Глава 1

Пусть холодно — никому до этого нет дела. Плохая погода не помеха парам, что танцуют далеко в горной сьерре под волшебным светом луны у ворот сарая, где в полумраке играет магнитола с единственной кассетой. «А что еще нужно для счастья?» — размышляла Карлота Амалия Басайне, наблюдая за парнями, которые дурачились в сторонке, поскольку им не досталось девушек для танцев. Она подумала, не пойти ли позабавиться вместе с ними, но потом решила, что сегодня хочет чего-то другого. Танцевать ей нельзя, это все знали: Карлота помолвлена с Рохелио Кастро, а значит, она теперь отрезанный ломоть. Посему никто из парней не осмеливался и близко к ней подойти, даже эти ребята, которые предпочитали развлекаться тем, что издевались над Давидом Валенсуэлой, награждая его подзатыльниками и тычками в спину с криками: «Закрой хлебало, каброн, а то муха залетит!» Они лишь недавно вернулись с побережья или из Соединенных Штатов, куда ездили на заработки, а те, кто оставался здесь, неплохо получали на сборе урожая индийской конопли и опиумного мака, а как же иначе — «золотой треугольник» день ото дня становился все могущественнее! Только простофиля Давид по-прежнему ходил в деревенских дурачках. Однако не такой уж он и дурачок, думала Карлота, не тащит же в рот букашек, не несет всякую чушь! Просто немножко заторможенный, не от мира сего — в общем, простофиля, но зато простодушный и милый в отличие от всех остальных. Давид размышлял, как поступить — ему всегда не хватало решительности, — а парни тем временем не переставали отвешивать ему тумаки и портить настроение. Спасаясь от издевательств, он приблизился к танцующим, но столкнулся с невестой Рохелио Кастро и зарделся под ее лукавым взглядом.

— Привет! — поздоровался Давид и хотел было пройти мимо, но, услышав голос Карлоты: «Давид!», встал как вкопанный. — Чего тебе? — спросил он испуганно, разинув рот, и девушка ответила:

— Пойдем танцевать! Началась новая песня, а Давид подумал о Рохелио Кастро; по слухам, он прикончил шестерых в Санта-Аполонии — или больше, чем шестерых? — во всяком случае, в Вердуго трупов было четыре. И тогда Давид сказал себе: «Лучше б ты вообще ее не замечал». Но отказываться от заманчивого приглашения не хотелось — да и кто из парней, обитающих в окрестной сьерре, отказал бы ей? Однако это означало бы посягательство на права жениха, что грозило большими неприятностями! Давид смущенно замялся. Девушка заглянула ему в глаза:

— Не хочешь? — И Давид увидел, как она облизнула губы розовым языком.

«О господи, одно дело, если бы ты сам ее пригласил, и совсем другое, когда она тебя чуть ли не силком тянет!» Но ведь отец наставлял его, что любовь опасна, смертельно опасна! Давид не раз слышал пение Карлоты в доме по соседству: «Как слиток с формой — я и мой Хуан!»; охотясь в горах — мама велела поймать броненосца, ей нужен жир, чтобы вылечить сестренку от кашля, — он часто представлял себе, как Карлота раздевается у него на глазах; многие годы мечтал о ее бархатистых зеленых глазах, о белизне стройного красивого тела! Девушка, похоже, знала об этом, а если не знала, то догадывалась: женщины всегда чувствуют, когда нравятся мужчине. Давид понурился, пробормотал:

— Ладно, — и покорно пошел вслед за ней к слившимся в танце парам — молодежь у них в деревне изысканным манерам не обучена.

Карлота расстегнула свою красную курточку, и они начали танцевать. Давид вел неловко, не решаясь прижать ее к себе, и девушка подзадорила его:

— Ну же, Давид, не будь таким застенчивым! Обними меня, иначе что это за танец!

И тогда они плотно прильнули друг к другу. А поскольку куртка Карлоты была расстегнута, ее груди уперлись в Давида, и у него возникла эрекция. Тут ему стало чертовски обидно: боже милостивый, ну почему так происходит, вот женщина, которую он любит, каждый день видит или слышит ее голос со двора и из кухни своего дома, и именно в такую минуту он должен сдерживать себя! Давид отставил ногу в сторону наподобие известного комика Кантинфласа — разве не предупреждала его мать, что грешно касаться того места! — да только в молодой крови мудрость выкипает; в конце концов, Давиду и двадцати еще нет, а Карлоте только недавно исполнилось шестнадцать. И очень скоро он перестал сопротивляться желанию и всем телом прижался к девушке.

Холод стоял немилосердный, но собравшиеся либо пили, либо танцевали, и непогода им ничуть не мешала. Сквозь легкий туман Давид наблюдал, как многие пошатывались после долгого потребления мескаля местного производства. Тогда он закрыл глаза и погрузился в ощущения чуть влажного ушка Карлоты, ее притиснутых к нему ног, аромата волос. «Ах, как я хочу тебя в жены, — думал Давид, — давай уйдем сегодня вместе прямо ко мне домой, или сбежим в Дуранго, или в Кульякан, туда добираться ближе, можем полететь на самолете или даже уехать верхом!» Карлота Амалия полегоньку подогревала его пыл; нельзя сказать, чтобы сосед вызывал у нее восторг, но, во всяком случае, не был неприятен — довольно привлекательный, опрятный. Жалко только, что ненормальный. Опять же, помолвка с Рохелио Кастро лишила ее возможности заигрывать с другими парнями; два заезжих молодца, не пожелавшие считаться с местными обычаями, уже поплатились жизнью за это. Когда она была совсем маленькой, Давид ей очень нравился, но по мере взросления Карлота стала обращать внимание на его странности и недостатки, о которых говорили люди и которые делали юношу таким непохожим на всех остальных: постоянно открытый рот, слишком крупные передние зубы… Жаль, жаль! Однако сейчас Карлоте хорошо с ним; она не собиралась заходить так далеко, но поддалась упоительному танцу, который возбуждал ее все больше; в итоге ей даже пришлось начать разговор, чтобы сохранить хотя бы видимость соблюдения приличий.

— Я слышала от Дуке, что ты убил трех диких кроликов подряд тремя камнями. Ты в самом деле умеешь так метко бросать?

— В общем, да, более или менее. — Давид прикидывал в уме, сколько у них могло бы родиться детишек; пожалуй, четверо: две девочки и два мальчика.

— Аты любишь кроличье мясо? — не унималась Карлота.

— Люблю. — Лучше шесть девочек и шесть мальчиков. — А оно тебе больше нравится тушеное или жареное?

— Тушеное, а тебе?

— Жареное. А ты можешь попасть камнем в крысу с десяти метров?

— Не знаю, не пробовал.

— А в тарантула?

— Ну, этих тварей я просто давлю ногами!

Давид совсем потерял голову, все недавние сомнения и неуверенность куда-то улетучились. Он держал в своих объятиях неземное тело женщины и наслаждался ощущением приближающегося оргазма. Карлота, чувствуя его мужскую упругость, спохватилась — это уж слишком, всему есть предел, лучше продолжить беседу о кроликах, однако, с другой стороны, ей тоже стало невмоготу сдерживать себя, да их и не видит никто, они танцуют в темном уголке, а потому позволила ему вести себя все дальше, дальше, дальше… Внезапно Давид, достигнув кульминации, круто выгнулся у нее в руках, так, что, казалось, позвоночник вот-вот переломится. Сильно запахло спермой, и немного испуганная Карлота успокоительно погладила его по шее:

— Ну, что ты, что ты…

Давид замер на несколько мгновений, потом возобновил танец, механически переставляя ноги, тяжело дыша, без тени улыбки… В этот момент кассета закончилась, и Карлота чуть отстранилась. Ей следовало раньше остановить его, ведь они даже не дружат. Впрочем, никто ничего не заметит, кому есть дело до деревенского дурачка! Бедняга…

Времени было около восьми вечера. Двор едва освещался тремя качимбами на солярке. Давид все не отпускал Карлоту, хотя остальные пары разошлись на перерыв.

«Она любит меня, я отведу ее к себе домой и буду содержать на деньги, что зарабатываю на лесопилке, а если Рохелио Кастро воспротивится, мы уедем в Тамасул, куплю ей одежду, а жить пока будем у тети Альтаграсии!» Однако прежде, чем зазвучала обратная сторона кассеты, их разъединил не кто иной, как сам Рохелио Кастро.

— Это еще что за хренотень? Ты что себе позволяешь, козел, недоумок? Забыл, кому принадлежит эта телка? — Он оттолкнул Давида. — Или ты не знаешь, что ее никому, кроме меня, лапать не позволено? — Давид словно язык проглотил. Она вместе учились в начальной школе, и Рохелио уже тогда был порядочной скотиной.

— Перестань, ничего не было! — вмешалась Карлота.

— Тебя не спрашивают! — отрезал Рохелио; от него разило перегаром и марихуаной, и девушка отошла всторону — а что ей оставалось делать? Она понимала, что совершила ошибку; как бы ни хотелось, ей запрещено танцевать даже с деревенским дурачком. Давид словно окаменел, изо всех сил сдерживая внезапные позывы испражниться. Рохелио, наоборот, постепенно успокаивался.

— Всем известно, что эта девчонка принадлежит мне со всеми потрохами, я ее упаковал и опечатал! — В глубине души ему даже стало немного жаль Давида: придурок убогий, ну что он мог ей сделать!

Не тусклые качимбы, а предательница луна осветила давидовские штаны цвета хаки, на которых красноречиво выделялось темное пятно. Рохелио опустил взгляд, и тут словно бес в него вселился.

— Ах ты, ублюдок! — воскликнул он, вынимая из-за пояса револьвер. — Не хватало еще, чтобы дурак из дураков во всей деревне мозги мне пудрил! — Рохелио мог убить Давида сразу, без лишних слов, но ему хотелось прежде хорошенько унизить его. Он обернулся к своей невесте: — А тебе, значит, потрахаться приспичило, сучка недоношенная? Так я тебе мигом устрою, увидишь небо в алмазах! — Потом опять закричал на Давида: — Мужика из себя строишь, каброн? — и выстрелил ему под ноги, отчего тот подпрыгнул на месте. — Ишь, какой мачо вылупился! — Он снова выстрелил, и Давид упал рядом с качимбой; резь в животе стала невыносимой. Рохелио пнул его, метя в половые органы, но не попал. Воспользовавшись тем, что он опустил пистолет, Давид вскочил и бросился прочь со двора. — Ты куда, мать твою! — Рохелио догнал его, загородил дорогу и стал бить ногами. Охваченный ужасом, Давид искал спасения и не находил.

— Мне надо в уборную! — выкрикнул он. Рохелио выстрелил в воздух.

— Стой, пендехо безмозглый!

— Я хочу домой! — Хоть и дурачок, Давид понимал, что наступил его смертный час; в здешних краях, если спор из-за женщины решается посредством пистолета, пиши пропало! Тем более что пистолет находился в руке Рохелио Кастро; его семья славилась по всей округе богатством, нажитым на выращивании марихуаны, и звериной жестокостью. Из семи братьев Рохелио был самым кровожадным.

