Летом того года, когда нам исполнилось четырнадцать, мы провели не одни. На ферму Матушки Рэдд в Уортингтоне приехала погостить семерка.

— После ленча приведите в порядок дальнюю спальню, — распорядилась в то утро за завтраком Матушка Рэдд.

Одна из них жарила яичницу у плиты, вторая выжимала апельсиновый сок. Третья накрывала на стол. Мы только что вошли, закончив с повседневными обязанностями — нарвали алмазных цветов, нащипали овечьей шерсти, а также втихаря надоили несколько унций светлого пива с пивного куста, — и теперь праздно сидели за кухонным столом.

Меда, моя настоящая сестра и интерфейс нашего кластера, вслух выразила общие мысли:

— Кто у нас будет жить?

Гости не просто останутся на ночь. В таких случаях мы не прибираемся в спальне, а вытаскиваем постели из дивана в кабинете и предоставляем в распоряжение гостя весь первый этаж. А если гостей несколько, раскладываем подушки и одеяла в зале.

Матушка Рэдд бросила на нас недовольный взгляд, и мы поняли, что задаем слишком много вопросов.

— Гость.

Мы пожали плечами.

Утро было посвящено занятиям физикой. Мы решали мировые проблемы: если выстрелить ядром из пушки, установленной на неподвижном вагоне, и ядро попадет в другой неподвижный вагон, то с какой скоростью вагоны будут удаляться друг от друга через пять секунд после выстрела? Вот такие задачи.

И кому это придет в голову затаскивать пушку в вагон? — передала я.

Стром рассмеялся. Бола, интуитивно чувствовавший силу и движение, мгновенно передал нам изображение пушечного ядра и элегантной траектории его полета. Потом учел воздушные потоки, гравитационные возмущения и другие силы второго порядка. Как только он добавил влияние приливного эффекта и притяжения Юпитера, Кванта выдала результат: семь с половиной сантиметров в секунду.

— Подожди с ответом, дай мне хотя бы записать решение. — В руке Меды был карандаш, а Кванта производила все вычисления в уме.

— Зачем?

— Ради тренировки!

— Зачем?

Меда застонала. Моя сестра всегда отличалась эмоциональностью; все ее — то есть наши — чувства тут же выплескивались наружу. Именно поэтому она была нашим интерфейсом.

— На экзаменах придется сдавать письменные работы! Нельзя просто записать ответ.

Кванта пожала плечами.

Кванта не всегда будет с нами, передала я.

Мойра!

Я почувствовала удивление и мгновенный испуг Кванты. Мы были вместе почти четырнадцать лет и только в страшном сне могли представить себя отделенными от остальных. И если этот ночной кошмар посещал одного из нас, его переживали все.

— Ладно тебе.

Я послала Кванте ободряющий сигнал и улыбку. Успокоившись, она сосредоточилась на следующей задаче. Мы записали остальные решения на бумаге. Кванта вела нас от уравнения к ответу, который ей был уже известен.

После ленча мы потащились наверх, в гостевую спальню и принялись разбирать коробки. Очень хотелось просто выбросить весь хлам в окно, а потом отнести на помойку, но мы не решились. Мануэль нашел набор лабораторных пипеток, а в некоторых коробках попадались фотографии, в рамках и без.

— Что это? — спросила Меда, доставая снимок в старой пластмассовой рамке.

Мы видели изображение ее глазами, однако я сразу узнала Матушку Рэдд, более молодую, чем теперь, и вчетвером. Ее каштановые волосы были коротко пострижены, а теперь она их отрастила. И на снимке она гораздо стройнее — совсем не похожа на ту дородную, пухлую женщину, которую мы знали.

— Это было до того… — произнесла Меда. Да.

Хотя теперь Матушки Рэдд состоит из трех индивидуумов, когда-то, очень давно, ее кластер создавался как квартет. Она была врачом, причем очень известным. Мы прочли несколько ее статей и почти ничего не поняли, несмотря на порядковое превосходство — секстет — и специализацию на математике и естественных науках. Потом одна из ее составляющих умерла, и от прежней Матушки Рэдд осталось три четверти.

И вновь нас охватил страх разделения, чувство, которое мы обязаны сдерживать. Стром задрожал, и я коснулась его руки. Потерять одного из нас, стать квинтетом…

Меда пристально вглядывалась в фотографию. Я знала, о чем она думает, хотя улавливала лишь ее любопытство. Какая из составляющих Матушки Рэдд погибла? Вряд ли нам удастся ответить на этот вопрос: квартет Матушки Рэдд состоял из однояйцовых близнецов. Меда отложила фотографию.

— Смотрите. — Кванта держала в руке старый, потрепанный учебник биологии. Внутри мы прочли год издания — 2020.

— Вот это древность! — воскликнула Меда. — Старше, чем кластеры. И какой от него толк?

Кванта провела большим пальцем по срезу страниц, и книга раскрылась на цветной вкладке с изображением женского тела в разрезе.

— Очень сексуально, — прокомментировал Мануэль. Я уловила смесь возбуждения и смущения. У мужских компонентов нашего кластера всякие глупости вызывают физическое желание. Иногда я жалею, что нас создали не однополым женским кластером, как Матушка Рэдд, а поровну поделенным секстетом.

Мануэль перевернул страницу, и мы увидели лягушку в разрезе, с наложенными друг на друга слоями-страницами, так что, листая их, видишь сначала кожу, потом мускулатуру, потом внутренние органы.

— Селезенка не на месте, — заметил Бола.

В прошлом году на уроках биологии мы создавали лягушек. Наши прыгали лучше всех.

Складывая последние коробки на чердаке сарая, мы услышали завывание реактивного двигателя.

— «Фолсом-5Х», — на слух определил Бола. — Шесть стоек, водородный двигатель.

На самом деле это оказался «Фолсом-ЗМ», модифицированный старый скайбус, но мы не успели подразнить Болу за его ошибку. Скайбус приземлился на посадочной площадке за домом, и мы побежали к нему.

Матушка Рэдд замахала руками, останавливая нас, и мы увидели, в чем дело. Скайбус уже высадил пассажира и с ревом взмыл в небо. Рядом с Матушкой Рэдд стоял еще один кластер, и их интерфейсы обменивались рукопожатием.

— Привет, я Аполло Пападопулос, — представилась Меда. — Добро пожаловать в…

Гость повернулся к нам, и мы посчитали: кластер из семи человек, септет. Слова приветствия застряли в горле у Меды. Мы таращили глаза, пораженные этим зрелищем. Ведь нас было всего лишь шестеро — кластер шестого порядка.

