Уже много раз мне казалось, что я нашла тебя. С тех пор как я узнала, что ты исчез из дома и скитаешься где-то по миру, без денег и крыши над головой, мне достаточно было увидеть грязного и небритого человека, чтобы мое сердце стало выскакивать из груди. Адем, которому я никогда не рассказывала о тебе, каждый раз удивленно сжимал мою руку и спрашивал:

— Что с тобой? У тебя такой вид, будто ты увидела привидение.

Что со мной было? Все эти годы меня не покидало ощущение, что я провинилась в чем-то и спасаюсь бегством. Я не переставала надеяться и одновременно боялась неожиданно встретиться с тобой взглядом. Заметив бродягу, я начинала так пристально смотреть на него, что опасалась, вдруг он подойдет, схватит или ударит меня или украдет моего сына, как говорили женщины в мясной лавке. Мне хотелось, чтобы это был ты, и я страшилась того, что это можешь быть ты. Я разглядывала бродяг, а потом давала им деньги, как бы извиняясь за свой растерянный взгляд, за то, что, дрожа, вынимала из сумки большие очки и, не надевая их, прикладывала к глазам, как бинокль. Но тщетно, эти люди были темноволосы, их глаза были черными, карими, их кожа была покрыта грязными пятнами. Тогда откуда во мне возникало это желание подойти к ним, вытереть их лица своей ладонью, шепча им какие-то просьбы? Мне хотелось провести рукой по их лицам, чтобы как по волшебству их черты стали твоими. Мне хотелось вместо них увидеть твои светлые волосы, твои голубые глаза. Я боялась тебя, боялась обжечься снова, но все-таки как я могла так долго жить без тебя?

По эту сторону зеркала ничто не тревожило спокойную гладь моей жизни. Внешне я снова стала такой, какой была до тебя, но словно спящей наяву, с глазами, зашитыми какой-то невидимой нитью. Жила жизнью, лишенной прошлого, будто погрузилась в сон без сновидений, умерла какой-то странной смертью. Я бродила по залитой солнцем улице, с сумками, полными покупок, садилась за стол вместе с Адемом и Мелихом, а параллельно шла другая жизнь, которая иногда разбивала это зеркало и окунала меня в ужас или восторг, в эмоции, чуждые моей привычной жизни.

Я верила, что найду тебя в чужих городах. Надеялась увидеть на далеких улицах, на деревенских или лесных тропинках, там, где не было никаких причин тебя искать. Иногда тайком выходила из отеля, когда все спали, чтобы вернуться в сквер или на пустырь, обследовать скамейку, где, как мне казалось, могла обнаружить тебя. Я блуждала, подворачивая ноги на битом стекле или разошедшихся камнях мостовой, но не находила тебя. Иногда я описывала тебя бездомному, спящему на картонке под старыми тряпками, стараясь вспомнить твое лицо, — ведь столько лет прошло с тех пор, когда я видела тебя в последний раз. Сначала я платила ему, чтобы он поговорил со мной, но, как только он начинал уверять, что видел тебя, мне хватало одного вопроса, чтобы уличить его во лжи. Случалось, полицейские доставляли меня в отель, и я умоляла их не будить моего мужа, они, конечно же, принимали меня за страдающую бессонницей или хуже того — за неверную жену.

Я боялась тебя так долго, что не знаю точно, когда начала ждать. Знаешь, сколько раз я думала, что это ты звонишь в дверь? Поначалу, задержав дыхание, я замирала в прихожей, выключала свет и радио, если слышала шаги раньше, чем раздавался звонок. Из опасения увидеть твое лицо я не решалась встать на цыпочки, чтобы посмотреть в глазок. Потом однажды не знаю, что изменилось, но я резко открыла дверь и почувствовала, что мое сердце оборвалось: на пороге стоял коммивояжер. Едва он произнес несколько слов, я захлопнула дверь, даже не извинившись. С тех пор, услышав звонок, я бросала все, что делала, и бежала к двери, роняя стаканы, которые держала, и они разбивались о кухонный пол, а однажды я уронила стопку тарелок, чтобы не упустить момент и налегке броситься к двери, но это снова был не ты.

Адем чувствовал, что со мной что-то творится. Нужно было бы быть слепым, чтобы ничего не замечать. Иногда он прикасался к моему лицу ладонями и шептал:

— Ты несчастлива, ну почему ты несчастлива?

Отводя глаза, я говорила:

— Ты ошибаешься, я счастлива, у меня есть ты, есть Мелих.

И это не было неправдой, но как можно было объяснить ему, что я сама загнала себя в угол и меня снедает тоска? Однажды он подарил мне кольцо, маленький фиолетовый камень, вставленный в тонкий золотой ободок. Не подумав, я сняла его и положила на край стола, тогда он сильно схватил меня за руку и, потрогав мой безымянный палец без кольца, заявил:

— Ты любишь другого мужчину.

Я знала, в чем он подозревает меня, и на этот раз могла посмотреть ему в глаза и поклясться, что он не прав, но как я могла объяснить ему, что на все мои пальцы уже надеты кольца, сплетенные из коры и травы?

Казалось, один Мелих все знает. Иногда, думая, что он играет у себя в комнате, я замечала его в дверном проеме, он стоял и смотрел на меня тихо, как мышка, но, едва я успевала открыть рот, исчезал. Когда он был младенцем, я не могла удержаться, чтобы не рассказать ему все. Часы напролет шептала, прижав губы к его уху, смачивая слезами пушок на его голове. Я хотела все рассказать ему до того, как его память сформируется и окрепнет настолько, что мои слова смогут запечатлеться в ней. Его память представлялась мне маленьким сосудом с зеленой или золотистой жидкостью, в которую я бросала крошечные камушки, которые тотчас исчезали и невидимым осадком ложились на дно; я испытывала огромное счастье и огромную грусть при мысли о том, что рассказываю эту историю в последний раз. Но, быть может, я ошибалась? И нет такого возраста, в котором самые мрачные истории не отпечатываются в памяти, и в душе моего сына, сама того не зная, я взрастила сад из терновника и колючек?