— Я тебя заставлю оттрахать собственную мать, каброн слабоумный!

Краем глаза Давид увидел, как Карлота Амалия в окружении подруг повернулась к ним спиной, чтоб не смотреть на издевательство. Остальные испуганно замерли на месте; насилие порождает всеобщую трусость. Тогда Давид перевел взгляд на своего врага; Рохелио, прежде чем убить его, картинно поднял к небу пистолет, затем начал медленно опускать. Давид кончиками пальцев нащупал крупный камень и, не раздумывая, движимый инстинктом самосохранения, неожиданно и сильно метнул его. «Пок!» — стукнулся камень о голову Рохелио.

Тот упал замертво. Все произошло так внезапно, что время будто остановилось на мгновение, качимбы на какой-то миг засияли лунным светом, а их тусклые огоньки улетучились неведомо куда. Давид в изумлении посмотрел на окружающих:

— Это я бросил в него камнем? — В ответ на него молча уставились физиономии, вытянутые, как циферблаты часов на картине Дали. — Я попал ему в голову? — Давиду вдруг померещилось, что из ночной тьмы на него глядит лицо отца, окруженное разными зверями. — Папа, я не понимаю, что произошло! — Но воображение уже играло с ним новую шутку; теперь ему привиделись мать и сестры. Давид поискал глазами Млечный Путь, желая убедиться, что не грезит, но не увидел неба из-за тумана, и это окончательно сбило его с толку. А где же Карлота? С ней так хорошо танцевать…

Внезапно в голове Давида словно кто-то проснулся, и он услышал внутренний голос: «Какие испытания меня ожидают? Хоть бы они продлились не слишком долго! В чем дело?» — спросил самого себя Давид, глядя, как люди молча толпятся вокруг трупа Рохелио Кастро, чья рука все еще сжимала пистолет… Потом все разом зашевелились и начали говорить, говорить…

— Кто известит дона Педро Кастро?

— Надо куда-то спрятать дурака, прежде чем сюда явятся братья!

— Позовите его отца!

— Да, не хотел бы я оказаться на его месте!

— Бедняга, что они теперь с ним сделают? Карлота с ужасом взирала на страшную картину. Давид оставался в растерянности. «Я убил его камнем?» Рохелио относился к нему не так уж плохо, а Давид убил его с одного броска камнем по голове, как оленя, однажды встреченного им в горах. «В малой деревне грехи велики!» — заверил его внутренний голос. «Я должен отделаться от этого чертова наваждения!» И уже весь двор заволокло туманом.

— Это все Карлота виновата, — говорили те, кто пил мескаль-чакаленьо. — С какой стати она принялась танцевать, если знает, что помолвлена?

«Надеюсь, он не будет слишком пугаться, ощущая мое присутствие, — прошептал в голове Давида внутренний голос с каким-то механическим отзвуком. — Привыкать всегда трудно».

— Надо вызвать команданте Насарио, — предложил кто-то, и Давид опять почувствовал, как кишечник сжался от позыва опорожниться. Он вспомнил, что несколько дней назад, когда охотился на броненосцев в горном ущелье, у него на глазах команданте Насарио со своими подчиненными расстрелял трех человек, приняв их за партизан. Тюрьма в Чакале была грязной до омерзения, в ней невыносимо смердело дерьмом, которое никто не убирал.

— Команданте Насарио арестует меня? — задал Давид вопрос самому себе, и все тот же голос ответил: «Давид, ты слышишь меня?» — Голос походил на женский, только грубоватый, словно простуженный, либо на высокий мужской, и заполнял голову до отказа, просто распирал ее; Давид теперь слышал только его и ничего не понимал. — «Вижу, это тот случай, когда на правосудие полагаться нельзя!» — Давид в испуге разинул рот.

— Что это, кто говорит?

«Как хорошо, что ты слышишь меня», — заметил голос, а Давида сковал страх. Он стал вглядываться в туман, но не увидел никого, кто хотя бы смотрел на него, все были заняты покойником.

«Не ищи меня, все равно не увидишь, я нахожусь у тебя внутри».

— Внутри?

«Ты только что отправил этого несчастного на тот свет».

— Где ты, кто ты есть?

«Сказано тебе, я внутри, перестань спрашивать одно и то же!»

— Не может быть, чтобы ты находился у меня в голове! «Еще как может! Успокойся, я тебе все объясню!»

— Ты дьявол?

«Нет, я твоя бессмертная часть».

— Что?

«Я карма — то, что возродится к жизни, когда ты умрешь».

— Когда я… Не понимаю. «Ничего, придет время, поймешь!»

— Я не хочу умирать!

«Да не бойся ты, я не причиню тебе зла!»

— Не хочу слышать тебя, ты нечистая сила, оставь меня в покое!

Привлеченные криками, Давида окружили люди.

«Не затевай скандала, — наставительно произнес голос. — Со мной не обязательно разговаривать вслух, я прекрасно слышу твои мысли».

Давид затряс головой:

— Изыди, анафема, я не хочу отправляться в ад! — Он тяжело и часто дышал, затыкал пальцами уши и кричал: — Уходи! Уходи!

Давид даже не замечал, что все остальные столпились вокруг него с выпученными глазами.

— Позвольте пройти! — сказал кто-то, и Давид узнал отцовский голос.

— Папа, я не хочу в тюрьму!

— В тюрьму? Да если они тебя схватят, то сразу убьют! — Отец взял его под руку.

— У меня в голове поселился дьявол!

— Успокойся! Пойдем отсюда! — Они вышли на узкую деревенскую улицу, где стояла приведенная отцом лошадь.

Проскакав верхом с километр, они наконец очутились на проложенной среди низких холмов взлетной полосе. Отец Давида стал всматриваться сквозь туман, пока не разглядел небольшой самолетик; в метре от него под навесом сидел летчик и пил. Отец сразу перешел к делу, но летчик решительно отказался:

— Нет, сеньор, погода паршивая, слишком опасно, сами видите — мы друг друга-то едва различаем. Кроме того, у меня нет лицензии на пилотирование в ночное время.

— Я все понимаю, а потому плачу тебе двойную цену.

— Да в чем дело, сеньор? — насмешливо спросил летчик. — Я и сам люблю иногда побезобразничать, но не до такой степени, жизнь у меня только одна!

— Хорошо, пять песо, чтобы покрыть все твои издержки!

Давид слушал отца и ничего не понимал, слишком много всего свалилось на его голову за короткий срок, так что мозг уже не справлялся с новой информацией.

— Я что, должен уехать? Но куда?

«Конечно, ты должен уехать, — ответил ему внутренний голос. — Ты ведь убийца, от таких, как ты, одни неприятности!»

— Замолчи! — выкрикнул Давид, и отец с летчиком обернулись.

— Это кому ж замолчать?

— Он немного не в себе, — пояснил отец. — Ему надо в больницу.

— Так покажите его врачу дона Педро Кастро!

— Нет, я хочу отправить его в одну частную клинику.

— Мне очень жаль, но я не смогу доставить его, — упрямился летчик. Издалека сквозь туман стали доноситься невнятные возгласы. — Я совсем недавно привез Рохелио Кастро, и он велел мне ночевать здесь.

— А, так ты пилот Рохелио? — Мужчина утвердительно поджал губы. — Тогда тебе лучше поскорее уносить ноги. Рохелио только что убили и, похоже, за тобой тоже сейчас явятся. Слышишь, кричат?

— Не пытайтесь мне мозги пудрить, нашли сопляка!

— Да с какой стати мне тебя обманывать! Разве не твой самолет приземлился меньше часа тому назад? Ты привез Рохелио на танцы, он там с кем-то девку не поделил, и его убили!

— Ни черта себе! — заинтересовался летчик.

— Женщину зовут Карлота, и Рохелио прилетел за ней, правильно? Ну вот, там он и остался, а теперь тебя ищут.

— Да меня-то за что же?

— Отец девушки считает, что ты сообщник. — Издалека опять послышался едва различимый крик:

— Сдавайся!

Летчик посмотрел на Альфонсо Валенсуэлу и сказал:

— За десять песо!

— За пять, и отвезешь его вот по этому адресу.

— Эх, да что там, о чем разговор, сеньор Валенсуэла, наша жизнь и сентаво ломаного не стоит! Вы полетите?

— Нет, мне лучше побыть здесь.

Давиду не давала покоя его бессмертная часть, решившая выступить в роли советчицы: «Когда кого-то убиваешь, самое верное — спасаться бегством. Немного движения пойдет тебе на пользу».

— Может быть, лучше на лошади? — обратился Давид к отцу.

— Хочешь, чтобы тебя схватил Насарио? Нет, ты полетишь на самолете, и поторопись, пока сеньор не передумал, он отвезет тебя домой к твоим дяде и тете, поживешь несколько дней у них. — Летчик запустил моторы, и Давид захныкал:

— А как же дьявол? Отец обнял его:

— Не обращай на него внимания, сынок, — и подтолкнул к самолету. — Знаю, как тебе тяжело, но лететь надо, ты же знаешь этих Кастро! Ну, попутного ветра! — Самолетик покатился, а папа остался стоять на взлетной полосе и, удаляясь, постепенно растворялся в тумане. Давно уже Давид так не плакал. Послышался выстрел, потом еще один.

— Спокойно, — сказал летчик. — Еще немного, и мы в Кульякане!

 

Глава 2

В одиннадцать вечера такси доставило Давида к дому дяди и тети. В пути его бессмертная часть никак себя не проявляла, но, несомненно, никуда не девалась, а просто затаилась в какой-то мозговой извилине. Сначала такси мчалось по дороге, ведущей из аэропорта, затем свернуло на шоссе Кульякан-Наволато, потом по бульвару Сапа-ты доехало до самой Коль-Поп. Давид осунулся, у него бессильно отвисла челюсть, но по крайней мере его больше не трясло, как в лихорадке. Прошло три часа с той минуты, когда он убил Рохелио Кастро.

Пока самолетик рассекал ночную тьму, пилот говорил Давиду:

— Судьба — агава, а жизнь — сентаво. Вот и Рохелио все веселился, предвкушал встречу со своей девушкой, а дело видишь как обернулось. А с тобой, земляк, что приключилось? Почему тебя хотят отправить в клинику?

В ответ Давид сказал, что у него болит желудок и резь в животе такая — терпежу нет.

— Да, вид у тебя затраханный, — посочувствовал ему летчик. Потом громко, чтобы перекричать рев моторов «сессны», начал рассказывать о том, какая у него восхитительная, полная риска жизнь: — В какие только переделки я не попадал, приятель, — перевозил наркоту в грозу, в самую нелетную погоду, попадал в плен к партизанам, похищал девушек, разбивался целых шесть раз, однажды сажал самолете заглохшими моторами, когда бензин кончился! Люблю опасность, адреналин в крови! Единственное, чего я еще не успел, — побывать в шкуре карающего ангела; надо иметь особую начинку, чтоб убить человека! — Услышав это, Давид вспомнил, как Рохелио повалился, будто мешок, рухнул замертво меж тремя зажженными качимбами. Он смотрел в иллюминатор, и перед его глазами время от времени возникала красная курточка Карлоты Амалии, ее улыбка, а еще дальше, как на декорации, висела луна в компании Млечного Пути, Венеры и Плеяд.