Всем известно, что чем выше порядок, тем сильнее кластер, заявила Кванта.

Неправда, возразила Меда.

Нам все же удалось обрести дар речи и вежливо поздороваться с Кэндис Тергуд. Меда пожала руку лидеру септета, одной из шести девочек-близнецов — тощих зеленоглазых блондинок. Седьмым был мальчик, ростом повыше, но такой же худой, белокожий и светловолосый. Наш кластер состоял из трех мальчиков и трех девочек; мы с Медой были двойняшками, а остальные создавались из другого генетического материала.

Затем Стром вдруг вспомнил о неоконченных делах в сарае, и мы поспешно ретировались, а семеро Кэндис и три Матушки Рэдд направились к дому.

Нет, правда!

Нет, неправда!

Я заставила их замолчать детским феромоном, который напомнил о несерьезности их поведения.

Мы знали историю своего появления. Первые кластеры, созданные почти пятьдесят лет назад, были дуэтами, и цель их создания — использование химической памяти и феромонов для передачи эмоций между двумя отдельными человеческими существами. С тех пор порядок кластеров увеличился, а химические сигналы стали гораздо сложнее. Мы были секстетом — самый высокий порядок, с которым когда-либо приходилось встречаться. Все наши одноклассники тоже. Участников космической программы отбирали среди секстетов.

— Потому что секстет — наивысший порядок. Они лучшие, — заявил Стром.

Уже нет! Кластер Кэндис состоит из семерых — они септет!

В этом есть резон. Специалисты по генной инженерии все время пытаются расширить возможности человека. Почему бы не попытаться создать септет? Или октет?

— В конце концов у них получилось.

— Сколько ей лет?

— Меньше, чем нам. Может, двенадцать. Надеюсь, она не останется на все лето.

Мы прекрасно понимали, что останется. В противном случае не пришлось бы приводить в порядок гостевую спальню.

Может, мы вынудим ее уехать.

— Мы должны соблюдать приличия. И подружиться, — возразила я.

Соблюдать приличия — да, но дружить мы не обязаны.

А зачем соблюдать приличия?

Я удивленно посмотрела на Меду.

— Ладно, — согласилась она. — Будем с ней милы. По крайней мере их не восемь.

Похоже, и это уже не за горами.

Мы старались изо всех сил. Хотя манеры заносчивой семерки раздражали даже меня.

— Пятнадцать, запятая, семь, пять, три, — объявила Кэндис, пока мы еще записывали условия задачи. Мы сидели за столом в зале, и одна из них заглядывала через плечо Кванты.

Я знала, передала Кванта.

Меда все равно записала условия задачи; мы искали решение, а Кэндис ждала, притопывая ногой — вся семерка.

— Пятнадцать, запятая, семь, пять, три, три, — сообщила Меда.

— Я округлила, — ответила Кэндис. — Одна из нас, — она кивнула в сторону близняшки слева, — специализируется на математике. Понимаешь, семеро могут себе это позволить. Специализацию.

У каждого из нас тоже своя специализация, хотели ответить мы, но я призвала всех к скромности. Она специализируется на стервозности.

— Ты очень умная, — дипломатично сказала Меда. Даже без напоминания.

— Да, — согласилась Кэндис. Она стояла так близко, что резкий запах ее химических мыслей щекотал ноздри и отвлекал. Это почти неприлично — подходить вплотную, чтобы наши мысли смешивались. Разумеется, мы не понимали ее — феромоны лишь выдавали самодовольство. У каждого кластера индивидуальная химическая память, передающаяся через руки и отчасти по воздуху. Легче всего обмениваться мыслями, когда соприкасаешься запястьями, где расположены сенсорные подушечки. Феромоны, транслирующие настроение и эмоции, имеют более общий характер. Очень часто они совпадают у разных кластеров, особенно из одних яслей. Так что подходить вплотную — хамство с ее стороны, хотя наши мысли и не смешивались.

Она не понимает, передала я, коснувшись подушечки на левом запястье Мануэля. Маленькая еще.

В этом возрасте мы были умнее.

Мы обязаны проявлять дружелюбие.

— Хочешь искупаться после обеда? — спросила Меда.

Кэндис поспешно замотала головой, и все семеро взялись за руки в поисках консенсуса. Мы почувствовали распространившийся в воздухе резкий сладковатый запах химических мыслей и недоумевали, почему такая ерунда, как купание, требует консенсуса.

— Мы не купаемся, — наконец объявила она.

— Никто?

Еще одна пауза. Снова замелькали, сцепляясь, руки.

— Никто.

— Ладно. А мы все равно поплаваем в пруду.

Запах усилился. Головы семерки склонились друг к другу, подушечки соединились на долгие десять секунд. Интересно, что тут такого сложного?

— Мы пойдем с вами. — Решение наконец было принято. — Только в грязную воду не полезем.

— Как хочешь, — ответила Меда, и мы пожали плечами. После физики пришел черед биологии, и тут Матушка

Рэдд проинструктировала нас подробнейшим образом. Ее ферма не совсем обычная; при ней имеются теплицы и лаборатория с генными анализаторами и сплайсерами. Сотня гектаров лесов, прудов и полей — все это эксперимент Матушки Рэдд, в котором часть работы доверили нам. Мы воссоздавали местную природу, восстанавливая флору и фауну такой, какой она была до Исхода и Генетических войн. Матушка Рэдд конструировала кластеры бобров. Нам позволялось экспериментировать с утиными кластерами.

Кэндис пошла вместе с нами, чтобы понаблюдать за последним вариантом утки — выводком утят. Используя методы генной инженерии, мы пытались наделить их особым свойством, способностью обмениваться химической памятью — естественно, своей, утиной. Ученым удалось подобным образом модифицировать некоторые виды млекопитающих, но с другими классами хордовых пока ничего не выходило. Хотелось закончить работу над утиным кластером до начала Научной ярмарки, которая обычно устраивается в конце лета.

Мы выпустили утят — два разных модифицированных выводка — у пруда на ферме и каждое утро наблюдали за их поведением.

Бола скрылся в камышах, а остальные притаились, вслушиваясь в его мысли, которые доносил ветер. Химическая память — вещь очень хрупкая, на большом расстоянии ее трудно улавливать, однако, сосредоточившись, мы могли понять, что он видит и думает.

— Где же утки? — спросила Кэндис. — Ш-ш!

— Я их не вижу.

— Вспугнешь!

— Отлично. — Вся семерка одинаковым жестом скрестила руки на груди.

