Я долго выбирала, что тебе принести. Вынула сверток из-под кровати, развязала узел и развернула покрывало на полу; Адем спал, Мелих был в школе, но я все равно заперла дверь на ключ. Все было старым и поношенным — твои крохотные распашонки, твоя бутылочка с изжеванной соской, но пару маленьких туфелек, ты, похоже, совсем не носил. Там же были мои старые маскарадные костюмы: платья, вырезанные из покрывала, огромный, сшитый из шторы плащ, черный с одной стороны и усеянный огромными оранжевыми цветами с другой, как настенный гобелен; странные шляпы из фетра или картона, фальшивые бусы, которые мама делала сама из жемчуга, камешков, перьев — из всего, что я притаскивала с прогулок. Я просила ее сделать мне украшения, и она соглашалась, взяв клей и нитку; и я носила весь мой мир на шее. Все это было старым, тусклым и каким-то грязным. Я выбрала несколько вещей — маленькие туфельки, бутылочку, плащ, тряпочную сумочку — и снова завязала сверток. Засунув его под кровать, я положила оставшиеся вещи в пакет. Потом пошла в комнату Мелиха, я знала, что его там нет, но все равно, задержав дыхание, долго стучала в дверь, прежде чем нажать на ручку. Карусель лежала на столе возле клетки с мышью, и я осторожно завернула ее в плащ. Мышка вылезла из своей норки и, встав на задние лапки, жалась к дверце, шевеля мордочкой. Сквозь прутья решетки я тихонько толкнула ее пальцем, чтобы она убежала, как будто я боялась, что потом она сможет рассказать то, что видела.

Кармин открыл свою дверь в тот момент, когда я спускалась по лестнице. Никогда раньше он не пытался остановить меня, когда я проходила мимо, но и я почти никогда не уходила, не постучавшись к нему и не спросив, не нужно ли чего-нибудь, на этот раз он должен был услышать по темпу моих шагов, что я не остановлюсь. Вид у него был смущенный, он натянуто улыбался, гладя по голове свою собаку.

— Я подумал, не свободны ли вы, — сказал он. — Мне хотелось бы вернуться в парк, поработать над набросками. Теми, возле пруда.

— Не сегодня, сегодня я не могу. Адем попросил меня подменить кого-то в отеле, — торопливо добавила я, — дневной дежурный заболел, и я…

Он махнул рукой, прерывая меня, отступил на шаг и, закрывая дверь, сказал, не переставая улыбаться:

— Конечно, ну тогда приходите, когда освободитесь.

Жозеф проскользнул в приоткрытую дверь и, виляя хвостом, начал обнюхивать сумку. Кармин уже протянул руку, чтобы схватить собаку за ошейник, но приостановил свой жест, поднял руку и чуть дотронулся кончиками пальцев до сумки.

— Оттуда пахнет прошлым. Это старые вещи, которые вы собираетесь выбросить?

Тогда и я почувствовала запах плесени, запах влажного сумрака, похожий на тяжелый подвальный воздух, поднимавшийся из внутреннего двора в ту ночь, когда я застала Кармина сидящим на площадке. Я зажала рукой сумку из страха, что все вдруг упадет и рассыпется в пыль, в горсти бурого праха на дне сумки. Я не ответила на его вопрос, и он наконец поймал собаку за ошейник и затащил внутрь.

— Может быть, завтра, — сказала я. — Если не буду нужна Адему, я узнаю это сегодня вечером…

— Конечно, — повторил он и закрыл дверь.

Минуту я стояла неподвижно возле закрытой двери с тяжелым сердцем и странным ощущением, что это мне было в чем-то отказано. Потом я услышала, как Жозеф тихо скребется в дверь, — он знал, что я все еще стою на пороге, — после чего я повернулась и ушла.

Парк был безлюден. Я вошла через центральные ворота и долго бродила по аллеям. Сегодня не было ни толпы, ни сумасшедшего певца, рассказывающего о приключениях сына короля, ни тебя, сидящего на краю пруда, опустив ноги в воду и готового тотчас сбежать. Осторожно прижав сумку к груди, я снова и снова обходила лужайки. И с ужасом думала о том, что страх быть пойманным заставил тебя исчезнуть, а может быть, ты спрятался в лесу, между деревьев или следил сейчас за мной, скрываясь в полумраке. Мне не хватало смелости зайти в эту синюю ночную тьму, в эту тишину, которая — кто знает! — несла чудеса или опасность.