Водитель такси включил радио, и Давид услышал, как исполняют песню «Облади-облада».

«До чего же шумно! — пожаловалась его бессмертная часть. От неожиданности Давид испугался и снова ощутил желание испражниться. Карма, очевидно, догадалась об этом и шепнула успокоительно: — Тебе не надо меня бояться, я твоя неотъемлемая часть, ты же не боишься самого себя?»

— Не понимаю, — сказал Давид.

— Так ведь они на английском поют, это же «Битлз»! — ответил ему таксист и добавил: — Ну, вот и приехали!

«Давид, — не унимался внутренний голос, — тебе не обязательно обращаться ко мне вслух, я умею слышать твои мысли!»

— А?

— Приехали, говорю! — повторил шофер.

Давид не знал, что сказать, поэтому молча вылез из машины перед домом родственников и взошел на открытую веранду, где вокруг маленького столика стояли три белых кресла-качалки. Через застекленную входную дверь наружу проникало неяркое сияние висящего в углу прихожей светильника. Давид уже хотел постучать, но тут сквозь стекло увидел свою тетю, которая на ходу натягивала на себя халат.

— Давид! — воскликнула она, открыв дверь. — Что ты здесь делаешь, детка?

— Добрый вечер, тетушка, — обнял он ее.

— Ты один?

«Скажи ей, что я с тобой», — немедленно вмешался внутренний голос.

— Да, один.

— Что-то случилось? У тебя расстроенный вид. Дома кто-нибудь заболел?

— Нет, все здоровы, не волнуйтесь.

— Почему ты так легко одет? Ты что, собрался ехать на заработки?

Давиду сразу понравилась эта идея.

— Да, уезжаю работать в Соединенные Штаты.

— Неужели? Ох, и напугал же ты меня, парень! Значит, ты больше не работаешь с отцом на лесопилке?

— Нет, уже не работаю.

— Ты на чем приехал?

— Прилетел на самолете.

— Ну, как там у вас, в Чакале? — Минуты две ушло на то, чтобы ввести тетю в курс деревенских новостей.

— Холодрыга страшная.

— Как родители?

— По-старому.

— А сестры?

— Подрастают.

«Да что ты будто неживой, расскажи ей, как ты только что убил человека!» — Давида снова затрясло. Ему не хотелось говорить тете о своей бессмертной части; та заметила перемену в племяннике, но решила, что он просто устал с дороги.

— Ты ужинал?

«Знаменитое мексиканское гостеприимство! — не замедлил прокомментировать голос. — Вот истинная матрона!»

— Нет, но я не голоден.

— Пойдем-ка на кухню. Мария Фернанда и Джонлен-нон уже улеглись спать, а твой дядя смотрит телевизор. Что там, в Чакале, всё танцуют?

— Да, как обычно.

— Воображаю себе: замужние и невесты в одном углу, холостячки в другом, их обхаживают кавалеры, и не дай бог кому-то из них сунуться куда не положено, верно ведь? Ну, да бог с ними! — улыбнулась тетя. — Помнишь, когда мы в последний раз приезжали к вам в гости, на Пасху? Боже праведный, какая стояла холодина! Почти два года минуло с тех пор. И дернуло нас пойти на эти танцы! Один приставучий все домогался, чтобы Нена пошла с ним танцевать, ей даже плохо стало, бедняжке! — В памяти Давида тот случай не сохранился, зато он хорошо помнил своего двоюродного брата.

— Тетя, а как дела у Чато?

Чато был старше Давида почти на два года и уже учился в университете на экономиста. В детстве, когда родители привозили их друг к другу в гости, он никогда не отказывался поиграть с младшим братом; позже стал защищать его от обидчиков, с готовностью отвечал на мальчишечьи вопросы, а поздними ночами оба всматривались в звездное небо, и Чато учил Давида ориентироваться в мириадах светящихся точек: «Вот Млечный Путь; существует легенда, что он образовался из молока, которое отрыгнул Геракл, когда был еще грудным младенцем. Наша Земля тоже находится в этой галактике». Дважды Чато брал Давида с собой в кино; в первый раз смотрели картину о таких же двоюродных братьях, какони, которые и жили тоже один в городе, а другой в деревне. Герой второго фильма — парень, только что окончивший университет, — переспал с одной сеньорой, а потом по уши влюбился в ее молоденькую дочь, но у нее, как у Карлоты Амалии, уже был жених. Вот брату Давид рассказал бы и отом, как убил камнем Рохелио, и о своей бессмертной части — тот бы сумел выслушать и понять.

Тетя не сразу ответила на его вопрос.

— Чато здесь больше не бывает, он уже восемь месяцев не живет дома, ввязался у себя в университете в какую-то политику, хорошо хоть тебе, мальчик мой, ничего подобного не грозит! Хотят, по его словам, мир переменить, можешь в такое поверить? Твой дядя говорит, они даже себе носки поменять не умеют, а туда же, правительство свергать! Ты уж, пожалуйста, не упоминай Чато в присутствии Грегорио, то есть вообще о нем ни звука, ведь, по правде, он его сам излома выгнал, велел перестать заниматься глупостями, а тот не послушался. — Тетя говорила и одновременно разогревала на плите мачаку с овощами и фасолью, поставила перед ним сыр, пшеничные тортильяс, налила кока-колы. Давиду есть не хотелось, его усталое тело ломило от боли, в голове царила полная неразбериха. На ум то и дело возвращались события прошедшего вечера: падающее тело Рохелио Кастро, изумленные лица людей, испуганная Карлота Амалия, но самое тревожное — непонятный внутренний голос.

— Мама как себя чувствует? — спросила тетя, неудовлетворенная скупыми ответами Давида.

— Хорошо.

— А сестры — здоровы, все четыре? — Да.

— А папа?

По правде сказать, Давид очень переживал за отца. До сих пор у того были неплохие отношения с доном Педро Кастро, но смерть Рохелио меняла все, и Давид даже представить себе не мог, что там сейчас с ним происходит.

— У папы все хорошо, работает.

— А ты почему решил в батраки податься, другим позавидовал?

— Да нет, не то чтобы… — Привлеченный голосами, в кухню вошел дядя Грегорио в футболке и шортах, с чисто выбритым лицом.

— Здорово, каброн ты этакий! Как же ты прокрался, что я даже не услышал? Ты один приехал?

— Да.

— А что же твой отец, старый прохвост?

— А-а… он велел передать вам привет!

— У него уже прошел приступ голубизны? — И сам же ответил: — Впрочем, это не насморк, так просто не излечивается!

— Хватит тебе сквернословить, — перебила его жена. — Давид уезжает батрачить.

— Батрачить? Что за дерьмо, племяш, и ты туда же! Не забывай, жадность — смертный грех! Правда в том, что эти ненасытные гринго все тянут к себе: помидоры, баклажаны, чили, огурцы, креветки и даже вас, охламонов! — Дядя налил себе воды из холодильника. — А ты зачем едешь, вам что, денег не хватает?

— Да.

— Старый, ты хочешь есть?

— Ничуточки! Скажи своему педику папаше, чтобы не посылал тебя на ту сторону, а начал торговать на лесопилке пирожками или выращивать марихуану — вы же, черт возьми, в «золотом треугольнике» живете, так или не так?

— Да, вообще-то… — пробормотал Давид.

— Бейсбол закончился? — поспешила тетя сменить тему, не желая, чтобы в голову племянника заронились ненужные мысли.

— Только что, — ответил Грегорио.

— Кто победил?

— Как это — «кто победил», старая? Руки коротки у этих слабаков «Гигантов»!

— Руки коротки?

— Нуда, чтобы подрачить себе…

— Грегорио, прошу тебя! — Тетя повернулась к Давиду: — Твой дядя — янки до мозга костей, только краснокожий!

В эту минуту перед домом заскрипели тормоза двух джипов, раздались громкие крики и топот ног.

— Пречистая Дева Мария! — В кухню ворвался целый отряд полицейских, наставив на присутствующих карабины и огромные пистолеты сорок пятого калибра.

— Всем встать лицом к стене, и чтоб без звука у меня! — рявкнул начальник, толстяк, не помещающийся в собственном мундире, с усами, как у Педро Армендариса. — Обыскать дом самым тщательным образом! — приказал он своим подчиненным.

— Что происходит? — спросил Грегорио.

— Молчать, если не хотите неприятностей! — Пятеро полицейских с угрюмыми лицами держали их на мушке. Грегорио был далек от политики, на выборах всегда голосовал за правящую Институционно-революционную партию, и хоть не без греха — сквернослов и прочее, — тем не менее каждое воскресенье ходил в церковь и честно зарабатывал на жизнь, торгуя спорттоварами в собственном магазине «Депортес Бейб Рут», а потому стоял на своем:

— Объясните, пожалуйста, в чем дело?

— Закройте пасть! — Начальник ударил его рукояткой пистолета по почкам. — Будете говорить, когда я разрешу!

— Послушайте, мы люди порядочные, и вам незачем так обращаться с ним! — вмешалась тетя Мария. — Мой муж — владелец «Бейб Рут»!

— Молчать, вы что, не понимаете? И не двигаться! — Грегорио отболи прогнулся в пояснице и едва переводил дыхание. Давид был ни живой ни мертвый от страха.

— Ну, все, я попался!

«Тебя посадят! — насмешливо сообщил ему голос. — Ты человека убил!» У Давида пересохло во рту, а желудок чуть не вывернулся наизнанку, когда ему припомнился звук, с каким камень проломил череп: «Пок!» Возобновились жуткие, нестерпимые колики в животе. Бог мой, только бы не наделать в штаны! Друзья рассказывали Давиду о том, что между полицией разных городов налажена взаимосвязь, однако такой расторопности он не ожидал. «Как быстро они загнали меня в ловушку! Теперь все пропало; как говорит папа, кто заказывает музыку, тот платит. Надо сдаваться добровольно: сеньоры, мои дядя и тетя ни в чем не виноваты, я — тот, кого вы разыскиваете, сообщите обо мне команданте Насарио». — «Отличная идея! — подхватил внутренний голос. — Интересно, эти полицейские применяют пытку электрошоком?» — «Я, не нарочно, клянусь вам, Рохелио хотел убить меня, но в последнее мгновение мне удалось опередить его, и теперь я целиком в вашей власти…» Но прежде чем Давид успел произнести хоть слово, вернулись полицейские, производившие обыск в доме. Они толкали перед собой Марию Фернанду, двоюродную сестру Давида, которая была младше его на два года, и шестилетнего Джонленнона, спотыкающегося под тычками стволом ружейного обреза. Мария Фернандасмотрела широко раскрытыми, изумленными глазами.

