроверенная информация, хотел бы провести разведку.

– Что за информация, – Василий промолчал, выразительно глянув на Байстрюка. Тоже мне, тайны мадридского двора. – Сержант, свободны. Через полчаса подойдите ко мне, разговор будет.

Угу, будет, и неприятный.

– Продолжай, – кивнул лейтенанту, заодно давая знак, что можно перейти к менее формальному общению. Лейтенант мне нравился, чувствовалось, что был хорошим грамотным командиром и станет еще лучше, если выживет, конечно.

– Есть сведения, что здесь, – Калиничев ткнул в карту, – немецкий аэродром.

– Откуда?

– До смешного. Когда вчера на разведку к дороге пошли, Борового встретил. Ну, языками слегка зацепились, а я возьми да скажи: узнать бы еще, откуда немецкие самолеты нас гоняли. А он возьми да ответь: а чего думать – вестимо, с аэродрома из-под Владычино. Мол, самое близкое место, раньше там наши базировались, а теперь, небось, немцы.

– Хм, километров тридцать будет, это если по прямой. Не факт, что он там.

– Туда самолеты после бомбежки уходили, во всяком случае, в ту сторону.

– Ну а нам-то что?

– А зачем здесь аэродром нужен, не нас же гонять? А если они его для перегона самолетов на фронт используют? Ну, там для дозаправки и прочее.

– Ага. А это значит, там может не один «Шторх» куковать, а есть шанс еще кого зацепить, – а еще там может быть прочая авиационная инфраструктура, в том числе и топливо. – Посылай группу.

 

Глава 3

– Исходя из вышеперечисленного, мы имеем: на самом аэродроме находятся примерно шестьдесят-семьдесят солдат противника, из которых около двадцати – двадцати пяти несут караульную службу, остальные техники и прочая обслуга. На вооружении охраны в основном карабины, но тут и тут, – Калиничев ткнул в разложенную на столе схему, – оборудованы две пулеметные огневые точки. Ничего особенного – выложенные в три четверти круга мешки, наполненные, вероятно, песком. Чуть выше метра. Здесь и здесь – подобного типа сооружения, но большего размера, вокруг малокалиберных зенитных установок. Расчетов при них нет. Одновременно на постах находятся от шести человек днем, до восьми ночью. Утром, после обеда и вечером по периметру проходит парный патруль – проволоку проверяет. Проволочное заграждение простое – колючка на двухметровых столбах, редкая – если одну нитку срезать, то можно спокойно пролезть. Да, они там банок консервных еще понавешали, пустых. Нечасто, но если неосторожно дернуть проволоку, то могут и забренчать, но от ветра они и так время от времени постукивают. Вот здесь стоит что-то вроде прожектора, бойцы точно не поняли, что именно, но по описанию похоже.

– Значит, семьдесят, – капитан потер подбородок. – Немало.

– В связи с тем, что ночью на аэродроме могут быть самолеты, то еще и экипажи, – я тоже задумался. – Лейтенант, сколько их там бывает?

– Самое большое, за три ночи наблюдения – четыре. За день дозаправляется до полутора десятков. Половина транспортники – те как на запад, так и на восток летят. Остальные боевые – те на восток. Ну, еще маленький самолетик есть, он там всегда стоит.

– Тащ командир, пилоты, по-моему, это фуфло. – Байстрюк, как всегда, в своем репертуаре. Нефедову не нравится, что он присутствует на наших совещаниях, но по мне толк от него есть. Иногда предлагает неординарные решения, не все подходят, но от некоторых толк бывает. Он как бы олицетворяет собой этакую молодежную прослойку, не обремененную высоким образованием, но имеющую приличный житейский опыт. У старшины свой опыт, у капитана и меня свой, даже лейтенант, хоть по возрасту с Жоркой и схож, но на вещи смотрит по-другому.

– В смысле? – Нефедов, как всегда, недоволен, что Георгий влез без спросу, но терпит. Привычка.

– Да чего они со своими пестиками могут? Только бегать будут, как ошпаренные, какие из них вояки.

– Не думаю. Если в казарме засядут, то могут и дел наделать. Пистолеты в тесных помещениях получше карабинов будут, а вот то, что у них нет опыта наземной войны, это, наверно, правда. Элита.

Не любит капитан элиту, причем любую, что военную, что хозяйственную, да и вроде бы партийную недолюбливает.

– Откуда может подойти подкрепление к противнику? – летчики не так важны сейчас, потому перевожу внимание на более актуальные темы.

– К аэродрому можно подъехать по двум дорогам, – лейтенант обращается уже к карте. – Но с трех направлений, потому как к северной дороге примыкает еще одна, с северо-запада. Наиболее вероятное направление – это юг, здесь в деревне Азино довольно большой гарнизон стоит, до трех десятков немцев. С севера Владычино, немцев нет, но есть полицейский опорный пункт – это они его так называют. Полицаев там шестеро, но не думаю, что они задницу оторвут, особенно если поймут, что им ее мы можем оторвать. С северо-запада Борки, но там чисто.

– Это, я так понимаю, те, кто могут отреагировать в течение часа, а в течение трех-четырех?

– Здесь сказать сложнее. За четыре часа, хоть и по ночи, могут и из Полоцка нагрянуть, а уж днем подавно. У них же рация – если сигнал подадут…

– Ладно, пока отложим, – капитан опять пододвинул схему. – Что по постройкам?

– Вот эта, большая, казарма. К ней примыкает пристройка, над ней антенна – здесь, скорее всего, рация. Здесь, с противоположной стороны полосы склад, но в него почти никогда не заходят, может, и пустой. А тут, чуть в стороне цистерны, из них самолеты заправляют, точнее, сначала в бочки заливают топливо, а потом на грузовике, он здесь же рядом всегда стоит, везут к самолетам. Те ставят сюда, около западной зенитки.

Строений на большой площадке аэродрома было негусто. Хорошо это или плохо? А вот хрен его знает. С одной стороны, хорошо – мало будущих очагов сопротивления, с другой – вокруг них много свободного пространства, причем хорошо простреливаемого. Поправил полушубок. Да, еще неприятность – сегодня снег выпал. Старшина говорит, что он стает – не держится никогда первый снег, но все равно неприятно. Что ночь, что день, а красоваться на белом, изображая из себя мишени… Есть, правда, уже белый камуфляж, но мало.

– Старшина, что из техники можем выделить для рейда?

Кошка даже не задумался.

– На ходу, считай, все, но бензина мало. Три машины и мотоциклы заправим, и все. Думаешь, удастся топливо у немцев взять?

– Если сами не спалим случайно. А гужевой транспорт как?

– Тут от времени зависит. Если дня два дашь, то от двадцати до тридцати телег наберем.

– Капитан, сколько людей можно привлечь для операции?

– Да хоть всех, почти. Только зачем нам там пять сотен бойцов, да и не проведешь их без проблем. Надо брать первую и вторую роты и все усиление, что есть.

– Пушки взять хочешь?

– Нет, пушки пусть лежат там, где их старшина припрятал. ДШК тоже оставим, патронов к нему, считай, нет. Минометы возьму и ампуломет. Лейтенант, есть там, где минометы расположить?

– Да, специально разведчикам дал указания и под минометы позиции разведать, и под сорокапятки.

– Тогда так, старшина, пятидесятимиллиметровые я забираю все, а под восемьдесят второй пятьдесят, нет, хватит сорока штук. Это все равно больше, чем пятидесяток осталось.

– С артиллерией и зажигалками надо бы поосторожнее, – заволновался Кошка. – Особенно с огнем.

– Не боись, старшина, будет тебе бензин, весь не сожжем.

– Что у нас по подрывным группам? И по зарядам тоже.

В этот раз старшина думал секунд десять.

– Групп готовых четыре, с зарядами хуже. Научились делать самодельные взрыватели из гильз, но срабатывают они не всегда, а если срабатывают, то не всегда детонация проходит. Где-то один раз из двух. Решили просто ставить по три взрывателя на заряд. Если принять этот вариант, то десятка три есть. Можно, конечно, немецкие в дело пустить, но хотелось бы придержать – поездов фашисты с каждым днем все больше пускают, а на морозе наши самоделки могут и вообще сдохнуть без толку.

– Ясно, тогда три группы отправляем в Псковскую область. Мы там уже раз были, так что местность хоть как, но знакома. Пусть минируют железку на участке Идрица – Пустошка, ну и можно еще восточнее. Надо от нашего месторасположения немцам глаза отвести. Подрывники уходят прямо сегодня. Одна группа готовится с отрядом на аэродром. Все?

– Товарищ командир, – вот и Матвеев проклюнулся, а то молчал все время. – Кроме бензина, неплохо бы и рацию захватить.

– Неплохо. А толку?

– Так мы, когда свежих опрашивали, про раненых забыли…

– И?

– Есть там один мужичок, Кондратьев, он, оказывается, радиолюбитель. Добровольцем пошел, попал просто в стрелки, а оказался мужик с мозгами. Я ему немецкие рации, что от эсэсовцев достались, показал, так он говорит, толку от них чуть. Нужно что помощней и с другим диапазоном частот. Я в этих делах никак, но тот утверждает, что может связь с Большой землей наладить.

– Здорово бы, конечно, но даже если он до Москвы достучится, то кто нам там поверит?

– Вот и он так сказал. Но это если людей нужных не знать.

– А он знает?

– Важных не знает, но московских радиолюбителей, говорит, знакомых немало. У них там какие-то свои заморочки с паролями и прочими хитростями. В общем, если он со своими свяжется, то уже полдела сделано будет. Это с его слов.

Попробовать, конечно, стоит, но что-то мне говорит, что толку будет чуть.

– А еще, – снова влез Байстрюк, – крупнокалиберный пулемет тоже можно взять – к нему патронов добавилось.

– Откуда? – оживился Кошка. – Почему я не знаю?

– От пацанвы местной. Я же говорил, что если место хорошо прикормить, то клев будет.

– Сколько?

– Пока сорок три, но обещали еще поискать, и мины «пятидесятки» есть – шесть ящиков, а еще они БТ подбитый нашли, без пулемета, правда, но снарядов, говорят, завались. Только они патефон хотят.

– Что, танцы будут устраивать? – старшина хмыкнул.

– Именно, пацаны же перед девчонками хвосты распускают.

– Хорошо, будет им патефон и пластинок десяток, есть у меня парные. Только ты уж поторгуйся там.

– Чай, мы с Привоза. Не боись, папаша, Жора своего не упустит.

– Отставить базар, – я хлопнул по столу. – Если кто давно сортир не копал, могу поспособствовать.

* * *

Часовой у ворот чесал задницу. Вот час смотрю, а он все стоит и чешет – не постоянно, но периодически. Жорка уже минут через пять начал хихикать и предложил выписать ему пилюлю от чесотки. Естественно, свинцовую. Это он так творчески обыгрывает мою шутку о лучшем средстве от перхоти. Что меня в свою очередь удивило, это то, что он не слышал о гильотине. На что этот обормот, совершенно не стесняясь, заявил, что учебник истории шел в школе на самокрутки первым.

А темнеет сейчас рано, ноябрь, почитай, уже на носу. Хорошо, снег растаял – прав был, однако, старшина. А вот распутица страшная. Пока прошлой ночью гнали машины, сели в грязь четыре раза. Однажды даже обе машины пришлось вытягивать, но добрались, и вроде даже никто на нас внимания не обратил – из тех, кому не надо.

Патруль прошел, через полчаса можно на позиции выходить – капитан прислал вестового, что он может хоть сейчас начинать. А вот этого не надо – спешка нужна в других случаях. И опять меня колотит. Нервишки. Нервишки лечить надо, но нет у нас санатория с лечебными грязями и душем Шарко. Обычной грязи завались, дождь – да хоть залейся, но это не помогает, вроде как даже наоборот. Дождичек, кстати, опять накрапывать начинает. Для легочного здоровья это не полезно, а вот то, что он еще немного нас прикроет в наступающей темноте – вот это ему респект и уважуха.

Что за черт! Чего это они забегали? Ох, не к добру это. С фигни этой, которая вроде бы прожектор, зачем-то брезент стаскивают. Точно – прожектор. Включили и луч почему-то вверх направили, его, кстати, в каплях дождя хорошо видно. А вот и ж-ж-ж – летит кто-то. Блин, если грохнутся при посадке, тут всю ночь такой муравейник будет! Вот они, две штуки, маленькие, не то что два транспортника и бомбер, что на стоянках. Похоже, истребители. Пошли на круг, а прожектористы луч опустили и сейчас посадочную полосу освещают. Вот сейчас и глянем, грохнутся или как.

Не грохнулись – зашли на посадку сразу один за другим с разницей метров в двести и спокойно сели. Мастера. Вот дождались кого-то из аэродромной обслуги и поехали своим ходом на стоянку. Вылезли и почапали в сторону казармы, только в кабины что-то объемное забросили, стащив с себя. Наверное, парашюты.

А к самолетам уже грузовик с бочками рулит. Вот гадство, теперь не меньше часа провозятся, по крайней мере, с большими столько возились.

Ан нет, немцы тоже спать хотят – меньше чем за полчаса управились. Что-то сказали напоследок часовому, наверное, пожелали спокойной ночи, загоготали и тоже отправились к казарме. Автомобиль встал на свое законное место у бочек с топливом. Наконец затихли.

В казарме еще продолжал гореть свет – небось, летчики ужинают. В животе при мыслях о еде аж забурчало.

– Жорка, пожрать чего оставили?

– Да вот перловка – холодная только, сам же знаешь.

– Давай команду на выдвижение, а я пока успею червячка заморить.

Наедаться перед боем примета нехорошая, но мне сегодня в атаку не идти.

Атаковать решили, не дожидаясь утра, утренний сон он, конечно, сладок, и гостей никто не ждет, но нам еще когти рвать, а нас много. Старшина добыл только тринадцать телег. Хоть я и не суеверный почти, особенно когда мне всякая чертовщина не снится, но огорчился. Не из-за самой цифры, а то, что она такая маленькая. Пришлось брать с собой несунов. Для порядка обозвали их резервом, но главная, я надеюсь, их задача – утащить все, что под руки попадется. Резервом командует наш главный хомяк Кошка, ну тут ему и вожжи в руки.

Электростанцию немцы ночью не гоняют, потому и освещение тусклое – шесть керосиновых фонарей на весь аэродром. Удастся нашим хоть сколько часовых тихо снять? По идее, уже должны начать. Ага, какое-то шебаршение около самолетов. Вот только не я один его заметил.

– Hans, was bei dir passiert? (Ганс, что у тебя происходит?)

Нет ответа! Ба-ба-бам! Ответили! Сразу с трех сторон! Пока в работу включились три пулемета и два десятка винтовок – как и должно было быть. А вот дальше начался бардак! Как это – одни стреляют, а другим нельзя? С каждой секундой все больше желающих присоединиться к веселью открывали огонь. Черт побери, в немцев они хрен попадут, а вот бензин сожгут и рацию угробят, как два пальца… Немцы, кстати, не очень-то и пострадали – оба пулемета уже лупят по нам, только в путь. Черт, черт, черт! Если сейчас еще и из казармы выскочат, то совсем беда.

Бух! Тяжелая мина удачно легла перед дверью казармы, когда та только открылась, смахнув назад немца, пытавшегося покинуть теплое жилье. Ну куда на холод в одном исподнем?

Бат-ц! А это уже «пятидесятка». Хоть легла и с недолетом, но крайне малым, и один из вражеских пулеметов замолк! Не зря капитан тащил с собой теодолит, что мы вывезли из Полоцка, пригодился. И телефоны тоже не зря – вторая мина разорвалась прямо посередине мешков, что прятали пулемет с расчетом.

На второй пулемет капитан потратил целых пять мин, одновременно всадив еще две восьмидесятки прямиком в крышу казармы. Еще пара таких попаданий, и мины уже начнут рваться внутри – пока только кровлю разметало, но и сейчас врагам внутри не позавидуешь. Дверь пристрелял один из пулеметов, а из окон попробуй еще быстро выскочи, да и по ним бьют неслабо. Стреляющих стало заметно меньше – либо командиры порядок навели, либо сами поняли.

Прошло еще минуты три – минометчики полностью расчистили препятствия, и теперь одна за другой в казарме разорвались три мины. Что примечательно, радиорубку не тронули. Кому бы помолиться, чтобы рация цела осталась?

Внутри разгромленного помещения, похоже, начал разгораться пожар, но его пытались тушить. По пожарным постреливали, не давая особенно разойтись. Бах! Бах! Бах! А вот это уже гранаты. Пулемет тут же заткнулся – пулеметчик, видно, опасается своих зацепить. Ударило еще несколько винтовочных выстрелов, и все!

Тишины не было. Из полуразрушенного помещения раздавались крики, а также чей-то, на одной ноте, вой!

– Nicht Schießen! Wir aufgeben! (Не стреляйте! Мы сдаемся!)

– Выходи! Руки вверх! Хенде хох, – говорю.

Это что, все? Десять минут, и принимай пленных? Бах! А вот тебе хрен – граната разорвалась на улице, там, где должны были быть наши.

Ну что ж, мы в ответе за тех, кого не додушили!

Гранаты рвутся одна за другой. Вот кто-то из бойцов заскакивает в распахнутую дверь и начинает длинными очередями расстреливать кого-то внутри. Надо будет узнать потом, кто, и влепить пару нарядов, да что пару – все пять! Еще несколько стволов бьют внутрь через разбитые и вывороченные окна. Короткими! А этим благодарность. Господи, о чем думаю?

Короткая перестрелка со стороны склада. Ну да, там же тоже часовой… был. Надеюсь. Вой из казармы больше не раздается. Умер, наверно, а скорее, добили. Они же мне там сейчас всех перебьют, надо бежать.

Прибежал! Фу, есть вроде пленные – раз, два… Шесть человек, четверо ранены, но легко, скорее поцарапаны. Кто, так просто не разберешь, – все в исподнем.

– Die Offiziere haben? (Офицеры есть?)

– Ja. Ober-Leutnant Franz Haeckel. (Да. Обер-лейтенант Франц Геккель.)

Геккель оказался штурманом сто одиннадцатого «Хейнкеля». Здесь же среди пленных был бортовой стрелок одного из двух пятьдесят вторых «Юнкерсов». С «Юнкерсами» нам не повезло, они летели с фронта порожняком. Бомбер и оба истребителя, наоборот, летели на фронт. Повоевать хотели. Пусть обломятся. Сколько вреда они могли принести и сколько унести жизней? Теперь уже нисколько.

Объяснил лейтенанту и стрелку, что их жизнь зависит от того, насколько хорошо они будут помогать нашим бойцам в разграблении их самолетов. Несогласных, что неудивительно, не оказалось. Немцы к порядку привычные – попал в плен, выполняй приказы и не рассуждай.

Три десятка бойцов под управлением нашего немца Вальтера и при помощи двух бывших военнослужащих Люфтваффе отправились раздевать летающие машины. А вокруг, как всегда, царил бардак.

Начинающийся пожар уже затушили и разбирали развалины бывшей казармы. Пару раз прозвучали выстрелы. Еще раз выстрел прервал начинающийся на слове «нихт» крик. От остальных пленных особого толку не было – обычная аэродромная обслуга, пара рядовых, пара сержантов. Отправил их в помощь разбирающим самолеты.

– Георгий, – окликнул пробегающего мимо Байстрюка. – Рацию глянул?

– Ага. Вроде цела, по крайней мере, дырок нет. Сейчас мужики ее пакуют.

– Осторожно!

– Да понятно.

– Капитан ушел?

– Да, они сразу снялись и убежали.

Нефедов со своими людьми после окончания боя должен был пойти на усиление засады, что блокировала дорогу с южного направления, откуда был наиболее вероятен подход помощи противнику. Хотя помогать и некому, но немцы-то об этом не знают.

Пока допрашивал пленных, на взлетное поле въехали три машины и тут же разделились – одна направилась к складу, вторая к казарме, а третья к стоянке самолетов. Тут же появился и наш гужевой транспорт.

Склад не порадовал, я рассчитывал на большее – такое огромное помещение, а занято меньше чем на четверть, да и то в основном какие-то колеса и металлические конструкции непонятного назначения.

– Есть что ценное? – спросил распоряжавшегося здесь Егоршина.

– Консервы, крупы, патроны, снаряды к пушкам зенитным. Парашюты нашли, с десяток. Запчасти еще какие-то, решили их немцам не оставлять – хоть в болото свезем сбросим. А так – бедно живут.

– Сержант, тут шоколад и пойло немецкое, – вдруг раздалось из угла.

Похоже, бойцы до летных пайков докопались.

– Ладно, давайте здесь споро. Время – жизни.

На улице перехватил Кошку:

– Что, старшина, небогатые немцы нам достались, похоже, быстро все выгребем.

– Вот уж не знаю, командир. Вон главная проблема, – указал тот на стоянку. – В них же чего только нет. И оружие, и рации, и провода всякие, да и сам металл со стеклом бронированным. Народ даже кресла отвинчивает – уж очень они удобные. Опять же топлива больше тридцати бочек, и это мы еще с самолетов не сливали. Конечно, все сливать не будем, что-то и гореть должно, но все одно много выйдет.

– Хорошо, работайте. Все сможем унести?

– Все унести никогда нельзя, – философски заметил старшина. – Но надо стараться. Что не съедим, то понадкусываем.

Людской муравейник прямо кипел – все что-то несли, тащили, волокли. Трое бойцов то ли снимали с радиорубки антенну, то ли отдирали металл с крыши, а может, и совмещали. Мимо группа из десятка человек пронесла, с матами, какие-то ящики – почему не погрузили на телегу или машину, непонятно, но раз волокли на горбах, значит, смысл в этом есть. Наверное.

Прошло примерно где-то еще около получаса, когда на юге ночную тишину разорвали звуки выстрелов и взрывов. Перестрелка длилась минут пять, после чего сошла на нет. Еще через десять минут явился конный вестовой, как не боится верхами по такой темноте шастать, и доложил, что немцы, потеряв убитыми около десяти человек, отошли. Удачно попали в минную засаду, перестрелка же, скорее всего, результатов не дала, но противник устрашенный дал деру. У нас нет даже раненых. Вот же я идиот, так и не поинтересовался нашими потерями на аэродроме.

Отпустив вестового, нагрузив предварительно ценными указаниями, которые, в общем-то, на фиг никому не нужны, отправился к месту, где горело несколько фонарей, но особого ажиотажа не отмечалось. Как и думал, оказалось нечто вроде полевого перевязочного пункта.

– Геращенко, что у вас?

– Трое раненых. У одного пулевое навылет в районе ключицы, несложное. Двоих осколками гранаты посекло, одного здорово. Мне бы телегу, нужно лежа транспортировать.

– Может, лучше на машину?

– Машины наверняка с перегрузом пойдут, застревать будут, к тому же тряска сильная, а так мы потихоньку – я рядом пойду.

– Как скажете, вам виднее.

Опять малой кровью обошлись. Повезло, вот только надолго ли? Вообще все странно – на фронте у немцев чаще всего все получается, хотя и не везде, от Ленинграда они войска отводят, так его и не взяв, а вот здесь у нас все получается на загляденье. Не понимаю, а все, что не понимаю, – опасно. И планирование у нас на самом примитивном уровне, и бардак тот еще, но мы бьем немцев и достаточно удачно уходим от их ответных ударов.

То есть причины придумать для этого можно. Вот так с ходу: здесь почти сплошь тыловики к нормальному бою не приспособленные, хотя мы и с эсэсовцами справлялись, но только тогда, когда те попадали в засаду, а нас было больше. Ну, или столько же. Причина? Причина. Следующее: сейчас мы делаем то же, что и немцы на фронте, – концентрируем силы и бьем там, где нам выгодно. А почему прекратили получать противодействие? Тут, скорее всего, причин несколько: первая, смогли частично уничтожить, частично нейтрализовать те силы немцев, что они могут выделить конкретно на этот участок, вторая, противник, вероятно, считает, что сможет закончить войну в ближайшее время, оттого и концентрирует все силы против Москвы.

В чем-то они правы – закончи войну, и все наши потуги никому не нужны, но в то же время не могут же они не понимать, что потеря Москвы – это не конец войне. Странно и непонятно, а про непонятно я уже говорил. Ладно, не до того сейчас, позже попробую обмозговать.

Уходили тяжело нагруженными, даже мне достался какой-то мешок, точнее, я сам его взял. Старшина настойчиво предлагал и обратно на машине отправиться, но смысла в этом особого не было: за оставшееся темное время автомобили до базы отряда не дойдут, да мы на это и не надеялись, подготовив для них хорошее укрытие в болотах у Больших Жарцов. Знаток немецкого языка там был, так что автоколонну из четырех автомобилей спихнул на Тихвинского, а сам почапал с отрядом. Нет, конечно, чистого, хоть и слегка грязного, грузчика я изображать не пытался – в охранении от меня толку больше, потому и груз я только половину времени тащил, а вторую половину шастал по кустам, натаскивая к этой работе бойца из нового набора. Фамилия у него была Кушенко. Сам невысокий, худой и лопоухий, но утверждал, что лес знает. Вроде и правда в лесу не первый раз – в муравейник не залез ни разу и о деревья головой не стучится, но ходить нормально все одно не умеет, смотреть тоже, но орел. Так и хотелось двинуть в ухо, когда он в третий раз, невзирая на приказ молчать, полез с вопросами, хорошо хоть шепотом. С кем приходится работать!

Уходили опять четырьмя разными маршрутами. Наша колонна к рассвету сделала километров десять, но ноги все еле таскали. На привал расположились в редком лесочке. Только расставил посты и вернулся к основному отряду – рухнул как подрубленный.

Девушке, на первый взгляд, было лет восемнадцать. Одета она была в белоснежный сарафан, отороченный поверху и понизу крупным красным рисунком. Рукава были украшены подобным же узором, но только рисунок был мельче. Длинная русая коса, переброшенная на грудь, спускалась почти до колен, на голове же красовался венок, сплетенный из крупных белых и красных цветов. Только внимательно взглянув в ее глубокие голубые глаза, заодно заметив мелкие морщинки возле них, можно было догадаться, что женщина старше. Вот только на сколько, понять нельзя.

– Что, не узнал? – женщина улыбнулась задорно, но чуть грустно. – А знаешь, как девушке обидно, когда ее не узнают, особенно после такого краткого, по крайней мере на ее взгляд, расставания?

– Извини, но у меня возникли некоторые проблемы с памятью.

– Угу, после такого еще легко отделался, – она горестно, но чуть наигранно вздохнула. – Ладно, не буду тебя в этот раз мучить. Я Доля. Не пытайся, все равно сейчас не вспомнишь. Может, потом…

– Спасибо, Доля. Что я тут делаю?

– Ты пришел по моей просьбе. Ну, как пришел – я позвала, а воспротивиться ты не смог.

– А зачем звала?

– Вот какие же вы мужчины… Может, посмотреть захотелось. Что, жалко?

– Нет. Ты красивая, мне тоже нравится на тебя смотреть.

– Что? Комплимент? Что это случилось с нашим брутальным мачо? Оказывается, иногда даже с виду неприятные вещи могут идти на пользу. Расскажу Маре, она обхохочется.

Ничего не понимаю, но, похоже, моя собеседница не собирается ничего объяснять. Ну что же, и я напрашиваться не собираюсь. Нет, если бы почувствовал, что она готова хоть что-то рассказать, то попытался, но не чувствую.

– Молодец, правильно не расспрашиваешь. Помнишь. Все, что надо, узнаешь – не меньше, но и не больше. Сестренка вспомнила о тебе.

– Сестренка?

– Ну да, Недоля. Ты всегда был слишком активным мальчиком, Мара говорит, что даже гиперактивным. Вот и обратил снова на себя внимание, а может, ей кто и намекнул. Она же всегда была помешана на Равновесии. Не беспокойся, ты ей все же тоже нравишься, поэтому она не станет нивелировать твою прошлую удачу, но с этого момента станет приглядывать. А внимание Недоли, сам понимаешь…

– То есть халява кончилась?

– Ох, уж эти твои выражения… Нет, халява не кончилась, просто за нее теперь платить надо…

Женщина горько засмеялась и пропала.

Опять! Что это, схожу с ума? Петр Петрович, который Кащенко, мир его праху, наверное, моим случаем заинтересовался бы. Еще бы, он все больше с Наполеонами и Петрами Первыми дело имел, а у меня целый выводок богов наклевывается. Сначала Морана, теперь Доля да на сестренку свою намекает. Ладно, хватит панику разводить. Скорее всего, это сработал анализ моих страхов, моего опасения, что время, отведенное на удачу, заканчивается. А то, что на меня обратили внимание, я и так догадываюсь, а после сегодняшнего еще больше обратят и еще больше обозлятся. Правда, не боги, а значительно более неприятные существа. Те, что ходят в черных мундирах и кричат «хайль Гитлер». Но зато в отличие от богов они смертны. Я точно знаю. Сам убивал.

* * *

– Старшина, давайте подведем итоги. Что мы поимели с гуся?

– Так, начну с вооружения. Пистолетов разных – двадцать шесть штук, маузеровские карабины и винтовки – шестьдесят две штуки, пулеметы тринадцатой модели – три штуки, все под ленточное питание, четыре автомата. Это вместе с разгромленной подмогой. Кроме того, на аэродроме захвачены две тридцатисемимиллиметровые зенитные пушки, Вальтер назвал их «Флак восемнадцать». Кроме того, с самолетов сняты десять пулеметов винтовочного калибра, пять крупнокалиберных пулеметов – три по тринадцать миллиметров и два по пятнадцать и одна двадцатимиллиметровая пушка. Большая часть авиационного вооружения требует переделки и изготовления станков или других видов крепления.

– А что с боеприпасами? – продолжал я допытываться, пытаясь осознать, что же мы все же приобрели.

– К пистолетам и автоматам примерно шестьсот пятьдесят патронов, винтовочных больше восьми тысяч, четыре с половиной тысячи сняли только с самолетов, но там боеприпасы особые, в том числе бронебойные и зажигательные. К тринадцатимиллиметровым пулеметам тысяча двести, к пятнадцатимиллиметровым четыреста – тоже специальные, хотя бывают ли там другие, кто знает. К двадцатимиллиметровой пушке семьдесят пять снарядов, к зениткам двести восемьдесят.

– Неплохо, – улыбнулся Матвеев.

– Угу, а теперь поделите это все на пятьсот человек, – капитан был отнюдь не в восторге от таких на первый взгляд больших цифр. – По двадцать патронов на человека?

– Да, – Жорка дернул себя за мочку уха, – не разжиреешь. А потратили сколько, старшина?

– Считай, пять сотен.

– Когда успели?

– Вы все успеваете – на вас ни жратвы, ни патронов не напасешься. Бой на аэродроме – три сотни патронов долой, засада на немцев – еще две, да та группа, что полицаев ходила в Борки пугать, два десятка сожгла.

– Кстати, а как в Борках все прошло? – спрашиваю Калиничева.

– Нормально. Говорят, пришли, несколько пуль полицаям в окна засандалили и отошли. Тем, естественно, не до ночных прогулок стало.

– Ясно, что еще ценного в хозяйстве образовалось?

– Продуктов захватили, но немного, нашей ораве и на неделю не хватит, немного же медикаментов и перевязочных материалов, зато бензина, считай, четыре тонны, но он авиационный – на авто клапана прогорать будут, но вряд ли машины именно от этого испортятся.

Да, тоже так думаю, не факт, что немцы нам вообще скоро позволят с комфортом кататься.

– Еще две бочки керосина, ну и прочая бытовая мелочь – ложки, плошки, поварешки. Электростанцию забрали, слава богу, что она на колесном ходу была. Радио-станцию, с ней сейчас Кондратьев разбирается, сказал, что и рации с самолетов вполне можно к делу пристроить, только у них диапазон пожиже. Что это, я, честно, не понял.

– Вот, вспомнил. Мне показалось или бойцы крышу разбирали?

– Не показалось, железо там хорошее было, на землянки пойдет, а то текут с обычным дерном. Еще одежка кое-какая, в основном форма, хорошо ее штопать и отстирывать не надо – вражины не успели надеть, а мы соответственно попортить. Инструмента много, в том числе и шанцевого, даже не знаю, куда девать. На обмен бы с крестьянами что пустить, но опаска есть, как бы немчура не прознала – по его виду понятно, что не наш. Бронестекла много взяли, но вроде не особенно оно и бронированное – ну на что-нибудь пойдет. А вот настоящая броня тоже есть – пару десятков листов сняли, остальное некогда было, но это так, у нас еще и щитки от «максимов» без дела лежат. Проводов и труб много надергали, да и еще масла немало слили, жаль не постное, а машинное, тоже две бочки вышло.

– Что за трубы?

– Разные, и масляные, и пневматика, на что пустить их, не знаю, но пригодятся. Вот вроде и все, не считая личных вещей, но их бойцы больше по карманам распихали. Непорядок, конечно, но не отнимать же. Обидятся.

– Найдите тех, кто не хомячил, и премируйте. По-серьезному – пистолеты выдайте, еще чего, но сами разберетесь.

Откуда взялся у меня в голове сам термин «хомячить», не помню, но здесь он был неизвестен, хотя, после неоднократного повторения, вполне прижился и вопросов не вызывал.

– Сделаю.

– Если удастся еще чего выкроить, то и тем, кто на операции не был, подкиньте. Те же мыло, бритвы, зеркала – хоть на несколько человек.

– Посмотрю, но кулаков и так не уважают, все, в общем, делятся, чем могут, а что небритых хватает, то больше от лени.

– Вот зима наступит, посмотрим, а пока пусть в порядке себя содержат. Мы же, в конце концов, не банда. Вы, товарищ капитан, поддержите старшину авторитетом.

– Есть, – Нефедов снова потер небритый подбородок. Мне проще, я медленно обрастаю, а вот капитану и другим, кто постарше, с этим сложнее.

На этом разбор полетов закончился. Вроде пока дел особо неотложных и нет, значит, пойду к Вальтеру – надо разобраться, что за оружие нам от Люфтваффе досталось.

Немец опять был с головой в работе – на большом куске брезента лежал здоровущий агрегат, точнее, масса его частей, числом шесть. Рядом застыли двое бойцов, вероятно, опасаясь лишним движением нарушить мыслительный процесс, а может, прервать свой халявный отдых.

– Вальтер, что это за зверь и о чем ты думаешь?

– А? Извините, господин командир, я не понял вашего странного вопроса.

– Не обращай внимания, – хотел сказать «забей», но по-немецки это звучало бы еще более странно и ввело бы нашего интернационалиста поневоле в еще больший ступор. – В чем проблема?

– А, это? Это не зверь, это машиненгевер сто пятьдесят один, разработки фирмы Маузера. Скорее даже автоматическая пушка калибром пятнадцать миллиметров. Хорошая, надежная и удобная, вот только стояла она на самолете.

– И переделать нельзя?

– В теории переделать можно все, вот только стоимость затрат на переделку зачастую превышает все мыслимые пределы.

– У нас не превышает. Нам эта штука нужна. Какие сложности, что надо?

– На самом деле не так и много. Так как сняли мы их, а их две, со сто девятого «Фридриха», то несколько повезло, она там стреляет через вал винта, поэтому стоит здесь обычный ударник.

– А бывает необычный?

– Да, если бы она стреляла через плоскость винта, стоял бы электровоспламенитель, при этом и патроны были бы другие. Тогда проблем было бы гораздо больше. Тоже справились бы, но… Вот, например, с тех же истребителей сняли по два пулемета семнадцатой модели, – Вальтер показал на еще одно чудо-юдо, лежащее чуть в стороне. – Они завязаны с синхронизатором, и там стоит электроспуск. Это не электровоспламенение, патроны используются обычные, но управление что у пушки, что у пулеметов электромеханическое. Надо спусковые механизмы и механизмы перезарядки делать, точнее, удобные для стрелка элементы этих механизмов выводить наружу корпуса. Может, я пушками займусь, а пулеметы на потом оставим?

– Ну, четыре пулемета нам погоду не сделают, или с ними со всеми так?

– Нет, остальные обслуживались бортстрелками, там все нормально, только что прикладов нет. Сто тридцать первые, их три штуки, это те, что калибром тринадцать миллиметров, нужно точно со станка использовать – уж больно мощны. А вот пятнадцатые и восемьдесят первые, под винтовочный патрон, можно и как ручные, только сошки, да и, как уже говорил, приклады сделать.

– Ясно. Это все?

– Нет, еще есть двадцатимиллиметровая пушка, что на бомбардировщике стояла. Вообще-то они делались с барабанным магазином под шестьдесят выстрелов, но на «Хейнкеле» она в носу стояла, там барабан мешал, так что этот вариант с коробчатым магазином на пятнадцать снарядов, магазинов всего пять, но из нее точно ни с рук, ни с сошек не постреляешь. И еще – патроны и снаряды в основном все бронебойно-трассирующие.

Да, что-то такое и старшина говорил, надо бы попридержать до появления стоящих целей.

– Хорошо, работай. Как я понял, меньше всего проблем с теми пулеметами, что под тринадцать миллиметров? Вот с них и начни.

Однако есть еще время посетить Михаэля.

Когда после продолжительной прогулки до второго лагеря подошел к нашему пошивочному цеху, увидел, что еврейское семейство работает не покладая рук. Старший Рафалович распекал за что-то молодую женщину, кажется, Марию, вставляя в русскую речь полузнакомые, созвучные с немецкими, слова. Наверное, на идиш.

– Здравствуйте, Михаэль Нахумович, смотрю, невзирая на прохладную погоду у вас здесь жарко.

– Здравствуйте, товарищ командир, – по тону почувствовал, что он хотел назвать меня либо молодым человеком, либо как-то похоже, но не решился или передумал. – Да, на улице пока еще терпимо, но со дня на день придется начинать работать в землянке, а там, знаете ли, темно. Будьте так добры, наладить приличное освещение, иначе я снимаю с себя ответственность за качество работы.

– Сделаем, дорогой Михаэль Нахумович. От себя оторвем, но поддержим отечественную промышленность. Лучше скажите, как дела с тем заказом, что вам передал Кошка?

– Пока Леонид Михайлович дал мне только один парашют. Я уже прикинул, как его раскроить. Купол у него не слишком большой, да и форма для кроя неудобна, потому гарантировать больше семи, если будем соединять обрезки, то восьми халатов не могу.

Так, всего мы взяли тридцать восемь парашютов, значит, под три сотни маскхалатов мы сможем получить.

– Как скоро будут готовы?

– Молодой человек, у меня не трест «Москвошвей». Сколько вам их нужно?

– У нас еще тридцать семь парашютов.

– Вы режете меня без ножа, одними своими словами. Месяц.

Ну, месяц это не так уж и плохо, тем более что получать мы их будем ежедневно, а не всей партией одноразово.

– Спасибо, Михаэль Нахумович, – похоже, он готовился к ожесточенной торговле по срокам и очень удивился моей покладистости. – Только у меня будет к вам еще одна просьба – поговорите со старшиной и с другими опытными бойцами и обсудите с ними вопросы обвеса. Нет, обвешивать и обсчитывать их не надо. Так как от парашютов останется много строп, то надо попробовать сочинить из них нечто вроде сбруи, используя которую бойцы смогут удобно располагать на теле оружие и снаряжение. Проблема еще и в том, что эта сбруя должна быть удобна как при передвижении на лыжах, так и во время боя. Да, чуть не забыл, на оружие тоже нужно смастерить чехлы, да и вещмешки должны не бросаться в глаза на снегу.

– Тогда больше семи халатов с одного парашюта не получится.

– Вы уж постарайтесь, дорогой мой человек, от того, как хорошо вы сделаете свою работу, будут зависеть жизни людей.

Что-то дрогнуло в глазах немолодого, битого жизнью мужчины, но тут же они снова стали колючими.

– Вот еще, никто никогда, кроме недоброжелателей, не мог упрекнуть старого Михеля, что он плохо делает свое дело.

– Еще раз спасибо, извините, спешу.

– Идите уж, не мешайте работать.

Не успел отойти и на пару дюжин шагов, как услышал, что еврей уже распекает кого-то из своих родственников, причем на этот раз с гораздо большим пылом, чем до моего прихода.

Оставшийся день прошел в большой нервотрепке. Довел до старшины требования начальника пошивочного цеха. Прикинув, решили, что в наших условиях единственно приемлемым способом будет установка самолетного плексигласа прямо в скат землянки. Течь, конечно, будет в дождь, никаких нормальных изолирующих материалов под рукой нет, но и так течет. Черт с ним. Заодно решили таким же образом поправить землянку оружейника – гулять так гулять.

На парашютный шелк также нашлось много желающих. Например, фельдшер объяснил, что из него лучше белье пошить. Будто бы в древние времена благородных рыцарей и прекрасных дам очень ценилось нижнее белье из шелка, типа полезно для кожи и вши в нем плохо приживаются. Предложил «айболиту» придумать историю поправдоподобнее – не носили ни рыцари, ни их дамы нижнего белья. Они вообще мылись только раз в жизни – при рождении, некоторые считают, что два, но обмывание после смерти не считается, так как к жизни отношения не имеет. Один парашют все ж пришлось отдать, ибо операционную все одно отделывать надо, чтобы хоть с потолка мусор не сыпался на открытые раны. Самые мелкие обрезки тоже пообещал, то ли нитки что-то шить, нашему доктору нужны были, то ли в корпию подмешивать, не совсем понял, но позарез. Надо, значит, надо.

Спать ложился с некоторой неуверенностью, страхом, но одновременно с надеждой – вдруг сейчас будет сон, который хоть что-то поможет понять про себя, несчастного. Снилось что или нет – не помню, спал, как убитый.

 

Глава 4

– Товарищ командир, – Калиничев был какой-то взмыленный, но довольный. – Взяли мы «лесорубов».

– Где?

– Ну, так в четвертом лагере.

– В том самом? Всех?

– Ну, они говорят, всех, только мы-то знаем, что их не шестеро, а семеро. Вот седьмой, как дружки его не вернулись, так сразу и припустил в город. Думаю, уже к полудню на месте будет.

– Он что, не пехом?

– Лошадь у старосты отнял, грозился страшными карами, если не даст.

– Когда гостей собираешься ждать?

– Считаю, завтра к обеду и нагрянут.

– Хорошо, действуй.

Четвертого лагеря как такового, считай, не существовало. Точнее, сам лагерь наш инженер все же построил, а два десятка бойцов, устроившись в нем, изображали активную партизанскую деятельность. То есть бегали в соседнюю Шаверливку за самогоном, по бабам и вообще вели аморальный образ жизни. «Лесорубы» от ценного источника, а именно от Борового, получили соответствующие сведения и споро отбыли из Залесья за полтора десятка километров, где и нашли то, что так долго искали. А именно приключения на свои, теперь, вероятно, уже лишние части тела.

– Доложи Нефедову. Действуйте, как договорились. Я к Феферу и далее.

Операция, затеянная вокруг немецких шпионов, на деле имела два слоя. Первый – это, конечно же, заманить в ловушку немцев – нужно еще более поднять боевой дух красноармейцев, особенно освобожденных недавно. Операция с аэродромом прошла отлично, люди поверили в свои силы, но закрепить пройденное сам Владимир Ильич велел. Ну, говорил же он: учиться, учиться и учиться. А какая учеба без повторения пройденного…

Естественно, и оружие с боеприпасами, и прочее снаряжение от немцев лишним не будет. Те ведь считают, что бандитов чуть, а значит, вряд ли пошлют много людей, да и нет у них сейчас много – комендантская рота в Полоцке, несколько эсэсовцев, если их обратно в фатерлянд не отозвали, и, может быть, полицаев сколько прихватят. Всю роту из города выводить никто не даст, потому и врагов будет пятьдесят-семьдесят от силы. Зачем больше для разгона и уничтожения двух десятков разбойников?

Вот тут и вступала в силу вторая часть нашего плана – пока немцев в городе мало, можно поделать свои дела и спокойно уехать. Ну, что совсем спокойно, это вряд ли, но точно должно быть попроще – не смогут немцы вести столь же насыщенную караульную службу половиной гарнизона, а если что пойдет не так, организовать приличную облаву. Вот этим и стоит воспользоваться.

Уже через час мы с Глуховым, Боровым и Фефером бодро пылили в сторону города. Разумеется, пылили не мы сами, а лошадь с телегой, да и пылением это назвать сложно – скорее, взламывали подмерзшую грязевую корку. Отобедали у Говорова, где я пересел уже на его телегу. Добираться решили по отдельности, но слишком не отрываться, потому залесский актив отправился вперед, а мы следом.

Когда заехали в город, уже темнело, хотя до настоящей ночи было здорово далеко. Залесенцы должны были сразу отправиться квартировать к новой подруге Германа. Кузьма в этот раз тоже остановился не в гостинице, сказал, что нашел место, где и проще и сытнее. Мне-то что, лишь бы на пользу. Высадил он меня у госпиталя – документик на посещение оного был у меня при себе, потому прошел беспрепятственно.

Ольга Геннадьевна была занята на операции, и ждать пришлось больше часа. Вышла она бледная и, вроде даже чуть пошатываясь, похоже, работы наши ей подкинули на сегодня, а может, и на вчера и на завтра. Заметив меня, остановилась, но справилась с собой.

– Вы с почками вроде?

– Да, госпожа доктор.

– Подождите минут пятнадцать, вас позовут, мне надо привести себя в порядок. Устала.

Да, видок, и правда, краше в гроб кладут.

Пятнадцать минут тянулись страшно долго. Наконец, знакомая санитарка предложила пройти в процедурную.

– Как самочувствие, есть изменения с прошлого посещения? – Ольга приложила палец к губам, другой рукой указав на левую перегородку.

– Вроде получше стало, но все одно болит, особенно когда это… в туалете давно не был.

– Ну, это процесс небыстрый, хорошо уже то, что ухудшений нет.

Еще пару минут она терла мне по ушам, давая всевозможные умные советы, как лечить несуществующую болезнь. Наконец за перегородкой скрипнула дверь, и раздались удаляющиеся шаги.

– Уф, наконец, ушел, – Оля мгновенно сократила расстояние и впилась в мои губы своими. Я даже опешил от такого напора.

– Вот тебе ключ, лампу не зажигай, буду где-то через полчаса, – это были первые слова за последние пять минут. – Есть хочу страшно. Что там у тебя в мешке?

– Ну, так оно и есть – поесть.

– Хорошо, вытащи что-нибудь не слишком ценное. Надо пару коробок вынести, но так чтобы часовой ничего не заметил.

– Совсем не ценного там ничего нет, разве что картошки килограмма два.

– Вытаскивай, я ее сама принесу. Меня обязательно проверят, если с авоськой выйду, и это хорошо.

– Вдруг додумаются – откуда картофель, если я с полным мешком обратно вышел.

– Ну, во-первых, ты не первый сегодня, кто с подношениями был…

– Мне пора ревновать?

– Как бы это поточнее выразиться: можешь, но только немного. Это даже приятно, пока не доходит до шекспировских страстей.

– Понял, буду, но в меру.

– Да, как-то так.

Освобождая мешок, убрали как раз сало и творог, а картофель оставили, заховав под него две картонные коробки, нетяжелые, но достаточно объемные. Маскировали их тщательно, но часовой, глянувший на выходе на меня одним глазом, даже не прореагировал. Может, хорошо замаскировали?

Особого ажиотажа в городе не было, даже ни одного патруля по дороге не попалось, может, потому, что до начала комендантского часа время еще было. Ольга пришла практически впритык.

– Не боишься ходить так поздно? – спросил девушку, угнездившуюся в моих руках.

– С этим даже спокойнее, чем до войны. Гопники опасаются вылезать в такое время, а солдаты из гарнизона все меня знают – на меня санитарные мероприятия повесили. Не поверишь, у них поголовно вши, в основном, правда, платяные. У вас как с этим?

– Боремся. У нас есть старшина, дюже до этого дела злой. Больше чужих вшей он ненавидит только самогонку, чужую, конечно.

– Ты по какому особому делу приехал или навестить любимую девушку?

– Конечно же, навестить. Заодно и разжиться чем-нибудь с аптечного склада.

– Все с тобой ясно – гопник.

– Ага, мы такие. Что наше – то наше, а что ваше – тоже наше.

– Я с вами пойду.

– Вот уж вряд ли.

– Не спорь. Вы все одно не знаете, что брать, а я даже ведаю места, где лежит самое ценное. Во-первых, все вы не унесете, а значит, надо брать только нужное, во-вторых, без меня копаться будете долго, даже если напишу, где, что и как называется. А в-третьих, я там была последний раз три дня как, точнее, три ночи.

– А вот с этого места поподробнее.

– Четыре дня назад привезли крупную партию раненых. Уже под вечер, а у нас морфий почти кончился, вот меня Вирхов и отправил на склад. Так что если я опять заявлюсь ночью, то охранник не удивится.

– Охранник один?

– Да.

– А сколько у тебя сопровождающих было?

– Два санитара.

– А они сами не могли получить?

– Могли, наверно, но Рудольф послал меня.

– Кто этот Рудольф?

– Наш начальник госпиталя. Полный тезка и потомок знаменитого Рудольфа Вирхова.

– Не знаю такого.

– Очень известный врач и ученый девятнадцатого века. Вроде даже политик.

– Ладно, это не так и важно. Расскажи, как было дело.

– Ну, Рудольф, после очередной операции, приказал мне переодеться, дал двух санитаров в помощь и отправил на склад. Пешком.

– Сколько было времени?

– Около полуночи.

– Так, дальше.

– Пришли, тут ходу минут десять всего, санитар постучал, переговорил с охранником, тот открыл дверь, а я подала ему записку. Он прочитал, впустил нас, мы взяли морфий и принесли в госпиталь. Все.

– Патруль по дороге попадался?

– Да, когда шли туда.

– Что-то спрашивали, проверяли документы?

– Нет. Я же говорю, они меня знают. Старший посветил на нас фонарем, козырнул, и они пошли дальше.

– Сколько их было?

– Двое.

Утро напрягло тем, что ничего не происходило. Немцы не собирались спешно в поход, не было никакой суеты, в комендатуре царила спокойная деловая обстановка. Это что ж, зря народ изображал кипучую деятельность, таскал самогонку, обстреливал проходящие машины, зря Кондратьев целых три раза выходил на связь из одной точки? Ничего не понимаю.

– Чего делать будем, Костя? – Говоров сидел на телеге, вопросительно глядя на меня. – Не купились, похоже, курвы.

– А у нас есть варианты? Домой поедем?

– Не, домой нельзя. Надо рисковать.

– Вроде и риска особого нет, – Фефер обкусил размочаленную в зубах соломинку. – Судя по тому, что Аня рассказала, да и твой человек, возможность есть.

Ольгу я пока не раскрывал, хотя понимал, что это и глупо, тем более что, наверное, все и так догадывались, кто мой человек.

– Да, шансы вроде неплохие и в таком раскладе, хотя я рассчитывал на лучшие.

– Человек предполагает, Костя, а бог, он располагает.

– Угу, где-то слышал, что лучший способ рассмешить бога, это рассказать ему о своих планах.

– Это точно, – хохотнул Кузьма. – Умный человек сказал или ему передали.

* * *

Форма здорово попахивала капустным рассолом, что неудивительно, если вспомнить, что везли ее в бочке с той самой квашеной капустой, да и не очень подходила к новому сценарию. Ну, не думал я, что буду представлять из себя санитара. И Герман не думал. Боюсь, для санитаров мы слишком молоды. Как солдаты комендантской роты и могли бы сойти, но остальные мужики еще меньше подходят, да и форму мы на себя подбирали. Ладно, бог не выдаст – свинья не съест. Что-то тема бога стала часто подниматься. Похоже, подсознание шалит, напоминает, что здорово мы заигрались. И помощи нам остается ждать только от сверхъестественных сил.

Шалишь – мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Стоп. Стоим в переулке, ждем еще две минуты. По ним, и правда, можно часы сверять. Патруль протопал мимо, естественно, ничего не заметив. Еще минута, и нам двигаться можно. Теперь у нас есть два часа. А вот и палисадничек, а за ним заветная дверка. А за дверкой сидит тот самый караульный, которого Оля прошлый раз и навещала.

Стук в дверь – не тихий, но и не громкий, ровно такой, чтобы показать, что пришли свои.

– Кто?

– Санитароберсолдат Геншов, санитарсолдат Кельпин и фрау Ольга с письмом от обер-арцта Вирхова.

– Опять у вас кончился морфий? Ведь прошлый раз много взяли.

– Раненых тоже много, иваны по своей глупости не хотят сдаваться, а дырявят наших парней.

Караульный, заглянув в глазок и увидев Олю, отворил дверь. Я шагнул в слабо освещенную прихожую или сени, сразу не понять, и прежде чем немец успел рассмотреть меня как следует, ударил его эсэсовским кинжалом в горло. Неудачно. Крикнуть часовой не успел, но рука дрогнула, и разрез получился слишком широким. Из рассеченной шейной артерии мне в лицо ударила струя теплой крови. Вероятно, немец страдал гипертонией, почему-то пришло в голову. Ничего – считай, прошло.

Труп быстро откантовал в сторону. Ольга склонилась над ним, ничуть не смущаясь от вида залитых кровью шеи и груди, и достала из кармана целую связку ключей. Ну да, она этой крови каждый день ведра видит, да и льет, наверно, немало. Мне бы такую устойчивость. Мутит-то как! Сорвал с крючка рядом с дверью какую-то тряпку и быстро вытер лицо. Фефер уже входил в дверь.

– Идут. Сейчас будут.

Мужики скорым шагом, заранее предупредил не бегать и не суетиться, подошли и заняли позиции. Из оружия были только пистолеты. Свой «браунинг» отдал Кузьме, сам и «вальтером», если что, обойдусь. Вообще-то любой лишний контакт, не говоря уж об огневом, в наших условиях напрямую ведет к провалу операции. Так что оружие это так – отбиться и убежать.

Ольга копалась в ящиках, плотно составленных в трех больших комнатах. Похоже, она не настолько хорошо знала расположение склада, как пыталась меня уверить. И хотя это повод для выговора, но не сейчас же его устраивать – на самом деле без нее мы здесь закопались бы, а при наших возможностях отсюда не утащить и пары процентов. Конечно, Герман предлагал телегу подогнать, но так, чисто ради безумной идеи, в которую и сам не верил.

– Здесь пока морфий и кровоостанавливающие. Как раз одному впору унести.

Это правильно – до дома Ани, где и устроим временный тайник, тут рукой подать, мужики и в темноте не заблудятся.

– Герман, передавай первую партию, пусть начинают носить.

Начали, мужики опять напомнили мне трудолюбивых муравьев, таскающих в свой муравейник огромные богатства в виде рассыпанного Аннушкой, в этот раз вместо разлитого масла, кулька с сахарным песком. Сколько, оказывается, нужно людям, находящимся в отрыве не только от больницы, но даже от обычного аптечного ларька. Тут были и противовоспалительные, и жаропонижающие, и обезболивающие, даже витамины были. А еще бинты, жгуты, хирургический инструмент… Вообще-то я с трудом представлял, как мы все это будем вывозить.

– Время.

Фефер молодец, следит за стрелками. В доме оставаться небезопасно. По сведениям, что мы получили от Анны, патрульные не проверяют этот склад, а проходят мимо, но оставаться здесь не стоит.

Впрочем, еще полгода назад, такая афера, что мы проворачиваем сейчас, наверное, не прошла бы. Хотя тогда по улицам и не ходили армейские патрули, но наша беготня обязательно заинтересовала бы местных жителей. И хотя сейчас им не до того, все одно наши носильщики не бегали тупо до дома Ани и обратно, а сбрасывали груз и пробегали дальше, заворачивая в соседний переулок, прокладывая след и там. Хотя это и замедляло нас, но изрядно снижало риск провала, а соответственно существенно увеличивало шансы нашей помощницы избежать беды.

И хотя все основное мы уже вроде как выгребли, но покопаться еще стоило. Патруль прошел, как всегда, вовремя и мимо. Повезло. Нам еще минут тридцать и будем готовы.

Выехали обратно сразу же после окончания комендантского часа. В это утро в городе было уже не так спокойно, как в предыдущее. Ни с того ни с сего, уже утром, вспыхнул пожар. Что поразительно, произошло это в здании аптечного склада, которое сейчас и тушили доблестные немецкие войска и добровольные помощники из горожан. Неудивительно, что добровольных помощников было раз-два и обчелся, да и то из тех, чьи дома рядом стояли и могли пострадать при пожаре.

Конечно, немцы разберутся со временем, что произошло. Уж чего-чего, а следов, начиная от располосованного горла охранника до пропажи массы стекла с содержащимися в нем лекарствами, осталось довольно, но задержать на выезде из города они нас не успели, а дальше… ищи ветра в поле. Мы, конечно, тоже подстраховались, как знали, в километре от города все выгрузили в ласковые и загребущие руки старшины и его архаровцев. А еще через пару километров нас догнал мотоцикл с фельджандармами, кои и перетрясли наши телеги до последней соломинки.

Догнали бы раньше, здесь бы и умерли, пара стрелков нас из ближайшего леска, до которого сейчас и было метров двести, страховали, да и сами мы с винтовками, однако. Кузьме и Герману даже «наганы» положены, так что, скорее всего, отбились бы, но зачем? Теперь мы еще раз подтвердили свою законопослушность – на нет, как говорится, и суда нет.

Калиничев встретил меня еще на подходе.

– Как сходили, товарищ командир?

– Нормально. Старшины еще нет?

– Пока нет.

– Ну да, ему же по лесу и с грузом…

– Груз большой?

– Пока не очень, самое громоздкое в городе осталось. Это вы с Фефером сами теперь придумывайте, как сюда остальное вытащить. А вообще прилично немчуру обнесли, а что осталось, спалили к хренам.

– Немцы не пришли.

– Да уж в курсе. Думаю, скоро придут.

– Сведения или догадки?

– И то, и другое. Пополнение они ждут. Сюда какую-то специальную охранную часть перебрасывают. Вроде из Галиции.

– Австрияки?

– Да бес их там разберет, но если часть охранная, то и ухватки у них другие. Не эсэсовский осназ, конечно, но и не полевые части – этих специально против таких, как мы, натаскивали. Что такое партизанская война, немцы все ж понимают. А мы скоро узнаем, что такое война противопартизанская.

– Херово.

– И я о том.

– Может, того – эвакуировать четверку?

– И воевать по их правилам и на их условиях? Нет, просто готовимся лучше. Мы должны начать бить их с самого начала. Как себя поставим, так и дальше пойдет. Слышал пословицу про встречу Нового года?

– Да.

– Вот нам и надо его встретить как следует.

Ночью пошел снег. Он уже и ранее выпадал, прикрывая небольшим белым покрывалом лапы елей и лесную землю, но в этот раз он решил захватить лес окончательно и больше никогда не выпускать из своих светлых объятий. Снег был тяжелый, плотный и сырой. Деревья пытались сопротивляться зимнему нашествию. Сначала они вроде бы как поддавались, их ветви сгибались под мокрой тяжестью, сами они как бы никли под нашествием, но вдруг, то в одном, то в другом месте раздавался приглушенный сочный шлепок – это деревья освобождались от сковывающей их тяжести, сбрасывая с себя очередной снежный пласт. Возможно, они даже считали, что вот она, наступившая свобода, но на самом деле это была только краткая отсрочка. Даже выпрямившаяся ветвь освобождалась не полностью – снег оставлял на ней свои, пусть и небольшие, следы в виде прилипших комочков, к которым тут же налипали новые, падавшие с неба оккупанты, пытаясь прижать к земле или сломать упругую опору. Снег побеждал, но он не имел памяти, какую имел лес. Снег только родился и считал себя бессмертным, думал, что он захватил лес навсегда и ему теперь все дозволено. Лес же давно прекратил считать эти нашествия, они слились для него в сплошную борьбу. Ежегодно он страдал от тяжести на своих ветвях, от холода, что вымораживал до треска его стволы, но никогда не прекращал борьбы, и она, эта внутренняя борьба, всегда приводила к тому, что снег отступал. Сейчас лес был готов внешне смириться с временным поражением, но отдельные деревья находили в себе силы встрепенуться и обрушить холодную тяжесть, что пыталась их сковать и поработить. Надолго ли хватит им сил? Кто знает, но то, что время снега не вечно, было аксиомой для леса, и он копил силы для будущего возрождения.

 

Глава 5

– Подрывники вернулись. Все. – Капитан, кутаясь в тонкую шинель, потер свежевыбритую, с порезом, щеку. – Докладывают о десяти подрывах. Потом пришлось уходить. Хорошо, дело еще до снега было.

– Старшина, выдай капитану нормальный полушубок, есть же запас.

– Я предлагал, он отказывается. Предупреждал, что как все разберут, уже не будет.

– Запаса уже нет, – Нефедов нахмурился. – Обычного. Остался только неприкосновенный, сам же говорил. Шинели-то, и те не у всех есть, а полушубки только активному составу положены.

– Еще командному, – попытался настоять я на своем. – Нужно, чтобы вы, точнее мы, думали о деле, а не о том, как согреться. А болезнь для нас вообще преступление вроде дезертирства. Так что полушубок получить, валенки тоже. Валенок все же больше, да и Леонид Михайлович договорился о поставках. Полсотни пар уже в конце недели будут. Разведка, что с охранным полком?

– Фефер вчера вернулся из города. Все плохо. Это не полк, даже не бригада – это дивизия. Правда, на стадии формирования, но все равно…

– Мать же ж твою, – выругался Байстрюк, разорвав томительное молчание. – А говорили, полк, да на всю область, да тонким слоем…

– Сведения точные? – прервал я словоизвержение сержанта.

– Из вашего источника.

Если сведения из госпиталя, то им можно доверять. Не потому что от моей девушки, просто там официальные бумаги приходят, а вот то, что нет точных сведений по личному составу, говорит о том, что и всего состава на месте нет. Наверное. А может, Ольгу не стали ставить в известность, небось, у дивизии своя санитарная служба присутствует. Пусть не полностью сформированная.

– Это точно бывший двести первый полк?

– Точно, номер у дивизии тот же.

– Ясно. Теперь о хорошем, для тех, кто еще не в курсе – есть связь с Большой землей.

– Оба-на, – отреагировал моим присловьем Матвеев. Кроме него об этом еще не знал Байстрюк, остальные были в курсе. – И что там, в телеграмме?

– В радиограмме приказ прервать снабжение немецких частей, наступающих на Москву.

– И как мы это сделаем?

– Ну, мы это делаем постоянно, по крайней мере, доклад о подрыве десяти эшелонов пойдет в Центр уже сегодня. А вот как нам дальше исполнять этот приказ, мы сейчас и обсудим. И запротоколируем.

Дальше предложений было много, но чего-либо нового я не услышал. Ведь и правда, сейчас у отряда было всего две задачи, собственное выживание и диверсии на коммуникациях врага, но реакция на приказ из Центра должна быть адекватная. Протокол по мероприятиям, долженствующим обеспечить выполнение приказа, вылез аж на две страницы убористым почерком. Здесь я схитрил, а актив, поняв это, подыграл мне, и потому больше трех четвертей намеченных мероприятий как раз и сводились к выживанию отряда и повышению его боевой мощи. Протокол решили не шифровать, никаких секретных сведений в нем не было, даже приблизительных цифр, только просьбы дать всего и побольше. Основной упор делался на оружие, боеприпасы, средства взрывания и медикаменты.

Перехват данной радиограммы немцам давал немногое, но возможно, подвигнет их, наконец, к активным действиям. Каждый день отсрочки не давал нам практически ничего, а немцев усиливал.

То, что не давал ничего, я, конечно, преувеличиваю – учеба шла, хоть и не очень валко, попробуй проводить занятия по стрелковой подготовке, не тратя боеприпасов. Мы проводили – учили выбирать и маскировать позиции, менять их, развивали глазомер бойцов, буквально вдалбливая в них умение определять дистанции для стрельбы, как по полным фигурам целей, так и по их частям. Учили делать упреждения при стрельбе по движущимся целям, особенно нажимая на разницу в скорости передвижения по снежной целине обычной пехоты и лыжников. Своих лыжников тоже натаскивали – нашлось несколько неплохих бегунов, но снег был пока рыхлый и тяжелый.

Другая учеба тоже шла – готовили подрывников, наблюдателей, учили работать с новым вооружением, в том числе и с двумя уже готовыми тринадцатимиллиметровыми пулеметами. По паре десятков патронов из них пришлось потратить, изучая баллистику нового оружия. Траектория оказалась очень настильная, а бронепробиваемость вполне на высоте. Даже легкому танку на средних дальностях вполне должно хватить, причем в любых проекциях, да и средние не должны чувствовать себя в полной безопасности.

Хотя с танками нам пока не воевать, но такое оружие должно нас неплохо усилить. Еще одним приятным моментом оказалось то, что в последней партии освобожденных бойцов оказался один из токарей, знакомый с изделием братьев Митиных, и теперь мы уже имели полдюжины глушителей, по три на наган и винтовку. Не зря разбирали трубы с пневматических систем бомбардировщика и транспортников. Было также сделано немалое количество различных видов мин, в том числе и откуда-то пришедшая мне в голову, мина с готовыми боевыми элементами, которую можно устанавливать, в том числе, и вместо гранатной растяжки. Все еще были проблемы с самодельными взрывателями – примерно четверть не срабатывала или не инициировала заряд, но тут пошли по старой схеме дублирования взрывателя. Расточительно, конечно, особенно по нашей нелегкой жизни, но что поделать.

Радиограмма с отчетом и нашими слезными просьбами о помощи ушла вечером, а уже в следующий обед в лагерь примчался запыхавшийся, красный, как рак, боец из группы дальнего наблюдения. Я даже перепугался, как бы он не разделил судьбу первого марафонца.

– Идут, – и рухнул как подкошенный в снег.

– Не давайте ему так лежать, выгуляйте потихоньку, как лошадь после скачки, дабы не запалить, и в тепло его.

Лагерь уже немного становился на уши, посыльный первым делом сообщил часовым у подмерзшей гати, а они уже кому надо, но почему-то не мне. Бардак. И почему ему пришлось столько бежать? Почему, черт побери, не организованы эстафеты? Наверно, потому, что я и не организовал. Но другие-то куда смотрели, они вообще военные или к теще на грибы пришли? В конце концов, рации же есть, и я точно знаю, что операторы на них готовятся. Когда-нибудь так проснемся, а немцы в дверь стучат.

План был разработан еще до моей последней поездки в город, после чего в него постоянно вносились изменения, последние из которых внес уже снег, причем сам и нас не спрашивая. Начать выдвижение раньше чем через час не получилось. К тому времени данные о противнике потекли, хоть и тонким ручейком. Сперва слегка оклемавшийся посыльный доложил, что немцы выдвинулись из города на двенадцати грузовых автомобилях и нескольких мотоциклах, так же колонну сопровождал и бронеавтомобиль, что и ввело первоначально разведчиков в заблуждение. Этот бронеавтомобиль использовался немцами для эскортирования транспортных колонн. Но заметив две пушки и полевую кухню в виде прицепов, а также осознав, что кузова полны фашистов, командир группы и послал одного связного в штаб, а другого в четвертый лагерь.

Следующие сведения мы получили уже перед выходом – группа, что контролировала ближние подходы к «четверке», вступив в короткую перестрелку с врагом, отошла, согласно приказу. Немцы ее не преследовали, а отправились прямиком к ложному лагерю. Тут уже все сомнения в целях врага рассеялись.

В лагере немцев ожидал сюрприз. Печи они должны были застать еще теплыми, но вот ночевать в наших землянках я бы им не советовал. Последующая информация пошла уже более широким потоком. Противник сначала окружил лагерь, но, не встретив сопротивления при захвате, уже внутри должен был понести потери, надеюсь, серьезные.

Этот взрыв услышали даже мы, хоть и были почти в десяти километрах. Взрывники использовали последние наши стодвадцатидвухмиллиметровые снаряды, соорудив из них и драгоценного детонирующего шнура развитую минную ловушку. Главный инициирующий заряд был установлен в «командирской» землянке, на которой, дабы фашисты не ошиблись, был прикреплен красный флаг. Остальные шесть снарядов скрывались в кровлях прочих землянок, а еще несколько зарядов, забутованных обрезками металла и камнем, ждали своей участи в других удобных местах. Снаряды в кровлю заложили не просто так, а с тем прицелом, что при взрыве они смогут поразить как тех, кто находится снаружи, так и тех, кто успеет проникнуть внутрь.