Тогда я остановилась на опушке и стала знаками звать тебя. Сначала я шептала твое имя, надеясь, что ты прочтешь его по моим губам, потом выкрикнула громко. На мгновение я задерживала дыхание и напрягала слух, проходила двадцать шагов вглубь и начинала звать и манить снова, потом еще двадцать шагов и еще двадцать. Мне вспомнилось, что я так же искала тебя, когда мы были детьми, с той же упорной, почти математической последовательностью, когда ты прятался и не желал отзываться, играя в прятки. Ты был ветром и едва шевелил траву, ты был пустотой, ты был светом — так ты говорил мне, когда я наконец находила тебя. Я ругала тебя, потому что часами искала с нарастающим страхом, боясь, что ты исчез навсегда, что не можешь вернуться или по каким-то тайным причинам решил навсегда остаться воздухом или пустотой, и тогда мне пришлось бы искать тебя в каждом атоме света, в каждом лучике солнца.

Так я и нашла тебя. Ты лежал в траве неподалеку от опушки леса. Лежал неподвижно, руки и ноги были раскинуты в стороны, словно ты упал прямо на бегу. Ты не пошевелился, даже когда я подошла на несколько шагов. На мгновение мне показалось, что ты умер, — эта мысль ножом пронзила мне сердце, я присела возле тебя и поднесла руку к твоим губам, смутно надеясь, что запах прошлого, запах плесени, по странному волшебству пробудит тебя ото сна. Я почувствовала твое ровное дыхание, оно было слишком слабым, но ты все еще дышал. Я тихо села в траву рядом с тобой. Смотрела на тебя — твое лицо казалось более бледным и изможденным, чем в последний раз, рукава были засучены, и я увидела твои тонкие, худые запястья, они были обведены шрамами — бледными вздувшимися полосками, похожими на дешевые браслеты. Теперь я почувствовала твой запах: он был сильным и не слишком приятным, но он означал, что ты находишься здесь, и потому не отталкивал меня.

Я долго сидела рядом и не будила тебя. Смотрела, как вздрагивают твои веки, как трепещут ресницы; потом ты застонал, я протянула руку, тихонько подложила ее тебе под голову, и ты затих. Вскоре скрылось солнце. Испугавшись, что ты замерзнешь, я сунула руку в сумку, вынула наши старые вещи, развернула плащ с оранжевыми цветами и накрыла им твои плечи.

Вскоре ты проснулся. Я не смотрела на тебя в тот момент, когда ты открыл глаза, следила за облаками, которые собирались в небе, и думала о том, что делать, если пойдет дождь, как вдруг услышала твой голос:

— Все так, король все тот же. Ну, я тут подумал… Значит, мы с вами из одной семьи.

Я повернулась к тебе и увидела, что ты наблюдаешь за мной, твой взгляд был все еще мутным ото сна, но уже подозрительным. Я догадалась, что тебе тут же захотелось сбежать, скинуть плащ и сбежать, может, даже на четвереньках, в ближайший лес. Ты медленно выпрямился и закашлялся так сильно, что казалось, кашель разрывает тебе грудь. Ты посмотрел на странный плащ, сползающий с твоих плеч, и уронил его на землю, не пытаясь удержать.

Давно я не видела тебя так близко. Я разглядела нежный пушок, оттенявший твою верхнюю губу и щеки, пятнышко на радужной оболочке левого глаза, словно блик света на шарике из стекла. «С чего начать, с чего же начать?» — думала я. По мере того как ты просыпался, маска враждебности и недоверия застывала на твоем лице, и я подумала, что мне нужно успеть до того, как зверь снова возьмет над тобой власть и ты окончательно отдалишься от меня, а ведь кто знает, не был ли ты в своих снах ближе ко мне, чем сейчас, наяву?