— Папа, что происходит? — На ее волосы был надет полиэтиленовый пакет.

— Больше никого нет, мой команданте!

— Одного не хватает, ищите лучше! Полицейские отправились продолжать обыск. Грегорио осмелился снова подать голос:

— Если вы ищете старшего, то его нет! — Начальник опять ударил его пистолетом.

— Послушайте, перестаньте же наконец, вы мне мужа убьете! Если вам нужен мой сын, то его здесь нет!

— Какой еще сын? — насмешливо спросил полицейский.

Давида так и подмывало признаться: «Тетя, ваш сын ни при чем, они пришли за мной, я убил Рохелио Кастро!» В этот миг начальник крикнул:

— Маскареньо!

В ответ с крыши послышался голос:

— Пусто, мой команданте!

— Спускайтесь! — приказал начальник.

Эдуардо Маскареньо спрыгнул во двор — высокий, атлетического телосложения, с тонкими усиками — своей внешностью он ломан привычное представление о полицейском.

— Лейтенант, помогайте допрашивать.

Задержанных отвели в гостиную, и Маскареньо принялся изучать портреты и семейные фотографии, которыми была увешана стена; здесь же красовались изображения знаменитых бейсболистов. На книжных полках в глубине комнаты расположились энциклопедия «Quillet», книги из серии «Сепан куантос», справочники по бейсболу, фарфоровые статуэтки и несколько аккуратных переплетов с изданиями «Суперхит». Сбоку от полок горел светильник и начинался коридор, в котором виднелись три раскрытые двери в пустые спальни.

— Вы уверены, мой команданте? — спросил Маскареньо и посмотрел на обитателей дома, задержав взгляд на Давиде. — Эк его трясет! Эй, Ротозей, уж не ты ли нам нужен?

— Это не Чато, — вмешалась тетя Мария. — Это мой племянник из Чакалы, он только что приехал.

— Старая уловка, — сказал начальник, хотя знал, что ему говорят правду. Словно получив приказ, Маскареньо нанес Давиду мощный удар ногой точно по печени, отчего тог повалился на бок. — Предъяви документы! — потребовал полицейский, но Давид не имел с собой никакого удостоверения личности. За всю свою жизнь он был обладателем только одного билета, даже не студенческого, а ученика начальной школы, которую окончил с неимоверным трудом. Да и зачем человеку документы в глухой сьерре? Однако ни боль от удара, ни угрозы лейтенанта, ни все более жестокое и пугающее поведение полицейских не могли подавить в Давиде неожиданной радости, вызванной внезапным пониманием того, что разыскивают не его, а Чато.

— Ты чего лыбишься, кабронсито?

Мария Фернанда сделала осторожную попытку заступиться за двоюродного брата. Ее до сих пор называти Йеной, поскольку она с младенчества так и остачась для всех «деточкой», но в будущем, по словам Грегорио, обязательно станет знаменитым адвокатом.

— Вы позволите, сеньор? Я состою в биологическом клубе вместе с Майтэ Бачьдерас, дочерью губернатора.

— Матерь божья! — оскачился полицейский начальник. — И это делает вас важной персоной? Зачем вы надели на волосы полиэтиленовый пакет?

Мария Фернанда покраснела и продолжила тонким голоском:

— Разумеется, вы пришли за моим братом, но папа давным-давно прогнал Чато из дома, и с тех пор мы его ни разу не видели. — Она старалась побороть в себе страх и соображала, как бы повыгоднее использовать факт своей дружбы с дочкой губернатора. — Мы не несем ответственности за действия моего брата и не заслужили подобного отношения к себе, а что касается Давида, то он всего лишь бедный деревенский юноша, который не способен и в птичку камнем бросить, одного взгляда на него достаточно, чтобы понять это! А кроме того, он фактически только что приехал!

— Это сущая правда, — поддержала ее мать, — я его перед самым вашим приходом мачакой кормила, можете в кастрюлю заглянуть!

— Прытко пела рыбка! — прорычал Маскареньо, закипая яростью. — Этого птенчика мы заберем с собой, — и заставил Давида подняться с пола. — Ну, Ротозей, пойдем, познакомишься с Санта Клаусом.

«Думаю, настал твой конец», — издевательски произнес внутренний голос. Услышав, как покатывается со смеху его бессмертная часть, Давид не сдержался и выкрикнул:

— Нет! Уходи прочь! — Потом бросился на пол: — Прочь из моей головы! — и принялся таскать себя за волосы.

Воцарилась полная тишина, в которой раздавалось только тяжелое сопение Давида. Наконец тетя обняла его и стала успокаивать:

— Тихо, тихо, мой мальчик.

— Это дьявол, тетя, у меня в голове дьявол!

— Мой племянник болен, — обернулась тетя Мария к Маскареньо. — Ему плохо!

Полицейский уже привык никому не верить, но все же не шелохнулся. Остальные также стояли, словно завороженные этим проявлением безумия. Воспользовавшись замешательством офицера, Нена перешла в наступление:

— Команданте, Давид никак не связан с делами моего брата, а кроме того, нездоров. Он всего лишь простой крестьянин, вы только посмотрите на его руки; говоря словами Атауальпы Юпанки, мозоли — вот его верительная грамота, и он продлевает ее дважды в год.

— Хватит мне голову морочить! — оборвал ее полицейский. — Где находится Грегорио Палафокс Валенсуэла?

— Я прогнал его из дома, — ответил дядя, — потому что не согласен с их идеологией.

Маскареньо посмотрел на него с нескрываемым недоверием и, казалось, вот-вот ударит, но в это мгновение Джонленнон длинно пукнул, отчего стоящие рядом с ним полицейские рассмеялись. Один из агентов, который последним слез с крыши, приблизился к начальнику и шепотом сказал, что живет в этом районе, знает в лицо всех членов семьи и Давид действительно не Чато. Начальник сердито взглянул на него:

— Я не просил вас давать разъяснения! — Вид у него вдруг стал очень усталым. — Пошли отсюда, — приказал он. — Лейтенант, выводите «драконов»!

Когда обитатели дома решили, что вроде бы все уже позади, Маскареньо напоследок поддал Давиду спереди коленом, и тот, скрючившись от боли, покатился по полу.

— Будешь знать, как ломать комедию, Ротозей! Начальник подошел к Грегорио.

— В следующий раз я арестую вас, и тогда вам придется отвечать за проделки вашего сына!

Они ушли, оставив дверь открытой, и в доме воцарилась гнетущая тишина.

— Вот гадство! — пробормотал Грегорио. — И все из-за этого засранца!

Давид поднял голову и посмотрел в окно; луна была похожа на золотую монету.

 

Глава 3

Он не стал раздеваться, только стянул свои ковбойские сапоги. Джонленнон, спящий на соседней кровати, в очередной раз громко испустил кишечные газы. Внутренний голос твердил ему, что, совершив убийство, он заклеймил себя на всю жизнь, что память о Рохелио будет преследовать его вечно. Давид чувствовал себя совершенно разбитым. Он вспоминал снова и снова, как в зверином порыве спасти свою жизнь нащупывал невидимый камень. Несколько минут назад двоюродная сестра помогла ему подняться с пола, пока дядя Грегорио с горечью бранил Чато:

— Чтобы я о нем и слова не слышал в этом доме! — кричал он. — Понятно вам? Для меня он мертвый и в могилу закопанный!

— Да успокойся ты, старый!

— Папа, этого нельзя так оставлять, надо подать на них в суд!

— На кого подать в суд? На полицию?

— Конечно! — настаивала Мария Фернанда. — Пойми, нарушены наши гражданские права, мы не можем терпеть подобный произвол, иначе они из нас станут веревки вить!

Они сидели в гостиной. Грегорио совсем сник.

— Обязательно надо подать на них в суд, — настаивала Нена. — Мы находимся под защитой Конституции!

— Безнадежно судиться с полицией!

— Это еще почему? С какой стати мы должны позволять полицейским и остальной своре нарушать законы? Только подумайте, к какому разгулу насилия это может привести!

Тут тетя вспомнила о Давиде, который молча сидел, уставившись печальными глазами на книжные полки.

— Как ты себя чувствуешь?

— Голова болит.

— Нена, дай ему таблетку аспирина, пусть умоется и ложится спать на кровати Чато. Бедняжка, ему-то ни за что досталось!

Спальня была очень большая. Джонленнон уснул беспробудным сном.

— Я сейчас вернусь, — сказала Нена. — Помнишь, где ванная комната?

Давид кивнул, а когда сестра вышла, чуть не заплакал; ему нельзя здесь оставаться, надо уносить ноги, не дожидаясь рассвета. Его все больше привлекала идея отправиться на заработки в США, но он понятия не имел, как добраться до страны, о которой столько слышал от друзей.

Такая ли на самом деле Калифорния, как ему описывали? Может быть, у них действительно пива хоть залейся и женщины ходят по улице почти голые? А вот броненосцы там водятся, сосны растут? Сумеет ли он найти работу на лесопилке? Давид углубился в размышления о возможности трудоустройства, когда в спальню вошла Нена и бросила ему пузырек с бальзамом.

— Смажь этим ушибленные места! — Потом подошла к кровати Джонленнона, поправила сброшенное им во сне одеяло и присела с краешку, чтобы поболтать. — Ну как, тебе больше не удавалось убить оленя?

— Нет, их почти не осталось, истребили гомеросы и партизаны.

— А почему ты решил поехать на заработки?

— Так просто.

— У тебя болит? — Да.

— Вот сволочи, мне даже смотреть больно было, честное слово, но ничего, мы на них в суд подадим, вот увидишь!

— Нена, зачем им нужен Чато?

— Похоже, юноше захотелось сильных ощущений, вот он и подался в партизаны.

— Он что, в людей стреляет?

— Мне кажется, у него просто крыша немного поехала; папа говорит, что Чато вернется, когда с голодухи припрет, но пускать ли его в дом, он еще посмотрит.

— Хоть бы ничего с ним не случилось!

— Ничего с ним не случится; сейчас мода такая, в партизанах ходить, а то модно, знаешь, что душе угодно.

Нена посмотрела на свои наручные часы.

— Ну ладно, ты ложись, а у меня завтра ужасный день — экзамен по математике, а я ничегошеньки не знаю! Если подумать, насколько тебе жить легче, не имея на шее учебы! Только попробуй вообразить этот ужас: экзамен по математике, в субботу, в восемь утра! — Она направилась к двери.

— Нена!

— Что?

— Зачем ты надела этот пакет себе на голову? Мария Фернанда опять покраснела.

— Понимаешь, я иногда смазываю волосы майонезом, чтоб блестели, это хорошее естественное средство.

— Разве они потом не пахнут?

— Большеньки-меньшеньки, но можно потерпеть ради красоты.

— Ай, сестренка, — воскликнул Давид и рассмеялся, — у тебя хотдог на голове! — Марии Фернанде шутка не понравилась, и она принялась старательно подтыкать одеяло вокруг Джонленнона, хотя в этом не было необходимости. — Нена, тебе никогда не доводилось слышать голос у себя в голове?