От Болы приходило изображение утят, которые тыкались друг в друга клювами у самой кромки воды. Они были покрыты желтым пухом, на месте которого еще не выросли перья.

— Видишь? Один из них заметил кусочек мха, и остальные тут же прибежали!

Может, он позвал их писком. А может, это случайность.

Вокруг пруда мы установили датчики феромонов, чтобы регистрировать обмен химической памятью внутри утиного кластера. До сих пор нам не удалось ничего обнаружить, и теперь мы пытались с помощью наблюдений доказать, что утята мыслят как единое существо.

— Ути-ути, иди сюда!

— Кэндис! — завопила Меда.

Утенок, собиравшийся забраться на ладонь Кэндис, убежал вместе остальными. — Что?

— Может, ты не будешь вмешиваться в наш эксперимент?

— Я просто хотела его подержать.

— А нам нужно, чтобы он оставался диким и не привязывался к человеку.

— Отлично. — Она повернулась и пошла прочь. Все правильно — ведь это мы проводим тут каждое лето. Это наша ферма.

Да, лето будет долгим, передал Стром.

В тот день мы отправились купаться одни, а вернувшись, нашли Кэндис в лаборатории, где она создавала собственную утку.

Замечательно.

— Смотри! У меня тоже будет утка!

Смотреть не хотелось, но я предложила хотя бы притвориться, что нам интересно.

Кэндис показала последовательность генов, которой она воспользовалась — модифицированную цепочку, применявшуюся при работе с бобрами.

— Мы уже это пробовали, — заметила Меда.

— Знаю. Видела ваши записи. Я встраиваю другую обонятельную цепочку.

Она смотрела наши записи!

В защищенном паролем компьютере.

Я призывала к спокойствию, но лицо Меды исказилось от ярости.

— Удачи, — сквозь зубы процедила она, и мы ретировались.

В сарае Меда дала волю чувствам, слишком сильным для химических мыслей. Ее эмоции заполнили чердак, и, свиньи, которых создавала Матушка Рэдд, взволнованно захрюкали.

— Она крадет наш проект! Она крадет наши записи! Пусть катится отсюда!

— Просто она хочет поучаствовать. Никто в это не поверил.

— Мы не должны подозревать ее в дурных намерениях, — настаивала я.

Мануэль зарычал, и его ярость оставила в воздухе извилистый след.

— Никому не запрещено участвовать в конкурсе по генной инженерии на Научной ярмарке.

Мы должны что-то предпринять. Но что?

Никто не смотрел на меня. Нам нужно больше уток. Насколько больше? Намного.

Все повернулись ко мне, и я вдохнула запах консенсуса, похожий на аромат свежего хлеба. Можно было бы заупрямиться, тем не менее я не стала этого делать. Мне тоже хотелось выиграть конкурс.

— Прекрасно.

Мы перенесли в сарай все инкубаторы, какие только нашлись в лаборатории. Правда, Кэндис уже успела занять пару штук. Потом мы собрали еще дюжину из запасных частей.

Для конструирования мы выпросили в Институте у профессора Эллас новейшие цепочки генов — млекопитающих, земноводных, птиц. Все, что можно запихнуть в ДНК уток. Забыв об обязанностях, мы принялись создавать яйца, не прерываясь даже во время уроков. Когда нам все это надоело, инкубаторы были до отказа забиты утиными яйцами.

Мы рассчитывали, что в таком количестве материала обязательно обнаружится что-нибудь интересное, достойное доклада на Ярмарке. Кэндис не сможет тягаться с нами по объему данных для исследований. Так что мы утрем ей нос.

— Ну и в каком яйце какие гены?

— М-м, — замялась Меда.

Матушка Рэдд разглядывала ряды утиных яиц. Мы спрятали инкубаторы в пустующих стойлах, но не заметить свисающие с балок электрические кабели было невозможно.

— Нигде нет маркировки. — Она укоризненно зацокала языком, усмотрев нарушение процедуры.

— М-м, — вновь протянула Меда.

— Где управляющая переменная? Где лабораторный журнал?

Мы не осмелились даже промычать. Нам было стыдно. Я ждала вполне заслуженного выговора, однако Матушка Рэдд удивила нас.

— Пойдемте в дом. Хочу вас кое с кем познакомить.

Мы спустились с чердака и вслед за Матушкой Рэдд пошли через двор к дому. Очень хотелось выпалить: «Я вас предупреждала», — но я сдержалась.

Стром и Бола бросали на меня виноватые взгляды. Неважнецкие из нас ученые.

В зале мы увидели Кэндис и еще один кластер. Квинтет, лет тридцати, все мужчины. Один слушал Кэндис при помощи стетоскопа, второй выстукивал грудную клетку другой близняшки.

— Доктор Томасин. Познакомьтесь с Аполло.

Даже для такой большой комнаты четыре кластера — это чересчур, особенно если один из них септет. Мы прижались к стене, позволив Меде обменяться рукопожатием с интерфейсом доктора Томасина.

— Аполло Пападопулос! Рад познакомиться — у вас прекрасная родословная.

— Угу. Спасибо.

Кому какое дело до нашей родословной! Нас спроектировали, создали, а потом вырастили в яслях Минго. Насколько нам известно, наша родословная — результат того, что какие-то ученые в какой-то лаборатории смешали яйцеклетки и сперматозоиды.

— Я врач Кэндис. Она мое творение. Некоторые из девочек Кэндис покраснели.

Для специалиста по генной инженерии он слишком молод. Наверное, очень способный, раз ему удалось создать септет.

Сравните его лицо с лицом Кэндис, передал Бола.

Теперь и я увидела то, на что обратил внимание Бола. Томасин был генетическим донором для Кэндис. Если бы она родилась естественным путем, его бы называли биологическим отцом.

Очень необычно. У нас нет ни отца, ни матери, однако мы прекрасно знаем, что означают эти понятия. Матушка Рэдд для нас скорее наставник, хоть и называется матерью.

— Поздравляю, — произнесла Меда.

— Спасибо.

Он повернулся к Матушке Рэдд и стал обсуждать какие-то подробности наносплайсинга, и мы выскользнули из комнаты. Кэндис увязалась за нами.

— Классный, правда?

— У тебя очень милый отец, — сказала Меда, прежде чем я успела остановить ее.

— Он мне не отец! Он мой врач.

— Ты похожа… Меда!

— Как твои утки? — спросила Меда.

— Думаю, они скоро должны вылупиться! — Бола заметил, что ответила другая Кэндис; вместе со сменой темы она меняла интерфейс. Нашим представителем при общении с другими кластерами всегда выступала Меда. — Я варьировала температуру и освещение, как будто яйца высиживает настоящая мать.