— Это значит, что мы брат и сестра, — быстро прошептала я. — Ты не узнаешь меня, но это неважно, я ведь тоже многое забыла. Послушай меня. Ты родился в Рождество. Когда мама спросила, как тебя окрестить, я придумала тебе имя — Ноэль, но чаще всего я звала тебя Нело, потому что это имя больше напоминало мое; когда меня спрашивали, как меня зовут, я отвечала Нела, потому что мое настоящее — мое первое имя — Элен.

На мгновение я замолчала. Вглядывалась в твое лицо, пытаясь увидеть хоть проблеск воспоминаний в твоих глазах. Ты внимательно смотрел на меня, прищурившись, выражение твоего лица было суровым, а шрам на щеке белел, подчеркивая твой гнев.

— Но имена — это не самое главное, — лихорадочно добавила я. — Имен я придумала много, я рассказывала тебе сказки, все наше детство я рассказывала сказки и в каждой из них давала тебе новое имя.

Ты пожал плечами. Смотрел на меня, улыбаясь уголком губ, с той стороны лица, где не было шрама, и это выглядело очень странно: одна половина лица казалась сердитой, а другая улыбалась. Но эта улыбка была не доброй, не веселой, а злая половинка твоего лица на самом деле выглядела не такой, какой представлялась. Ты порылся в кармане штанов, выудил оттуда сигарету и прикурил. Это был уже ставший коричневым окурок, видно, ты не раз зажигал его.

— Забавная история, — бросил ты ироничным тоном. — И знаете что? Это правда, у меня полно разных имен. Я жил во многих семьях, и невероятно, но каждый раз они давали мне другое имя. Как будто это могло что-нибудь изменить.

— В разных семьях? — неуверенно повторила я. — Ты хочешь сказать, в разных домах.

Ты опять пожал плечами, затушил окурок в траве и снова сунул его в карман.

— И в домах тоже.

Вдруг ты повернулся ко мне, резко схватил в кулак прядь моих волос, закрутил ее вокруг пальцев и дернул, сделав мне больно. Ты приблизил ко мне свое лицо, и я почувствовала запах несвежего дыхания, смешанного с запахом табака, он напомнил мне запах гвоздики — запах лживого рта, полного змей и лягушек. Твой взгляд шарил по моему лицу, пристально осматривая глаза и губы. Ты произнес:

— Напрасно я пытался вспомнить, я не узнаю тебя. Копался в памяти, но так и не понял, кто же ты такая. Мы разве жили вместе? Вместе играли?

Я попыталась разжать твою руку и почувствовала, что кожа на твоей ладони жесткая и мозолистая, как обычно бывает.

— Да, — в отчаянии ответила я, — это было давно, много лет назад. Тогда ты был еще маленьким.

Ты покачал головой, еще раз пристально посмотрел на меня, потом отпустил, даже оттолкнул, безразлично, словно отбрасывал меня со своего пути.

— Нет, — решительно сказал ты, — нет, я тебя не знаю.

Тогда дрожащими руками я собрала наши вещи и протянула их тебе — целую охапку доказательств, но ты не взял и даже не посмотрел на них, и я снова увидела, насколько бедными, блеклыми и ничтожными они были. Тогда я положила все на землю, оставив в руках только карусель. Повернула ключ, и лошади начали свое движение по кругу, а вместе с ними и маленькие поблекшие фигурки из папье-маше, сопровождаемые топотом копыт и звяканьем уставшего моторчика.

— Посмотри, — сказала я, — ну посмотри же. Ты вспомнишь, обещаю, ты вспомнишь. Ты был всем для меня. Я так долго тебя искала! Ничто не смогло заменить мне тебя.

Дрожь в моем голосе, отчаяние — что-то такое, должно быть, тронуло тебя, потому что ты повернулся ко мне и снова стал вглядываться в мои глаза, но на этот раз поднес руку к своему лицу и машинально коснулся шрама на щеке.

— Значит, мы были очень близки, — сказал ты.

Я прошептала:

— Ближе всех.

На мгновение, на долю секунды что-то изменилось, я знаю — ты сомневался, вопреки очевидному начал скрести ногтями шрам, и пятнышко в твоем левом глазу посветлело, ты изучал меня взглядом и уже готов был броситься мне на шею, но, когда я попыталась улыбнуться в ответ, ты вдруг разразился резким смехом, и его первые звуки были похожи на хриплый отчаянный лай.