— Нет, — ответила она сухо. — Я еще с ума не сошла!

— А ты не знаешь, какая часть человека возрождается после смерти?

— Кажется, мне что-то попадалось насчет этого.

— Может, это болезнь?

— Трудно сказать… Если хочешь, завтра что-нибудь разузнаю об этом. Приятных сновидений!

Оставшись в одиночестве, Давид стал смотреть в окно и размышлять.

«Я даже не хотел идти на эти танцы и вообще уходить собрался, когда Карлота потащила меня танцевать». — «Не говори чепухи, — возразил ему внутренний голос. — Ты только об этом и мечтал весь день, пока гонялся за броненосцем. Скажи спасибо, что жених один явился, а то бы…» — «Замолчи!» — «Как-то поживает команданте Насарио?» — «Заткнись!» — «Что-то сейчас поделывают полицейские в Чакале?» — «Замолчи, я тебе сказал!» — «Думаю, погони тебе не избежать». Давид вспомнил последние минуты перед полетом, выстрелы, с тревогой подумал об отце и со слезами на глазах повалился на подушку — ему, несчастному двадцатилетнему юноше, судьба подложила жирную грязную свинью.

Всю ночь Давида терзал внутренний голос, отчего голова у него разболелась, точно сжатая в огромных тисках. Он слышал, как его бессмертная часть разгуливает по мозгу, будто осматривая свои владения, и твердит ему, чтобы перестал дурака валять, что пора уж привыкнуть к ней, что все его страхи выеденного яйца не стоят. Она говорила с ним колким, уничижительным, властным тоном и уверяла, что ему уже никогда не избавиться от ее присутствия. Этот кошмар длился до самого утра и прервался лишь после того, как сестра потрясла Давида за плечо.

— Тебе что-то страшное приснилось?

— Нет… — Весь в холодном поту, он сел на кровати.

— Ты так кричал; наверное, это тебя совесть мучает — дядя Альфонсо нам уже все рассказал!

— Папа?

— Вставай, он совсем недавно приехал, ждет тебя на кухне!

Было уже около десяти утра. У Давида ломило все тело, в местах ударов образовались кровоподтеки. Он с трудом обулся.

— Пошли, — торопила его Мария Фернанда, — твой отец очень беспокоится!

— Он один приехал?

— Ну да, а ты кого-то ждал?

«Наверное, команданте Насарио! — издевательски подсказал внутренний голос. — Или, может, Карлоту Амалию?»

— Маму, — ответил Давид.

Альфонсо Валенсуэла добирался до родственников на попутках. Лицо его осунулось от усталости и бессонной ночи, но в то же время выражало удовлетворение, словно ему удалось избавиться от большой неприятности. Посадив сына в самолет, он, набравшись храбрости, тут же отправился на переговоры с отцом убитого. Ему удалось добиться от дона Педро Кастро обещания пощадить Давида при условии, что ноги его больше не будет в Чакале.

— Это тебе приказ, понятно?

— А как же мои друзья, моя работа на лесопилке?

— Тебе лучше сразу свыкнуться с мыслью, что ты уже никогда не вернешься домой!

— Атьфонсо, а полиция не вмешается?

— Полиция сделает так, как распорядится дон Педро; команданте Насарио приходится ему кумом; он полицейских даже оружием снабжает!

— Да, видать, они у него хорошо прикормлены, — заметил Грегорио.

— Прикормлены — не то слово!

— Я видел, как полицейские убили несколько ребят в ушелье Какачила, — вставил Давид, — сказали, что они партизаны.

— Властям все позволено, а нас за дураков держат — смотри и молчи!

Давид слушал и удивлялся: отец впервые предстал перед ним таким — холодным и расчетливым. Он понимал, что должен освободить отца отлишней обузы, и рассказал ему о своем плане уехать в Штаты на заработки. Альфонсо ответил, что, само собой, надеяться только на отцовскую помощь Давид не может, но время для игр закончилось, надо начинать самостоятельную жизнь и искать работу, чтобы избавить от лишних трудностей дядю Грегорио и тетю Марию.

— Ну, пока что все наоборот, — возразил Грегорио, — это из-за нас они на него набросились вчера, верно, Давид? Ох, и досталось же ему!

— А вот тебе не зря наподдали, в воспитательных целях, а то у тебя здесь и дел никаких нет, кроме твоего долбаного бейсбола, а ты пойди-ка займись настоящим трудом!

— Ну уж нет, я вам не ишак, только ты у нас любитель спину гнуть!

Мария разлила по чашкам кофе.

— Альфонсо, Давид плохо себя чувствует!

— Еще бы, Мария, как он может чувствовать себя хорошо после того, что пережил!

— Он слышит голоса и от этого очень страдает, — продолжав Мария. — Тебе бы надо показать его врачу.

— Какого хрена, сестра, у моего сына, может, и есть заскоки, но он не сумасшедший! — Он повернулся к Давиду: — Ты все еще слышишь голоса?

Давиду захотелось плакать, но он сдержался — даже если перед ним возникну! все черти преисподней, отец не увидит и слезинки у него на лице!

— Ага, — подтвердил Давид.

— А ты начал слышать их до или после того, что случилось с Рохелио?

— После.

— Ну. вот видишь? Ничего, это от испуга, скоро все голоса исчезнут, а ты о них и думать забудешь!

— Да, верно, — согласился Грегорио.

«Как бы не так!» — прошептал внутренний голос. Давид хотел сказать об этом присутствующим, но тут Мария спросила:

— Вы разве завтракать не будете?

— Мне надо ехать, — отказакя Альфонсо. — Меня ждет хозяйский самолет в аэропорту, обещали подбросить.

— Ну, нет, не поедешь, пока не поешь, педик чертов, мне наплевать, что ты опоздаешь на самолет! Старая, состряпай-ка чего-нибудь по-быстрому, а то этот каброн будет потом всем говорить, что приехал к нам в гости, а ему тут и воды напиться не дали, у него язык что помело, уж я-то знаю! — Мария приготовила яйца «по-конски», поставила на стол сыр, тушеную фасоль, напила мужчинам свежего кофе.

— Давай-‹а, каброн, наворачивай и знай, что в доме твоей сестры гебя всегда накормят, ядрена корень, и учти, что от этих яиц будет стоять, как в тридцать лет, приедешь домой — сам убедишься, если ты вообще что-то умеешь!

— Нуда, учил баран волка, как овцу крыть!

— Может, хоть теперь ты выполнишь свой мужской долг перед Тере!

— Да замолчи, ты-то что понимаешь в мужских делах! — Все это время Давид молча слушал, как всегда, не понимая смысла перепалок, обычно возникающих между отцом и дядей.

— Ну а как Чато? — поинтересовался Альфонсо.

— Вот этот каброн действительно сошел с ума! Вообрази себе — хочет свергнуть правительство!

— Весь в тебя!

— Что за хренотень эта нынешняя молодежь, недоумки поганые! Все что-то читают, музыку слушают, да такую, что не понятно, как у них барабанные перепонки не лопнут!

— А прически, — подхватила тетя Мария, — волосы у мальчишек длиннее, чем женские, не хватает только, чтобы начали в косички заплетать или платочки на головы повязывать!

— Наслушаются своей музыки, а потом принимаются критиковать правительство, предпринимателей, и уж никому не под силу научить их уму-разуму! Ну, откуда, скажи, в башках у этих обормотов берется, к примеру, что религия — опиум для народа? Ну, глупости же говорят, честное слово!

— Дать им хорошую взбучку — сразу утихомирятся! Появится Чато — пришли его ко мне на несколько деньков, вернется как шелковый.

— Если бы, сейчас уж не так, как в старину, я с Чато чего уж только не делал — и говорил по душам, и денег давал, и на курорт отправлял, и трепку задавал, и что же? Да ничего, свалил из дома, шатается теперь как ни в чем не бывало неизвестно где, а наша гребаная полиция в довершение ко всему наезжает на меня, грозятся арестовать!

— Серьезно?

— Их чертов брюхач команданте так и заявил мне, да только у этого сукина сына руки коротки, я вот на них в суд подам!

— На полицию в суд?

— Конечно!

— Не будь еще большим дураком, нельзя этого делать!

— А мы с Неной считаем, что это надо сделать обязательно! — вмешалась Мария. — Почему мы должны сидеть сложа руки?

— Да если мы это оставим просто так, они с нас потом не слезут!

— И что вы надеетесь добиться, Мария? Да эти каброны тут же наедут на Грегорио, смешают с дерьмом и всю спесь из него выбьют! Первое предупреждение вам уже сделано, сами понимаете!

— Мы находимся под защитой Конституции, — возразила Нена. — У нас правовое государство!

— При всем моем уважении к тебе, племяшка, прибереги эти сказки для своих экзаменов, потому что они не имеют ничего общего с действительностью! Рассказать, как я договаривался вчера с доном Педро Кастро? Его сын Сидронио подоспел, когда я еще находился на взлетной полосе, и дон Педро, по своему обычаю, дал мне на объяснения ровно столько времени, сколько у него уходит, чтобы выкурить одну сигару. Думаешь, справедливо, что нам пришлось расстаться с Давидом? Нет, конечно, но если бы я не согласился, его бы убили.

— А если обратиться в полицию, дядя Альфонсо? Неужели не вступится?

— Кто, команданте Насарио? Да он присутствовал при нашем разговоре!

— Вот каброн! — зло оскалился Грегорио. — Думаешь, не обманут?

— Уговор дороже денег. У нас в горах люди мстительные, но честные. Опять же, дон Педро Кастро отнесся с пониманием, и Насарио тоже, один лишь Сидронио требовал возмездия, больно кровь у него горячая. Вы даже не представляете, чего мне только не пришлось им наобещать, чтобы дон Педро его утихомирил!!

Прежде чем Альфонсо успел продолжить свой рассказ, его перебила сестра:

— Альфонсо, захвати для Тере эту материю, пусть сошьет что-нибудь дочерям, и вот еше, возьми, — и сунула ему в руки полиэтиленовый пакет с мачакой.

— Мария, не нагружай меня, ради бога!

— Если ты ему ничего не всучишь, наступит конец света!

— Это ты так думаешь!

— Мать, если будут звонить из команды, скажи, я уже еду, только подброшу этого педика в аэропорт!

Они сели в дядин «валиант» (или «валиум», как называл его Чато); Давид расположился на заднем сиденье и слушал, о чем беседовали отец и дядя Грегорио.

— Неужели город настолько изменился?

— Да, представь себе; то и дело где-то стреляют — одни говорят, это разборки гомерос, другие — что партизаны шалят, а с нас в конечном итоге стружку снимают!

— Я знаю одно — судебными исками от полиции ничего не добьешься.

— Да, полиция бдит денно и ношно, — подвел черту Грегорио.

Когда они свернули на шоссе, ведущее в аэропорт, Альфонсо повернулся к Давиду и потребовал:

— А теперь, сынок, рассказывай мне все, как было.