— Здорово, — сказала Меда.

— Знаешь, у нас была первая менструация. Вот почему приезжал доктор Томасин, — сообщила другая Кэндис. Интересно, сколько у нее интерфейсов?

— А… — Теперь пришла наша очередь покраснеть.

Я почувствовала замешательство Строма. Он отвернулся от Кэндис и стал смотреть на сарай в противоположном конце двора. У меня, Меды и Кванты уже были менструации. От этого никуда не денешься — как от поллюций и других неприятных моментов при половом созревании мальчиков и девочек. Тем не менее некоторые вещи не стоит обсуждать с посторонними.

— Ты ведь знаешь, что это такое, правда?

— Думаю, да, — ответила Меда. — Сама видишь: половина из нас женщины.

— Нет. Я не о том. Доктор Томасин сделал так, что я могу иметь детей.

— Что?

— Знаешь, почему все кластеры получаются при помощи генной инженерии?

— Конечно!

— Если я вступлю в брак с таким же кластером, то смогу родить шесть членов септета.

— То есть с септетом из шести мужчин и одной женщины?

— Точно!

— А зачем тебе септет? Чтобы оплодотворить вас всех, хватит одного мужчины, а седьмого выносит одна женщина.

Мужчина у них уже есть, передал Мануэль. Фу, как грубо.

— Для биологического разнообразия, конечно!

Мы все немного растерялись, и в воздухе витал запах смущения.

— Но…

— Если вы забеременеете, — продолжала Кэндис, — то родите обычных людей, одиночек, которых придется соединять в кластер. Искусственно. А мои дети уже родятся кластером.

— Но…

— Биологически такой кластер гораздо стабильнее, разве вы не понимаете?

— Да, но… — Что?

— Ты не новый вид. Ты такой же человек.

— Я больше, чем человек, Аполло. — Четырнадцать зеленых глаз в упор смотрели на нас.

— Значит, тебе придется рожать детей только от такого же кластера, еще одного септета доктора Томасина. Ты не можешь иметь детей от первого встречного.

— Понятно, к чему ты клонишь. Все это глупости! Размножение и любовь — разные вещи. Я буду рожать детей ради продолжения рода, независимо от личных привязанностей.

— А доктор Томасин уже подобрал тебе пару?

— Нет. Вряд ли. Может быть.

Она умолкла, задумавшись. Мы увидели, как интерфейс Кэндис присоединился к остальным, а ее место заняла другая близняшка.

Зачем она это делает? — удивился Мануэль.

Личностный кризис, объяснил Бола.

— Ну и хорошо, если подобрал, — сказала новая Кэндис. — Все равно мой партнер будет его творением. Больше никому не удалось создать септет.

— Значит, других септетов ты не знаешь?

— Честно говоря, нет. Но они должны существовать. И ради приумножения нашего вида я вступлю в связь с тем, с кем нужно.

— Кластеры не относятся к новому виду. Мы человеческие существа.

— Нет, мы отдельный вид! — возразила она. — Кластеры гораздо лучше одиночек. Это очевидно. А я гораздо лучше секстета, квинтета или квартета.

— Мы люди.

— Ну, может, вы и люди, а я принадлежу к другому виду, — бросила она и удалилась.

Это уж точно.

Мы ежедневно переворачивали яйца. Измеряли влажность. Регистрировали температуру датчиками, подключенными к настольному компьютеру. Проклятые датчики постоянно ломались, и сигналы тревоги будили нас по ночам. Мы не могли просто повернуться на другой бок и спать дальше — а вдруг утята и вправду замерзают? Прошло пятнадцать дней, и мы открыли вентиляционные отверстия в инкубаторах, понизив температуру на полградуса.

Слова Матушки Рэдд задели нас за живое, и мы стали все тщательно записывать. Промаркировали яйца в соответствии с геномом, по крайней мере те, что смогли вспомнить. Каждый час снимали показания температуры и влажности, рисовали графики.

Мы продолжали внимательно наблюдать за выводком утят у озера, хотя датчики феромонов не регистрировали даже намека на химическую память, а наш лабораторный журнал заполнялся одинаковыми строчками: «Признаков консенсуса нет».

По возможности мы старались не встречаться с Кэндис, хотя это оказалось не так просто даже на ферме площадью больше сотни гектаров. Похоже, Матушка Рэдд давала ей задания, отчасти совпадавшие с нашими.

От чего мы никак не могли отделаться, так это от доводов Кэндис. Я обнаружила, что все время обдумываю ее идеи. Во многом она ошибалась, а во многом оказалась права.

Согласно классическому определению «вида», кластеры — люди. Ребенок, родившийся у меня, Меды или Кванты от немодифицированного мужчины, будет человеком. Мы не относимся к новому виду, однако и обычными людьми нас не назовешь. Предшественники снабдили нас чувствительными подушечками на ладонях для передачи химической памяти между членами кластера. На шее у нас имеются особые железы, которые транслируют чувства и простейшие мысли при помощи феромонов. Усовершенствованное обоняние позволяет различать тончайшие оттенки запахов. Но если особо не присматриваться, мы ничем не отличаемся от людей, живших сто лет назад.

Однако тот факт, что мы являемся кластером и в структуре нашего общества функционируем как единое существо, указывает на совершенно иной тип социальной организации, созданной при помощи биотехнологии и поддерживаемой искусственно. Без системы яслей и генной модификации эмбрионов кластеры исчезли бы через несколько поколений, вытесненные нормальными людьми. Кэндис права: если Верховное правительство исчезнет, кластеры распадутся. Они не могут существовать без постоянной заботы со стороны общества. Мы самые высокоразвитые животные на планете, но это всего лишь видимость — красивый фасад скрывает подпорки и арматуру.

В мире насчитывается три миллиона кластеров или чуть больше десяти миллионов человек. Три десятилетия назад население планеты превышало десять миллиардов. До конца катастрофы еще далеко. Мы, кластеры, унаследовали эту планету, и не потому, что оказались совершеннее, а потому, что не смогли уйти — умереть, развиваться дальше — вместе с остальным Сообществом. В наследство нам досталась хрупкая экосистема. Наша биология была столь же уязвимой и, возможно, бесперспективной, хотя сами мы об этом пока не догадывались.

Мы обратились к Матушке Рэдд.

— Насколько стабильно наше общество? — спросила Меда как-то вечером, когда мы убирали со стола после обеда.

Кэндис отсутствовала — переворачивала утиные яйца в своих инкубаторах.