Был, конечно, шанс, что немецкие саперы разгадают наш план, но вряд ли те сталкивались с таким изощренным коварством, тем более что лагерь должен был выглядеть, как после панического бегства «лесных бандитов». Получилось или нет, узнаем позже. Главной задачей данной ловушки было не убить всех врагов, а задержать противника, чтобы мыши успели захлопнуть кошколовку.

Мы успели. Вероятно, немцам, и правда, не хило досталось, потому что я умудрился здорово замерзнуть, а солнце зайти, когда, рыча слабосильным мотором и пробуксовывая, на просматриваемый участок дороги выбрался бронеавтомобиль. Ну что, «двадцаточка», вероятно, сегодня закончатся твои мучения. Да, ведь служба врагу, конечно, мучает твое горячее пятидесятисильное сердце, оно обливается горячим маслом в тоске и желает погибнуть, лишь бы не быть рабом врага. Следом за бронекоробкой потянулись двухосные «Опели».

Жандармы на мотоциклах катались последние полчаса туда и обратно без остановки, но мы успели сделать свои дела и замаскироваться гораздо раньше, хорошо, что полсотни маскхалатов у нас уже было. Главная опасность, исходящая от мотоциклистов, заключалась в том, что они могут заметить неровно заметенные места на обочинах, но снег не прекращал идти третий день, хотя и поумерил свой пыл. Зря я, наверно, настоял на минировании, но не ожидал, что дозоры будут так плотно инспектировать дорогу, особенно на обратном пути. Возможно, свою роль в немецкой паранойе сыграла и минная ловушка.

Сама схема с минированием осталась с первого плана, когда снегом еще не пахло, но наши саперы подошли к делу с фантазией, двигались только ползком, близко к дороге не приближались, а уж замаскировали свой отход и места работы – любо-дорого посмотреть. То есть совсем не видно. Только сейчас, глядя на шастающих в темноте жандармов, понимаю, насколько мы могли крупно влететь. Все-таки не исчерпали мы удачу.

Броневик пересек невидимую черту. Та-та! Первая очередь из крупнокалиберного авиационного пулемета хлестнула его по скуле. Та-та! При той фантастической скорострельности, которой обладал «сто тридцать первый», стрелять из него одиночными было практически невозможно. Нет, варианты были, например, можно заряжать патроны через один. Лента у него не рассыпная, так что этот способ мы и использовали при пристрелке, но дергать каждый раз рукоять перезарядки в бою, это не вариант – пусть уж будет по два.

Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах! Загрохотала обочина. То, что взрывалось сейчас, не было обычными зарядами, скорее это были короткоствольные картечницы, снаряженные смесью пороха и стружки из амматола, с набивкой из рубленой арматуры. Та еще гадость, в количестве шести штук. Ко всему, установлены эти картечницы были не перпендикулярно дороге, а под достаточно острым углом и с некоторым возвышением, от того и ударил железный вихрь по тентам автомобилей очень, на мой взгляд, удачно. Впрочем, сейчас эти тенты рвали уже и пули, выпущенные из винтовочных и пулеметных стволов.

Самодельные одноразовые пушки были опасны не только своей начинкой, но и сами по себе, потому что прямо сейчас мимо меня и просвистел, ну скорее прохрустел, метровый обрезок трубы, из которых их и изготавливали. Только бы своих не задел. Отчаянно обидно будет.

А канонада нарастала. Враг не стал покорно ждать, когда его расстреляют, и, несмотря на то что большинство тентов представляло собой дуршлаги разной степени продырявленности, солдаты, довольно споро и в достаточном количестве, стали покидать машины. Количество было достаточно для того, чтобы достойно нам ответить. Если бы мы сидели в окопах, то, наверно, это было бы не так опасно. В нашем же случае спасало нас только численное превосходство, потому как не прошло и минуты, а противник уже вел достаточно плотный, но будем надеяться, не слишком прицельный огонь. Одна из проблем заключалась в том, что мы не можем применить минометы – даже мины-«пятидесятки» на таком расстоянии опасны для нас самих. А вот ампуломет можем.

Первая ампула рванула не сильно удачно, угодив в кабину грузовика. Даже этот, в целом неудачный, выстрел вызвал со стороны противника вопль, заглушивший звуки отчаянной стрельбы, – все-таки кому-то попало. Второй был лучше – вспышка на противоположной обочине и вой сгорающего заживо человека, поддержанный другими криками, говорили сами за себя. Сейчас немцы уже поняли, что здесь их ждет только смерть, и первые черные фигурки бросились прочь от дороги.

Так как в месте нашей засады лес был только с левой от дороги стороны, то за спиной у немцев было чистое поле, на котором, несмотря на наступающую темноту, фигуры отступающих были хорошо видны. Но вот стрелять по ним было некому – все старались подавить огнем все еще огрызающихся врагов. Вообще-то по плану, группы наших лыжников, что находились впереди и позади попавшей в засаду колонны, должны были броситься через дорогу и попытаться охватить место засады с флангов и тыла. Заранее выводить туда группы было опасно – чертов снег, а теперь они могли не успеть. Проклятые мотоциклисты могли помешать. Нет, то, что бойцы не справятся с мотоциклистами, я не верил, но задержать те их могут, по крайней мере, со стороны головы колонны. Группы находились примерно каждая на расстоянии полукилометра от нас, а тыловое охранение должно передвигаться значительно ближе к хвосту колонны, вот авангард вполне мог и на полкилометра оторваться, и больше. В этой же пальбе ни хрена не разберешь, идет где еще бой или нет.

С ужасом представляю расход патронов с нашей стороны. Сам отстрелял из своего «двадцать восьмого» не больше половины магазина, стараясь бить прицельными «двойками», винтовки тоже много не сожгут, но вот пулеметы… Хотя, если бы не они, давящие в два десятка стволов очаги сопротивления, не известно, как хорошо у нас бы пошло.

Все больше немцев ударялось в бегство, и кое-кто из бойцов уже перенес огонь на поле.

– Минометы, – оглядываясь, командую связному.

Тот закрутил ручку телефона и заорал в трубку. Он не успел докричать, как первый султан взрыва разметал на поле снег. За ним еще один такой же мелкий, и тут же более крупный ударил вблизи пары темных фигур, опрокинув их на землю. Вероятно, это был последний штрих, и, до этого продолжавшие отстреливаться, солдаты противника бросились бежать сломя голову. Будь у нас больше минометов, мы, может быть, и смогли бы отсечь их от спасительного леса, но сейчас это было нереально.

– Ура! – раздался где-то слева от меня одинокий крик, тут же подхваченный несколькими голосами и в течение секунды подхваченный еще тремя сотнями глоток. – У-р-р-а-а-а-а!

– Ура! – это что я ору? Ну, ору, ну, даже уже бегу вперед! Меня как будто кто-то подхватил под руки и несет вслед за убегающими фашистами.

Только бы Нефедов догадался огонь подальше перенести, мелькает в голове одинокая мысль. Мы промчались мимо расстрелянных автомобилей и валяющихся убитых и раненых врагов и выметнулись на поле. Те, кто догадался бежать по уже протоптанным, пускай и одним человеком, стежкам, вырвались слегка вперед.

– Огонь по готовности!

Кто-то из командиров или сержантов догадался, что надо притормозить людей, чтобы те не попали под свои же мины и не подставили спины под свои пули.

– Огонь по готовности! – присоединил и я свой голос.

Взрывы прекратились, чтобы через полминуты вспухнуть метрах в двухстах далее.

– Огонь с колена!

А вот это правильно. Многие бойцы пытались стрелять вслед противнику стоя. Уже практически в темноте, из тяжелой винтовки да с дрожащими от адреналина руками, попасть даже в теории невозможно, только если случайно. Зато пулеметчикам в связи с тяжестью их оружия пришлось сразу залечь. Так что с вероятностью в девяносто девять процентов враг если и нес потери, кроме минометного обстрела, то от их огня.

На мой взгляд, в бега ударилось больше полусотни вражеских солдат. До леса добегут не меньше половины, а скорее больше. Эх, не догадался пару десятков лыжников оставить в засаде, почти всех на фланги отправил. Стрелять из автомата вслед бегунам смысла уже нет, фиг попаду. А ведь десяток пар лыж за спиной остались, это те, кто колонне тропу пробивал.

– Автоматчики, – кричу во всю глотку, пытаясь переорать звуки пальбы. – Назад, искать лыжи.

Несколько человек, также понявших, что для их оружия дальность уже слишком большая, переминались на месте, не зная, что предпринять. Теперь и у них появилась цель. Один, другой, а затем третий продублировали мою команду, но я этого уже не видел – бежал назад.

Лыжи я искал минут пять, пару раз просто не успевал их схватить, как у меня уводили их из-под носа более ушлые. Никакого почтения к командиру. Пока бродил в поисках, наткнулся на два бездыханных тела, оба с ранениями в голову, а еще нескольким санитары, оказывается, есть у нас и такие, оказывали помощь. Пулеметно-ружейный и минометный обстрел уже закончились, когда вдали, куда утекли немцы, опять раздалась пальба. Так как от нашей засады преследование еще не началось, то с большой вероятностью это «обходчики». Может, и добьют, но немцев ушло больно много. Если организуются, то вполне смогут отбиться.

Когда вышел на дорогу, увидел, как довольно большой отряд, в темноте разобрать сложно, но явно не меньше, чем в полсотни человек, уже покрыл больше половины расстояния до леса, где скрылся враг. А вот и лыжники пошли. Тяжело идут, хоть и быстрее, чем просто пешие.

На дороге уже шла зачистка. Раненых опять будут добивать. Не то чтобы я жалел врага и не то чтобы думал, что ко мне или моим бойцам фашисты отнеслись бы по-другому, но что-то в этом было неправильное.

А вот и капитан со своими артиллеристами. Проскакали мимо в сторону боя. Санки у них знатные, правда, только двое – на одних большой миномет, на других ящики боеприпасов, да и то не все, часть ящиков и малые минометы на руках тянут. Вряд ли им вся их артиллерия уже понадобится, но это их дело, тут влезать со своим непрофессиональным мнением не стоит.

Подожженному грузовику разгореться не дали и уже вовсю закидывали снегом. Из броневичка вытаскивали тела экипажа, оказалось, сделать это не так просто, как выбросить трупы из автомобилей, потому там собралось человек пять-шесть. На всей остальной дороге также царила деловая суета – снимали с убитых обмундирование и снаряжение, откидывая обнаженные трупы в сторону. Пара машин так и стояла с работающими движками, частично съехав с дороги. Заметил старшину, но тот был дюже занят. Ладно, у меня тоже есть дело – командир второго взвода первой роты уже строил своих бойцов. С лопатами.

– Ефимчук, выдвигаетесь быстрее.

Их дело организовать мало-мальски удобный съезд с дороги – здесь метрах в трехстах была довольно приличная просека пробита, но совсем к шоссе она не подходила, потому пару канав в снегу к ней пробить придется, да и по самой просеке колею прочистить. Особый геморрой будет с бронеавтомобилем, ну да ничего, хоть на руках но вытащим.

Утром чуть не падал от усталости, да и на остальных смотреть было страшно. Вымотались хуже бурлаков. Три сотни человек тянули и толкали восемь автомобилей и нелегкий стальной гроб по заснеженному лесу, а снега уже было выше колен. Тяжелое, налитое водой серо-бурое от вылетающей из-под колес грязи месиво. Но утащили. Кто бы мне еще сказал зачем? Ладно, там разберемся. Еще почти до обеда ходил, как зомби, и мешал людям работать. Не стал дожидаться, пока пошлют, зашел в землянку, прилег и вырубился.

В себя пришел только к вечеру, но все одно голова была тяжелая, и что-то в ней гулко шумело. Проснулся от ощущения, что на меня смотрят. Точно, сидит, гляделки свои большущие на меня наставила и молчит.

– Маш, случилось чего?

– Нет, просто я ужин уже третий раз разогреваю.

– Тогда давай, чего ему стынуть.

Каша оказалась недосолена, но мяса на этот раз было богато.

– С общего котла?

– Да.

– А чего мяса так много?

– Леонид Михайлович распорядился двойную боевую норму выдать. Завтрака с обедом все одно ж не было.

Точно, какие-то сухари мы ночью жевали, а потом я сразу спать завалился. Нефедов предлагал в бурлаки всех согнать, но тут я настоял, чтобы четверть бойцов оставить в резерве – службу нести.

– Спасибо.

– Вот чай еще.

– Хорошо, иди.

– Я могу еще посидеть, у меня сегодня работы больше нет. Вот еще сахар.

– Что, тоже двойная норма?

– Ага.

– Врешь, твой, небось.

– Это… нет, ну то есть да… но вам надо…

– Обойдусь. Сама съешь или брату отдай, если раздобреть на наших харчах боишься.

– Тут раздобреешь, как же…

– Все, иди отдыхать. Да, старшина спит?

– Нет, он всего-то пару часов и вздремнул. Сейчас на складе продуктовом.

– Спасибо еще раз, беги.

Кошку нашел на складе, только другом – боепитания. Удивительно, никогда не видел эту землянку не полупустой. В основном здесь только взрывчатка и хранилась, а все, что можно было распределить по личному составу, ему сразу и распределялось. Правда, после налета на аэродром стали хранить снаряды к зениткам, бронебойные патроны и непеределанное еще авиационное вооружение. Сейчас землянка была набита довольно плотно. Особенно выделялись минометы и станковые пулеметы. Много.

– Ну не фига ж себе!

– Ага, – глаза Кошки поблескивали как у настоящей кошки, а на лице было нарисовано ощущение непередаваемого счастья. – Это я пока только тяжелое вооружение оставил. Практически всю легкую стрелковку уже растащили.

– Капитан знает? – я указал на растопырившиеся в углу минометы.

– Знает, но он пушки обихаживает.

– Ясно, дорвался, артиллерист. Вкратце доведете, чем все закончилось? Или еще не закончилось?

– Калиничев три часа как вернулся. Они сначала немцев по лесу гнали. Почти всех положили, но полтора десятка как-то вывернулись и добрались до Зароново. Хутор это такой.

– Знаю, километрах в четырех от места засады.

– Ну, да, вот немчура там и зацепилась. Наши их только ближе к полудню добили.

– Потери большие?

– Всего у Калиничева шестеро убитых, но раненых много – почти два десятка. Сначала в лесу каша была – фиг разберешь, где кто, а потом и на хуторе, там обороняться удобно. Да еще спешка, того и гляди к вражинам подмога подойдет – сам угодишь как кур в ощип.

– А пытались кого из города прислать?

– Вроде нет, мы провода кругом порезали, так что если кто и слышал, то сообщить сложно было. Немцы с шоссе расслышать могли, но пока тихо. У нас четверо убитых и девять раненых. Итого раненых под три десятка, убитых девять. Фашистов побили сто пятьдесят четыре, двоих взяли в плен. Одного сейчас Тихвинский допрашивает.

– Что вообще хорошего взяли?

– Сейчас, у меня тут список, – старшина достал из полевой сумки обычную ученическую тетрадь и подвинул поближе керосиновую лампу. – Сначала по оружию. Начнем с самого крупного, я тут по калибрам табличку составил. Так, сначала минометы – восемьдесят один миллиметр, две штуки. Мин к ним восемьдесят четыре штуки, но у нас их и так большой запас. Далее идет семьдесят пять миллиметров – тут у нас две пушки. Капитан назвал их пехотными, восемнадцатой модели – говорит, для нас в самый раз. Вообще какие-то они несерьезные – ствол меньше метра длиной, но нетяжелые. К ним сто двадцать два снаряда. Ну и последнее, из крупного, три пятидесятимиллиметровых миномета и двести сорок мин к ним.

– Да, богато. А у нас есть люди, чтобы все это использовать, с учетом нашей артиллерии?

– Нефедов обещает за месяц людей поднатаскать.

– Свежо предание… Что дальше?

– Девять миллиметров – тридцать два автомата и двадцать шесть пистолетов. Патронов около четырех тысяч.

– Толково.

– Теперь пулеметы. Четыре станковых, вон те, – Кошка указал на знакомые уже «ноль восьмые» с кожухами водяного охлаждения. – Не потасканные, два будто с завода только, все под металлическую ленту, к каждому по восемь лент на двести патронов. Еще двенадцать ручников – все «ноль пятнадцатые» под такую же ленту, но к ним по шесть лент на пятьдесят. Ну и винтовки – тридцать два карабина и семьдесят два полноразмерных винтаря. Этих патронов вообще море – кроме носимого боекомплекта у них еще и несколько ящиков в кузовах лежало. Может, часть и пулеметчиков, но тысячам к десяти подбирается, так что всего, вместе с лентами, тысяч двадцать. Это не считая ДТ с «двадцатки», к нему, считай, еще пять сотен.

– Да, стоило немчуру потрепать за такой бакшиш.

– Это не все. Еще девять винтовочных гранатометов и почти двести гранат к ним, ну и обычных гранат три с половиной сотни, в основном «толкушки», но есть и «яйца». Из вооружения это почитай и все, а вот снаряжения у фашистов тоже хватало. Одних лопат больше трех десятков, топоры, пилы – они будто обосноваться в нашем лесу собрались. Это не считая того, что на каждом было понавешано, – от ранцев до фляжек. Кроме того, что у них с собой полевая кухня была, жаль, что ее прилично издырявили, но ничего – починим, так у каждого и сухой паек в ранце.

– Интересно, и что там?

– Да на самом деле ничего особенного. Я тоже сначала разгубастился на шоколад и прочее – фиг. Вот.

Старшина, как фокусник, достал откуда-то пакет из плотной бумаги и вывалил на стол его содержимое. Приличную часть кучки составляли сухари, также здесь была банка консервов и несколько мешочков поменьше. В одном, самом большом, находились какие-то сушеные овощи, в двух более мелких коричневый порошок и белые мелкие кристаллы. Ну, с последним понятно – соль, а коричневое похоже на кофе, но, судя по запаху, эрзац.

– Ненастоящий, – подтвердил мои догадки Кошка. – Похоже, из желудей.

– Не уверен, возможно, цикорий.

– Одна фигня.

– Не скажи, должен пригодиться.

– Да нет, съедим и выпьем, конечно, все, но я рассчитывал на что-нибудь посущественнее.

– А морда не треснет? – я усмехнулся. – Что в карман, то не из кармана. А так – стандартный Eiserne Portion, в переводе «железная порция». Это специальный вид пайка, который можно употреблять только с разрешения командира. Выдается сверх нормального довольствия, кстати, в банке должно быть мясо.

– Да, оно. Проверили. Жратва у них отдельно, в том грузовике, что с кухней, тоже была, но не так чтобы и много.

– Ну, так они, небось, перед обратной дорогой отужинать успели.

Тихвинский должен был проводить допрос во втором лагере – пленных в основной мы на всякий случай не водили. Хоть и глаза им завязывали и по-другому стереглись, но мало как дело обернется. Идти туда по ночному лесу смысла не видел никакого – до утра потерпит, но все оказалось несколько проще. Наш юрист дожидался меня у землянки, попрыгивая на месте, вероятно, чтобы согреться, но, возможно, от нетерпения и желания поделиться новообретенными знаниями.

– Товарищ командир, разрешите обратиться.

– Обращайся, только внутрь пройдем – не май, не лето.

– Ну, чего узнал? – я уселся на холодную скамью. Надо бы дровишек принести, протопить хотя бы немного. – По твоему довольному виду сужу, что новости неплохие.

– Да, немцы в показаниях сходятся.

Ишь, «в показаниях». Интересно, какую он им статью шьет? Спрашивать не стал, вдруг обидится – так сказать, профессиональная деформация.

– Ну, и чего показывают?

– Это и правда часть двести первой охранной дивизии. Вторая рота третьего батальона, плюс усиление.

Рассказывал он долго, но если коротко, то мы рано испугались. Во-первых, сам двести первый полк, на основе которого дивизия формировалась, особого опыта не имел. Во-вторых, дивизия была далека от полного формирования и, соответственно, возможностей боевого применения. В-третьих, она только называлась дивизией, а в реале недотягивала и до бригады. Основой дивизии так и остался полк трехбатальонного состава, батальоны, в свою очередь, состояли из трех пехотных, одной пулеметной роты, роты пехотных орудий и противотанковой роты. Так и не понял, зачем им противотанковая рота, но на ее вооружении стояли двенадцать тридцатисемимиллиметровых орудий. В роте пехотных орудий было шесть семидесятипятимиллиметровок. Вооружение одного из взводов этой роты нам и досталось в виде двух пушек. Пулеметная рота, кроме двенадцати станковых пулеметов, имела еще шесть восьмидесятимиллиметровых минометов. Один из взводов этой роты тоже был на усилении, его пулеметы и минометы мы и прихватили. Обычная пехотная рота имела двенадцать ручных пулеметов и три миномета калибра пятьдесят миллиметров.

Вооружение по большей части было устаревшим, потому нам и достались винтовки образца девяносто восьмого года и пулеметы с водяным охлаждением. Ерунда, нам не в падлу, а дареному коню вообще никуда не смотрят. Тем более что автоматы нормальные, нашим ППД, конечно, уступают, минометы и артиллерия тоже вполне на уровне.

Кроме этого единственного полка еще имелся артиллерийский дивизион, состоящий из двенадцати орудий калибра сто пять миллиметров. Полк и дивизион считались некими частями быстрого реагирования, но в связи с тем, что полк раздергали на отдельные роты, что-то я сомневаюсь. В Полоцке как раз и должна была находиться эта рота с усилением – теперь уже не находится.

Кроме вышеперечисленных частей в дивизии была масса других подразделений, вроде группы Тайной полевой полиции, отдельный охранный батальон, полицейский батальон, батальон полевой жандармерии и три батальона охраны тыла. Все эти части не имели тяжелого вооружения, даже минометов и станковых пулеметов. Да и батальонами они скорее назывались. Кроме того, существовала еще масса мелких небоевых подразделений типа полевых комендатур, санитарной роты и подразделения полевой почты. Как я и сказал, по своим возможностям данная дивизия значительно уступала нормальной бригаде, да еще находясь на стадии формирования.

Несмотря на это времени у нас осталось вряд ли много, скорее, даже мало. Надо активизировать действия, пока противник раскачается и перебросит к городу по-настоящему крупные силы. Немцы уже скоро месяц как обещают взять Москву «на следующей неделе», вероятно, все силы у них брошены именно на решение этой задачи. Думается мне, что обломаются. Конечно, приходится бойцам напоминать о восемьсот двенадцатом и что захват Москвы ничего врагу не даст, а если это и произойдет, то все одно станет началом конца для гитлеровцев, но очень не хотелось бы видеть подобного развития ситуации. Все же тогда Москва не являлась единственной и даже главной столицей империи, а сейчас, когда Ленинград чудом удерживается, подобное поражение может стать катастрофичным. И наоборот, если фашистам не удастся взять оба города, это может сдвинуть чашу весов в нашу сторону.

Именно поэтому каждая автомашина, не доставившая свой груз на фронт, а тем более железнодорожный состав, выбросивший свое содержимое под откос, могут стать той самой соломинкой, сломавшей спину верблюду. Тем более что руки у нас практически развязаны – хотя бы несколько дней мы сможем творить, если не то что захотим, то уж то, на что сил хватит, точно. А силы у нас есть.

 

Глава 6

– Итак, товарищи, подведем итоги прошедших четырех дней. Капитан, вам слово.

– За прошедшие дни проведено две крупных, в нашем понимании, конечно, операции по разгрому немецких автоколонн, а также более десятка взрывов на железной дороге. Сейчас в Полоцке, по данным разведки, скопилось до двенадцати составов с вооружением и материальными средствами, в самом городе введено чрезвычайное положение. Все наличные части занимают оборону. На данный момент там находятся несколько сотен военнослужащих противника, и, как бы ни хотелось нанести удар по городу, мы не имеем возможности вести затяжной бой. А без этого не обойтись.

Эх, не сбылась мечта идиота. Жаль. А так было бы здорово, захватить город – пострелять немцев, утащить что можно, а что нельзя – то понадкусывать, то есть сжечь, конечно. Но – не судьба. А класть людей в уличных боях с невнятной перспективой мы позволить себе не можем.

– Так же проведено разоружение так называемых местных сил самообороны. Эксцессов не было – оружие сдавали хоть и не с радостью, но попыток сопротивления не отмечено. Конфисковано около сотни винтовок и несколько тысяч патронов. Точные сведения у товарища старшины Кошки. Вместе с изъятием оружия конфисковали и некоторое количество скота и продовольствия. Здесь эксцессы были, но до серьезных ранений не дошло.

Это точно, эксцессы были еще те. Правильно мы поступили, отняв сначала у полицаев оружие, но и без него Потапову морду лица разбили знатно, когда он уводил. Ладно бы корова была единственная, да еще самими хозяевами выращенная. Нет, эта ранее была колхозной, а позже внаглую присвоенной. И случай такой был не единственный – обошлись ответным битьем морд.

– Общий итог прошедших дней. Уничтожено и захвачено двадцать две автомашины. Подорваны восемь составов, в том числе и один бронепоезд. Убиты шестьдесят семь солдат противника. Наши потери – четверо убитых и семь раненых. У меня все.

– Спасибо, товарищ капитан. Товарищ старшина.

– На данный момент все бойцы отряда, четыреста восемьдесят семь человек полностью вооружены и имеют полуторный боекомплект патронов, то есть не менее семидесяти пяти патронов на винтовку. С пулеметами хуже, с учетом того, что используется только половина, нет возможности готовить пулеметчиков, имеем по двести патронов на ствол. Автоматчики из расчета ста патронов на ствол. Нормальной теплой одеждой обеспечено более трех четвертей личного состава, после того, как перешьем захваченное обмундирование противника, то закроем и эту проблему.

Да, с теплой одеждой плохо. Все, что местные могли отдать, – отдали. Немецкие шинели, которые были захвачены в большом количестве как во время засады на охранную роту, так и позже, в том числе и в двух разгромленных автоколоннах, были не очень. Для нашей осени они еще могли подойти, но вот зиму в такой пережить можно только врагу пожелать. Что я ему и желаю. Михаэль, когда узнал, что ему еще и перешивкой шинелей заниматься, буквально схватился за голову и ругался плохими словами. Причем не на русском или идиш, все же идиш сходен с немецким, а таких ругательств я там не помню, но не молитва это была, точно. Кстати, еще одна проблема – нитки. С белыми, для маскхалатов несколько проще – распускали длинные обрезки парашютной ткани, а вот цветные… Решили подкладки распускать или белыми шить, как проще выйдет. Часть шинельного сукна, хотя сукном это можно назвать с натяжкой – тот же эрзац, надумали пустить на жилеты и штаны. Да даже и на портянки. Ничего, никуда не денемся, перезимуем.

– Хуже дело обстоит с гранатами и пищей. Гранаты ладно, хоть по одной на основной боевой состав есть. А вот пищи, даже если будем растягивать, не более чем на три месяца, так что к февралю зубы на полку. Мясо кончится еще до Нового года.

В связи с тем, что автомобильное сообщение мы прервали, здесь нам в ближайшее время никаких особых ништяков не обломится, да и не пользуются немцы уже почти автотранспортом. Те колонны, что мы разгромили, были единственные проходящие по дорогам в тот день. Две дороги – две колонны. Слишком длинное плечо снабжения, поэтому немцы восстановили движение по железной дороге, а значит, следующая перевалочная база у них где-нибудь в районе Вязьмы, а то и еще дальше. Да и направление наше скорее вспомогательное – основное снабжение фронта группы армий Центр идет через Минск и Киев.

– Все запасы я свел в специальную ведомость, можно отдельно ознакомиться.

– Спасибо, товарищ старшина. Теперь, думаю, стоит заслушать «медицину». Вы, товарищ военфельдшер.

– Да, – Геращенко привстал, но, вспомнив, что все докладывают сидя, да в землянке особенно не распрямишься, опять сел. – Сейчас у нас имеются сорок два раненых бойца и командира, в основном младших. Двадцать восемь ходячих и четырнадцать лежачих, по двоим прогноз неутешительный – один с ранением в голову не приходит в сознание, там повреждения мозга, второго, вероятно, будем готовить к ампутации. Причем ногу придется ампутировать до паха, и все равно не факт, что гангрену удастся остановить – очень сложное ранение бедра. Медикаменты, по некоторым позициям, уже на исходе, бинты стираем.

Вот с медикаментами, и правда, опять плохо – никак не удается вывезти то, что припрятали в городе. Пока военное положение не снимут, слишком опасно. Что противно, вроде в каждом случае несем и не такие уж большие потери, но вон уже больше четырех десятков раненых. Считай, почти одна десятая личного состава, да и погибших и умерших от ран немало.

– Не все хорошо с санитарным состоянием. Надо увеличивать количество бань, раз поступил приказ не разводить огня днем. И одежду чаще стирать и прожаривать, иначе вши нас погубят быстрее пуль. Если настанут сильные морозы, можно и вымораживать, но лучше уж пусть не настают. Еще и клопы на нашу голову откуда-то взялись, хоть тараканов нет и то…

– На сколько еще хватит лекарств?

– Однозначно ответить нельзя, все зависит от динамики выздоровления и от поступления новых больных. Если по выздоравливающим хоть что-то можно прогнозировать, то о количестве и степени повреждений у новых раненых можно только фантазировать, а фантазии, извините, к делу не пришьешь.

– На месяц хватит?

– С такими темпами поступления – нет.

– При таких темпах поступления у нас здоровых за месяц не останется.

– А, ну да, это я не подумал…

С этим все ясно – главное пожаловаться и пусть обеспечивают. В общем и целом нормальная политика профессионала – вы мне предоставляете ресурсы, я делаю дело.

– Ладно, позже конкретнее переговорим. Калиничев.

– Да вроде за меня уже все сказали, – лейтенант кашлянул в полусжатую ладонь. Он, кстати, не один покашливает, у меня тоже в горле першит. Этот вопрос надо так же с Геращенко позже перетереть. – Немцы засели в городе и нескольких крупных поселках и носа оттуда не кажут. В Полоцк, вероятно, прибывают подкрепления, но ни их количества, ни качества мы не представляем. Их может быть и три сотни, и пять, и пять тысяч. Известно только, что составы, что стоят в городе и на подходе, имеют в том числе вооружение и технику на платформах. Тяжелую технику, те же танки, если немцы и смогут задействовать, то не в лесу – снега почти метр навалило, но в качестве подвижных огневых точек они нам могут здорово крови попортить.

Это точно, танки не обязательно в лес гнать, проще нас на них выгонять, но ни тремя сотнями, ни пятью они нас не выгонят. Тогда почему составы стоят в городе и перед ним, а не идут назад, чтобы пройти по другим маршрутам? Или их там тоже бьют, не одни же мы такие, или просто другие маршруты и так перегружены. В любом случае хорошо их тут зажали. Под Идрицу бы опять людей послать, но по такому снегу им туда идти не меньше недели, да и развернуться они там вряд ли смогут. Там вам не тут, где немцы боятся преследовать подрывников, мигом по следу нагонят и побьют. Могут даже и на подходе взять, если следы заранее найдут и вычислят направление движения. Нет, если и посылать, то крупную группу, имеющую возможность отбиться, но крупная группа нам и тут нужна. Надеюсь, и там найдется, кому врагу юшку пустить.

– Консервный цех, как вы требовали, товарищ командир, разузнать, работает, но скотину уже всю забили. Новую не поставляют. Продукцию не отправляют, похоже, складируют на месте.

– Много скопили?

– Таких сведений не удалось добыть, но не меньше, чем с пятидесяти голов крупного скота – коров и бычков, плюс какое-то количество свиней.

– Численность немцев известна?

– Да, ровно двадцать два человека.

– Вот это и будет наша следующая цель. Теперь о связи с Большой землей. После того, как мы сообщили об уничтожении карателей и блокаде шоссейных и железной дороги, обещали прислать представителя штаба партизанского движения. Оказывается, и такой есть.

– К нам едет ревизор? – блеснул остроумием Байстрюк.

– Вероятнее всего. Проблема в том, что рация работает открытым текстом, а потому мы не можем даже назначить место встречи. Нам приказано держать посты во всех прилегающих деревнях, что мы сделать, соответственно, не можем, то есть можем, но это излишний риск для нас. И наоборот – если не будем держать посты, то большой риск для проверяющего.

– Да, куда ни кинь, всюду клин, – Матвеев досадливо почесал переносицу. – А может, пусть по ориентирам выбрасывают. Разожжем ночью костры. Они же, вероятно, ночью полетят?

– Так немцы тоже могут читать наши радиограммы, – досадливо вмешался Кошка. – Они тоже разожгут костры, и наши прямо в руки им прыгнут. А не может Кондратьев каким-либо своим хитрым кодом передать?

Ага, не один я такой наивный.

– Говорил я с ним, нет у него никакого хитрого кода, так, всякие словечки, которые все радиолюбители мира знают, для удобства связи используемые. Еще какие предложения есть?

– Так пусть они сначала на город ориентируются, а потом от него на северо-восток идут и костры ищут, – продолжил настаивать Матвеев. – Здесь кроме нас их разводить некому. Вряд ли фашисты сюда специально людей пошлют.

– Думал уже о таком варианте – немцы и в Больших Жарцах, и в Юровичах, и еще кое-где сидят. Разложат эти костры и будут ждать, – ну что еще предложишь? Вдруг чего умного.

– Да, могут, – сержант опять задумался. – Но совсем без ориентиров тоже нельзя.

– Это да, – кивнул. – Отправим радиограмму, но предупредим, чтобы бдительности не теряли.

– Может, тогда почистим деревни от фашистов, – решительно продолжил Матвеев.

Вариант, конечно, интересный. Боеприпасов хватит, но вопрос: какие потери понесем? В Юровичах противника еще больше, чем в Жарцах, и это не из засады нападать. Вон в Зароново всего пара домов да несколько сараев, немцы с ограниченным запасом боеприпасов все одно умело отбивались – считай, половина наших раненых оттуда. Если только пушки подогнать да раскатать их на хрен. А мирные жители пострадают. Нет у нас еще нормального опыта по штурму готового к обороне противника, да еще, считай, в опорном пункте.

– Боюсь, времени у нас будет только на одну операцию. Жарцы – задача первоочередная, а иначе можем до весны не протянуть. Какие предложения по проведению боевых действий?

Предложений было масса, вот только прорабатывать их еще и прорабатывать. Выходить надо было к обеду – как раз посланные к заныканным, и сейчас в основном разбираемым на части грузовикам, что достались нам от карателей и одной из разгромленных колонн, бойцы вытянут их ближе к дороге. Всего полностью готовых машин там шесть, на них и решили ехать. Естественно, не до самого села, автомобили в паре километров еще придется спрятать. Калиничев успел подготовить неплохую схему населенного пункта с отмеченными местами расположения групп противника, вплоть до человека. На ночь немцы посты с обоих въездов в село снимали, да и днем они теперь не стояли там открыто, и все заныкивались на территории консервного цеха.

– Стерегутся они сильно, судя по наблюдениям, спят одновременно не более половины, остальные службу несут. Патруль, не парный, а аж из четырех человек, ходит каждые тридцать минут. Смены постов раз в два часа, постов всего три, но по два человека. Короче, к отпору они готовы, – наш начальник разведки указал на схеме и места расположения постов, и маршрут патрулирования. – Незаметно проникнуть в расположение врага невозможно. Лучший вариант атаковать противника одновременно со всех сторон, быстро уничтожить посты, а дальше действовать по обстановке. Хорошо, что фашисты, по своей привычке, уничтожили в селе собак, есть шанс подобраться незаметно.

Судя по схеме, шанс этот мизерный.

– Церковь действует? – этот вопрос задал капитан.

– Да.

– Тогда есть предложение послать на колокольню пулеметный расчет. С нее можно спокойно простреливать всю территорию, занятую противником, возможно кроме северо-западного угла. Сколько этажей в здании? – Нефедов указал на схеме на строение, находящееся чуть в стороне от цеха.

– Два, оно и правда перекроет директрису стрельбы, при этом как раз выход и не будет простреливаться, а именно здесь их казарма.

Ну, это мы и так уяснили.

– Зато запрем.

– Может сработать, – я решил внести свой алтын. – Только время атаки придется переносить на утро, иначе толку от этого пулемета не будет – не разглядеть в темноте с такого расстояния ничего, как бы свои под его огонь не попали. Но при свете тоже не вариант, здесь как минимум метров пятьдесят свободного пространства до ближайшего строения, а с двух сторон вообще чистое поле.

Еще полчаса обдумывания и верчения по столу схемы привели к тому, что решили нападать все же под утро, но затемно, предварительно выдвинув пулеметный расчет на возвышающуюся позицию. Если что пойдет не так, то он сможет поддержать огнем, хоть и чуть позже. А то и подсветить удастся.

– Товарищ командир, – остановил меня наш начальник разведки, когда совещание уже закончилось и пришло время сборов. – Дело такое, разведать Жарцы нам Ванька здорово помог. Я ему сразу сказал, если будет действовать осторожно и на рожон не лезть, то с меня награда, а бойцы тут винтовочку интересную притащили, у полицаев отнятую. Мальцу как раз будет тульская мелкокалиберная пятизарядка.

– «Восьмерка», что ли? Она вроде однозарядная.

– Нет, это «девятка».

– Никогда не видел, у нас в тире «восьмерки» были.

– Эту больше для охотников выпускали, тех, что по мелкому пушному зверю. Вот и тут одна оказалась.

– Ею хочешь наградить?

– Да.

– Хорошо, давай после операции, вместе со всеми отличившимися. Перед строем.

– Спасибо, я так и хотел.

– Да не за что.

Сотня человек, для того чтобы перебить два десятка врагов, вроде и много, особенно при десяти пулеметах, а как начнешь считать да по местам их расставлять, как бы и не мало оказывается. Засады на дорогах выставить надо? Тут как сказать – немцы сейчас по дорогам не ездят, но вдруг, а значит, два десятка человек и два пулемета долой. Один пулемет на колокольню, да еще пару человек к пулеметчику. Одно отделение в резерв. Вот и получается уже стандартное отношение три к одному, без которого умные стратеги наступать вроде как не дозволяют.

В связи с тем, что личный состав рот пришлось перемешать, дабы не делить их на опытные, естественно в партизанской деятельности, и не очень, боевая слаженность несколько хромает. Хотя, если говорить честно, она и ранее не была на недосягаемой высоте. Потому стоит ввести еще один понижающий коэффициент. Вот только неясно какой. Все равно перевес сил у нас значительный, если начнем без особых ляпов, то все должно пройти хорошо.

Несмотря на толстый полушубок, находиться почти полночи на снегу, да еще и ограничив подвижность, совсем не сахар. Ночью подморозило. Это минус, но зато снег перестал пропитывать водой одежду, при долгом лежании на нем.

До рассвета меньше часа, пора начинать. Сначала думали дать задействовать крик какой-нибудь птицы. Ага, кукушки. Зимой. Вот немчура обалдела бы. Потом решили обойтись собачьим лаем. Ну, мало ли, что собак постреляли, может, в лесу какая спряталась. Отсюда уже логически вышли на волчий вой – был у нас один бурят, у которого дюже жутко получалось. Патруль прошел минут десять как и сейчас должен отдыхать, а значит, быстро не среагирует, пора.

– Гармаев, давай!

– У-у-у-у-а-а-а-у-у-у!

Аж мороз по коже, хоть и знаю, что это не настоящий волк! Генетическая память тела, наверное!

Первые выстрелы я не должен был расслышать, так как бой начали наши винтовки с глушителями. Сами глушители получились не очень, но спец по ним сразу предупредил, что полностью винтовочный выстрел заглушить нельзя – больно заряд у патрона большой. Потому пришлось порох из гильз отсыпать и уже такими патронами пристреливать винтовки заново. По этой же причине автоматическое оружие не могло работать, потому и приспособили глушаки на обычные маузеры, причем на длинноствольные, ибо баллистика у пули стала хреноватая, прямо как у той мелкашки. Насколько удачно сработали первые стрелки, не знаю, но вот уже застучали и обычные винтовки – либо добивали раненых, либо валили вторых номеров в караулах.

То, что немцы ставили парные караулы, было не основной нашей проблемой, но первой из них. Сейчас к забору должны броситься те бойцы, что подобрались наиболее близко – их дело запечатать немцев в казарме и не дать разбежаться по двору, занимая оборону. Теперь и нам пора.

Много людей вводить в село было опасно – три человека на колокольню, шесть стрелков, что заняли места на чердаках, да еще трое бойцов, что контролировали жителей домов, на чердаки которых забрались наши снайперы. Даже это было чересчур нагло, потому и неслись мы сейчас из леса на всех парах. Хоть и на лыжах, а двести метров по рыхлому снегу – немало. Когда подбегали, внутри забора раздались взрывы гранат, густо разбавляемые автоматными очередями, – похоже, фашисты пытаются вырваться из казармы, ставшей мышеловкой.

Надо поспешать, где-то здесь должны быть прислонены к забору лестницы, которые наш авангард припер, да и сами мы несколько штук тянем. А, вот она! Увидел только потому, что по ней уже кто-то карабкается. Блин, как в кино про штурм средневековых крепостей. Следующим я не оказался, меня вообще оттеснили куда-то в сторону. Ну, никакого уважения к начальству. Вдруг слева от меня кто-то пробежал, скорее, проковылял, глубоко проваливаясь в снег. Вот и наши инженерные средства добрались. Быстро помог пристроить лестницу к забору, шаг на первую ступеньку – она уходит под моим весом вниз. Вторая нога – ступень еще оседает, но гораздо меньше. Побежали.

Когда переваливался через верх, мимо уха свистнуло. Сердце забилось, хотя вроде куда быстрее – сейчас пульс, наверное, зашкаливал за двести. Рухнул на утоптанный двор – теперь бы разобраться, куда бежать, в кого стрелять. Вспышка метрах в двадцати, выстрела, именно этого, конечно, не слышу, но что-то отчетливо бьет в доску забора буквально в нескольких сантиметрах. Чем ему так моя голова приглянулась? Падаю, дергаю из-за спины на грудь автомат и перекатываюсь. Вот – теперь можно и ответить! Короткая очередь на три патрона, еще перекат, и опять очередь. Если не убил, то напугал точно, потому как не стреляет. Может, перезаряжается? Тогда еще одну короткую, на всякий случай, а то случаи бывают разные.

– Гранатами огонь! – кто-то, вроде даже Потапов, пинает меня по заднице.

Ладно, простительно – в этой темноте и маскхалатах хрен разберешь, кто есть ху. Интересно, о чем это я сейчас? При чем здесь ху, или это я недоговорил? Черт, отставить Фрейда с Юнгом! Окно казармы освещено пламенем из ствола огрызающегося пулемета.

Бу-бух! Пулемет выносит прямо вместе с пулеметчиком – наверно, целую связку закинули. Расточительно, конечно, но у них там тоже гранаты должны быть – лучше мы их себе заберем, чем они их нам сюда побросают. Да и связки у нас не из гранат, а усилены аматолом.

Еще два мощных взрыва сотрясают казарму. Сейчас там точно мало никому не показалось.

– Отставить гранаты!

Десяток секунд, чтобы не нарваться на уже брошенную связку, и несколько белых фигур с разбега впрыгивают в окна, еще на лету открывая огонь из автоматов. Помещение буквально нашпиговывается пулями. Запрыгнувшие бойцы смещаются в стороны, а у оконных проемов пристраиваются еще стрелки, готовые открыть огонь на любой шорох. Пошедшие первыми сейчас должны перезаряжаться. Сколько стоило вдолбить бойцам, что не надо отстреливать весь магазин до железки, и пытаться убрать в подсумок расстрелянный тоже не надо. Осталось пять патронов? Да и хрен с ними – дай магазину упасть на землю, потом подберешь, всаживай в приемную горловину новый и будь готов к открытию огня. Лучше быть живым с ножом, чем трупом с пулеметом.

Вторая партия пошла. Эх, надо было штурмовикам придумать крепления фонарей на оружие. Фонарей у нас много, да и батареи пока есть. Ну да ладно, сейчас должны и пистолетами обойтись – для них второй руки не надо. Защелкали одиночные. Все-таки делать контроль я им в головы вбил. Видишь, враг лежит – стрельни. Ну и что, что не шевелится, когда шевельнется, может оказаться поздно.

Бах! Винтовочный! Пропустили все же кого-то. Опять защелкали пистолетные. Распахивается дверь, в нее так никто и не вошел – все-таки чему-то научились, и один в белом тащит другого.

– Санитар!

Черт, все же нарвались. Теперь вроде тихо. Похоже, все.

Снова заполошная стрельба, но только из пистолетов. И опять затихло. Лучше бы сам с ними пошел! Ведь мог бы настоять, и хрен кто слово поперек сказал бы. Но нельзя! Эти мальчики уже не мальчики. И мое-то нынешнее тело не сильно старше их, но воспринимаю все равно как пацанов. Кроме старшины, капитана, ну, и еще десятка-двух. Чтобы выжить, им надо учиться.

Да, бой это уже не учеба, но думается мне: то, что мы сейчас боем называем, через год за обучение сойдет. Каждый следующий год войны бывает много сложнее предыдущего, и выжить становится все труднее. Только так, сдавая кровавые экзамены, можно подниматься все выше и, если не увеличивать, то хотя бы держать свой шанс на выживание стабильным. Главное, не сбиться на пафосное – тяжело в ученье, легко в бою. В бою все одно тяжелее, но ученье может хотя бы подготовить тебя.

Не стреляют. Уже почти минуту. Вроде, и правда, конец.

Трупы и оружие стаскивали на середину двора. Пока не насчитал двадцать два покойника, не успокоился. А тут еще стрельба в селе. Кому это там погеройствовать захотелось? Вероятнее всего шум из-за группы наших бойцов, которые пошли разоружать местных полицаев. Хотя в округе разоружили многих, естественно, Больших Жарцов это не коснулось, а вот теперь какая-то неприятность. Стоит разобраться.

– Байстрюк, со мной.

– Есть!

Несмотря на шум, который мы устроили, на улицу никто не лез – местные сидели тихо. А вот и новое место увеселения. Несколько бойцов стояли, прижавшись к стене дома, а один выглядывал из-за угла, что-то высматривая в соседней хате или около.

– Кто старший?

– Младший сержант Смирнов, товарищ командир, – ага, помню, опытный боец.

– Докладывайте.

– Мы пошли самооборонщиков разоружать, а тут этот стрелять стал.

– Потери?

– Нет. Он вроде вообще в воздух палил.

– Дом окружили?

– Да, двоих в обход послал.

Воздух уже посерел, рассвет вот-вот.

– Кто такой там?

– Гринюк вроде как, начальник над местными самооборонщиками.

– Чего говорит?

– Ругается, катиться велит.

– Ясно, оставь одного человека и давай дальше. Сколько их тут всего – самооборонщиков?

– Так девять еще, кроме этого. Мы ж его прихватить хотели, чтобы он своим команду дал оружие сложить. А он видишь – в бутылку полез. Я его предупредил, что хату запалю, а он грозится, что только пугал, но может и взаправду убить.

– Ладно, давайте по другим. Адреса есть?

– У меня схемка. Епишин, остаешься с товарищем командиром, – тот боец, что выглядывал из-за угла, обернулся и кивнул, а затем опять стал наблюдать. – Остальные за мной.

– Смирнов, пошли связного к капитану, пусть тебе еще людей дадут – вас всего четверо остается.

– Есть, я лучше к ротному пошлю.

Правильно, конечно, Веденеев, командир первой роты, тоже должен быть около цеха, видел я его.

Когда мы остались втроем, подошел к Епишину.

– Что там?

– Не видно ни хрена, но вряд ли убег. Там Григорянц с Прокловым у него на задах сидят.

– Хорошо, отойди-ка пока, – изба стояла темная, без единого огонька внутри, ну это и понятно, но одно окно вроде как распахнуто. – Эй, Гринюк, слышишь меня?

– Даже вижу, могу пулю между глаз вогнать.

– Тогда точно сгоришь, вместе с домом и домочадцами. Ты чего стрелять стал?

– Жить хочется.

– Ну, стреляя в моих людей, ты жизнь точно не продлишь, а вот сократить можешь запросто. Так как ты ни в кого не попал, то можешь сдать оружие и жить дальше.

– Сейчас. Как только оружие отдам, так зараз и шлепнешь, я вас, коммуняк, знаю.

– Может, и знаешь, но раз землю до сих пор топчешь, то явно не дурак. На тебе что, жизни людские?

– Не, я не душегуб.

– Тогда сдавай оружие. Если на тебе крови нет, то слово даю, что не тронем.

– А ты кто такой?

– Леший. Слышал?

– Ну, слыхивал. А не врешь?

– А смысл?

– Это ты в Залесье Богдана повесил?

– Если это тот хорек, что людей под пули подвел, чтобы перед врагами выслужиться, то я.

Надо же, а ведь я ни имени, ни фамилии его не спросил. Похоже на сработавшую психологическую защиту – вроде не знаешь, как зовут, и убивать легче.

– Ну, тогда заходи, погутарим.

– Леший, нельзя, – Жорка аж за рукав ухватил.

– Не страшно, раз договариваться решил, стрелять не станет. Могу доказать, – отвернулся от Байстрюка и крикнул: – Я с товарищем зайду, он меня одного опасается отпускать.

– Да и заходите, чего мерзнуть-то.

– Видал? Пошли.

И пошли. Немного мандраж все же бил, вдруг, и правда, пальнет, но обошлось.

Изба была большая – внушительный пятистенок с огромными, метров под сорок квадратных, сенями, из которых еще пара дверей вели куда-то на двор. Не удивлюсь, если тоже крытый. Хозяин оказался здоровым мужиком под два метра ростом. В плечах если не косая сажень, то близко. Винтовка в его руках казалась тростинкой. Короче, русский богатырь на службе у Змея Горыныча.

Из сеней прошли в просторную комнату, не знаю, как называется, но не горница. В горнице вроде не должно быть такой большой печи, от которой приятно тянуло теплом.

– Ну, садитесь, гости дорогие. Самогон будете? Извините, казенной давно уже нет, но этот я для себя гнал. На березовом угле настоян да молоком чищен. По мне, так лучше казенной, да и покрепче будет.

– К тебе как лучше обращаться?

– Зови Степаном.

– А по отчеству?

– Обойдусь, не такой и старый.

По сравнению с нами явно постарше будет. Годов не как нам с Жоркой, вместе взятым, но лет сорок ему будет, наверно.

– Хозяин барин, – махнул Байстрюку в сторону стола, да и сам уселся.

Гринюк отставил винтовку в сторону, но так, чтобы можно достать, особо не тянувшись, и тоже уселся. Когда садился, рубаха, что висела навыпуск, прижалась к телу, и стало заметно, что за пояс что-то заткнуто. На «наган» не похоже – скорее, пистолет.

Выпили, закусили квашеной капустой и чем-то, что я посчитал моченой репой. Почему? Не знаю, никогда не пробовал репу, по крайней мере, не помню такого случая, а уж моченую и подавно, но вот так в голове сложилось.

– Где домочадцы?

– В подполье сидят. Там, небось, все село сейчас. В подполье.

– В общем, так, Степан, оружие придется сдать.

– Это с какого такого хрена?

– А с такого, что в других деревнях уже сдали. Слышал?

– Краем уха.

– Вот теперь и сюда добрались.

– Германцам каюк?

– Ага, – Жорка зло усмехнулся. – И прихлебателям их тоже будет, коли не одумаются.

– Сержант, отставить.

Вот сегодня мне игра в хорошего и плохого следователя совсем не нужна, мне сейчас нужно показать наличие единоначалия.

– Да, немцев в селе больше нет.

– Вернутся, – Гринюк разлил еще по стопке, но пить не спешил.

– Вероятно.

– Цех сожжете?

– Нет. Зачем? Станут скотину дальше увозить. Оно нам надо?

– Второй раз они на это не попадутся.

– Как говорил один сказочный герой, кстати, людоед по совместительству, пожуем – увидим.

– Даже так. А не слишком? Германец на сказочное чудовище как-то больше смахивает.

– А мы поднапряжемся. Ну, так что надумал?

– Куда так гонишь?

– Время – жизни. Твои, кстати, не решат последовать примеру, пострелять там или еще чего?

– Кто ж их знает, но думаю, сдадутся. Слухи, что в других деревнях прошло все более-менее тихо, дошли. Ну, акромя мордобоя, – хозяин хитро покосился на надувшегося Жорку.

Как же быстро у них здесь слухи распространяются.

– Мордобой, это можно. Но только сегодня, для симметрии, не моему бойцу харю начистят.

– На меня намекаешь? – Степан почесал здоровый, чуть ли не с мою голову, кулачище.

– Ага. А ты что думал, нам тебя целовать надо? Уж по чавке ты всяко заслужил. Ведь заслужил, а?

– Ну, не без этого, может, и заслужил, – нехотя выдавил здоровяк.

– Не бойся, бить будем аккуратно, но сильно. Нет худа без добра, синяк немцам предъявишь – мол, застали врасплох и глумились краснопузые.

– Это, конечно, да. Но меня, знаешь ли, в селе еще пока никто не уложил ни разу, да и из соседних деревень тоже. Неохота, понимаешь, уважение терять. Давай-ка еще выпьем, да отправишь ты своего бойца погулять, а мы пока обсудим дела сложившиеся.

Жорка снова вскинулся, готовый встать на мою защиту, но я успокоительно положил ему руку на плечо.

– Давай, – снова выпили. – Сержант, пойди проверь секреты, что вокруг дома, людей успокой, но напомни и о бдительности.

– Так вот, – продолжил Гринюк, когда мы остались одни, – авторитет мне терять нельзя, тебе же и невыгодно.

– Интересно, вот с этого места поподробнее.

– Германец считает, что надолго пришел. Но так многие думали. Через год или через десять, но он все одно уйдет, а огребать за чужие грехи я не хочу.

– За свои не боишься?

– За свои отвечу.

– Думаешь, что если скажешь немцам, что отбился от партизан, то будут тебе почет и уважуха, особенно на фоне перебитого гарнизона и разоруженных подчиненных? Не, не сработает, не поверят.

– Поверят. Знаю, как сделать. Об этом уже разговор был, а потому еще с твоими постреляем и разойдемся.

– Что за разговор?

– Да с одним чином из администрации мы об заклад побились, что я скорее умру, чем сдамся.

– А не захочет ли тот чин тебя скорее сдать, чем заклад отдавать?

– А мы не на деньги бились, а на должность. Если я выиграю, он меня начальником волостной полиции поставит.

– А мне с этого резон?

– Чем не резон иметь своего начальника полиции?

– Ну, если вопрос так стоит… Но смотри, на такой должности замараться очень просто, а вот отмыться…

– То есть, пусть лучше сволочь какая станет?

– Хорошо, что смогу, когда тебя судить будут, сделаю. Но учти, я выше головы тоже не смогу прыгнуть.

Не могу же сказать, что права у меня здесь тоже птичьи, и не факт, что на одной скамье не окажемся. В конце концов, риск дело благородное. Если же буду иметь информацию чуть ли не из первых рук, а волостной начальник полиции – это, почитай, деревень тридцать в подчинении, то можно здорово жизнь облегчить. Будем рисковать.

– Кроме того, винтовочку я могу выкупить.

– И пистолет.

– И пистолет, – хмыкнул Степан. – Махнем на танк?

– Не глядя. Что за танк? Битый?

– Нет, целехонький. Только бензина и пулемета нет. Я не брал, бензин, небось, сам кончился, а пулемет наверняка экипаж утащил. Там еще что-то с мотора свернуто – старшой мой в технике разбирается, говорит, карбюратор. Пушка и малек снарядов на месте. Ну, как на месте, замок и снаряды в сторонке закопаны. Но, видать, бойцы спешили сильно, неаккуратно спрятали.

– А карбюратор?

– Этой штуки вроде там нет.

– Жаль, но найдем. Эх, если бы чутка пораньше, до снега.

– Ну, извини. Раньше вы сами не приходили.

За десять минут обговорили способы связи. Дернули еще по одной – за успех нашего безнадежного мероприятия, и я пошел.

Смирнов вернулся еще через четверть часа.

– Как?

– Все хорошо, товарищ командир. Как сказали остальным, что старшего ихнего грохнули за отказ сотрудничать, мигом лапки позадирали. Двое, правда, сбежать пытались, но на оцепление нарвались.

– Откуда оцепление?

– Так это… Калиничев организовал.

Молодец лейтенант, и когда успел только.

– А с этим чего? – младший сержант махнул в сторону осажденной избы.

– Поговорили мы с ним. Упертый. Но жизнь свою он выкупил.

– Это как?

– Да вот, сдал нам одну хорошую штуку.

– И что теперь?

– Уходим?

– Вот так и оставим его?

– Ну, нет, конечно. Постреляем, окна побьем. В общем так, людей из засады убирай, оставишь пару бойцов… Хотя, останешься сам, с Епишиным. Десяток патронов по избе выпустите, да низко не цельте – там люди в погребе, и уходите. И не болтать. Ясно?

– Да.

– Вот и выполняйте.

Уже совсем светло, солнце встало над деревьями, но пока еще его лучи, отраженные от снега, не слепили глаза. Машины также уже пришли, и сейчас образовавшиеся живые змейки людей загружали их кузова ящиками и мешками.

– Как дела, старшина?

– Живем! И еще какое-то время жить будем. Да нет, долго будем жить и счастливо. Тьфу, чтобы не сглазить.

– Много?

– Бумаги я немецкие собрал, там, возможно, удастся точно выяснить, но и так все пересчитаем, а на взгляд тонн пять должно быть. Банки маленькие, как в немецких пайках.

– В мешках что?

– Да то же. Я сразу прикинул, что не все у них в ящиках будет, вот мешков несколько и захватил. Они только для переноски.

То-то в кузовах какой-то странный звук, будто что крупное пересыпается.

– Что с оборудованием?

– Как и договорились, мелочь всякую утащим, но не ломаем.

– Сколько времени еще понадобится?

– За полчаса управимся.

За полчаса не управились – последняя машина ушла минут через пятьдесят. Всего в машины, поверх ящиков и банок россыпью, удалось поместить не более половины бойцов. Остальные, благо лыж хватило на всех, отправились пешком.

Сложнее всех идти первым пятерым – на них и разведка, и одновременно нелегкая работа по пробитию лыжни. Этим занимались две группы, меняясь примерно через километр. Еще по три пары изображали боковые охранения, прикрывая, соответственно, правый и левый фланг. Этим тоже не позавидуешь, но хороших лыжников раз-два и обчелся. Многие лыжи видели не только на картинках, но уж больно мал был их опыт. Даже тех, кто мало-мальски мог пройти по накатанной лыжне, было меньше половины состава, а тех, кто увлекался лыжным спортом хотя бы как любитель, вообще насчитали меньше полусотни.

В лагерь вернулись только к обеду, а учитывая ужин всухомятку, бессонную ночь и отсутствие завтрака, голодные, как стадо нильских крокодилов. Старшина, правда, не подвел – брюхо набили горячей кашей, богато сдобренной мясом.

– Жора, а скажи-ка мне, как наш танкист непонятного звания поживает?

– Клещев, что ли? Нормально поживает. Он в хозвзводе у старшины, механиком. Ну и водилой, когда надо.

– А тащи-ка его сюда.

– Ща сделаем.

Уже через пять минут оба стояли передо мной.

– Товарищ командир, красноармеец Клещев прибыл.

– Сержант, свободны. А ты присаживайся.

Сидеть на холодной скамейке под штабным навесом было уже зябковато, но идти в темную землянку и жечь дефицитный керосин не хотелось.

– Смотри сюда, – развернул карту, а рядом положил схему, что набросал Гринюк. – Вот в этой точке должен быть танк. Наш, марку не знаю, но легкий точно. По не слишком достоверным сведениям не подбитый, только без карбюратора, топлива, снарядов и орудийного замка. Замок и снаряды закопаны недалеко, вот на этой схеме указано где – крестом, как на пиратской карте. Где карбюратор – хрен его знает. Теперь задание – привести танк в боевое состояние и доставить в лагерь. Сделаешь – получишь обратно свои кубики. Только так и никак иначе, никаких объяснений в случае невыполнения приказа не приму. Ясно?

– Да. Спасибо за доверие. Если будет хоть малейшая возможность, не упущу.

– Хорошо. Возьми пару разведчиков… На лыжах ходишь?

– Да.

– …и оцени состояние машины. Все, что потребуется, достань как хочешь, но старшина получит приказ во всем помогать. Иди. И следующий раз приходи уже за командирскими знаками различия.

Теперь – святое. Чистка оружия. Стрелял хоть и не-много, но на холоде да с подзастывшей смазкой можно получить нежданную осечку, в смысле клин. И вот еще проблема – где к моему автомату патронов под три линии достать? Родных, маузеровских, осталось чуть больше чем на один магазин, примерно столько же было еще и советских, те, что использовались в ТТ и ППД. Они, слава богу, подходили. Но всего два магазина – только на совсем короткий бой. Надо бы Кошку навестить, посоветоваться заодно и про трофеи разузнаю точно.

Старшина хозяйствовал на продуктовом складе. Как раз сейчас ругался с каким-то пожилым мужиком, одетым в немецкую шинель, со споротыми знаками отличия и трехлинейкой на плече. Мужик был смутно знаком, кажется, хозяйственник из третьего лагеря, последнего пополнения. Заметив меня, Михалыч закруглил ор.

– Все, забирай чего дают, и нечего мне права тут качать. Завтра жди с проверкой, я разберусь, куда у тебя продукты уходят.

– Разберется он, – пробурчал мужик под нос, подхватил веревку, привязанную к саням, махнул второму мужику, помоложе, и они потащили сани, как заправские лошади.

– Не надорвутся?

– Не должны, там немного. Они и больше утащат, если дать.

– Трофеи подсчитали?

– Да. Консервов почти двадцать семь тысяч банок, по двести граммов каждая. Без малого пять с половиной тонн. Кое-какой инструмент – ножи, топоры, котлы варочные. Пулемет, три автомата, три десятка винтовок, это с учетом полицейских. Патронов под две тысячи.

– Вот насчет автомата я и хотел поговорить. Патронов у меня осталось на два магазина всего, а это, как понимаешь, не дело. Надо либо патронов еще достать, либо ствол сменить.

– А может, и то, и другое?

– Это как?

– Ну, ты сам говорил, что твой не сильно удобный, тридцать восьмые или сороковые «немцы» лягаются здорово, калибр великоват. Могу свой ППД отдать, чай, машинка получше немецких железок будет.

– А сам?

– Да возьму какой под парабеллумовский патрон, вон хотя бы из последних трофеев.

Этот автомат Кошка мне сразу предлагал, как только его захватили у охранников колонны с пленными. Один капитан забрал, а второй Кошка взял для меня, да так себе и оставил, когда я отказался.

Неприятно то, что надо бы его пристрелять, а это опять трата дефицитных боеприпасов.

– Патронов там сколько осталось?

– Да, как и было, – два магазина. Считай, сто сорок.

Вот чего у «дегтяря» не отнять, так это диск на семьдесят с лишним патронов. При этом даже в снаряженном состоянии весит он не намного больше моего шмайсера. Короче, надо брать, пока дают.

Вместе с автоматом достался и хитрый жилет с карманом посреди груди, в котором лежал запасной диск.

– Это на всякий случай, – сказал Кошка, протягивая своеобразную разгрузку. – Если что, может, и пулю задержать.

– А чего сам не носил? – не помнил я такой штуки на старшине.

– Так Михаэль его передал только вчера, когда мы уже уехали. Для меня и для Нефедова сделал.

– Ползать не слишком удобно будет.

– Здесь еще два таких же отделения по бокам сделаны, можно переложить. Ну, и еще всяких кармашков уйма. Разберешься.

– Хорошо, спасибо. Шмайсер сдавать не буду, все одно припаса под него нет. Пусть у меня в землянке полежит.

На какое-то время вопрос решен, но с патронами под наше оружие надо что-то думать. Вот!

– Ночью костры жгли?

– Да. Пусто.

– А летал кто? Может, слышали?

– Говорят, тихо было. Да и мы ничего не слыхали. Ничего, будут каждую ночь жечь. Да, кстати, сегодня твоя очередь в бане париться, не забудь.

– Блин, опять посреди ночи вставать.

– Чистота требует жертв. Парни тебе очередь сразу после побудки выделили. Цени отношение.

– Ага, боитесь просто. Подлизываетесь.

– Парням только не говори, а то будешь мыться перед зорькой, когда другие самый сладкий сон видят.

Помывка перед рассветом та еще беда, и не только потому, что самый сон тогда. Баню топили за ночь два раза – сразу после заката и перед рассветом. Попасть в это время в очередь – значит получить тот еще ворох впечатлений. Это и вода, как следует не успевшая нагреться, а значит, ни попариться, ни помыться, ни белье простирнуть, и дым, попадающий в землянку от непрогоревших дров. Короче, то еще удовольствие. Те, кто попадали по очереди в эти периоды, на следующий раз жребий не тянули, а получали лучшее время – сразу после протопки. Как я ни старался не пользоваться своим положением – ничего не получалось, и ведь главное, ругаться не пойдешь, остается только смириться.

Землянка, оборудованная под баню, площадь имела небольшую, да большую нормально и не прогреешь, а еще и воду надо хоть какую, но не холодную, потому мылись по четверо. И на все про все давалось сорок пять минут. За меньшее время уложиться было сложно, тем более со стиркой и прокаливанием белья.

Выйдя, чистый и благоухающий березовым веником, наткнулся на Потапова.

– Был! Летал самолет!

– Парашютист?

– Не видели. Самолет на запад севернее прошел, а затем назад, но уже южнее.

– Когда?

– Да часа полтора, как улетел.

– Ищи радиста. Где у него сейчас точка выхода на связь? Дуйте туда, пусть запросит – наш ли был самолет.

– Есть!

– Людей с собой возьми. Не меньше отделения.

Так, наш или не наш? Если наш, то почему так странно прошел? Хотя ночь. Полоцк-то он не пропустит, а вот наши костры просто так не разглядишь. Но если город он нашел, то оттуда ему надо просто по азимуту пройти, а он южнее проскочил. А на сколько? Если гул слышали, наверное, недалеко. Но тогда он вполне мог на обратном пути пройти над Юровичами, а там немцы. Блин! Все, не психовать – и кроме Юровичей масса опасностей. Ночной прыжок над лесом сам по себе не сахар. Нервные клетки, по утверждениям профессора Павлова, не восстанавливаются. Или это не по его утверждениям. Да и хрен с ними со всеми.

Целый день провел как на иголках. Кроме дежурных разъездов, если так можно назвать лыжников, отправили по соседним деревням всех, кому хватило лыж и кто умел на них стоять. К вечеру Кондратьев доложил, что принял радиограмму – люди отправлены, совершили прыжок в районе сигнальных огней.

Ну и где они? К этому времени почти все разведчики вернулись. Доклады неутешительны – никто ничего не видел, незнакомцев не заметил. В деревнях местные тоже ни сном ни духом. Хуже было другое – на дорогах появились немцы. И не просто немцы, а немцы на танках и бронеавтомобилях. Как же не вовремя! Хотя когда немцы бывают вовремя? Нет, бывают, конечно, но не на танках. На хрен эти танки.

– Калиничев, – дослушал доклад нашего начальника разведки. – С завтрашнего дня еще усилить бдительность. Близко к дорогам не соваться. Уходы из лагерей и возвращение в них только по утвержденным маршрутам. И пусть следы побольше путают.

– Уже дал команду.

Ну да, конечно. Это его прямая обязанность, а я так – психую.

– Есть мысли, что противопоставить новой тактике фрицев?

– Леший, успокойся, – ну раз перешел на «ты», сейчас лечить будет. А мне надо? – По-моему, ты сильно перенервничал последнее время. Тебе надо отдохнуть. Может, водки выпить. Бабу бы тебе еще, но тут все на голодном пайке.

Хорошо, что хоть не намекнул, что есть одна готовая утешить и успокоить, а то сразу бы в глаз получил.

– Читал я как-то, что есть такая штука – стресс. Вот у тебя сейчас стресс. И голова у тебя отключается, ты сейчас на инстинктах. Ну, подумай, какая такая новая тактика у немцев? То, что они танки на дорогу выгнали с броневиками? Так это не новая тактика – это реакция на нас. Новая тактика у них только появится, а мы уже не раз обговаривали возможности их реакции. И наши реакции на их реакции обговаривали. Но вариантов огромное количество – посмотрим, что они предпримут, и уже будем конкретно додумывать. Давай я Байстрюка позову, вы с ним хряпнете хорошенько, ну не пить же одному, и ляжешь спать. А вот утром, со свежей головой и будешь соображать.