— Ну нет, это не я, — воскликнул ты. — Сестер у меня было столько, сколько семей, но мы никогда не любили друг друга. Они всегда боялись, что я займу их место, и не хотели, чтобы я остался, ты удивишься, если я расскажу, что они вытворяли. Нет, это не я.

— Ты просто забыл, — закричала я. — Я тоже забыла, забыла вещи, месяцы, целые годы, не помню, где и как, но тебя, тебя я никогда не забывала. Если я расскажу тебе…

Теперь ты часто дышал, казалось, был вне себя, и, вскочив, ногой отбросил вещи, лежавшие на земле.

— Я не знаю, кто ты, — крикнул ты, — забери свои шмотки и оставь меня в покое! Уходи! Убирайся!

Мне не удавалось свернуть покрывало — так дрожали мои руки. Я неловко скомкала его, потом сунула руку в сумку и вытащила золотой браслет.

— Возьми, — пролепетала я, — я украла его для тебя в тот же день. Чтобы доказать… Я все что угодно сделала бы ради тебя…

Свернутый браслет лежал на моей ладони, и я протягивала его тебе. Сначала ты не узнал его, это, конечно, была не первая вещь, украденная тобой, но потом твое лицо неожиданно исказила ярость. Ты вырвал браслет из моих рук и швырнул его далеко в лес, видя, как он исчез, я подумала, что никто и никогда больше не найдет его.

— Да ты ненормальная, ты совсем ненормальная! — воскликнул ты. — Я-то знаю, как это делается, но ты… Тебя ведь могли увидеть, и ты пришла сюда с этим браслетом, ты же могла привести за собой фликов!

Я встала, пошатываясь. Сейчас я почти боялась тебя — ты выглядел почти сумасшедшим, гнев исказил твои черты, и я понимала, что не столько золотой браслет привел тебя в такую ярость, сколько тот факт, что ты чуть было не поверил мне. Ты нагнулся, собрал разбросанные на траве вещи и начал изо всех сил раскидывать их в разные стороны, но на этот раз кидал не в лес, а к решетке парка, выкрикивая:

— Уходи! Иди туда, откуда пришла! Убирайся! Убирайся!

Я подбирала разбросанные вещи, одна туфля попала мне в лоб, и от боли на глаза навернулись слезы. Когда под рукой у тебя больше ничего не было, ты в бешенстве начал озираться вокруг, схватил корягу и с силой бросил в меня, она тоже попала мне в голову, потом в грудь полетел камень, и наконец ты сам бросился на меня. Ты схватил и потащил меня к воротам, так грубо, что я споткнулась, потом упала, но не могла подняться, потому что ты пинал меня ногой. Потом я выпрямилась и начала отступать, защищаясь руками, но ты продолжал толкать меня, так мы добрались почти до самых ворот, и тут ты наконец остановился. Последние метры я преодолела одна, но ты продолжал кричать: — Уходи, уходи, возвращайся туда, откуда пришла! — размахивал руками, словно все еще неистово толкал меня, бил в грудь и в голову, не боясь сделать больно; так ты стоял, а я не понимала, как такое худое, тонкое тело могло вмещать в себе столько ярости. Женщина, сидевшая на скамейке, начала кричать при виде нас, и, проведя рукой по лбу, я обнаружила, что мое лицо в крови. Я застонала и услышала позади себя чей-то встревоженный голос:

— Я могу вам помочь? Чем я могу вам помочь?

Обернувшись, я увидела Кармина вместе с его собакой на поводке, она визжала, пыталась высвободиться и броситься ко мне. Я зажала рот рукой, чтобы сдержать стоны, и бросилась к решетке парка. В тот момент, когда я, задержав дыхание, пробегала мимо Кармина, он повернулся в мою сторону, но я не произнесла ни слова, затаила дыхание. Если бы он произнес мое имя, ни за что не откликнулась бы. А ты продолжал кричать, еще долго я слышала, как ты кричал, не произнося при этом ни слова, — это были лишь долгие хриплые невнятные крики, похожие на стоны животного.