— У нас представительная демократия, а законодательство основано на принципе консенсуса. Гораздо стабильнее большинства других обществ.

— Не в этом дело. Я имею в виду биологический и социальный аспекты. Что случится, если мы утратим научные знания?

Одна Матушка Рэдд подняла глаза от тарелок, которые вытирала, и посмотрела на нас, две другие продолжали возиться с кастрюлями.

— Глубокий вопрос. Точно не знаю, но подозреваю, что следующее поколение будет обычными людьми. Хотя не исключено, что мы сможем соединяться в кластеры, а внесенные нами генетические изменения передадутся потомству.

— А как мы об этом узнаем?

— Может, поищешь специальную литературу? — улыбнулась Матушка Рэдд.

— Искала уже! Только ничего не поняла. — Мы никогда не были сильны в биологии. Другое дело физика и математика.

— Индивидуальность нам дает технология. В этом-то и проблема. Добровольно мы не откажемся от индивидуальности, и пути назад у нас нет, — сказала Матушка Рэдд. — Подобно Сообществу, мы уже миновали этап одиночек. Ты затронула самую главную мировую проблему. Как нам размножаться?

Некоторые полагают, что Исход — почти мгновенное исчезновение миллиардов жителей Земли, объединенных в Сообщество, — был технологической точкой перехода, превращением обычных людей во что-то иное, более совершенное. По словам Матушки Рэдд, общество кластеров создало собственную, параллельную точку сингулярности, которую невозможно пройти в обратном направлении, не утратив индивидуальности.

— Значит, будущее за такими, как Кэндис?

— Возможно. У доктора Томасина радикальные идеи. Хотя не исключено, что воспроизведение септетов это выход. Проблемой занимаются и другие исследователи, в том числе специалисты по этике.

— Почему?

— Если наше общество и наша биология не имеют перспективы, мы не можем позволить, чтобы они развивались.

— Но…

И тут в комнату влетела Кэндис.

— У меня утенок вылупился!

Все отправились посмотреть, как мокрый, похожий на ящерицу птенчик разбивает скорлупу яйца, выбираясь наружу. Мы продолжали размышлять над словами Матушки Рэдд и все время сцепляли руки, обмениваясь мыслями. Наблюдая за появлением на свет утят, я поняла: на свете есть люди, которые считают, что путь в будущее пролегает через уничтожение общества и биологию кластеров.

Доктор Томасин появился у нас на следующий день. Теперь он приезжал каждую неделю, по нескольку часов осматривая Кэндис. В тот вечер после его отъезда Кэндис не вышла к обеду, и Матушка Рэдд отправила нас за ней.

— Кэндис? — Меда постучала в дверь спальни.

— Ей еще нужно проверить температуру в инкубаторах, — вспомнил Бола.

Мы делали вид, что не интересуемся проектом семерки, хотя на самом деле нас разбирало любопытство. Мы просто не хотим, чтобы утята погибли!

— Да? — ответил тихий мужской голос. До сих пор мужская компонента Кэндис всегда держалась в тени. Интересно, какой он?

Меда распахнула дверь.

Кэндис лежала в постелях — лица пылают, подмышки рубашек мокрые от пота. Комната пропитана тяжелым запахом интенсивных размышлений.

— Ты заболела?

— Пройдет. — Из всех Кэндис сидел только мальчик.

— Пора обедать.

— Мы неважно себя чувствуем. Пожалуй, мы не пойдем. Одна из девочек открыла глаза.

Кажется, раньше ее глаза были зелеными? Точно.

— Хочешь, мы проведаем твоих утят?

— Каких утят? — удивилась она.

— Проект для Научной ярмарки!

Они сцепили руки в поисках консенсуса.

— Да, конечно. Спасибо.

— Как ты себя чувствуешь?

— Все нормально. Правда.

Наверное, доктор Томасин сделал ей прививку.

Она уже большая и может делать себе прививки сама.

Мы быстро поели и побежали в лабораторию, чтобы проверить и покормить утят Кэндис. Наши должны были вылупиться через несколько дней.

Покрытые легким пухом утята не слишком шумели и не были чрезмерно активными, так что с температурой, наверное, все в порядке. Мы размочили крошки хлеба в воде и разбросали еду по инкубатору.

Нельзя, чтобы они приняли нас за свою мать.

А почему бы и нет? Было бы забавно.

Потому что тогда им не выжить в дикой природе. Они должны привязаться друг к другу.

Вроде нас.

Мы переглянулись. Наша связь действительно напоминает импринтинг.

Через два дня начали вылупляться наши утята. В тот день появились на свет двенадцать птенцов, что было еще терпимо. На следующий двадцать пять. Потом около пятидесяти. Мы совсем выбились из сил и даже не заметили, когда вылупились последние пятьдесят.

Сарай внезапно превратился в отделение для новорожденных уток — конвейеры для раздачи размоченной кукурузы, измерение температуры и влажности, производство подстилки.

Скоро выяснилось, что брудеры, в которых выращивали цыплят, слишком малы для уток. Пришлось сооружать несколько новых из фанеры и мелкой проволочной сетки.

Одну клеть мы оставили пустой, чтобы перемещать туда выводок на время чистки брудера.

— Нужно было записать все цепочки генов, которые мы использовали. — Стром ловил утят, переселяя их из одного брудера в другой. Он поднял одного птенца за тонкий, торчащий из пушистого тельца хвостик, похожий на хвост ящерицы.

Бола заглянул в пустой брудер и зажал пальцами нос. Мы почувствовали его отвращение, хотя сами и не вдыхали этой вони.

— Скоро они будут сами добывать себе еду? Через шесть недель.

Долго еще.

Утят было столько, что заботы о них отнимали все время, и мы не успевали наблюдать за их поведением, чтобы обнаружить признаки кластера. Зато у Кэндис вошло в привычку останавливаться у сарая и рассказывать о подробностях последних экспериментов, хвастаясь успехами.

— Я отделила одного утенка, — объясняла она нам, — дала ему немного еды, и через несколько секунд остальные закрякали.

— Почувствовали запах пищи, — возразили мы.

— Может быть, но они точно так же реагировали на болевой стимул.

— Болевой стимул?

— Ну да. Я ущипнула одного утенка, и остальные запищали.

— Ты щиплешь утят?

— Совсем чуть-чуть. Ради науки!

— Конечно.

— Я засняла весь процесс на видео. Очень убедительно.

— Значит, у тебя будет хороший доклад на Научной ярмарке, — изрекли мы.

— У вас ужасно много уток.

Мы повернулись и уставились на нее — все шестеро.