Ишь, как заговорил, прямо Бехтерев и Кащенко в одном флаконе, а прикидывался обычным красным командиром. В тылу врага. Ох, что-то меня несет! Неужто, правда, надломился. И жарко, хоть на улице и подмораживает. А еще меня тянет идти куда-то. Куда? В гости к Кузьме? Зачем? Ни черта не понимаю.

Прислушался к своим ощущениям. Кто-то внутри меня рвется сейчас же все бросить и идти. Нет, не к Кузьме. Туда, где я появился. Там должно произойти что-то важное! Что? Откроется портал, через который я смогу вернуться? Куда? Да не все ли равно куда, главное, вернуться. А проверяющий из Центра? Мне надо его найти! А на дорогах немцы, нас ищут или нашего связного. С ними тоже надо что-то делать. Нельзя людей оставлять вот так!

– Найди Жорку. Только это… я самогонку не буду. У старшины коньяк еще должен быть. Имею право.

 

Глава 7

Черные глаза рассматривали меня практически в упор. Боюсь, они даже проникали много глубже, так что в мозгу что-то шуршало и переливалось. А может, это из-за коньяка? Выпил я о-го-го сколько. Попытался отодвинуться от этого сверлящего взгляда, но не тут-то было – оказалось, что я лежу, а затылок упирается во что-то мягкое. Судя по душистому травяному запаху, на траве я и лежу. Странно, снег же недавно выпал. Не мог я столько проспать.

Глаза прикрылись веками с огромными густыми иссиня-черными ресницами. Мгновение, и тяжесть в голове пропала, а я вижу сначала удаляющееся лицо, а затем и всю фигуру ребенка. Да, глаза, оказывается, принадлежали девочке лет двенадцати, может, чуть старше. Одета она была странно: в какую-то то ли куртку, то ли пиджачок темно-зеленого цвета, поверх бирюзовой рубашки с открытым воротом. Ниже шли светло-синие шаровары, другого слова для этого элемента декора подобрать не смог, заправленные в невысокие, до середины икры, зеленые сапожки. Голову, в обрамлении недлинных, выше плеч черных волос, венчала небольшая зеленая же шапочка, украшенная пером.

– Надо меньше пить, – голос девчонки был пронзительно звонкий, но в то же время с небольшой хрипотцой. Как такое может совмещаться – не понимаю.

– Готов согласиться в обмен на кружку рассола.

– Ха, как всегда, в карман за словом не лезешь. Держи.

Это была не кружка, а высокий стеклянный бокал. Как он оказался у нее в руке, непонятно, но даже задумываться не стал. А вот сама рука была примечательна. Отнюдь не нежная детская кисть. Кожа была суховата для ребенка, к тому же отчетливо выделялись синие линии сосудов. Неровно остриженные или даже обломанные ногти, при этом не имели траурно-грязных полосок, так характерных в таких случаях. И вообще эта кисть внушала уважение своей силой, скрытой под призрачной хрупкостью.

Содержимое бокала оказалось отнюдь не рассолом, оно было чуть сладковатым и отлично прочищающим мозги.

– Что это?

– В своей прежней ипостаси тривиальный березовой сок, но я чуть поколдовала, – девочка заразительно рассмеялась. – Это ж надо придумать – рассол после французского коньяка. С тобой не соскучишься.

– Ты кто?

– Бэ-э-э, – девчонка состроила рожицу. – Сам догадайся, пень стоеросовый. И чего сестрица в тебе нашла – ты хоть и смешной, но глупый.

– А сестру как звать?

– Ишь, шустрый – может, тебе три подсказки дать, как в фольклоре заведено?

– Не стоит. Ты Недоля. Только я тебя по-другому представлял.

– Вот еще, буду я под твои представления подделываться.

– Связной с Большой земли – твоя работа?

– С чего бы это? Я за тебя еще не бралась. А то просто намек – хватит на сестринском благорасположении выезжать. Халява, как ты говоришь, кончилась. Теперь сам.

– Но врагам моим ты помогать не будешь?

– Много чести. Что тебе, что им. Сами разбирайтесь. Теперь кто кого перемогнет – умом, силой, терпением, выносливостью.

– Понял.

– Зря ты не ушел.

– Зря не зря – я здесь нужен. Чувствую.

– А не чувствуешь, что и там ты тоже нужен? Может, тебя там ждут. Родные, друзья ждут и надеются, что ты придешь, поможешь, спасешь. Не чужих, как здесь, а своих.

– Мне кажется, что здесь тоже уже нет чужих.

– Ну, смотри, твой выбор. И… я за тобой приглядываю. Пока. Будь здоров, не кашляй.

Опять! И ведь так и не поймешь, что это было, – что-то реальное или реакция мозга на стресс и алкоголь. Что интересно, голова не болит. Вообще ничего не болит, и чувствую себя отдохнувшим. Вот только понять бы – то, что вчера было, это реакция организма на усталость или, правда, зов? Было это имитацией попытки к бегству перегруженного мозга или я на самом деле мог уйти? Вот чего рассуждать – сейчас я ничего не чувствую, а значит, если даже чего-то и было, то теперь этого уже нет. Надо жить дальше. Здесь и сейчас.

Жорка был здесь, распластался на соседней лежанке и тяжело дышал и постанывал. Вот он, похоже, и правда, болеет. Растолкал. У, глаза какие мутные.

– Снилось чего?

– Ага. С немцами друг за другом бегали.

– И как?

– Не знаю, ты разбудил. Лучше бы самогонку пили, как же от этой клоповой настойки башка трещит.

– Да, Георгий, не приспособлен ты для благородных напитков.

– А ты, смотрю, как огурчик.

– Так я же лечился, а ты просто коньяк пьянствовал.

– Вот и делай людям хорошее.

Сегодня на улице было солнечно, и даже, кажется, будто бы пригревало, но это только кажется. Снег уже покрылся еще нетолстым и нетвердым настом и даже поскрипывал под ногами. В лагере было пустовато и относительно тихо. Первой, кто бросился в глаза, была Мария, несшая в сторону кухни два ведра, набитых чистым снегом.

– Ой, товарищ командир, вы как? А то Леонид Михайлович сказал, что вы занедужили.

Глянул на зеленоватого и морщащегося то ли от солнца, то ли от громкого Машиного голоса Байстрюка.

– Нет, Маш, что-то он напутал. Ординарец мой слегка прихворнул, но ему вроде уже лучше, – и, обращаясь к Жорке, участливо поинтересовался: – Тебе ведь лучше?

– Угу, – Георгий еще и попытался согласно мотнуть головой, но от того больше скривился.

– Съел, наверно, что-то несвежее.

– Вот уж нет, – Маша воинственно вскинула подбородок. – У нас на кухне тухлятина не водится.

Затем внимательно присмотрелась к ординарцу, перевела такой же изучающий взгляд на меня и снова обратно.

– Скорее, не съел, а выпил.

– Ну, и такое может быть, – решил я увести разговор с опасной темы. – А Михалыч-то сейчас где?

– На продуктовом был.

– А, ну мы тогда пошли. Лекарство взять нужно. Для ординарца.

– Ну, идите – лечитесь.

– Жор, – спросил я спутника, когда отошли подальше. – А неплохая бы жена была?

– Мегера, пока маленькая, как вырастет, сущий дракон будет.

Да, пока здоровье Георгий не поправит, будет смотреть на мир букой.

– Как здоровье, командир? – встретил меня дежурной фразой Кошка. Ох, чувствую, услышу я ее сегодня несчетное количество раз.

– Нормально, а вот этого болезного надо подлечить.

– Да, стоит, – старшина смерил болезного взглядом и тут же прервал его движение в сторону двери землянки. – Здесь постой, тут и воздух посвежей, да и ценного ничего не заблюешь.

Услышав последнюю фразу, Байстрюк икнул и зажал рот рукой.

– Во-во, и я об этом.

Вышел он, буквально, через десяток секунд, протягивая Жорке граненый стакан, наполненный чуть более чем на треть мутноватой жидкостью. Болезный схватил сию чашу благодати и опрокинул в себя ее содержимое, так и застыв на несколько секунд.

– Верни тару. Это тебе не кружка, разобьешь еще.

Как можно разбить такой крепкий стакан, когда кругом снег, я не понял, но Жорка быстро выполнил команду. Знал, что с хозяйственным старшиной шутки плохи.

– Может, тебе тоже?

– Нет, я в порядке. Лучше скажи, что я проспал.

– Все ревизора ищут. Ну, кто не в карауле и не на учебе. Клещев вернулся, сейчас спит, но просил разбудить сразу, как у тебя время появится свободное.

– Он в третьей?

– Да.

– Сам разбужу. А ты, – это уже Байстрюку, – иди еще полежи минуток тридцать, как раз лекарство подействует, затем меня найдешь.

Георгий благодарно взглянул на меня и потрусил в сторону штаба, а я пошел к третьей землянке, благо недалеко.

– Клещев, просыпайся.

– А? Ой… Товарищ командир… Разрешите доложить?

– Давай сразу к делу. Что с танком? И вообще что за танк?

– Двадцать шестой, такой же, как у меня был, почти один в один – выпуска сорокового года с девяностопятисильным движком. Карбюратор и правда снят, но у нас есть такой, с подбитого еще в начале осени взяли. И прицел. Не зря я тогда прицел снимал, думал, к обычной сорокапятке пехотной подойдет, ан вон к чему оказался.

– То есть работать будет?

– Будет, куда он денется, да и я тоже. Хорошо, что авиационного бензина у немцев взяли. Здесь движок такой, что ему только первый сорт подавай. Нет, он может и на обычном, но мощность здорово падает, а эта модификация последняя, считай, десять с половиной тонн. Куда ему с двигателем, что для шеститонного танка делался. Эх, был бы движок хотя бы сил на сто двадцать, можно было бы его еще добронировать. Да, как мои парни на них горели. Ну что такое полтора сантиметра брони?

Так, танкист сел на своего любимого конька.

– Понятно. Значит, у тебя все есть, что надо?

– Есть. Но вот как его вытащить? Нужно специальные лыжи ему делать и лошадей с десяток.

– А что, сам разве не пойдет?

– По дороге запросто, да даже и по полю на первой передаче. А по лесу никак. Если бы раньше на недельку, вытянули бы на дорогу и притопили. А сейчас это смерти подобно, мы пока шли, я аж три танка немецких видел, причем один – «тройка». Да нас и «двойки» запросто жгли своими двадцатимиллиметровками, а тридцать семь вообще дырявит, откуда видит.

– Так чего, толку от него немного?

– Как это немного? Это же танк. Да ту колонну, которую мы недавно накрыли, я бы один, то есть с экипажем, конечно… Мы бы ее раскатали в пух и прах. Без противотанковых средств меня хрен возьмешь. Это на фронте у немца всего полно, чем меня бить, а тут…

– Ты же сам говоришь, танки по дорогам ездят.

– И долго они ездить будут? Ну, поездят недельку да опять на фронт отправятся. А мы здесь им как вдарим.

– Где-то и противотанковый дивизион здесь должен быть, он двести первой по штату положен.

– Все одно мало это. В Витебске, небось, будет стоять. Даже если и раскидают его, то все одно на каждую деревню не хватит.

– А чем еще тебя могут достать? В танке, естественно.

– Да вообще-то много чем. Фугасом, например, гранатной связкой, если очень не повезет, то и одиночной гранатой могут гусеницу сорвать. Противотанковых у фашистов вроде нет. Специальные гранаты для винтовочного гранатомета есть, но я у старшины специально спрашивал – нам такие не попадались, а значит, тыловикам их не дают, все на фронт отправляют. И связок готовых у немцев не было. Конечно, связку недолго сделать, но раз нет готовых, то и не ждут они танка.

– Теперь они знают, что у нас бронеавтомобиль есть, могут и подготовиться.

– Это да, но танк все одно сила.

– Кто же спорит. Хорошо, занимайся дальше. А по поводу использования нашей силы нужно подумать.

Силы-то у нас, что ни говори, немаленькие. Почти четыреста пятьдесят бойцов, четыре пушки, пусть две и без прицелов, две зенитки, бронеавтомобиль, скоро, можно надеяться, танк будет. Минометов столько, что аж минометчиков не хватает. С пулеметами та же история – половина в резерве. Нельзя сказать, что люди подготовлены слабо, но доучивать приходится. Но ведь учим! Разведка у нас людей жрет – что ни день, четвертая часть где-то ходит, что-то разнюхивает, но все одно кругом туман войны. Скорее бы Кондратьев радистов натаскал – у нас же пока чего узнаешь да добежишь, глядь, а сведения устарели.

Пока мы с Клещевым лясы точили, ординарец мой успел оклематься – на розового пупса еще не похож, но уже не зеленый лягух.

– Сержант, найдите расписание занятий, – попытался официальным тоном настроить Байстрюка на рабочий лад.

Пока он в землянке шарит, посижу под навесом. Быстро обернулся. Так, первый лагерь – тактика лесного боя, там Потапов сам разберется. Второй – тактика лесного боя, Тихвинский. Странно, я думал, его в разведку отправят. Хотя с немцами ему не разговаривать, пусть учит. Третий… Они чего издеваются? Везде тактика и именно в лесу. Нет, понятно, что воевать нам именно в лесу, а полигона для городского боя у нас нет, зато лесного – завались. О, штурмовики – штурм здания. Лесопилка. Как я и думал.

– Сержант, идем к лесопилке.

Хорошо, что люди у нас кругом военные – всего раз десять пришлось повторить, что все планы занятий и прочее надо составлять на бумаге. Раньше они их тоже составляли, но почему-то решили, что в партизанском отряде это уже не обязательно. Да, может, и не обязательно, но каждый такой отказ от обязательств потихоньку подтачивает дисциплину. Так что хрен вам – будем максимально придерживаться правил. Говорят, что уставы написаны кровью, не стоит в миллионный раз, своей кровью, пытаться опровергнуть это утверждение.

– Может, перекусим, а? Завтрак пропустили, к обеду опять не попадем, – похоже, Жорка совсем оклемался, раз о еде думать может.

– На лесопилке что-нибудь перехватим, чай не оставят парни голодными.

Но, как говорится, хочешь рассмешить бога – расскажи ему о своих планах. Когда подходили к посту, что ранее стерег нашу переправу, теперь подмерзшую и занесенную снегом, на накатанной уже по просеке колее показался спешащий лыжник.

– Товарищ командир, – вестовой, хватая воздух через каждое слово, принялся докладывать, даже толком не остановившись. – Несколько часов назад, уже под утро, у Шматенков была перестрелка. Кто-то пытался через Полоту переправиться, а немцы, видимо, застукали.

– Куда переправлялись?

– На нашу сторону. Прошли мимо Сукневщины и убежали в лес. Немцы за ними не пошли, танк им через реку не переправить, вот и не полезли, но лес обложили. Там и танки, и бронеавтомобили.

Да, лесок там небольшой, да еще между двумя дорогами зажат. Если это наши парашютисты, то фигово им придется. У нас же сейчас и лыж нет – все разведка забрала. Ну, до Абрамежек можно и на машинах. Через ручей, за которым уже лес, мост есть, но автомобили не пройдут – придется пешком. Это километров шесть-восемь, по снегу часа три-четыре. Хорошо, дойдем, а дальше что? Прорываться через дорогу и идти в лес искать? Самим себя в ловушку загонять?

– Так, Георгий, быстро в первый лагерь. Возьмешь человек тридцать… Нет, пятьдесят. Пусть берут с собой немецкий 13-мм пулемет, пятидесятый миномет и лыжи какие есть. Также все для боя на отходе. Сбор у лесопилки. Ты, – это я уже связному, – со мной.

План выкристаллизовывался в голове постепенно, как в переобогащенном растворе – неспешно, но неукоснительно, по закону физики. Или химии? Нет, все-таки физики. Если найти парашютистов, будем надеяться, что это они, а если не они, то тоже неплохо, быстрее немцев сложно, то надо усложнить задачу и фрицам. А еще лучше переключить врага на иную задачу. А задачей этой будет преследование напавших на них партизан. Хотя, почему преследование? Если немцев будет немного, то бегство от партизан. Так значительно лучше. А чтобы они побежали, врезать им надо здорово. Проблема в том, что опять не хватает времени.

– Старшина, – заскочил я к Кошке, отправив связного собирать людей. – Что у нас здесь есть из противотанковых средств и артиллерии?

– Пушки есть четыре штуки.

– Не в этот раз.

– Три миномета, два пятидесятых и восьмидесятый.

– Берем.

– Один 15-мм пулемет Вальтер закончил, сейчас второй на станину ставит.

– Значит, один тоже берем.

– ДШК еще.

– Расчеты здесь?

– Почти все.

– Тогда ДШК ставим в засаду, так чтобы ни одна тварь в Залесье не сунулась, а то отрежут нас от базы. Еще человек пять в прикрытие. Остальное грузим в машины. Трехосных три штуки найдем?

– Найдем. А куда ехать?

– Только до Абрамежек.

– Должны пройти, а ДШК тогда перед перекрестком поставим – там позиция хорошая.

Уже через час принимал десант у лесопилки. Штурмовиков тоже забрал. Плохо, что лыж было только четыре пары – слабенький заслон получится, если придется отходить. Зато подвижный, что в наших условиях важнее. В Абрамежках, возможно, удастся еще парой-другой разжиться.

Дорога, как и ожидалось, оказалась не слишком легка. Хорошо, что наши Кулибины приспособили нечто вроде жесткой сцепки, с помощью которой удалось объединить в одно целое все три грузовика. Теперь первый пробивал дорогу, а два других подталкивали его в спину. До конечного места назначения добрались меньше, чем за час. Это удачно – рассчитывал на худший результат.

Лыж удалось добрать только две пары, и вскоре еще двое бойцов отправились по пробитой первой четверкой лыжне. Вероятнее всего догонят еще до того, как первые доберутся до цели.

Основной отряд двигался не так споро, но все же быстрее, чем мне думалось. Сначала вообще втопили, но уже через полчаса вышли на темп, примерно, три километра в час. Двигаться без флангового охранения было бы большой ошибкой, потому две пары, максимально разгруженные, шли по бокам метрах в пятидесяти от колонны. Менять их приходилось часто, но все же реже, чем головной дозор, хоть тот шел и по лыжне, правда, плохо выраженной, – уж больно мало было лыжников.

Наибольшую проблему составляла наша артиллерия. Тринадцатые пулеметы, которые я тоже решил отнести к артиллерийскому вооружению, хоть это, может быть, и неправильно, несли по два человека – тяжеловаты были чушки. С минометами и пятнадцатым приходилось сложнее: минометы и боеприпасы к ним тащили на специально изготовленных санках, раза в четыре больше детских, с широкими полозьями, установленными на ширине, соответствующей обычной лыжне. Это слегка улучшало ход, но делало сани не слишком устойчивыми.

С 15-мм пулеметом было одновременно и сложнее, и проще – для него изготовили специальный деревянный станок на полозьях. На концах полозьев были просверлены дыры, через которые тот крепился к земле с помощью металлических штырей. Отдача у этого монстра была такова, что он разбалтывал даже такое крепление, но результаты были все же лучше, чем от стрельбы из его младших братцев с сошек. Вот по бронепробиваемости сказать сложно, если она и была выше, то ненамного – жаль было тратить боеприпасы для подобных исследований.

Также нелегко приходилось и обычным пулеметчикам, а их у нас было десять расчетов на семь десятков человек. В связи с тем, что мы не решились вооружить пулеметчиков только одним видом оружия, тем приходилось носить еще и пистолеты, а также и по гранате, на всякий случай. От того переносимый ими вес был все же выше, чем у автоматчиков и вооруженных винтовками бойцов, килограммов на пять. Второму номеру тоже, кроме своего вооружения, приходилось нести значительное количество боеприпасов.

Прикинув, что пистолет для пулеметчика – это практически оружие последнего шанса, подумал, а не попробовать ли их вооружить обрезами из охотничьих ружей, да и штурмовикам эти штуки будут полезны. И тем, и другим, может так оказаться, целиться будет некогда, а сноп картечи из короткого ствола, имеющего приличное рассеивание, подчас может быть более действенен, чем пистолетная пуля. Ружей при последней конфискации набрали немало, не меньше трех десятков, а то и все четыре. Больше всего, наверное, под это дело подошли бы двустволки шестнадцатого калибра – у двенадцатого отдача будет дьявольская, при стрельбе с руки, но и их, и одностволки можно будет для дела приспособить.

На дорогу затратили даже меньше трех часов, но умаялись здорово. Надо бы отдых дать, минут пятнадцать, а то и все полчаса, иначе со сбитым дыханием и дрожащими руками при стрельбе толку не будет. Еще на подходе нас встретила пара лыжников.

– Товарищ командир, красноармеец Андреев, разрешите доложить.

– Да, и покороче вступление, не на параде.

– Есть, – лыжник пристроился рядом с ковыляющим мной. – Немцы патрулируют дорогу. Каждые двенадцать минут, мы засекли, проезжают танк, грузовик и бронеавтомобиль. Это на север, на юг в обратном порядке, сначала бронеавтомобиль, последним танк, грузовик всегда в центре. Интервал движения больше ста метров, не хотят кучковаться заразы. В грузовике пехота, но сколько, сказать сложно – брезент.

– Что за танк?

– Маленький, два пулемета в башне.

Судя по описанию, либо немецкая «единичка», либо трофей какой – польский, чешский, французский.

– А бронеавтомобиль?

– На нашу «двадцатку» похож, с одним пулеметом, но не он.

Дошли. Немцы, и правда, устроили механизированное патрулирование дороги, шастая туда и обратно. Танк оказался, как и думал, «единичкой», а вот бронеавтомобиль опознать не удалось, но, в общем и целом, он смахивал на недавно захваченный нами двойной трофей. Может быть, какая-нибудь модификация?

– Каковы будут предложения? Начнем с младшего по званию, – посмотрел на Ермолова, которого прихватил из лагеря «прогуляться». Младший сержант засиделся, организовывая караульную службу, и постоянно просился «в поле», а точнее, в наших условиях, в лес.

– На ходу взять их будет трудно, больно растянулись, даже с нашим количеством пулеметов сложно организовать приличную плотность огня. Надо бы тормознуть.

– Сержант? – смотрю на Байстрюка.

– Они же для чего патрулируют? Чтобы тех из леса не пропустить, точнее, как те проскочат, тут же им на хвост сесть и догнать. Вот и надо им устроить след через дорогу. Туда-обратно пара-тройка человек проскочит – вот тебе и след.

– Надо и на той стороне пулемет оставить, – младший лейтенант Тарасов был молчаливым и нелюдимым. Службу в первой роте тащил исправно, но я с ним почти не общался, только через Нефедова.

– Тогда делаем так – как только фрицы проедут, Байстрюк берет два пулеметных расчета и пересекает дорогу. У дороги двигайтесь задом наперед. След за собой заметите… Хотя нет, возьми еще человека, который сначала с вами перейдет, а потом пойдет обратно, заметая след. Тогда будет видно, что прошли на восток. Но метет пусть не очень – немцы должны заметить.

– Тут все одно, как ни старайся, полностью не замаскируешь, – усмехнулся Жорка.

– Позицию выбери так, чтобы и под наш огонь не попасть, и по нам не шарахнуть.

Георгий чуть ли не укоризненно посмотрел на меня, но промолчал, вероятно, не желая ронять мой командирский авторитет. А у меня просто мандраж предбоевой опять начинается.

Еще одна проблема состояла в том, что маскхалатов у нас тоже не было, а значит, занять позиции близко к дороге мы не могли. Нагребли небольшие сугробчики метрах в тридцати-сорока, да там и затаились. Далековато, конечно, – деревья будут мешать стрельбе, но это нивелируется за счет количества стрелков. Минометам работы пока нет, но их оставили на небольшой поляне метрах в двухстах, не забыв проложить телефонную линию.

Больше всего мороки было с установкой нашего самого крупного пулемета, хорошо земля еще не промерзла, и костыли вбили легко, прилично осадив при этом станок, но огонь вести было можно. С этим надо что-то придумывать, может, потребовать сделать регулировку по высоте, хотя бы не плавающую, а жесткую, но три-четыре плоскости. Это, конечно, может демаскировать установку. Задача.

Вот уже и едут. Танк прошел мимо, но когда к следу подъехал грузовик, то остановился, подчиняясь взмаху флажком, что проделал старший машины, выскочив на дорогу. После того, как подтянулся броневик, танк тоже начал сдавать назад, крутя башней чуть ли не на триста шестьдесят градусов.

Пехота высыпала из грузовика, залегла, ощетинившись стволами, а броневик вдруг врезал по нам очередью патронов на десять. Я уже испугался, что кранты нашей засаде, но продолжения не последовало. Башня броневика между тем повернулась, и еще одна очередь ударила по лесу на другой стороне дороги. Провоцирует, гад. Вот тут я и порадовался, что народ у нас военный и обстрелянный – один ответный выстрел, и не знаю, чем бы все кончилось. То, что при таком перевесе сил проиграли бы мы вряд ли, это к бабке не ходи, но вот каков бы был счет? А так, выдержали.

Танк подъехал и остановился, наведя стволы на нас, ну, скорее, в нашу сторону. Броневик так и остался сторожить противоположную. Между тем пехотинцы живо повскакивали на ноги. Двое немцев обследовали след и, видимо, остались довольны. Остальные вытаскивали из кузова лыжи и споро надевали. Считать немцев времени особо не было, но всего их было не меньше двух десятков, может, чуть больше.

Вот, наконец, первый из фрицев двинулся по следу, остальные готовы были последовать за ним, немного скучившись.

– Огонь.

Пулеметчик, лежавший рядом, полоснул по столпившемуся врагу длинной, патронов на двадцать, очередью. Я не стрелял. Не так уж и много будет от меня толку, как от стрелка, а вот понаблюдать за ходом боя, после чего оценить наши сильные и слабые стороны, стоит. Именно поэтому решил залечь не в центре нашей позиции, а на фланге.

Стреляли уже все, пытаясь в самые первые секунды решить исход боя. Расход боеприпасов должен быть ужасающий, но куда деваться, не жизнями же платить. Врукопашную оно по патронам было бы, конечно, выгоднее, но это не наш метод. Немцы вон тоже рукопашную не жалуют, даже в уставы ввели норму, что рукопашная – это крайний случай.

Справа грохнул особенно сильный выстрел, и тут же от башни броневика полетели искры. Танк успел огрызнуться в нашу сторону, но тут же его пулеметы замолкли, а сам он резко прыгнул вперед, сбивая прицел нашим бронебойщикам. Кроме одного 13-мм, второй же бил по броневику, и 15-мм пулеметов, по танку должны были вести огонь и пара бойцов из винтовок, снаряженных бронебойными боеприпасами, что достались нам с аэродрома. Столько же винтовок обстреливали и бронеавтомобиль. Что у танчика, что у автомобиля, броня была просто смешная, пробиваемая на расстоянии в пятьдесят метров даже этим оружием. Потому танк все же уехал недалеко – удирая, он подставлял стрелкам корму, а значит, находящийся в ней двигатель, должен был быстро собрать богатый урожай бронебойных пуль.

Броник сдвинуться с места вообще не успел – даже отсюда я увидел, как водительская дверца украсилась крупным отверстием, рядом с которым тут же что-то сверкнуло. Второе попадание, вероятно, было от винтовочной пули, но определить, привело ли оно к пробитию брони, я с такого расстояния уже не мог. Расстрел грузовика и освободившейся из него пехоты тем временем продолжался. Не все немцы подошли к нашей обочине и были скошены первым залпом. Часть, человек пять, успели залечь, а кто-то даже откатился под защиту колес автомобиля. Именно сейчас и ожили два пулемета, что были отправлены нами на ту сторону дороги.

Весь огневой шквал занял времени меньше минуты. Наступила тишина, прерываемая одиночными выстрелами либо особо азартных, либо зорких, заметивших какое-то движение и спешивших его прекратить. Наиболее опасны сейчас были пулеметы бронеавтомобиля и танка – что творится внутри их корпусов непонятно, вдруг кто выжил и рубанет очередью. Но Тарасов свою работу знал, и вот уже несколько пар бойцов, вооруженных автоматическим оружием, двинулись вперед, нацелив стволы на дорогу и прикрывая друг друга.

Ударила пара коротких очередей. Контроль. Затем к бронированным коробкам подошло по одному бойцу, другие продолжали держать оружие наготове и стали стучать по броне, требуя выходить, иначе обещали угостить гранатой. В бронеавтомобиле никто не отозвался, а вот из танка послышался визгливый голос, после чего наступила тишина. Боец тоже что-то проорал, вероятно, опять грозя и требуя вылезать. В ответ опять визг. Наверное, убитый командир танка, он же стрелок, блокировал водителю возможность выбраться, вот он и истерит. Надо выручать комрада.

Пока уговаривал повизгивающего от ужаса немца вылезти, Тарасов организовал охранение поля боя, особо уделяя внимание дороге, и сбор трофеев.

– Леший, – Жорка уже был тут как тут, – может, я сбегаю в лесок, наших пошукаю.

– Пароль помнишь?

– Естественно.

– Организуй две группы, человек по пять, с одной сам можешь пойти.

Как такового пароля у нас не было, служили им фамилия и имя с отчеством нашего радиста. Фамилия – пароль, имя и отчество – отзыв, все остальное немцы могли прослушать, а вот как прозывается наш радист, они не знали, так как он работал под старым своим позывным, и только под ним.

Наконец люк танка раскрылся, и из него вылез залитый с ног до головы кровью немец. Когда того спеленали, я заглянул внутрь. Да, такого я даже не ожидал – крупнокалиберные пули измолотили стрелка почти в труху. Меня чуть не вывернуло. Как выжил водитель, не пойму, но чего он натерпелся, возясь среди кусков кровоточащего мяса, даже представить невозможно.

Не больше я готов завидовать и тем, кто будет копаться во всем этом, доставая трофеи, а там одних патронов должно быть четыре с половиной тысячи, правда, в дурацких 25-патронных барабанах. Зато барабанов этих по правилам почти две сотни.

А пока бойцы под управлением младшего лейтенанта крепили оборону. Уже показались из леса минометчики, расчеты тяжелых пулеметов пристраивали свои агрегаты так, чтобы блокировать дорогу. Если у немцев остальная бронетехника того же класса, то сможем даже и атаку отбить, вот только делать этого не будем – постреляем малек и в кусты. А Байстрюка с отрядом опять деблокируем, если что, тем более что дело к ночи.

Подошел к бойцам, что пристраивали тринадцатимиллиметровый пулемет на новую позицию. Значит, мне не показалось, что стрельба велась одиночными – лента, свисающая из лентоприемника, зияла пустыми звеньями через одно.

– А что это у вас лента так странно заряжена?

– Это чтобы выстрелы по одному шли. Выстрелил, передернул затвор, опять выстрелил, – охотно пояснил мне один из красноармейцев.

– А прошлый раз вроде по два стреляли.

– Ага, вон Василий, он прошлый раз и стрелял, до сих пор еле рукой двигает – синячище во все плечо. Даже подушка не помогла, – боец показал на странный чехол, надетый на самодельный приклад. – Шесть слоев войлока под пяткой приклада – все одно пинается, что твой жеребец.

– А те как же? – указываю на расчет более крупного нашего пулемета, устраивающий позицию на противоположной стороне дороги.

– А им чего? У них станок львиную долю отдачи забирает. У них и приклад только чтобы целиться, можно было рукоятки, как у «максима», присобачить, ничуть не хуже было бы.

Да, была такая мысль, но решили делать с прикладом. Еще и ось стальную в станок вделали – с прицелом на лето и колесную перевозку. Второй станок под оставшийся пулемет обещали сделать лучше, учтя опыт, а там, глядишь, и первый переделают.

Атаковать нас никто не спешил. Бойцы основательно перетрясли трупы и изрешеченный грузовик, вытащили из танка пулеметы и кучу барабанов с патронами и теперь отмывали их в снегу. Сложнее оказалось с бронеавтомобилем – он был закрыт изнутри, а живых там, чтобы открыть дверки или люк, не оказалось. Притащили позаимствованную у расчета пятнадцатого пулемета кувалду и стучали минут двадцать, но одну из дверей все же вскрыли. Оба немца были мертвы, что, в общем, сомнения ни разу и не вызывало.

– Броник-то польский, – доложил подошедший Ермолов. – А пулемет у него «Гочкис» станковый под немецкий патрон и ленту вместо кассеты.

– Знакомая штука?

– Да, в тридцать девятом нам такие попадались, в польской армии их немало было. Лент «соток» при нем двенадцать штук. Плохо, что станка под него нет, да и сам по себе пулемет так… Фигня, одним словом. Лучше МГ-13 из танка до ума довести, но и те с коротким стволом, под них пулеметчиков специально готовить надо. От тех же МГ, что две штуки у пехоты взяли, толку больше.

Пулеметов у нас и так переизбыток, а вот то, что патронов досталось много, это хорошо. Гранаты опять же… Винтовки опять с длинным стволом, нам больше карабины подошли бы. А вот два десятка лыж, это в жилу.

Уже начало темнеть, когда появился Байстрюк с гостями. Гостей было четверо. Одеты в хорошие полушубки. У троих на груди висели автоматы с дисковыми магазинами, но кожух ствола, да и ложа отличались от моего. Странно то, что у одного из автоматчиков за спиной была еще и винтовка. Четвертый также был вооружен токаревской самозарядкой. У каждого на поясе еще и пистолетная кобура. За спиной у всех были объемные вещмешки. Один из автоматчиков, вероятно, был ранен в руку, так как она висела на перевязи, да и рукав был разорван и вымазан бурым. Отсутствие маскхалатов не удивляло, вся одежда новоприбывших была какого-то грязно-серого цвета, что достаточно приемлемо должно было скрывать их в заснеженном лесу.

Процессию встретил метрах в двадцати от дороги. Георгий махнул в мою сторону головой, видно, уже разжевал нашу диспозицию еще по дороге. Самый старший, мужчина лет тридцати, сделал два шага вперед и, приложив руку к шапке, доложил.

– Товарищ командир партизанского отряда «Полоцкий мститель», старший группы старшина Зиновьев, представляюсь по случаю прибытия.

Это он чего, так тонко мне намекнул, что подчиняться мне не собирается, а только представляется? Ну-ну.

– Здравствуйте, старшина, – протягиваю руку для рукопожатия, даже не пытаясь обозначить ответное воинское приветствие. Гражданский я, чего с меня взять? – Хорошо, что удачно добрались, хотя я думал, что старшим будет кто-то с командирским званием.

– Был младший лейтенант НКВД Кривлин, но он погиб. Вот его документ.

Старшина протянул белый лоскут величиной с ладонь. На куске шелка был нанесен черной тушью текст, утверждавший, что податель сего является представителем управления по формированию партизанских частей при НКО СССР, и стояла печать.

Интересный документ, непонятно зачем он такой вообще нужен – его же нарисовать, что два пальца об асфальт. Ладно, потом разберемся.

С ревизором история оказалась печальная. Выбросили группу в районе Беловодки, это больше двадцати километров от нас, и то если по прямой считать. Как там штурман с пилотом считали и смотрели, непонятно, но никаких костров на земле парашютисты не нашли, хотя когда выпрыгивали из самолета, какие-то огоньки видели, и вроде даже в виде ромба, как и было договорено. Собрались только к утру – слава ВКП(б), все с целыми конечностями. Грузовой парашют с припасами искали еще полдня, но тоже нашли. Когда поняли, куда их забросило, опросив местного жителя, попавшегося на дороге, решили идти в нашу сторону. Понятно – куда еще-то.

Район высадки покинули бегом, опасаясь, как бы местный не сообщил куда следует. До Полоты все у них шло нормально, а вот дальше не заладилось. Переправляться решили ночью, оно и правильно, нашли лодку у Шматенков. Им бы пару верхушек деревцев небольших срезать, да, гребя ими, и переправиться, а они в деревню за веслами подались. Ну, а там, как на грех, немцы. До реки они добежали и даже отплыть успели, но скорость у лодки не ахти, да и сама она мишень немаленькая.

Короче, радист Хейфец схлопотал сквозное ранение в руку, хорошо что в правую, нерабочую, левшой он оказался. А вот младший лейтенант поймал сразу две пули, вероятно, не только свою, но и чью-то чужую, причем оба ранения были очень плохие – грудь и живот. Даже после этого он продолжал отстреливаться с кормы лодки, пока чуть не рухнул в воду. Прожил он недолго – часа два, в сознание так и не приходя.

Одной из главных проблем такого стечения обстоятельств было то, что пароли для связи знал только он. У радиста были и шифры, и частоты связи, но паролей он не знал, а потому доказать Центру, что работает не под контролем, не мог.

Вот же ж, черт его побери! Как выпутываться из данной ситуации, даже не представляю. Вот если прикинуть, как думает наш энкавэдешник, зараженный служебной паранойей? Нарисовывается какой-то мутный отряд во вражеском тылу, шлющий победные реляции, что громит врага в хвост и в гриву – может такое быть? Это как посмотреть – если в центр такие радиограммы идут потоком, то ничего странного, но думается мне, что если не одни мы такие, то уж точно подобных нам не густо. Почему? Хотя бы потому, что иметь мощные радиостанции и радистов могут либо такие везунчики, как мы, либо специально оставленные подпольные группы, либо, на крайний случай, заброшенные с Большой земли. Второй и третий варианты, считай, отпадают – об этих людях в центре должны знать, а вот такие темные лошадки, как мы, теоретически существовать могут, но уж очень это похоже на игру со стороны противника. Цель такой игры, правда, не ясна. Не для того же она ведется, чтобы получить пару тюков снаряжения от Красной армии.

Хорошо, решили проверить – послали группу с ревизором. Жаль, конечно, людей, если что, но такая информация, а тем более намечающиеся возможности дорогого стоят. Ушла группа, ладно. Выходит через некоторое время на связь и докладывает, что отряд найден – большой и сильный, но вот неувязка – старший группы погиб и пароли никому сообщить не успел. Ну и что нормальный параноик подумает? Ага, я тоже так считаю!

Я даже догадываюсь, какое задание нам даст Центр, сделав вид, что проглотил полученную туфту. Нет, брать Берлин нас, скорее всего, не пошлют, и Варшаву тоже, а вот Полоцк вполне могут. Восстановите-ка вы, братцы, советскую власть в одном отдельно взятом городе, а лучше районе. Да, попадалово!

Похоже, старшина тоже это все прекрасно понимал, а потому смотрел на меня с плохо скрываемой жалостью. Себя бы пожалел! Хотя себя он, вероятно, уже отжалел, как и своих людей. Взмахом руки предложил старшине отойти в сторону.

– Как оцениваете сложившееся положение?

– Как сложное и неоднозначное, – осторожно ответил парашютист.

– А я так считаю, что полная выпуклая часть спины.

Собеседник сначала стормознул, но быстро сообразил, а может, был глубоким знатоком человеческой анатомии.

– Да, задница!

– Вот и подумайте, как нам из нее выбираться, так как у меня никаких мыслей нет, тем более, я не знаю, какие инструкции получили вы и ваши люди. Не знаю и выпытывать не собираюсь. А вот вы думайте, так как задница это наша общая – вместе попали, вместе и выбираться должны.

Ну, вот не верю я, что нет никакой альтернативы паролям младлея, а может, верить не хочу. Не дураки эту группу посылали. Я бы на месте командования каждого снабдил бы набором паролей. Да, скорее всего они имели бы меньшую значимость, чем полученные старшим, но работать при определенных условиях должны. Может, я и выдаю желаемое за действительное, но надежда умирает последней – после веры и любви.

– Лейтенант, сворачиваемся.

Тарасов отдал команды сержантам, которые, в свою очередь, занялись организацией эвакуации. Теперь мы должны были уходить не одной колонной, а группами, по мере их готовности. Основная масса уйдет изрядно нагруженной, так как с техники сняли все, что можно было уволочь, включая колеса. Налегке, относительно, конечно, шли только авангард, фланговые охранения и арьергард.

Зиновьев осмотрел распотрошенную и подготовленную к уничтожению, методом сжигания, технику, гору трупов и явно впечатлился.

– Здорово вы их. Сколько?

– Двадцать пять и один пленный.

– А ваши потери?

– В этот раз пронесло.

– Что, даже раненых нет?

– Не успели.

– Сильно.

– Работа у нас такая.

– И так всегда?

– Нет, конечно. И у нас потери бывают, но если засада организована правильно, то обходимся в соотношении где-то один к пяти, это с учетом раненых. По невосполнимым меньше, чем один к десяти, но только одними засадами не обойтись. Недавно пришлось брать штурмом немецкий взвод в казарме – пять человек, включая умершего раненого, да еще шесть лечатся.

– А зачем рисковали?

– Кушать очень хочется. Аж полутысяче человек. А у немцев было что предложить. Да, менять жизни на еду глупо, но не в наших условиях.

– Зря вы так – пять бойцов в обмен на взвод противника…

– Хреновый это расклад, старшина. Вот пооботрешься у нас – поймешь. По мне, и один наш на всех этих уродов, сколько бы их ни было, много, но война меня не спрашивает.

Старшина посмотрел на меня задумчиво, да и остальные его люди, слышавшие наш разговор, имели вид слегка ошарашенный. Раненый боец что-то негромко, так что я не расслышал, спросил у Георгия. Тот так же негромко ему ответил, посмотрел на удивленно молчащего радиста и продолжил говорить. Влезать не стал, пусть получают информацию из разных источников – и им, и нам полезнее.

Гостей мы тоже нагрузили. Не сильно, так как и своего груза у них хватало, да и вымотаны они были поболее нашего. Назад шли хоть и по уже пробитой тропе, но медленно – и устали, и вес тащили другой. Темнота легла, когда прошли только половину расстояния. Темп еще больше упал. В лагерь вернулись уже далеко за полночь. Водителям же пришлось пробивать дорогу до перекрестка с трассой. Не факт, что немцы смогут проверить, откуда пришли грузовики, но береженого и бог бережет – пусть голову ломают, откуда это мы прикатили.

Вообще с началом зимы следы путать стало значительно труднее. Не единственный, но самый действенный вариант – не давать противнику свободно передвигаться и делать свое дело. Другой – напутать, как заяц, так много следов, чтобы в этих петлях преследователь запутался и сломал себе голову, разбираясь, кто шел, куда и зачем. На данный момент мы использовали комбинацию из двух этих способов, если не считать того варианта, когда сами навели фашистов на ложную базу.

Интересно, я бы скорее сказал жизненно важно, что же предпримут немцы? Естественно, они не ограничатся каким-то одним способом или методом. Даже навскидку могу предложить несколько вариантов, как нас можно прищучить, но потому, что знаю наши слабые стороны. Но ведь я не знаю и сильных немецких. В то же время, а не слишком ли мы возомнили о себе? Может, немцам наши дерганья совершенно не интересны? Ну, пусть не совершенно, пусть просто малоинтересны. А я тут продумываю меры противодействия операции, которую никто и не думает проводить.

В голове тут же откуда-то появились стихотворные строки: «мы бы всех их победили, только нас не замечают». Да нет, ерунда, замечают – вон даже какие страшные танки против нас на дорогу выгнали. Может, еще загасить им пару таких патрулей, чтобы жизнь медом не казалась? А что, очень даже выгодно получилось, вот только удастся ли следующий раз так их поймать? Думать надо, думать – да, сейчас наш главный аргумент – это засады, но долго ли мы так провоюем. Да сколько ни получится – все наше. Пока есть возможность, надо бить. Все одно, немцы что-то придумают, а значит, надо их провоцировать, чтобы реагировали, не сильно умничая. Тогда, возможно, и потери будут меньше, чем если дать им подготовиться и массово применить новую тактику – пусть раскрываются постепенно, а мы тоже станем пробовать меры противодействия.

 

Глава 8

Этот день начался для меня рано. С хорошо протопленной бани, горячей воды и прочих мойдодырских удовольствий. Калиничев поддал пара от души и присоединился к нам с Нефедовым, растянувшимся на полках. Десять минут можно понежиться и расслабиться, ни о чем не думая.

– Чего будем с ревизорской группой делать? – тьфу на тебя, капитан, не дал расслабон поймать.

– А что можно делать? Предлагай.

– Да я сам не в разумении. Мне с проверяющими общаться не приходилось, с ними все больше командир части или начштаба разбирались.

– Приказывать они нам не могут, – влез лейтенант. – А вот мы им вполне.

– Они-то не могут сами, а вот передать распоряжение какого-нибудь комдива – вполне. Есть у меня мысль, и я ее думаю.

– А поделиться, – заинтересовался Нефедов.

– А, пожалуйста. Я уже довел их старшине, что воюем мы здесь по-особому, и не готовы рисковать жизнью даже одного бойца, если гарантированно не возьмем несколько немецких.

– И?

– Вот и ваша задача внушить ему, что приказы, ведущие к уничтожению отряда, будут просто-напросто проигнорированы.

– Это как? – Калиничев аж привстал.

– А так, – звания у меня нет, а я командир, да и отряд у нас не воинское формирование, а некая организация, скрепленная комсомольским духом.

– И что, сработает? – не поверил лейтенант.

– А почему нет. Отдельно тебе приказ прислать могут – например, пойди и убейся об стену. Пойдешь и убьешься. А я не пойду.

– Тогда приказ придет мне, – вздохнул капитан. – Принять командование отрядом.

– Думал я уже, ночью почти глаз не сомкнул. Это один из вариантов. Второй, по вероятности, не менее неприятен, это если мне звание присвоят. Как минимум не ниже твоего.

– И так могут.

– Но почему вы думаете, что приказы будут плохие? – возмутился лейтенант.

– А, – капитан только махнул рукой.

– Попробую объяснить, – взял из кадушки запаренный веник и врезал Калиничеву промеж лопаток. – Информации о положении за линией фронта у них с гулькин хрен, тактику партизанской войны они знают по гражданской и, может, еще по стихам Дениса Давыдова. Положение под Москвой охрененно тяжелое – подразделения по численности вроде нашего, небось, сгорают за считаные минуты боя. Людей бросают, как в топку, чтобы задержать противника хоть чуть-чуть. Вот и нас так же бросят не задумываясь.

– Если это поможет выстоять…

– Может, и поможет, а может, и нет. Мы можем или сейчас убить сотню фрицев и задержать пару эшелонов, и лечь всем, или продолжать действовать так же, как и раньше.

– Эка ты хватил – сотня фрицев и пара эшелонов. Да мы уже их в несколько раз больше набили, а дорога вообще стоит, почитай, неделю.

– Вот и вбей старшине и прочим гостям в голову, что мы одним своим присутствием здесь, нависая над линиями снабжения, делаем больше, чем лихими атаками. И чем дольше мы будем здесь мельтешить, кусая врага за пятки, тем толку будет больше.

– Да, – капитан тоже достал веник и начал охаживать себя по груди и животу. – Если мы сможем доказать, что в сложившейся ситуации наша тактика самая выигрышная, то, возможно, они развяжут нам руки. Но совсем от руководства они не устранятся.

– Это да, потому нам надо сделать так, чтобы руководство это было больше стратегическим, типа «Товарищ, бей немцев», а еще нам нужно снабжение. Поэтому неплохо бы продвинуть руководству здравую мысль – чем лучше снабжение, тем больше от нас толку.

– Неплохо бы ввести их в курс дела, – вставил млеющий под веником Калиничев. – Показать захваченные трофеи, особенно документы, оружие и форму немецкого осназа. Эти ребята, похоже, из нашего, так пусть проникнутся. Радиста подключить к обучению. И все это под маркой того, что, изучив местность, мы можем проводить подобные операции. Пожаловаться, что на незнакомой местности у нас так не выходит.

– Хорошо. Тоже вариант. Только надо осторожно, не пережать. Стараемся давать факты, выводы сами пусть делают.

На очередном совещании, пригласив заодно Зиновьева, устроили разбор прошедшей операции. До старшины и Байстрюка тактику обработки гостей я довел, но предупредил, что давить не стоит. Вообще стараться не касаться сложных вопросов самим – только отвечать на вопросы, если будут подняты.

После совещания устроили построение личного состава. Пока только того, что находился на главной базе. С учетом ушедших в разведку и караула в строю стояло человек сорок. Причем на правом фланге были и Маша с Ванькой.

– Дорогие товарищи, – вступительную речь пришлось говорить мне, хотя я и старался скинуть эту привилегию на Нефедова, но мне указали на политическую близорукость и ошибочность при манкировании своими обязанностями. – Сегодня мы собрались вместе по нескольким поводам, и все они хорошие. Начну с того, что нам не только удалось наладить связь с Большой землей, но также мы рады приветствовать в наших рядах товарищей, представляющих наше советское командование. Сейчас, когда мы имеем возможность без помех осуществлять общение с Центром, перед нами открываются новые перспективы и новые возможности в борьбе с фашистскими оккупантами. Теперь мы сможем свободно передавать информацию, получаемую как нашей разведкой, так и собранную местными активистами, а эти сведения помогут высшему командованию более точно планировать военные операции. Мы уже блокировали движение врага по двум шоссейным и одной железной дороге, а также можем наносить удары еще по одной железной дороге. Только вчера оттуда вернулась одна из групп, сообщив о подрыве двух эшелонов противника.

Зиновьев, стоявший вместе со своими людьми в строю, впитывал информацию, как губка. Все, что я говорил, он и так знал, но накапать очередной раз на мозги стоит. К тому же я подавал сложившуюся ситуацию таким образом, что в случае срыва переговоров вся вина падала на него и его командование. Ну а как мне было еще поступать?

– Опираясь на помощь местных жителей, мы смогли создать мощную базу. Пусть мы и не полностью обеспечены пока одеждой, продовольствием, медикаментами, снаряжением и вооружением, но, получая помощь как от окружающих нас людей, которых мы обязаны защитить от произвола фашистов, а также с Большой земли, мы готовы бить врага так, чтобы единственной для него возможностью выжить было уйти с нашей земли. Потому что другой выход – это только лечь в эту землю. Сейчас мы готовы бить врага там, где только его увидим, а значит, так мы и будем делать. Даже этот снег, что лег на нашу землю, будет гореть под его ногами. Ура, товарищи!

– Ура-а-а-а!

– А сейчас слово предоставляется нашему гостю, со вчерашнего дня нашему боевому товарищу, старшине Зиновьеву.

Старшину я, конечно, предупредил, что ему придется выступить, но, думаю, он не ожидал такого поворота, когда придется давать обещания. Вероятно, думал отделаться общими словами, а потому вел себя достаточно скованно.

– Товарищи, передаю вам пламенный привет от командования Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которое следит за всем, что происходит на временно оккупированной территории Союза Советских Социалистических Республик. Сейчас при Народном Комиссариате Обороны СССР создано специальное управление по формированию партизанских частей. Наша группа была послана к вам для координации совместных действий. К сожалению, командир нашей группы погиб, но мы приложим все силы для выполнения задания и будем вместе бить фашистских гадов.

Ну, неплохо так выступил. Хвостом вильнул, конечно, на погибшего командира, но, судя по всему, считает, что сотрудничество возможно.

– Спасибо, товарищ старшина. Теперь приступим к особо приятной части. Награждению отличившихся товарищей. Иван Жатов, выйти из строя.

И тишина.

– Боец Иван Жатов, выйти из строя!

Кто бы сомневался, что Ванька пойдет с правой ноги, да еще и перепутает руки так, что вместе с правой ногой будет махать правой же рукой. Бойцы заулыбались, но никто не засмеялся.

– Боец Иван Жатов за героизм, проявленный во время разведки, и за доставку командованию ценных сведений, оказавших помощь в уничтожении врага, награждается винтовкой ТОЗ-9.

Я принял винтовку из рук Кошки и вручил ее Ивану. Он почти выхватил ее у меня и прижал к груди. Глаза загорелись, на руках его не было варежек, то ли еще тепло, то ли их у него вообще нет, и пальцы, вцепившиеся в оружие, побелели прямо на глазах. Этот уже не отдаст, только с жизнью. А варежки надо раздобыть, как бы не поморозил пацан руки.

– Боец Иван Жатов, встать в строй!

Дальнейшее награждение отличившихся доверил Нефедову с Кошкой. В основном это было оружие, но попадались и другие нужные в хозяйстве и жизни вещи, такие, как часы, электрофонари, бритвы. Маше вручили отрез шерстяной ткани, правда защитного цвета, но шерсть была хорошая, для высшего командного состава, да еще с обязательством, что наш портной выполнит ее заказ вне очереди.

После построения совещание продолжилось, но теперь обсуждались не успехи и удачно выполненные задачи, а дальнейшие действия отряда. Мое предложение подловить в засады немецкие бронепатрули прошло на ура. У Калиничева уже было присмотрено несколько мест, действуя из которых вполне можно было рассчитывать на успех, тем более что вторая огневая установка с 15-мм пулеметом вступила в действия и сегодня вечером должна была пройти испытания. Сейчас оружейники уже занимались 20-мм пушкой.

Спешили еще и из-за того, что немцы, по сведениям разведки, разобрались со столпотворением, что произошло на железной дороге под городом, и оттянули составы на север. Вероятно, чтобы пустить их через Идрицу. Один из эшелонов все же наши подрывники подловили, почти там же, где мы взорвали свой состав, уходя после потрошения склада саперов. Задержало это немцев не сильно – теперь они гнали перед паровозом платформы с рельсами и шпалами для быстрого восстановления пути. Подорвались как раз платформы, но Кошка заявил, что уже знает способ, как делать самопальные детонаторы с замедлителем. Конечно, это не гарантировало подрыва паровоза, что является оптимальным при такого рода диверсиях – точно до десятых долей секунды рассчитать срабатывание сделанного на коленке замедлителя невозможно, но шансы увеличивались значительно.

В Полоцк же подтянулись какие-то части. Форма вроде немецкая, но часть солдат выглядят как-то странно, да и сама форма, что называется, не первой свежести. Вероятно, немцев сейчас в городе не меньше четырехсот-пятисот человек. Практически у нас с ними паритет, но вооружены и обеспечены они, конечно, лучше. Почему они с такими силами просто сидят в городе, непонятно, неужели мы их так сильно напугали? Местные в город и из города проходят свободно, проверкам подвергаются только те, кто въезжает, причем без личного досмотра – проверяют только сани да телеги. Самое время вывезти медикаменты.

Диверсионный отряд на псковскую железку решили отправить дня через три – и оставшиеся две группы вот-вот должны подойти, да и людей нужно побольше. Та группа, что только вернулась и доложила о двух удачных подрывах, долго преследовалась немцами – еле ушли. Причем немцев было десятка полтора всего. Сержант, командир группы, очень жалел, что у них не было прикрытия – иначе преследователи сами превратились бы в дичь.

Группы прикрытия – это хорошая мысль. Если получится, убьем сразу несколько зайцев, это не считая немцев. А если серьезно, то при уничтожении даже одного отряда преследователей мы заставим немцев действовать более осторожно, а значит, замедленно, а также потребуется увеличить численность отрядов, что соответственно сократит их число. Это даст большую свободу маневра, так как сеть станет крупноячеистой, а следовательно, нашим, по-прежнему мелким, группам будет через нее проще проскакивать, что туда, что обратно.

Тут, правда, опять затык – нехватка лыж. Их у нас вроде и много, но почему-то, как и всего прочего, кстати, не хватает. Тут опять получил задание Кошка, но оказалось, что проблема уже решается, причем с двух сторон: во-первых, идет сбор лыж по деревням, при этом без всякого насилия собрали уже три десятка пар, а во-вторых, новые лыжи еще и изготавливаются. Правильно, конечно, деревьев кругом завались, плотников тоже хватает. Это только такой городской житель, как я, думает, что лыжи можно только в магазине купить. Ну, или украсть, но это если не чтить Уголовный кодекс.

В конце слово взял наш пришлый старшина и попросил предоставить ему возможность выйти на связь – донесение он уже составил, осталось только зашифровать и отправить. Что в донесении, спрашивать не стал. Зачем? Если не захочет говорить правду – покажет какую-нибудь успокаивающую муть, а зашифрует и пошлет все одно что ему надо. Разрешение он получил, а также проводника, что отведет до нужной точки и приведет обратно.

– Кстати, старшина, а что у вас за автоматы? Я таких модификаций «дегтяря» не встречал, – махнул головой на свой. – Новая модель?

– Нет, это Шпагина. Того же, что с Дегтяревым ДШК делал.

– Лучше?

– Да как сказать, вряд ли. Говорят, сильно дешевле – много штампованных деталей и менее квалифицированные рабочие требуются. Магазин тот же, что и у ППД, характеристики тоже примерно те же.

Ясно, оружие военного времени. Если сейчас не хуже моего, то со временем, небось, проблемы вылезать начнут. Нет, я пока с «дегтярем» похожу.

– Понятно. Спасибо. Вы его потом нашему оружейнику покажите. Хорошо?

– Товарищ командир, а правда, что у вас оружейник немец? Настоящий.

– А что, они ненастоящие бывают?

– Наши, например, поволжские. Какие они немцы? Только фамилии.

– Этот настоящий, трофейный.

– И вы ему доверяете?

– Смотря в чем. В разведку, особливо одного, я его не пущу. А дело свое он знает и делает хорошо, да и около него не дураки работают – глупость сделать не дадут.

– А, ну тогда понятно.

Ближе к обеду, а когда же еще, к нам прибыл гость дорогой. Кузьма Евстратович пожаловал, собственной персоной.

– Здорово, Леший.

– И тебе, Кузьма, не хворать. Как Колька, как деревня?

– Твоими молитвами.

– Я же атеист.

– Значит, твоими заботами. Я по делу.

Кто бы сомневался.

– После того как твои архаровцы оружие у нас выгребли, тихо было. А вчера, под вечер, цидуля из города пришла, чтобы, значит, завтра к полудню прибыть в комендатуру. Со всем личным составом местной полиции. Не в курсе, что за дела?

– Нет. Сейчас в Залесье к Феферу человека пошлю.

Мозговой штурм, что мы устроили с Говоровым, ничего особенного нам не дал. Было всего два варианта – либо немцы решили наказать всех за утерю оружия, либо заново вооружить. Рассматривать версию с поощрением не стали.

Через два часа примчались Фефер с Боровым. Им, оказывается, тоже письмо счастья прислали, буквально перед прибытием моего посыльного. Гринюка бы еще спросить, но времени нет. Посидели еще, посоветовались и решили, что надо ехать. Причем мне тоже, я же числюсь в полиции, да и винтовка на меня тоже записана. Можно, конечно, заявить, что убили проклятые бандиты голубя сизокрылого, но тогда мне в город дороги не будет. А мне надо, и не по той причине, о которой многие подумали, Ольгу я могу, в конце концов, и в отряд перетащить. Нужно мне потому, что есть там один вороватый немецкий кладовщик, и лучше меня курву эту никто не прищучит. Значит, терять возможность попасть в город мне никак нельзя. Нет, ну правда, не расстреляют же они всех полицаев в районе. Кто к ним тогда потом пойдет? А десяток плетей, если не повезет, я выдержу, тем более что зарастает на мне, как на собаке.

Быстро ввел Нефедова в курс дела, и махнули мы с Евстратовичем в Жерносеки. Дело к ночи, а нам выспаться еще надо да к немцам на правеж.

– Товарищ командир, – Колька изводил меня уже, пожалуй, целый час. – Возьмите в отряд. Вам же разведчики нужны. Мне ведь ваши рассказывали про Ваньку. Ему можно, а мне нельзя, да?

Однако хорошо, что он не знает про сегодняшнее награждение, иначе вообще все уши заездил бы.

– Я тебе в который раз должен говорить – только с разрешения отца. И нечего на меня волком смотреть. И на батю нечего. Успеешь еще навоеваться. Иди спать, мне вставать завтра рано, а ты мне спать не даешь.

– Сурово ты с ним, – Кузьма загнал сына на печку и присоединился ко мне почаевничать. Хотя какой это чай – морковь сушеная, только цвет и дает. – Он меня скоро доведет, я за ремень возьмусь.

С печки раздалось обиженное сипение.

– Может, все-таки не поедешь? Если немцы всю округу собирают, то как бы кто не опознал да не донес.

– Не так уж и много народа меня в лицо знает.

– Много не много, но достаточно.

– Хорошо, есть у меня одна мысль. Я ведь как бы больной, вот и буду косить. Зеркало есть? Потренироваться надо.

На тренировку ушло полчаса, через которые на меня из зеркала глядела опухшая пожелтевшая физиономия с темными синяками под глазами.

– Ну, как тебе?

– Свят, свят! Это как ты делаешь?

– А фиг его знает. Так же, как и раны лечатся сами. Вот только к утру это сойдет, так что зеркало мы с собой возьмем, лады?

– Да не жалко.

Город изменился несильно. Снег, лежавший в лесах и на полях белым покрывалом, здесь, в большей своей части, был серым и каким-то обиженным, что ли. На дорогах он вообще превратился в бурую массу, сдобренную навозом и различным мусором. Похоже, улицы убирать никто не собирается, орднунг буксует. А может, немцы так обеспокоены своим положением, что им не до того? А не слишком ли много я о себе возомнил?

Морду, чтобы выглядела менее симпатично, поправил уже у самого города – на несколько часов хватит, особенно если не забывать корректировать внешность время от времени.

На площади перед комендатурой было людно, а народ продолжал прибывать. Примерно к часу пополудни собралось человек триста, а то и больше. В саму комендатуру нас не пустили, а буквально почти загнали в кинотеатр, что находился неподалеку. Почему загнали? Просто. Когда тонкая струйка саней, что подвозили новоприбывающих местных стражей закона, прекратилась, вдруг на всех четырех выездах с площади материализовались мотоциклы с пулеметами, направленными в нашу сторону. Оттуда же, а также из здания комендатуры, появились солдаты, быстро рассредоточившиеся по периметру площади. Практически каждый третий был вооружен разномастным автоматическим оружием. В основном тридцать восьмыми и сороковыми МП, но были и «светки», и ППД, и еще что-то, подчас совершенно незнакомое.

На крыльцо комендатуры вышел какой-то тип, в форме вермахта и с погонами гауптмана. Рядом стоял знакомый поляк, в этот раз исполнявший роль переводчика. Близко я не полез, а немец говорил тихо, потому и слышал только перевод.

– Гауптман Кранке назначен руководить очисткой лесов от бандитов. Неисполнение его приказов, как, впрочем, и указаний других офицеров и прочих должностных лиц, будет наказываться смертью путем вешания за шею. Сейчас все должны пройти в здание кинотеатра, где вам доведут новые приказы, которые должны беспрекословно выполняться.

Наведенное на толпу оружие лучше любых слов стимулировало к беспрекословному выполнению. По дороге вдруг обнаружил, что рядом идет Гринюк.

– Как считаешь, чего задумали?

Узнал все-таки. Может, другие не такие внимательные, да и мысли у всех сейчас не о том.

– Ну, надеюсь, децимацию проводить не будут, – я понизил голос и добавил хрипоты.

– Плохо выглядишь. Что за децимация?

– Обычай такой в Древнем Риме был, при ранней республике – если какой отряд бежал с поля боя, то выбирали каждого десятого и казнили. Часто руками их же сослуживцев. Например, палками забивали.

– Да ну, где Рим, а где мы?

– Вообще-то они себя наследниками считают. Римская империя германского народа.

– Они чего, чокнутые?

– Почему нет? Хотя Москву когда-то тоже третьим Римом называли. Приветствие их фашистское видел?

– Да.

– Тоже оттуда.

– Думаешь, правда, могут? Того…

– Хер их, уродов, знает, что они могут. Но ждать следует любой гадости. Видишь, как жестко в оборот взяли, – указал подбородком на конвоиров, что выстроились вдоль дороги, цепко следя за притихшей толпой.

Мест в кинотеатре всем не хватило. Сидячих. Но впрессовали всех. На сцене оказались давешние гауптман, поляк и два пулеметных расчета. Пулеметы были на высоких треногах и заправлены длинными лентами. По крайней мере, концы лент скрывались в объемных коробках. Перед сценой выстроились так, чтобы не мешать пулеметчикам, еще полтора десятка вооруженных автоматами солдат. Я снова забился поглубже в толпу, дабы не мозолить глаза.

– Вы все поступили на службу рейху и великому фюреру, – начал переводить поляк, периодически прерываясь и прислушиваясь к негромкой речи офицера. – Но многие из вас трусы, отдавшие оружие, предоставленное вам доблестной германской армией, бандитам. За это вы все должны быть повешены, но господин гауптман уговорил господина фон Никиша, коменданта Полоцка, дать вам еще один шанс. Не думайте, что это сойдет вам с рук. Все, кто отдал свое оружие бандитам, обязаны будут выплатить по триста рейхсмарок или по три тысячи рублей.

В зале поднялся шум.

– Кто откажется платить, будет подвешен за шею!

Шум стал еще больше.

– А жалованье? – кто-то выкрикнул из зала. – По двадцать марок в месяц обещали.

– Точно, – крикнул кто-то еще. – Раз у вас такие цены за старые трехлинейки, то платите больше жалованье.

Следующие крики было уже не разобрать, так как они слились в один вой. Немцы, что автоматчики, что расчеты пулеметов, напряглись и были в любой момент готовы открыть огонь. Офицер выкрикнул команду, и один из солдат, приподняв ствол автомата, дал короткую очередь в потолок. Сверху посыпались труха и щепки. Как минимум половина галдящей толпы бросилась на пол, остальные либо присели, либо пригнулись в испуге. Немец с минуту что-то втолковывал поляку, после чего в тишине опять раздался голос с польским акцентом.

– Ни о каком повышении жалованья не может идти речи, так как полицеанты еще и не платят налоги. Деньги вы все равно должны отдать, если кто-то не получал жалованья, при этом имея правильно и своевременно оформленные бумаги, у того будут сделаны вычеты в качестве компенсации. Господин гауптман разрешает внести вместо трехсот марок одну корову или быка, или трех свиней, или пять овец.

В зале опять начался шум, правда, много меньше, чем раньше, но видно, что присутствующие были против такой оценки.

– Если в следующий раз кто-то опять отдаст свое оружие, то будет повешен. Сейчас вы будете выходить по десять человек из здания и выполнять то, что вам скажут. Кто откажется, будет расстрелян.

Открылась дверь на улицу, и несколько немецких солдат начали выдергивать людей из толпы, отправляя толчками наружу. Когда первый десяток оказался на улице, туда же прошел гауптман. Прошла пара минут, может, чуть больше, и на улице грянул залп. Шум в зале резко усилился.

– Спокойно, – закричал переводчик. – Если вы будете исполнять правильно приказы, то останетесь живы.

Дверь снова открылась, и в зале стало меньше еще на десяток человек. В толпе пошло шебуршение, и я не заметил, как оказался на краю свободного пространства перед дверью. Первым желанием было рвануться назад и забиться поглубже, но усилием воли переломил себя, загнав панику вглубь. Хрен вам – лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Залп. Теперь и моя очередь.

В моем десятке оказались Говоров и Фефер. Странно, Германа я до этого не замечал. После полутемного помещения глаза не сразу адаптировались, но через несколько секунд я разглядел справа, метрах в тридцати, два десятка сбившихся в кучу людей. Прямо перед нами находился стол, на котором лежали внавал винтовки, а слева, метрах в десяти, кирпичная стена, частично закрытая мешками. Мешки образовывали вторую стену, размером примерно два на два метра.

– Взять оружие, – эти слова сказал немец с унтер-офицерскими нашивками. Сказал по-русски достаточно чисто, но со странно знакомым акцентом. – Если кто-то промахнется, я замечу, тогда будете стрелять еще раз. Промахнетесь второй раз – расстреляют всех.

Куда промахнемся? Что вообще за чертовщина?

К мешкам подошли три человека, точнее, два солдата тащили слегка упирающегося штатского с завязанными глазами. Прислонили его к мешкам и отбежали в сторону. Только тут я заметил, что человек стоит в красном снегу.

– Стройся! Быстро!

Вот теперь я все понял – кровью решили повязать.

– Передернуть затвор! Целься!

Промахиваться нельзя, да и бесполезно это, все одно мужику конец, а так и себе приговор подпишешь.

– Пли!

Ударило по ушам, человека откинуло на мешки, и он тут же рухнул. Про такое говорят – как подрубленный.

– Сложить оружие. Ты и ты, – немец показал на двоих из нас. Слава богу, не на меня, не знаю, как бы я выдержал. – Убрать тело. Остальные идите туда.

Унтер указал на столпившихся полицаев, и мы пошли. Теперь нас стало уже три десятка. В основном все стояли молча, у двоих я заметил мокрые полоски под глазами. Один молодой парень скрючился в три погибели и что-то мычал. Вытолкнули следующую партию невольных палачей. Залп!