Давид поведал отцу, как пытался убежать, как его сбили с ног посреди двора, как само провидение подсунуло ему камень под кончики пальцев и подсказало, что спастись можно, лишь бросив его в голову Рохелио.

— Самая настоящая вынужденная самооборона, — убежденно сказал Альфонсо и, увидев мокрое от слез, несчастное лицо сына, встревоженно спросил: — Тебе нехорошо, сынок?

— Дьявол говорит, что никакая это не самооборона, что я самый обычный убийца.

— Ты и сейчас его слышишь? — Юноша порывисто закивал головой. — А что еще он говорит?

— Говорит, что мне придется отсосать. Дядя Грегорио рассмеялся:

— А ты скажи ему, пусть сам отсосет.

Все замолчали, а Давид вспомнил красную курточку и чуть влажное ушко Карлоты.

— Как там Карлота?

— Ох, сынок, не хотел я этого касаться, да, видно, никуда не деться, ты уже взрослый!

— Я хочу жениться на ней.

— Вот тут ты и допустил самую большую ошибку — нельзя трогать чужую невесту! Разве не учил я тебя уважать обычаи? Ты и ей неприятности причинил, и всем Кастро дорогу перешел, а потому не видать тебе теперь ни Чакалы, ни Карлоты, понятно? — твердо сказал отец и добавил: — И учти, чтобы больше камня в руку не брал!

На некоторое время в машине воцарилось молчание; за окнами расстилалась запитая солнцем долина. Наконец Давид не выдержал и стал оправдываться:

— Она сама меня танцевать потащила!

— Ну и что же! — суровым голосом перебил его отец. — Подле невесты чужому не место, заруби себе на носу!

— А теперь, когда у нее нет хозяина, мне можно жениться на ней?

— Нельзя! — потеряв терпение, выкрикнул Альфонсо. — Забудь о ней, говорю тебе!

— Да, дерьмо лучше не шевелить, — поддержат его Грегорио.

Альфонсо сделал глубокий вдох и продолжил уже спокойнее:

— Отныне у тебя наступит новая жизнь, дядя Грегорио поможет с работой, будешь жить один, делать что хочешь, но Карлота для тебя больше не существует!

Приехапи в аэропорт. Давид издалека узнал принадлежащий лесопилке «пайпер-чероки» и догадался, что именно на нем папа полетит домой. За последние тринадцать часов он видит уже второй самолет. Перед расставанием отец отсчитал ему несколько банкнот.

— Вот, возьми на расходы. — И, помедлив, добавил: — Я уже дал денег дяде Грегорио, чтобы ты ни в чем не нуждался; он подыщет для тебя жилье.

— Да, папа.

— Делай все так, как я тебе велел; из города никуда ни на шаг!

— Да, папа.

— Я не хочу, чтобы у тебя опять возникли неприятности.

— А как же дьявол?

— Выброси это из головы! Позаботься о Давиде, — обратился он к Грегорио. — Когда найдешь для него дом, помоги обустроиться и навешай иногда.

— Не беспокойся.

— И не вздумай подавать в суд на полицию, все равно ничего не добьешься, они же над тобой и посмеются!

Давид отказался покидать аэропорт, пока самолетик не взлетел и не скрылся из виду. На обратном пути в город он думал о том, как отец защищал его от дона Педро, вспоминал Чакалу, которую не увидит уже никогда в жизни. Давид почувствовал боль от образовавшейся в душе пустоты. «Умираю», — мысленно решил он. «Да нет, — возразил голос. — Это всего лишь одно из проявлений того, как человек воспринимает одиночество». Дядя Грегорио посмотрел на Давида в зеркало заднего обзора и поинтересовался, нравится ли ему бейсбол.

— Бейсбол? — переспросил Давид. — Не знаю, никогда в него не играл.

Пять часов спустя он стоял на краю бейсбольной площадки и наблюдал за игрой команды «Депортес Бейб Рут», которую тренировал и содержал на свои деньги дядя Грегорио. Она проигрывала с разгромным счетом: один — одиннадцать. На восьмой подаче, когда стало ясно, что поражение неминуемо, дядя предложил Давиду выступить в роли подающего.

— Надо просто бросить мяч кэтчеру!

— Я не умею…

— А ты вообрази, что перчатка — это кролик!

— И все?

— Ну, на самом деле тут целая наука, но сейчас объяснять некогда, что получится, то и ладно!

— Хорошо.

— Тогда переодевайся! — И дядя дал ему форму, которая раньше принадлежала Чато.

— Играть будешь? — спросил Джонленнон, сидя на спортивной сумке, грызя картофельные чипсы и запивая их газировкой. Грегорио подозвал кэтчера, Сантоса Мо-хардина по прозвищу Чоло, крепкого парня с темными пятнами под глазами, и познакомил с Давидом.

— Это мой племянник Давид, он будет подавать, принимай мяч по центру. А ты, Давид, постарайся попасть точно ему в перчатку.

Идея ввести в игру новичка, очевидно, пришлась Чоло не по вкусу.

— Они могут опротестовать результаты матча!

— Не важно, мы и так проиграли! — Чоло смерил взглядом нового питчера, и поскольку тот, похоже, не показался ему обладателем большого ума со своим разинутым ртом и выпяченными зубами, решил возразить:

— Послушайте, какой смысл менять шило на мыло?

— Ты что, каброн, возомнил себя Альбертом Эйнштейном? Все равно тебя русские не завербуют, мать их!

— Да ладно, сказать ничего нельзя…

Не обращая внимания на Чоло, Давид начал разминаться и взял бейсбольный мяч, чтобы набить руку, бросая его в перчатку свободным членам команды, но тут к нему подкрались неожиданные сомнения: мяч был такого же размера, как тот камень, что послужил причиной гибели Рохелио Кастро, только весил поменьше. Тогда он обратился к дяде:

— Послушайте, дядя Грегорио, папа не велел мне больше бросаться камнями.

— Это не камень, а мяч, так что успокойся! Тебе что, разонравилось попадать в кроликов?

— Нет вообще-то…

— Так это то же самое, только вместо кролика — перчатка!

— Хорошо, как скажете. — Давид ради тренировки бросил мячик семь раз, и это занятие ему понравилось. Он решил, что метить в неподвижную перчатку даже проще, чем в кролика. Тем временем Грегорио договорился насчет нового игрока с арбитром, а Чоло подбодрил остальных членов команды:

— Держись, ребята! Как говорил Йоги Берра, ничто не кончается прежде, чем наступает конец, и это как раз тот случай!

Сантос подошел к питчерской площадке, где уже стоял Давид, и посоветовал ему бросать как можно сильнее. Очередной игрок соперников с битой занял свое место, и по сигналу Чоло Давид сделал первый бросок, который получился мощным, точным, с хорошей скоростью. Отбивающий промахнулся, и Давид заработал «страйк».

— Вот вам, мать вашу! — восторженно завопил Чоло. Тренер противоположной команды немедленно подошел к Грегорио, чтобы оспорить результат.

— Гойо, откуда у тебя взялся этот парень?

— Мне его только что прислали из Штатов!

— А я думал, его подослали русские!

— Не будь пендехо, Риос, в России не играют в бейсбол! — Арбитр молча сметал шеткой песок с площадки отбивающего.

— Ты же знаешь, что проиграл, и я могу запретить своим ребятам отбивать!

— Не будь каброном, Риос, дай мне опробовать в деле этого парня! Сегодня ты мне, завтра я тебе, сам понимаешь!

— Ну ладно, — согласился тренер соперников, однако в душе у него остались сомнения.

И недаром. Для двух отбивающих его команды броски Давида закончились сплошными «страйками», из других лишь один успел сделать «хоумран», обежав все базы, а самый последний отбил мяч высоко вверх, и тот, повертевшись в воздухе, упал в аут.

— Матч-ин, земляк! — восторженно закричал Давиду Чоло, а Грегорио и вся команда ликовали.

— Чертов пацан, откуда он взялся! — досадовал тренер соперников.

К пущему восторгу Грегорио, приехал президент бейсбольной лиги и сообщил о назначении его тренером кульяканской команды «Лос-Томатерос», которой предстояло поехать в Лос-Анджелес и сыграть там шесть матчей. Ему давалось две недели, чтобы подобрать игроков в возрасте от восемнадцати до двадцати лет, оформить им паспорта и сшить бейсбольные костюмы.

— Послушай, Грегорио, ты ведь планируешь включить в команду этого питчера?

По дороге домой в своем зеленом «валиуме» Грегорио говорил Давиду:

— Вот так, племяш, ты хотел поехать в Соединенные Штаты и поедешь, только не батрачить, а играть в бейсбол, как тебе это?

— Нравится.

— У меня есть две недели, чтобы обучить тебя парочке приемов; слышал когда-нибудь о «слюнявой подаче»?

— Нет.

— Если уж ты сумел одним броском парня ухлопать, то вполне сможешь играть против гринго; ты же самородок, неграненый алмаз, как говорится! Руки у них коротки, у засранцев! — Дядя сердито насупился и сказал: — Если бы Чато перестал херней заниматься, мог бы шорт-стопа сыграть, да вместе с Чоло, представляешь, какая у нас была бы мощь?

— Дядя, а разве Чоло не старше двадцати?

— Да, но по свидетельству о рождении ему восемнадцать.

Восторг дяди Грегорио начал передаваться и Давиду, хотя он все еще не очень хорошо понимал, что происходит. Одно ему было совершенно ясно — чем дальше его увезут от Чакалы, тем лучше.

 

Глава 4

«Видишь этого парня с битой? Почему бы тебе не вмазать ему по башке, как Рохелио?» — Именно сейчас Давид меньше всего ожидал, что его бессмертная часть даст о себе знать. До сей минуты его не беспокоил голос женщины с лишним мужским гормоном, словно приберегая свои гадости для этого ответственного момента, когда Давид, одетый в форму «Лос-Томатерос», выйдет против мощной команды университета Южной Калифорнии. Продолжалась четвертая партия. В предыдущих трех с одной третью его убийственные «стрейты», достигающие скорости девяноста трех миль в час, пробили десять бэттеров подряд. Ошеломленные зрители не верили своим глазам. А мексиканцы на трибунах, наблюдая за подачей Давида, очень скоро стали восторженно скандировать: «Санди Коуфакс, Санди Коуфакс, тебе нет равных, чертов Санди!»

И вот тогда в голове у него прозвучал знакомый голос: «Мне нравится эта игра, она усиливает в тебе инстинктивное желание убивать!» — и тут же замолк. Однако, напомнив о себе, бессмертная часть лишила Давида душевного равновесия; он мгновенно взмок от пота и стал торопливо повторять шепотом:

— Дьявола нет, дьявола нет!

Это нехитрое заклинание подействовало на него успокаивающе, но у кармы, очевидно, имелись иные планы. Грегорио заметил, как Давид прижал бейсбольную перчатку к покрытому испариной лицу, и догадался, что его снова мучают слуховые галлюцинации. Он попросил тайм-аут и вышел на игровую площадку. Чоло и остальные игроки хотели было подойти к тренеру и выслушать его инструкции, но Грегорио крикнул им, чтобы оставались на своих местах.