— Знаем.

— А у этой пятнышки, как у далматинца.

— Знаем!

Глаза у нее опять зеленые. Что-то она бледная.

— Ты еще не выздоровела?

— Не совсем. Должно быть, аллергия. — Кэндис сменила интерфейс; теперь это вошло у нее в привычку.

— Что такое аллергия?

— Реакция на частички пыли и пыльцу, содержащиеся в воздухе. Раньше такое было очень распространено. Доктор Томасин считает, что у меня аллергия, но проявляется она, только когда я приезжаю на ферму.

— Надеюсь, он исправит этот недостаток в следующей партии септетов, над которыми работает, — сказала Меда.

— Да, наверное.

Когда она ушла, Кванта поделилась с нами воспоминаниями о том, какой Кэндис была при нашей первой встрече.

За месяц она выросла на пятнадцать сантиметров. Ничего себе.

И сиськи стали больше. Феромоны передали ухмылку Мануэля.

— Прекрати.

С ней что-то не так. Смена интерфейсов, аллергия, забывчивость.

Остальные члены моего кластера в ответ пожали плечами.

А что мы можем сделать? Поговорить с Матушкой Рэдд.

Впрочем, у нас не было времени размышлять об аллергии Кэндис и ее ускоренном росте, и мы так и не поговорили с Матушкой Рэдд. Нельзя оставлять утят без еды.

* * *

Прошло две недели, и мы стали выпускать утят во двор, чтобы они сами искали корм.

Смотрите! Если их разделить, они опять собираются в одни и те же группы!

Я ничего не понимала, пока Бола не поделился с нами картинкой, которую он наблюдал. Бола специализировался на пространственных отношениях, и я тут же увидела, как почти неотличимые друг от друга утята сбиваются в стайки, когда мы выпускаем их из брудера.

Может быть, группы являются результатом импринтинга.

А что, если импринтинг — примитивная форма кластера?

Стром разделил утят, и мы наблюдали, как они снова собираются в группы. Пометив краской спинки птенцов, мы повторяли эксперимент, и каждый раз стайка из шести утят собиралась вместе.

Похоже, мы наткнулись на что-то любопытное.

К сожалению, точно так же считали шесть утят с краской на спинках. Они ходили за Стромом по пятам. Когда он разделял птенцов, они вновь собирались вместе и направлялись прямо к его ногам.

Они привязались к тебе.

— А разве они уже не привязаны друг к другу? — спросил Стром, когда утята снова сгрудились у его ног. Видимо, нет. Лапочка. Стром ответил саркастической улыбкой.

После того как мы переселили своих утят на озеро, у нас появилось время для повседневных обязанностей и уроков. Сто пятьдесят уток, не считая тех шести, которые жались к ногам Строма, превратили озеро в сумасшедший дом, и нам по-прежнему приходилось таскать сумки с хлебом, чтобы птицы не голодали.

Кэндис все так же везло с ее выводком утят, а наши птенцы демонстрировали реакции, которые можно было объяснить и другими формами поведения, характерными для уток.

— Похоже, на ярмарке нам докладывать будет нечего, — сказала Кванта.

Отрицательный результат — тоже результат.

— За отрицательные результаты не дают наград.

Не успели мы оглянуться, как наступил день открытия ярмарки, и мы вместе с Матушкой Рэдд и Кэндис поехали на автобусе к выставочному центру графства.

— Почему мы не взяли аэрокар? — спрашивает Меда. — А за руль нам можно?

— Нет.

До административного центра добрых сто километров, всего один прыжок на аэрокаре; на старом автобусе мы добирались туда два часа, да и тесновато было для нас троих.

Через три десятилетия после Исхода необходимость в дорогах исчезла. Население планеты уменьшилось, и фермы, жизненно необходимые для того, чтобы кормить огромные массы людей, стояли заброшенными. Мы проезжали мимо садов, где ровные ряды деревьев постепенно превращались в хаотичные заросли, а тщательно выведенные гибриды дичали. Мы тряслись по ухабам приходящей в негодность дороги.

— Трудно представить, что здесь было двадцать лет назад, — обращаемся мы к Кэндис.

— Да, — отвечает она. Взгляд у Кэндис рассеянный, и наши слова, похоже, до нее не доходят.

— Ты волнуешься? Она пожала плечами.

— Хочешь расческу? — предлагаем мы, глядя на ее растрепанные волосы.

— Я в порядке! — взвизгивает Кэндис. — Оставьте меня в покое.

Просто нервничает. Нам тоже не по себе.

— Прости.

Одна Матушка Рэдд продолжает крутить баранку, две других смотрят на нас. Мануэль пожимает плечами, чтобы выразить наше смущение чрезмерной раздражительностью Кэндис, и Матушка Рэдд снова переключает внимание на дорогу.

Бола читает программу ярмарки, а мы смотрим по сторонам.

Сто презентаций в младшей группе

Много. По одной на каждого ученика в графстве.

Он зачитывает вслух несколько названий.

— «Сверхэффективные водородные двигатели с платиновым катализатором».

Это мы делали в третьем классе.

— «Исследование вакцины против риновируса АS234». Лекарство от редкой разновидности простуды, передает

Стром.

— «Эффект холодного сплавления в сверхпроводящих амальгамах».

Пустая затея.

Ни одного доклада по генетике птиц — кроме нас и Кэндис. — Ура!

С нашей стороны дороги тянется довольно длинная цепочка заброшенных зданий. Маленькие трехэтажные домики стоят почти вплотную, в нескольких метрах друг от друга.

— Посмотрите на них. Столько народу, и так мало места.

— В каждом из домов жила семья, всего четыре или пять человек, — объясняет Матушка Рэдд и, вероятно, почувствовав наше изумление, пускается в объяснения: — Трудно поверить, что всего за два года население Земли уменьшилось на три порядка. Вы появились на свет после самых ужасных катастроф в истории человечества. До Исхода кластеры и мультилюди составляли меньше одной десятой процента всего человечества. А теперь в нашем распоряжении весь мир. Это огромная ответственность.

Кванта перебирается через проход на другую сторону, чтобы взглянуть на Кольцо. При приближении Кванты Кэндис вздрагивает и сердито смотрит на нас. Купол бледно-голубого безоблачного неба прорезает Кольцо, символ Сообщества, превратившийся в безжизненное напоминание о былой славе.

— Неудачники, — произнесла Кэндис, на этот раз не интерфейс, а единственный мальчик. — Эволюционный тупик.

— И мы тоже, — не удержалась Меда. — Если придерживаться твоей теории. Мы не способны размножаться естественным путем.