Так продолжалось больше часа. Толпа все увеличивалась. Почему они сразу не сказали? Боялись бунта? Слабо верится. А может, они так ломали волю нам? Вряд ли кто, до того как был вытолкнут на улицу, догадывался, что его ждет. Скорее ждали смерти, а тут всего-навсего надо убить другого. Не удивлюсь, если многие, уже распрощавшись с жизнью, испытывают облегчение. Ничего, сволочи, я и это вам запомню. Я не злопамятный – я просто злой и на память не жалуюсь.

Наконец все кончилось. Никто не промахнулся, даже удивительно. Десять метров – это, конечно, не расстояние, но по теории вероятности хоть один промах, да должен быть. Видно, все мы здорово хотим жить. Все по разным причинам, но одинаково сильно. Ничего, я-то знаю, для чего живу, по крайней мере, пока длится эта война. Вот приду в Берлин, забью Адольфу, ну или какой другой гадине, если эту раньше прибьют, штык в глотку, а потом буду думать, как дальше жить.

Теперь было тихо, даже стоя далеко от гауптмана я слышал его голос. Красивый такой, бархатный – ему бы певцом быть. Но я все силы приложу, чтобы теперь ты недолго землю топтал. Мы штурмбаннфюрера достали, а какого-то капитана…

– Сейчас вы получите оружие, – заливался поляк. – Еще раз предупреждаю, что утеря этого оружия для вас смертный приговор. Господин гауптман разрешает не платить тем, кто сможет отобрать обратно у бандитов свое прежнее вооружение. Также не платит тот, кто привезет труп бандита или лучше живого. Если бандитов будет больше одного, то за каждого получите пятьдесят рейхсмарок или пятьсот рублей. Те, кто живет близко, должен уехать сегодня. Те же, кто живет далеко, могут уехать завтра утром, но оружие они получат только перед отъездом.

Боятся, сволочи.

– Теперь можете быть свободны, но помните, что появление на улице во время комендантского часа – смерть.

Обратно к своим саням возвращались молча. Глухов, Боровой и Фефер подошли через минуту. Кузьма отправил своих двух подчиненных, что ехали с нами во вторых санях, занять очередь на получение оружия.

– Ну, что делать будем? – Боровой задымил самокруткой, угостив остальных курящих. Мы с Германом отказались.

– С вами сколько человек?

– Двое. Надежные.

– Тогда Кузьму отправим сегодня, а сами завтра поедем. Заберем что следует.

– Тебе бы с Евстатычем податься, а то подозрительно.

– Болею я. По морде, что ли, не видно, мне в больничку надоть. А завтра меня добросите, Кузьма отметит, что оружие я завтра получу. Все честь по чести.

– А че, дело молодое.

– Заткнись, а? Тошно.

– Как же мы людям в глаза смотреть будем? – Герка стиснул в руках шапку. – Своих же убивали.

– Так и будем, – Боровой сплюнул в грязь. – С болью, но она пройдет, а вот ненависть должна остаться. Ее время не лечит, только кровью. Тут надо думать, что с остальными – с теми, кто за жалованье пошел. Они, и правда, могут подумать, что им теперь пути отрезаны.

– Да, – Говоров глубоко затянулся и чуть не закашлялся. – Мужики, что постарше, сдюжат, а вот молодежь и поломаться может. Один, видишь, чуть шапку пополам не разорвал.

Фефер зло посмотрел на Говорова и натянул шапку на голову.

– Ничего я не поломаюсь, только я в отряд уйду, буду немцев бить.

– Да? Это в какой? – разобрала меня злость. – Не знаю я отряда, в который тебя возьмут.

– Но как же, товарищ…

– Тихо!

– Леший, ты чего? – перешел на шепот Герман. – А если они меня опять заставят, да я следующий раз просто в них выстрелю.

– Все, закончили истерику. Есть задание. Осторожно, но только очень осторожно, надо выяснить, что в городе происходит. Заметили, что часть немцев одета как-то странно. Будто у них форма не новая, как бы не второго срока ношения. Еще унтер этот, акцент мне у него не понравился. Не польский это акцент, не белорусский, не украинский…

– Может, финн? – предположил Глухов.

– Может, тогда это плохо. Эти лесовики знатные и из-за войны нас здорово ненавидят. Но у финнов своя форма должна быть, а тут немецкая.

Говоров решил сегодня тоже не ехать – было ему к кому на ночь заскочить, да и на базаре кое-чего продать надо, как и Феферу со товарищи. Тем более надо место в санях освободить. Я тоже прихватил котомку и отправился здоровье поправлять. В госпиталь пропустили без проблем, видно, морда лица показалась охраннику соответствующей месту посещения. Из-за нее же и Ольгу чуть инфаркт не хватил, когда та увидела меня в коридоре.

– Проходите, больной.

Как только дверь закрылась, Оля бросилась ко мне – бледная, глаза в пол-лица и губы трясутся.

– Тихо, тихо, все нормально – это маскировка. Очень уж много сейчас народа в городе, кто меня опознать может, и не факт, что никто донести не попытается.

– Врешь, я врач – вижу.

– Ты мою старую морду видела? Ту, что в порезах была. Похожа на настоящую? Вот и здесь тоже. Каждые несколько часов подправлять приходится, – посмотрел в зеркало, что висело на стене. – Ну вот – опять половина опухоли сползла. Дай пять минут.

Особо усердствовать не стал, здесь, и в самом деле, у персонала глаз наметан – могут сильно удивиться, чего это у больного вид стал значительно хуже, чем до начала лечения. Видя метаморфозы, что прямо на глазах приключаются с моей внешностью, Оля успокоилась, хотя и поглядывала на меня с затаенным страхом.

В этот мой заход добычей оказались всего шесть ампул с морфием и две пачки первитина в таблетках. Этот наркотик в отличие от морфия мы пока не применяли, хотя было его у нас и немало уже. Бойцы, как и я, впрочем, плохо себе представляли, как надо правильно обращаться с наркотическими веществами. Одно дело – сделать обезболивающий укол раненому, а другое – пичкать здоровых людей. Правда, и нагрузок таких, чтобы подстегивать организм, у нас пока не было. Ольга тоже не могла особо помочь – она знала, что во фронтовых частях первитин употребляется, и часто в больших количествах, и вроде без особых проблем. Но шеф госпиталя очень неоднозначно относился к наркотикам, что передалось и ей. Немец утверждал, что небольшие нервные расстройства, наблюдаемые у солдат и почти всегда прекращающиеся, если тех помещали в спокойную обстановку и прекращали давать препарат, только первая ласточка. Неизвестно, что будет дальше, но то, что дальше будет лучше – вряд ли. Он предрекал опасности вплоть до расстройства психики, потому что, хоть человеческий организм вещь крепкая, но в то же время хрупкая.

– Что это за стрельба была? – доктор успокоилась и теперь демонстрировала извечное женское любопытство.

– Хреновая была стрельба. Последнее время в городе арестов не было?

– Были, Евграфова взяли, он профсоюзами заведовал в железнодорожных мастерских. Раньше, а сейчас там работает. Еще Ливитиных, всех троих.

– Евреи?

– Вроде нет. Хотя…

– Короче, сегодня расстреляли больше трех десятков человек. Пять женщин.

Ольга охнула, тут же прикрыв рот рукой.

– За что?

– Не знаю. Может, за что-то, а может, просто так. Чтобы полицаев и бургомистров кровью повязать, дабы те партизан и возвращения наших боялись больше, чем немцев.

– Как же они согласились? Стрелять-то.

– А никто не спрашивал – либо ты стреляешь, либо тебя.

– Ты тоже?..

– Да.

– Милый… Может, тебе спирта… Если тебе можно?

– Можно и даже нужно. Не разбавляй.

Мензурка, граммов на семьдесят, ухнула без какого-либо сопротивления организма. Ни вкуса не почувствовал, ничего. Чего-то часто я прикладываться начал.

– Еще есть дело – много немцев в городе. Кто такие, знаешь?

– Ну, комендантская рота, это понятно. Батальон, но вроде не полный, охранной дивизии и какие-то латыши. Батальон «Арайс», и знаешь, командира их тоже зовут Виктор Арайс, он вроде до присоединения в латвийской криминальной полиции служил. Во всяком случае, он сам так говорит.

– Ты с ним разговаривала?

– Да. Он приходил в госпиталь. Батальон не целый, их должно быть чуть меньше сотни.

– Что еще говорил?

– Хвалился, что очищали Латвию от евреев и приспешников коммунистов.

– Как очищали?

– В лагеря отправляли.

– Что-то после сегодняшнего слабо верится.

– Ты думаешь…

– Не знаю. Еще что-нибудь?

– Вроде все.

 

Глава 9

До конца ее дежурства оставалась пара часов, так что, снабдив ключами от дома, Ольга выпроводила меня. К ее приходу, как сумел, нажарил картошки с салом и репчатым луком.

– Ух ты, какой запах, – Оля заскочила в дом, стягивая на ходу пальто и сбрасывая валенки, обутые в калоши. – Прямо мечта гастроэнтеролога. Не может быть, варенье! А у меня чай есть, настоящий! А это что, масло? И творог? Я стану толстая и некрасивая, вот! Сейчас, только освобожусь от этого амбре.

Показала язык и побежала переодеваться. От нее, и правда, пахло лекарствами и еще чем-то более неприятным, то ли карболкой, то ли еще какой химией.

– Ой, ты даже бойлер нагрел! – раздалось из глубины дома. – Молодец!

– Погоди, там вода, небось, еле теплая – я его только недавно растопил.

– Это лучше, чем холодная!

У хозяйки нашелся даже суп, он стоял на холодной террасе. Кастрюля была погружена в наполненный снегом тазик, а крышка прижата здоровым камнем.

– От кого еду прячешь?

– Крысы. Никакого сладу с ними нет. Кошку, что ли, завести.

– Кошки вроде крыс не ловят, только мышей.

– Пусть для запаха, хотя некоторые и могут, но узнать это можно, если только взрослую брать. А вот коты, те точно не ловят.

– Ну да, у них других, более важных, дел хватает.

– Ага, все вы готовы за счет слабого пола выехать.

– Да ты никак феминистка?

– Каким-каким словом меня сейчас обозвал?

В общем, ужин прошел в теплой атмосфере взаимного уважения.

Когда лежали в постели, уже отдышавшиеся после бурного проявления чувств, Оля, положив голову мне на грудь, тихо спросила:

– Кость, когда это все закончится?

– Не знаю. Честное слово.

– А как думаешь?

– Судя по тому, что происходит под Москвой, немцы выдохлись. По крайней мере, зимой они наступать не смогут. А вот наши, – замолчал, обдумывая, что сказать дальше. Ну не стратег я, тем более при таком критическом недостатке информации. – Если наши смогут зимой организовать несколько котлов, таких же, что нам устроили, то весной немцы покатятся обратно, а может, и зимой. Хотя шансов повторить первую Отечественную немного.

– Ты веришь, что мы победим?

– Абсолютно.

Эх, мне бы на самом деле ту уверенность, с которой говорю.

– В крайнем случае, в сорок третьем должно все закончиться.

Утром бриться не стал, отредактировал снова физиономию и отправился к старому доброму знакомому. Смотри-ка, ничего в этом мире не меняется, окромя, естественно, погоды. Дворик в этот раз был покрыт изрядно вытоптанным снегом, а на той же скамейке сидели и курили, похоже, те же два бездельника. В этот раз они, разумеется, вскакивать и отдавать честь не стали. Пара минут ушла на то, чтобы втолковать служивым, что я хочу предложить господину интенданту очень хорошие доски, брусья и дрова. Больше всего им, по-моему, понравилось упоминание дров, после которого они решили, что я могу пройти. Сопровождать меня пошел один из солдат.

– Вайгель, что случилось? – послышался из-за двери, за которой скрылся солдат, оставив меня на лестнице, знакомый голос.

– Господин интендантуррат, тут русский. Предлагает дрова и прочие пиломатериалы. Впустить?

– Пусть войдет.

Кабинет Огюста тоже не претерпел особых изменений. Пока солдат спускался по лестнице, я, путая немецкие и русские слова, нес пургу про хорошие доски. Офицер морщился, пытаясь разобрать мой бред.

– Да, и еще, – перешел на нормальный немецкий. – Вам привет от цугфюрера Пауля Фриша.

Думал, интенданта удар хватит – он аж позеленел, а лицо покрылось потом. Нехреновый такой гормональный всплеск – долго, небось, напряжение копилось, а сейчас произошел прорыв. Как бы кони не двинул.

– Но… Он же… Погиб…

– Когда?

– Попал в бандитскую засаду…

– А, это когда мы Блюме грохнули? И чего, тело нашли? Опознали?

– Нашли… Опознали с трудом… Сильно обгорел…

– Какое несчастье! Значит, мы все хорошо сделали. А Пауль жив, не волнуйтесь. Ну, точнее, не сам Пауль, а тот, кто к вам приходил под его личностью. Он уже давно в Москве, а может, и еще где. Работает! А вот документы, что вы выписали на груз, точнее, на два груза, они здесь – недалеко, и могут быть в любой момент предоставлены куда следует. Документы вы хорошо составили – все до самого последнего килограмма учтено. Как вы думаете, это концлагерь или виселица? Да, забыл сказать, груз далеко не ушел – ни в Варшаву, ни в Краков, он тут недалеко – в партизанском отряде. Все партизаны, от командиров до самого последнего рядового бойца, крайне признательны вам за помощь. Как бы они без нее врага били? Так что, наверное, все-таки виселица!

Если бы передо мной сидел не враг, то я, вполне вероятно, его даже пожалел. Вид у интенданта был – краше в гроб кладут.

– Да, хочу сразу предупредить – не пытайтесь подавать рапорт о переводе или делать что-либо подобное. Мы, может быть, вас и потеряем из виду, но вот те, кого вам стоит опасаться гораздо больше, найдут моментально. Вы меня поняли?

Мезьер закивал.

– Вот и хорошо. Времени на обдумывания вашего нового состояния я вам давать не буду, потому как у меня его и самого мало. Теперь поговорим о положении в городе. Не вздумайте юлить, эти сведения будут проверены из других источников – у нас их немало. Какова численность гарнизона и других частей, дислоцированных в Полоцке?

– Точную численность сказать не могу, кто-то приезжает, кто-то наоборот…

– Но снабжение вещевым и продовольственным довольствием осуществляется через вас, а значит, обычным математическим расчетом, поделив, например, количество отпускаемого ежедневно чая на вес одной порции, получаем количество личного состава.

– Да, это я и пытаюсь объяснить – отпуск продуктов идет не совсем точно. Сегодня было отпущено, в общей сложности, на пятьсот шестьдесят человек, но по факту их может быть на двадцать-тридцать больше или меньше.

– Не похоже на немецкую педантичность.

– Почему же, просто частей и подразделений в городе несколько, и они подают документы для уточняющего расчета раз в декаду. На конец прошлой декады могу назвать точную цифру – было четыреста шестьдесят два человека. Но уже три дня как прибыл латышский батальон, и пополнения для третьего батальона охраны тыла двести первой дивизии, а также взвод фельджандармерии из ее же состава. В то же время убыли почти все, кто застрял здесь с эшелонами.

– Ясно. Пишите все, что знаете о положении в городе, районе, слухи, которые ходят среди офицеров. Отдельно набросайте мне документик по состоянию складов – что лежит, чего из этого лишнее. Да не бойтесь – все не заберем. У нас есть возможность сбросить часть на местный черный рынок, еще и с прибылью останетесь. У нас, кстати, имеется некоторое количество рейхсмарок, которые мы не прочь потратить.

– Но если вас с этими документами поймают…

– Молитесь, чтобы не поймали, потому что если со мной что-либо случится, то мои товарищи подумают, что это вы меня выдали. Дальнейшие их действия стоит предсказывать?

Либо Мезьер вконец сломался, либо хороший актер, потому как будто из него какой-то внутренний стержень вынули. Он одновременно обмяк и будто постарел – теперь передо мной сидел не подтянутый, хоть и немолодой, немецкий офицер, а усталый пожилой мужчина с потухшими глазами. Ну, на то и война, она и молодых ломает. И не только тех, кто на фронте, но и в тылу никого не жалеет.

Писанина заняла у интенданта с полчаса. Я сидел напротив, что не мешало читать написанное прямо на месте. Потом еще перечитаю, а пока мозг пусть обрабатывает информацию в фоновом режиме. Много интересного, оказывается, знают тыловики, а уж сколькими полезными вещами владеют…

Выходя со двора, даже шапку снял и поясной поклон отвесил служивым, до того был доволен удачным заходом. По-хорошему, конечно, не стоило лишний раз на себя внимание обращать, но такую сцену я уже в городе пару раз видел. Чудно, однако.

При подходе к комендатуре, где меня должны были ждать остальные, дважды проверили документы. Причем оба раза это были обычные комендантские патрули. Латышей, по всей вероятности, это были они, я тоже видел несколько раз, но те стояли в переулках или глубине дворов. Усиленное несение службы не отменено, наверно, не все полицаи и бургомистры вчера уехали, а может, подпольщиков опасаются, рванул же кто-то бомбу. Как бы еще на местное подполье выйти?

Около комендатуры было относительно пусто, трое полицаев получали оружие прямо из грузовика и громко ругались с кем-то. Наверно, мои с рынка еще не вернулись. Ну что, пойду на рынок. Опять попал под проверку документов и снова дважды, правда, тоже около комендатуры. Интересно, немцам именно ее приказано охранять или они пыль начальству в глаза пускают?

Рынок был… оживленный, наверно, так будет сказать лучше всего. Вероятнее всего, оживление царило из-за наплыва продавцов. Продавцами же были все те же полицаи и бургомистры, про которых я думал, что они еще вчера уехали. Ан нет, крестьянская жилка оказалась сильнее. Мол, раз новая власть все одно в город вызывает, то надо прихватить что-нибудь на продажу – чего зря лошадь с санями порожняком гонять. А вчера, небось, было не до торговли, наверняка самогонку пьнствовали, но это не повод, чтобы не расторговаться. Такой большой наплыв продавцов вызвал и рост покупательного спроса. Если продавцы в основном были здоровыми мужиками, ну а какие еще в органах правопорядка могут быть, то покупками занимался женский контингент. Нет, мужчины, одетые по-городскому, тоже были, но как-то эпизодически.

Своих нашел быстро, прямо около въезда.

– Привет, Кузьма.

– Здорово, Костик. Плохо выглядишь.

– Ничего, докторша сказала пройдет, если раньше не подстрелят, – я рассмеялся. Говорили мы громко, так, чтобы окружающая публика слышала. – Как торговля?

– А… Беда, а не торговля. Понавезли, понимаешь ли. Одной бабе три мужика мешок бульбы пытаются всучить. Ну и как ей не кобениться да цену не постараться скинуть. Придется перекупщикам отдавать.

– Кому?

– Кому-кому, иродам, вон тем, – Кузьма указал кнутовищем на трех мужиков.

Один был одет в приличное зимнее пальто и каракулевую папаху, двое других попроще: первый в потрепанном коротком пальтишке и треухе, тоже не первой свежести, второй в телогрейке и то ли странной фуражке, то ли кепке с лайковым козырьком. Мужик в треухе недобро покосился на нас и, сунув руку в карман, ощерился пеньками гнилых зубов.

– Урки, что ли?

– Двое, похоже, а вот этот, в папахе, странной масти. Не пойму, кто.

– Поговорить надо, от ушей подальше.

– Федор, посторожи. – Говоров с трудом, наверное, ноги затекли, слез с саней. – Ну, пошли погутарим.

Отошли подальше, под злым внимательным взглядом гнилозубого.

– Как думаешь, могут они быть с гестапо связаны?

– Так кто ж их знает.

– А пробить можно?

– Че? Морды им набить? Я бы не стал, у этого, в треухе, нож в кармане. А то и револьвер, хотя вряд ли.

– Да нет, узнать про них у кого есть?

– Попробовать, конечно, можно. Только гарантию тебе никто не даст – госстраха сейчас здесь нет.

Ага, впрочем, как и госужаса, ну, если не считать той четверки, что мне с парашютами скинули.

– Как быстро?

– Часа два-три по минимуму.

– Сделай. Вообще-то нужны люди, связанные с черным рынком, но не с гестапо.

– Так бы сразу и сказал. Узнаю, но с этими лучше бы не связываться – не нравятся они мне. А ты чего, интенданта за жабры взял?

Вот жук, я же ему ничего не говорил. Как догадался?

– Ну, где-то, как-то…

– Молодец. Хорошо, пойду. Ты бы по базару не шлялся.

– На санях посижу, может, поторгую.

– Ага, ты наторгуешь, городской. Пусть Федька занимается, так посиди или вздремни под сеном да дерюгой – ночью, небось, не выспался.

– У самого вид не слишком свежий.

– А я и не отказываюсь, – Кузьма хмыкнул, хлопнул меня по плечу и заторопился в центр города.

Вернувшись обратно, залез в сани поглубже. Места было немного – больше половины занимали мешки с продуктами и вязанки дров. Дрова пользовались в городе спросом. Если не удастся продать, Ольге сгружу, да и картошка с зерном ей не лишними будут. Попытавшись поудобнее угнездиться, наткнулся под соломой на картонные коробки. Ого, уже успели фармацевтику раскидать и заныкать, молодцы – везти в одних санях, конечно, безопаснее, но уж больно много ее, как бы внимание не обратили, отчего это крестьяне обратно с товаром возвращаются.

– А чего встали так неудачно, прямо у въезда?

– Ты че? – удивился Федор. – Борь, скажи – самое хорошее место. Специально до рассвета встали.

Борис, второй полицай, ехавший с нами, угрюмо махнул головой. Был он в отличие от Федора неразговорчив. В этот раз Феде поговорить не удалось, так как рядом нарисовался владелец треуха.

– Эй, фраер, ты чего с паханом своим насчет нас тер? – даже с расстояния больше метра донеслось зловоние от его дыхания.

– Ты, дядя, берега попутал? И какой я тебе фраер? – постучал по белой повязке на рукаве. – По твоей классификации я «мусор». Видишь, чего написано?

– Да ты хоть собачку там себе нарисуй, все одно до легавой суки тебе, как до Одессы раком.

При чем тут собака? Ах да, вспомнил – когда-то, в прошлой жизни, Костя слышал, что еще в бытность существования Московского уголовного сыска его работники носили нашивки императорского охотничьего общества с изображением собаки. С точки зрения конспирации неумное решение, почему они просто в форме не ходили? Странно.

– А не слишком ли ты сам борзый? Может, тебя в комендатуру сдать, скажу, видел тебя в лесу с партизанами. По запаху определил.

Урка оскалился и потянул из кармана руку, но на него уже смотрел ствол ТТ. Федор с Борисом сунули руки в карманы полушубков, но свои наганы доставать не спешили. Хоть и считалось, что мы разоружены, но короткоствол у всех был, правда, советский – с ним отбазариться было проще, чем если бы поймали с немецкими пистолетами.

– Куда ты, дядя, со своим пером против шпалера?

– Убери волыну, – второй урка образовался рядом, демонстративно держа руки на виду. Следом, неспешной походкой, приближался третий, в папахе.

– Зубан, че за разборки?

– Клещ, этот фраер грозится нас немцам сдать как партизан.

– Захотел полсотни марок на халяву срубить? – Клещ смотрел на меня заинтересованно, одновременно умудряясь контролировать моих напарников. – Не, твои не пляшут, а вот что ты волыной в городе размахиваешь, германцу может не понравиться. Оружие вам должны только перед отъездом выдать. Нарушаешь.

– Я этот шпалер у них не получал, мой он.

– Значится, не все у вас партизаны поотбирали?

– Осталось кое-чего.

– Клещ, Зубан, что тут происходит?

Наконец до нас добрался прилично одетый.

– Фунт, этот на нас зыркал, – Зубан все еще держал руку в кармане и был здорово напряжен. – Потом с Прапором базарил. Они на нас глядели, когда говорили, а потом Прапор быстро утек.

– Прапор мужик правильный, подляны кидать не будет, – Клещ сплюнул на снег. – Я с ним чалился.

– Зубан, не мацай косарь, и ты волыну спрячь, – Фунт говорил спокойно, даже вальяжно. Судя по погонялу, был он из валютчиков. – Сами себе сейчас проблемы нарисуем.

Зубан заворчал, но руку из кармана вытащил, я тоже убрал пистолет под рогожку и даже щелкнул курком. Откуда уркам знать, что он у меня на предохранителе до этого стоял, а сейчас как раз наоборот.

– Вот и хорошо. Кузьма Евстратович когда вернется?

– Обещал часика через два-три.

– Нам с ним поговорить надо. О делах. Передадите?

– Всенепременнейше.

Ушли. Интересная история. Кузьму урки знают. Ну а что такого, то, что он сидел, я в курсе. Похоже, если не в авторитете, потому как Клещ его правильным мужиком назвал, то, по крайней мере, уважение имеет. Хотя можно было догадаться, не к попу же местному он пошел о черном рынке договариваться, но то, что этих урок знает, не сказал. Сон мне перебили, вроде как адреналинчик после вербовки интенданта сошел, так нет, эти ухари добавили. Пойду по рынку, что ли, прошвырнусь.

Хоть народу было и много, но особой бойкостью торговля не отличалась, все больше торговались, ощупывали, обнюхивали, хвалили свой и хаяли чужой товар.

– Ты чего, старая, моль же твой платок поела. Четыре кило дам, не больше.

– Где моль, где моль. Нюхай. Чуешь, нафталином пахнет. Платок настоящий, оренбургский.

– Какой еще оренбургский? Пух грубый, даже на ангору не тянет.

– А ты в пухе, что ли, разбираешься? Да я тебе и козу доить не доверила бы.

Подобные диалоги звучали чуть ли не на каждом шагу. На московских рынках Костя был, да и на рынке в Коломне не раз, но не помнит такого остервенения и злости, какие слышались сейчас в голосах людей. Торговали же здесь многим, причем, как и в подслушанном разговоре, чаще не на деньги, а предпочитали бартер. Конечно, в подавляющем большинстве ассортимент был представлен продуктами: картофелем, зерном, мукой, разными овощами, реже фруктами, те чаще всего были представлены в виде варений, но немного – сказывался дефицит сахара. Солений было больше, но в цене они кусались – соль тоже была в дефиците. Было достаточно много молока и творога, масла меньше. Мясо же, несмотря на позднюю осень, присутствовало в исчезающе малом количестве, по ценам, превышающим даже стоимость масла. Было немало яиц, но цена тоже кусалась. Еще один вид товара, поставляемый деревней, упоминал – дрова, ассортимент был широкий, а цены не очень велики. Также присутствовали такие товары, как небеленое полотно, вязаные вещи, просто шерстяная нить и валенки разных фасонов. Изделий из кожи и шкур, что полушубков, что шапок, было мало.

В ответ на это горожане предлагали готовую одежду и обувь, практически всю ношеную, нитки, иголки, всяческую бижутерию, в том числе и украшения из драгоценных металлов, патефоны, пластинки, даже музыкальные инструменты, посуду, немного электрических приборов, книги и разную мелочовку. В одном месте стоял комод и несколько стульев, но пока горожане, похоже, были не готовы распрощаться с предметами обстановки.

– Ей, парень, – меня дернул за руку невысокий, обладающий россыпью золотых зубов, мужчина, чуть старше меня возрастом, – девку хочешь? Хорошая девка, ядреная, и может по всякому – обученная.

Захотелось дать в морду или вообще пристрелить. Шкет, видно, это понял – и моментально пропал, ввинтившись в толпу. Сволочи, совсем охренели. Гулять расхотелось, тем более ничего нужного я не увидел. Вернулся к саням и, забравшись под дерюгу, ночь и правда была беспокойная, уснул.

– Просыпайся, – толкнул в бок Говоров. – Не вылазь пока, у тебя рожа почти нормальная стала, не свети ею. Ребята говорят, ты с ворами чуть резьбу по кости не устроил, только смотрящий и разрулил.

– Не все так страшно, как со стороны казалось, – скрыв лицо и поглядывая в зеркало, пока наводил марафет. – Похоже, проверяли на вшивость – увидели, что я с тобой, вот и решили Мельпомену потешить.

– Думаешь, спектакль разыграли?

– Ага, концерт по заявкам.

– А на хрена?

– Дело у них к тебе есть, вот и щупали, кто у тебя вокруг – на кого опереться сможешь. Если что. Будешь с ними говорить?

– Раз просят – надо уважить.

– Сейчас, с мордой закончу, и пойдем. Глухова с Боровым возьми. Фефера не берем – хлипковат пока.

– Не стоит такой толпой переться – слабость покажем. Ты себя уже проявил, Федька с Борькой тоже вроде не подкачали. А Степана с Григорием им стоит засветить, тут ты прав, тем более они срисовать должны, что те тоже со своими людьми.

– Цены, кстати, тут аховые, с довоенными не сравнить. Это что, из-за этих перекупщиков?

– Да нет, ты же сам Боровому объяснял, что немцы рубль обесценят, но использовать как местные деньги не откажутся.

– А ты откуда знаешь?

– Обсуждали мы этот вопрос с ним. Немцы выставили цены на нужные им продукты, ну те, что они скупают помимо налога, в своих марках, а выплачивают рублями один к десяти. Вот такое соотношение на рынке сразу и сложилось, а цены раза в три скакнули. Это в среднем, а так – где в два, а где и в четыре или больше. На мясо раз в пять. Крестьяне, пока корм есть, скотину не режут, ждут, когда еще цена вырастет.

– Дождутся конфискации.

– Похоже, к тому идет – немцы затребовали документы по скоту в личных хозяйствах. Так просто делать этого не будут.

– Подал?

– А куда я денусь. Только скота у нас мало-мало, от того, видишь, и цены такие.

– Не заметят, что у тебя мало, а у других много?

– Так и у других мало, чай, не дураки кругом сидят, помнят, как колхозы вводили.

– Да, еще – представляешь, тут ко мне сутенер подвалил!

– Ага, частное предпринимательство в интимной сфере тоже процветает. Помимо двух бардаков.

– Тут еще и два публичных дома?

– Ну, так – один для немцев, другой для всех остальных.

– Дядька Кузьма, – влез в разговор Федька с горящими глазами. – А дорого берут? И почему у немцев свой, там девки лучше?

– Ну-ка прекратил мне, тебе чего, деревенских мало?

– То наши, а то городские…

– У всех у них все одинаковое, а здесь, из нового, только хворь какую на конец себе намотаешь. Хорошо если просто гусарский насморк, да и тот по нынешнему времени лечить – без порток останешься, а если уж сифак зацепишь… Хочешь без носа ходить да гнить заживо?

– Типун тебе на язык, дядька Кузьма. Так почему у немцев-то девки свои?

– Да хрен их знает, но там именно немки.

– Не брешешь? – глаза у Федора опять разгорелись, видимо, желание заполучить немку превышало опасение загнуться от сифилиса.

– Федюня, успокойся. С местными шалавами риск, и правда, велик какую гадость прихватить, а немки тебе не светят.

– Почему это?

– Потому, что за связь с унтерменшем гражданину рейха положен концентрационный лагерь. Это касается обоих полов.

– Да ну, а тот, которого ты… Ну, когда он Любку…

– Цыц, – Говоров показал парню кулак. – Я кому сказал забыть? Всю деревню под виселицу подведешь.

– Концлагерь, это если узнают да ход делу дадут. Причем посадят не за насилие, вот как раз на насилие им плевать.

– Чудны дела твои, – Федька почесал голову под шапкой. – Это они сифака боятся, что ли?

– Да нет, дурья твоя башка, они боятся свою арийскую кровь смешать с неполноценными расами.

– А мы, значит, неполноценные?

– А ты еще не понял?

– Да сами они уроды!

Ну, вот и поговорили. Будем считать это за проведенную политинформацию. Говоров только хмыкал, слушая наш разговор.

– Лады, пойду побазарю с местным смотрящим.

– Кузьма, если что, у нас есть выход на немцев, которые могут предложить дефицит, какой, пока не знаем. Скажем, в ответ на наши поставки древесины, ну и еще кое-чего. Фигня всякая этих немцев не интересует, а нужны им рейхсмарки, золото, камушки, может быть, платина, на худой конец и серебро сойдет. Рубли, впрочем, как и франки с прочими гульденами, короче, деньги тех стран, что под немцем, неинтересны, если это, конечно, не золотые или серебряные монеты. Подойдут американские доллары и английские фунты. Да, франки тоже, но если швейцарские.

– Понял, а не слишком ли жирно кое-кому будет?

– Стричь под ноль нельзя, поэтому кое-кто должен иметь свой профит, тогда и воровать будет с охоткой.

– Лады, что смогу.

Через пару минут после его ухода подрулил Герман.

– Здорово.

– И тебе не хворать. Как дела, как торговля, что в личной жизни?

– Торговля так себе, – Герка оглянулся, проверив, не слышит ли кто лишний. – Дела нормально – что в прошлый раз приобрели, но вывезти не смогли, загрузили. И в личной жизни все хорошо – подруга моя знакомого старого встретила. Поговорить бы вам.

– С подругой?

– Со знакомым.

Ишь, конспиратор какой стал.

– Пойдем-ка, Гера, ноги разомнем, а то сидеть без движения зябко.

Отошли в сторону от толпы. Пару раз присел, взмахнул широко руками – если со стороны кто посмотрит, решит, что кровь застоявшуюся человек разгоняет. Сегодня с утра подморозило уже вполне прилично, ниже десяти по Цельсию точно, а то и все пятнадцать.

– Ну, что за знакомый?

– Бывший капитан-пограничник, сейчас служит в комендатуре.

– И что?

– Вроде бы взрыв в ресторане его рук дело.

– Откуда сведения?

– С его слов.

– И все? Знаешь, сколько я могу тебе рассказать? Тебе тогда нужна будет кепка с тремя козырьками.

– Зачем?

– Один глаза от солнца защищать, а два других, чтобы лапша на ушах не скапливалась.

– Вот, надо с ним встретиться, поговорить.

– Ох, не нравится мне это. Немцы командиров Красной армии не жалуют, а пограничников тем более, они же вроде как под комиссариатом. С чего бы они такого человека на службу взяли?

– Так, может, они и не знают, кто он.

– Думаешь, совсем тупые?

– Но ведь это шанс.

– Подожди, подумаю.

Проще всего, конечно, проверить самому – пускать на такое другого, как-то не по-человечески. Но эту сентиментальность и игру в благородство надо давить. Я командир, а значит, все одно буду посылать людей на опасные дела или вообще на смерть. Потому тут надо с умом. Если это провокация гестапо, то Аня попадает под удар, даже в случае самого факта встречи. Но это если этот пограничник пробует наладить связь только через нее. Даже если это пока и так, то стоит обождать, возможно, он попробует через других. Тогда если с ним встретиться не на его условиях, а, например, зайти к нему домой и не упоминать, от кого, то есть шанс Аню не засветить. Будет ли он тогда говорить откровенно? Если немецкий агент, то пойдет на контакт, а если подпольщик, то, скорее всего, пошлет. Вот если пошлет, а связной уйдет без проблем, тогда можно попробовать навести контакты.

– Как они говорили, о чем, что Анна ему пообещала?

– Встретились на улице, зашли к Ане…

– Прямо сразу с улицы? Почему?

– Он ей дядька двоюродный, по матери.

– Дальше.

– Чаю попили. Он и сказал, что состоит в подпольной группе сопротивления.

– Именно так и сказал? Такими словами?

– Не знаю, так она мне сказала.

Надо бы с Анной самому поговорить. Эх, сейчас нельзя – если провокация, то за домом следить могут. Не то чтобы я так уж опасался, но если начнут шляться кто ни попадя, вельми подозрительно будет.

– Продолжай.

– Предложил присоединиться.

– Слова красивые говорил?

– Какие?

– Ну, типа: все как один, на борьбу с врагом, не пожалеем жизни и прочее.

– Не знаю, я не спрашивал.

Плохо, что не спрашивал, хотя что мне это дало бы – и подпольщик мог пытаться увлечь молодую девушку броскими лозунгами, все же народ тут мало циничный.

– Она дала согласие?

– Да.

Плохо.

– О медикаментах ему рассказала?

– Нет.

Это хорошо. Но почему?

– Она ему не доверяет?

– Доверяет, но сказала, что это не ее тайна, а значит, она не может самостоятельно ею распоряжаться.

Умница. Даже при плохом варианте, возможно, не все еще потеряно. То, что этот погранец родственник девушки, тоже хорошо, ведь какой надо быть сволочью, чтобы родную кровь под петлю подвести. Может, все еще устаканится. Да и сделать мы уже практически ничего не можем – вряд ли Аня согласится взять слово обратно, а значит, она по-любому под ударом. С ней вместе и Герка попадает, что плохо, но отсюда можно кое-что хорошее получить.

– Герман, тебе задание. С Аней прямо сейчас сможешь поговорить?

– Да.

– Отличненько. Поступаем следующим образом – она агитирует тебя вступить в подполье, и ты нехотя соглашаешься. Так она должна своему дядюшке рассказать. Доверять тебе можно, но ты не хочешь участвовать в активных действиях, потому как боишься. Не хмурься, так надо. Поговоришь с дядей, прощупаешь его. Я надеюсь, ты не поведешься на горячие речи? Нет, если они будут, то сделать вид надо, но вестись – ни в коем случае.

Эх, мало, мало цинизма в молодом поколении, выросшем при советской власти.

– Понял, что от тебя надо?

– Да, я должен проверить, не является ли это происками немцев, а если является – то с меня взятки гладки. Состоял, но не участвовал.

Молодец, сообразил.

– Не радуйся особо, захотят повесить – повесят. Хотя двум смертям не бывать, а одной не миновать. А теперь давай беги.

– А Аня согласится?

– А вот это уже твоя работа сделать так, чтобы согласилась. Скажи, что выполняешь задание командования, да и ее из отряда никто не отпускал, потому она тоже выполняет задание.

– А разве мы в отряде?

– Ну, ты спросил – если не спишь в лесу и с винтовкой не бегаешь, это не значит, что ты свободен, как голубь сизокрылый. Ее это тоже касается.

Ой, какой довольный, чуть рот в улыбке не порвал. Блин, детский сад – штаны на лямках. Как они могут вести себя, как дети, а умирать, как солдаты? Ведь эти пацаны и девчонки должны были строить коммунизм, создавать прекрасные семьи, растить счастливых детей… За одно только то, что их планы разрушены, а мечты отодвинуты на неопределенное будущее, стоит закопать весь рейх с его проклятыми жителями, а чем уплатить за отнятые жизни, даже представить себе не могу.

Говоров еще не вернулся, видно, разговор оказался не из простых. За него и мужиков я не опасался, таких на мякине не проведешь и так просто не возьмешь. Время коротал беседой с Федором, который постоянно пытался перевести разговор на немецких продажных девок. Когда мне это надоело, поинтересовался, не девственник ли он, после чего отдыхал в тишине. Борис только посмеивался, косясь на обиженного товарища.

А вот и наш переговорщик, по виду не скажешь, доволен или нет.

– Не замерз? – Говоров остался стоять, намекая, что и мне надо слезать.

Ну вот, опять греться. Сегодня уже столько раз изображал дефиле за ворота рынка, что на меня скоро коситься будут.

– Пошли попрыгаем.

– Поговорили, – Кузьма закурил, как только отошли подальше. – Как ты и предполагал, хотели наладить через себя торговлю продуктами, по их словам, многие с ними уже работают. На предложение немецкого дефицита отозвались положительно, но цены надо утрясать. Цены по продуктам… ну, скажем, приемлемые, повыше тех, что предлагают сейчас за скупку на месте. Но есть у них одно предложение, на которое я им ничего не ответил.

– Оружие?

– Как догадался?

– Перья они носят не из страха, что заметут, думаю, эти мало чего боятся, а с того, что серьезнее ничего нет.

– Говорят, есть, но мало.

– Чего хотят?

– Пистолеты. На предложение обрезов, а их я все же предложил, поморщились. И автоматы.

– Губа не дура, автоматов я и сам прикупил бы, да вот только беда – где такого продавца найти.

– Вот они и ищут. Деньги обещают хорошие. Рыжьем.

– А это мысль. Может, им немцы и продадут?

– Не поверят.

– Неужто нет на свете немца, который за хороший кусман золота автомат не продаст?

– Как-то это все… стремно.

– Вот что значит с урками побазарил: рыжье, стремно… Все одно закинь удочку, что за хорошую цену немчура может и стволы организовать, но цена должна быть очень хорошей. То есть вообще запредельной! Вот тогда поверят и будут торговаться, а дальше посмотрим.

– А с пистолетами? Говорят, раз у нас так много, то, может, поделимся?

– Нет, у нас мало.

– Я то же самое сказал.

– За оружие они нам хорошей цены не дадут, а немцам дадут, никуда не денутся.

– Могут у других купить.

– Чего же не купили? На дворе война, оружия кругом полно, но им нужно специфическое, которое спрятать удобно, и самозарядное, а лучше автоматическое. А где его взять? Пистолеты и револьверы в Красной армии только у комсостава, автоматов мало, зато много автоматических и самозарядных винтовок, но бандитам они, по понятным причинам, не подходят. Из них даже обреза толкового не сделаешь из-за специфического способа работы автоматики – там не пистолетный патрон, со свободного затвора не постреляешь. Так что, считай, все, что найдут, им не годится. Думаю, дегтяревские пулеметы и «максимы» им тоже не в жилу. С немецким оружием и проще, и сложнее – пистолетов у них больше, а про автоматы вообще не говорю, но на поле боя их не подберешь, враг свое оружие не разбрасывает, его только с боем брать. Что-то у урок, конечно, есть, но, видно, не так много, как хотелось бы, а все другие варианты, или большинство из них, уже опробованы.

– Да, возможно, ты и прав.

– Чего думаешь с продуктами и дровами делать?

– Фунту отдавать смысла нет. Своей хочешь подогнать?

– Была такая мысль, терраса у нее не закрывается, думаю, не утащат.

– И мне есть куда скинуть.

– Фефер будет какое-то время занят. Пока развезем, он и освободится.

 

Глава 10

Доставка гостинцев заняла чуть больше часа, и то, потому что от дома Ольги до улицы Труда, где проживала зазноба Кузьмы, пилить было прилично. Дама сердца Говорова оказалась приятной на внешность брюнеткой лет тридцати пяти, ухоженная и хорошо одетая. Звала попить чаю, но время было уже за полдень, поэтому мы ограничились сухим пайком, состоящим из горячих еще и обалденно вкусных пирожков с капустой и яйцом.

Герман, когда вернулись, уже был на месте. Ничего говорить не стал, только утвердительно кивнул в ответ на немой вопрос. Ну вот вроде и здесь все идет неплохо. Залесьенские свое добро перекупщикам сдавать не стали, а под их злыми взглядами устроили тотальную распродажу. Кстати, интересное выражение – надо запомнить. Теперь все вместе двинули к комендатуре – вооружаться, где получили по винтовке и три десятка патронов. Попробовали покачать права с целью увеличения боекомплекта, но были посланы. Пришлось идти, в смысле ехать, иначе до ночи рисковали до дома не добраться.

Проверки на выезде не было, что крайне порадовало. Лошадки за ночь отдохнули, да и за день застоялись, потому шли резво. У города дорога была накатана, так что первый пяток километров сделали чуть больше чем за полчаса. Чем дальше, тем дорога становилась хуже, так что темп упал. Танки и бронеавтомобили, что ездили тут последнее время, набили себе колею, но для саней она была неподходящая и скорее мешала, чем помогала, тем более что опять пошел снег. Уже почти подъезжали к памятному мосту под Захарничами, тому, с уничтожения которого и началась, по сути, история отряда, когда заметили странность. Впереди дорогу перекрывало что-то большое и черное, да и сама дорога потеряла свою белизну.

Лошадь заволновалась, и тут же пахнуло в лицо запахом горелого железа, бензина и еще чего-то крайне неприятного. Пришлось Кузьме хорошенько хлестнуть кобылу, чтобы та пошла дальше, остальные сани, что следовали за нами, тоже сбились с ритма. Послышалось хрипение лошадей и мат возниц. Проехав еще немного, понял, что это: наполовину перекрыв дорогу, полуразвернувшись, путь нам запирала обгоревшая туша танка. Сама машина была небольшой, но стоя в середине огромной черной проплешины и смердя смертью и гарью, она могла и напугать неискушенного путника. По виду это была, скорее всего, немецкая «двойка», но отсутствующий в башне пушечный ствол и общая обгорелость не давали возможности заявить это со стопроцентной уверенностью. Сильный запах, а также то, что редкий снег, ложась на броню и черную проплешину обгорелой земли вокруг, тут же таял, говорили о том, что огонь затих совсем недавно. К тому же вокруг танка и на его броне лежали кучи сажи и почти полностью прогоревшие остатки древесных углей – видно, прежде чем поджечь, машину обильно забросали дровами. Скорее крупными ветками, чем бревнами, иначе те еще бы тлели, а снег вокруг не таял бы. Блин, какая ерунда в голову лезет.

Объехать эту баррикаду было несложно, хотя пришлось выпрыгивать из саней и помогать лошадке тянуть транспортное средство по раскисшей земле. Как только обогнули препятствие, заметили в канаве три трупа, уже изрядно припорошенных снегом – судя по всему, экипаж танка. Метрах в семидесяти далее обнаружился еще один обгорелый остов. Бронеавтомобиль не мешал проезду, потому как наполовину съехал в канаву. Судя по горбатому профилю, это была двести двадцать первая модель. Рядом валялись еще два трупа. Вооружение, что естественно, тоже отсутствовало. С броником понятно, но как мои архаровцы, а сомнения, что это их работа, не было, умудрились с танка пушку снять? Народ оживился – они еще горелую немецкую бронетехнику не видели. Я, правда, тоже только второй раз. Так в приподнятом настроении, быстро перебросав коробки с медикаментами, расстались с Говоровым и его людьми и двинули в Залесье. Только-только успевали к закату.

Уже расставаясь с Фефером, понял, что меня беспокоило еще с момента его рассказа о капитане-пограничнике.

– Гера, а фамилия у этого капитана какая?

– Лиховей. Он, оказывается, к началу войны уже на гражданке был, заведовал образованием в Витебске.

– Вот мне что не нравится – со взрыва уже, считай, месяц как прошел. Аня твоя в комендатуре работает, он тоже, и что они, так и не встретились ни разу? Странно это.

– Так он недавно в Полоцк приехал, я же говорю – он из Витебска.

– А если недавно приехал, как же он взрыв-то устроил? Дистанционно?

– Не знаю. Правда, что-то не то.

– Потому поостерегись, попробуй разузнать, но тихонечко-тихонечко, на кошачьих лапах – как бы за засланного казачка не посчитали. Хоть ты и на самом деле засланный, получается.

Медикаменты разгрузили прямо на лесопилке. Скоро это место опять станет оживленным, что радует. Так как мужикам лес не только пилить надо, но и валить, то следов будет масса, и не надо сильно маскироваться – все же наша основная транспортная артерия проходит именно через данную просеку. Глухов с Боровым задание поняли и уже завтра обещали начать работы – все одно с наступлением зимы делать особо нечего. Не успел распрощаться с мужиками, как уже подкатили на лыжах два десятка бойцов, забрали ценный груз, а ценнее этой фармацевтики для нас, считай, ничего сейчас и нет, и мы вместе двинулись в расположение. Лыжи были не слишком удобны и привычны – по сравнению с теми, что остались в Москве, тяжелы и скользили не очень, даже по пробитой и, можно сказать, накатанной лыжне.

В лагерь опять, уже стало входить в привычку, прибыли в темноте. Несмотря на это, уже через четверть часа Маша притащила обильный ужин, состоявший из горячего, хоть и жидкого, горохового супа, большой порции вареной картошки с редкими вкраплениями мясных волокон, большого куска серо-черного хлеба из муки грубого помола и, о чудо, почти настоящего компота из сухофруктов. С учетом того, что обед состоял из полудюжины мелких пирожков, это был просто лукуллов пир. Как всегда, поесть в тишине и спокойствии не дали. Первым примчался Жорка и выпроводил из землянки Машу, с умиленным видом наблюдавшую за мной. Выгнать ее было как-то неудобно, поэтому в чем-то я был Байстрюку благодарен, но если судить по тому злому взгляду, которым девушка наградила сержанта, это ему еще аукнется. Через минуту ввалились Калиничев с Нефедовым, а уже после зашел и Кошка. Поздоровались и уселись напротив. Блин, ну прямо четыре Маши. Молчите? И я помолчу. Закончил с картошкой, пододвинул компот и все же не выдержал:

– Ладно, кто подбил танк?

– А какой из? – хитро ощерился Жорка.

– Ты из себя Нахумовича-то не строй.

– Он это, он, – вступился за сержанта Калиничев. – Точнее его группа.

Дверь отворилась, и наконец-то появился Матвеев.

– А вот и второй герой явился, – продолжил начальник разведки.

– Ну, товарищ лейтенант, вот – все испортили.

Жорка изобразил огорченную морду лица.

– Я так понял, завалили вы два патруля?

– Да, тот, что вы видели, группа Байстрюка, а другой Матвеева. Второй у Коповищ поймали, там место хорошее – низинка, простреливаемая насквозь, – прояснил Калиничев. – Танк там был чешский, тридцать пятый и немецкий двести двадцать первый бронеавтомобиль.

Значит, броник я определил правильно.

– А как вы пушку умудрились снять или он без пушки был?

– Как без пушки? – возмутился Георгий. – Все у него было на месте, как у взрослого. Я как елду эту увидел, говорю – надо брать, в хозяйстве сгодится. Мы же их враз подстрелили, даже мяукнуть не успели. «Двойке» сначала башню накрыли, чтобы не огрызался, а потом по движку вдарили. А броник вообще фанера. Эх, Матвеев свой вообще живьем взял, но ему проще – у него место козырное было.

– В смысле – живьем?

– Мы, товарищ командир, – вклинился Матвеев. – Водителя и пулеметчика сразу положили, вот бронеавтомобиль и достался почти без повреждений. С танком не получилось. Жаль.

Вот дают.

– Ну и хрен с ним, – опять влез Байстрюк. – Броник тоже хорошо. Но Кольке проще, там низинка, лейтенант говорил, и позиция удобная. Если бы и мне такую позицию, я бы и танк взял.

Ну, конечно. В этот момент улыбнулся не только я.

– И зря смеетесь, следующий раз будет вам танк. Так вот, как танк встал, водила выскочил и давай из пестика по нам пулять, идиот. Пришлось на него пулю тратить – прямо между глаз засандалил. Остальные двое сразу наповал, в бронике тоже. Опять, кстати, как ты говоришь, с помощью лома и какой-то матери, дверку ковырять пришлось. Но там ладно, быстро обшманали. Пулемет сняли – тридцать четвертый, с магазинами на семьдесят пять патронов, хороший агрегат. А как танк шмонать начали – гляжу, пушка маленькая, чуть больше, чем с бомбера сняли, но длинная. Я и говорю – мужики, берем. Только инструмента у нас нет. Послали пару бойцов за инструментом, а сами пока в засаду сели, вдруг кто еще заявится. И знаешь, через час мотоцикл со стороны города прискакал. Думаю, ща еще добыча будет. Ан хрен. Немец как увидел танк поперек дороги, развернулся и ходу. Дурак я, надо было со стороны города пикет с пулеметом выставить, но кто же знал, что у немца заячья душа. Короче, убег, не попали.

Остальной актив слушал невнимательно, похоже, историю уже слышали, а то и не один раз.

– Мужики с инструментом уже к ночи пришли. Стали откручивать пушку. Открутили. В башню ее, значит, сдали, а вертикально, чтобы в люк ее протащить, эта зараза не встает – упирается, сволочь. И хоть эта, падла, гипотенуза, короче двух катетов, но длиннее, скотина, чем один. Мы ее и так и эдак – не идет! Чего делать? Остается только пилить. Хорошо, мужики ножовку по металлу взяли. Ну, выпихнули ствол обратно, померили естественно все, чтобы два раза не делать, но и лишнего не отчекрыжить, и давай пилить. А она, зараза, крепкая, да еще мороз на дворе. Первое полотно сломали, второе затупили, когда только половину прошли. А полотен всего три. Ну, думаю – жопа. Если людей еще за полотнами посылать, они только к утру вернутся – темень на дворе, а ночью не побегаешь. Решили ствол хоть немного нагреть. Развели костерчик прямо на броне, разогрели. Говорю мужикам – вы поосторожнее, сломаем полотно, хоть бросай. Так они меня прогнали, чтобы над душой не стоял. Но с теплым стволом дело лучше пошло, ходче. Короче, допилили уже убитым полотном, точнее обломками первого, прямо с рук. Пушку вытащили, прошла тютелька в тютельку. Запалили два костра больших – и домой.

– Что Вальтер на этот подарок сказал?

– Стрелять будет, – усмехнулся Кошка. – Но от ствола, почитай, половина осталась. Сказал, лучше бы его полностью отпилили, был бы шанс малый кусок вытащить или высверлить, а большой поставить.

– Кто же знал, – вздохнул Байстрюк. – Хотел как лучше. А вдруг нельзя было бы поменять, тогда вообще на выброс. Нет, все правильно сделал.

– Правильно-правильно, – успокоил я Жорку. – Капитан, всех отличившихся отметить в приказе, по возможности наградить. Боекомплект-то к пушке большой?

– Сто восемьдесят снарядов, в кассетах по десять штук. Только бронебойные, – за учет у нас старшина ответственен, вот и отчитывается.

Это понятно. Фугасное действие двадцатимиллиметрового снаряда, если такой сделать, наверное, будет просто смешным. В воздухе еще есть смысл, а вот на земле вряд ли.

– Рация цела еще оказалась, а вот на «Шкоде» ее грохнули. Хейфец посмотрел, говорит, немецкая. Может, что на запчасти пойдет, но я сомневаюсь – труха там.

– Хейфец ходил с группой?

– Нет, чего ему с раненой рукой там делать? Здесь уже глянул.

– Фу, от сердца отлегло. Радист пусть здесь сидит.

– Это понятно.

– Было что еще ценное? На бронеавтомобилях вроде противотанковые ружья еще есть, если склероз не изменяет.

– Не было.

Ну да, сняли, небось, зачем их по лесу в тылу таскать. Жаль.

– Зато с «чеха» два пулемета взяли и патронов две тысячи, снарядов восемь десятков. Четыре автомата, в каждой броне по одному было, это кроме десяти пистолетов. Кое-что из частей: с двигателей – карбюраторы там, шланги, ремни. Сгодятся на что-нибудь.

– В отряде что нового?

– Особо ничего, – капитан потер подборок, видно, что вопрос его напряг.

– А не особо?

– Старшина новый вопросы задает, похоже, под тебя копает. Задает не только мне.

Остальные закивали.

– Хрен с ним, пусть задает.

– Не скажи, многие так думали, пока поздно не становилось. И не надо говорить, что бояться тебе нечего. С ними всегда есть чего бояться.

– Капитан, не парься, если будет задание накопать, то все одно накопают. Тут вопрос интерпретации – если выгодно, и преступления не заметят или, наоборот, за чих посадят. Только время сейчас не то – мы им нужны.

– Мы все – да, но могут без отдельных личностей и обойтись.

– Что-то предложить хочешь или так – предостерегаешь?

– Скорее последнее.

– Считаешь, что когда решали на связь выходить, я такой вариант не рассматривал? Рассматривал, но связь и помощь отряду с Большой земли нужны, если не как воздух, то как патроны и медикаменты. Нам еще повезло, что добрались до нас только волкодавы.

– А уверен, что среди них настоящего чекиста нет?

– Есть подозрения?

– Вроде нет, похоже на чистый осназ, но если специалист хороший, то хрен мы его раскроем.

– Тогда не будем умножать сущности сверх меры. Еще чего срочное есть?

– Вроде нет, а что в городе было?

Эх, как ни хочется придавить на массу, но придется потерпеть. Рассказ занял чуть больше получаса – решил особенно не рассусоливать. История с расстрелом заставила лица мужиков закаменеть, но последние, более радостные новости растопили холодок к концу повествования.

– Как тебе латыши показались? – задал вопрос Калиничев. Этот сразу вычленил главную опасность.

– Самоуверенные, наглые, злые. Будем надеяться, что вояки из них не очень – скорее каратели.

– Как вояк их недооценивать не стоит, – задумчиво сказал Кошка. – В революцию латышские стрелки показали себя надежными бойцами, да и дисциплина…

– Нечего гадать, все одно информации мизер. Схлестнемся – разберемся.

Старшина укоризненно посмотрел, но промолчал. Сам понимаю, чистый бонапартизм – главное ввязаться в драку, а там посмотрим. Но ведь информации, и правда, нет. Хватит – выпроводил народ и завалился спать. И уснул? Хрен там – как отрезало. Лежал, ворочался, думал. Прикидывал варианты с Зиновьевым, подпольем, латышами, с полицаями и бургомистрами, в конце концов. С ними работу строить тоже теперь по-другому. Как бы их так умаслить, чтобы нивелировать организованный немцами негатив – оружие же им не вернешь, фрицы сразу сговор заподозрят. То есть подозревают они его и сейчас, но тогда получат железные доказательства.

Промаялся часа два, пока не пришел Георгий. Пробирался тихо, чтобы не разбудить уставшего командира.

– Да не крадись ты, от тебя так шуму еще больше. Насчет чего такое долгое заседание?

– О том о сем. Решили, что не надо о казни чекистам рассказывать. Так лучше будет.

– Все одно выплывет рано или поздно.

– Пусть лучше поздно.

– Все, ложись спать.

С разговором о дальнейшем подвешенном положении отряда решил не затягивать, потому выцепил Зиновьева сразу после завтрака. Отошли к самому болоту, старшина понял, что разговор будет серьезный, и решил отдать инициативу мне, а потому стоял молча, просто глядя мне в лицо.

– Павел Андреевич, я правильно запомнил?

– Да. Можно просто Павел.

– Так вот, Павел, пора игру эту заканчивать. Вас сюда прислали инспекцию провести, времени прошло уже достаточно. Что скажете?

– Дело в том, что мы только охрана. Кривлин погиб, а инспектировать – это была его обязанность.

– Но вы выходили на связь, получили задание, да и перед выброской вас инструктировали. И не говори мне, что там вам напомнили, что надо по сторонам смотреть да немцев убивать, если вдруг близко подойдут. Думаю, одной из задач было найти компромат на командование отряда. С военными все просто – можно пришить самовольное оставление позиций или вообще дезертирство. Со мной сложнее, я не военный, присягу не приносил. Лучший вариант – сговор с врагом, но таких сведений вы пока не нашли. Или нашли?

– Пока нет.

– Чтобы облегчить вам жизнь, сам дам компромат. Я вчера вернулся из Полоцка, так вот там участвовал в расстреле. Все полицаи и бургомистры, что лишились оружия, участвовали, а так как я изображал полицейского, то тоже пришлось.

– Как?

– Так! Вывели, дали винтовку в руки – либо ты, либо тебя.

– Гады!

– Не спорю. Думаю, этого достаточно, чтобы пришить мне какую-нибудь статью Уголовного кодекса. Теперь на меня есть точка давления. Считаем, что я испугался и готов сотрудничать на любых условиях.

– Сомневаюсь.

– Сомнения оставь при себе, твое дело доложить. Теперь о приятном. Оно аж в двух экземплярах. Первый: похоже, мы вышли на связь с местным подпольем. Это не точно и надо проверять – может, фашистская провокация. Второй: удачно прошла вербовка немецкого офицера. Не боевого, интенданта, но думаю, это и к лучшему – что может знать боевой офицер, сидящий в тылу? Какой-нибудь контрразведчик или разведчик был бы предпочтительнее, но такой, боюсь, меня сам скорее переиграет. Этих новостей достаточно, чтобы ситуация вышла из тупика?

Старшина внимательно смотрел на меня, что-то решая, наконец, выражение его глаз изменилось, перестало казаться, что меня рассматривают через прицел.

– Не знаю, но сегодня в девятнадцать по местному нам нужно выходить на связь.

– Бери своих людей, проводников и выдвигайтесь. Когда пойдете?

– Думаю, не позже часа. Шести часов вполне хватит. К утру будем назад.

– Ни пуха.

– К черту!

Фу, кажись, процесс пошел. Как там повернется, бабка надвое сказала, но отреагировать Центр должен.

– Да, еще. Первая порция сведений у меня с собой. Вот, – я протянул старшине тонкую стопку бумаги. – С немецким как?

– У меня больше разговорный, но Хейфец разберется.

– Тогда не задерживаю. До выхода, надеюсь, успеете это разгрести.

Не так уж там и много ценного, на мой взгляд, но я в разведке не Копенгаген. Может, что и наскребут. Им еще перевести, составить донесение да зашифровать. Ничего, пусть работают.

Стоит еще и к нашему оружейному немцу зайти.

Работа в мастерской кипела, даже электростанцию запустили, ну да, топлива, спасибо люфтваффе, пока хватает. В этот раз здесь уже крутилось полдюжины человек. Вальтер что-то обрабатывал на токарном станке, остальные тоже не сидели без дела. Наконец станок замолчал, и тут же выключили электростанцию. Молодцы, экономные.

– Ну, как дела?

– Из срочного остались только двадцатимиллиметровые пушки – с самолета и танка, – от немца пахло маслом и горячим металлом.

– Танковую сильно покорежили?

– Нет, ствол только зачем-то отпилили.

– Так он из башни не вылезал.

– Ну, так и сняли бы башню.

– Как?

– Просто. Мы такие за полчаса снимали. Даже без крана, с системой блоков.

– Ну, у ребят ни крана, ни блоков под рукой не оказалось.

– Так и не нужно. Мы ремонтировали, потому все правильно делали. А здесь надо было крепления башни на погоне ослабить и просто сковырнуть ее. Там веса меньше тонны – несколько человек, используя тонкие древесные стволы как рычаги, могли спокойно скинуть. И полотна ножовочные целы остались бы, их не так и много.

Вот так вот – век живи, век учись, а помрешь понятно кем.

– И что, теперь от пушки никакого толку?

– Почему? Она даже в таком виде не хуже той, что с самолета. Скорость снаряда упадет метров до пятисот, но легкие бронецели на коротких расстояниях поражать будет.

Ладно, и то хлеб.

Далее по плану у нас прощание с третьей ротой, не всей, конечно, но с подавляющим количеством личного состава. Лыжня хорошая, даже после снегопада добежали с Байстрюком меньше, чем за четверть часа, благо, Калиничев с Нефедовым ее обновили. Где-то тут по дороге как минимум один секрет должен ныкаться. Не заметил. Не думаю, что спят, просто хорошо спрятались.

Прибыли уже, когда колонна тронулась с места, но пока растягивалась, как резиновый жгут, один из концов которого еще зажат на месте, а второй уже начал движение. Серегин, командир первой роты, попытался отдать рапорт, но был остановлен взмахом руки, Нефедов все одно в курсе, раз дал разрешение на выдвижение.

– Занимайтесь своим делом, товарищ старший лейтенант.

Подъехал капитан, лихо обдав нас с Георгием снежной крошкой.

– Какой разряд?

– Первый.

– Завидую, сам только на третий сдал, не мое это. Вот в футбол погонять… Без происшествий?

– Да. Восемьдесят семь человек. Семьдесят два на железку, пятнадцать следы путать.

Бойцы шли тяжело: оружие, боеприпасы, взрывчатка, продукты, палатки, которых, кстати, было совсем мало, а также топоры, доски для переправ через плохо замерзшие речки и даже дрова на первую ночевку – все несли с собой. На каждого красноармейца приходилось от тридцати до сорока килограммов груза, это если не считать одежды, а собрали для них все самое теплое – провести минимум две недели в зимнем лесу, это не шутки. После выпавшего снега слегка потеплело, но на дворе скоро декабрь – приморозить может в любой момент.

Две оставшиеся группы подрывников, которых я не дождался, уехав в город, вернулись почти без происшествий – их тоже немцы погоняли, но достать так и не смогли. Сейчас, скорее всего, фашисты готовы к встрече, но не знают, что сами могут превратиться в дичь. Трем группам подрывников придали по отряду из двадцати человек, вооруженных большим количеством автоматического оружия – почитай половину автоматов отдали, три снайперки и пятнадцать пулеметов.

Вспомогательный отряд еще из пятнадцати человек должен будет скрывать следы прохождения основного, а заодно бедокурить в стороне, оттягивая внимание на себя. Самый опасный участок дороги, не считая конечного, где и будут производиться диверсии, это переход через шоссе, у которого нам с Машей и ее братцем пришлось пропускать немецкий полк. Вот здесь вспомогательный отряд и должен победокурить, делая вид, что шоссе и является главной целью прошедших здесь партизан. Ну, невозможно в зимнем лесу такую тропу скрыть. А вот если от этой тропы будут отходить разные ответвления, сама она будет петлять, а в умников, решивших выяснить, куда эта лыжня ведет, будут стрелять плохие злые бандиты, то шансов скрыть основную цель прибавится.

 

Глава 11

Вечер начался с беды.

– Командир, – Жорка вбежал в землянку, даже не стряхнув снег с валенок. – Епишин вернулся, один, раненный.

– Где он?

– Геращенко перевязывает.

У медицинской землянки оказались уже через минуту. У входа толпилось с десяток человек.

– Так, чего стоим, кого ждем? Заняться нечем? Сейчас найду.

Вот, предложение, обращенное к красноармейцу, по нахождению для него занятия, мигом активизирует его способности по мимикрии в окружающую среду. В землянке горело целых четыре керосиновых лампы, фельдшер с помощником как раз снимали с раненого гимнастерку, а тот через зубы крыл их матом.

– Поднимай руки, – прикрикнул Геращенко. – А то сейчас просто срежем, сам зашивать будешь.

– Больно же, мать твою…

– Знаю! Но ты же герой! Ты сколько с этой раной километров прошел?

– Пятнадцать… Наверно…

– Я же говорю – герой.

– Я левой не толкался… Только правой…

– Правильно, и голова на месте. Если бы попытался левой, то одежда к ране не присохла бы, тогда бы не дошел – кровью истек.

– Выйдите, – наконец заметил нас фельдшер. – Десять минут.

Это правильно, если боец пятнадцать километров, раненный, на лыжах прошел, то за десять минут точно не умрет. Через минуту к нам присоединились Матвеев, Кошка, Калиничев и Нефедов. Интересно, а нас разгонять кто будет?

– Лейтенант, Епишин куда ходил?

– Он в группе Долгова, а Долгов к железке отправился. Полоту должны были у Гирсино перейти, заодно лед проверить, а дальше к разъезду Шалашки.

– До реки сколько, километров десять?

– Скорее двенадцать. Десять, если по прямой.

– А до железки тогда пятнадцать?

– Да. А что?

– Боец говорит, что пятнадцать километров шел раненый.

– Думаешь, прямо у дороги прищучили?

– Не знаю. Через пять минут прояснится. Товарищи, давайте мы тоже не будем создавать тут толчею. Остаемся я и лейтенант, остальные занимаются своими делами.

Через пять минут мы с Калиничевым сидели на нарах рядом с раненым. Нам оставили только одну лампу, но света хватало. Сейчас в землянке, кроме Геращенко, его ассистента и нас троих, лежало еще одиннадцать человек. Дышать было трудно, стоял запах лекарств, свежей крови, гноя и немытых тел – некоторые уже были здесь вторую неделю, и баню за это время, естественно, не посещали. Прямо сейчас фельдшер с помощником пытались обтирать кого-то теплой водой в углу. Вероятно, появление Епишина отвлекло их от перевязки.

– Говорить можешь?

– Да, – кивнул боец.

– Тогда рассказывай.

– Послал нас вон товарищ лейтенант железку проверить. За старшего Михаил был, то есть младший сержант Долгов, еще Серега Вятких, Степан Лавров и Витька Лоза. До Полоты прошли без приключений, решили лед пробовать – обвязали Витьку веревкой, как самого тяжелого, и вперед пустили. За ним уже Серега со вторым концом, он, наоборот, маленький, но, если что, поможет выбраться. Лед трещит, но держит – может, просто так и провалился бы, но лыжника пропускает. Переправились только, слышим поезд идет, на запад. Ну, Миха говорит: совсем фашист оборзел, видно, мало под откос летал, надо пойти посмотреть да узнать, с чего бурость такая. Еще говорит: помните, как товарищ лейтенант велел – в лесу интервал десять метров, на открытом месте тридцать. Это меня и спасло. Водички не дадите, в горле сушит.