— Дьявола нет! — продолжал твердить Давид, у которого к этому времени трибуны поплыли перед глазами.

— Тебе плохо? — спросил Грегорио.

— Я слышу дьявола, дядя! — прошептал Давид, не отнимая от лица перчатку.

— Вот гад, что же он прицепился, у тебя как раз шла не подача, а конфетка, а ему приспичило из нее говняшку сделать, сукину сыну! Послушай, племяш, а что, если тебе сейчас не противиться этому голосу? Немножко пойти у него на поводу? А вдруг поможет?

— Дьявол говорит, что бесполезно, ничего не выйдет.

— Да, так не годится, племяш! — Грегорио знаками подозвал запасного питчера. Давид отдал ему мяч и отнял от лица перчатку.

Шагая в раздевалку, он тяжело дышал, у него пересохло во рту.

— Что с тобой, Давид? — удивленно спросил у него Чоло. Публика аплодировала великолепному Санди и освистывала Грегорио, не понимая, зачем ему понадобилось заменять питчера, который так хорошо подавал.

— Вот чертов тренер, — сказал кто-то из зрителей. — У нас, мексиканцев, всегда так — стоит кому-нибудь с умением взяться за дело, мы его тут же носом в дерьмо!

В раздевалке Давид лег на скамью и сжал руками голову. После его ухода с поля команда соперников быстро завладела преимуществом и задала «Лос-Томатерос» взбучку, какую те не забудут всю жизнь. К концу матча к Грегорио подошел гринго с дымящейся сигарой, явно кубинец по происхождению.

— Эй, трэнэр, зачем вы убрали того парня, что подавал вначале?

— Ему стало плохо.

— А что с ним?

— Объелся гамбургеров!

— Вот дерьмо! Надеюсь, он поправится? Им заинтересовался клуб «Доджерс».

— Неужели?

— Да. — Он протянул свою визитку. — Мы думаем, из него получится отличный пробивной питчер.

— Каким образом?

— Хотим подписать с ним контракт.

— Вы что, всерьез?

— Вот документ, сынок. — И он показал бумагу, отпечатанную на английском языке.

— Вы можете мне перевести?

— Пожалуйста. — И гринго по фамилии Кент зачитал пункт за пунктом.

Некоторые положения контракта Грегорио взял на заметку, другие запомнил наизусть, а последние уже не слушал, прикидывая, сколько же заработает его племянник. Чоло и остальные члены команды ошеломленно слушали с разинутыми ртами. Сеньор Кент заявил, что юноше придется остаться в США — он намерен включить его в состав команды города Сакраменто и через три дня повезет в Вашингтон для участия в первом матче лиги.

— Мы как раз подыскивали такого питчера, и мне просто повезло, что я его увидел.

— Но у него нет грин-кард!

— Не важно, мы об этом позаботимся.

— А ему полагается медицинское обслуживание? — поинтересовался Грегорио, вспомнив о слуховых галлюцинациях Давида.

— Какого хрена, он что, болен?

— Нет. конечно, но мало ли, вдруг опять гамбургерами объестся!

— No problem, если подобное повторится, поставим ему клизму и напоим настойкой из ромашки, а кроме того, его медицинская страховка покрывает лечение любого недуга, от головной боли до депрессии.

— Ну, тогда попутного ветра! — сказал Грегорио. — Что дальше?

— Он должен подписать контракт и остаться в США. Куда подевалась наша звезда?

— В раздевалке.

— Тогда пошли туда, пусть подмахнет бумагу!

— Лучше я сам отнесу ему контракт, а с вами встретимся позже в мотеле «Сикс», что на бульваре Сансет, даю вам слово!

— О’кей, брат! — И гринго выпустил облако сигарного дыма. — Увидимся!

— Вот черт! — воскликнул Чоло, выразив общее изумление.

Давид спал на скамейке в раздевалке. Грегорио разбудил его и принялся растолковывать, какие выгоды сулит ему контракт с американцами:

— Даже если ты в конечном итоге по каким-то причинам не станешь играть за «Доджерс», тебя по меньшей мере могут вылечить, разве не здорово? Что скажешь?

— Вам виднее.

— Тогда распишись вот здесь! — Дядя положил перед Давидом контракт, в котором уже значилось его имя.

— Я же говорил тебе! — воскликнул Грегорио восторженно. — Чертовы финго, гребут под себя все самое лучшее!

— Санди Коуфакс! — выкрикнул Чоло.

Все ребята по очереди поздравили Давида и решили, что это событие надо отпраздновать. Давид пребывал в растерянности; он понимал, что не каждому выпадает удача не только играть в бейсбол, но и получать за это деньги, однако не разделял обшей радости, ведь заинтересовать сеньора Кента не составило для него большого труда.

— Команда гринго! — не унимался Чоло. — Да не кто-нибудь, а сами «Доджерс», ни больше ни меньше! Даже зрители тебя уже Санди Коуфаксом окрестили, чего тебе еще надо, задница? — Сантос протянул ему бутылку с пивом, но Грегорио остановил его:

— Ему нельзя пить, иначе контракт автоматически прекращается, там есть такой пункт. Это теперь для него непозволительная роскошь. Подумай только — поиграешь годик в юношеской команде, потом, если будешь вести себя хорошо, перейдешь в тройку «А», а оттуда до большого бейсбола один шаг! И тогда, мать их, деньги на тебя посыплются, как дерьмо! Послушай, племяш, в жизни подобный шанс вы падает только раз, и упускатьего нельзя! Единственное, о чем я сожалею, — что тебя берут к себе не «Янки».

Чоло посоветовал Грегорио не беспокоиться по поводу пива, поскольку готов сам выпить все, что отныне не достанется его племяннику. С этими словами он от избытка чувств вылил на голову Давиду содержимое бутылки. Все сразу закричали:

— Огонь по Санди! Вьетнам ему, Вьетнам! — и принялись бросаться кубиками льда, поливать друг друга струями минералки, пива и мочи, затеяв такую войну, что Давиду пришлось спасаться бегством.

Все это время он не забывал, что убил человека, где там; да и его бессмертная часть не уставала напоминать ему. И все же дальнее путешествие, участие в бейсбольном матче подействовали на Давида успокаивающе, хотя, с другой стороны, огромный город просто ошарашил. Бог мой, что же это такое? Дома, машины, неоновые огни, улицы запружены суетливой толпой! Шум, сумятица! Давид привык к просторам и безлюдью сьерры и не понимал, как можно жить в этакой толчее.

— Да, брат Санди, здесь так, люди идут тебе навстречу, но ты для них будто и не существуешь! — Сантос Мохардин, с которым Давид очень сдружился, не покидал его ни на минуту. Хотя темные круги у него под глазами стали еще заметнее, Чоло восхищал Давида своим бесстыдством и легким нравом. Он любил поговорить, приставал к женщинам прямо на улице и чувствовал себя в большом городе как рыба в воде. Из музыки предпочитал Джима Моррисона и «Роллинг стоунз». Его родители были мелкими землевладельцами, их ранчо располагалось неподалеку от Кульякана. Чоло ненавидел убогое фермерское существование и поступил в университет изучать агрономию только потому, что это давало ему возможность жить на родительском иждивении. В прошлом году он занялся продажей марихуаны, которую и сам постоянно курил, а поездку в Калифорнию использовал для деловых целей. Чоло знал, что на границе никто не будет слишком тщательно проверять багаж пассажиров автобуса Кульяканского технологического университета, въезжающих в США по особому приглашению, и без ведома Грегорио прихватил с собой целый чемодан травки. Потом установил контакте парой гринго, пытавшихся продать ему дурь на стадионе, и, как только выдалось свободное время, вызвал их к себе в мотель. Там он передал американцам свой груз, получил в обмен полную сумку долларов мелкими купюрами и таким образом провернул выгодную сделку. Давид, поселенный в одну комнату с Чоло, с беспокойством взирал на происходящее.

Немного испуганный, Давид вышел подышать свежим воздухом, а заодно убедиться, верны ли рассказы о чудесах, творящихся в ночном Лос-Анджелесе. Он зашагал по бульвару Сансет, ошеломленно пробираясь сквозь возбужденную толпу негров, латинов, белых, ослепленный таким количеством света, что не видно звезд на небе. Давид робел уже гораздо меньше, чем в первые дни, и с интересом разглядывал бары, рестораны, магазины, проституток и педерастов. Гвалт стоял невообразимый, как будто весь мир собрался здесь, чтобы поразвлечься.

«Правду говорили мне в Чакале, пива здесь хоть залейся, и тетки ходят чуть ли не в чем мать родила!» — «Это бал сатаны, — подсказала ему бессмертная часть. — Специально для моряков, вернувшихся из плавания». Давид притворился, что не слышит никакого голоса, и заставил себя думать о Карлоте Амалии. Что-то она сейчас делает? Наверно, спит или болтает с подружками. Мысли о ней тут же повлекли за собой воспоминание о Рохелио. «Если бы он припозднился хоть на десять минут, то, возможно, остался бы в живых, а я с Карлотой был бы сейчас в Тамасуле. А может быть, в Кульякане. Карлота, любимая!» Давид шагал в сторону Голливуда. Он напишет ей письмо и позовет к себе, объяснит, что сам уже не вернется: «По вине дона Педро Кастро, понимаешь? Он потребовал этого от моего папы. Прости за почерк; это самое первое письмо в моей жизни, до сих пор мне было некому писать; здесь очень красиво, меня приняли на работу в „Доджерс“, и я уже подыскиваю для себя жилье; здесь есть дома выше склонов ущелья Какачила; я приехал играть в бейсбол, и гринго подписали со мной контракт, мне не хочется к ним, но дядя Гойо говорит, что я буду зарабатывать в тысячу раз больше, чем на лесопилке; да, здесь есть лед, посмотрела бы ты — в мотеле стоит аппарат, который делает ледяные кубики, мы их все время таскаем, потому что они бесплатные, и играем в войну во Вьетнаме, суем их друг другу за воротник и вся одежда намокает!» Давид брел куда глаза глядят, не замечая, как редеет толпа, затихают гам и гогот; неожиданно для себя очутился на темной, безлюдной улочке и в испуге остановился. А где же мотель? В какую сторону идти? Внезапно раздался сухой треск, полетели искры: из трансформатора на столбе повалил дым. Послышались смех и испуганные возгласы.

— Hello? — обратилась к нему какая-то женщина. — Are you Kris Kristofferson?*

* Вы не Крис Кристофферсон? (англ.)

Давид от удивления разинул рот. Женщина затянулась самокруткой и добавила по-английски, пуская дым изо рта:

— Отель «Челси» здесь находится? — Давид не понял ни бельмеса, но утвердительно кивнул. Женщина улыбнулась: — Отлично, пошли! — и знаками пригласила его следовать за ней.