Не приставай, передала я. Ей и так неважно. Меда виновато смотрит на меня.

— Прости, Кэндис, — говорит она. — Хочешь, поговорим… или?..

Кэндис не оборачивается; ее глаза прикованы к Кольцу.

Зря стараешься. Феромоны Мануэля передают сарказм.

Возразить нечего, и мы отворачиваемся, разглядывая пустынную местность за окном.

Научная ярмарка проходит в огромном здании, построенном еще в прошлом веке. Здесь многолюдно, почти как в школе — кластеры стоят плечом к плечу; мысли путаются в густом от феромонов воздухе.

Мы разыскали свой павильон, зарегистрировались и отправились бродить по ярмарке. Наш доклад только после обеда, сразу же за выступлением Кэндис.

Опять она нас обскакала.

* * *

В три часа пополудни павильон, где представляют свои доклады школьники, забит до отказа, причем не только участниками. Здесь и Матушка Рэдд, и доктор Томасин. Мы заметили несколько профессоров из Института, в том числе доктора Такери и доктора Харону.

Мы выступали в биологической секции, и поэтому нам пришлось выслушать десяток докладов о мышах в лабиринте и усовершенствовании хлорофилла, прежде чем наступила очередь Кэндис.

Она поднялась по ступенькам на трибуну — бледная, ссутулившаяся.

Она еще нездорова. Мы соприкоснулись запястьями, чтобы не мешать окружающим.

Кэндис вставила кубик в проектор, и на экране за ее спиной появилось название работы.

Она сделала ошибку в слове «руфиколлис»!

— Тише!

— Извините.

— Я… — начала Кэндис. — Я… Меня зовут Кэндис Тергуд. Затем на глазах у всех она сменила интерфейс и начала снова:

— Я Кэндис Тергуд, и мой доклад посвящен… — Она оглянулась на экран и умолкла.

Потом она еще раз сменила интерфейс, и я почувствовала витающие над залом мысли.

— Я Кэндис Тергуд. Название моего доклада. Кэндис била нервная дрожь. Лицо блестело от пота. Она прикоснулась к кубику, и на экране замелькали кадры с утятами. Наверное, видеофильм предполагал комментарии, однако Кэндис молчала. Стояла как истукан. Нет, нет! Говори же!

Прошла минута, и тут со своего места встал доктор Томасин.

Кэндис не отрывала от него взгляда, пока он поднимался по ступенькам; я чувствовала исходящие от него феромоны спокойствия. Но запах страха, который распространяла Кэндис, был сильнее. Не дожидаясь, пока доктор приблизится к ней, она бегом спустилась по лестнице с другой стороны сцены и ринулась к двери.

Идем! передала я. Мы должны ей помочь.

— Следующий докладчик Аполло Пападопулос. Наша очередь!

Но ей нужно…

Достигнув консенсуса, мы направились к сцене.

В тот вечер на ферму возвращались только мы и Матушка Рэдд.

— Я хотела бы помочь, — сказала Меда, когда мы забрались в автобус.

— Доктор Томасин делает все, что требуется в таких случаях.

— Ладно.

Похоже, от нее не ускользнуло наше мрачное настроение, особенно мое. Я мучилась угрызениями совести из-за того, что мы не бросились на помощь Кэндис. Да, у нее скверный характер, но она наш друг и переживает трудный период. Никакая награда не компенсирует страданий друга.

Она нам не друг.

Я повернулась к Мануэлю и дала волю гневу. Он отпрянул, затем призвал к консенсусу.

Даже если и не друг — ей все равно была нужна наша помощь, передала я.

Я швырнула в него своей наградной ленточкой, промахнулась, и ленточка упала на пол где-то впереди автобуса. Матушка Рэдд посмотрела на ленточку, потом перевела взгляд на нас, но мне было наплевать — даже когда Стром выплеснул в воздух феромоны смущения.

Во всем зале не нашлось ни одного человека, кто пришел бы ей на помощь. Ни одного. Это должны были сделать мы.

Запах смущения усилился — теперь он исходил от Мануэля и остальных.

Она испугалась. И убежала, потому что никто ей не помог. А теперь она вообще неизвестно где!

Наконец они признали мою правоту. Остаток пути до фермы мы не проронили ни слова.

Войдя в дом, мы обнаружили в электронной почте счет за услуги такси.

— Она тут. Взяла такси, — сообщила Меда.

Мы заглянули в ее комнату, обыскали весь дом — Кэндис нигде не было. Потом проверили сарай и лабораторию. Матушка Рэдд позвонила доктору Томасину, а мы побежали к озеру, но остановились, услышав громкое кряканье утят Строма, которые требовали, чтобы их выпустили из клетки. Получив свободу, птенцы торопливо заковыляли в сторону озера.

— Куда это они?

— Наверное, они больше не считают Строма матерью. На озере Кэндис тоже не было. Мы стояли и смотрели в разные стороны, пытаясь отыскать хоть какой-то след Кэндис, угадать, где она может прятаться. Надеюсь, с ней ничего не случилось.

— Смотрите!

Из леса выходила утиная стая — наши утки, все до единой.

— Что они делают?

Утята доковыляли до нас и сгрудились у наших ног.

— О боже, теперь все они привязались к нам. Птенцы закрякали, причем не по отдельности, а в унисон: с паузами, в постепенно убыстряющемся ритме.

Потом повернулись и зашагали в сторону леса. Мы последовали за ними.

Кластер из целой стаи?

Мы пробирались сквозь кустарник, стараясь не отставать от цепочки маленьких пушистых комочков. Сквозь заросли утята пробирались быстрее, чем мы.

Деревья расступились, и впереди показалась поляна. На земле лежала Кэндис.

— Нет!

Все семеро были бледными и липкими от пота, часто и неглубоко дышали.

Смотрите, как ввалились щеки.

И кожа как папиросная бумага! На висках просвечивала синяя паутинка вен.

Пока мы осматривали Кэндис, утята сгрудились вокруг нас.

Мы отыскали более легкую дорогу и отнесли всех семерых на ферму — в три приема, два раза по три девочки и мальчика последним. Очень не хотелось разлучать их, но Кэндис все равно отключилась, а нам нужно было как-то доставить ее домой.

— Боже мой! — завидев нас, всполошилась Матушка Рэдд и велела нести Кэндис в лабораторию. Профессиональные интонации в ее голосе нас немного смутили; мы вспомнили, что в бытность квартетом Матушка Рэдд работала врачом. Оставшееся трио специализировалось на экологии. Думаю, она не забыла медицину, хоть и лишилась четверти самой себя. — Кладите ее на стол. Принесите остальных.