Отхлебнув пару глотков, Епишин продолжил:

– Как к разъезду подходить стали, сержант развернулся и пошел на восток. Я еще подумал: зачем это, надо кого одного к разъезду послать да тихонько поспрошать. Сначала мы как бы к разъезду приближались, но мимо него проехали и стали удаляться. Тут по нам и врезали. Пулемет точно был, вот какой не скажу, и несколько винтовок. Для пулемета расстояние плевое – триста метров. Всех сразу не положили только из-за того, что интервал мы, как товарищ лейтенант приказал, держали. Я последним был, так еще и приотстал. Первой очередью сержанта и Степу достали. Витька через секунду упал, но так, будто сам залег. «Дегтярь» его сразу заработал. Мы с Серегой тоже в снег, только стрелять мне смысла нет – у меня же автомат, с него на таком расстоянии и в дом не попадешь. У Сереги карабин немецкий, что с карателей сняли, автоматический. Патрон хоть такой же, как и у меня, но ствол длинный. Он стреляет, а мне кричит: «Мотай отсюда, наших предупреди!» Ну, я вскочил и ходу. До оврага там метров сто оказалось. Я даже не знал, что там овраг, – бегу и думаю: а на фига, все одно подстрелят. Вдруг по руке как кнутом – шарах, жду, сейчас еще будет, но точнее – в спину. А тут раз – вниз скатился. Да как упаду на раненую руку…

Боец снова ухватил здоровой рукой кружку и стал жадно пить. Лоб покрылся испариной, а сам заметно побледнел.

– Товарищи командиры, – это подошел Геращенко и потрогал раненому лоб. – Ему бы отдохнуть. Как он вообще добрался, не понимаю, но сейчас у него отходняк пойдет, да и температура поднимается. Реакция организма на нервическое истощение.

– Да я уже все, товарищ доктор! Вскочил, значит, и дальше ходу. Только выстрелов уже больше нет. Тишина. Когда реку переходил, по мне выстрелили опять несколько раз, но издалека – ни свиста пуль не слышал, да и чтобы снег рядом взрыло, как это бывает, не заметил. Но я опять припустил. Вот дошел. И это… Если бы винтовка была или пулемет, то не ушел бы, воевал. Но с автоматом… Да, испугался, но ушел, чтобы предупредить, а не из трусости. Вы мне верите?

Что ответить? То, что произошло, знаем с его только слов.

– Отдыхай, – поднялся и толкнул в плечо лейтенанта. – Твое дело теперь вылечиться, встать в строй и продолжить служить.

Вышли из землянки и одновременно глубоко вдохнули чистый воздух.

– Думаешь, правду сказал? – Калиничев достал из полевой сумки пачку немецких сигарет и закурил.

– То, что сбежал не из трусости? Кто ж его знает. А в остальном ему врать смысла вроде нет. Судя по всему, попали в засаду, и что-то мне говорит, что без латышей тут не обошлось.

– Да, нетрудно было догадаться, что если поезда пошли, то и разведка наша не за горами. Вот только как они место так точно определили.

– Не так сложно, если посадить засаду через километр, ну или через три.

– Так людей не напасешься. Только, похоже, они сделали проще – оседлали разъезд. Это одно из немногих мест, где можно получить информацию о железке. Причем наиболее полную: график движения, количество и тип вагонов, и прочее. Где это проще узнать, как не у железнодорожников?

– Согласен. Ладно, пошли в штаб, там нас с нетерпением ждут.

Очередное внеочередное совещание опять закончилось за полночь. В связи с изменившимися обстоятельствами решено было, соответственно, изменить и способы ведения разведки. Закончилась халява, когда можно было рассекать по окрестностям среди бела дня. Теперь передвижение по открытой местности, особенно вблизи объектов, представляющих для немцев стратегический интерес, только в темное время суток. За этими же объектами наладить наблюдение, провести первичный сбор информации и на ее основе хотя бы примерно уяснить новую тактику немцев.

Но железку решил рвануть следующей же ночью: необходимо показать врагу, что, несмотря на его новую тактику, мы все равно делаем свое дело. Кроме всего прочего, это заставит фашистов стянуть в район железной дороги основную массу войск, естественно кроме тех, что должны охранять город. Железная дорога, это все-таки не точечный объект, на протяжении десятков километров невозможно создать не то что прочную оборону, а даже достаточно плотную завесу. По крайней мере, теми силами, что есть у противника.

– Я вот что подумал, – старшина крутил в руках сигарету, не решаясь закурить. Накурили и так, хоть лом стоймя ставь, несмотря на то, что проветривали не один раз уже. – Мы все время действуем восточнее Полоцка. Понятно, что западнее работать много сложнее – только чтобы выйти в тот район, нужно пересечь несколько дорог, в том числе и железную, а также реки. С реками стало вроде попроще, а вот с дорогами, из-за снежной целины, сложнее. Но если все-таки удастся туда просочиться, то там нас совсем не ждут.

– Ну, насчет совсем, – задумчиво проговорил Матвеев. – Это слишком смело. Но то, что не очень, это вполне возможно. Проблема в том, что у нас там нет своих людей, дорог не знаем, значит, доверять придется только картам. Плюс около города плотность населенных пунктов выше, а если учесть, что это населенные пункты, из которых мы фашистов не выгоняли…

Ишь, как шпарит, скоро можно филиал Генерального штаба открывать.

– Всего лишь придется обходить дальше, – Кошка все же отложил сигарету в сторону. – Крюк в полсотни километров по такой погоде – это, конечно, лишних пару суток, но думаю, оно того стоит.

Вообще-то дельное предложение. Раньше нам не надо было действовать с такими трудностями, так как рвануть железку проще там, где ближе. Результат все одно тот же, но в современных условиях такой финт заставит немцев растянуть имеющиеся силы на вдвое больший участок дороги.

– Такой же рейд, в какой сегодня третью роту послали? – решил прояснить мысль старшины.

– Нет, не стоит, – ответил вместо него Нефедов. – Лучше отправить просто подрывные группы.

– И их опять будут гонять, как под Идрицей, только в этот раз может не обойтись.

– А мы здесь пошумим. От нас ждут, что мы либо затихаримся, либо тут рогом упремся. И то и другое немцам на руку. Вот и не будем их разубеждать. Если затихаримся, они станут ждать подлянки и в других местах. А вот если в округе бучу поднимем, тем более что часть третьей роты также невдалеке побуянит, то фашистам хочешь не хочешь, а придется сюда все силы стягивать.

– Так. Вариант хороший. Принимаем его за основной, а дорабатываем уже завтра. Голова не соображает совсем, да еще и накурили здесь. Как я теперь спать буду? Все свободны, хоть полчаса проветрю перед сном.

Проветрить – это, конечно, хорошо, только выстудится землянка совсем. Считай, зря топили – только ведь прогрелась. В связи с тем, что днем огонь разводить запрещалось, все дела, связанные с огнем, производились исключительно ночью. В том числе готовка, выпечка хлеба, баня и прочее. Подчас в лагере бодрствующих ночью было больше, чем днем. Вот и сейчас по расположению шлялась масса народу.

– Товарищ командир. Костя, – услышал сбоку девичий голос. – Может, чайку горячего? Шанежки только спекла.

Опять она…

– Из чего чай-то?

– Так травки разные. Полезные.

– Ладно, неси. На троих.

К тому времени как Жорка приволок пару охапок дров да накормил печь, которая опять задымила, через не раз уже обмазанные глиной щели, полуночный чай стоял на столе.

– Что же у вас так печь-то дымит, – Маша, наконец, перестала суетиться. – Перекладывать надо.

– Поздно уже перекладывать, – вздохнул Байстрюк. – Зима на дворе. Этот дым командир переносит, а вот табачного не любит.

– Не боитесь угореть?

– Она так только пару минут дымит, как дрова закинешь. Тяги, видно, не хватает, а дальше нормально.

– Ну, тогда я пошла? Посуду утром заберу.

– Куда? А кто нам компанию составит? Нас, видишь, двое, а накрыто на троих.

Девушка засмущалась, а может, сделала вид и уселась на край скамьи. В разговоре я участия почти не принимал, зато Жорка распустил хвост, как павлин, хвалил чай и шанежки. Те, и правда, были вкусны, но, похоже, моему ординарцу все равно было что хвалить, лишь бы сделать комплимент поварихе. Маша принимала похвалы с удовольствием, только время от времени поглядывала в мою сторону, а во взгляде читалась странная смесь страха и смущения.

Наконец угощение было подметено, а организм, умилостивленный подношением, всячески сигнализировал, что пора на покой.

– Так, Георгий, помоги девушке отнести посуду, а я, уж извините, как главный начальник, буду отдыхать. Потому как завтра, очень похоже, свистопляска будет та еще.

Когда вернулся Жорка, уже не слышал – спал как убитый.

Свистопляска, и правда, началась задолго до рассвета, тем более что светает накануне зимы поздно. Первое, из-за чего меня выдернули из относительно теплой постели, было возвращение группы Потапова из-под Полоцка. Ушли они еще до моего отъезда туда же, нашли хорошую позицию и сидели три дня и три ночи, наблюдая за железной дорогой. Могли и еще просидеть, продукты оставались, но полученная информация требовала срочного доклада.

– Здравствуй, Григорий. Что у тебя?

– Немцы опять пустили поезда. С утра проходит бронепоезд, тот, что раз уже под откос сбросили, только теперь у него впереди три платформы с рельсами и шпалами и теплушка, а сзади два пассажирских вагона прицеплены. Когда с утра проходит, в вагонах вроде много людей, а обратно возвращается через пару часов – как бы пустые. Но точно сказать не могу, близко к полотну мы не лезли. Точнее, так в первый день было, а теперь он ходит трижды – утром и вечером люди есть, а днем, похоже, вагоны пустые.

– Капитан, что думаешь?

– Похоже, они этот поезд для доставки секретов используют, кроме того, что пути проверяют, – капитан потер заросшую щеку. Не дали мужику с утра побриться, сегодня, наверно, уже и не удастся. – Не очень умно с их стороны.

– Предлагаешь рвануть?

– Стоит подумать.

– Сколько грузовых поездов в день проходит? – это уже Потапову.

– Вчера двенадцать на восток и десять на запад. Примерно вагонов по сорок каждый.

Считай, двенадцать пар. Ничего себе разъездились.

– А раньше?

– Два дня назад по два, позавчера семь и шесть.

– Сегодня они так и два десятка протащат, – Нефедов встал и начал мерить мое невеликое жилье шагами. – А завтра?

– Теоретическая пропускная способность этой дороги порядка сорока восьми пар. Но это теоретическая – практическая может колебаться до четверти в любую сторону.

Что-то из того, что преподавали в институте, помнил. Хотя специальность у меня была «мосты и тоннели», но и организацию путей сообщения нам читали. Вот формулы, куда надо подставлять количество стрелочных переводов, водокачек и прочего, из головы вылетели, но в целом это стандартная двухпутка. Так что особые формулы здесь и не нужны.

Оптимально выводить из строя как раз те самые переводы и водокачки. От этого толку больше, чем от взрывов полотна, только в нашем случае это мало работает – водой и углем паровозы запасаются в городе, и им их хватает надолго. До следующего пункта питания нам просто не дотянуться, да и он, естественно, под мощной охраной. Взрывать стрелки на разъездах? Так, там они для отвода на запасной путь только и нужны. Тупо уберут обломки и положат рельсы для сквозного движения.

Идеально рвануть большой мост. Но вблизи ничего подобного нет. Дорога идет вдоль Полоты, хоть и сильно виляющей, но полноводных притоков не имеющей. Совсем небольшой мостик есть перед Шалашками, но, судя по всему, его уничтожение может вылиться в целую войсковую операцию. Что-то не хочется лезть в такую, особенно имея по фронту бронепоезд, а в тылу плохо замерзшую реку. Подледные заплывы как вид спорта еще со времен Александра Ярославовича закреплен за немцами как чисто национальный, кто мы такие, чтобы монополию нарушать.

Рвануть бронепоезд интересно, но как это осуществить физически? Один раз уже подрывали – он вон опять ездит. Потому, если мы его опять с рельсов скинем, войска в задних вагонах не пострадают. Добить ружейно-пулеметным огнем, имея в ответ пулеметный огонь бронепоезда, тоже не вариант. Заложить пару центнеров взрывчатки в насыпь и подорвать конкретно те самые вагоны? Такой вариант можно рассмотреть, но, скорее всего, это будет не так просто сделать, как задумать.

– Хорошо, Григорий. Отдыхайте. Может, успеете еще горячей воды в бане перехватить, намерзлись, небось.

– Ничего, главное обморожений никто не получил. Перед снегом морозец вдарил от души. Думали, так просто не отделаемся.

Только отпустил Потапова, нарисовался Зиновьев.

– Здравствуйте, старшина. Как сходили?

– Здравствуйте, товарищ командир. Сходили нормально, без происшествий.

– Порадуете чем?

– Сегодня ответный сеанс, в восемнадцать по Москве. Расшифровка, в зависимости от объема, до получаса, так что где-то в двадцать по местному все станет понятно. Мы все дали вашим действиям высокую оценку и поручились. Так что теперь мы связаны, как говорится: либо грудь в крестах, либо голова в кустах.

– Спасибо, Павел. А что, были другие варианты?

– Могли получить команду выйти на местное подполье и организовывать самостоятельный отряд.

– Интересно. Значит, у вас есть выход на местных? Надеюсь, теперь поделитесь?

– Если команда будет, почему не поделиться.

Хотелось спросить про Лиховея, но вряд ли получу ответ. Придется еще полдня подождать. Фефер раньше чем через два-три дня в город не поедет. Надо, кстати, выяснить – мужики распиловкой леса уже занялись?

– Хорошо, старшина. В двадцать ноль-ноль жду.

Зиновьев ушел. Байстрюк убежал, но вернулся через пару минут с докладом, что Глухов со товарищи уже вчера оживил лесопилку и работа вроде как кипит. По крайней мере, вечером локомобиль пыхтел, да и на ночь пара пацанов осталась пар поддерживать, значит, работать собирались с самого утра.

Ближе к обеду фрицы снова нас напрягли.

– Леший, самолет!

Когда Жорка научится ноги отряхивать?

– Что за самолет?

– Пока не видели, только звук слышно.

– Костры не жжем?

– Нет.

– Любопытные на чистое место не лезут на сию диковинку посмотреть?

– Чай, не дурные, да и насмотрелись, пока на аэродроме дербанили да петуха красного им подпускали.

– Ну и нехай летает. Калиничев далеко?

– Занятия с разведчиками проводит.

– Давай его сюда.

Лейтенант заскочил минут через пять.

– Василий, вот ты когда до войны домой приходил, ты ноги вытирал?

– Да.

– А хрен ли ты сюда снег носишь? Ладно, садись. Что ты там разведке своей втираешь?

– По сути, правила техники безопасности. Ну и заодно это, как его – мозговой штурм, чего с засадами немецкими делать. Думается, одной железной дорогой они не ограничатся. Скоро на такую засаду можно будет в любом месте напороться.

– Надумали чего?

– Понемногу. Опять разведка нужна. Перво-наперво необходимо разведать их пути передвижения и выдвижения на позиции, а для этого необходимо понять, чего они хотят.

– А что, так непонятно?

– А вот и непонятно. Они хотят уничтожить нас как боевую единицу или обезопасить свои коммуникации? Если второе, то обойдутся засадами на наиболее вероятных маршрутах нашего выдвижения на объекты диверсий. При этом могут обойтись как ближним охранением, так и выдвинуть засады на средние дистанции, порядка пяти-десяти километров. Если первое, то им надо разведать уже наши основные коммуникации, локализовать базу отряда, парализовать выдвижение групп, а уже потом перейти к окружению и уничтожению.

Нет, филиал Генштаба мы организовывать не станем – мы тот, в Москве, своим филиалом назначим.

– И к какому варианту склоняешься?

– Скорее все же к первому. Для второго необходима часть не меньше полка, ну или вся двести первая дивизия. Потому как мелкие группы, если те даже попробуют оседлать основные тропы, а зимой и в лесу такое почти нереально, ходи, где хочешь, – благо даже болота замерзли, мы просто сметем. Сможем бить их поодиночке, выставляя хоть взвод, хоть роту против отделения. Да и то, как они начали, говорит о том, что, по крайней мере, сейчас немцы собираются решать более простую задачу. Естественно, с их точки зрения, более простую.

– Думаешь, нас проще уничтожить, чем не давать пакостить?

– При наличии сил – проще. Только у них либо сил нет, либо они нас здорово боятся.

– А самолет для чего?

– Ну, все же найти лагерь тоже задача важная, да и, может, они хотят отдельные группы с воздуха поискать, лыжни пробитые. А то и местным показать, кто в доме хозяин.

– С помощью танковых патрулей они уже показали.

– Не скажи, сколько народа знает, что мы их три штуки завалили? Две-три сотни? Слухи через тысячу прошли, да половина, небось, не поверила. А самолет вот он – летает.

Роль адвоката дьявола, похоже, мне удалась. Лейтенант еще не понял, что я его распаляю, подбрасывая в его мыслительный процесс дровишки, для продолжения затеянного им мозгового штурма.

– Может, стоит потренироваться из зенитки пострелять? Мишень, вон, болтается.

– Скорее всего, будет бесполезно – зенитчиков у нас нет, только позицию раскроем. Тащить пушку по снегу за несколько километров смысла нет, а вот послать пару бойцов завтра костры развести – может сработать.

Я уже тоже подумал, потому за Василием и послал, но, видимо, такого рода решения мои заместители способны принимать самостоятельно. Это радует – глядишь, через пару-тройку месяцев смогу наслаждаться почетным ничегонеделанием, пока подчиненные службу тащат. Эх, мечты!

– Бойцов послать стоит, пусть помельтешат на том месте, откуда Хейфец последний раз на связь выходил. Ну, не совсем на том, но близко.

– Сделаем.

Самолет покрутился еще с час, а затем пропал – то ли в другое место улетел, то ли рабочий день у летчика строго нормирован. Да по хрену. Надеюсь, завтра он где надо увидит, что нужно, а где не надо, что ненужно не увидит.

Зиновьев к восьми был как штык – такой же прямой и блестящий, наверное, от счастья.

– Товарищ командир. Шифровка получена – вот текст.

Текст меня если не убил, то в нокдаун загнал однозначно. То, что мои полномочия по командованию отрядом подтверждены, это, конечно, спасибо. За звание тоже спасибо. Младший лейтенант – это круто, если бы только не приставочка в конце. Нет, я понимаю, что младший лейтенант ГУГБ НКВД – это круче, чем просто младший лейтенант. Но что-то душновато как-то стало… И вот это вот… Звездочки мелкие перед глазами… Говорят, что от хорошего самочувствия такого не бывает, а чаще, наоборот, от плохого.

– Старшина, нельзя же вот так с маху-то. Пациента надо сначала подготовить к процедуре. Ладно, рассказывай.

– Что?

– Что это значит, рассказывай. Во что я вляпался?

– Ну, не то чтобы вляпались, товарищ младший лейтенант госбезопасности, скорее так – попали.

– Не томи.

– Не знаю, насколько имею право… Хорошо, но будем считать, что все, здесь сказанное, это мои домыслы, и вообще я ничего не говорил. Согласен?

– А куда мне деваться? – старшина продолжал выжидательно смотреть. – Ну, да-да!

– Начать, наверно, придется издалека. Опустим, что органы безопасности, что государственной, что личные сильных мира сего, всегда были с военными на ножах. При царе офицеры считали зазорным, например, пожать руку жандарму. Я же начну с революции, точнее, с Гражданской войны. При формировании Красной армии чрезвычайно остро встал вопрос с командными кадрами. Ну, не готовили из пролетариев офицеров. Пришлось пойти на набор так называемых военных специалистов, среди которых были те, кто разделял цели пролетарской революции, но их, скажем так, было не большинство. Были те, кто пошел из-за того, что хотел есть сам и желал не допустить голодной смерти родных, но также существовало определенное количество врагов, пошедших на сотрудничество с целью нанести вред. Одной из целей, по сути главной, работы Чрезвычайной Комиссии в войсках было противодействие данным элементам. Естественно, враги часто склоняли к сотрудничеству разные несознательные элементы, которые так же попадали под чистку. Соответственно были случаи, когда выбранные меры противодействия были не совсем адекватны содеянному. Вы меня понимаете?

– Понимаю. Лес рубят – щепки летят.

– Примерно так. С окончанием войны борьба эта утихла, но не прекратилась совсем. А затем поднял голову троцкизм. Работать стало гораздо труднее, так как враг теперь скрывался среди того же класса, что являлся движущей силой пролетарской революции, тем более что он мог быть заслуженным бойцом, сейчас затаившимся и готовым нанести удар в спину. Опять остро встал вопрос о выживании Советского государства. Перед органами внутренних дел вопрос был поставлен партией жестко, вот они и приняли жесткие меры. Некоторые излишне жесткие, за что часть работников внутренних дел также позже поплатились.

Это ты, старшина, излишне обтекаемо заявил. Чистки конца тридцатых это нечто. Что происходило на самом деле, вероятно, смогут ответить только ученые-историки неблизкого будущего.

– Частично многие перекосы были исправлены, но отношение к комиссариату в армии стало сильно негативным. Со временем данная ситуация, конечно, исправится, ведь мы делаем общее дело – вместе строим коммунистическое общество. С началом войны на армию легла огромная ответственность, фактически теперь от нее зависит судьба Родины. В то же время многие командиры, хотя на их подготовку страна тратила немалые ресурсы, оказались не готовы к войне, а часть просто трусы и паникеры. Дело бывших генерала армии Павлова и генерал-майора Климовских это показало во всей непредвзятости. Хотя они были расстреляны за трусость и потерю власти, сначала им ставился в вину антисоветский заговор, но партия указала на ошибочность такой трактовки, что все равно трусов и паникеров не спасло.

О Павлове Константин слышал, но не слишком много интересовался советскими военачальниками. Если таких людей начали пускать в расход, да не по политической линии, то это что-то да значит. Хотя, может быть, и ничего. Но уж очень здорово старшина шпарит, выдавая свои «домыслы». Все, теперь я точно верю, что передо мной обычный громила-осназовец.

– Насчет неготовности армии, это, конечно, так, но судьба Польши и Франции говорит, что столкнулись мы с чрезвычайно опасным противником.

– И что? Если бы немцы по нам ударили по первым, но перед глазами военных были примеры этих самых Польши и Франции. И что они сделали? Как подготовились к такой войне? Весь народ под руководством партии последний десяток лет отдавал все свои силы на создание оружия, вложив которое в руки армии можно жить без опаски за свое будущее. И что народ и партия получили? Может, скажешь, что наше оружие хуже немецкого? Может, его меньше? А может, решишься доказать, что если немцам дать наше оружие, а нам их, то мы бы сейчас были под Берлином, а не они под Москвой!

Вот тут он уел. В целом немецкое и советское оружие было на уровне. Клещев на свой танк, конечно, жаловался, но рассказывал, что есть у нас такие машины, что немецкие «тройки» и «четверки» достойны им только гусеницы полировать. Самолеты вроде тоже не очень различаются в классе, артиллерия и подавно – в отличие от летчиков артиллеристы у нас были. Один Нефедов чего стоит, который мог долго рассуждать о разных артсистемах, хотя минометы немецкие хвалил, но что-то и ругал, как, например, наши недавние короткоствольные приобретения. Со стрелковым оружием тоже был как бы паритет, винтовки и пулеметы у противника на редкость хороши, автоматических винтовок просто нет, значит, и сравнивать нечего, и в этом немцы сильно проигрывали. Автоматы же врага под пистолетный патрон критики никакой не выдерживали, хотя их и было много, но рядом с ППД или ППШ это были сущие уродцы – неудобные, имеющие плохую кучность и отвратительную надежность. Пистолетов тоже было больше, но это все, за что их можно было похвалить. Короче, не в оружии немцы были сильны, а в организации.

– При всем при этом позиции армии сильны, как никогда, и будут продолжать быть сильными, по крайней мере, до окончания войны, то есть пока мы не победим. Несмотря на то, что у армии и так много ресурсов, она надеется получить контроль и над партизанскими отрядами. При этом у армейцев нет ни возможностей, ни сил для организации партизанского движения. Они пытаются держать связь с попавшими в окружение частями, направлять их деятельность, например, как с частями, находящимися в районе Дорогобужа. Что-то у них даже получается, но работу с кадрами, оставленными для подпольной борьбы партией и комиссариатом внутренних дел, решили им не доверять. Направляемые сиюминутными интересами, военные могут либо подставить их под удар, отдавая невыполнимые или убийственные для тех приказы, либо просто не смогут организовать их деятельность. Все же они больше привыкли работать с готовыми инструментами, а не создавать новые.

Ага, кажется, все становится понятным. По сути, наш отряд – это воинская часть, практически полностью состоящая из военнослужащих, хоть и попавших ранее в плен или окружение. Значит, по логике и руководить ею должны военные. Но тут есть нюанс – командир отряда гражданский, более того, отряд по документам – комсомольский. Отсюда вывод, что он должен попасть либо под командование военных, либо под руководство партийных органов. И тут раз – госбезопасность говорит, что командир отряда на самом деле их сотрудник. Как там было в шифровке: присвоить очередное звание? Понятно, не удивлюсь, если числюсь в списках не первый год и предыдущее звание уже имел. Хитро. Та же политинформация, что довел до меня старшина, это неофициальное официальное евангелие от НКВД – типа, на самом деле все несколько не так, но озвучиваться должно именно таким образом. Не страшно, один-два раза можно и послушать, не делая недоверчивую морду.

– То есть, – решил осторожно прояснить ситуацию, – отряд теперь поступает под управление НКВД, и основной его задачей будет развитие и усиление партизанского движения на вверенной территории?

– Тут я не могу ничего сказать – решает такие вопросы руководство, и чаще всего очень высокое, но развитию и усилению отряда будет придаваться большое значение. Это неоспоримо. Вам уже сегодня надо составлять списки того, в чем есть нужда. Лучше разбить их на несколько частей – сиюминутные потребности, необходимое в ближайшее время, ну и то, что нужно для дальнейшего развития. Особо губу не раскатывайте, в стране положение трудное, но и излишней скромностью страдать не советую, слишком самостоятельных и независимых могут и отодвинуть подальше.

Судя по всему, шифрограмма, полученная мной, это не все, что было передано, что, в общем-то, неудивительно. Ладно, будем играть. Вот таких еще игр мне не хватало для полного душевного спокойствия. Еще и с капитаном будут разборки. Я-то все думал, почему он так упорно держится на вторых ролях, отдавая практически гражданскому мальчишке ведущую роль. Неужели чуял подобное развитие ситуации? Вряд ли, иначе он просто монстр! Не верю, что можно так все просчитать. Хотя он в этом не первый год крутится – Большую Чистку пережил, а она по армии прокатилась похлеще, чем по гражданке. Нет, гражданских попало, конечно, больше, но в процентном отношении военных, должно быть, вымели чаще. Правда, все больше крупных шишек зацепили, но и прочему командному составу должно было достаться на орехи.

Старшина давно ушел, а я все продолжал сидеть и думать над свалившейся на меня проблемой, точнее, лавиной проблем. Потому как эта шифрограмма – это только первый холодный ком, попавший за шиворот.

Скрипнула дверь. Ординарец мой пожаловал на момент прояснения текущей ситуации.

– Так, Георгий, через час собирай актив. Зиновьева тоже не забудь. Буду вас радовать!

Угу, от радости просто уссытесь.

– Вот такие вот пироги, – сказал я, когда все ознакомились с шифровкой.

– Поздравляем, товарищ младший лейтенант госбезопасности, – Нефедов говорил ровно, но чувствовалось, что новость эта оказалась для него не меньшей неожиданностью, чем для меня.

– Ну, спасибо, хотя тебя званием я еще не догнал.

– Такими темпами недолго осталось, – Жорка был чем-то дюже доволен.

– Хочешь, и о тебе похлопочу? Будешь прозываться сержантом, но носить кубики.

– Чур меня!.. То есть нет, мне и так хорошо.

Мне тоже было неплохо, но особенно не спросили, когда подарки решили дарить.

– Тогда так, эта информация для внутреннего употребления. Для всего отряда я продолжаю оставаться командиром Лешим. Без всяких званий. Зиновьева вводим в актив – нам скрывать нечего, но при нем сначала думаем, а потом говорим. Для особо непонятливых сержантов с бурным южным темпераментом объясняю – базар фильтровать надо. Ясно?

– Да понял я, че такого?

– Одного этого твоего «чур меня» хватит, чтобы на карандаш попасть, – спокойно заметил Кошка и, уже обращаясь ко мне, спросил: – На особиста его двигаешь?

– Да, похоже, должен справиться. Чуйка у меня, что скоро по этой части работы сильно прибавится.

– Ну, так, может, и не надо его в актив? – Матвеев задал вопрос как-то слишком равнодушно. – Ермолова ему подчинить, да и свои люди у него есть. Работы им и без того хватит.

Чего опасается Николай, догадываюсь. Много свободно говорим, моими же словами – не фильтруем базар, особенно во время пресловутых мозговых штурмов. От таких моментов неплохо бы энкавэдешника, и правда, в стороне держать. Видно, придется слегка изменить регламент – тактику вывести отдельно, если получится. В то же время в остальные моменты умение следить за своей речью должно способствовать как дисциплине, так и тренировать мозги, да и учить правильно формировать процесс изложения мыслей. Короче, краткость и ясность как наивысший приоритет культуры речи.

– Нет, – не дал мне ответить капитан. – Не говоря уж о том, что он представитель Центра, тебе нужен особист, роющий в первую очередь под руководство отряда, а всем остальным занимающийся только потом? Да и нам полезно языками поменьше трепать. В крайнем случае, что-то, что не должно коснуться лишних ушей, можно и наедине обсудить. Работы старшине и так хватит, рассиживаться с нами ему и так особо некогда будет. Не забываем, что все мы либо из плена, либо окруженцы, не пошедшие на соединение со своими. Нервов он нам еще помотает.

– Вот с мотанием нервов, думаю, придется его обломать, – об этом и сам много думал и решил, что излишняя паранойя на пользу не пойдет. Вот только как довести это до Зиновьева, пока не придумал. В конце концов, он просто сам выдохнется, если начнет трясти почти пять сотен человек. В то же время довести до сведения красноармейцев, что партизанская вольница заканчивается, тоже нелишним будет. – Вопрос этот оставляем мне, а пока попробуем прикинуть, что нам нужно срочно – то есть еще позавчера.

Как ни странно, но оказалось, что острая необходимость если и существует, то совсем не в области выживания. Первым пунктом оказались компасы. Если карты хоть как-то копировали, создавая нечто похожее на кроки, то этих приборов ориентации было только три. Вторым оказались бинокли и только затем взрывчатка и средства взрывания. Уже дальше пошли снайперские винтовки, патроны к ДШК, гранаты и медикаменты. Зато последних был список аж на два листа убористым почерком нашего ветеринара. Почему-то Кошка таскал его с собой, видно, чуял что-то. Приборы бесшумной стрельбы пока решили не ставить в запрос – сделали их уже с запасом, да и увеличить этот запас проблем не было, процесс изготовления оказался не настолько сложен, чтобы не справиться самим. Решили отправить требования на слесарный и токарный инструмент, но позиции стоило уточнить. Пока записали только пресловутые ножовочные полотна – сам Байстрюк про них и напомнил. Здесь же запросили прицелы к нашей ослепшей артиллерии, замки к пушкам и запчасти для ремонта еще двух танков.

Уже в следующий список пошли требования на различные боеприпасы, среди которых первыми были патроны к советским автоматам. Сами автоматы, не нравились бойцам немецкие трофеи, уж больно были неудобны и капризны. Оказалось, что в мороз пошли отказы, и если бы несмотря на дефицит боеприпасов не продолжались занятия, в том числе и стрельбы, могли о такой напасти и не узнать. Старшина, правда, приготовил какую-то особую зимнюю смазку, за что бойцы его здорово невзлюбили – пришлось перечищать все оружие, в том числе и находящееся на хранении. С последним еще не справились до сих пор.

– Третья рота с нормальной смазкой ушла? – забеспокоился я.

– Конечно, – Кошка чуть ли не оскорбился.

Все больше и больше мелочей проскакивает мимо меня. Хотя клинящее оружие – далеко не мелочь. Это что тогда получается, я один хожу с оружием, которое может отказать в любой момент? Оказалось, нет, мой ординарец, непонятно когда, уже успел поменять смазку в моем автомате, да и в шмайсере тоже. За что и получил заслуженный втык – за своим оружием каждый должен следить сам. Зато потом некого, кроме себя, будет винить.

Запросили несколько разговорников Биязи, с которыми некоторые командиры уже были знакомы, так и более серьезные пособия по немецкому языку, оставив окончательный выбор за специалистами с Большой земли. Отлично зная язык, даже не подумал об этом. Оказалось, что Тихвинский, а также еще с десяток человек, знающих язык хоть как-то, ведут занятия с личным составом. Меня и капитана, тоже имеющего представление о немецком, не припахали из-за нашей занятости.

В третий список внесли то, что могло помочь бойцам справиться с холодом. Это было очень важно для тех, кто будет сидеть в засадах, и для наблюдателей, которые могут сутками находиться на точках. Обнаглели до того, что затребовали одежду полярников или пилотов-высотников, высококалорийное питание и алкоголь. Самогона у нас пока хватало, да и достать было не особой проблемой, но надо было что-то попросить такого, что с легкостью зарежут. Начальство обязательно должно отказать в чем-нибудь, таков порядок, зато тогда проще выпросить остальное. Что носят наши летчики, особенно стратегической авиации, мы не знали, но несколько интересных шмоток, доставшихся после разгрома аэродрома, внушали оптимизм. В этот же список вошли немецкие боеприпасы, как для обычного пехотного оружия, так и для наших авиационных трофеев. Сбивают же немецкие самолеты за линией фронта, может, что и нам обломится.

Так как следующий сеанс связи намечался только послезавтра, решили с окончательным вариантом запросов подождать – может, еще чего умного в голову придет.

 

Глава 12

Ночь опять оказалась дюже морозной. Лед уже даже не трещал, когда переходили через замерзшие реки. На Полоте слегка потрескивал, да и то только под нагруженными бойцами и двумя «сорокапятками». За последние два дня наши разведчики потеряли трех человек ранеными, но нащупали основные немецкие посты около железной дороги. В эту ночь они должны были усиленно мельтешить около мостика, что у Шалашков. Если удастся, даже поставить простенький заряд в четыреста граммов. Даже если немцы его и обнаружат, не беда.

На сегодняшнюю операцию вывели практически весь отряд – больше трехсот человек. В основном все, кроме полусотни, залегших сейчас рядом бойцов, обеспечивали отход после акции. Даже танк и оба бронеавтомобиля задействовали, но это на крайний случай и на последнем участке. Туда же вытащили и зенитки. Последнюю неделю немецкой бронетехники заметно в округе не было, но чем черт не шутит. Сунутся, получат сюрприз. Жалко было тратить снаряды на пристрелку, но куда деваться. Что особенно неприятно: немецкие пушки клинили. Одна дала перекос единожды, а другая дважды. И хотя справиться с этим было несложно, и уже через несколько секунд зенитка снова могла вести огонь, но тенденция неприятная.

Следующие, находящиеся ближе к реке засады уже были вооружены нашими самодельными установками из пушек и крупнокалиберных пулеметов. В целом план операции был хорош – ни я, ни капитан и прочие командиры, все же имеющие военное образование, никаких особых ляпов не видели. И все-таки он был сильно сложен и затратен.

С самого начала нападения на бронепоезд не планировалось – хотели только подорвать хвостовые вагоны, заложив много взрывчатки, так чтобы противник понес большие потери от взрывов. Хоть бронепоезд и относился к классу легких, но две 76-мм пушки при поддержке десятка пулеметов превратят нас в окрошку. Но тут старшина заявил, что есть возможность положить на бок весь поезд, но при этом скорость его должна быть не меньше пятидесяти километров в час, а высота насыпи хотя бы метр.

Место такое нашли быстро, а вот расчет потребного количества взрывчатки приводил в полное уныние – уходило все. Попытка сэкономить хоть несколько килограммов могла привести к тому, что остальные траты будут совершенно напрасны, потому как не удастся провести концентрацию взрывчатых веществ в районе концевых вагонов. И если броневагоны не лягут или хотя бы не накренятся так, что угол наклона не позволит ввести в действие артиллерию, то даже уйти будет проблематично. Не помогут и самодельные дымовые шашки. Если план сработает и мы выведем бронепоезд из строя, то, даже устранив эту опасность, чем будем потом рвать составы?

Тут уже вмешался второй старшина. Ну, раз дал гарантию, что не позже чем через неделю взрывчатка будет, тогда да. Приняли в разработку расширенный план. Вот из-за него и пришлось поднимать весь отряд, а ведь сначала думали обойтись двумя десятками человек. Как ни считали – взрывчатки все одно не хватало. Проблема была в том, что для того чтобы уронить весь состав, и при этом сразу хорошо ударить по хвостовым вагонам, из которых может быстро выскочить десант и занять оборону, нужно точно знать скорость поезда. Обычно он ходил не быстрее тридцати километров в час, но нам такой скорости было мало – может не лечь, а только сойти с рельсов.

Значит, надо заставить немцев двигаться быстрее. А как? Пришли к варианту, что надо напасть на один из дальних постов, тогда фашисты, скорее всего, добавят скорости, но вот на сколько? Пришлось пойти на минирование дополнительных пятидесяти метров пути, увеличив расстояние между зарядами и молясь, чтобы это не помешало, а также отобрав у Нефедова пять десятков минометных мин. Это был еще тот подвиг. Капитан стоял насмерть, пока Зиновьев снова не пообещал ему восполнить потери.

Срочность охоты на бронепоезд сводилась к тому, что немцы, а скорее всего латыши, надежно оседлав дорогу, начали выбрасывать щупальца патрулей уже вдоль автодорог. Пара перестрелок была тому свидетельством, и хотя пока мы потерь не понесли, но это не за горами. Латышей пока сдерживало отсутствие надежных опорных пунктов восточнее Полоцка. Пока они вынуждены были возвращаться в город, наши бойцы могли сменяться, греясь в домах ближайших деревень. Но это до поры до времени. Вчера рейдовая группа латышей ночевала в Больших Жарцах, а поутру ушла. Вот где сейчас полтора десятка врагов при двух пулеметах и трех снайперских винтовках? Откуда знаю такие подробности? А то непонятно – от начальника волостной полиции Степана Гринюка. Вот только куда пойдут, он выяснить не смог, даже после хорошей дозы первача. Стерегутся, гады.

Когда под утро подошли к облюбованной позиции, Кошка со своими людьми уже закончил минирование и убирал следы пребывания около железной дороги. И вот теперь лежим уже скоро три часа. Холод пробирает хорошо. Встать бы сейчас да пробежаться с километр, кровь разогнать, а то пальцы ног что-то плохо ощущаются. Прислушиваюсь, пытаясь разобрать звуки боя, что должны уже доноситься слева, но ничего не слышно. В общем, так и должно быть – здесь километров пять, а из средств усиления у парней только миномет-пятидесятка, да и то для того, чтобы немцы алярм подняли, что по ним артиллерия работает. А вот наконец и дым с запада. Похоже, хорошо идет, ходко.

Это и правда был бронепоезд, хотя больше и некому – до его прохода обычные составы не пускали. Скорость состава, на мой взгляд, изрядно превышала ожидаемые полсотни километров. Выругавшийся Кошка подтвердил мои опасения.

– Не получится?

Заранее было договорено, что если задумка не удастся, уходим без боя. Но очень уж будет обидно, и как бы бойцы не посчитали, что стоит рискнуть. Дисциплина, конечно, вещь хорошая, но злоба глаза застит, могут и стрелять начать, да и в атаку сдуру ломануться. В основном, все, конечно, люди уравновешенные, но это по одному, а вот все вместе… Недаром говорят, что в группе, а тем более в толпе, человек может совершать такие поступки, о которых до того и помыслить не мог.

– Должно получиться. На нас скорость играет, вот только задние вагоны под хороший удар с минами не попадут.

Старшина замер, молча шевеля губами, то ли молясь, то ли ведя обратный отсчет. Рука без рукавицы, лежащая на рукоятке подрывной машинки, напряглась и побелела. Рядом с ним замер помощник, держа оголенный провод около клеммы аккумулятора. Для перестраховки старшина бросил сразу две подрывных линии, благо провода у нас хватало. Цепь зарядов была соединена детонирующим шнуром. Кроме того, электровзрыватели, подсоединенные к подрывной линии, стояли в нескольких местах по всей длине поезда, поэтому даже неоднократный обрыв шнура или несрабатывание части взрывателей не скажется на окончательном результате. А вот вторая линия зарядов, которая должна была поразить сошедшие с пути или опрокинувшиеся пассажирские вагоны, и срабатывающая с минутным, примерно, замедлением, могла ударить вхолостую. Ну, или, по крайней мере, не в полную силу.

– Давай! – Кошка крикнул и вдавил рычаг. Его помощник тут же опустил провод, я даже заметил искру в месте контакта.

Под колесами поезда мгновенно вспучились большие белые клубы – снег подняло ударной волной от распределенных по одному рельсу зарядов. Тяжелый бронированный состав продолжал двигаться, хотя и заметно замедляя ход, одновременно кренясь на левую сторону. Инерция бронепоезда была такова, что он, с выбитой из-под колес опорой, продолжал двигаться, отказываясь остановиться или упасть. Из-под вагонов уже летели комья мерзлого грунта, куски поврежденных взрывами рельсов и обломки дерева, а подчас и целые шпалы. Наконец, пролетев так метров тридцать пять – сорок, первый вагон рухнул на бок, разметав по полю платформы, что были прицеплены спереди. Те, в свою очередь, кувыркаясь, разбрасывали сложенные на них рельсы, шпалы и мешки с песком. Следующий вагон врезался в первый и бортом попытался влезть на своего собрата. Инерции уже не хватило, тем более что от удара первый опять прополз пару метров, и он замер, только слегка приподнявшись. Следующим был бронированный паровоз. Его массы хватило, чтобы сдвинуть кучу-мала еще на полметра. Четвертый и пятый вагоны просто рухнули на левый бок, а вот два пассажирских, имея меньшую массу, тоже заваливаясь на бок, все же попытались запрыгнуть на последний вагон бронепоезда. Первому почти удалось, тем более что его пихал в зад второй. Он стал налезать на броневагон, долез до половины, но вдруг соскользнул и рухнул в нашу сторону, закрывая собой хвост бронепоезда. Последний пассажирский тоже упал на бок, но как-то вяло, без огонька.

Зрелище было просто феерично, потому все наблюдающие за катастрофой хранили молчание. Вдруг вдоль искореженной насыпи вспухла еще череда взрывов, только слегка задев хвост состава. Это были заряды, заложенные с замедлителем. Как и пророчествовал старшина, толку от них оказалось не слишком много.

Слева и справа от меня начали вскакивать люди. Куда это они? А, ну да, в данный момент оказывать нам сопротивление некому. Возможно, через несколько минут ехавшие в поезде и очухаются, но пока есть возможность, следует сократить расстояние без предварительного обстрела. Конечно, двигаться будем по открытому полю, но раз пока не стреляют, то надо поспешить.

До насыпи было метров двести, и мы пробежали их достаточно споро. Сначала переохлажденные и застоявшиеся, точнее залежавшиеся, члены не давали двигаться быстро, но скоро разогревшись, мы притопили и были у вагонов не позже чем через пару минут. Поспели как раз к тому моменту, когда первый фриц полез наружу. В вагонах творилось черт-те что – крики, стоны, ругань, вой… Вылезающий немец, увидев нас, замер, а затем попытался сползти обратно. Выстрел откуда-то справа, и тот рухнул в снег.

И чего теперь с этими гансами делать? Броневагоны хотели, если не удастся вскрыть, просто поджечь, а если удастся, то сначала вытащить все наиболее ценное, а запалить уже после, что намного предпочтительнее. С десантом же намеревались устроить бой, естественно кровопролитный и, разумеется, для противника. Но вот противник нам так подгадил – воевать не собирается.

– Веденеев, – окликнул лейтенанта, который так же, как и я, стоял и не знал, что теперь делать, – усиль секреты на флангах. Поставь людей около входов в броневагоны, пусть пока никого не выпускают. А я сейчас с этими страдальцами побалакаю.

Подходить к вагонам было боязно, вдруг как шарахнут прямо через крышу – она и пистолетную пулю не удержит, не говоря уж о винтовочной. Пришлось блеснуть знанием немецкого языка.

– Эй, там, выходить без оружия. Раненых вытаскивайте сами. Если кто решит остаться, тех просто сожжем.

В вагонах возобновились крики, а стоны и вопли не прекращались и до того. Примерно через минуту из окна, теперь скорее люка, высунулся приклад винтовки с примотанным куском белой ткани.

– Комрады, не стреляйте. Мы сдаемся.

Вдруг во втором вагоне раздался пистолетный выстрел, еще один, затем автоматная очередь. Большинство стволов красноармейцев развернулось в сторону выстрелов.

– Эй, там, – из вагона кричали по-русски с заметным акцентом. – Какие гарантии?

– Гарантирую, что те, кто не сдастся, поджарятся.

– А которые сдадутся?

– Те еще поживут.

– Долго?

– Как получится. Тебе очень хочется понюхать, как твоя паленая шкура воняет?

– Зато кое-кого из вас, красных, на тот свет заберу.

– И много собираешься забрать, не видя, куда стреляешь? А вот нам видеть необязательно, сначала вагон свинцом нашпигуем, затем подпалим.

Могут, конечно, гранату бросить, да не одну. До бойцов добросят вряд ли, из лежащего-то на боку вагона, да через окна, а вот мне, не ровен час, достанется.

– У нас и гранаты есть.

Угу, умный.

– Как хочешь, – смещаюсь за броневагон. – Рота, приготовиться…

– Погоди, сдаемся мы.

– Выползайте, но без шуток, – и повторил то же по-немецки.

Полезли они не быстро – катастрофа, устроенная нами, оказалась тяжелым испытанием для хрупких человеческих организмов. Пока Веденеев следил за эвакуацией десанта, сам пошел вести переговоры с командой бронепоезда. Из четырех вагонов только три были полностью бронированы, четвертый имел только половину крыши. Во второй половине вагона ее не было – там смонтировали зенитную огневую точку, состоящую из трех пулеметов с максимовскими казенниками, на крайнем видно было клеймо тульского оружейного завода, но со стволами воздушного охлаждения. Здесь же недалеко лежали два немца. Один повизгивал, свернувшись в клубок, второй не подавал признаков жизни. Что интересно, ленты у пулеметов были не холщовые, а металлические. Они свисали из лентоприемников, а также валялись вокруг в огромном количестве вперемешку с зелеными деревянными то ли коробками, то ли ящиками.

Переговоры с запершимися внутри вагонов немцами были более продолжительными и менее конструктивными. В один из вагонов через амбразуру пришлось даже влить пару литров бензина и поджечь, прежде чем нам было продемонстрировано гостеприимство. Все это заняло больше получаса, после чего на вытоптанном поле, возле насыпи кое-как выстроились четырнадцать солдат и офицеров врага. Еще чуть больше двух десятков лежали в стороне. Даже в группе, что держалась на ногах, не меньше половины имели тяжелые травмы, в том числе и переломы. С лежачими, соответственно, еще хуже. И это из восьми десятков в общей сложности, что составляли десант и команду поезда.

Со стороны реки как раз приближался наш транспорт – девять саней, запряженных лошадками, практически вся наша тягловая сила на данный момент, если не считать еще двух, что отдали артиллеристам под «сорокапятки». Н-да, куда мы теперь будем грузить все то добро, что нам досталось? Тут одних трехдюймовых снарядов под пять сотен, считай. Два десятка пулеметов, под полсотни тысяч патронов, да и прочего добра до черта, в том числе личное оружие пленных и погибших. Нет, не утащим.

– Старшина, как все грузить будем?

– Сам голову ломаю. Может, этих привлечь? – Кошка махнул в сторону пленных. – Хотя и с ними тоже труба, половина еле стоят.

– Этих, разумеется, привлечем, – пришлось переходить снова на немецкий. – Кто может нести груз, оставаться на месте, остальным отойти к раненым.

Кажется, те поняли, чем грозит такое разделение. Совсем молодой парень, баюкающий прижатую к телу левую руку, скорчил физиономию, что стало понятно – заплачет, и шагнул вперед.

– Хальт! – боец, стоявший в охранении, вскинул автомат.

– Товарищи, – еще один латыш, – не убивайте. – Бухнулся на колени и пополз в нашу со старшиной сторону. – У меня мамка одна осталась, сестренки две…

Бах! Выстрел уронил его вперед, размозжив затылок.

– Сволочь ты, комиссар, надо было тебя убить.

Этот голос я узнал.

– Видишь, как получилось. Нас убить сложно, мы не еврейские бабы, дети и старики. Тех-то сколько перебил?

– Достаточно.

– Пришло время отвечать. Груз нести сможешь или время твое полностью уже вышло?

– Смогу.

– Значит, сдохнешь завтра. Старшина, пора.

Кроме патронов и снарядов в бронепоезде нашлось множество интересных вещей, жаль, не все эти интересные вещи пережили катастрофу. Обе рации были в труху, что не скажешь о телефонных аппаратах: эти выжили все. Нашли массу инструмента, был даже станок, но отвернуть его от пола можно было, хоть крепления здорово перекосило, а вот возможности утащить уже не было. Пришлось прописать ему пару ударов кувалдой. Полезным приобретением было несколько бочек топлива для внутренней электростанции, также не обойденной вниманием кувалды. Его мы увозить не собирались, оно будет здесь гореть. Сняли все уцелевшие оптические приборы, их оказалось немало, в том числе и орудийные прицелы. Замки с пушек тоже сняли, авось пригодятся. Подарком были полсотни килограммов взрывчатки и взрыватели.

Так как снарядов было все равно много, то часть пустили на подготовку подрыва второй колеи. Хотя минировали только один рельс, но та колея, по которой шел поезд, была приведена в негодность на длине не меньше двухсот метров – вторую нитку рельсов вместе со шпалами просто разметало по округе.

Потрошение состава заняло больше часа, но попыток сорвать нам мероприятие даже не намечалось, по крайней мере, мы не заметили. Взрыв прозвучал, когда отошли метров на триста. Кроме взлетевшего на воздух полотна железной дороги, не были обойдены вниманием остатки бронепоезда. Над каждым из четырех броневагонов взметнулся столб огня – хоть двери и позакрывали, но ударная волна от огненных фугасов, в качестве которых приспособили бочки с топливом, ненавязчиво распахнула их снова. Паровоз же окутался облаком пара. Хотя с момента крушения прошло почти два часа, топка продолжала греть воду, и теперь выбравшийся на свободу кипяток жадно пожирал снег.

Нагрузились под завязку, налегке шли только дозоры. Ближе к реке в колонну влились и артиллеристы во главе с Нефедовым. Перераспределить нагрузку за счет них удалось только частично – весь боекомплект они везли обратно неизрасходованным.

– Это что, все? – капитан указал глазами на девятерых, еле бредущих под тяжестью груза пленных.

– Половина, считай, сразу побилась, ну или добили на месте. Еще три десятка идти не могли, тоже к Кондратию отправили. Штыками, чтобы патроны зря не тратить.

– Туда им и дорога. Кто бы мог подумать, что такое можно проделать без единого выстрела.

– Ну, положим, раз стрельнули, – вспомнил про убитого латыша.

– А, не привязывайся к словам. Ведь считали, что бой будет. Пушки тащили, минометы, а тут, ручку старшина повернул – минус сто человек и бронепоезд.

– А ты считал, что самый интеллектуальный род войск это твоя артиллерия? Знаю, считал.

– А так оно и есть. У нас же все по расчетам, а подрывники все больше по интуиции действуют, это же видно.

– Не скажи, думаю, у них столько в голову вложено, что на основе опыта они принимают решения вроде как на интуиции, но на самом деле мозг все просчитывает, но выдает результат, не акцентируя внимание на промежуточных расчетах. Это как с моторикой, если тебе нужно, например, быстро перенести огонь по фронту, ты же не будешь раздумывать, на какой угол надо повернуть ствол, чтобы на расстоянии километра прицел сдвинулся на сто метров, а просто крутанешь маховик горизонтальной наводки. А то и автоматически вертикальную поправишь, если там холмик какой или, наоборот, впадина.

– Так, но это с рефлексами нарабатывается.

– С рефлексами это к Павлову. На самом деле, все рефлексы это все равно работа мозга, а мозг – это такая штука, что даже передовая советская наука провозится, раскрывая его тайны не одно десятилетие.

Реку перешли между Гирсино и поселком Герой Труда. Хотя мороз еще больше окреп, но и груза у нас прибавилось – под тяжело нагруженными санями лед начал опасно прогибаться и трещать. Пришлось частично разгружать розвальни и перетаскивать добычу вручную. Пересекая дорогу, Захарничи оставили западнее. Здесь к нам присоединилось еще три десятка человек, блокировавших до этого шоссе. Идти стало полегче. Жирносеки так же оставили по левую руку, хотя было большое желание заглянуть к Говорову и разжиться транспортом – хоть нас и стало больше, а следовательно, поклажа каждого уменьшилась, усталость давала о себе знать.

Нарвались мы уже недалеко от дома, когда пересекали последнее шоссе. Только прошли Уляды и встретили Потапова, доложившего, что все тихо – за полдня не прошла ни одна машина, одни местные мужики шастают по своим делам. Две засады, по два десятка человек, блокировали дорогу с востока и запада, за поворотами, и должны были присоединиться к нам, как только пересечем трассу. Едва третья лошадка ступила на полотно дороги, как с запада ударила пулеметная очередь на два десятка патронов, после чего пулемет продолжил бить короткими очередями. К его говору присоединилось несколько винтовок. Затем винтовок стало больше, и заговорил второй пулемет.

– Веденеев, разберись, что там происходит! Потапова возьми, он знает, где его люди! Капитан, готовь минометы. Орудия быстро перегони на ту сторону и найди позицию для них.

Перестрелка разгоралась, как вдруг к ней присоединилось знакомое тявканье чего-то скорострельного и крупнокалиберного, по сравнению, конечно, с обычным стрелковым оружием. Очереди были по три-четыре выстрела – мы, со своих самодельных станков, такими стрелять не стали бы. Похоже, это не разведгруппа, на что втайне надеялся, а что-то более неприятное.

– Старшина, сани гони в лагерь. Бойцов разгружай от скарба, пусть чуть дальше, вместе с пушками оборону занимают. За пленными проследи – могут драпануть.

Капитан уже вовсю разворачивал минометную батарею на небольшой полянке. Подготовился он хорошо – у него было два 80-мм и два 50-мм минометов, с приличным запасом мин. Кроме того, в сторону выстрелов уже бежал связист, разматывая за собой телефонный кабель. Хорошо натренировал. Здесь же, оставляя батарею в тылу, занимали оборону еще полтора десятка партизан аж при четырех пулеметах. За дорогой кто-то тоже оборудовал позицию. Зимний лес не слишком удобное место для рытья окопов, но бойцы усиленно долбили уже успевший промерзнуть грунт.

В перестрелке уже участвовали несколько пулеметов и скорострельная пушка. Сколько остального оружия, понять было невозможно, – треск стоял на весь лес. А вот и пошли хлопки взрывов. Так как наши минометы молчали, то это или немцы подключили артиллерию, или дело дошло до гранат.

Глянул на Нефедова, что напряженно сжимал в руках трубку телефонного аппарата. Видно, поняв невысказанный вопрос, он указал на меньший из минометов и показал два пальца. Ясно. Тут же раздался зуммер, и капитан поднес трубку к уху, выслушал, отдал команду. Через десять секунд послышался хлопок покидающей ствол мины, затем второй, и сразу два более громких хлопка. Вероятно, Нефедов решил не держать в секрете свою огневую мощь, а сразу обрушить ее на врага.

А вот и Потапов обратно возвращается.

– Григорий, что там?

– Немцы, не меньше роты. Впереди мотоциклы шли, пришлось их перед поворотом обстрелять, иначе выскочили бы на обоз. Шесть грузовиков с пехотой и танк «двойка».

Вот, оказывается, кто там из автоматической пушки наяривает, старый знакомый.

– Танк удалось обездвижить. Вы бы на этой стороне дороги не задерживались. Кажется, они собираются фланги охватить. Хочу с востока оставить пару человек, остальных сюда.

– Хорошо, действуй.

– Смирнов, – окликнул младшего сержанта, руководившего земляными работами. – Хватит здесь ковырять. Оставь пару человек, остальных отводи налево, надо фланг прикрыть. Пошли бойца к Фролову, вон он на той стороне окапывается, пусть правый закроют. Ракеты у капитана возьми, если что – дашь сигнал, он поможет огоньком.

Блин, уже кого-то тащат, видно, крепко зацепило. Пушка замолкла, уже понадеялся, что бронебойщики добили танк, но она опять заработала. Гадство! Зато заметно стихла перестрелка, похоже, наши мины делали свое дело. Минометы то истошно молотили, то замолкали на минуту, когда наводчики меняли прицел после очередной команды капитана и опять начинали посылать мины одну за другой.

Вот уже мимо промчался Потапов со своими людьми. Тут же послышалась перестрелка справа, куда ушел Фролов, а через минуту слева. Ракет не было, значит, парни пока справляются. Со стороны дороги, где шел главный бой, уже самостоятельно, пришли еще трое и теперь занимались своими ранами. Им помогала пара бойцов, оставленных Смирновым. Казалось, бой длится уже час, но, посмотрев на часы, понял, что не прошло и пятнадцати минут.

Вдруг заметил рядом Епишева. Откуда взялся?

– Товарищ командир, меня товарищ старшина с докладом прислал.

– Короче!

– Обоз ушел, позицию заняли, можете отходить.

– Понял. Давай вперед, найдешь Веденеева или Потапова. Пусть готовят отход. Сначала сюда пусть пришлют людей для эвакуации раненых. Вперед. Сигнал отхода две зеленые ракеты.

Так, теперь Нефедов.

– Капитан, сколько еще боезапаса?

– Пятерок штук тридцать, восьмерок десяток.

– Давай на ту сторону дороги. Как дам две зеленых ракеты, вмажь на всю катушку, прикроешь отход.

Не забыть о флангах, на которых перестрелка также стала редкой.

– Вы, – это уже паре, помогавшей раненым, – ты на левый фланг, а ты к Фролову на правый. Отход по сигналу – две зеленых ракеты. Ясно?

– Да!

– Да!

– Выполнять!

Все, пока командовать закончил, значит, по ящику с минами в руки и бегом. За те десять минут, пока перетаскивали минометы, интенсивность стрельбы снова выросла. Почувствовали, гады, слабину. Еще через пару минут, ушедших на пристрелку, капитан дал отмашку, и я выпустил ракеты. Батарея снова ожила, выпуская остатки боезапаса. Вскоре крупный калибр умолк, и бойцы потащили минометы в лес. Вместе с ними уже уносили и уводили раненых, вот и основная группа отходящих пересекла дорогу.

– Леший, – рукав полушубка Веденеева был распорот, но крови видно не было, а вот ковыляющий за ним Потапов, видно, схватил пулю или осколок. – Все ушли?

– Смирнов левый фланг держит, его не видел. Фролов на правом, но ему проще, дорогу пересекать не надо, сейчас, наверно, где-то у нас в тылу.

– Тогда оставлю отделение, пусть Смирнова ждут. С патронами плохо.

Да, расход патронов за последние полчаса должен быть колоссальным. Смирнов со своими людьми показались минуты через три. Одного тащили на руках, остальные отходили грамотно – не менее двух автоматических стволов одновременно держали тыл, постреливая короткими экономными очередями. Наконец и они пересекли дорогу. За ними почти тут же сунулись трое или четверо немцев, но, нарвавшись на огонь засады и оставив лежать одну темную фигуру на снегу, откатились назад.

Вспыхнула перестрелка сзади и правее. Надеюсь, это Фролов держит фланг, но задерживаться все одно не стоит – как бы не отрезали. Уже отбежав метров на тридцать, прекратил сгибаться, выпрямился, и тут что-то врезалось в дерево, мимо которого пробегал. Сверху тут же посыпался снег. Оглянулся – в древесном стволе, на уровне лица, дыра, обрамленная щепками. Повезло, сантиметров пятнадцать левее, и алес капут – тут никакая регенерация не поможет, если так дерево разворотило, то башке досталось бы не меньше.

Перестрелка на правом фланге нарастала. Через две сотни метров встретил Веденеева.

– Фролов? – посмотрел в сторону перестрелки.

– Да. Уже послал помощь и отделение зайти немцам во фланг. – Не стоило оставаться с заслоном.

Да сам знаю – не моя это работа, но вот как-то увлекся. Отвечать ничего не стал. Еще через сотню метров вышли на широкую просеку, пересекли и попали на позиции, подготовленные старшиной. Тот тоже оказался здесь. Так как сам только что получил выволочку, приставать с вопросами не стал, но потом напомню, кто должен следить за обозом.

– Где капитан?

– К пушкам пошел, мы их там, подальше, поставили, чтобы просеку могли простреливать. Минометчиков я отправил на базу.

– Сколько сейчас бойцов?

– Около шестидесяти, но должен еще правый фланг подтянуться. Сколько там человек, не знаю.

– Если все нормально, то около тридцати, – прикинул численность группы Фролова, добавил отделение, пошедшее на фланг и на подмогу. – Потапов где?

– Перевязывают.

Место, где обиходили раненых, нашел быстро. Всего их было девять человек, причем трое тяжелых.

– Григорий, немцев точно рота?

– Точно не скажу. Если еще подкрепление не подошло, то вряд ли больше. В машину человек двадцать пять – тридцать влезет, ну, если потесниться, тридцать пять. Машин шесть, но они же еще и минометы с боезапасом притащили, вот я и прикинул, что рота.

– Потери какие могли понести?

– Два десятка видел.

Значит, если учесть еще и раненых, то их сотни полторы должно остаться, может, чуть меньше. Да, надо будет отходить, потому как, если они танк починят, может совсем кисло выйти. К этому времени перестрелка на фланге затихла, но раздалось несколько одиночных выстрелов с фронта. Похоже, фрицы нас догнали.

Наконец заработал пулемет, судя по отдаленности, не наш. В ответ хлестко ударил пушечный выстрел, и пулемет умолк. За первым выстрелом последовал второй. Всего было четыре залпа, после чего наступила тишина. Немцам явно не понравилось наличие у нас артиллерии. Так в тишине прошло минут пять, после чего в том месте, откуда стреляли пушки, послышались разрывы. Тут я уже сам понял, что это продолжили свою работу немецкие «пятидесятки». Я не я буду, если Нефедова и его артиллеристов уже и след простыл, но пусть постреляют, чай, боезапас у них не резиновый.

Пользуясь передышкой, наши бойцы старались побыстрей набить патронами опустошенные магазины, диски и ленты. Пока осматривал позиции, заметил несколько «максимов» без станков. Интересно, как бойцы собираются из них стрелять? Спросил у старшины. Тот ответил, что все одно бросать пришлось бы, так как их вытащили из саней, а на место, что они занимали, сложили патроны из переносимой людьми поклажи. Кстати, эти пулеметы так же снарядили металлическими лентами.

– Не знал, что для наших пулеметов делают такие ленты, – поделился со старшиной. – Еще когда увидел в зенитном пулемете, удивился. Оказывается, те, что по бортам стояли, тоже с металлическими.

– Эти другие. Зенитные это, так называемые, «пэве» – пулеметы воздушные. В двадцатых еще переделали «максимы», для установки на самолеты. Для них и ленты сделали рассыпные, звенья вместе с гильзами на землю при стрельбе сыплются. Для пехоты такие ленты неудобны – и дорого, и набить по второму разу проблема. А то, что здесь, это обычная немецкая лента, только патроны задом наперед вставлены.

– Зачем?

– А бес их знает, наверно, по-другому не работает. Немцы, те еще затейники.

– Да, а обоз куда пошел?

– На север.

Прямо как в анекдоте про слонов.

– А точнее?

– Просто должны отойти километра на три и занять оборону. Шел бы снег – отправил в один из лагерей, но если погоню не стряхнем, нельзя. Вот и дал команду – закрепиться и ждать. Если не получится немчуру отвадить – так и погоним дальше, пока хвосты не обрубим. Потом вернемся.

– Может, лучше рассеяться?

– Прикидывал. Если они тоже решат за всеми разом гнаться, то толк может и выйти, а если так и пойдут по одному следу?

– Это смотря по которому. Если по самому жирному, то придут к последним пустым саням или к дороге наезженной.

Что-то давненько тишина стоит, даже минометы замолчали. А вот и Фролов, хромает.

– Михаил, что с ногой?

– Да натрудил, пока бегал.

– Какого хрена ты вообще в такой поход поперся, если рана не зажила?

– Нормально было, пока просто хожу. Набегался просто.

– Докладывай, потом передай командование – и к раненым. Без пререканий! Им тоже помощь нужна.

– Немцев отогнали. Держим фланг. Когда уходил, было тихо, вроде не накапливаются. У нас двое раненых, один убит. У немцев трое так и осталось лежать, и вроде раненых утаскивали.

– Так, госпиталь на тебе – уводи людей. Старшина, оборону держать не будем. До обоза отходим, минируем след. Кто из саперов есть?

– Пара Крамского и я.

– Тогда соберите гранаты и минируйте. Больше вид делайте – ну, ты знаешь, как противника задержать.

– Понял.

Дальше было размеренное блуждание по лесу. Пару раз Нефедов обстреливал немцев из своих «сорокапяток», пока не растворился где-то среди болот. Старшина то догонял нас, то снова отставал, и тогда за спиной слышались взрывы и стрельба пулемета Давыдова, чье отделение прикрывало саперов. Сначала немцы пытались обойти нас то справа, то слева, или срезать путь, когда мы закидывали очередную петлю, но постоянно нарывались на наши засадные группы, и, похоже, скоро им это надоело. Минометчики какое-то время пытались бросать в нас мины, но скоро разочаровались или у них просто боезапас кончился. Удивительно, но самолет так и не появился, а ведь я все ждал этого гада.

К ночи, непонятно каким образом, капитан снова нашел нас.

– Все, Леший, мины только к восьмидесятимиллиметровому миномету остались. Здесь бы, конечно, пятидесяточка больше подошла – ее таскать легче.

После не такого уж и интенсивного минометного обстрела – в один ствол много не настреляешь – немцы не выдержали и повернули назад. Преследовать их не стали – умаялись за день, да и нарваться на те же сюрпризы, что совсем недавно мы сами раздавали, не хотелось. А что сюрпризы будут, не сомневался. Да уж, денек оказался богатым на ощущения.

 

Глава 13

Солнце уже давно скатывалось на запад, когда пришедший в себя народ начал собираться в моей землянке. Хотя и проспал почти шесть часов, чувствовал себя, как будто пропустили через мясорубку. Какие ощущения были у остальных, не обладающих моими способностями по восстановлению, даже не берусь представлять. Считай, за сорок часов, почти без сна, намотали километров шестьдесят, и не по гладкой дороге, а по заснеженному лесу с оврагами и болотами да с боем. Нормально выглядели только Зиновьев с Калиничевым, да и те не слишком и свежими. А вот Жорка выглядел скорее обиженным, а нефиг было горло студить, не оставался бы «на хозяйстве», а то гляди – без него повоевали.

– Василий, давай с тебя начнем.

– Латышей мы выследили здесь, – лейтенант указал место на карте. – Но взять не смогли, уж больно скользкие. Одного мы у них подстрелили, но и те в долгу не остались. Так что счет равный: один – один.

– Они в город ушли или опять здесь бродят?

– С утра в Жарцах сидели. Телефонные провода мы порезали, а рации у них нет. Брать в селе их не рискнули – людей мало, да и гражданскими прикрываются. Засели в двух избах в центре. Думаю, попробуют ночью выскользнуть.

– Сможешь помешать?

– Вряд ли. Чтобы все село обложить, рота нужна – новолуние к тому же. Захотят, уйдут, но утром след возьмем, если снег, конечно, не пойдет.

– Леонид Михайлович, давайте теперь вы – что у нас по прошедшей операции.

– Двенадцать раненых, четверо тяжелых, пятеро убиты. На ближайшее время вопрос по советским винтовочным боеприпасам снят – взяли почти семьдесят тысяч патронов, также прочих около пятнадцати тысяч. Две сотни гранат. Три десятка пулеметов разных марок, четыре десятка автоматов, четыре снайперские винтовки, тридцать пистолетов. Это примерно, не до штуки, потому как часть бойцы во время боя разобрали. Некоторое количество медикаментов и перевязочных материалов. Есть пятьдесят восемь семидесятишестимиллиметровых снаряда. Так как подобной артиллерии у нас нет, можно попробовать разобрать – из фугасов извлечь взрывчатку, хотя ее в них и немного, шрапнели можно использовать вместо растяжек. Взрывчатки осталось двадцать килограммов, да и то потому, что в поезде взяли. Во время боя израсходовали около десяти тысяч патронов, более ста гранат, в основном на минирование. Пятидесятимиллиметровых мин к минометам больше нет.

– Спасибо, вы потом вместе со старшиной Зиновьевым поправьте заявку на Большую землю. Мне кажется, раз мы теперь несильно стеснены в патронах, неплохо было бы получить диски для пулеметов ДП и ДТ, так как из-за их малого количества мы можем использовать только часть этих пулеметов.

– Неплохо бы еще магазинов к «светкам» добавить, – вмешался Матвеев. – Обоймами дозаряжать медленно.

– Хорошо. Это уже частности. Виктор Алексеевич, я не совсем понял по минометным минам – у нас же пятидесяток больше двухсот штук было. А теперь сразу кончились?

– Не совсем, – Нефедов опять тер свой небритый подбородок. Быстро он все-таки обрастает. – Два миномета с сотней мин отдали Серегину в рейд. У него кроме тринадцатимиллиметрового пулемета и винтовочных гранатометов, почитай, больше ничего серьезного и нет.

– Хорошо, значит, имеем шанс получить часть мин назад, если, конечно, третьей роте таскать их туда-обратно не в лом будет.

Немудреная шутка немного разрядила тяжелую атмосферу.

– Командир, – хрипло начал Жорка. – Сегодня немец опять летал, так Кондратьев с Тихвинским его подслушали.

Вот странно – вчера он нужен был, так не летал, а сейчас гляди – разлетался.

– Чего услышали?

– Да не нашел он ничего.

– Калиничев, а твои костры жгут?

– Жгут.

– Значит, хреново жгут.

– А если сильней, так не поверят, что по правде.

Тоже правильно, однако.

– Ладно, может, завтра заметит. А что нам расскажет наша контрразведка?

– Ведем работу, – Зиновьев вытащил из положенной на стол планшетки несколько листов бумаги. – Получил списки личного состава у товарища Кошки. Уже появились вопросы. Вот список тех, кого не стоит ближайшее время выпускать из расположения.

Список оказался внушительным, фамилий на тридцать. Как и ожидал, нашел Клещева.

– Как долго может идти проверка?

– Результаты будут через месяц, но каковы будут эти результаты… Вероятно, часть проверить будет просто невозможно. Например, если предыдущие места жительства находятся в зоне оккупации, а части, где они ранее служили, уничтожены или расформированы.

– И что тогда будем делать? – это уже поинтересовался Нефедов.

– Смотреть будем по обстановке. Кроме того, встретился с товарищами из Залесья. По этому вопросу я хотел бы лично поговорить с командиром отряда. Вообще, работы впереди очень много.

– А что со связью с Большой землей?

– Я представлю вам шифровки после совещания.

Не хочешь говорить при всех, не надо.

– Еще есть какие-то вопросы, требующие общего внимания? Нет? Тогда всех, кроме товарища Зиновьева, прошу заняться своими обязанностями.

– Товарищ младший лейтенант госбезопасности, хочу напомнить, я уже заявлял, что никогда не занимался дознанием ранее, – начал старшина, когда дверь закрылась.

– А я раньше никогда не командовал партизанским отрядом. И что?

– Я не владею методиками. Если мне и удастся распознать ложь, то только очень очевидную. Подготовленного агента раскрыть, таким образом, не удастся.

– Павел, не думаю, что сейчас в отряде есть специально внедренные агенты, кроме тебя и твоих людей. Агенту противника здесь просто неоткуда взяться. Но, возможно, скоро в отряде начнут появляться новые люди. Только в тех деревнях и селах, что мы относительно контролируем, более восьмидесяти человек бывших военнослужащих Красной армии, и это лишь те, о которых мы знаем. Некоторые из них вполне могут попытаться попасть в отряд. Сейчас не пытаются, потому что ждут окончания войны, но когда поймут, что все это надолго… Когда до них дойдет, что Красная армия вернется и придется отвечать на неприятные вопросы, вот тогда они будут пытаться влиться в отряд. Может быть, не в наш, может, даже захотят организовать свой, но и тогда с ними придется сотрудничать.

– Не поздно ли будет – возвращаться?

– Думаю, войны на всех хватит, и мало кто сможет от нее спрятаться. До немцев тоже скоро дойдет. А вот как они тогда начнут действовать? Будут пытаться вести политику умиротворения – возможно, так и будем здесь бегать в одиночку, начнут затягивать гайки, а то и устроят террор – получат тоже в ответ. Партизанская борьба у нашего народа в крови. И в том и в другом случае надо ждать внедрения агентов. Сложнее даже другое – могут заставить, лаской или таской, работать на себя тех, кому мы уже доверяем.

– Вот я и хотел поговорить насчет Фефера.

– Происхождение не нравится?

– Не только. Темнит он что-то.

– В чем темнит?

– Стал его о Полоцке спрашивать, ну знакомства там и прочее, а он крутит, явно что-то скрывает.

– Правильно скрывает. Задание у него – выйти на городское подполье. И вроде как есть наметки, но как-то все криво там и неубедительно. Раз собираешься проверять людей, забрось-ка запросец на некоего бывшего пограничного капитана по фамилии Лиховей, имя и отчество, извини, не знаю. До войны работал где-то в системе образования в Витебске.

– Выход на подполье через него?

– Да.

– А что смущает?

– Утверждает, что взрыв в Полоцке его рук дело. Взрыв был давно, а сам он в городе, скорее всего, недавно, если не был на нелегальном положении, конечно.

– Хорошо, сделаю. Но за Фефером этим тоже надо последить.

– Надо – следи, только лучше лишний раз его не нервировать, задание у него не из легких. Что с шифровками?

– Вот две.

Так, посмотрим, чем нас порадуют. Передать данные всех военнослужащих, а также гражданских лиц, числящихся в отряде. Этим Зиновьев уже занимается. Ого, провести аттестацию на подтверждение званий красноармейцев и командиров. Интересно, как это делается? Хорошо, Нефедова озабочу – он должен разбираться. Активизировать деятельность по уничтожению немецко-фашистских оккупантов и предателей. Будем считать, активизировали. Активизировать борьбу на коммуникациях противника. Тут и да, и нет, но отпишемся, что да, но если не подкинут взрывчатки…

Вторая шифровка. Вот наконец что-то конкретное: подготовить площадку для приема грузов. Бла-бла-бла – костры, сигналы и прочее. Главное, чтобы опять на два десятка километров не промахнулись.

– Старшина, отправь заявку на доставку грузов с посадкой. У нас тяжелораненые, они выживают, хорошо, если каждый второй, да и реабилитации нормальной здесь для них нет. Нужна эвакуация, на пустом же месте людей теряем.

– Вы же видели прошлую шифровку, там это было указано. Раз командование не может, я-то что?

– Напиши, что неплохо бы их вывезти как дополнительные источники информации об отряде.

– Ну, не знаю.

– Пиши, может, сработает. Вдруг какой начальник захочет отчитаться, что были проведены дополнительные мероприятия по агентурной работе.

– Попробую.

До прибытия самолета еще три дня, но это в первом приближении, а так все будет зависеть от погоды. Точка та же, что и при приеме группы Зиновьева. Будем ждать подарков. А пока стоит к Вальтеру сходить – вчера, когда разоружали немцев, точнее латышей, заметил у них несколько интересных стволов.

Вот как, мог забыть.

– С пленными кто-нибудь работает?

– Да. Мои Либава и Гравин латышей допрашивают, а Тихвинский немцев.

Тихвинский прямо Фигаро какой-то – везде успевает.

– Они где, в лагере третьей роты?

– Да.

– Если нужен буду, зовите. Спасибо, больше не задерживаю.

Старшина козырнул и был таков. Мне тоже сиднем сидеть смысла нет. Выйдя из землянки, увидел Байстрюка. Хотел окликнуть, но вдруг заметил, что разговаривает он не с кем-то из бойцов, а с Машей. Вот чего я, один до мастерской не дойду? Вполне, зато, если повезет, одной проблемой и точкой давления на усталый мозг станет меньше.

Наш немец без дела не сидел, что, в общем-то, было для него характерно. Сегодня на подхвате у него было шесть человек, занятых в основном тушами «максимов», снятых с бронепоезда. Один как раз ставили на самодельный деревянный станок, напоминающий те, что делали для крупнокалиберных пулеметов, но хлипче. Сам Вальтер занимался с зенитным строенным пулеметом. Его сняли только с половиной станка – верхней частью, потому как нижняя была наглухо то ли приклепана, то ли приварена к бронеполу.

– Здравствуй, Вальтер. Как агрегат?

– Здравствуйте, товарищ командир, – последнее время немец перестал называть всех господами и переключился на «камрадов», – надежный, хоть и устаревший. Зато износ минимальный – из него почти и не стреляли.

– А бортовые как?

– Тоже нормальные, вот только отсутствие станков сильно снижает их полезность.

– Станки и щиты мы вроде еще со склада увезли вместе с тобой.

– Да, щитов много, а те два колесных станка и треногу уже раньше в дело определили.

– Насколько имеет смысл сейчас этими заниматься?

– Этого я не знаю. Плотники ругаются – требуют, чтобы их от работы не отвлекали. Они все еще лыжами занимаются. Мы, может быть, пока металлические детали подготовим, а после уже сборку станков произведем.

– Хорошо. Я чего зашел – автоматы вчера странные заметил. Их тебе передали или как?

– Да, два «Суоми», два французских «МАС» тридцать восемь и пять чешских «Брно» триста восемьдесят третьих. Будете смотреть?

Прямо как в магазине.

– Буду.

Хоть на улице и было морозно, но лезть в темную землянку не имело смысла, потому Вальтер вытащил три автомата, разложив их на верстаке под навесом. Первым бросился в глаза автомат, как брат, хоть и не близнец, похожий на мой ППД, причем рядом лежал почти такой же дисковый магазин.

– Это финский «Суоми», – начал лекцию Вальтер. – Патрон стандартный «Люггер», что и в наших автоматах. Свободный затвор. Оригинальная вакуумная система торможения затвора, считается, что это дает преимущество в точности. Ничего по этому поводу сказать не могу. Достаточно тяжел, на уровне наших тридцать восьмых и сороковых и примерно на килограмм тяжелее вашего пистолета-пулемета. В целом неплохое изделие, а главное, не под дефицитный патрон, как вот этот «француз».

Лектор взял в руки следующий экспонат. Этот агрегат казался каким-то несуразным. Если бы не приклад, то он своим тонким стволом скорее напомнил бы комиссарский «маузер», только увеличенный раза в полтора.

– Очень легкий, опять же, почти на килограмм легче вашего. Огонь только автоматический. Эффективность огня из-за слабого патрона метров пятьдесят, максимум сто.

– Что за патрон?

– Французский трехлинейный, но значительно слабее маузеровского, применяемого в ваших пистолетах-пулеметах.

– Патронов к нему много?

– Не знаю, мне дали шесть штук для проверки. Вы же знаете, – грустно улыбнулся немец, – патроны мне не доверяют. Мне вообще мало доверяют.

– Ой, вот только не надо ныть. Меньше соблазнов – крепче спишь. Третий – что за чудо с сошками?

– Это как раз «Брно». Делают, как я и говорил, чехи. Все тот же свободный затвор, кстати, как и у «француза», но его можно утяжелять. Вероятно, для экономии патронов, так как при этом уменьшается скорострельность. Никогда не слышал, чтобы это кто-то делал. Расположение магазина боковое, как и на двадцать восьмом «шмайсере», что был у вас до того. Они вообще похожи, даже кожухом ствола. Есть сошки для использования как легкого пулемета. Не знаю, какова его эффективность в этой роли, так как использование стандартного люгеровского патрона для пулемета странно. Тяжелый. Больше ничего особенного сказать не могу.

– Вот еще чего хотел узнать – зачем ваши патроны в лентах переворачивают?

Немец, похоже, не сразу понял, о чем я, но, оглянувшись на бойцов, возящихся с пулеметом, смекнул:

– Разная система извлечения патронов из ленты. У нас гильзы с проточкой, а у вас с фланцем. Система захвата другая, но если ленту перевернуть, то и ваши патроны ваш пулемет из нашей ленты нормально извлекает. Вряд ли это специально так сделали, просто так получилось.

Ну, вряд ли, не вряд ли – кто его знает. Нефедов мне сам рассказывал, что у нас ротные минометы специально сделаны с большим калибром, чтобы вражескими минами могли стрелять, а враг нашими нет. Когда я его спросил, почему «пятидесятки» так не сделали, плечами пожал. Тогда предположил, что по его логике наши трехдюймовые пушки тоже так специально сделаны, чтобы могли немецкими 75-мм снарядами стрелять, а наоборот нет. Тут он сначала рассмеялся, начал объяснять, почему это невозможно, но на середине объяснения сам задумался. Потом уже заявил, что, может, и случайно так получилось, но удобно. По этой же логике получалось, что немцы создали свой миномет калибром восемьдесят один и еще чуть-чуть миллиметр, для того, чтобы использовать мины британского трехдюймового миномета Стокса. На самом деле, скорее, скопировали французский 81-мм миномет, поступивший на вооружение на семь лет раньше. Короче, с этими легендами голову сломишь.

Оказалось, таких баек гуляет много – народ сравнивал диаметр папиросных гильз с калибрами стрелкового оружия, тем более что и там и там есть название «гильза», и некоторые утверждали, что папиросные фабрики специально делались так, чтобы могли выпускать патроны. Некоторые умудрялись даже, измерив все, что попадалось под руку, подогнать под эти мифы вплоть до стаканов, бутылок и детских сосок. Много бывает всяких разных интересных совпадений.

Побеседовав с Вальтером еще минут десять, ушел, загруженный проблемами нашего производственного цеха. По словам Вальтера, у нас не хватало всего, правда девять десятых из этого «всего» удавалось заменить тем, чего хватало, хотя и не без геморроя. В течение следующего часа выслушал, что «всего» не хватает у фельдшера и поваров. Но хоть накормили.

Затем, встав на лыжи, уже в сопровождении Георгия посетил пошивочное предприятие. Ничего нового – оказалось, у них этого «всего» не хватает еще больше. Слава богу, кое-что из этого я видел на рынке в Полоцке. Затребовал список и тут же получил, правда, уже в процессе получения список изрядно подрос. Вот, например, зачем в швейном деле гусиный жир? Понимаю, сало, хотя нет – евреи вроде его не едят. Ладно, удастся найти – будет им жир.

Встретил Цаплина, порадовался, что вот ему-то зимой, наверное, ничего не надо. Размечтался. Оказалось, что наши землянки во всех лагерях делались по временной схеме, и если сейчас, пока не навалило много снега и грунт не промерз насквозь, чего-то такого не сделать, то весной нас затопит. А для этого нужны люди и материалы. Инструмент, слава аллаху, есть. Почему раньше не докладывал? Ах, докладывал, рапорт писал? Разберемся!

В лагере третьей роты было пустынно. После ухода в рейд остался только караул, который, кроме лагеря, охранял и полтора десятка пленных. Одного из них сейчас и выволакивали из землянки. Вид у того был непрезентабельный – с разбитого лица на снег падали ярко-красные капли, из окровавленного рта слышалось мычание, вследствие чего на губах вздувались кровавые пузыри.

– Вы чего тут за опричнину развели? – спросил, не здороваясь, двух парашютистов, находившихся в землянке. Один, вроде как Гравин, как раз держал правую руку в деревянной шайке, заполненной снегом. – А вот это можно как самострел записать – самостоятельное нанесение себе травмы, затрудняющей дальнейшее несение службы. Что за организация процесса? Где дыба, кнут, батога? Кстати, как правильно: батога или батоги?

Эти мордовороты даже не засмущались, только пострадавший вытянул руку из снега и, неодобрительно посмотрев на сбитые костяшки, вздохнул.

– Чего молчим, вам, кажется, командир вопрос задал?

– Извините, товарищ младший лейтенант госбезопасности, проводили допрос изменника Родины.

– А чего он еще ходит? Забили бы на хрен насмерть.

– Да чего его насмерть бить, – вмешался второй. – Пару плюх получил и раскололся до самой жопы. Мразь. Вот вы знаете, кто это такие?

– Батальон «Арайс», или я ошибаюсь?

– Ну да, они, – Либава удивленно глянул на меня. – А занимаются знаете чем?

– Каратели, уничтожение евреев, коммунистов, сочувствующих.

– И после этого с ними политесы разводить? Этот просто сопляк. Федор не об него руку разбил. Есть тут один – Юрис Стейнс, вот это крепкий орешек, вражина каких поискать. Про него двое других много чего рассказали, а тот не колется, говорит, фамилия не позволяет.

Фамилия? А, ну да, Стейнс – это же от немецкого «камень».

– И что интересного рассказали?

– Они такого наговорили, мы сначала даже поверить не могли. Хватали людей и убивали без всякого разбирательства и суда. Достаточно доноса, что это евреи или сочувствующие советской власти. Первые дни, говорят, собирали в кучу прямо в поле. Кормить их никто не кормил. Через несколько дней, когда люди за проволоку уже не лезли, просто приказали всех убить. Детей и раненых после расстрела штыками добивали. Потом уже и не стали много собирать – привозили, заставляли копать яму и тут же у ямы кончали. Затем за следующими ехали. Это не люди, звери какие-то. Причем если у Стейнса забрали отца и еще кого-то из родственников, они в основном в старой полиции работали, то у других двоих никого не трогали. Они просто пошли людей убивать. Как это вообще можно понять?

Да, похоже, сорвались осназовцы. И правда, как они их вообще не забили после услышанного?

– Так, оставить лирику. Что удалось узнать о том, сколько их здесь, чем должны заниматься и прочие конкретные вещи?

– Это первая рота батальона, – начал докладывать Либава. – В роте девяносто шесть человек, еще около десятка это командование батальона, включая самого Арайса, и хозяйственники. До конца года должна прибыть вторая рота. Им, такому количеству, дома теперь заниматься нечем. Сюда ехали, думали, то же самое будет – убийства, изнасилования, грабеж имущества, а их на охоту бросили. На нас. Пока они по мордасам еще не получали хорошенько, но до вчерашнего дня один труп и пару раненых уже имели. В вагоне поезда их было два десятка, так что остальные теперь, наверно, прочувствуют, куда, гады, попали.

И еще попробуем их группу, что в Жарцах сидит, если не уничтожить, чего хотелось бы, то хорошо потрепать. Там уже минус один, надеюсь, будет больше.

– Узнали, почему так пестро вооружены?

– Да, их вооружали эсэсовцы, говорят, что те вооружены так же.

– Да, мы с эсэсовцами уже встречались, у них, и правда, сплошная экзотика. Еще что-нибудь говорят?

– Двое болтают о чем спросишь, только толку мало. Вон сколько исписал, – парашютист показал ученическую тетрадь, заполненную почти полностью. – Все больше описание их подвигов, но это скорее трибуналу интересно. Читать будете?

– Нет, старшине своему отдайте, – ответил и быстро вышел на воздух, дух в землянке был тяжелый – пахло не только кровью, но и еще смесью блевотины, мочи и прочих неэстетичных выделений организма.

В землянке, где процессом руководил Тихвинский, все было обставлено культурней. Неприятных запахов не было, допрос, на первый взгляд, шел корректно. Дождался, пока наш юрист снял показания с немецкого стрелка и того вывели.

– Привет, Евгений.

– Здравствуйте.

– Есть чего интересного для нас?

– Не особо. Немцы у нас двух типов. Первый, это экипаж бронепоезда, среди них и единственный офицер – лейтенант. Эти ничего нужного сказать не могут – так, кое-какие сведения по железнодорожной станции Полоцка да о дорогах вокруг. Многое мы и сами знаем. Второй, охранники и засадники, что против нас действовали. От этих толку чуть больше: рассказали о постах, засадах, режиме несения службы, но тоже ничего неординарного. Я тут кое-что записал, в том числе фамилии и звания командиров, может, пригодится.

– Хорошо. Да, ты вроде летуна подслушал. Может, он что-нибудь ценное сболтнул.

– Нет, кроме того, что завтра опять прилетит, ему это надоело, и в этом свинячьем лесу ни дерьма не видать.

– Ладно, может, завтра чего и высмотрит – Калиничев обещал.

Зал был какой-то странный. Белый-белый, но в то же время не светлый, а непонятно мрачный. Вокруг все дышало какой-то опасностью, что ли. Нет, скорее предчувствием опасности, или даже не так. Вот – это было преддверие опасности, не чувство, что может что-то неприятное случиться, а знание, что это неприятное и опасное Нечто уже за порогом и обязательно придет. Вдоль стен стояли белые ели. Опять же не покрытые снегом, инеем или грязновато-белой ватой, их олицетворяющей, – они были белыми целиком: хвоя, ветви, стволы… И белыми они были не только снаружи, но и изнутри. Откуда я это знаю? Ниоткуда, просто уверен, что если сломать ветку, спилить ствол или разгрызть хвоинку, то внутри они окажутся такими же ослепительно-белыми, как и снаружи.

Пол был зеркальным, но не скользким. Он будто подернулся изморозью, которая, пробившись снизу, застыла тончайшим прозрачнейшим слоем, будто навек заморозившим эту зеркальность. А еще вокруг было холодно. Отстраненно холодно. Сам я этого холода не чувствовал, выдыхаемый воздух не застывал моментально, как в сказках, хотел даже плюнуть, чтобы проверить – не замерзнет ли на лету, да постеснялся, но шестым чувством ощущал, что кругом стоит ужасная стужа. Задрав голову, увидел северное сияние – никогда не видел такого раньше, но судя по картинкам, это было именно оно. Вообще-то на картинах и фотографиях полярное сияние видно как бы сбоку, а это висело прямо надо мной. Оно состояло не из полотнищ, как я раньше считал, а было сплошное, только яркие сполохи прокатывались в будто бы промороженном и заледенелом воздухе.

Решил осмотреть себя. Хм, оригинальненько. Черные смокинг, брюки, туфли, бабочка… Задрал брючину, затем скосил глаза, оттянув борт пиджака – черные носки еще ладно, но антрацитовая в искру рубашка, это, по-моему, перебор, прямо ворон какой-то. Ага, вьющийся.

Дзынь-нь-нь! Ого, только сейчас понял, что вокруг стояла оглушительная тишина, теперь нарушенная звуком разорванной струны. Звук шел сзади. Обернувшись, увидел белоснежную арку в матово-зеркальной стене. А из арки все отчетливее раздавались шелест и щелчки с тихим позвякиванием, будто кто-то равномерно, но неглубоко вбивал в лед тонкий шип ледоруба.

Ее фигура оказалась в арке как-то неожиданно: вот только что было пусто, только нарастающий приближающийся звук, тихий, но оглушающий одновременно – и вот она уже входит в зал. Оделась она явно в противофазу мне, то есть во все белое. Снежно-блестящее длинное, без лишних элементов, облегающее, только немного расклешенное ниже колен платье, обрамленное понизу широким шелестящим воланом, прикрывающим открытые хрустальные туфли на высоченном тонком серебряном каблуке. Вот чем она так цокала! Короткие рукава почти не дают увидеть кожу рук, так – только совсем тонкую полоску, потому что остальное скрывают длинные атласные перчатки. Не хватает только длинного мундштука со слабо дымящейся сигаретой, но она не курит, да и терпеть не может, когда при ней это делают другие, – я знаю! Странно, при ее профессии, все, что сокращает срок жизни человека, должно было бы приветствоваться, но такой у нее легкий бзик. В придачу к массе более тяжелых.

Явным контрастом выделяется черное каре волос с косой челкой. Сегодня волосы выглядят нормально, хотя лака она, наверное, извела немало. А вот косметики самый минимум, даже помада какого-то телесно-розоватого оттенка. Пока она идет, а я решил не двигаться – хоть это слегка некультурно, на мой взгляд, но сломает всю выстроенную ею мизансцену. Да, в этот раз она выглядит почти как человек, даже эта походка хищницы, которая, став чуть более свободной, начнет выглядеть вульгарно, очеловечивает ее. Если бы не желтый взгляд рассеченных вертикальным зрачком глаз – просто светская львица на собственном приеме. Еще портит этот образ отсутствие ювелирных украшений. Странно, второй раз подряд вижу ее без ювелирки, а ведь она это дело если не обожает, то, по крайней мере, не обходит вниманием.

Сейчас она опять, как и в прошлый раз, застывает в полушаге.

– Здравствуй!

Не отвечая, она кладет руки на мои плечи, огромные каблуки компенсируют нашу разницу в росте, и совсем слегка касается губами моей щеки. Вот тут стужа наконец пробирает до самой глубины внутренностей, даже сердце пропускает удар. Вот оно – чувство близости смерти.

– А можно без твоих шуточек, Мара?

Она заразительно смеется. Наверно, так умеют смеяться только молодые девушки или даже девочки-подростки, не встречавшиеся пока с болью жизни.

– Зачем звала?

Она опять по-детски надувает губы, но взгляд уже холодный.

– А если соскучилась? Может, мне внимания не хватает.

– Знаешь, привлекать твое внимание это как-то…

– Знаю. Не любите вы меня, не цените, не уважаете… Только боитесь. Это я не о тебе…

Она замолчала, вглядываясь мне в глаза.

– Ладно, проехали. Ты не ответил на мое прошлое предложение, а я так давно не танцевала. Я танцевать хочу, бука!

– Ты же знаешь, как я танцую, а ты опять будешь пытаться вести.

– Это отказ?

– Ни в коей мере! Что я, себе враг?

– То-то же! Полонез, танго, твист?

– Не умею.

– Знаю. Тогда как всегда? Белый танец – дамы приглашают кавалеров!

Зал наполнился вступительными тактами вальса. Какого? В музыке я все же профан и Шуберта от Шумана не отличу. Мара положила руку мне на плечо, я приобнял ее за талию… Первое, еще слегка скованное движение ног, и вот уже двигаюсь в нужном темпе. Вальс – это единственный танец, который с горем пополам я освоил на «троечку».

– Почему Хель, ты же их не любишь? – я киваю на промороженные ели.

– Еще меньше я люблю шеол. Только люди, живущие в Синайской пустыне, могут представить себе преисподнюю, как раскаленную сковородку. Жуткий холод норманнов, конечно, тоже мне не сильно близок, это не родная Навь, но сегодня Хель как-то лучше передает сложившиеся обстоятельства.

Очередной оборот, вдруг замечаю, что что-то изменилось. Под белыми, промороженными насквозь елями мелькнуло что-то темное. Еще один оборот, и я встречаюсь глазами с человеком. Он одет в серую шинель, почти на самые глаза надвинута характерная немецкая каска, кожа лица пепельно-серая, но глаза живые, только подернутые пленкой, но в глубине их видна мука. Вот еще один, сжимающий в окоченевших руках «маузер» с расколотым прикладом. Следующим был офицер в фуражке с зажатым в ладони тридцать восьмым «вальтером». А вот это не так – боец был одет в белый маскхалат, а в руках у него была «светка».

– Это неправильно, – я сбился с темпа и чуть не наступил Маране на ногу. – Ему здесь не место!

– Знаю, его место в Светлой Нави, как и любому защищающему свою Родину, но старые грехи сюда потянули.

– Неужели настолько страшные, что защитник родного очага может попасть в Хель?

– Он отрекся от Рода!

Да, это грех страшный – лучше убить, чем отречься.

– Может, раньше он и был слаб, но сейчас искупил, неужели Род за него не просил даже? Не простил?

– Они простили, но это не значит, что простила я. Пусть осознает.

– Потом отпустишь?

– Будет сильным – отпущу, сломается – останется здесь. Даже этим, – она кивнула в сторону офицера. – Далеко не всем здесь место, но отвечать придется. Да, кстати, у тебя есть полтора десятка их – тебе не нужны, отдай.

– Ты же знаешь, я не практикую жертвоприношения.

– У тебя на них свои виды?

– Нет никаких видов.

– И что будешь с ними делать, в тюрьму посадишь?

– Нет, наверно, они умрут, но жертвоприношением это не будет.

– Зря, могло бы помочь тебе и твоим людям.

– Не уверен, а они по большей части даже в Христа не верят.

– На войне неверующих не бывает.

До конца танца мы больше не проронили ни слова. Музыка смолкла. Мара снова наклонила ко мне голову, я обмер, готовясь к очередной волне стужи, что скует тело, но губы, поцеловавшие щеку, были просто холодные. Она усмехнулась, еще раз глянула мне в глаза, повернулась и пошла. Теперь это была походка усталой, но крепкой женщины.

Дзынь-нь-нь! Арка исчезла, вокруг заструились снежные смерчи, все плотнее забивая пространство вокруг. Наконец ничего не стало видно даже на несколько сантиметров – снег забился в глаза.

Дзынь-нь-нь!

 

Глава 14

Через три дня воздушная бандероль не прибыла, сколько ни жгли мы костры и ни молили небо, прислушиваясь и надеясь услышать звук моторов. А на следующий день пошел снег и сыпал еще три дня. К концу этого снегопада вернулись все группы, отправленные на задания. Да, латыши из Жарцов все же ушли, правда, оставив еще шесть трупов, два из которых были явно не нашего приготовления – очень походило на то, что раненых добили свои же.

Подрывники, что ходили на запад, отчитались о двух подорванных составах, после чего их как зайцев стали гонять по лесам и полям. Больше по лесам, конечно, но ничего – убежали, даже ни одного раненого.

Третьей роте так не повезло – шестеро погибших и полтора десятка раненых. При этом Серегин божился, что сами положили не меньше роты, позже, правда, согласился на два взвода, но на этом уже стоял насмерть. В конце концов, ему надо было как-то оправдать перед Нефедовым половину боезапаса минометных мин, которые на базу не вернулись. Еще не меньше двух десятков требовали записать на себя те бойцы, что оседлали северное шоссе, это кроме шести уничтоженных автомашин. После одного удачного налета на автоколонну им больше похвастаться было нечем, потому как тоже дальше только в прятки играли.

Что характерно, и те и другие представили доказательства в виде трофейного оружия и личных документов, и хотя не в полном объеме заявленного, потому как если убегаешь, то сложно обшманать преследующего тебя врага. Командование, то есть я, вспомнив о том, как то ли Суворов, то ли Румянцев, после сообщения адъютанта, что на поле боя насчитали тридцать тысяч убитых турок, заявил: «Пиши пятьдесят – чего их, бусурман, жалеть», тоже пошло навстречу пожеланиям. Так что три взвода немцев попали в списки покойников вслед за еще четырьмя пущенными под откос эшелонами. К сожалению, только два из них шли на восток, но рвать надо обе нитки, дабы не облегчать гитлеровцам жизнь.

Наша железка, теперь мы привыкли ее называть «нашей», опять стояла. Только фашисты восстановили полотно после катастрофы бронепоезда, как тут же навернулся порожняк, которым немцы пытались проверить готовность пути. Жаль, конечно, что порожняк, но наше дело парализовать движение, что у нас вполне получалось.

Прошедший снег одновременно и облегчил нашу жизнь, засыпав старые следы, на которые могли ориентироваться каратели, так и усложнил ее – новые лыжни пробивать тот еще труд, хотя, казалось бы, чего там. Зато теперь, нащупав пути по зимнему лесу, бойцы прокладывали лыжни уже не абы как, а таким образом, что они периодически сливались в охраняемые пулеметными засадами узлы, после чего опять вольготно разбегались. На эти засады мы возводили некоторые надежды, хотя дежурство там было одно из нелюбимых у бойцов – холодно, к тому же не покуришь и не поболтаешь. Один плюс – кормили засадников хорошо, не хуже разведки.

Накрывалось и мое путешествие в Полоцк – нашими трудами движения по автомобильным дорогам почти не было, если не считать редких розвальней местных жителей. Потому, пока дорогу хоть как-то не накатают, гнать груженный лесом обоз желание у Борового отсутствовало – не хотел зря скотину мучить. Не помогло даже уговаривание Фефера, тому очень хотелось отправиться в город. Происходило ли это желание из-за полученного задания или имело больше амурное свойство, выяснять не стал – какая в конце концов разница.

Наконец снова получили шифровку, требующую приготовиться к прибытию груза. Ну, хоть в этот раз повезет?

Была уже почти полночь, дрова в прогорающие костры забросили по третьему разу, когда удалось расслышать, где-то на самом краешке слухового порога, нехарактерный для ночного зимнего леса гул. Остальные, собравшиеся на поляне, не реагировали. Подозреваю, что слух у меня получше, тем более что, считай, неделю его не нагружали звуки выстрелов. Прошло не менее полуминуты, как Георгий вдруг встрепенулся.

– Командир, слышишь?

– Да. Теперь бы он опять чего не напутал. Эй, там, у костров, подбросьте веток потоньше, да готовьтесь бензинчика плеснуть.

Костры были выложены сильно вытянутым с запада на восток ромбом, да еще с пятым ровно посередине. Такой вариант решили применить после неудачной прошлой высадки, все-таки треугольник выстраивают три костра почти всегда, реже он бывает равносторонним, но и такое расположение не чудо.

Самолет прошел чуть левее, хотя понятие «чуть» тут явно относительное – по звуку определить нелегко, но расстояние явно стоило считать в километрах, вот только воздушный наблюдатель из меня никакой. После чего звук пропал. Наши ряды покрыло полотно уныния, но не прошло и десяти минут, как знакомый гул послышался снова, и в этот раз самолет, похоже, шел прямо на нас. Пролетел он прямо над головой и начал удаляться, но вдруг звук слегка сменился, и вроде бы расстояние прекратило увеличиваться.

– Фу-у-у, – выдохнул Кошка. – Кажись, на круг пошел.

Так оно и было. Забрав чуть севернее, самолет снизился и уменьшил скорость. В этот раз он прошел низко, хотя увидеть его все одно не удалось, после чего удалился на восток.

Искать в зимнем ночном лесу сброшенный на парашютах груз то еще скажу удовольствие. Из шести обещанных тюков за ночь разыскали три. Слава ВКП(б), оставшиеся три также были найдены утром, причем один буквально в двухстах метрах от поляны вольготно висел себе на дереве.

В лагерь возвращались тяжело груженными – тюки пришлось петрушить на месте. В двух была взрывчатка – тол в шашках по двести и четыреста граммов. Еще в двух медикаменты – на такое мы даже не рассчитывали, хотя основное место и занимали перевязочные средства, но и лекарств хватало. В оставшихся двух были гранаты, в основном «тридцать третьи», но и два десятка «фенек» положили, четыре ленты по пятьдесят патронов к ДШК, аккумуляторы к рации, различные средства взрывания, шесть ППШ с запасными дисками, четыре ящика патронов к ним, три десятка дисков к ДП и полсотни магазинов к СВТ. Отдельно лежали тщательно упакованные прицелы к «сорокапяткам», снайперские прицелы, полевые бинокли и аж целых тридцать компасов вместе с толстой связкой карт.

– С почином нас, товарищи, – радость от такого предновогоднего подарка распирала всех присутствующих. – Думаю, теперь дело пойдет.

Пришли уже после обеда, но нас не обделили – накормили по норме разведки. Разведка сегодня тоже отличилась: Епишин, по наводке Гринюка, заманил группу латышей в составе шести человек в засаду, ту самую – узловую. Одного даже взяли живым и кое-чего успели поспрашивать, но две пули в живот, это не лечится. Хотя и лечить его никто не стал бы.

Хорошее настроение царило до самого вечера, пока под ночь очередная группа не вернулась, притащив один труп и двоих раненых. Этих ребят подстерегли в районе Белого озера и сразу открыли огонь. Не стали пытаться, как группу Епишина, выследить, вероятно понимая, что идущие на запад бойцы возвращаться будут не скоро и не той дорогой. А может, просто пытались нанести нам урон, не мудрствуя. Ничего хорошего из подобного обмена ударами вынести нам не удастся – фашисты могут спокойно менять нескольких своих прихвостней на одного нашего бойца, и при этом будут в выигрыше.

Ежевечерние совещания стали у нас уже нормой. Сегодня главной темой была выработка противолатышской тактики. Устроенный мозговой штурм был для Зиновьева в новинку, но и он постепенно втянулся, предложив несколько интересных решений. И хотя тактику засад признали разумной, но шесть десятков человек, сидящих на морозе вблизи лагеря, это одно, а вот расширение такой сети съедало весь личный состав, даже при двукратном удалении постов – площадь, а значит, и наличие лазеек, увеличивалась не вдвое, а многократно.

– Калиничев, кровь из носу выясни пути их выдвижения из города и опорные узлы на местности. Караулить их надо близко к местам отдыха, там их пути выдвижения как на ладони будут. Правда, они тоже могут засады посадить, но, надеюсь, мы их хоть немного, но проредим. Когда к ним вторая рота подойдет, если еще не подошла, совсем кисло будет.

– А может, все-таки рвануть их прямо в городе? – нашему осназовцу очень хотелось нашуметь по-крупному. – Взрывчатка теперь есть, да для такого дела еще пришлют. Такое донесение накатаю, что нам приказ спустят и любые ресурсы, только бы этих гадов чухонских грохнуть.

– Вот только этого не надо, – поморщился Матвеев. – Нам еще невыполнимых приказов на шею не хватало.

– Это еще почему невыполнимых? Вполне даже выполнимых.

– Смотри. Во-первых: мы не знаем их места расквартирования. Хорошо, узнаем – кое-какая агентура в городе есть, – старший сержант покосился в мою сторону. – Может, даже сможем протащить взрывчатку и заминировать, что, в общем, сложно сделать в отношении охраняемого, и охраняемого хорошо – все-таки сами себя сторожат, объекта. К тому же один взрыв в городе уже был, и немцы, уж наверняка, меры приняли. Ладно, считай, сделали. Но тут появляется во-вторых: сколько этих латышей там будет? Они же все здесь, вокруг бегают. Единственный вариант – подгадать, когда вторая рота приедет, этим минимум день-два на расквартировку дадут. Но это, как говорит командир, фантастика и полный анреал – не факт, что вторую роту разместят вместе с первой, да и беготня там будет такая, что незаметно хрен подлезешь.

– Примем вариант к рассмотрению, – взял слово сам. – Если, и правда, анреал, то бросим дезу гансам. Пусть копают в другом направлении.

– Тогда травануть их, – не унимался Зиновьев.

– Можно у Геращенко, конечно, поинтересоваться, – это уже Кошка решил обломать кровожадного старшину. – Но не думаю, что у нас есть сильнодействующие яды отсроченного действия, да еще без вкуса и запаха. Да и как их травить – большую коробку конфет им прислать?

В конце концов решили, что, кроме обычной работы на местности, надо активизировать и деятельность в городе и активно искать слабые точки «Арайса». Сейчас это был наш главный противник, но не факт, что это продлится долго – мы начинали терять инициативу. В наших условиях это начало конца. Крупных лесных массивов здесь нет – если начнут зажимать, придется уходить. Крупные леса есть севернее, восточнее и южнее, но, уйдя туда, мы потеряем базу. Было бы нас человек тридцать, то особых сложностей не вижу, но четыре с половиной сотни… Да и не верю, что получим разрешение на отход, мы теперь, считай, люди подневольные, и пока делаем, как нужно хозяевам, нас особо пришпоривать не будут, а вот если начнем налево смотреть…

Сани шли тяжело – снег на дороге за прошлые дни хоть и прибили, но нормально накатать тракт этой зимой вряд ли выйдет, уж мы постараемся. Да, уже зима. Немцы под Москвой выдыхаются. Наши отбросили их от Каширы и Тулы. Похоже, пружина сдавлена до конца и уже пытается распрямляться в обратном направлении. Внешнее давление еще пока не дает этого сделать, но если наши войска приложат еще усилия, а они, уверен, приложат, то отдача может быть сильной – так что хлестать из всех дыр будет.

Розвальни опять тряхнуло на очередном промерзшем сугробе, они опасно накренились, из-за наваленных сверх всякой меры досок нас потянуло в сторону обочины. Еще чуть-чуть – и завалимся. Пришлось спрыгивать и упираться уже, наверное, раз десятый за время пути. Всего в нашем северном караване двенадцать саней. Десять везут брус и доски, остальные всяческие обрезки, горбыль и прочие дрова. Кроме того, среди груза заныкано еще кое-что интересное. Надеюсь, немцы не найдут, потому как умирать нам рановато.

Вот и город. Бумажка от Мезьера сработала как надо – пропустили без шмона, даже без взятки. Мы же не просто так катаемся, а по большой государственной необходимости – снабжаем, можно сказать, Рейх, чтоб он сдох, ценным стратегическим материалом. Вот кому, интересно, сейчас здесь брус и доски нужны? Фрицам сейчас шмотье теплое нужно, вот чего они от нас хрен дождутся. Решили, козлы, войну до морозов закончить? Получите и распишитесь. Что, шелупонь европейская, подпрыгиваешь и ручонками себя по бокам хлещешь, холодно? То ли еще будет. И древесину эту, что мы везем, вы всю в печах сожжете, и больше от нее толку, надеюсь, никакого не будет. А если куда и пристроите, то лес этот осенний, сырой, сгниет за милую душу.

Обоз загнать во двор целиком не получилось, да оказалось, что и не надо. Мезьеру нужны были только дрова, которые он и получил, а пиломатериалы договорились сгрузить на другой склад уже завтра. Нам тоже кое-что надо перепрятать, а ночь для того самое лучшее время.

– Что с «железным» пропуском на выезд? – с ходу в лоб огорошил интенданта, показывая пачку марок. – Нужно, чтобы ни одна ваша немецкая собака нос не совала, не говорю уже о латышских.

– Это не так просто.

– Было бы просто, уже весь город вывез давно.

– Я приготовил специальное письмо, с ним надо пойти к сельскому бургомистру района. Он выпишет пропуск, а я его завизирую в комендатуре.

– Меня к нему пустят?

– Конечно. Покажете письмо, скажете, что от меня к господину Лиховею, он все сделает.

– К кому? – я аж оторопел.

– Возможно, я неправильно назвал фамилию, они у вас сложные, но, кажется, да – Лиховей.

Охренеть, не встать.

– Не помню такого.

– Он неделю как назначен. С нами он почти не пересекается по служебным делам, но вы, русские, должны от него разрешение иметь.

– А белорусы?

– Ну да, я и говорю.

Вот чухонец европеодообразный, ни знания местных реалий, ни юмора ни на грош.

– Хорошо, что есть ценного, за что стоило бы деньги платить?

Немец сунул мне приличный список. Так, полюбопытствуем. Это не то, это тоже, это совсем хрень какая-то…

– Ты чего мне пихаешь? Я тебе чего прошлый раз говорил? Медикаменты где?

– У меня их не бывает…

– А на кой черт мне эти лопаты, топоры, котлы и велосипеды? Где теплая одежда? Или скажешь, что это тоже не к тебе?

– Да, этим занимаюсь я, но у нас и так мало… Мы и на четверть не покрываем требования вермахта…

– Значит, не будешь покрывать на одну восьмую. Я ведь знаю, что полученную овчину вы перерабатываете тут же в городе и шьете одежду.

– Только начали…

– Вот поэтому мне нужно двести тулупов. Не понял? Двести меховых шинелей.

Интендант даже не побелел, а скорее, позеленел.

– Но… Вы… Там всего пошили чуть больше ста… Все уже учтено и подготовлено к отправке!

– Знаешь, насколько мне это по… ты не поймешь. Короче, с тебя сто тулупов.

– Вы не в своем уме!!! Я же объясняю – все учтено, упаковано, выписаны документы…

– Пожар устроишь, мне тебя учить, что ли? Кто у нас интендант?

На Мезьера было больно смотреть.

– Ладно, сколько сейчас сможешь?

– Двадцать… двадцать пять.

– Хорошо, остальное потом. Что еще есть, шапки, валенки, теплое белье, может, что-то вязаное?

– Шапок нет, есть валенки, но немного, белья тоже нет – все сразу на фронт идет, даже гарнизону ничего не дают.

– Что есть из калорийных продуктов, напитков – чай, кофе, шоколад? Только не эрзацы.

– Нет ничего. Ну, то есть совсем немного. Есть спирт, вот его много.

Самогон у нас у самих есть.

– Откуда много спирта?

– Так завод в, как его, вот, – немец ткнул в висевшую на стене карту. – В Запрудье.

Странно, вроде недалеко, правда, за речкой и железкой, что неудобно, но во вполне досягаемой зоне. Почему не знаю?

– Что, крупный завод?

– Нет. Всего двенадцать тонн спирта с него получили.

– Угу. Напишешь, что про него знаешь. Теперь давай конкретнее по списку – это все, что у тебя есть, или что-то припрятал?

– Все, зачем мне что-то прятать?

– Откуда я знаю зачем? И еще я не понимаю, зачем мне за это платить?

– Но вот же. Смотрите: сахар, соль, маргарин, мука, кроме того, есть еще пайки.

– Видел я эти пайки. Одно дерьмо там, кроме консервированного фарша, да и он дерьмо – там мяса и наполовину нет, одни эрзацы.

– В Рейхе тяжелое положение, немецкий народ и так отдает армии лучшее.

Лучше бы ваш немецкий народ сдох сразу за своей армией. Говорить этого не стал, но, похоже, немец и так догадывался о моих мыслях.

– Ладно, давай продукты и керосин, бензин тоже пойдет, только бочки должны быть из-под керосина.

– Переливать?

– Они, небось, только маркировкой и отличаются? Тогда просто перерисуй значки, но осторожно и аккуратно. К завтрашнему дню успеешь? Отлично, завтра и загрузимся.

– А что насчет денег?

– Скажешь сколько, только не наглей. Я тебе доверяю.

Ага, так доверяю, что словами не выразить. Он это тоже понимает и, надеюсь, сильно хаметь не будет.

Теперь куда – в госпиталь, на рынок или к нашему хитрому Лиховею, который то ли предатель, то ли подпольщик, то ли и то, и другое вместе взятое? Лучше, наверно, бургомистра навестить.

Доступ к телу нового сельского главы получил без проблем. Секретутка в очках, только увидев письмо от интенданта, сразу предложила пройти. Вот и он – больной зуб. Мужику на вид лет сорок пять, может, чуть больше. Редкая с большими залысинами шевелюра на крупной голове, и внимательный взгляд через пенсне.

– Здравствуйте, господин бургомистр. Мы тут для господина Мезьера древесину заготавливаем, пиломатериалы, значит, и прочее. Он мне тут документик выписал, но нужно и от вас автограф с печатью, ну и прочее прилагающееся.

– Откуда дровишки?

Хотел ответить, что из лесу, вестимо, но решил пока не нарываться.

– Из Залесья, пилорама у нас там.

– Лес-то, небось, сырой?

– Нет, нормальный лес. Сыроват, конечно, – его же либо сушить, либо в конце зимы валить, а сейчас вон, только начало. Но раз новая власть требует…

– А вы и рады стараться – вам все одно какая власть, лишь бы напакостить.

– Зря обижаете, господин хороший, та власть – советская, много чего плохого людям сделала, а от этой мы пока зла не видели.

– А тебя-то чем обидели? Ты, я гляжу, не крестьянин – городской, небось, еще и студент.

– А вот рожу мою желтую видите – бандиты, что партизанами себя кличут, все нутро мне отбили. А немцы меня в госпитале лечат, недорого.

– Хорошо, давай свои бумаги.

Читал он долго – понятно, что немецкий знает, но, видать, не очень хорошо.

– А почему написано, что разрешен вывоз из города грузов с армейской маркировкой?

– Так господин Мезьер с нами расплачивается вещами со складов, те, которые немцам самим не нужны или, там, испорченные какие.

– А почему не деньгами?

– Кому эти бумажки сейчас нужны. Пока, глядишь, ходят, а как Москву возьмут, другие деньги выпустят, а советские могут и отказаться менять. Придется, как керенками, печи топить да сортиры обклеивать. Оно нам надо?

– Хитрые вы жуки, а кто из вас хитрее – вы или Мезьер, еще поди разбери. Ладно, получите бумагу – завтра заходи, страдалец, все будет.

– Спасибо, господин бургомистр, за нами не заржавеет. Мы отношение понимаем – когда к нам хорошо, то и мы в ответ со всей любовью. Сальца завтра занесу. Времена сейчас небогатые, так что не обессудьте – немного.

– Неси, болезный, неси. Что в карман – то не из кармана.

Хитрый мужик, не очень он, похоже, в кривляния мои поверил. Да и намекнул довольно толсто, что лажу мы фрицам под видом пиломатериалов гоним. Интересно, какое продолжение завтра будет? А когда я про Залесье сказал, он напрягся, значит, Аня про Фефера ему уже сказала. Конечно, может, у него и еще что с Залесьем завязано, но шанс невелик. Теперь до базара стоит прошвырнуться.

Сегодня на рынке было пустовато, в связи с чем в роли смотрящего хватало одного Клеща. Купив кулек семечек, немного поболтался среди продавцов и редких покупателей, а затем, поймав взгляд уркагана, кивнул в сторону выхода. Уголовник догнал меня в переулке.

– Чего надо, «мусор»?

– Со старшим побазарить.

– На тему?

– Огнестрел.

– Какой, сколько?

– Это со старшим.

– Хорошо. Видишь третий дом справа? Постучишь, скажешь, ляльку повалять хочешь. Ляльку сам выберешь – там их несколько, только валять ее подожди. Где-нибудь через полчасика пахан подвалит, как с ним поговоришь, так и оторвешься, – Клещ хохотнул. – Если чего путного скажешь, то и платить не придется – будет тебе от нас подарок.

Дверь приоткрылась практически сразу после первого удара – баба, что выглянула в щель, вероятно, давно заметила мой интерес и приготовилась заранее.

– Я от Клеща.

– И че?

– Сказал, что девку можно получить.

– Заходи.

В плохо освещенной и грязноватой комнате на продавленном диване и скрипучих стульях сидели шесть представительниц древнейшей профессии. Н-да, зрелище не то чтобы отвратительное, две были явно ничего, а тусклый свет скрадывал непрезентабельность облика остальных, но неприглядное. Одеты данные дамы полусвета несмотря на свежесть, если не сказать холод, в помещении были весьма скудно, что, впрочем, особого шарма им не придавало.

– Ну, чего встал – глаза разбежались? – баба мерзко заржала, а пять жриц любви поддержали ее, подхихикивая. Только одна, девушка лет двадцати, не приняла участия в веселье, все так же продолжая отрешенно глядеть перед собой. Вначале я хотел вообще отказаться от выбора, но что-то меня будто подтолкнуло.

– Вон ту.

– Зря, – баба поморщилась. – Доска доской, активна, как старый матрас. Не угодит, а мне Клещ предъяву выставит. Если на молоденьких так тянет, вон Клавку возьми – она не сильно старше, зато фору любой даст. Две кровати уже поломала.

Девицы, кроме одной, уже ржали в голос, особенно старалась сватаемая мне Катька.

– Нет, ту хочу.

– И хрен с тобой – хозяин барин, только Клещу не жалуйся, что не предупредила. Жулька, забирай клиента.

Девушка встала и пошла в темный коридор, не обращая на меня внимания, даже не удостоверившись, иду ли я за ней. Хотя по скрипу плохо подогнанных досок пола понятно, что необходимость визуального контакта невысока. Лестница, что обнаружилась в конце коридора, оказалась еще более скрипучей. Наконец мы добрались до небольшой клетушки, метров пять квадратных, в основном занятой большой кроватью, застеленной несвежим, даже на вид, бельем.

– Как хотите – со светом или без?

Света, и правда, в комнатушке было чуть. Промолчал, проверил на крепость стоящий здесь же стул и сел.

– Раздеваться? – Девушка потянулась руками к шее, явно намереваясь снять скудную одежду, состоящую из какой-то невзрачно-серой тряпки без рукавов и мешковатой юбки чуть ниже колен.

– Сядь.

Та послушно села на кровать, как-то моментально обмякнув.

– Чего это тебя бабища собачьей кличкой кличет?

– Имечко мне такое родители подсуропили.

– Жулька?

– Джульетта.

Да уж, хорошо, что не Лолита. Но для провинциального бардака самое оно.

– Не врешь?

– Могла бы свидетельство показать, если бы эти не отняли.

– Чудны дела твои. А родители где?

– Нету.

– Умерли?

– Может, и умерли.

– Лет-то тебе сколько?

– Шестнадцать.

Охренеть, при хоть и скудном, но лучшем, чем внизу, свете я бы ей дал уже не двадцать, а скорее лет двадцать пять несмотря на худобу, а может, и благодаря ей.

– И как сюда умудрилась попасть?

– Детдом закрыли, как жить, не знаю, а тут «добрые люди», чтоб они сдохли. Вот – помогли.

– В детдом как попала?

– Родителей в тридцать восьмом арестовали.

– А родственники?

– У отца никого не было, он сам из приютских, а тетка по матери сказала, что им самим жрать нечего. Они с матерью друг друга не любили.

– Здесь били?

– Нет, сказали, или здесь «работаю», или в Германию поеду.

– Решила, что здесь лучше?

– Не знаю, может, и не лучше, но хоть дома.

Дальше сидели молча. Девушка, видя мое безразличие, форсировать события не намеревалась. Через полчаса явился Фунт.

– Пошла вон! – подождав, когда быстрые шаги стихнут, Фунт обратился уже ко мне: – О чем хотел говорить?

– Рядом никого? – указал взглядом на стены клетушки, хотя последние полчаса не слышал оттуда ни звука.

– Чисто.

– Есть огнестрел. Не наш и не немецкий.

– Это как?

– Три чешских пистолета, два французских и бельгийский. И два французских автомата с приличным количеством патронов. По патронам важно, потому как стволы под два разных вида патронов – ни наши, ни немецкие не подходят.

– Сколько патронов?

– Французы все под один патрон – этих сто шестьдесят, остальное под другой – тех только пятьдесят восемь.

– А еще достать?

– А хрен его знает – может, удастся, а может, облом, но если получится, то по-любому дорого.

– Отчего?

– Поставщик больно много хочет.

– И сколько он хочет?

– Килограмм. Золота.

– Ты где такие цены видел?! Да в эсэсэрии «наган» можно было за полтинник взять!

– Вот и возьми, чего тогда людей напрягать.

Цену, что естественно, ставил с запасом, чтобы было откуда падать. Думал, опустит меня граммов до двухсот – двухсот пятидесяти, но либо недооценил свои способности, либо стволы бандитам позарез нужны были. Мое предложение о возможном отказе от автоматов Фунт отмел с ходу, потому торговались за всю партию. Предложение отказаться от части патронов тоже не прошло. В конце концов сошлись на четырехстах граммах. Второй акт скандала начался, когда я потребовал учитывать чистый вес золота, но прошел он достаточно вяло, похоже, урка понял, что за мной, и правда, стоят серьезные люди, желающие хорошо заработать. Вот и славненько.

До вечера, то бишь комендантского часа, время было – договорились встретиться здесь же через час. С собой решил взять Борового с Глуховым, чисто для подстраховки – в бардак заходить не будут, но на всякий разный на шухере постоят.

Разложив в той же комнате на брошенной поверх постельного белья дерюге стволы, сам занялся приемкой золота, пока приведенный Фунтом человечек проверял оружие. «Желтый дьявол» в основном был представлен в виде дешевой ювелирки, среди которой встречались изделия с вывороченными уже камнями. Весы представили в ассортименте, и хотя на глаз определить пробу золота и не мог, но, похоже, обдурить меня не пытались. Кроме украшений, вероятно у урок этого лома не хватило, присутствовали и шесть «сеятелей», царских червонцев не было, но и эти, в общем-то, полная весовая копия.

– Что за стволы такие чудные, мил человек, браунинг девятьсот десятый узнал, а остальное? – обратился ко мне непредставленный знаток оружия. Видно, не сильно большой знаток. Война, однако, – кадровый голод. Пришлось вспомнить лекцию Вальтера, да и пересказать своими словами.

– Это чешский, модель тридцать восьмого года. Под тот же патрон, что и браунинг, девять миллиметров «короткий». Патрон слабее, чем немецкий штатный девятимиллиметровый, поэтому в войска не пошел, хотя чехи его для своей армии делали, взамен двадцать четвертой модели. Не успели – все немцам досталось, а те их уже во всякие вспомогательные службы пихают, ну а оттуда они, понятно, и расползаются. У французов, что у пистолетов тридцать пятой модели, что у этих уродцев автоматических, патрон свой, но уже трехлинейный. То, что они слабыми считаются, это полная ерунда – вам же не полевые сражения вести, а на короткой дистанции слабая отдача и повышенная надежность важнее.

– И откуда ты это все знаешь? – человечек продолжал сверлить меня взглядом.

– Немец знакомый просветил, – как на духу ответил чистую правду, что тот, видно, почувствовал, повернул голову к Фунту и кивнул. – А что по патронам, еще сможешь достать таких редкостей?

– Смогу, – и сейчас убеждения в моем голосе хватало. Еще бы ему не хватать, патрончики-то я специально придержал. – Но, как и предупреждал, – дорого.

– Это уже не моя забота, это пусть с тобой пахан разбирается.

Спец собрал стволы в потертый фибровый чемодан и ретировался.

– Ну что, Фунт, стволы ты получил, насчет патронов я тоже договорился – теперь мне бонус положен.

– Что, лялька приглянулась, решил все-таки завалить, а денег жалко? Бедный? Вроде неплохой куш взял. Ну да ладно, я сегодня добрый.

– Догадливый ты человек, Фунт. Точно, хочу я девку, только насовсем.

– Тю, так не пойдет, хочешь – покупай. О цене, думаю, договоримся – хочется мне червонцы назад вернуть.

– Ты человек умный, сам подумай – ну на фига она тебе? Мадам ваша сказала, что толку от нее чуть, да ты и сам ей в глаза глянь – она того и гляди либо руки на себя наложит, либо клиенту морду расцарапает, а то и вам кому нож сунет. Вам оно надо?

– А ты, что, жалостливый? И кого больше пожалел, нас или ее?

– Ее, конечно. Да и вас заодно – патронов можно и тридцать штук достать, и сотню, тут уж как сложится, а иногда, знаешь ли, и одного патрона может не хватить.

Бандит задумался, похоже, мой шантаж ему не сильно понравился. Как бы я на свою пятую точку не получил проблем из-за непонятной мутной девчонки, которой я по любому счету ничего не должен. Кроме одного – чисто человеческого счета. Откуда-то выплыла фраза: делай добро и бросай его в воду.

Вообще-то я считаю, что любые обязанности человек берет на себя сам. По сути, никто никому ничего не должен, до тех пор, пока сам себя не сделает должником. Именно поэтому мужик идет на смерть «за Родину», а женщина ухаживает годами за парализованным отцом, забыв про карьеру и личную жизнь. И даже после этого человек не может от других чего-либо требовать, уповая, что он здоровье за Родину угробил, и теперь она ему должна. Потому что пресловутая Родина это не нивы и леса, а люди, здесь живущие, а они сами берут на себя обязательства перед другими. Но уж если взял – сдохни, но выполни. Иначе никак!

– Хорошо, – видимо, Фунт прикинул расклад к носу и решил на обострение не идти. – Но патронов должно быть не меньше ста.

– Там уж как получится, но я своему карману не враг.

Спустились вниз. Фунт подошел к мадам, сказал ей несколько слов и, не прощаясь, вышел. Баба зло посмотрела на меня.

– Жулька, собирайся! С этим пойдешь! Совсем собирайся – с вещами и на выход!

Девушка, так же тупо, не выражая эмоций, встала и ушла наверх. Остальные проститутки оживленно зашептались, то и дело поглядывая в мою сторону. Взгляды были разные, от заинтересованных до презрительных. Вот уж мне точно никакой разницы, что они обо мне думают.

Наконец покидающая дружный рабочий коллектив сотрудница спустилась вниз. Да, дела! Кроме прежнего наряда на ней была какая-то вытянутая кофта, причем, по-моему, даже не шерстяная, и стоптанные башмаки.

– И как она так по морозу пойдет?

– А мне не по херу? – взъелась баба. – В чем пришла, в том пусть и валит!

– Эй, у тебя совесть есть?

– Нету, мне ее вместе с целкой в клочья порвали!

Проститутки заржали в голос.

– Так, быстро ей нормальную одежду соорудила!

– Пошел на хер, фраер! Вали отсюда вместе со своей прошмандовкой. Клещу скажу, он тебя на фарш пустит, на матросские ленточки. Думаешь, если пахану денег забашлял за эту воблу дешевую, то теперь можешь мне указывать?

– Ты в Бога веришь?

– Ты знаешь, где я видала твоего Бога?..

– Просто хотел предложить помолиться напоследок…

Щелчок снимаемого с предохранителя курка ТТ оглушительно прозвучал в наступившей тишине. Похоже, бабища поняла по глазам, что это не блеф и сейчас ее будут убивать. Реакция оказалась непредсказуемой – я ждал страха, может, истерики или лужи вонючей мочи на полу… Ничего такого, просто с лица исчезло выражение стервозности, и теперь на меня смотрела немолодая усталая женщина с глухой тоской в глазах.

– Юлька, иди в мою комнату – там в шкафу пальто на ватине, платок и валенки черные. В серых утонешь. Еще можешь кофту зеленую взять, и хватит с тебя, – и уже мне: – Убери шпалер. Устала я от вас ото всех, козлов.

Она как-то моментально обрюзгла и, больше не обращая на меня внимания, подволакивая левую ногу, двинулась в сторону дивана, моментально опустевшего. Поведение девушек также тотчас изменилось – они засуетились вокруг, уложили женщину на диван, одна тут же побежала за водой и какими-то каплями, другая непонятно откуда извлекла подушку и пристраивала ее под голову лежащей. А я, как дурак, стоял с пистолетом в руке, хорошо еще догадался руку опустить, а то вообще было бы – нелепее не придумаешь.

Юля, решил называть ее так, потому что Джульетта, на мой взгляд, слишком уж пафосно, уже стояла одетой. Ну… можно сказать сойдет. Что пальто, что валенки были явно больше нужного на несколько размеров – интересно, как бы она выглядела в упомянутых серых валенках, если и в этих она напоминала «мужичка с ноготок».

– Пошли, что ли, – убрал пистолет и направился к двери.

Решил тоже не прощаться, и так чувствовал себя не в своей тарелке. Следом волочила ноги Юля. Девчонку передал Степану, коротко обрисовав ситуацию. До дома, где остановились Глухов с Боровым, а также еще тройка наших полицаев, дошли быстро – было не очень и далеко. Золото отдал под охрану, предупредив, чтобы к самогону не прикасались и организовали караульную службу, сам, прихватив мешок с продуктами, помчался «лечиться». Нет, не очень-то я верил, что уголовники решатся отбить золотишко обратно, но чем черт не шутит, когда Бог спит. Чтобы успеть в госпиталь, времени осталось впритык, но успел.

Фрау доктор в этот раз была не занята, но поговорить нам особо не дали – все время кто-то шастал туда-сюда, что-то спрашивали, хлопали дверями и мешали всякими прочими способами. Потому получил ключ и был отправлен заниматься хозяйством – прямо какой-то феминизм напополам с матриархатом, как только появляюсь у любимой девушки, так сразу сваливают всю домашнюю работу на мои, согласен, не узкие, но предназначенные явно не для того, плечи. Безобразие полное!

– У-м-м, опять вкусняшки. – Ольга повисла на моей шее, раскрасневшаяся с мороза, но целовать не спешила – быстро пережевывала что-то стибренное со стола. Судя по слабому едкому «аромату», это был кусок сала.

– А я специально сало два дня не ел.

– Почему? – она даже перестала жевать.

– Чтобы не смущать чесночными запахами любимую женщину. Вдруг ей такого вонючего целовать не захочется.

– Как ты любишь говорить, – она смешно наморщила нос и попробовала спародировать низкий мужской голос с хрипотцой. – Не дождешься. На, жуй, чтобы все по-честному было. Кстати, для потенции полезно.

Пару минут усиленно работали челюстями. Вместе, потому как Ольга схватила и себе кусок.

– Что, с потенцией проблемы? – спросил, дожевав первым.

– Неа, но потенции много никогда не бывает. Доел? – Она принюхалась и нарочито снова поморщилась. – Пойдет, теперь целуй.

На пять минут, а может, и больше, мы выпали из этого слоя реальности.

– Все, хватит, а то твоя разошедшаяся и уже очень чувствительная потенция не даст нам поужинать. Так что зажми ее и потерпи часок.

– До чего же вы, врачи, циничные люди, особенно в вопросах межличностного общения полов.

– Ага, мы такие. Тебе еще повезло, что ты с хирургом дело имеешь, а представь, что я была бы гинекологом.

– Жуть!

– Именно, везунчик. Бойлер теплый? Тогда я мыться, можешь прийти потереть спинку.

 

Глава 15

– Это все. – Мезьер подписал ведомость, половина пунктов в которой кардинально отличалась от того, что на самом деле было погружено в сани, но выглядела бумага внушительно. Особенно подкрепленная соответствующими подписями и печатями на разрешении, полученном из управы.

Оплатой немец был доволен, хотя и пытался не показывать вида, еще бы – кроме золота, всего, ему досталась и треть нашей казны, номинированной в рейхсмарках. Торговаться я особенно и не пытался, Огюст и так был несколько удручен тем наездом, что я устроил на него вчера. Вероятно, всю ночь оплакивал не только незавидную судьбу большевистского шпиона, вынужденного работать на ненавистных жидов, но и подсчитывал будущие убытки. Мне кажется, второе для него было много тягостнее.

– Э-э-э… Константин, как я понимаю, вы еще располагаете неким количеством наличности?

Все-таки что-то припрятал, старый жук.

– Имеете что-либо еще предложить?

– Ко мне случайно попала партия стимуляторов, возможно, вас это заинтересует.

– Первитин?

– Нет… но это ничуть не хуже.

Угу, и наверное, ничуть не лучше. Вчера я снова поинтересовался у Ольги, как можно сравнительно безопасно использовать эти возбуждающие средства. Какую-то подозрительную методику, а также дозы потребления она раздобыла, но еще раз настояла быть очень осторожным.

– Сколько?

– Двенадцать тысяч таблеток.

Ни хрена себе этот дилер затарился.

– И почем?

– Вообще-то нормальная цена – шестьсот марок, но вам я готов отдать за четыреста.

– А за триста готов? Нет, я не настаиваю и отнимать эту дрянь у тебя не собираюсь. Можешь сам вразвес попробовать продавать. Глядишь, и больше шести сотен заработаешь.

Очень похоже, что эта отрава жгла интенданту руки, и он не прочь от нее избавиться. Да и цена в шесть сотен, вероятно, была вполне реальной.

– Понимаете, не то что я что-то потеряю, если отдам вам это за триста марок, но уж точно ничего не заработаю.

Ну, да. Дело даже не в том, что однажды не заработает, а в принципе – один раз останешься без гешефта, второй раз уже проще такое вытерпеть, а на третий придется из своего кармана докладывать. А это позор и разорение.

– Хорошо, пойду вам навстречу, Огюст, триста тридцать. Десять процентов на посреднической сделке это нормально, но я не настаиваю.

Мезьер чуть было не вздохнул от облегчения. Все правильно я просчитал – тридцать марок – это, конечно, так, плюнуть и растереть, во время войн проценты считаются не десятками, а сотнями и тысячами, но, главное, он знает, что не потерял хватку, а значит, еще побарахтается. Пусть барахтается, главное, чтобы нам на пользу было, да и я слабины не дал – такому только дай намек, сразу попытается вывернуться, да еще за твой же счет.

Уж полдень близится, а Германа все нет. Он сегодня с Лиховеем обедает – в ресторане. Кто-то кого-то будет вербовать! А может, просто так водки нажрутся – тут уж как повезет. Надеюсь, Аня за ними проследит – встреча эта залегендирована как смотрины, типа младшая родственница представляет дядюшке своего кавалера. Не понравилась мне идея с рестораном, но Аня объяснила, что дядя теперь персона публичная, и встреча с ним «втихую» более подозрительна, чем пьянка в ресторации с битьем посуды и морд халдеев. Скрепя сердце согласился, но вот что-то на душе кошки скребут.

Ну, наконец-то, вот она, сладкая парочка. От Фефера попахивало, но сочетание запахов было странное. Да и не шатался он только потому, что подпирала его настоящая русская женщина. Та, что коня на скаку да в горящую избу.

– Слышь, морда фолксдойчная, когда это ты успел с самогонки на коньяк перейти?