Когда мы вернулись со следующей троицей, Матушка Рэдд уже приступила к обследованию: уровень гормонов, анализ крови, генная карта. Когда мы принесли последнего из семерки, Матушка Рэдд разговаривала по видеофону с доктором Томасином.

— В генной карте отклонения от нормы. Похоже, она ввела себе генномодифицирующие препараты, причем всего неделю назад. В результате — шок, почечная недостаточность и припадки. Возможно, деградация общей памяти. Я вызвала «скорую».

— Зачем она это сделала? — На лице доктора Томасина было написано изумление.

Он нас обманывает.

Не знаю, с чего вдруг мне в голову пришла эта мысль, тем не менее все тут же с ней согласились. Теперь это казалось очевидным, хотя до сих пор никто из нас даже не подозревал его в неискренности. У нас хорошо развита интуиция.

— Буду у вас через полчаса.

— Интересно, как мог врач Кэндис не знать, что она манипулирует своим геномом? Ей нездоровилось все лето. — Меда произнесла это тихо, но так, чтобы услышала Матушка Рэдд.

Одна из них обернулась и посмотрела на нас. Наши взгляды встретились, и она едва заметно кивнула.

— «Скорая» уже здесь. — Она обращалась к доктору Томасину. — Мы едем в больницу графства.

— Я вас там встречу, — ответил он и отключил связь.

— Ждите меня дома, — обернулась к нам Матушка Рэдд.

— Но…

— Останетесь тут.

Мы подчинились и, чтобы как-то убить время, стали искать информацию о юридических и медицинских последствиях манипуляции с генами после рождения ребенка. Да, в нашем обществе детей создавали искусственно. Однако после формирования индивидуум — то есть кластер — считался неприкосновенным. Доктор Томасин, создавший Кэндис, по каким-то причинам, ведомым ему одному, продолжал изменять ее, совершенствуя свое творение.

Это неправильно.

Тут у нас не было никаких сомнений.

Прилетевшую неотложку Матушка Рэдд направила в больницу при Институте, а не в центральную больницу графства.

В конце концов Матушка Рэдд сжалилась над нами и посадила к себе в аэрокар, следовавший за неотложкой в больницу. Она не позволила нам управлять машиной, хотя мы прошли полный курс обучения, а наши рефлексы в десять раз лучше, чем ее.

Мы ждали в приемной, пока она совещалась с врачами из Института. В больнице при Институте мы бывали редко; в этом году в одном из вспомогательных зданий у нас проводился урок анатомии. Большинство дисциплин, которые нам преподавали, имели отношение к науке и технике, а болели мы достаточно редко и почти со всеми болезнями справлялись самостоятельно.

Несмотря на поздний час, спать совсем не хотелось. Мы все время связывались с отделением, где лежала Кэндис, чтобы узнать, как она.

Без изменений.

Мануэль смотрел в окно на погруженные в темноту здания. Институт выглядел безлюдным, и я сомневалась, что в городке вообще кто-то есть — а если и есть, то уж точно не студенты и скорее всего не преподаватели. Осенний семестр начнется только через три недели.

Хлопнула дверь. Обернувшись, мы увидели, что с лестничной площадки выскакивает доктор Томасин. Он не стал дожидаться лифта и преодолел шесть пролетов пешком.

Не сговариваясь, мы собрались за спиной Строма — это наша оборонительная позиция.

— Я думал, вы везете ее в больницу графства. — Томасин удивленно смотрел на нас.

— Мы знаем, что вы натворили. И Матушка Рэдд знает, — заявила Меда.

— О чем вы?

Теперь, когда мы не сомневались, что Томасин лжет, уличить его не составляло труда.

— Все лето вы модифицировали ДНК Кэндис. Вы едва не убили ее.

— Согласен, у нее кое-какие проблемы с ДНК. Но я ничего не модифицировал. Где она? — Он попытался обойти нас, и мы снова преградили ему путь. — Прочь с дороги, мелюзга!

— Мы не мелюзга. Мы человеческие существа, и у нас есть права — как и у Кэндис. Только вам наплевать, правда?

В первое мгновение мне показалось, что он бросится на нас, и я почувствовала, как Стром прикидывает разные варианты защиты и нападения. В эту секунду мы представляли собой матрицу вероятности, которая охватывала все мыслимые возможности дальнейшего развития событий.

— Тебе лучше уйти, Джорджи. — На пороге палаты Кэндис стояла Матушка Рэдд.

— Мне нужно увидеть ее!

— Нет.

— Я лишь пытался сделать ее совершенной, как вы не понимаете?

— Понимаю.

— На мне лежит ответственность перед будущим, — продолжал он. Нам необходимо стать жизнеспособным видом. Мы дошли до предела. Мы на грани вымирания и я просто обязан спасти нас!

— В твои обязанности не входит спасать человечество ценой жизни Кэндис, — возразила Матушка Рэдд.

— Вы отвечали за Кэндис, — вставили мы. — И не справились.

Нас вдруг пронзило осознание ответственности — за друзей, за себя самих, за наших уток. Привязанности и ответственность неразделимы.

— Я хотел, чтобы мое создание было не хуже тебя. — Доктор Томасин внимательно разглядывал нас.

— У вас получилось.

Он выдержал наш взгляд, и мы почувствовали запах его мыслей. Через мгновение доктор Томасин кивнул и отвернулся.

После того как Кэндис вышла из больницы, мы виделись всего один раз. Она приехала на ферму, и мы показали ей утиный кластер: сто пятьдесят семь уток образовали единый организм. Мы сказали Кэндис, что собираемся опубликовать статью и хотим указать ее в качестве соавтора.

— Нет, спасибо. Моей заслуги тут нет.

Мы смущенно кивнули. В результате последней генетической модификации она лишилась почти всей общей памяти — это напрочь вылетело у нас из головы.

— Чем ты теперь собираешься заняться?

— Наверное, пойду в медицинский. Многие предметы придется изучать с самого начала. Мне должно понравиться.

— Отличная идея. У тебя получится.

Ее интерфейс обнялась с Медой, и Кэндис отправилась собирать вещи. На посадочной площадке мы еще раз попрощались — все испытывали неловкость. Мы оставили Кэндис свой адрес, только мне почему-то кажется, что она не будет писать. Вряд ли ей вообще захочется вспоминать нынешнее лето.

Проводив взглядом взмывший в небо аэрокар, мы повернули к дому.

Пора проверить, как там наши утки.

Мы за них отвечаем.