– Хорошие люди угостили, – не понял, он, правда, настолько датый или придуривается. – Настоящий кэ… вэ… кэ, вот!

– Ага, поверх самогона, а тот поверх водки? Ань, ты куда смотрела?

– А я тут при чем? Два мужика ханку жрут, а я виновата? Они у меня оба получат, и тот, и другой… Как протрезвеют. А то, ишь, придумали: «Молчи, женщина!»

Герку я, положим, сейчас увезу, а вот Лиховею, похоже, достанется. За двоих! А там, глядишь, перегорит – мне Фефер живой нужен, а раз еще не убила, то есть все шансы, что пронесет. Не в физиологическом смысле этого слова.

Город покинули без происшествий, но разве обойдут неприятности стороной того, кто их безустанно ищет? Вот и нас не обошли: не проехав и пяти километров, нарвались на патруль. Пожалел о старых добрых временах, когда единственно, на кого можно было нарваться, это жандармерия. С теми все просто – документы на месте, езжай дальше, нет – руки в гору. С прибалтами все сложнее – этим главное размер взятки, а каков он с нескольких полных телег, забитых явно не результатами крестьянского труда, даже представить сложно. Причем сложно не только нам, но и остановившим нас латышам. Предлагать взятку с ходу нельзя – кто первый обозначит свой интерес, тот и проиграл, даже слабину давать и то опасно, а значит, нас ожидала долгая торговля.

– Чего непонятно, документы на месте, печати и подписи на них. Чего тебе еще, рожа чухонская, надо?

На конфликт пер сознательно, потому как добром, было видно с самого начала, не разойдемся. Латышей было мало – к нам вышло трое, но больше меня беспокоили не они, а шевеление в кустах метрах в пятидесяти, где явно был заныкан пулемет, естественно с пулеметчиками. С этой позиции нас всех запросто положат, даже не вспотев. Не удивлюсь, если где и снайпер затихорился. Есть шанс добросить гранату до пулеметной позиции, но упокоить их на сто процентов маловероятно.

Что удивительно, русские пословицы, вероятно, рождаются не с бухты-барахты, а вполне целенаправленно, на основе конкретных фактов. Вот и сейчас: не было бы счастья, да несчастье помогло.

Латыш с немецкими знаками сержантского отличия уперся как бывший таможенник, требуя разгрузить сани, чтобы далее сверять точное количество груза со списочным. Даже если бы с грузом было все нормально, то и тогда настоящие белорусские мужики хрен на это пошли бы, потому как работать не любит никто, а уж делать работу, за которую не заплатят… Потому, не отказываясь напрямую, предложил заняться этим самим новоявленным проверяющим, причем затребовал еще и шестьсот рублей залога, по полтиннику с каждого транспортного средства, если вдруг «таможня» после проверки бросит все, как есть, решив не загружать товар обратно. Короче, образовался позиционный тупик: мы не даем взятки, латыши не дают нам проехать. Посылать за немцами, как третейским судьей, не выгодно ни нам, ни им.

И тут проснулся Герман. Потыкался к Боровому, дыша на него свежим перегаром, от чего даже такого крепкого и привычного мужика слегка перекосило, прояснил для себя обстановку, что-то покумекал своим залитым алкоголем мозгом и отправился на разборку. Перехватить его сразу не успели, а уже потом, когда он вошел в клинч с латышом, упирая тому в лоб ствол «нагана», было уже поздно. Кстати, я не ошибся, подозревая, что снайпер есть, сейчас я его и засек – слишком уж он разволновался, беря Германа на мушку. Сейчас вообще все сосредоточились на Фефере – и снайпер, если это все-таки был он: с сотни метров не очень и разглядишь, и пулеметчик, и пара автоматчиков, сопровождавших сержанта. А Герка на смеси немецкого и русского, там, где немецкой экспрессии не хватало, крыл латыша и всех его родственников, убивших в девятнадцатом его бедного папеньку-барона и оставивших его сиротинушкой, а маменьку безутешной вдовой.

Немецкая речь, русский мат, водочно-коньячный перегар и ствол «нагана» подействовали в общей своей массе явно положительно – сержант поплыл. Когда же Фефер вывалил на латыша информацию, что к Рождеству он женится на племяннице бургомистра, что гауптман Коль, адъютант самого коменданта города господина фон Никиша, обещал посетить данное мероприятие и того и гляди привести с собой шефа… В общем, когда мы наконец отодрали Герку от находившегося в прострации латыша, тот только ругнулся на своем и убрел, сопровождаемый охранниками, в сторону пулемета. Ну что – не повезло с гоп-стопом. Раз на раз не приходится.

Дальше все было проще, ехать было скучно, потому решил расспросить молодожена, где он научился таким профессиональным наездам на должностных лиц при исполнении. Не повезло: растолкать алкоголика так и не получилось, спал как убитый без задних ног и улыбался. Наверное, представлял, как фон Никиш собственной персоной поздравляет его со знаменательным событием. Счастливец.

– Ну что, Леонид Михайлович, удачно мы скатались?

– Неплохо, – Кошка был явно доволен. – Теперь у нас вполне есть шанс пережить зиму.

– А что, раньше не было?

– Почему не было, был, но меньше. Главное, что есть, чего местным на обмен пустить можно. Той же соли и керосина у нас теперь избыток. К Новому году крестьяне все одно резать скотину начнут, до весны не дотянут, кормов не хватит, вот тогда и мы кое-чего сменять сможем. Больше через Борового действовать придется, он слух пустит, что с немчурой удачно расторговался, а мы, типа, у него половину отняли. За крышу, так сказать.

– Михалыч, а у тебя точно родственников в Усть-Колымске нет, больно уж жаргон знакомый – где-то я недавно подобное слышал.

– А я даже про город такой не знаю и не понимаю, о чем ты, командир.

– Ну-ну, замнем для ясности.

Мы дружно рассмеялись.

– Что с реками, старшина, совсем встали?

– Да, разведка говорит, что хоть на танках катайся.

– Может, тогда пора?

– Да, стоит попробовать – опять гансы дорожку раскатали. Им вчера снова один эшелон подорвали, так, почитай, через два часа опять движение открыли.

– Вот и ладушки. Сколько времени нам понадобится для сбора транспорта? К завтрашнему вечеру успеем?

– Лучше к послезавтрашнему. Завтра еще один попробуем под откос пустить, пусть привыкают к соразмеренности, а послезавтрашнюю закладку просто рванем без состава, немцы быстро восстановят и попробуют в это образовавшееся окно побольше составов пропустить – тут мы и выскочим.

– Хорошо, назначаем операцию «Доброхот» на послезавтра.

– Название, командир, стремное какое-то.

– А это чтобы никто не догадался. Название операций не должно даже рядом лежать с местом и целью оной. Например, «Багратион» – что, о чем, зачем, хрен разберешь.

Транспорт, реквизированный с ближайших сел, вначале концентрировался в лесу возле Церковища, а затем ближе к полудню перебросили к Сукневщине. Естественно, о реквизиях не было сказано ни слова, мужикам пообещали даже поделиться добром, запустив слух, что обнаружен секретный склад Красной армии и его надо срочно вывезти. Кое-чего обещали выделить и мужикам за помощь. Оттого и собирали транспорт достаточно далеко от железки. Всего набралось больше шести десятков саней. Оставив радиста и десяток человек охраны, сами начали выдвигаться к дороге. Когда подойдем, как раз уже и темнеть начнет.

Все складывалось, как и предположил старшина, – после утреннего подрыва обеих ниток пути немцы быстро, в течение двух часов, восстановили сообщение и ускоренно гнали составы на запад и на восток. В этот раз сил у нас хватало, поэтому кроме оправдавшей себя в прошлый раз установки засад на дорогах мы смогли выделить и достаточно большие группы, которые блокируют немецкие блокпосты на станциях и разъездах, а также нарушат проводную связь. К сожалению, с радиосвязью мы поделать ничего не сможем. Надеюсь, немцы не отважатся на крупную операцию по перехвату – прошлый раз даже днем у них ничего не вышло, а уж ночью…

Сегодня подрыв эшелона намечался уже восточнее разъезда Полоты. Конечно, тут уже до Юровичей рукой подать, но два взвода местного гарнизона для нас не такая уж большая беда, тем более что их, на всякий случай, ждут. Да и не бросят они в бой оба взвода. Со стороны города помощь по железке также перебросить будет проблематично, там две группы подрывников со своим усилением – не одной так другой удастся вывести пути из строя.

Мы еще только пересекали реку, когда услышали подходящий со стороны города поезд, а затем грохот, сопровождавший катастрофу. У Крамского был полный карт-бланш по началу операции, то есть он должен был рвать то, что ему понравится, в удобное для него время, но поближе к вечеру. Один из важнейших моментов – не прозевать последний эшелон, потому как переносить такую операцию на сутки, держа людей на позициях, это практически все угробить.

– Кондратьев, давай команду к началу.

Радист кивнул и тут же на берегу начал разворачивать рацию, двое бойцов помогали ему, разматывая недлинную антенну, сами же работая подпорками для нее. Ну, сейчас все завертится: сюда рванут наши шесть десятков саней, а еще с двух точек, также оборудованных рациями, а это, к сожалению, все, что у нас на сегодня есть, взлетят ракеты и побегут связные. После чего в десятке мест немцы будут атакованы, и у них не появятся в головах глупые мысли высунуть нос и помешать нашей новой экспроприации.

Впереди защелкали винтовочные выстрелы, после чего были тут же заглушены стрекотом пулеметов. У охраны поездов пулеметов не замечалось, да и скорострельность явно не немецкая, как и положено по плану, работали два ДП. Когда я с третьей ротой добежал, было уже все закончено: около валявшегося под откосом парящего паровоза стояли четыре фигуры, в мышиного цвета шинелях, с поднятыми руками. Выстрелы были слышны только со стороны разъезда, но это явно надолго, по крайней мере, пока мы не покинем место аварии.

Кроме паровоза, слетели и частично опрокинулись четыре платформы, загруженные рельсами и какими-то металлическими брусками. Почти неповрежденными оказались почти три десятка вагонов платформ и даже две цистерны. Бойцы под командованием младшего сержанта Смирнова, что были приданы группе Крамского, уже вскрывали вагоны.

Подошел к ближнему сошедшему с рельс, но не опрокинувшемуся вагону, из которого кто-то вовсю выкидывал огромные, больше моего роста, прямоугольные блоки сена.

– Эй, кто там?

– Красноармеец Епишин, товарищ командир.

– Чего у тебя?

– Сено.

– И чего ты его выбрасываешь, есть будешь?

– Смирнов приказал, вдруг там за ним еще чего есть.

– Ну, тогда ищи, ищущий да обрящет.

В следующем вагоне также было сено, а вот за ним вагон был набит мешками, но заинтересовало меня не это – из соседнего вагона были слышны человеческие голоса и лошадиное ржание.

– А у вас тут что за конеферма?

– Так лошади, тащ командир, – из вагона выглянул сам Смирнов. – Здоровущие, першероны, наверно, я таких раз видел у артиллеристов на учениях. В соседнем тоже, всего двенадцать, а дальше на платформах повозки.

На платформах, и правда, были повозки с большими металлическими колесами. На трех платформах всего было двенадцать штук. И куда мы здесь по снегу на колесах?

– Так, Смирнов, – обратился к мнущемуся рядом младшему сержанту. – Срочно ищешь инструмент, кого из плотников или у кого топор из рук не выпадает. Тебе час времени, но полозья мне к этим коляскам приделай.

– Да как же…

– Просто выломай доски из вагонов и прикрепи к колесам, но чтобы крепко.

– Есть!

– Выполняй. Бери в помощь кого хочешь. Будут ерепениться – это мой личный приказ.

Дальше шел чрезвычайно нужный на данный момент фрицам груз – пять вагонов гробов. Жаль, что именно они до фронта не дойдут, ну да ничего – так в землицу побросают.

– Что, товарищ командир, думаете, как немцам в целости и сохранности передать?

О, Серегин нарисовался, не сотрешь.

– Угадали, товарищ старший лейтенант. У умных людей, говорят, мысли сходятся.

– Там дальше, интересней. Целый вагон вот такой херни, – лейтенант бросил на снег нечто, похожее на огромный соломенный валенок, невысокий, но широкий и длинный. – Это что?

– Фиг его знает. Похоже на снегоступ, только вот сомневаюсь, что такая конструкция долго проживет.

– Он крепкий, хрен разломишь, попробуйте.

Поднимать этот валенок я не стал, просто наступил на него лыжей. Смотри-ка, правда, не ломается чудное изобретение сумрачного тевтонского гения.

Фиг с ним. За вагонами с соломенными валенками шли четыре платформы с двухосными опелевскими грузовиками. Вот этих будет жалко жечь – совершенно новенькие, только с завода. На платформах уже копошились люди, рядом стоял Кошка и командовал.

– Снимаем все ценное: карбюраторы, ремни, лампочки из фар, хотя… отрывайте фары целиком. Ищите инструмент, ремкомплекты, если времени хватит, колеса разбортируйте…

Похоже, здесь без меня обойдутся. Из следующего вагона выгружали коробки. Размер коробок был практически стандартный, но вот материал отличался. В основном они были картонные, но попадались и фанерные и даже обтянутые тканью угловатые мешки. Уже темнело, но, присмотревшись, заметил на коробках рукописные надписи: цифры и немецкие имена с фамилиями. Блин, это же посылки. До Рождества католического, да и лютеранского, почитай, меньше трех недель осталось. Это мы удачно зашли.

– Эй, там внутри коробок таких много?

– Да с треть вагона, – отозвались изнутри.

– А остальное?

– Мешки с письмами еще и вот это, – передо мной бухнулся вспоротый полотняный мешок.

Посмотрим, что у нас тут. Штаны, нет, скорее, кальсоны. Что-то тонковаты они для зимы. Для европейской, может, и сойдет за теплое белье, но для нашей никак, хотя нам сгодится.

Очередной вагон обрадовал огромной кучей железа и ящиков. Железо в основном было представлено траками гусениц и разноразмерными массивными металлическими колесами. Память Зеленски подсказала, что это детали танковой ходовой части. Десяток красноармейцев, наплевав на железяки, тягали из вагона явно тяжелые на взгляд ящики и ставили прямо на снег, не вскрывая.

Следующие два вагона никто не разгружал. Около открытых дверей стояло по несколько бойцов и явно филонило.

– Что здесь? – спросил у Потапова, обескураженно заглядывающего внутрь.

– Бомбы. Здоровущие.

Заглянул. Точно бомбы и точно здоровущие. Точнее, стабилизаторы двух нижних в ряду бомб впечатляли своими размерами. Как бы эти дуры были не по тонне весом, а то и больше. Бомбы были упакованы в странную деревянную конструкцию, почему-то ассоциирующуюся со скелетом, наверное, потому, что деревянные брусья создавали нечто вроде редкого, но крепкого каркаса вокруг туши бомбы. Второй ряд бомб был значительно более мелким – эти были весом вряд ли более четверти тонны, да и брусья каркаса были в разы тоньше. Третий ряд, по сравнению с первым, казался совсем жидким, эти дуры весили не более сотни килограммов.

– Во втором тоже?

– Не, там мелочь.

И правда, мелочь – килограммов по пятьдесят, на взгляд, зато много.

А вот и наш транспорт подкатывает. Сани растянулись длинной полосой, первые уже можно под погрузку ставить, а последних и не видно в подступающей темноте.

– Командир, чего грузить будем, в каком порядке да чего мужикам скажем?

Да, мужикам тут поживы особой нет, обидеться могут, они-то рассчитывали со склада чего ценного поиметь, а тут поезд с бомбами да гробами. Все одно надо идти разговаривать.

– В мешках, что в вагоне рядом с сеном, что?

– Овес.

– Уже неплохо. А посылок много?

– Вот этого добра много, где-то под тысячу штук.

Штука штук это сильно.

Рядом с остановившимися санями заметил старшего лейтенанта.

– Серегин, давай первую десятку под погрузку к последнему вагону перед цистернами, оттуда грузи самые мелкие бомбы.

Мужики от такой новости заволновались.

– Спокойно, товарищи, бомбы в транспортной упаковке, без взрывателей, ими сейчас хоть сваи заколачивай, все по одному месту.

– Командир, – подошел смутно знакомый мужик, вроде как из Гавриленков. – Парни твои говорили, что склад едем вывозить, и вроде как не забесплатно. А тут поезд и бомбы. Как-то нехорошо получается.

– А ты, дядя, думал, на складе пирожные будут да сапоги хромовые? Значит, гляди: из того, что вам в хозяйстве сгодиться может, здесь есть вагон овса, двенадцать лошадей с хорошими телегами да исподнее немецкое, тонкое, но гладкое.

– Товарищ командир, лопаты еще нашли, ломы да кирки – в вагоне с танковым железом, восемь ящиков.

– Ну вот, слышали старшину, еще добра вам отыскал.

– И все? – мужик хитро на меня посмотрел.

– Бомбы хочешь?

– Не, бонбы нам без надобности. Евсей, пойди на лошадок и телеги глянь.

– Гляну, Митяй, – один из мужиков отделился от все разрастающейся толпы наших погонщиков и двинулся к вагонам.

– А еще, Митяй, интересный груз нам достался. Скоро немцы Рождество справляют и шлют родственники своим козлам – доблестным немецким солдатам – на праздник подарки всякие. Вот эти подарки мы у них и прихватили. Не знаю, будете ли вы, мужики, справлять Рождество, но подарки вам положены, поэтому каждый получит по коробке.

– Большие коробки-то? – спросил кто-то из толпы.

– Вот примерно такие, – показал руками размеры.

– А внутри че?

– А вот это че кому достанется.

– Посмотреть надо, а вдруг там херня какая.

– Нет, мужики, копаться никто в коробках не будет. Это, так сказать, приз на удачу.

– А вдруг ерунду какую дашь?

– Выбирать будете сами – какая глянется, такую и возьмете.

– Вот это добре, – народ оживился, вероятно, погонщики верили в свою удачу. – Если сами, то хорошо.

– Мало будет по одной, – снова вмешался Митяй. – Себе сколько возьмешь?

– Себе я вообще ничего не беру, у нас в отряде, как в колхозе.

– Ага, знаем мы, как председатели колхозов живут.

– Значит, у нас колхоз неправильный, хочешь, у бойцов спроси, так что дадут мне только то, что посчитают нужным. И кстати, больше у нас получает тот, кто больше жизнью рискует, кто из разведки не вылезает, рискуя на карателей каждую минуту нарваться, да поезда немецкие рвет.

– Митяй, – это вернулся Евсей. – Кони и телеги у германца добрые, но коли кто их увидит, то дорога прямая на осину – уж больно добрые и заметные. Да и не подержишь этих бугаев на сене, им зерно подавай, они тебя сами скорее сожрут, чем их прокормишь.

– Видишь, председатель, придется тебе тогда нам по две коробки выделить.

– Ну две так две. Старшина, грузи что есть для нас ценного. Мужикам по две коробки, и больше им ничего не надо.

– С чего это не надо? А инструмент, овес да и белье?

– Э нет. Либо все тобой перечисленное и приз, в котором может быть что-то ценное или ни хрена. Или два приза с непредсказуемым результатом.

Мужики заволновались и заспорили.

– Пока будете ругаться, несколько мешков с овсом распотрошите да лошадям своим в торбы насыпьте, все одно все не увезем. И давайте под погрузку, товарищ старшина покажет, кому куда. Потом доспорите.

По сути, схема была простая – сначала грузим тяжелое и малогабаритное, а потом уже добавляем объем. Потому сначала решили грузить бомбы и снаряды, которые оказались в вагоне с танковыми запчастями. Снаряды, с большой вероятностью, тоже были предназначены для танков, потому как представлены были тремя калибрами, двадцать, тридцать семь и семьдесят пять миллиметров. Естественно, больше всего обрадовали двадцатые и семьдесят пятые, под которые у нас были стволы. Если двадцаток было очень, на мой взгляд, много, больше двух тысяч, то семьдесят пятых набралось только двадцать ящиков, или восемьдесят штук. Больше всего было 37-мм – почти три тысячи, но нам они были не в жилу совершенно. Уговорил их не уничтожать Крамской.

– Леший, жалко же. Для начала порох из гильз есть на что пустить, хотя бы на те же ловушки и самодельные картечницы. А из снарядов неплохие гранаты выйдут, даже с самопальными взрывателями одна из двух будет срабатывать, а если с Большой земли помогут, все ж таки взрыватели привезти это не то, что гранаты, то вообще любо-дорого выйдет.

Так что снаряды решили забирать все. Кроме снарядов были и четыре ящика винтовочных, ну, в этом случае скорее пулеметных, патронов. В общем, налет получился не такой уж и обломный, как показалось на первый взгляд.

– Командир, – Кошка выглядел слегка озабоченным. – Как бы с мужиками неприятность не вышла, достанется кому-нибудь фигня полная, а это вполне возможно, дело может и до обид дойти. А как потом это скажется?

– Леонид Михайлович, конечно, кому-то достанется, как ты выражаешься, полная фигня, но кому-то и что-то стоящее попадется – часы, бритва, зажигалка, что там еще может в подарках к Рождеству оказаться? И тот, кому достанется хорошая вещь, разболтает об этом. Если бы я или ты раздали коробки, то тогда нас бы и обвинили, но раз сами будут выбирать, то виноватым окажется тот, кому повезло. И остальные захотят следующий раз опять поехать – вдруг в этот раз повезет. Где-то примерно так.

Старшина задумался, а я стоял и смотрел на две концевых цистерны. Вот же ж проклятие: сначала платишь огромные деньги, чтобы купить бочку бензина, а через несколько дней приходится сжигать в сотни раз больше. Где справедливость?

– Есть у нас во что бензин слить?

– Нет. Несколько канистр в машинах, но они и так полные. Есть две небольших бочки, по пятьдесят литров, в вагоне со снарядами, но одна с жидким маслом, другая с густым. Самим надо, даже если густое выскребем, то бочку нормально не отмыть и бензин испортится все одно.

– Ведра-то хоть есть?

– Есть несколько.

– Ну, так пусть начинают вагоны поливать. Бомб сколько сможем забрать?

– Сейчас точно не скажу, с учетом остального груза, примерно полсотни пятидесятикилограммовок. Еще пару-тройку десятков можно на руках упереть. Это, конечно, если часть овса не бросим, но мужики тогда недовольны останутся – им вроде как половину груза обещали за работу.

– Надо оставшиеся бомбы тогда вдоль пути растащить да заряды под них подвести.

– Много детонаторов уйдет.

– Тогда сложить по пять-десять штук и не забыть паровоз.

– Уже распорядился, Крамской делает. Лошадей этих великанских нам все одно, думаю, не прокормить. Придется под нож пустить, жалко – хорошие лошади. Не першероны, конечно, скорее, отбраковка какая-то, но все ж сильные звери. А вообще хорошо, что они нам попались – утащат не меньше трети, то есть вполовину от того, что без них сумели бы. Эх!

– Об этом еще успеем подумать, сейчас бы свои ноги унести без происшествий.

Пока суд да дело, решил посмотреть, что за металлические бруски были на передних платформах. Из четырех рухнувших платформ две были загружены рельсами, а вот на двух других увидел то, о чем однажды рассказывали на лекции в институте – металлические шпалы. Вещь редкая, делали их в промышленных масштабах только немцы. У остальных стран либо было в достатке древесины как на своей территории – например у СССР и САСШ или как у Британии в колониях, либо не требовалось такого количества дорог, в чем пример те же Бельгия и Голландия. Либо не имелось столько угля и железа, чтобы тратить их на шпалы.

Кроме минуса, коим являлась цена таких шпал, имелся и плюс – служили они, по расчетам, вчетверо дольше деревянных. Почему по расчетам? Да потому, что если деревянные шпалы, по определению, менялись, или должны были меняться, раз в четверть века, то ни одна из металлических шпал еще не прожила целый век – больно молоды они были для такого опыта. Впрочем, преподаватель металлические шпалы не хвалил, как и появившиеся опытные железобетонные шпалы – по его словам, терялась пресловутая мягкость хода. Упомянутые железобетонные шпалы являлись неким промежуточным звеном между деревянными и металлическими и, опять же по расчетам, должны были служить пятьдесят лет. Эти были совсем свежие – прямо на шпалах был указан год изготовления, тридцать восьмой.

– Товарищ командир, – снова объявился Серегин. – Никак не пойму, что это, по виду на шпалы похоже, но кто шпалы из металла делает?

– Они и есть, а делают, если не догадался, немцы. У них, в Германии таких много.

– Но зачем их сюда тащить? Леса-то кругом вон сколько.

– А это есть тайна, покрытая мраком.

На самом деле появилась неприятная мысль, делиться которой ни с кем не спешил. Еще одной удобной особенностью таких шпал была та, что с их помощью можно легко монтировать и разбирать пути. Из-за этого они полюбились военными, особенно обслуживающими крупнокалиберную артиллерию на железнодорожном ходу. Потому появление этих шпал неприятно напоминало о том, что фашисты уж больно близко подобрались к Москве.

– Так, Серегин, засуньте-ка вы в эти кучи по паре бомб, да и в вагон с танковым железом тоже. По уму, в реке бы это все утопить, но времени у нас нет, пусть хотя бы по полю да лесу разметает.

– Сделаем, товарищ командир.

Так, чего еще забыл? Пойти глянуть, что ли, как там с живым трофеем и новым подвижным составом? Пока сюда шел, обогнул это скопление людей, лошадей, повозок и мата по большой дуге, а теперь вроде можно и глянуть.

Лошади оказались, и правда, почти великанскими – минимум раза в полтора больше крестьянских коников и кобылок. Да еще явно злыми – одну пара бойцов пыталась впрячь в повозку, но больше уворачивались от зубов.

– Ща! – крикнул кто-то из бойцов, подскакивая к оскаленной морде. – Получи, паскуда фашистская!

Хлесткий удар заставил коня замотать мордой. Очухавшись, тот злобно заржал, но, получив еще один тумак, заткнулся.

– Ты чего животину мучишь? – обратился кто-то к драчуну.

– Ничего, я знаю, как с такими обращаться. У нас на конюшне был жеребец, Колчаком кликали, так тот без затрещины хрен пошевелится. А сколько народа перекусал. Кастрировать хотели, но председатель не давал, уж больно жеребята от него справные были, хоть тоже злюки те еще.

Конь на самом деле угомонился и дал себя впрячь.

– Смирнов, – заметил сержанта, – как успехи?

– Три штуки уже переделали. Процесс уразумели, теперь быстрее пойдет. Еще полчаса, ну, максимум минут сорок.

– Не отвалится ничего по дороге?

– Не должно. Но даже если – враз починим.

– Старшину видел?

– Нет.

Сам найду. И нашел, пойдя на шум. Около большого штабеля с посылками столпилось десятка три наших мобилизованных ездовых.

– Нет, вот ту нижнюю давай.

– На хера я буду все разбирать, чтобы достать для тебя нижнюю?

– Знаю я вас, хитрюг, вы все лучшее подальше попрятали, а на вид что поплоше положили.

Мужики загомонили, явно соглашаясь с крикуном. Видимо, тоже были ушлые.

– Ты мозгой своей пошевели, как я знать могу, что внутри, если я их не открывал?

– А мне почем это знать, можа ты их по весу разобрал. Те, что потяжельше, вниз сунул.

– Тьфу ты! Тогда стой и следи за своей коробкой – последним будешь.

– И послежу! Токма не последним, а крайним. Понимать надо.

– Кто сверху будет брать?

Желающих не нашлось. Похоже, мужики посчитали старшину не глупее себя, но в обман решили не даваться. Ну и пусть развлекаются – лотерея, она вещь такая.

– Ну, а чего тогда столпились. Тяжести уже загрузили? Вот, кто загрузил – подъезжайте, будем верхние коробки грузить, чтобы вам удобнее было до нижних добраться.

Вдоль состава уже бегали люди с ведрами. Как только пробегали мимо, так сразу в нос шибало запахом бензина. И судя по этому запаху, бензин был авиационный – знакомый такой еще по аэродрому запах. А вот четверо красноармейцев протащили мимо бомбу, и не «пятидесятку», а более крупную. Странно, такие были в предпоследнем вагоне на верхнем ярусе вроде. Зачем они ее оттуда сняли, так, без крана или тали, и задавить кого-нибудь может. Надо глянуть.

Распоряжался разгрузкой бомб Потапов. Судя по всему, разгружали только последний вагон, около которого сейчас стояло трое саней.

– Потапов, откуда крупные бомбы взял?

– Так в глубине вагона, командир, по низу «сотки» лежат.

– А чего ты их не грузишь?

– Так команда была «пятидесятки» грузить.

– Сотки тоже грузи, в них взрывчатки должно быть больше.

– Так они и сами тяжелей.

– Я имею в виду – больше, чем в двух «пятидесятках».

– А, понял. Сделаю.

А вот сам задумался. Может, правда, лучше мелкие забрать. Откуда я вообще взял, что стокилограммовая бомба содержит больше взрывчатки, чем две пятидесятикилограммовые? Ладно, менять тут же приказ на обратный совсем не годится. Даже если привезем десяток «соток», все одно в дело пойдут. Основную-то массу Потапов мелочью загрузил, даже если взрывчатки там меньше, то выплавлять ее проще – не нужен такой большой казан.

Через час с небольшим, уже совсем стемнело, последние самодельные сани, запряженные здоровенным жеребцом, покидали разворошенный состав. Лыжники, нагруженные в основном полупустыми мешками с овсом, часть зерна высыпали прямо на снег, куда позже было выплеснуто ведро отличного авиационного бензина, ушли раньше. Здесь оставались только саперы, готовые по команде запалить огнепроводные шнуры, что свисали из дверей заминированных вагонов или торчали из-под сложенных авиабомб. Вагоны и платформы, не подлежащие минированию, уже горели, будучи обильно политы топливом.

Первыми начали взрываться бомбы, что лежали прямо на путях на протяжении пары сотен метров правее и левее горящего эшелона. Люди и кони добавили прыти, а затем почти одновременно прогрохотало несколько взрывов и тут же были заглушены адским грохотом – сдетонировал полный бомб вагон. Взрыв был такой силы, что пылающие цистерны отбросило на несколько десятков метров, они были уже не настолько тяжелы, как пару часов назад, так как огромное количество бензина вылилось и тут же впиталось в насыпь. Последний взрыв буквально сдул пламя, что в прямом смысле слова вырывалось из земли. Но нефтепродукты настолько опасны и по своей природе склонны к горению, что через пару минут пожар снова разгорелся.

Не знаю, насколько понравится немцам фейерверк, но явно меньше они будут довольны тем фактом, что тотальному восстановлению подлежит не менее полукилометра пути. Думаю, работы здесь уж точно не на один день.

 

Глава 16

До Нового года три дня. Фашисты, судя по всему, здорово огребают под Москвой. Вчера приняли очередной груз. В этот раз восемь тюков, правда, один из них – это типография и бумага. Ну, как сказать типография, просто куча расфасованных по мешкам свинцовых литер, краска да чертежи наборного верстака. Верстак уже ваяют: есть у нас, оказывается, боец, работавший ранее в типографии. Набором он, конечно, не занимался, но, как выглядит процесс в первом приближении, знает. Теперь Ливанов, можно даже сказать Петр Иванович, двадцати двух лет от роду, наш начальник типографии и главный редактор газеты «За Победу», коя и является официальным печатным рупором отряда «Полоцкий мститель».

Вчера пришло сообщение из Полоцка, что фашисты устроили большую облаву. Волнуюсь за Ольгу и Анну. Боюсь, что в том, что состоялась эта облава, толика и моей вины – решение послать ультиматум коменданту Полоцка было явно не умным, но не смог настоять на своем.

От взятых в плен охранников толку было немного, что нельзя сказать о помощнике машиниста, отделавшемся при аварии сломанной рукой, в отличие от самого машиниста, которому не повезло сломать шею. Помощника звали Анжей, уже по имени понятно, что был он поляком. Сведения, полученные от него, по системе железнодорожного сообщения Рейха были высоко оценены Центром – даже благодарность объявили, прислав также целую кучу дополнительных вопросов.

Добыча взрывчатки из авиабомб большой проблемой не оказалась, кроме того, что прогреть такой объем стали и тротила, доведя тот до жидкого состояния, требовало огромного количества дров. А так как единственный котел, в который удавалось засунуть бомбу, все одно не закрывался, бомба мешала, то вода при варке частично испарялась, и приходилось периодически докидывать снег, что тоже не сокращало сроки. Потому за ночь «разливали» не больше двух бомб. Тащить мелкие авиабомбы, как я и думал, оказалось не лучшим решением. Масса взрывчатого вещества в них составляла меньше половины. Сотки оказались поинтереснее, там взрывчатки было около двух третей, но варить их было сущей мукой, а выливать после взрывчатку вообще представляло целую техническую проблему. Один из бойцов умудрился серьезно ошпариться плеснувшим тротилом, так что пришлось нагородить целую систему блоков.

Порадовали немецкие посылки. Несмотря на утверждение Мезьера о тяжелом положении с продуктами в рейхе, родственники баловали своих служивых неслабо. Основными вложениями были продукты. Чего здесь только не было, начиная от домашних колбас и сала – бойцы ранее считали, что это чисто русско-украинский продукт, заканчивая всевозможными видами консервов. По этикеткам можно было изучать не только европейскую географию, но и практически всего мира. Мясные консервы были представлены наиболее широко: от Аргентины до Австралии. С Аргентиной еще как-то можно смириться, но Австралия вроде как под британцами? Или я что-то не понимаю в мировой экономике. Были даже банки с нашей маркировкой – пришлось же им попутешествовать, прежде чем попасть к своим. Хотя не факт, что это двойные трофеи, вполне возможно, что эти продукты поставлялись в Германию еще до начала войны.

Рыбные консервы были в основном скандинавскими, хотя попадались французские, испанские и португальские. Но чаще эти страны были отмечены спиртным, причем Испания и Португалия в основном винами, хотя попадалась и граппа, а французы представили для немецкой армии крепких спиртных напитков около трети, остальное вина. Куба отметилась сахаром и сигарами. Возможно, кубинский табак был и в разнообразных сигаретах, в том числе и с изображением одногорбого верблюда, но то тайна, покрытая мраком.

Отдельно стоит отметить и сласти, от твердого как камень, наверно специально, чтобы не испортилось, домашнего печенья, до разного рода фабричных изделий, упакованных в целлофан. Обладая памятью двух немцев, многие вещи, ставящие в тупик старшину и его помощников, занимавшихся сортировкой, я опознавал, но некоторые и меня заставляли задумываться и искать подсказку в маркировке. Датское сгущенное молоко, как и консервированную патоку, тоже решил отнести к сластям. Было также много сыра, но этот был в основном либо французский, либо немецкий, впрочем, утверждать не могу, он чаще всего был без маркировки. Отдельно стоит отметить несколько банок консервированных крабов с надписью «Снатка», видно, тоже довоенная поставка.

Следующими, по объему вложения, были теплые вещи. Тут особого разнообразия не было – наполовину фабричное, наполовину домашняя вязка. В основном успехом пользовались носки, варежки и вязаные подшлемники, хотя некоторые вещи и были несколько оригинальны. Цветные полосатые гетры это еще ерунда, а вот толстые вязаные трусы – это что-то. Что примечательно, в этих трусах было завернуто несколько фотографий в стиле ню, причем подписанных некой Мартой для Фридриха, чтобы он заботился о себе и вернулся домой обязательно целым, со всеми необходимыми частями тела. Вот такая вот забота о некоторых необходимых органах.

Дальше шли подарки, которые стоило бы назвать памятными и необходимыми в быту. А именно бритвы, часы, портсигары, пара даже серебряных, зажигалки и прочее. Более чем в десятке посылок лежали кассеты с фотопленкой, а в двух даже сами фотоаппараты: «Leica» и «Contax». Было много средств гигиены: мыло, зубной порошок, коробки с тальком. Увидев круглые синие коробочки с надписью «Nivea», чуть не впал в ступор. Я точно видел такие раньше, причем видел именно сам, а не Константин и не немцы, чей памятью пользуюсь. Кроме этих коробок с кремом, были и другие, но не вызывавшие такого интереса.

Нефедов, сказав, что у него дома была такая же «Leica», предложил сделать фотографии бойцов отряда, да и вообще, не против быть штатным фотокорреспондентом. Хотя пленки было теперь много, проблема была в другом – проявлять пленки и печатать фотографии было нечем и не на чем. Думаю, имея средства, данную проблему можно решить в городе. А средства у нас есть. Кроме вещей и писем в посылках нередко находились и деньги – чаще всего немного, десять-двадцать марок и далеко не в каждой посылке, но набрали больше пяти тысяч. Блин, что я за дурак, зачем письма велел сжечь? Подумал, что сведений из них не получить, и решил не связываться. Там же, наверно, тоже можно было найти какое-то количество купюр. Не додумался, тормознул, но сейчас жалеть поздно.

Кстати, кроме всего прочего в посылках часто попадались газеты и журналы, причем журналы часто с цветными вкладками, а пара так вообще были полностью цветными. На этих вкладках чаще всего изображались немецкие красотки, начиная с Марлен Дитрих и заканчивая мало-знакомыми модельками, хотя иногда были и мужчины, но эти всегда одеты. Вторым по значимости был сюжет с попирающим что-либо арийцем. Попирал он много чего, начиная от звезды Давида, кончая башнями Кремля или нью-йоркскими небоскребами. Последней была реклама, в том числе и так запомнившегося мне крема. Не понимаю, зачем использовать такой дорогой способ печати для банального показа вещей и продуктов. Конечно, часто проскакивали и другие картинки – например, торпедные катера, атакующие корабль под британским флагом, или красиво наступающие по нескошенным полям танки, но это уже чисто для разбавления сюжета. А вот черно-белых картинок такого плана было много. Короче, господин Геббельс не зря ест свой хлеб.

Проглядев эти, позволю себе сказать, почти произведения искусства, дал команду увеличить тираж листовок. В общем, ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству. Хотя листовки у нас теперь и есть, но вот с их распространением уже намечаются проблемы – за предыдущие дни потеряли трех человек убитыми и пять лежат в нашем медсанбате с ранениями. Немцы, а скорее всего латыши, потеряли не меньше, так, по крайней мере, мне докладывают, но такой размен совершенно не радует. За последние полмесяца катастрофически упало качество разведки, теперь мы уже больше сведений получаем через посыльных из местных жителей или вообще мальчишек, чем от наших разведгрупп, вступающих в перестрелки не менее трех-пяти раз в день. Самолет тоже задолбал – постоянно крутится где-то рядом.

Очень похоже, что для немцев наше примерное месторасположение уже не является тайной вовсе, а не нападают, потому что боятся. По нашим неполным сведениям сил у них сейчас нет вовсе – гонят что возможно, на фронт, пытаясь заткнуть бреши, пробиваемые нашими войсками в их порядках. Каждый день Совинформбюро сообщает об успехах наших войск не только под Москвой, но и под Ленинградом, того и гляди со дня на день снимут блокаду с города Ленина, а от Москвы противника отбросили на десятки километров. Позавчера сообщили, что отбили Наро-Фоминск, вчера еще четыре города. Так к весне немцы, глядишь, и к нам откатятся, а мы уж их здесь встретим.

По-хорошему надо бы все одно новую базу строить, но зимой да еще при общей эйфории, что отсиживаться нам здесь осталось недолго, объяснить людям, что надо готовить запасные варианты отсидки, трудно. Не хочет никто делать лишнюю, а по зиме и очень трудную работу. Приказать, конечно, можно, но большинство не поймет. Актив-то понимает, тем более видя, как немцы сгоняют людей к железной дороге и заставляют копать траншеи и котлованы под блиндажи и огневые точки. Дорогу в предыдущие дни пощипали славно – за те десять дней, что прошли после спешного восстановления дороги, гитлеровцы вытаскивали из-под откоса еще четыре состава, это если не считать двух, что рухнули на участке, что идет на север от Полоцка. Вот у немцев таких раздумий, строить или не строить, нет. Нагнали народу, и пусть те мерзлую землю ковыряют. А главное, сделать мы особенно ничего не можем, как их разгонишь, если фашисты пообещали каждого десятого расстрелять, коли в срок не управятся.

Зря мы в эту расстрельную эпопею ввязались. Сразу после нашего гоп-стопа с эшелоном гитлеровцы опять начали хватать людей в городе и вдоль железной дороги, пообещав расстрелять их, если бандиты, то есть мы, не прекратят подрывы. Мы сдуру решили пугануть коменданта, что сами можем расстрелять пленных, а их у нас уже больше полутора десятков набралось. Ага, нашли с кем мериться. На следующий день немцы начали показательные расстрелы, ну а нам куда деваться… Короче, третьего дня пустили в расход последних двоих – думали, у фашистов хватит мозгов не нагнетать, даже предложили обменять пленных на заложников, но это уже был шаг отчаяния с нашей стороны. Что этим гадам стоило устроить обмен, а потом еще людей нахватать? Не стали, так и продолжили расстрелы посреди города, ну и мы выводили по паре человек на дорогу и там их кончали.

Теперь у нас больше пленных нет, кроме Вальтера, тот, как узнал про то, что творится, тогда еще не всех пленных в расход пустили, есть не мог, сидел в землянке и трясся. Думал, его тоже грохнем, но мы к нему уже как-то даже и привыкли. А коменданту мы второе письмо переправили, что теперь пленных будем брать только для допросов, после чего сразу уничтожать. Это сразу после его заявления об уничтожении не только взявших в руки оружие, но даже подозреваемых в сочувствии бандитам. Похоже, теперь у нас намечается полный беспредел и наплевание на любые законы, что мирного времени, что военного. Но не мы начали.

Зиновьев вошел без стука, но сразу спросил разрешения обратиться. Не нравились мне последнее время его взгляды, какие-то уж чересчур внимательные и уж больно себе на уме.

– Товарищ младший лейтенант госбезопасности, – ишь как официально, точно какую гадость задумал. – А откуда вы так хорошо немецкий язык знаете?

Ага, давно я этого вопроса ждал, надеялся, правда, что не дождусь, потому как нормальной отмазки так и не придумал. Что же, придется отмазываться по-дурацки.

– Тогда уж присаживайтесь, старшина, раз пошел такой разговор. Только давайте сначала определимся – что вас интересует больше: причина моего знания немецкого языка или личность сидящего перед вами человека? – О, как сразу подобрался. – Проблема в том, что ответа нормального у меня на ваш вопрос и нет.

И я слегка пожал плечами, ожидая реакции собеседника.

– Вашу, как вы сами выразились, личность, мы проверили, и еще будем проверять – внешне старшина спокоен, хотя я ощущаю его как сжатую пружину, – но сейчас меня интересует лишь заданный вопрос. Постарайтесь ответить именно на него.

– И как мне это сделать? Ведь вам или вашему начальству наверняка уже известно, что и в школе, и в институте я французский учил. Точнее, старался, но ни Татьяна Ильинична, это наша школьная учительница, ни Анастас Ефимович, что пытался вбить в меня эту науку позже, так в целом и не преуспели. Мать даже репетиторов пыталась нанимать, но быстро поняла, еще в школе, что дело это безнадежное, только деньги на ветер выбрасывать. Ну не давался мне сей предмет! И что – зная все это, вы поверите, будто я за те полтора месяца, что в одиночку по лесам бегал, сумел немецкий выучить? На котором до войны, кроме «Рот Фронт», ни единого слова произнести не мог. Вот и получается, товарищ старшина госбезопасности, что единственным нормальным, материалистическим объяснением этого казуса будет одно: перед вами сидит матерый враг, для которого этот язык родной.

Молчит старшина, лишь взглядом сверлит: мол, колись, мил-человек, до самого донышка колись. Все правильно, он сюда не болтать пришел – мою болтовню слушать. Авось и вылезет даже не фактик какой – так, намек на него, шероховатость мелкая. И разговор этот, чувствую, далеко не последний. Будут еще беседы задушевные, и темы для них найдутся – не на одном же немецком языке свет клином сошелся. Много у командира здешнего отряда странностей, хоть и не все видны невооруженным глазом. Но глаз-то у моего визави не просто вооружен – глаз-алмаз, что «увидит даже прыщик на теле у слона» (вот черт, опять поговорки какие-то дурацкие в голову лезут). Но до тех пор, пока явная польза от моих действий многократно превышает гипотетический вред, что способен измыслить самый подозрительный ум, разговоры эти так разговорами и останутся. Главное, чтобы у старшины не сложилось впечатления, будто я пытаюсь его обмануть или убедить в чем-то. А поэтому врать и не надо, а говорить лишь правду – о том, что спрашивают. А о чем не спрашивают – помалкивать. Вот где вы видели особиста, который заподозрит объект разработки в способности «поглощать» чужие души? Правильно, нигде. Для этого ему надо родиться лет на триста раньше и служить в Святой инквизиции.

Вот и продолжу исповедь в таком ключе: «Что могу знать, не скрываю, в чем могу быть уверен – не сомневаюсь, ну а что ни в какие ворота лезет… Вот вам, товарищ старшина, факты и ешьте их с кашей, а я в стороне глазами похлопаю, потому как сомневаюсь». Эх, как бы не переиграть!

– Приходилось ли вам слышать истории о том, как люди после травмы, повлекшей потерю сознания, внезапно обретали знания языков, на которых раньше не говорили? Судя по вашей гримасе – слышали, но не верили. Ведь так?

– Так, товарищ младший лейтенант. А вы? – вернул подачу старшина.

– Мне тоже приходилось… Как-то я прочитал, уж не помню даже где, в раннем детстве еще, вроде как в журнале «Вокруг света», старом, еще с ятями и фитами, историю… Хотя, может, и не там, я в детстве много читал, это уже когда высшее образование пошел получать, не до того стало – зубрежка. Так вот, прочитал я заметку о том, что какой-то вроде бы моряк получил травму, то ли реем каким, то ли гиком по голове его треснуло. Моряк был вроде португалец, а может, испанец, не суть важно, но, очнувшись, он заговорил по-французски, хотя до того знал с десяток фраз. Гипотез у ученых было много – одни говорили, что он мог слышать французскую речь, но не обращать внимания, а мозг все запоминал, а потом бах – и мозаика сложилась. Другие считали, что это память предков сработала – был кто-то из его предков французом, и вот таким образом потомок знания получил. Что-то еще вроде придумывали, но, вы правы – поверить в это было сложно даже подростку. И, тем не менее, был у меня такой случай, – тут я сделал небольшую паузу, хлебнув воды, – я, когда в окружение попал, сначала просто по лесам бегал, как многие. И, похоже, начал потихоньку сходить с ума от собственного бессилия: ни патронов нет, ни осознания ситуации – немцы в десяти шагах о чем-то болтают, а я не понимаю, что они в следующий момент делать собираются. А они порой такое творили… В общем, начала мной овладевать навязчивая мыслишка: «Ну его, этот французский, а вот немецкий язык мне теперь край как нужен. Как угодно: хоть бога с чертом проси, хоть башкой из дуба выколачивай знание этого проклятого языка». По крайней мере, никаких других мыслей из того периода сейчас вспомнить не могу, как в тумане был. Все вдоль дорог шатался и в обрывки немецкой речи вслушивался, пытаясь понять хоть что-нибудь. Но без всякого толка до поры до времени. И вот однажды, я тогда как раз к Жерносекам подходил, голодный был, усталый, не выспавшийся, пер прямо по дороге, да еще и винтовку нес, уже неисправную. Тут немцы и выскочили сзади, я даже звук мотора мотоцикла не расслышал, да что там – даже не помню, как они в меня стреляли. Очухался, башка раскалывается, все кружится, мордой в луже крови валяюсь. Повезло, что пуля вскользь прошла, только оглушила.

– Это оттуда у вас этот шрам на голове?

– Ну да. Встал я и сдуру поперся дальше. А немцы в деревне. Тут такая на меня злость напала – первому я просто шею сломал. До этого даже сил идти почти не было, соплей можно было перешибить, плюс потеря крови, но такого бугая завалил. Перед смертью, он-то думал, что перед моей, еще обругал меня свиньей и говнюком, а я понял, но внимания тогда не обратил. И потом, когда еще двоих убил, понял, что они кричали, но тоже ноль внимания на это. Торкнуло меня уже тогда, когда документы их рассматривал, прекрасно понимая, что написано. Тут-то до меня и дошло – сбылась мечта идиота. Правда, на этом я не остановился и иногда, когда свободный вечер выдастся, беру любой текст подлиннее на немецком языке и читаю почти до потери сознания. А для устных упражнений у меня теперь постоянный учитель есть и, что особо ценно, добровольный – Вальтер всегда рад возможности погутарить на родной мове. Так что теперь я в недлинной беседе с любым немцем за своего сойти могу… Вот, собственно, и все, – добавил я, немного помолчав. – Не знаю: удовлетворит ли вас такой ответ, но другого у меня все равно нет.

По сути своей отмазка была гнилая. И главное, этого вопроса я ждал, он не мог не всплыть, но придумать что-либо удобоваримое так и не смог. Да и чего здесь придумаешь? Так и пришлось закинуть нечто среднее между мистикой и загадками человеческого мозга.

– Я думаю, это не единственный ваш вопрос, старшина, давайте пытайте дальше.

А дальше Зиновьев вытянул на свет целый вопросник, и началось. Судя по задаваемым мне заданиям, чекисты на родине проделали большую работу, опросив, похоже, не один десяток людей. Тут были и просьбы описать школьный класс, до его ремонта в тридцать третьем году, и назвать место работы Дарьи Феоктистовны, нашей соседки по коммуналке, которая из-за своего склочного характера больше чем на два-три месяца на любой работе не задерживалась.

Короче, если бы я был не я, то ни за что не смог бы выпытать у себя настоящего такие подробности о своей жизни, а значит, и дать правильные ответы. Интересно, какие выводы сделают аналитики НКГБ, или как они по-другому называются, из всего этого? Чувак, судя по опросу, настоящий, просвеченный чуть ли не с младенчества, а способности, пусть даже к языкам, а я не удивлюсь, если и еще чего накопали, не соответствуют заданной модели. Станут резать курицу или яйцами удовлетворятся? Будем надеяться на бескровный вариант и дальнейшее плодотворное сотрудничество.

Фу-х, ушел кат проклятый. Мокрый сижу, как будто вагон с донбасским угольком разгрузил, а не языком молол. А ведь когда уходил еще и улыбнулся, глядя на темные пятна, что разошлись широко от моих подмышек. Да и фиг с ним, если он под меня так копает, то, надеюсь, настоящего врага не проворонит.

– Тащ командир, – заглянул сразу же Байстрюк, – Фефер заявился, говорит, срочно поговорить надо.

– Надо – поговорим. Пошли в баню, что-то мне помыться срочно захотелось.

– Так не топили еще, до заката часа два, фашист может еще прилететь.

– Ну, хоть пяток литров воды не самой холодной там найдется – разит, чувствую, от меня, как от борова.

– Воды точно там нет – все котлы уже снегом забили, но я с кухни принесу, у Машульки выпрошу.

– Ну, хоть так.

Жорка убежал за водой, а мы с Германом отправились к банным землянкам, на данный момент их было уже три – этого нашему штабному островку хватало с лихвой. Идти было рукой подать, но Герман успел рассказать, что в подполье его приняли, а теперь требовал санкции на то, чтобы доложить Лиховею, кем он на самом деле является.

– А он все еще не знает?

– Аня говорит, что наверняка догадывается.

– Выспрашивал у нее?

– Угу, но она ничего не сказала…

– Но в глазах было такое желание рассказать, что тот и сам понял, что дело нечисто, так?

– Похоже, так и есть.

– Ну что с вами поделаешь – контакт разрешаю. Но учти – ты точно ничего не знаешь, ни сколько партизан, но много, ни где расположились. Контакт с тобой мы держим через связных. Тебе же так безопаснее будет. Хотя если попадешься…

– Не попадусь.

– Вот это правильно – не попадайся.

А на весь вечер меня Кошка запряг. Вот какого хрена я должен подарки распределять? Я Дед Мороз? Не Снегурочка точно. Я вообще считал, что надо премировать отличившихся, а остальным раздать что останется да кому сгодится, но старшина настоял, чтобы каждому достался персональный подарок – потом народ сам обменяется, кому нужнее, но внимание к личному составу проявить необходимо. Это я уже и сам начал понимать, после того, как скомканно провели празднество Седьмого ноября. А ведь здесь это главный праздник в году – Новый год только недавно начали справлять официально, но серьезным праздником он так и не стал, чисто, чтобы Рождество принизить.

Утро началось с ажиотажа. Хотя назвать ту кромешную темень, что стояла на улице, утром язык не поворачивался. Все одно пришлось вставать. Сразу за порогом землянки столкнулся с Калиничевым.

– Как прошло?

– На, зашибись! Они там вообще нюх потеряли и мышей не ловят. С ходу сразу две тонны взяли. Послали Ваньку в Запрудье, он там с местными пацанами покалякал. Часа не прошло – гляжу, уже назад чешет. Говорит – прямо сейчас уже повезут. Смотрим, правда едут, на пять саней три полицая в охране. Ну, мы в немецкой форме да с латышским акцентом прямо выходим на дорогу…

– Кстати, не забудь потом меня научить ходить с латышским акцентом.

Василий расхохотался.

– Ну, в общем, мы у них винтари поотбирали, дали по шеям и прогнали. По документам везли они две тонны, причем четыре лошади и сани с ними не крестьянские, а спиртзаводу принадлежат. Естественно, мы их тоже экспроприировали, ну а мужиков, что за водителей кобыл были, заставили по бочке перегрузить, на каждых санях как раз их по четыре было, да и тоже с миром отпустили.

– Не надо так рисковать, стоило что полицаев, что мужиков придержать.

– Пустое. Рации в Запрудье нет, а телефонные провода мы срезали, не дураки. Мы вообще там про́вод много накромсали, сгодится саперам. А к заводу мы еще наведаемся, там нива непаханая.

– Думаешь, будет так же легко.

– Так, конечно, уже не будет, но, судя по всему, немцы все силы сконцентрировали в нашей округе, а в других местах все на местную полицию скинули. Да, полицаи там гораздо наглее, чем наши, – видно, силу за собой чуют. Надо бы несколько рейдовых групп по дальним окрестностям запустить, только серьезных, может, даже с минометами. Поспрошать у местных, кто особо безобразит, да и в расход их. Заодно и внимание отвлечем.

Со стороны замерзшего брода раздались тревожные выкрики. Мы с Калиничевым сразу бросились туда. Встретили четверых явно измученных бойцов, видно было по тому, как они с трудом шли на лыжах, таща двое носилок.

– Кто старший? – тут же выкрикнул Василий.

– Младший сержант Кулик! – ответили с носилок.

– Что произошло?

– В засаду попали. Метлин мертв, меня и Тарасова ранило. Как Каповищи проходили, заметили немцев, обстреляли, одного как минимум зацепили, а через полчаса сами под Пиховщиной под пулемет попали. Еле ушли.

– Метлин точно мертв?

– Да, его тоже вытащили, уже труп. Потом спрятали, сил уже не было еще и его переть. Тарасов сначала сам шел, но потом и его нести пришлось, а меня сразу в ногу.

– Хорошо, быстро в санбат. Только все нормально прошло, – это он уже мне, – и тут на тебе.

Подбежавшие красноармейцы уже перехватили раненых и уносили в глубь лагеря.

– Жизнь она, Василий, как зебра – полоса белая, полоса черная.

– Знаю, говорил ты уже, и про жопу в конце тоже.

– Ну, до этой части тела нам пока далеко, но стоит быть готовыми. Так и не нашел в их системе патрулирования никакой схемы?

– Нет, всю дорогу из головы не выходит. Если бы это были немцы, то что-нибудь нащупали, а так они, похоже, не глупее нас. Ты сразу предупредил, чтобы у нас никакой схемы не было, они, наверно, тоже это поняли, как пару раз мы их на маршрутах зацепили – и как отрезало.

– Надо их на выдвижении из города брать.

– Опасно. Они быстро растекаются, а на окраине сами можем под удар попасть.

– Ладно, есть у меня одна мысль, но она мне не нравится самому.

– Слишком опасно?

– Не для нас.

Тихвинский сделал морду кирпичом и сунул документы часовому, тот глянул одним глазом и вернул их обратно. Я тронул машину мягко, слава богу, что груза немного и закреплен он хорошо – ну что такое восемь пятидесятикилограммовых авиабомб для «Блица», семечки.

Второй сложный этап, инфильтрацию в город, прошли без проблем, как и первый, – подогнать машину к городу с запада. Для этого пришлось прилично километров по округе накрутить. По ненаезженным дорогам и проселкам. Из-за этого везли с собой полтора десятка бойцов, которые и толкали машину, когда она умудрялась завязнуть, а умудрялась часто. Людей высадили всего в паре километров от пригородов, когда дорога приняла хоть немного похожий на себя вид. Там же Крамской настроил и механизмы подрыва – целых три разных вида, один даже химический, в который надо залить полбутылки кислоты прямо перед употреблением. Так что теперь мы с Тихвинским ехали на огромной бомбе, которая теоретически сама по себе взорваться не может, а вот про практическую сторону данного процесса гарантий никто дать не готов.

До казарм гарнизона, расположенных в школе, доехали без проблем. Тихвинский выскочил из машины и за полминуты, тыкая бумагами и взрыкивая, убедил часового, что машине место как раз в школьном дворе. Махнув мне рукой, давая разрешение на въезд, сам развернулся и быстрой походкой двинулся прочь.

Точка, где я должен был оставить машину, была определена заранее. Точнее не точка, а некий район около стены, где под прямым углом сходились две школьные постройки. К этому углу машину задом и подогнал, даже если кто и захочет заглянуть внутрь, то это не так легко будет сделать. Быстро приподнял сиденье, где раньше восседал старший машины, дернул две чеки и опростал бутылку кислоты в нужную емкость. А вот теперь надо делать ноги – Крамской божился, что пятнадцать минут у меня будет, но и полчаса может пройти запросто, наши кустарные взрыватели не обладали точностью хронометров.

– Куда мой обергефрайтер убежал? – спросил часового, делая вид, что никуда не спешу.

– К интендантурату Мезьеру пошел, чего-то ему там завизировать надо. Сказал, что тебе тоже к нему идти.

– А я погреться думал. Жаль. А куда идти-то?

– Сейчас по улице налево, а через два квартала еще раз налево. Там найдешь. Чего привезли-то?

– Военная тайна, – я грустно хлюпнул красным распухшим носом и вытер слезящиеся глаза. – На самом деле какие-то матрасы и доски.

– А, – обрадовался часовой, – пополнение намечается, это хорошо. Надоело уже через день на ремень.

– Чего так, людей не хватает?

– Ага, у нас тут бандиты совсем озверели в своем лесу. Наших три четверти каждый день эти леса прочесывают. И что ни день, то либо убитого, либо раненого притаскивают, а когда и не одного. Зато партизан этих уже с тысячу перебили.

– Ух ты, молодцы! У вас тут, гляжу, хуже, чем на фронте.

– На фронте сейчас тоже не сахар, но и мы тут не отсиживаемся.

– Ладно, пойду я, – говорю, поправляя прикрывающий шею, подбородок и рот шарф. – Обергефрайтер злой сегодня.

– Я заметил. А ты чего такой больной и за рулем?

– Некому. У нас две трети роты под Москву забрали. Зато мне машину из нового пополнения дали.

– Да, я заметил, что краска свежая. Номера и тактические знаки тоже.

Вот гад глазастый.

– Сам только вчера рисовал. У вас сегодня праздник будет?

– Конечно, Новый год грех не отметить. Надеюсь, последний военный.

– Точно, желаю, чтобы как можно больше ваших в следующем году совсем не воевало.

Да, идеально было бы рвануть их именно ночью, но опасность разоблачения нашей закладки сильно возрастала. Ничего, их и сейчас в казармах полно, вон в окна выглядывают. Все-таки удачно, что между Рождеством и Новым годом немцы решили снизить активность, подкормиться и отогреться. Нет, они и сейчас по лесам нашим шарятся, но стало их много меньше.

Свернул я налево, но к Мезьеру, конечно, не пошел – в одном из переулков меня ждали розвальни с сеном, в котором уже сховался Евгений.

– Помчали, Степан, – скомандовал я Глухову, когда устроился рядом с Тихвинским и выплюнул комок смолы, долженствующий изображать флюс.

Вообще в этот раз я прибег к мимикрии основательно, кроме своих способностей, привлекая и подручные средства. Естественно, без них мог бы и обойтись, но не стоило так сильно отсвечивать. Флюс из смолы, кстати, предложил Зиновьев. Не такое уж и гениальное предложение, но стоило пойти на поводу у старшины, пусть считает себя талантливым придумщиком.

С момента взвода взрывателей прошло уже двадцать две минуты. Мы, что взрывная команда, что мужики из Залесья, сидели вокруг самовара и пытались пить чай. Точнее, мы с Тихвинским, уже переодетые, пытались, а остальные нормально себе пили и заедали натуральными баранками. Дело в том, что из соображений секретности прибывший вчера «дровяной обоз» был не в курсе нашей сегодняшней операции, но все равно мужики поглядывали на нас с интересом – понимали, что телодвижения наши неспроста.

И тут шарахнуло! До школы было не меньше полукилометра, но удар был силен, особенно полами по ногам, причем этот удар пришелся чуть раньше, чем грохот от взрыва. Что-то зазвенело и посыпалось на пол. С резким щелчком треснуло стекло в оконной раме. Степан поглядел в нашу с Евгением сторону уважительно и слегка ошарашенно.

– Ну, вы, блин, даете!

Отвечать ничего не стал. Чего я на самом деле могу сказать? Жаль, не удастся сегодня вечером к Ольге проскочить, вряд ли после нашей диверсии ей поспать придется – хирургу работы на всю ночь должно хватить. И остался ли жив часовой? По сути, не должен, до него там меньше тридцати метров было, даже если сменился, то тоже вряд ли – машина возле караулки немецкой как раз и стояла. Меня он фиг признает, я опять имел вид желтомордого задохлика с синяками под глазами, а вот Женю нужно снова перегримировывать. Но для этого у нас все было, по крайней мере пара свежих фингалов ему не помешает.

– Степан, тебе придется с Евгением немного подраться. Смогете?

– В лучшем виде отделаю.

– Но-но, у меня второй разряд по боксу, так что отделаю тебя как раз я.

– Забьемся?

Ну, прямо как дети.

– Так, бить будете по очереди. Аккуратно, но сильно. Понятно.

Народ поскучнел – ну да, выпить, закусить, подраться, что еще надо, чтобы снять стресс.

– Что с листовками? – спросил у Фефера.

– Передал. Сказали, спасибо, но мало.

Триста листовок для города это, конечно, капля в море, остальное ушло на просвещение окрестностей.

– Про бумагу спросил?

– Клятвенно обещали, что будет. Сам Павел Ильич обещал кровь из носа.

– Кто?

– Да Лиховей.

– Кстати, как прошла встреча?

– Нормально, как вы и обещали, даже не удивился.

– О беседе с командованием не просил?

– Нет, даже не упоминал. Завтра должны были еще раз встретиться, но боюсь после этого, – Герман мотнул головой в сторону окна, – не получится. А чего рванули-то?

– Угу, вероятно, многие сегодня и завтра будут сильно заняты. А сегодня из дома лучше не выходить. А рванули казармы.

– Сильно!

Как бы подтверждая мои слова, за окном раздался выстрел, затем еще два и короткая автоматная очередь. Нет, дома лучше.

Стрельба на улице, хоть и редкая, велась до ночи, ночью же только усилилась – похоже, немцы здорово перенервничали и палили по каждой тени.

Количество немецких патрулей в городе не возросло, но теперь они передвигались не меньше чем по пять человек. Похоже, сегодня в лес никого не погнали или наша диверсия не удалась – слишком уж много немцев на улицах. Документы, пока дошел до госпиталя, проверили трижды. У входа также стоял усиленный пост из трех солдат. Снега перед входом почти не было – какая-то смерзшаяся темно-бурая масса. Промурыжили меня на входе минут двадцать, но в здание госпиталя все ж таки пустили. Первое ощущение это запах! Такого насыщенного запаха карболки, крови и гниющей плоти раньше здесь не было. Амбре было много сильнее, чем в наших санитарных землянках.

Просидев еще два с половиной часа, наконец, увидел Ольгу, точнее ее полупрозрачную бледную тень. Да уж, измотали сивку крутые горки. Даже радости в глазах при виде меня не появилось, одна глухая усталость. Это что, охлаждение чувств или, правда, до того умаялась?

Поговорить нормально не удалось. Оля сунула мне в руку какую-то коробку и шепнула, что через пару часов, если еще чего не случится, будет дома. Коробка была увесистой, кроме таблеток, там оказались и ключи. За два часа сумел, ничего не спалив, ну если только излишне пережарил, приготовить сносный обед.

Хозяйка не вошла, а чуть ли не вползла в дверь.

– Я спать…

Э нет, так не пойдет.

– Ты когда ела в последний раз?

– Не помню. Вчера…

– Тогда еще полчаса без сна переживешь.

Пришлось сначала умыть девушку ледяной водой, а затем кормить едва ли не с ложечки. Все же я чувствовал за собой вину – работы хирургам госпиталя мы подбросили порядком. По словам очевидицы, что клевала носом над тарелкой, после взрыва в госпиталь доставили тридцать два человека. Но это было просто последней каплей, до этого в течение месяца нарастающим потоком везли раненых. В основном из-под Москвы. В последние дни этот поток особенно усилился, и, что самое неприятное для хирургов, массово пошла гангрена. До того тоже попадались запущенные ранения, но сейчас, вероятно, на фронте истощились запасы медикаментов и перевязочных материалов, кроме того, большое количество обморожений вносило свою лепту. Вот почему у них вонь такая стоит.

– Каждая ампутация – это не просто кошмарная работа, где кровь, гной и вонь. – Произнося эти слова, девушка продолжала монотонно жевать, похоже, это никак не действовало на ее аппетит, да и аппетита того было чуть-чуть. – Это еще слезы и крики. Здоровые мужики ревут, как дети, отказываясь от ампутаций. Им объясняют, что иначе они просто умрут, но сначала сгниют заживо, но те ничего уже не понимают. Я помню, как такие же немцы еще осенью шутили и пытались заигрывать, сейчас их как будто подменили: худые, обмороженные, глаза затравленные. Костя, по-моему, в них что-то ломается, не во всех, но во многих попавших к нам.

Ну да, еще месяц назад это были победители, пусть даже кому-то из них и не везло, но теперь из несущих смерть и боль они превратились в эти смерть и боль принимающих. Тяжело – из сверхчеловека в измученного болью и страхом калеку.

– В городе тоже все плохо… – глаза у Ольги уже закрылись, и теперь она отхлебывала теплый напиток из морковного чая, скорее, на ощупь. – Медикаментов нет, а среди гражданских тиф, скарлатина, пневмонии, грипп, даже несколько случаев холеры. В таких условиях почти все это смертельно. Вы у себя там внимательно…

Ее голова окончательно упала на грудь, и девушка засопела. Раздевать не стал, просто перенес на кровать и укрыл получше. Похоже, она так проспит сутки. Если дадут, конечно.

Проснулась Оля к вечеру, точнее, встала по нужде. Тут я уже усадил ее еще раз за стол, за которым она уже кое-как проснулась.

– Никто не приходил?

– Стучались пару раз. Ты не слышала, а я не вылезал. Тебя насколько отпустили?

– До утра. Ты извини, но я сейчас поем и опять спать – неизвестно, когда следующий раз домой попаду.

– Да ничего, я терпеливый. Если что, я знаю недалеко один бордель. Так себе, конечно, но при длительной голодовке…

– Ого, – в голосе девушки прорезался язвительный интерес, хорошо – значит, оживает. – Это с каких это пор ты стал подобными заведениями интересоваться?

– Точно пору не скажу, но интерес давний, наверное, а вот само заведение с месяц как обнаружил. Не понравилось, пришлось одну особу из местного личного состава даже силой забрать. Вам, кстати, медсестры не требуются в госпитале?

– Ты разговор на медсестер не переводи.

– А я не перевожу, я его для того и завел. Надо одну девушку на работу устроить, а то по моей милости она теперь безработная, хотя точно могу сказать, что работа та ей не нравилась. А к вам в госпиталь, небось, без протекции никак?

– Медсестрой вряд ли, санитаркой можно попробовать. А теперь рассказывай, что за история.

По мере рассказа едко-гневный взгляд слушательницы все более теплел, пока в уголке одного из глаз не показалась слезинка.

– Ладно, пристрою я твою Джульетту, Ромео, но гляди – если что, я на ампутациях руку набила. Колонку топил?

– Да, но, может, уже не очень горячая.

– Тогда я мыться, и если в процессе не сильно устану, то, может, и не сразу усну. Лови момент.

– Ага, все-таки опасаешься, что в бордель ночевать уйду? Или поняла, насколько я лучше, чем грелка.

– Не льсти себе, человек-грелка, это все мягкое женское сердце, которое тебе удалось разжалобить своей сказкой.

 

Глава 17

Хотя само празднование Нового года и, соответственно, награждение подарками или одаривание наградами произошли без моего участия, но шум в лагере до сих пор стоял, как в улье во время роения. Уже не один человек успел похвастаться передо мной обновками и заодно поблагодарить. Больше всего впечатление на меня произвел Вальтер. Он сидел у входа в свою оружейную мастерскую и сжимал в одной руке банку консервов, видно было плохо, но, кажется, это было датское сгущенное молоко, а во второй губную гармошку.

– Чего сидим, работы нет?

Вальтер вскочил, приняв стойку «смирно».

– Нет, товарищ командир. Срочной нет.

Ишь, раньше все пытался господином называть. Исправляется.

– С чего вид такой задумчивый – прямо Кант с Гегелем в одном флаконе?

– А вы знаете, что я родом из Кенигсберга? И Иммануил Кант является моим родственником, очень дальним, правда. Вот к Гегелю точно никакого отношения не имею. А задумался… Вы верите в предзнаменования?

– Трудно сказать, в приметы, наверное, скорее да, а вот в предзнаменования вряд ли.

– А я начинаю верить. Нас с сестрой воспитывала тетка. Кирса помнит мать, а отца уже не помнит. Я мать не помню, а отца вообще не видел – он погиб перед самым концом войны, мне тогда двух лет не было, а сестре только исполнилось пять. Но я уже помню послевоенные годы, особенно то, что всегда хотелось есть. Мама умерла в девятнадцатом. Кирса говорит, что она вообще не ела – все отдавала нам. Тогда даже горсть овса была сокровищем. А я помню день, когда впервые досыта наелся. В тот день самым вкусным, невообразимым по великолепию блюдом было сгущенное молоко. Тетя Сиглинд уже не помнит, как эта банка ей досталась, а может, не хочет говорить. Тетя была младше мамы на пять лет. Она так и не вышла замуж, но у меня есть кузина. С ее рождением мы прекратили голодать. Кто ее отец, я не знаю, да и не стремлюсь узнать, это не мое дело, но Ханну я люблю, как родную. Даже не из-за того, что ее рождение спасло нашу жизнь. Она великолепная девушка, такая же красавица, как ее мать, и очень добрая.

Вальтер помолчал, о чем-то задумавшись или вспоминая.

– Точно такую же гармошку она подарила мне на пятнадцатилетие. У нас с Кирсой никогда не было карманных денег, понятно, пока мы не нашли работу, а у Ханны они откуда-то появлялись. Иногда она их даже тратила, понемногу, но в основном собирала – пфенниг к пфеннигу и три раза в год делала подарки на день рождения. Мне, матери и Кирсе. Мы с сестрой тоже дарили ей подарки, но купить ничего не могли, а потому мастерили своими руками. Она так радовалась. Так вот, та гармоника была первым подарком, на который она скопила денег, и это был подарок для меня. Когда ей исполнилось девять лет, она вдруг начала приносить домой различные сласти. Понемногу, первый раз она принесла малюсенький сладкий пирожок с патокой и разделила его на четыре части – всем досталось по совсем крохотному кусочку. Мы с сестрой спрашивали, откуда она взяла деньги, но та упорно молчала, как и тетя Сиглинд. Так продолжалось с месяц, пару раз в неделю Ханна приносила что-то вкусное и делила на четыре равные части, а потом как отрезало. Через три месяца она сделала мне подарок на день рождения.

Да, наверное, так бывает, но совпадение странное. Как Кошка сумел так подгадать с подарками для Вальтера – губная гармоника и сгущенка не самые частые вещи, что нам попадались среди трофеев. Достанься Вальтеру бритва и крем, я бы не удивился. Может, старшина что-то вызнал про нашего немца? Надо будет спросить.

– Надеюсь, сейчас с твоими родственницами все нормально. Переживают, конечно, что от тебя нет вестей, но похоронное извещение командование вряд ли направило. А знаешь что, напиши несколько строк, ну, типа – жив, здоров, нахожусь в плену… Хотя нет, про плен не пиши… Скажи, что выполняешь важное задание и до конца войны от тебя вестей не будет.

– А можно?

– Можно, но учти, я сначала прочту.

– Конечно.

– Тогда иди, сочиняй, пока работы срочной нет. Учти, письмо может попасть не в те руки, и твои любимые родственницы тогда пострадают. Так что больше тумана, меньше конкретики. Короче, ты понял. Если не сможешь, то лучше пусть они остаются в неведении.

– Я знаю, как написать.

– Тогда дерзай.

Сзади кто-то прокашлялся, не в смысле простужен, а хочет отвлечь меня от занимательной беседы на тему доброго и отзывчивого немецкого народа. Ну, точно, Кошка стоит и так выжидательно на меня поглядывает. Машу Вальтеру рукой и делаю пару шагов навстречу старшине.

– Жаловался? – улыбается Кошка.

– Да нет. А на что?

– Что не расстреляли.

– Не понял.

– Мы же, как расстрелы начали, так Вальтер с лица спал, даже аппетита лишился, видно, ждал, что и его в расход пустят. А когда Нефедов приказал его в строй поставить, перед награждением, так вообще чуть ли не под руки держали.

– Ну и чего издевались над ним, не могли сказать, что никто его расстреливать не собирается?

– Да говорили, – старшина махнул рукой. – Только без толку. На самом деле награждать его не собирались, но пришлось, дабы в чувство привести. Ты бы видел его глаза, когда из строя вызвали, а уж когда он осознал, зачем…

– Ну, Леонид Михайлович, вы к тому же с этими подарками еще и в струю попали. Хотя, думаю, он нашел бы, как любой штукенции особый смысл придать. Тяжелый отходняк, однако. Ты бы его работой какой-никакой загрузил, а то так можно и с глузду съехать.

– Сделаю. Я вот что хотел? Нефедов с Калиничевым двойной состав сегодня ночью в дозор запускают, да на несколько дней вроде как. Тогда людям нужно усиленный паек выдать, так неплохо бы под это приказ получить. У меня такие затраты по смете, понимаешь ли, не проходят.

– Так… А с чего такая движуха?

– Немцы вроде как все загородные патрули свернули и в город согнали, вот и хотят командиры поляну под себя забрать.

– Ну, это правильно, конечно. Они где?

– Где-то в ротных лагерях. И вроде как собираются опять мясной цех потрепать. Малец от Гринюка прибежал – похоже, немцам в Жарцах приказ пришел сворачиваться. Они всю скотину, что еще не переработали, забивают и готовятся грузить тушами, да и сами собираются тика́ть. Первый взвод второй роты уже на перехват ушел. Может, и успеют.

Только на следующее утро узнал, что не успели, и не успели буквально чуть-чуть, что, как известно, не считается. Даже хвост автоколонны из четырех грузовиков увидели, но не побежишь же за ними бегом? Правда, колонну эту у Полоцка обстреляли другие наши бойцы, но также без особого успеха.

– Что еще у нас плохого, товарищ лейтенант?

– Вроде ничего, – Калиничев удивленно глянул на меня. – Потерь за три предыдущих дня не было. Сейчас наши люди блокировали бывшие позиции противника и пути подхода к ним, как товарищ капитан и приказал. Оттеснить нас немцы смогут, только сконцентрировав крупные силы на направлениях выдвижения, что сейчас им сделать сложно. Считаю, что в данный момент они способны выставить один, максимум два, мощных ударных кулака, но во втором случае им придется совсем оголить город. Поступили сведения, что кто-то, скорее всего ваши уголовники, совершил нападения на городские склады.

– Ну, положим, они такие же мои, как и твои.

– Извините, вырвалось.

– Да, ладно…

– При этом, мы не сможем долго держать такое количество людей в отдалении от базы: мороз, очень длинные переходы, что для смен, что для снабжения продуктами.

– Они у тебя что, в полях да лесах сидят?

– Нет, конечно – в деревнях. Пока половина греется и отдыхает, другая, все одно, службу несет – не дай бог прошляпим фрицев. Но даже в таком режиме, максимум через неделю, боеготовность изрядно снизится. Устают люди: холод, постоянное напряжение…

Это он прав, хоть у нас и некоторое затишье, но постоянный стресс ни здоровью, ни боеготовности плюсов не прибавляет.

– Проблем с местными жителями нет?

– При мне не было.

– А у местных из-за нас проблем не будет?

– Тут точно ничего не скажешь, как немцам шлея под хвост попадет.

– Подготовьте им, на всякий случай, расписки о конфискации продуктов.

– А стоит?

– Забирать ничего, конечно, не стоит, если, разумеется, сами не предложат, а расписки выдать. Пусть считаются пострадавшими. Только осторожно, как бы немцы не прознали, а то подведем людей под цугундер. Да, не знаешь, Степан Юльку в город уже отвез?

– Не в курсе. Узнаю.

– Не дергайся, занимайся своим делом. Что с движением на железной дороге?

– Как второго января состав уронили, так он с тех пор и лежит. Движение прервано полностью. Дорога на север тоже не используется – мы там несколько рельсов поглубже в лес утащили. Не быстрей, конечно, чем взрывать, но экономнее. Шпалы тоже унесли.

– А что в составе, что-нибудь ценное есть?

– Не похоже, какие-то бетонные конструкции на платформах.

– Жаль, этого нам не надо. Что с шоссе?

– По ближнему движения нет, северное и то, что за Полотой и железкой, периодически навещаем, но там только крупные колонны с охраной. Обстреливаем, минируем, не даем расслабляться. Появилась, точнее вернулась, старая идея под Замошье сходить, пока немцы в городе блокированы.

– Это ты про пресловутые корпусные склады Байстрюка?

– Про них, родимых.

– Разведку посылал?

– Только сегодня вернулись.

– И что там?

– Тишь и гладь.

– Совсем движения нет?

– За два дня… ну, почти – ноль.

– И чего тогда туда переться?

– Так охрану не сняли!

– Много? Охраны?

– Немцев с десяток и полицаев пять или шесть. Полицаи на воротах стоят, снаружи, а немцы внутри службу тащат.

– Вооружение?

– Один пулемет точно есть: или «максим» или «ноль-восьмой» немец. Автоматов не заметили, только винтовки.

– Есть план?

– Есть. Старый, с уточнениями.

– Излагай.

Все оказалось даже проще, чем предлагал Василий. Немцы тут вдалеке от фронта совсем расслабились, невзирая на почти осажденный Полоцк. На счет осады это я так – для красного словца, потому как вся наша осада состояла из полутора десятков усиленных пулеметами секретов с восточной стороны города. Хотя, секрет из пяти-шести человек с двумя пулеметами, это уже не секрет, а, считай, крупная засада или огромная кость в чьем-то горле.

Короче, не скажу, как службу тащат немцы, но полицаи точно каторгу отбывают. Хотя какая это каторга, когда половина каторжан на ночь по домам разбегается? Причем половина – большая, а именно трое из пяти. Оставшиеся двое запираются в будке, что перед воротами, и носа на улицу не кажут. Наверно, надеются на бревно, что поперек дороги лежит. Не понимаю, вообще, зачем они его положили – или думают, их будут атаковать в автомобильном строю, потому как ничему и никому другому бревно это в принципе помешать не может, только если споткнуться об него в темноте. Немцы службу ночью несут, но судя по всему, у них два одиночных поста, сменяемые каждый час, – такая частая смена, по всей вероятности, из-за мороза, что стоит на улице. Ночью температура явно уходит ниже двадцатиградусной отметки.

Основная проблема состояла в том, что немецкая караулка находилась в одном из трех здоровенных сараев, из которых данные склады и состояли, а из этого сарая было минимум четыре выхода. Так что легко блокировать караул не получится, если не прихлопнуть всех сразу, то выкуривать немцев будет нелегко. А еще пулемет. С ним тоже странность – вытаскивают его только днем, а ночью затягивают в караулку. То ли не верят, что ночью на них напасть могут, то ли вообще его для проформы держат, типа вдруг начальство приедет – пулемет на месте, бдит. По ночам же начальство не ездит, потому и пулемету отдых. Жорка, правда, наблюдая, как немцы кипяточку в кожух подливают, предположил, что боятся заморозить машинку ночью, но Потапов на это заметил, что можно просто не полностью воду заливать, тогда кожух не разорвет. Так что данное поведение немцев – тайна.

Пулемет все-таки оказался немецким, на колесном станке. Автоматов, похоже, у них нет, только винтовки, даже не карабины, длинные. У полицаев стандартные трехлинейки. Гранат ни у кого не заметили, но гранаты это такое дело – могут и в кармане лежать, и в караулке прятаться.

Действовать решили по старой доброй диверсионной традиции под утро. В будке у полицаев свет керосиновой лампы горел еще час, после того, как те скрылись в своем убежище. Как они там спят без печи, не знаю, но греются, похоже, самогонкой. Пару раз за ночь дверь открывалась, но никто не выходил – отливали прямо через порог. Строеньице было совсем хилое, сколоченное чуть ли не из горбыля, поэтому на нейтрализацию данного объекта выделили четырех человек при пулемете – в крайнем случае, просто изрешетят в дуршлаг вместе с содержимым.

Снять часовых также не оказалось излишне сложным делом. Никаких подползаний с кинжалом в зубах и прочей романтики – выстрел в голову, хоть и ослабленным винтовочным патроном, из длинноствольного оружия с глушителем шансов мишени не оставляет. На всякий случай первых стрелков поддержали и вторые, у тех задача была проще – попадание в корпус. Что неудивительно, и те, и другие справились «на отлично». Вообще, за прошедшие несколько месяцев, как отдельные бойцы, так и подразделения в целом, стали здорово отличаться от себя прежних. Не все эти отличия пошли в лучшую сторону – да, некоторая самоуверенность хороша, но только когда она не превращается в наглость, а многие бойцы стали страдать недооценкой противника. В некоторых случаях ухудшилась дисциплина, и не всегда слегка. Вот и в этот раз не все пошло по маслу.

Недавно выпавший снег, не скованный в наст морозом, в ночной тишине не просто похрустывал под ногами, а буквально предательски вопил, что кто-то совсем не вовремя пробирается к немецкой караулке. У Крамского что-то не заладилось с зарядом, коий должен был вынести двери караулки. Вот тут Епишин с Потаповым и отличились. У обоих были приготовлены связки из немецких «толкушек». Решив взять немцев нахрапом, они подскочили к двери – Потапов приготовил связку, причем сразу умудрился активировать запал, а Епишин со всей дури рванул на себя дверь. Вот только немцы оказались тоже не дураки, и через секунду несостоявшийся вырыватель дверей сидел в снегу на пятой точке, с дверной ручкой в руках. Кстати, это его и спасло, потому как пробившие дверь пули просвистели у него над головой, одна даже шапку с собой прихватила.

– Василь! Тикай! – заорал Григорий во все горло, замахиваясь связкой.

На счастье Епишина, да и самого метателя, у «двадцать четвертых» замедлитель горит несколько больше, чем у наших гранат, – в среднем секунд семь. Епишин стартовал из положения сидя и помчался на четвереньках, оставляя за собой разрыхленную канаву с медленно оседающей снежной пылью. Это спасло его во второй раз – теперь к отдельным винтовочным выстрелам, дырявящим дверь, присоединился пулемет, ливанувший пули широким веером. Очередь снова прошла выше мчавшегося на карачках Василя, но рванула бок Потапова. Тот покачнулся, но все же отправил гранатную связку под дверь, и рванул в другую сторону. Хоть и раненный, но бежавший на двух ногах Григорий сумел отдалиться от взрыва все же дальше, чем Епишин. К тому же он хоть примерно знал, когда раздастся взрыв, потому ни взрывная волна, ни осколки не повредили вовремя упавшему бойцу. А вот второго пара осколков приласкала в повернутую в сторону взрыва кормовую часть, заодно и уронив мордой в снег.

Взрыв, хоть и прозвучавший снаружи, немцев тоже изрядно приложил – стрельба прекратилась. Теперь вход был свободен – взрывом снесло не только дверь, но и разметало часть стены, сделанной, как и будка на входе, из обыкновенных досок. При этом внутрь обрушился и кусок кровли вместе со снежным сугробом, образовавшимся из-за слишком пологого ската крыши. Точнее, с частью снежного сугроба, другая его половина, сорванная ударной волной, сейчас медленно оседала кругом.

Крамской, наконец, справился с зарядом, и хотя двери, что надо было подорвать, уже не было на месте, решил довести дело до логического конца. Запалив кусок огнепроводного шнура, бегом направился к краю стенного провала. Немцы то ли расслышали, что после такого взрыва было крайне проблематично, то ли почуяли, но пара выстрелов изнутри разорвала наступившую тишину, впрочем, не помешавшие саперу забросить следующий подарок и ретироваться.

Второй взрыв не породил осколков, как первый, но принес обороняющимся гораздо больше урона, а нападающим меньше – Епишина оттащили уже за угол склада, а Потапов заполз за другой сам и сейчас возился там, видимо, пытаясь перевязать рану или просто остановить кровь. После этого взрыва рухнула еще часть стены, снег снова взметнулся вверх и послышались крики боли. Теперь можно было продолжать действовать по ранее утвержденному плану, первая часть коего бездарно пошла псу под хвост. Так как зайти внутрь стало много проще, к пролому метнулись сразу пятеро штурмовиков. Использовать гранаты они не стали, что естественно – теперь их не защищали от осколков стены, а тут же открыли плотный автоматный огонь. Меньше чем через полминуты все было кончено.

Оставалось разобраться с полицаями. Те совершенно не подавали признаков жизни. Поверить в то, что они не слышали грохота взрывов и стрельбы, было сложно – вряд ли они смогли столько выпить.

– Эй, граждане полицейские, – закричал Байстрюк. – Харэ ховаться. Выходи по одному. Без оружия.

А в ответ тишина.

– Ну как хотите, тогда мы сначала вашу хибару из пулемета причешем, а потом подпалим. Коли сразу не убьем, то перед смертью согреетесь.

Дверь приоткрылась.

– Товарищи… Не стреляйте…

– Вот же ж, твою-то мать… Дружбан у меня сыскался… Давай вылезай, гнида!

Сначала один, а затем другой полицай выбрались из будки и встали рядом, заметно дрожа – то ли от холода, то ли от страха. Одеты оба были в тулупы, но вот белых повязок с надписью «Polizei» уже не было. Замаскировались, однако.

– Товарищ младший военюрист, – громко обратился к Тихвинскому. – Займитесь гражданами-предателями.

Граждане-предатели задрожали еще сильнее. Так как район был не наш, точнее, мы в этом районе почти не оперировали, то информации именно на этих коллаборационистов у нас не было. Если во время допросов сами не проболтаются о своих возможных преступлениях, то, по всей вероятности, отделаются легким испугом и разбитыми физиономиями. Ну и расписки, конечно, напишут о готовности сотрудничать с частями Красной армии. Начнут гадости творить – их даже ловить и расстреливать никто не станет, переправим эти расписки куда надо – их немцы сами шлепнут. Таких расписок накопилось уже немало – Калиничев скоро месяц как собирает их со всех, кому не сильно доверяет. Тихвинский предлагал вообще со всех полицаев и старост собирать, но на это я не дал согласия, так легко оттолкнуть от себя тех, кто помогает не за страх, а за совесть, а те, кто за страх, будут еще больше бояться.

Пришло время разобраться, чего немцы здесь охраняли. Короче, предчувствия меня не обманули – ни хрена тут нет. Не то чтобы совсем ни хрена – пиломатериалы, пара сломанных грузовиков, немного шанцевого инструмента, разрозненные части каких-то машин, в том числе три полуразобранных или полуразворованных, хотя кому они могут понадобиться, локомобиля, немного шпал, рельсов, и все. Какого черта сюда приперлись? Хорошо еще что убитых и тяжелораненых нет – Потапов получил касательное ранение, хотя одно ребро вроде сломано, Епишев же два осколка на излете в задницу. При этом убили десяток гансов, возрастной категории «от сорока пяти и выше» и взяли в плен пару обосравшихся полицаев. Результаты просто поражают воображение!

– Старший лейтенант, – позвал командира третьей роты Серегина. – Оставь одно отделение, пусть подготовят тут все, запаливают и догоняют.

Хоть и не понимаю, зачем немцы здесь сидели и охраняли этот хлам, но по старой хохляцкой пословице – что не зъим, то понадкусываю. Раз для чего-то фрицам этот склад был нужен, то надо, на всякий случай, уничтожить. Лучше бы, конечно, такой тактики придерживаться не на своей земле, но пока придется так.

– Леший, – вот Тихвинский нарисовался. – С одного я подписку взял, а второй конченое дерьмо – надо бы в расход.

– Так расходуй! Или мне самому его пристрелить? – настроение ни к черту, но это не повод срываться на подчиненных. – Делайте что надо, да и пошли отсюда.

Козырять военюрист не стал, молча развернулся и убежал. Через минуту раздался одиночный выстрел. Блин, надо было настоящий расстрел гаду устроить с приговором и под камеру, а фото на Большую землю отправить – ведь в последней указивке требовали материалы по борьбе с предателями на временно оккупированной территории. Обязательно с фотографиями. Ну, Тихвинский знал же, но не напомнил – то ли не решился командира поправить, то ли копает под меня таким образом, морда прокурорская. Ладно, в отчете по проведенной операции поставлю ему на вид, что скорость и оперативность не исключает выполнение требований Центра, даже если они высказаны не в виде приказа, а пожелания. Вот так вот – спихну с больной головы на чуть менее больную.

Странно или нет, но в последнее время, кажется, начала развиваться паранойя. Вот, например, наш воен-юрист очень много время проводит с Зиновьевым. Как бы понятно, что по работе, но мне все время кажется, что они о чем-то сговариваются у меня за спиной. Те взгляды, бросаемые в мою сторону, что ранее пропускал, теперь кажутся подозрительными. То же и со словами. Вот и на людях стал срываться. И хотя, как говорится, – если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят, но по мне так – это уже выверты психики. С этим надо что-то делать. В то же время слышал, что ни один псих не считает себя психом, а всегда находит внешние причины своей ненормальности, точнее, того, что считают ненормальностью другие, то есть психи по их классификации. Псих, скорее, будет считать ненормальным весь окружающий мир, чем себя. Черт, совсем запутался, но делать что-то надо. Где найти хорошего психиатра? Кащенко, ау! Для тебя работа есть!

Обратный поход был сложный, хоть люди и шли налегке. Хорошо, что в этот раз решили не задействовать «гражданский» транспорт, хотя Кошка и грозился, что можем все ценное не увезти. Ага, не увезли ничего ценного – полтора десятка саней шло порожняком. Чем бы я теперь рассчитывался за помощь?

А еще после десяти утра завьюжило. Почти не спавшие ночь люди, да после предыдущего длительного перехода, быстро начали сдавать. Скорость упала до двух километров в час, это так, на глазок. Посовещавшись со старшиной и Серегиным, дал команду становиться на дневку. Преследовать нас сейчас некому, да и след вьюга заметает конкретно – так что дорогу теперь пробивает не головной дозор для всех, а, почитай, каждый для себя. Караулы, разумеется, выставили усиленные, а затем я буквально провалился в сон.

Эта гостья отличалась от прочих. Для начала, она не старалась казаться молодой. Нет, старухой она тоже не выглядела – вполне зрелая женщина лет сорока – сорока пяти, да и одета не так вызывающе. Покрой ее платья я могу охарактеризовать с большим трудом. Это не сарафан, так как талия, хоть и не ярко выраженная, присутствует. Скорее это что-то из домашней одежды эпохи Царства Женщин, как его описал Казимир Валишевский, этакий переходный этап между старорусским стилем и «новой» европейской модой. В длинной, переброшенной на грудь, цвета вороного крыла косе тонко проблескивали линии седого серебра. Лицо… Трудно описать лицо – в нем было все… Помните, как это у Блока:

Естественно, это не читалось при взгляде в глаза, а как-то подразумевалось на втором или третьем плане. Было и еще что-то неуловимое, не материнская теплота, а скорее смешанная со светлой грустью доброта обычной русской женщины, глядящей на потерявшегося ребенка, возможно, даже связанного с ней дальним кровным или вовсе некровным родством.

В общем, можно еще много нафантазировать, глядя на нее или через нее, или даже вокруг. А вокруг была осень. Если продолжить аналогию с русскими поэтами: «природы увяданье». Деревья стояли в «багрянце с золотом», при этом на продолжавшейся оставаться ярко-лазурной траве не наблюдалось ни единого палого листика. И среди этого бешеного сочетания красок спокойно стояла молчаливая фигура в сером.

Ну, и кто у нас в этот раз пожаловал? Хотя внутренне я уже почти знал кто она. Почти – потому что не хотелось верить. Встретить ее я опасался даже больше, чем Марану. Та хоть и была опасна по своей сущности, по каким-то забытым мною, а может и не известным вообще, причинам благоволила к потерявшему память заблудившемуся человечку. Эта же поборница Равновесия, нелюбимая счастливчиками, потому как находила какое-то особое удовольствие в прерывании цепочек удачи, иногда и вместе с жизнью любимцев Фортуны, несла в себе какой-то холод, пробирающий буквально до костей в теплый осенний день.

– Ну, что молчишь? У тебя же, наверное, накопились ко мне вопросы?

– Здравствуй! Нет у меня никаких вопросов, вот пожелания есть, но ты к ним не прислушаешься. Верно?

– Если идти куда подальше, то нет – не прислушаюсь.

– Тогда давай опустим предисловия, и ты напрямую скажешь то, чего хотела, вытащив меня сюда.

– Какие вы всегда нетерпеливые! Хотя, конечно, имея такой короткий век… Скажи, почему, живя так мало, вы пытаетесь любыми способами сократить свою жизнь, одновременно сделав ее еще и страшной, и беспросветной? Вот как сейчас, например. Почему вы так любите радовать Мару?

– Прекрати. Сколько тысяч или миллионов раз ты уже задавала эти вопросы? Что ты хочешь услышать в ответ – непреложную истину? Ты ее не получишь. А может, ты просто коллекционируешь ответы? Тогда тебе должно давно надоесть слушать одно и то же с легкими вариациями. Сколько раз ты спрашивала это у меня?

– Уел! У тебя я спрашивала это уже раз десять. И знаешь, каждый раз твой ответ чуть отличался, настолько чуть, что прошлый имел кардинальные отличия от первого.

– Извини, но сегодня я сильно устал. Отложим философствования до следующего раза.

– Устал? Что ты знаешь об усталости? – В глазах мелькнуло… Нет, не боль, не тоска, не сожаление – что-то, что совмещало это все и в то же время было больше, чем вышеперечисленное, вместе взятое. – Первый раз настоящая усталость накатывает лет этак через тысячу-полторы, а затем каждые пятьсот-семьсот лет накрывает с удвоенной, по сравнению с прошлым разом, силой. Причем делаешь ты что-либо или нет, без разницы. Хотя… Да, от безделья устаешь быстрее и сильнее. Так что лучше работать. Ну и зачем я это говорю? Извини…

Она задумалась о чем-то своем, и над поляной опустилась тишина. Ну как тишина? По сравнению с могильным безмолвием Хеля тут просто был праздник жизни: ветер дует, птички щебечут, даже гром слышится издалека. Надеюсь, что гром, потому как для канонады хоть и время, но не место. Не надо нам тут канонады. Прерывать ее думы не хотелось, и не потому что не самоубийца, хочет постоять молча – пусть ее. С крыши не капает, комары не кусают, да и тепло вокруг. А воздух какой!

– Ладно, помолчали, подышали, пора и о деле поговорить. Ты ведь уже встречался с моей сестрой.

– Было дело.

– Ты сегодня немногословен. Хорошо, тогда упражнение на память. Успокойся, я в курсе твоих проблем с личными воспоминаниями. Если бы не это, я не вела бы таких длинных разговоров, достаточно было просто предупредить, даже не напоминая о прошлом. Но придется так. Ты помнишь, кто такие банши?

– Какие-то английские духи, накликивающие смерть.

– Во-первых, не английские, а ирландские, а во-вторых, не накликивающие, а предвещающие.

– Разница большая. Только смерть все одно потом приходит.

– И что? Ты многих знаешь, за кем она не пришла или не придет, в конце концов?

Вопрос был явно риторический, потому просто пожал плечами.

– Банши не просто вестники, вроде иудейских ангелов, которым, по сути, все равно какую весть и кому приносить. На самом деле банши покровительницы родов, и крик их – это плач жалости по потомкам.

Кажется, начинаю понимать, к чему она клонит.

– Что, так плохо?

– Все зависит от вас, и от тебя в том числе.

– Зарыться по самую маковку и не высовываться?

– Это был бы идеальный вариант, но ни ты, ни твои люди, как понимаю, на это не пойдут.

– Правильно понимаешь. Да и кто собирается жить вечно?

– Они еще молоды.

– Война забирает молодых не реже старых, скорее, даже чаще. Каковы другие варианты, кроме как не дразнить зверя?

– Быть готовым к его прыжку, может, даже спровоцировать в удобный для тебя момент.

– Твои бы слова, да… Ха, смешной каламбур получается, богиня. Спасибо! Я услышал, будем думать.

– Удачи.

Недоля грустно улыбнулась, повернулась и неторопливо пошла, как поплыла, к опушке. Минута, и она канула в желто-бордовых зарослях.

Все-таки это был гром. Вон какая туча накатывает. И хотя идет она быстро, но время еще есть – какой-никакой шалашик сложить можно. Все равно, конечно, намочит, но не утопит, если успеть подготовиться. Хотя туча, конечно, страшноватая. Нет, легкий шалаш здесь не поможет – ветром растреплет, потоками смоет. Для нормального укрытия надо еще суметь выбрать правильное место – не на открытом месте, где снесет порывами ветра, но и не в низине, иначе затопит потоками воды. Надо думать. Как любил цитировать один известный пират – предупрежден, значит, вооружен.

На первый взгляд в мутной снежной круговерти время определить было невозможно. Точно можно было сказать только одно – еще не ночь. Пришлось лезть под рукав тулупа, дабы добраться до часов. Угу, полчетвертого.

– Тащ командир, может, кипяточку? – Жорка уже тут как тут. – Замерзли, небось.

Странно, но не замерз. Правда, с началом вьюги температура заметно подросла, на глаз сейчас градусов пять мороза, да плюс спали мы вповал на санях и в соломе. Еще бойцы умудрились какую-то рогожку добыть и укрыться. Буду считать это достаточной причиной, и не буду вспоминать, что во сне находился в довольно теплом осеннем дне. Потому как, если еще и не забывать о прогрессирующей паранойе, можно много до чего додуматься.

В общем, в свете последнего сна, проглядывают два варианта: либо я продолжаю сходить с ума, либо подсознание встало на дыбы, заметив нечто, что осознанно я не вижу в упор. Третий вариант: беседы со славянскими языческими богами отметаем, как невероятный. Ну, пусть почти невероятный. Тогда думаем – откуда грозит опасность. Здесь тоже два варианта – от своих или от чужих. Блин, сплошной дуализм прет.

Рассмотрим первый вариант. Итак, свои. Что здесь может быть? Вариантов опять вроде два: либо копают под меня, либо под весь отряд. Будь я пламенным альтруистом, первый вариант был бы предпочтительней, но своя шкура тоже дорога. Итак, что может произойти в случае, назовем это, «заговора юристов». Самое простое – это отстранение вашего покорного слуги от командования. Вроде не сильно страшно. Что делать с отстраненным командиром? Могут, конечно, просто отправить рядовым в бой, но что-то мне подсказывает, этим не обойдется. Тогда либо отправка на Большую землю, либо ликвидация на месте. Неприятная перспектива в обоих случаях.

Второй вариант чуть менее фантастичный, чем беседа с богами – моя чуйка унюхала внешнюю опасность, и, судя по сну, не для меня лично, или не только для меня, но для всего отряда. Резонный вопрос – а с какого это? Где-то что-то я не учел. Есть одна мысль, но больно уж она физике противоречит – а что, если попал я сюда не после путешествия в пространстве, или не только в пространстве, но и во времени? Если принять подобную версию, то кое-что проясняется. Если это прошлое моего мира или близкого к моему до того, что данные события, а имею я в виду войну, протекают похожим образом? Тогда, и если память мной не потеряна полностью, а заблокирована для сознания, что вполне вероятно, судя по случаям выздоровления больных амнезией, доступ к сохранившейся памяти возможен из подсознания.

Так, стоит заканчивать копаться в том, что сам не понимаю, тем более, чем глубже лезу, тем все больше допущений приходится вносить в стройную структуру мироздания. Остановимся на том, что в ближайшее, относительно, конечно, время должны произойти некие события, кардинально скажущиеся на сложившейся обстановке. Какие, доискиваться смысла не имеет, но стоит рассмотреть наиболее широкий спектр ответов на возможные опасности.

– Командир, держи. – Кипяток – это хорошо, а сухарь со слоем тушенки еще лучше. Пока подкидываю топлива в организм, есть время еще мозгами пошуршать.

Хоть у нас по факту и четыре лагеря, но вся неприятность, что отряд все одно расположен достаточно компактно. При этом место расположения, пусть даже примерное, противник уже знает с вероятностью процентов этак девяносто девять. Надо срочно приступить, если не к созданию новых баз, зимой это практически невозможно или потребует таких затрат, что мама не горюй, то хотя бы к их разведке и отработать маршруты отхода и пути эвакуации. Пятой точкой чувствую – время еще есть, но тает оно с каждой минутой. К весне, кровь из носа, надо иметь не меньше двух, а лучше трех мест новой дислокации, а также разработанные планы отхода.

Теперь не хватает генштабиста. Раньше не хватало безопасника, получил на свою голову, теперь ломаю, как ее не потерять. Интересно, во что выйдет штабист? Вообще, вся наша деятельность сводится к реагированию на действия противника и осуществлению краткосрочных тактических планов. Не скажу, что это удовлетворяет нас полностью, но отряд живет и действует. Правда, последнее время динамика пополнения личного состава у нас отрицательная – только несем потери. Тоже ситуация не блеск, но учитывая материальные запасы, в главную очередь продукты питания, большого роста численности мы рискуем не пережить, но о восполнении списочного количества надо думать.

Странная вообще история, вроде и народа полно, но людей не хватает. И что печально, нет никакой возможности изменить ситуацию – минимум четверть бойцов задействована в разведке и засадах, и в связи с нашим временным доминированием, после подрыва казарм, положение отнюдь не улучшилось. Еще четверть на хозработах, караулах, обслуживании санчасти и у Цаплина. Оставшиеся две четверти это ежедневная ротация, но хотя бы полдня удается вырвать на обучение. К сожалению, не всегда. В этот раз, считай, полсотни человек два дня на свалку выкинули.

Вьюга, похоже, решила успокоиться, если это не какой-нибудь «глаз» циклона. Все одно надо трогаться, есть все шансы к полуночи дома быть. Собрались быстро, но через полчаса снова пришлось остановиться. С головы колонны, разметая свежевыпавший снег, сломя голову мчался разведчик. Зеленов, Зеленицын, Зеленовский – не помню.

– Товарищ командир, впереди немцы, – боец перевел дух и зачастил дальше: – Пять машин. Как и мы, попали во вьюгу. Видно, занесло их здорово. Но эти гады откуда-то местных пригнали, много, те им теперь дорогу пробивают.

– Сколько немцев?

– Не знаю, мы близко подходить не стали, меня сержант к вам сразу послал.

– Лейтенант в голове колонны?

– Да, тоже приказал вам донести.

– Веди.

Прихватив по дороге Серегина, отправились навестить разведку. Автодорога здесь проходила через лес так, что деревья стояли почти у обочины. Разведчики разместились чуть в глубине леса, метрах в ста по ходу стоящей сейчас колонны. Точнее не совсем стоящей – каждые несколько минут машины трогались и, пройдя с десяток метров, снова останавливались, не глуша моторы – то ли бензина у них залейся, то ли боятся не завести заглохшие двигатели.

Местных немцы, и правда, нагнали много – человек сто, только местные были какие-то мелкие, хотя если бы не стоящие рядом охранники, может, внимания на это и не обратил. Что странно, почти никакого инструмента у закутанных невысоких работников не было – в основном они занимались тем, что идущие впереди разгребали снег руками и ногами, а следующие просто утаптывали колеи. Странная организация труда.

Вернулся боец, посланный осмотреть тыл колонны.

– Немцев десятка полтора. Пятеро в кабинах за рулями, рядом еще столько же – видно, греются. Остальные пацанов с девками охраняют.

– Какие пацаны с девками? – слегка ошарашенно спросил лейтенант. Ага, мне тоже интересно.

– Ну, вон дорогу чистят.

Блин, вот почему местные казались такими мелкими. Это же дети! Точнее, судя по росту, скорее, подростки. Те, что чуть покрупнее, впереди – это, наверно, как раз мальчишки, а позади топчут снег девочки. Почему без взрослых? Вряд ли немцы из соседней деревни только детей на работы забрали. Получается, они их с собой везли? Зачем им столько детей?

План родился быстро. Естественно, никто даже не подумал, что немцев стоит отпустить восвояси, да еще дать им утащить за собой сотню детей. План был хорош почти во всем, кроме того, что занимал крайне много времени – похоже, дома мы будем только завтра. Зато немцы сами придут в засаду.

Позиции заняли быстро, замаскировались хорошо, но вот ждать, пока колонна втянется в ловушку, пришлось больше полутора часов – стало уже достаточно темно, что не есть хорошо. Конечно, можно было попробовать подползти к машинам, но риск ввязаться в длительную перестрелку и, как понести потери самим, так и погубить детей был слишком велик. Поэтому мы сейчас лежали по брови в снегу, мерзли, но упорно ждали, пока автоколонна, наконец, сама к нам придет.

Пора.

– У-у-у-у-а-а-а-у-у-у!

Гармаев, как всегда, неподражаем! Не успел еще леденящий душу волчий вой закончиться, как лес озарился вспышками выстрелов. Караульщиков выбивали одиночными винтовочными выстрелами, а вот по кабинам автомобилей прокатился вал пулеметного и автоматного огня. Темнота не пошла на пользу – кого-то из фашистов сразу не добили. В отличие от детей, некоторые из которых, вместо того чтобы упасть в снег, только присели или, вообще, остались стоять, немецкие недобитки отреагировали правильно, то есть рухнули и открыли огонь. Из караульных выжил, похоже, только один, но в машинах достали явно не всех – в двух открылись двери, из которых кто-то вывалился и теперь вел огонь, прикрываясь автомобильными колесами.

Караульщика приложили быстро, но пронзительный крик с дороги дал понять, что кому-то из детей досталось от огня, и уже не важно, от нашего или немецкого. Одного из двух стрелков, что прятались под машинами, тоже завалили быстро. А вот второй никак не хотел умирать. Вооружен он был автоматом и, по-видимому, являлся опытным воякой. Экономные автоматные очереди рвали стволы деревьев и взметали снег на наших позициях. Ко всему этому он постоянно перекатывался под днищем грузовика, не давая взять себя на прицел и придавить огнем.

– Гранату бы ему туда бросить, – скрежетал зубами Жорка.

Гранату бросать было нельзя – на беду, он залег под головной машиной, и осколками вполне могло посечь детей, что лежат рядом. Они же и мешали стрелкам хорошенько прижать немца. Крикнуть детям, чтобы отползли в сторону? Как бы этот гад не стал по ним стрелять, видя, что прикрыться ими не удастся. Добить-то мы его все одно добьем, но не хочется лишних жертв. Еще и время поджимает – на дороге раненые дети. Несколько минут промедления могут стоить им жизни. Есть! Фашист визгливо заорал, наверное, хорошо достали.

От задних машин к головной бросилась пара человек, до того приближавшихся к колонне ползком. Огонь из леса почти стих – стреляли только с другой стороны дороги. Оттуда атакующую пару видно не было, но сидели там лучшие стрелки, других и не послали бы, потому как место стремное – огонь с двух сторон в засаде вообще опасен для нападающих. Короткая автоматная очередь, и от машин замахали руками. Тут же послышались команды сержантов о прекращении огня. Нет, несмотря на то, что времени на обучение личного состава катастрофически не хватает, что-то вбить все же удается. Может, потому, что злостные нарушители техники безопасности на войне долго не живут?

Тут же к трассе метнулось несколько человек. Один из санитаров склонился над кем-то, рядом встал боец и, держа автомат у плеча, стал осматривать окрестности, поводя туда-сюда стволом. Остальные двинулись к машинам, громко спрашивая, не требуется ли кому помощь. Вот еще один боец присел, значит, раненый не единственный. Плохо. Черт, похоже, еще один. Что за непруха сегодня.

На дорогу выскочил одним из первых, правда, во второй волне, когда туда ломанулись почти все.

– Контроль! – раздался крик от машин, и тут же грохнул одиночный выстрел.

Подбежал к санитару, что возился у первой нелепо пострадавшей жертвы нашей засады. Темнота сгустилась, и в слабом свете карманного фонаря происходящее было понять сложно. Боец разрезал темные и липкие на вид тряпки на груди щуплой девчонки-подростка. Она уже не кричала, а только молча шевелила окровавленными губами, на которых вздувались темные пузыри. Прострелено легкое. Даже такой далекий от медицины человек, как, я понимал, что шансов у нее практически нет. Здесь чудо нужно. Наконец санитар справился с окровавленной одеждой и приступил к перевязке. Он только успел наложить тампон на груди, повернул девочку на бок, открыв моему взгляду большое темное пятно на снегу, как раненая захрипела и обмякла.

– Все, – боец опустил тело назад, запахнул на груди обрывки разрезанной ранее одежды и виновато глянул на меня. – Тут, в общем, сразу было ясно…

Черт… Мать… Блин… И кто виноват? Я, отдавший приказ? Было бы лучше, если бы немцы довезли ее туда, куда хотели? А куда хотели? Да и почему только ее, а всем этим детям было бы лучше? Не знаю и теперь не узнаю никогда!

Раненых оказалось еще трое – одна девушка, пацан и наш боец, все же угодивший под ответный огонь автоматчика. Самым сложным было ранение парнишки – пуля пробила бедро, но ни кость, ни крупные кровеносные сосуды не задела. У двух остальных касательные – девушке оцарапало руку, а боец остался без куска скальпа, ну и еще его здорово оглушило. Жить будут.

Пока разбирались с обстановкой, собирали трофеи и разукомплектовывали технику, готовя ее к уничтожению, удалось выяснить, откуда все взялось.

Передо мной стоял парень на вид лет шестнадцати-семнадцати. Высокий, почти с меня ростом, худой, хотя одежда это скрывала, но видно было по лицу. В глазах, излучающих радость, одновременно скрывалось легкое опасение.

– Как зовут?

– Павел. Кулинич. Павел Семенович, – паренек волновался и старался выглядеть старше.

– Лет тебе сколько, Павел Семенович?

– Восемнадцатый уже пошел.

– Понятно. День рождения неделю назад справлял?

– Десять дней.

– А скажи, Паша, немцы вас куда везли?

– Сказали, в Германию, но пацаны шептались, что из нас хотят кровь для фашистских раненых выкачать.

Скорее всего детские страшилки, конечно, но имея дело со зверьем в человеческом обличье, любым зверствам и гадостям удивляться быстро разучишься. Да нет, вряд ли – кто бы им сказал на самом деле. Выдумали, хотя… Иногда и такого рода догадки попадают точно в цель.

– А откуда вы?

– Из Городка.

– Какого?

– Город так называется – Городок. Он, и правда, маленький.

Странно, не слышал.

– Далеко?

– Километров пятьдесят. Или сто. Второй день уже едем, правда, сегодня почти весь день дорогу чистили.

Ясно, проще в штабе карту глянуть. Хотя если сто километров, то на моей может и не быть. Если только на той, что у Зиновьева взаймы взял.

– Ладно, иди, Паша. Да, до прибытия на базу отряда назначаешься старшим… – Хотел сказать: старшим над детьми, но удержался, обидится. – Понял?

– Да, товарищ командир!

Ишь, как повеселел.

– Сколько их? – спросил у стоящего рядом Кошки.

– Девяносто один остался.

Да, блин, остался девяносто один.

– Уходим.

 

Глава 18

Следующая вьюга прихватила нас, когда мы уже подходили к базе. Детей распределили по всем ротным лагерям – три десятка впихнуть было куда, хотя красноармейцам и пришлось потесниться. А потом завьюжило и закрутило так, что лагеря отрезало не только от разведки и засадников, что караулили немцев у города, но даже друг от друга. За три дня нам на головы вывалило не меньше метра снега. Некоторые утверждали, что все полтора, но все больше такие городские жители, как я. Деревенские соглашались на метр, глубокомысленно покачивая головами и с насмешкой поглядывая на спорщиков.

Этот же снегопад сорвал нам и очередную доставку ништяков с Большой земли. К тому же неприятности не ходят одни – почти треть детей заболели. Нелегкая работа на холоде плюс стрессы от того, что их разлучили с родными, и попадания в настоящий бой, сыграли свою роль. Странно – больных среди мальчишек и девчонок было поровну, хотя девочки и составляли две трети спасенного нами контингента. Слабый пол оказался покрепче сильного, однако, хотя я слышал, что девочки взрослеют быстрее. На самом деле из девочек заболели почти все младшие – тем, кому было лет по пятнадцать, редко шестнадцать. Мальчишки же температурили все подряд невзирая на возраст.

После начала этой респираторной эпидемии пришлось снова потеснить личный состав, впихнув в землянки бойцов здоровых детей, а в помещениях для больных организовать изоляторы. Сейчас в этих импровизированных больничных палатах вкусно пахло малиной и прочими витаминными взварами, усердно собираемыми старшиной по осени. Тут же, у меня в землянке, Кошка горестно качал головой, докладывая, с какой неимоверной скоростью испаряются наши запасы медикаментов и прочих витаминных варений и сушений.

Нет худа без добра – из-за сбитого графика поставок и нашего последнего улова Центр пообещал прислать самолет с посадкой, предложив приготовить к эвакуации либо два десятка раненых взрослых, либо полсотни детей. Проблемных раненых у нас было на данный момент шестеро, потому, прикинув, решили, что три десятка мелких впихнуть сможем. Решили отправлять больных и самых младших, разрешив тем самым проблему с излишней тратой медикаментов, тем более что медициной Большая земля обещала помочь.

Еще одной «приятной» новостью огорошил Жорка. Работая с документами, а на самом деле втихаря подремывая после обеда, услышал звук открывающейся двери. Скорее, не сам звук, а завывание вьюги, что вдруг усилилось и сразу затихло. Подняв глаза, увидел престранную картину – на середине небольшой лесенки стоял смущенный, уже одно это говорило о необычности ситуации, Байстрюк, а за ним прятался кто-то более мелкий. Освещения хватало на то, чтобы разглядеть раскрасневшуюся мордочку Маши.

– Ну, чего стоим – кого ждем?

– Товарищ младший лейтенант госбезопасности, разрешите обратиться с просьбой.

О, как! Все страньше и страньше – начал вроде по-уставному, что на Жорку совсем не похоже, а закончил совсем непонятно.

– Обращайтесь, товарищ младший сержант, – решил подыграть на удивление серьезному Байстрюку. Посмотрим, куда его нелегкая заведет.

– Разрешите сочетаться законным браком с гражданкой Марией Андреевной Жатовой.

Немая сцена, прямо как у Гоголя в «Мертвых душах». Или не у Гоголя? Или не в «Душах»? Что-то меня переклинило. Через несколько десятков секунд, когда ранее спрятавшаяся Маша опять выглянула из-за Жоркиного плеча, сначала удивленно на меня смотрела, а затем начала на глазах бледнеть, я очухался. Она ведь сейчас может черт знает что подумать. Например, что я ее приревную, потому как чувства у меня к ней какие-нибудь все же есть, хотя и старался своим поведением разуверить ее. Попадалово.

– Ну, конечно, какие вопросы. Рад. Очень рад, – похоже, на меня напал «говорун», или как его еще называют – словесный понос. – Будьте счастливы, совет да любовь и детишек побольше.

Чего я несу?

– В общем, я согласен. А сейчас мне некогда. Кыш. Зайдете через пару часов. Дела.

Фу, ушли! С чего бы это меня так расперло? Нормальная вроде ситуация – по уставу, кажется, военнослужащему требуется разрешение начальника на заключение брака. Или только довести до сведения? Да не помню я, а точнее, что-то слышал, но сам не читал. Да нет – нормальная ситуация, разрешение спросили, я дал. Все хорошо. Интересно, они теперь отдельную землянку потребуют? Так, закончили! Если даже захотят отдельную жилплощадь, то пусть сами и копают. В свободное от служебных обязанностей время. Мне-то какое дело?

Где-то тут шнапс был. Вот она бутылочка. Гадость, конечно, но хорошо пошла. Надо отвлечься от этой темы, у меня вот еще – работа с документами, картами, потом еще чего-нибудь придумаю, но за два часа надо успокоиться.

Так и не успокоился – вылез в метель и поперся к старшине.

– Ну, да. Знаю. Я их к тебе и послал – положено так. А что, какие-то проблемы?

– Нет никаких проблем. Если ты прислал, то, значит, правильно. Так и должно быть.

– Странный ты сегодня какой-то, – Кошка озабоченно посмотрел на меня. – Температуры нет?

– Да нет у меня никакой температуры. И вообще мне работать надо, а не всякой ерундой с женихами и невестами разбираться. Что, кстати, с Кондратьевым?

– Да нормально все – растяжение. Я ему говорил – ну куда ты почешешь за тридевять земель в такую погоду? Отойди километров на пять, да и радируй себе. Нет, уперся – не меньше двенадцати кэмэ, говорит. Вот тебе результат – растяжение и глаз чуть на коряге не оставил, о которую долбанулся. Слава богу, что теперь только на приеме сидит. А Хейфецу я сказал, что следующий раз в метель он попрется – не меньше чем на двенадцать километров, как по инструкции положено.

Все-таки что-то у меня то ли с нервами, то ли с психикой. Вот с чего я так завелся от невинной, можно сказать, просьбы? Меня она не задевает никак, это я могу себе точно сказать. Ответственность за судьбу этих двух обормотов чувствую? Три раз ха-ха! На мне ответственность за жизнь пяти с лишним сотен человек. Тогда что? А вот не знаю, но чую пятой точкой, что что-то важное сейчас происходит. Вот это меня, наверное, больше и беспокоит – сотни и тысячи действий я произвожу каждый день, отдаю десятки приказов и не волнуюсь так, хотя иногда и мандражирую, как перед атакой на склад или на автоколонну. Но вот вдруг какой-то, по сути дела, пустяк, вроде никак не должный сказаться на окружающем – переклинило, и все.

Хорошо, есть такой интересный способ, если проблема не решается, а тем более не знаешь, как к ней подойти, отложи ее в дальний уголок – глядишь, проснешься ночью с готовым решением.

Молодожены появились, как и обещано, или, наоборот, потребовано, через два часа. В этот раз Маша вела себя посмелее, за Георгия не пряталась, стояла рядом с гордо выпрямленной спиной, только губы слегка подрагивали.

– Ну что, голуби, – после третьего прикладывания к бутылке чувствовал себя вполне комфортно. – Как уже и сказал, против вашего бракосочетания ничего не имею. Только учтите, все это не должно влиять на исполнения вами своих обязанностей. На отдельную жилплощадь можете не надеяться, не те времена. В остальном не вижу препятствий.

– Не нужна нам никакая жилплощадь, – щеки Маши опять заалели. – Правда, Жор?

Жора явно не отказался бы, но согласно закивал головой.

– Отлично. Когда свадьбу справлять будем?

Молодые удивленно посмотрели друг на друга.

– Вы чего, не решили главный вопрос, а зачем тогда…

– Да, мы это, командир… Мы спросить только – можно, нет…

– Думали, запрещу, что ли?

– Не думали, – губы у Маши затряслись еще сильнее, того и гляди расплачется.

– Ладно, ладно – я понял. Не думали. Ну, сегодня по-думайте, а завтра скажете. Первым делом старшине, как-никак провизией он заведует, так что праздничный стол… и все такое. Короче, свободны.

Ух, вроде нормально все прошло. Теперь можно и расслабиться – пара глотков, и спать буду, как ребенок. Эй, боги и прочие, я сегодня не принимаю, компостируйте мозги кому-нибудь другому.

Холод-то какой! Как только закончился снегопад, столбик термометра словно обрушился – когда уходили из лагеря, показывал минус двадцать два, и есть такое неоспоримое мнение, потому как мое, что с этого момента похолодало еще. И прилично. Сколько сейчас на моих швейцарских? Без пяти минут четыре. А самолет должен был быть в два. Уже дважды подкидывали дров в огонь, а с неба ни звука.

– Веденеев, – окликнул командира первой роты. – Увози детей и раненых, а то поморозим всех нахрен.

– Может, еще прилетит?

– Может, и прилетит. Ты представляешь, как они долетят – еще несколько часов, да на высоте, да в вымороженном салоне. Ледышки выгрузят. Увози.

– Есть. А вы?

– Ждать будем до рассвета, и потом еще пару часов. Если прилетит – разгрузим. Может, спрячем до завтра, тогда и отправим.

Холодрыга! Прямо Хель какой-то. Как ребята в засадах сидят, ума не приложу. Вообще-то засад оставили только две. Естественно, во время вьюги немцы из города никуда не высовывались. Что будет сейчас, не знаю, но в связи с тем, что практически все опорные пункты в нашем районе ими потеряны, а сутками на таком морозе находиться – полное самоубийство… Не думаю, что без достаточно долгой и кропотливой подготовительной работы немцы решатся на активизацию деятельности в контролируемой нами местности. А вот медленное затягивание петли – это то, чего стоит ожидать с очень большой степенью вероятности.

Самолет так и не прилетел. Уходили в лагерь несолоно хлебавши – замерзшие и злые. Хейфеца сразу отрядил отправить сообщение и выразить негодование, естественно, в наиболее нейтральных выражениях. Хоть как ни выражайся, но тенденция налицо – с поставками нас обламывают через раз. Что у них там за бедлам? Понимаю, что война, что затыки и накладки встречаются, но чтобы через раз.

Настроение у всех было не фонтан – сами намерзлись, раненых и больных детей на морозе продержали, да не получили ни хрена. Пока новая шифровка не придет, даже не будем знать – это очередная накладка или что-то более серьезное. Надеюсь на первое.

А вот и неприятности вытекающие – некоторым детям стало хуже, то есть хуже многим, но некоторым совсем фигово. Сейчас их отпаивают кипятком с малиной, медом, липой, ромашкой да практически всем, чем можно. Также растирали спиртом, благо было его много, и из него же делали компрессы. Раненым прогулка на свежем морозном воздухе так же на пользу не пошла.

Хейфец с охраной из пяти человек вернулся к полудню. Доложил, что шифровку отправил, но с ходу ответа не получил – надо ждать вечернего сеанса, может, что конкретно и ответят. А могут промолчать, как уже было не раз. Есть такое мнение, что информация до нашего высокого руководства доходит либо не сразу, либо вообще не вся, тупо теряясь по дороге. Не понимаю!

Термометр застыл на минус двадцати пяти и ни вверх, ни вниз. Может, попробовать сводки погоды затребовать? В смысле прогнозы. Хотя что-то мне говорит, что на точность наших прогнозов в данных обстоятельствах надеяться не следует, лучше уж на немецкие ориентироваться. По крайней мере по Польше, точнее, по генерал-губернаторству, прогнозы погоды давали, и хоть до него вроде рукой подать, но то, что мы видели на самом деле, значительно отличалось от того, что слышали. Может, в Польше микроклимат какой другой?

Лучший способ слегка поднять настроение у народа – отвлечь чем-то позитивным. А что может быть позитивнее свадьбы? Нет, много чего могу с ходу придумать – парад Победы, например, но в наших условиях свадьба будет самое то.

А вот и зверь на охотника бежит. Жорка как раз притащил котелок с кипятком, в этот раз, судя по аромату, заваривали листья смородины. Вот такой у нас полезный чай. А что делать? К середине дня землянка, при такой температуре за бортом, уже вымораживается, тем более для двоих «естественных обогревателей» она слишком большая. Погода на улице летная, и хотя немцы самолет не выпускают, но все может быть, так что печи не потопишь. При такой погоде дым над землей не стелется, а стоит хорошо заметным столбом. Вот и кипятим воду на примусах и керосинках, сжигая дефицитное жидкое топливо.

– Так, товарищ сержант, ну что вы решили?

– О чем? – Георгий делает вид, что не понимает сути вопроса.

– Все о том же – когда «горько» кричать будем.

– А я что? Мы старшине сказали, как вы велели. Мы, так завсегда…

– Понятно. Зови старшину. Хотя нет, давай хлебнем кипяточку, сам схожу – ноги разомну, проветрюсь.

Все-таки хорошо, что я не курю – к бойцам в землянку как ни войдешь, не продохнуть. Конечно, у них в тесноте потеплее. Где-то читал, что на единицу своего веса человеческое тело выделяет больше тепла, чем Солнце на такую же массу. Сначала не поверил, но потом наш школьный учитель физики объяснил, в чем закавыка. Солнце, оказывается, очень горячее внутри – ядро разогрето до многих миллионов градусов, но вот поверхность нашей звезды имеет температуру «всего» в несколько тысяч градусов. При этом отношение массы светила к площади поверхности, через которую излучается энергия, огромно. У человека такое соотношение оказывается на порядки меньше, и из-за этого получается казус, что, имея температуру тела в тридцать шесть и шесть десятых градуса, количество выделяемой энергии больше. Хотя точных цифр он не привел, а потому сомнения остались – ну не укладывается в голове такой парадокс. Все же интересная вещь – физика, хоть и часто непонятная с человеческой точки зрения. Наверное, чтобы стать настоящим физиком или математиком, тоже та еще наука, надо иметь специальный склад ума.

Опять отвлекся, наверняка на улицу не хочу идти. Организм у меня хитрый, если чего не хочет или, наоборот, хочет, то тут же подбрасывает мозгу какую-нибудь задачку, следуя которой мозг и принимает нужное решение. Интересно, это у всех так или я особенный? Ну, вот опять! Все, хватит думать, идти надо. И, да – прямо на мороз. Раньше выйдем – раньше к старшине в землянку заскочим.

Нет, все-таки, и правда, излишне холодно. Потому передвигаюсь рысцой, гоня Байстрюка перед собой. Зачем взял? Ну, во-первых, не одному же по холоду бегать, а во-вторых, с кем свадьбу обсуждать, как не с женихом. Согласен, надо еще и с невестой, потому Жорка сначала за ней сбегает, а уж потом и нас с Кошкой они на пару и посетят.

– Анатолий Михайлович, будь здрав! Чаек хлебаешь?

– Здоровались уже. Присаживайся, сегодня смородина.

– Про смородину знаю, сам только употреблял, но вот пробежался по улице и еще от кружечки не откажусь. А что здоровались, так не было сегодня такого. Здоровались мы вчера, а потом всю ночь вместе мерзли, затем вернулись, а вот теперь опять встретились.

Старшина внимательно смотрел на меня, слушая тот вздор, что я молол. Дослушал, вздохнул.

– Так понимаю, ты насчет Жорки с Машкой пришел? Что ты так нервничаешь, если тебе так их свадьба не по душе, то с девушкой поговори. А то тебя не поймешь, то шарахаешься от нее, как черт от ладана, то вот как сейчас.

– Да ты чего, Михалыч? У меня Ольга есть.

– Я-то ничего, а вот у тебя что-то в бестолковке сдвинулось.

– Она у меня вообще сдвинутая, при этом к Маше у меня чувств никаких нет. Просто что-то мешает, кажется, не стоит им этого делать. Вот только логически обосновать не могу.

– Тогда и не лезь, логик, блин. А то что девка беременна, логике твоей поддается?

– Ешкин кот, когда же они успели? Хотя…

– Они не успели. Это от того гада ребенок.

– А ты откуда знаешь?

– Работа у меня такая, сами мне все рассказывают. Особенно девки, что помоложе, – старшина грустно улыбнулся, даже не грустно, а скорее, устало.

– А Георгий знает?

– Ну, ты даешь, Костя! Романов перечитал, что ли? Конечно, знает, только он парень такой – если любит кого, то до гроба. А любит он здесь только двух человек, остальных либо уважает, – Кошка хмыкнул в отросшие усы, – либо не уважает.

Тебя, надо понимать, уважает, а вот любит… Ну, надеюсь, понятно… Правда, в душе что-то нехорошее шевельнулось, что-то прямо сказать, похабное. Где-то на краю сознания мелькнула гадостная, неоформленная мысль, связанная с любовью одного мужчины к другому, которая была тут же отогнана. Возбужденный мозг Константина буквально ногами выпихнул из себя эту гадость и, кажется даже, покрутил воображаемым пальцем у воображаемого же виска. Как нормальному человеку вообще такие мерзости могут в голову прийти? А я знаю? В каком-то странном и, возможно, мерзком месте мне, видно, пришлось пожить, раз приходят. Хотя явление это, судя по лекциям нашей исторички, древнее, но в СССР почти изжитое. Ну-ну, будем надеяться.

– Хм, не скажу, что это сильно меняет дело, но теперь понятна хотя бы эта скоропалительность.

Дверь заскрипела, и на пороге нарисовалась тема нашей со старшиной беседы, в двух экземплярах, естественно.

– Давайте, давайте, залетайте, голуби сизокрылые, – с усмешкой подбодрил гостей старшина. – Командир уже заждался вас, сидючи тут и меня пытаючи о тайнах разных, ему неведомых.

Ну, прямо кот-баюн какой-то старославянский.

– Не будем вокруг да около разводить, – начал, глядя на смущенную пару. – Разрешение свое вам даю. Даже приказом по отряду проведем. Так что готовьте партизанско-комсомольскую свадьбу. С размахом, но без особого шика. Продукты, и что покрепче, впрочем, в пределах разумного, а также птицу-тройку предоставит присутствующий здесь товарищ Кошка. С него все и требуйте, а я взыщу, если какой перерасход образуется.

Старшина только хмыкнул в усы, понятно, что в его хитрой бухгалтерии сам Михаил Иванович Калинин, староста всесоюзный, ногу сломит, а не только такой дилетант, как я. На этой радостной ноте решил свернуться и не портить людям увлекательный процесс подготовки к свадьбе, то есть попросту сбежал.

Свадьбу играли через неделю. Сначала хотели пораньше, но завертели всех дела. Самолет, что к нам летел, а он все-таки вылетел, на аэродром не вернулся, а значит, сгинул где-то по дороге к нам. С концами. С этими же самыми концами сгинул и очередной проверяющий, что в этом самолете и был. К добру ли или к худу данный поворот событий, сказать сразу не могу, но то, что о прибытии дорогого гостя не предупредили заранее, радужных надежд не внушает. Зиновьев ходит хмурый, а когда смотрит на меня, становится еще и каким-то злым, озабоченным. Хорошо, что у меня алиби – самолет мы вместе с ним ждали, в поле мерзли, а то бы он заподозрил, что я на черных крыльях в ночи слетал и собственноручно этот аэроплан и угробил.

Похоже, это профессиональный вывих сознания. Лично я не хотел бы быть на его месте. Только представлю, что не только по долгу службы, но и по жизни начнешь подозревать всех и всякого – тут свихнуться можно на раз. А они не только подозревают всех и копают под каждого, при этом подавляющая часть их работы по сути бессмысленна, если, конечно, не считать результатом подтверждение неосновательности подозрений. Выявив врага, они часто не ограничиваются тривиальным наказанием, а пытаются даже его наличие использовать для пользы общего дела. Как представлю, что дружески разговариваю, курю или выпиваю наркомовские сто граммов, зная, что передо мной враг, на руках которого кровь товарищей и друзей… Нет, на это моего актерского таланта не хватит.

На что хватит? На роль посаженого отца, например. Хотя какой из меня отец, я моложе жениха почти на месяц оказался. Не совсем я, скорее, Константин, но не станешь же это всем объяснять.

Свадебный стол оказался куцый – попробуй размести в землянке хоть два десятка человек с комфортом, тут и спали-то вповалку на двухэтажных низких нарах, так теплее. Потому основные мероприятия проводили, как обычно, на свежем, даже слишком свежем, воздухе. Мороз ощутимо пощипывал лица, так что к чему так раскраснелась невеста, сказать сложно, но, думаю, способствовало данному обстоятельству множество факторов.

Субботний день начался взбалмошно и суматошно. Старшина со своими людьми готовил хоть и небогатое, но явно не обычное ежедневное угощение. Калиничев, прослышав про упомянутую мной птицу-тройку, на самом деле расстарался и организовал оную. Ну и ладно, что некуда нестись сломя голову, разбрасывая в стороны искрящийся студеный январский снег. Даже круг по нашему невеликому острову привел немного испуганную и слегка суетливую невесту, наряженную в длинную фату из парашютного шелка, в крайне возбужденное состояние. Когда же народ потащил жениху и невесте подарки, после недлинной речи, сваленной мной на Нефедова, Мария стала полностью оправдывать звание красной девицы.

Подарков оказалась уйма, ведь, кроме бойцов из нашего лагеря, присутствовали представители и из трех других, по прибытии сравненных Тихвинским с мулами, до того тяжело оказались нагружены. Чего здесь только не было, по большей части красноармейцы передарили молодым всякие мелочи, что достались им из немецких рождественских посылок. По крайней мере, обилие синих коробочек с кремом, что виднелись в куче свертков и узелков, громоздившихся на специально выделенном для подарков столе, говорило именно об этом.

Как уже говорил, общего стола не было, после торжественного построения празднование разбилось на несколько обособленных посиделок, меж коими происходило интенсивное бурление и перемещение личного состава. Возможно, не все периодически меняли местоположение, но молодым и командирам пришлось погулять. Слава Кошке, спиртного было выдано бойцам в обрез, только чтобы обозначить неординарность проводимого мероприятия, но и так пришлось выпить прилично. А ведь только пригубливал. Уж больно много было желающих сказать тост и поздравить молодоженов. Да, сильно стосковался народ по нормальной жизни, раз такое нередкое, пусть и неординарное событие, как свадьба, воспринималось с огромным воодушевлением.

На фоне праздника не особо хорошо выглядело положение с медициной. Особенно со здоровьем детей. Слава нашему доктору-ветеринару, многие пошли на поправку, но положение двух девочек и одного пацаненка, совсем мелкого, выглядящего лет чуть ли не на десять, хотя, по его словам, ему было тринадцать… У этих троих дела шли совсем не лучшим образом – подозревалось крупозное воспаление легких. В наших условиях, да на самом деле в любых других, это было чрезвычайно опасно.

Хорошо, что никто еще не впал в бессознательное состояние. Дети очень страдали – температура была под сорок, спасались, считай, почти исключительно спиртовыми компрессами, естественно не забывая и все прочие, как народные, так и научные медицинские методы. Но все это помогало очень плохо.

Ребята лежали в отдельном закутке. Похоже, у них не было сил даже кашлять, только хрипло негромко с перерывами дышали. Присел около топчана, где на слежавшемся набитом сеном матрасе, пропитанном запахом пота и алкоголя, лежала темноволосая девочка. Мокрые волосы облепили обтянутый пергаментом влажной кожи, под которой, казалось, не сохранилось ни малейшей толики мяса и жира, череп. Прикрытые подрагивающими веками глаза буквально выпирали из запавших глазниц. Взяв в ладонь тонкую, почти светящуюся в полумраке кисть, заметил, как веки дрогнули и на меня глянули карие, с красными прожилками белков, наполненные болью глаза. Тонкие губы исказились в гримасе боли, которую только через пару секунд я осознал. Девочка пыталась улыбаться через боль.

– Тетя Маша женилась? – еле расслышал тихий шепот.

– Вышла замуж твоя тезка. Девушки выходят замуж, женятся мужчины. На таких вот красавицах, как ты. Вот выздоровеешь, подрастешь немного, и мы тебе такого справного жениха найдем – все подруги обзавидуются.

Снова гримаса боли. Нет, это улыбка. И ею она и будет. У Багрицкого Валя умерла. У Константина всегда, даже после десятка прочтений, это стихотворение вызывало щемящее чувство тоски. Надо сделать так, чтобы вот эта девочка Маша и все прочие дети выжили, даже если придется положить за это свои жизни, наша наипервейшая задача. Спасая настоящее, думай о будущем, а наше будущее – эти дети.