Что за черт, в чем дело? Давид словно прирос к месту и только молча пялился на незнакомку. Наверное, это дьявол, размышлял он, тот, что сидел у меня в голове, а теперь вылез на волю.

«Хватит чушь нести! — огрызнулась его бессмертная часть. — Этой женщине нужно пушечное мясо!» Давид вспомнил, как мать внушала ему: дьявол лукав, он может принять любое обличье — мужчины, женщины, животного, кого угодно, и только одного не в силах в себе изменить — своих козлиных копыт! Всегда смотри на ноги; каким бы милым и привлекательным ни казалось бесовское отродье, на ногах у него все равно будут копыта!

Пречистая Дева Мария, эта женщина и есть дьявол, без всяких сомнений! Давид поискал глазами копыта, но их закрывал длинный до земли халат, в который была одета незнакомка. Тут ему стало совсем страшно: вполне вероятно, что с ним, убийцей человека, может произойти самое ужасное — например, ему явится сам Люцифер в образе женщины. И очень привлекательной женщины, отметил про себя Давид. У него бешено заколотилось сердце, он не знал, как поступить — может, пуститься наутек? Незнакомка нетерпеливо произнесла по-английски:

— В чем дело, парень, ты идешь или нет? — Тут Давид заметил, как из-под полы мелькнула розовая ножка, облегченно перевел дух: — Уф-ф! — и зашагал вслед за женщиной.

Они вошли в дом, где, очевидно, кроме них, никого не было, и очутились в огромной комнате. Давид решил, что женщина разглядывает его до неприличия пристально. Уж не помолвлена ли она? Роста не высокого, не низкого; халат разрисован какими-то психоделическими узорами; длинные, волнистые каштановые волосы; не красавица, не уродина — ее внешность занимала то промежуточное положение, когда одной улыбки достаточно, чтобы нарушить равновесие. Незнакомка тихонько запела:

— Busted flat in Baton Rouge… — На лиловом ковре валялись подушки и подушечки всевозможных размеров. — …waiting for a train… — На стенах развешаны поделки американских индейцев и плакаты с портретами певцов. — …feeling nearly faded as my jeans. — К полному смятению Давида, женщина сняла с себя халат. Что за черт? Под халатом у нее не было никакого белья, зато очень красивые ноги, прямо как у мадам Помпадур! — Let’s fuck!* — Легка на помине, подумал Давид, если речь идет именно об этом! Они с Чоло так часто смеха ради строили планы соблазнить какую-нибудь американку, что ему сразу стал понятен смысл ее слов. Давид принялся лихорадочно сбрасывать с себя одежду. Женщина подошла к нему и нежно поцеловала. — Yes, baby**. — Затем поцеловала с большей страстью, рукой погладила его гениталии и легла на ковер. — Kiss my pussy, baby!***

* Давай трахнемся! (англ.)

** Да. беби (англ.).

*** Поцелуй мою киску, беби! (англ.)

«Еще чего!» — запротестовала бессмертная часть Давида, но он не обратил на нее внимания. Потом, задыхаясь от возбуждения, ведомый рукой женщины, вошел в нее и через мгновение испытал убийственный оргазм:

— Ах-х-х-х! — Даже лучше, чем было с Карлотой Амалией Басайне! Давид упал на ковер рядом с женщиной; она улыбнулась ему, села и затянулась сигаретой, которую все это время не выпускала из пальцев.

— Ты знаешь, кто я? — спросила незнакомка по-английски.

Давид отер вспотевшее лицо тыльной стороной ладони; ему захотелось сказать ей, что он из Чакалы, что все его хвалят за меткость, что приехал сюда вместе с командой играть в бейсбол — ты смотрела этот матч? — а эти негры такие страшные — правда же? — того и гляди, заедут тебе своей битой — и как уже после нескольких подач «Доджерс» взяли его к себе, а зрители на трибунах кричали ему: «Санди, Санди!» Однако Давид ничего этого не сказал, а лишь улыбнулся, оголив пару своих несоразмерных передних зубов.

— Дженис Джоплин, — сказала женщина. — Я Дженис Джоплин; теперь ты можешь всем рассказывать, что трахаешь Дженис Джоплин! — и показала ему на дверь. — Go, baby, get out, please!*

* Иди отсюда, беби! (англ.)

Давид понял смысл последней фразы, еще раз посмотрел на ее ноги и улыбнулся, потом встал, оделся и вышел, так и не промолвив ни слова.

Когда он вернулся в мотель, все уже спали — все, кроме Чоло Мохардина, который как раз выходил из ванной комнаты, на ходу расчесывая длинные волосы.

— Слушай, какого черта, что с тобой случилось, почему старый мерин убрал тебя с поля?

Давид решил не рассказывать ему о голосе.

— У меня желудок расстроился.

— Маме своей расскажи про гамбургерский понос! Не ел ты никаких гамбургеров, я ж с тобой все время был, думаешь, я не видел твою рожу?

Давиду до смерти хотелось спать.

— Нет, правда, мне срочно надо было в уборную.

— Ладно, гаденыш, ты потерял мое доверие, и учти, я не стал допытываться при всех, решил, что мы как друзья выясним отношения наедине, в своей комнате, а ты вот как со мной! Как говорил старик Йоги, старайся не думать о том, куда идешь, потому что можешь не дойти!

— Чоло, — перебил его Давид, — скажи, кто такая Дженис Джоплин?

— Белая Ведьма, говнюк!

— Белая Ведьма?

— Так ее прозвали, она исполняет тяжеленный рок, the hippy rock star, the rock’s acid queen* — какого черта, тебе-то зачем знать понадобилось? Или теперь, когда ты стал знаменитым, марьячи тебя больше не устраивают? — Чоло бросил Давиду сладко пахнущую типографской краской газету «Лос-Анджелес таймс», раскрытую на спортивном разделе. На странице красовалась фотография Давида с заметкой о его контракте.

* рок-звезда хиппи, наркокоролева рок-музыки (англ.). — Здесь и далее примеч. пер.

Неожиданно для себя он увидел рядом, среди объявлений о спектаклях и концертах, фото Дженис Джоплин.

— Это ведь Дженис, правда?

— Да, у нее такой голосише — красивый, сильный! Она выступает вместе с Биг Бразером и «Холдинг компани». Большинство ее песен — собственного сочинения. Она из Техаса, любит оторваться, без дозы жить не может, в прошлом году в Вудстоке устроила целый переполох!

— А что еще ты про нее знаешь? — спросил Давид, но Чоло демонстративно молчал, показывая этим, что между ними уже нет прежних доверительных отношений.

— Ну ладно, — сдался Давид, — только поклянись, что не будешь смеяться! — И рассказал Чоло о том, что произошло. Мохардин от возбуждения чуть не свалился с кровати.

— Вот каброн! — Он слышал, что Дженис довольно доступна и имеет привычку время от времени подбирать на улице простых работяг и цветных и затаскивать к себе в постель, однако никак не ожидал от Давида подобного невероятного сюрприза, уже второго за день. — Ну, дружище, это событие надо отпраздновать!

Не успел Давид опомниться, как Чоло собрал у них в комнате других ребят, которые принесли с собой пиво, лед, газировку. Он поведал им о приключении товарища с юмором и существенными преувеличениями, отчего, по-видимому, большинство присутствующих не поверили ни единому его слову.

— Надеюсь, она не наградила тебя триппером или сифилисом? — с опаской произнес самый осторожный из команды.

— Послушай, чертов Санди, — сказал Чоло, — пить тебе нельзя, но чокнуться надо! — и сунул ему в руку бутылку «будвайзера».

— От одного глотка с тобой ничего не случится! — Да.

— И даже если ты заполучил от Дженис сифилис, все равно, брат, не парься, у нее он наверняка доброкачественный.

— Ну, до чего же везет дуракам, правда, ребята? — Да этот несчастный дурачок скоро будет иметь столько девок, сколько тебе и не снилось, одна его рожа и зубы чего стоят!

— Дурак дурака видит издалека!

— Пусть так, но переспать с Дженис — бабушкины сказки, вешайте лапшу на уши кому-нибудь другому!

«Надо бы отпраздновать, — посоветовала Давиду его бессмертная часть, — такое случается не каждый день!» Ему стало очень весело, и несколько минут спустя он уже целиком отдался во власть алкогольной эйфории.

Через какое-то время Давид проснулся от стука хлопнувшей двери; в комнату вошел дядя Грегорио в сопровождении агента «Доджерс».

— Ты куда подевался, Давид? К тебе пришли… а-а. черт, что тут у вас творится?

— Кто его знает… — пьяно промычал очнувшийся Чоло. — Лично у меня башка трещит…

— Вот дерьмо, они напились, — рассерженно сказал агент. Только сейчас Давид заметил, что сжимает в руке вещественное доказательство совершенного им преступления. Дядя Грегорио попытался загородить собой стоящие на полу пустые бутылки, но их было слишком много. Агент вышел из себя и закричал, что этому олуху нельзя доверять и что контракт с «Доджерс» аннулируется в связи с невыполнением пункта шестнадцатого. Под беспомощным взглядом Грегорио гринго разорвал свою копию контракта и бросил тут же, в комнате. Дядя был безутешен; он никак не предполагал, что племянника выгонят, несмотря на его талант.

— Чертовы гринго, — пробормотал все еще пьяный Чоло. — Ну, до чего же формалисты, гады, ты же сюда не капусту убирать приехал!

 

Глава 5

Вернувшись в Кульякан из поездки в составе «Лос-Томатерос», Чоло первым делом сел в свой пикап и поехал в район, где жила Мария фернанда. Он остановил машину неподалеку от ее дома, там, где улица Нуньоде Гусман поворачивает, упираясь в берег реки Агуанаваль. Именно на этом месте давным-давно собирались он, Чато и другие ребята. Какими далекими показались ему теперь те дни! Как и тогда, лампа уличного фонаря разбита камнем, брошенным чьей-то озорной рукой; трое парней играли в бабки, по очереди швыряя биты и не обращая на него никакого внимания. Несмотря на свои усилия увеличить объем продаж, Чоло по-прежнему оставался мелким торговцем наркотиками, до которого никому нет дела. Конкурентов у него не было, полиция бросила все силы на борьбу с партизанами, а потому он мог беспрепятственно передвигаться по всему городу в любое время суток и, самое главное, с пользой для дела. Чоло считал Коль-Поп своей территорией и чувствовал себя здесь очень уверенно.

— В этом районе мне работать не опаснее, чем кататься на велосипеде, — говаривал он. Из-за этой своей самоуспокоенности он даже не заметил, как один из трех парней с битами открыл дверь пикапа со стороны пассажирского сиденья и проскользнул внутрь, не слишком пряча свою пушку тридцать восьмого калибра.

— О чем базар, чувак?

— Смотри на дорогу! Езжай все время прямо до Сапаты.

— Это еще зачем?

— Молчи и не вздумай дурить! — Чоло повел машину в сторону бульвара, безуспешно пытаясь краем глаза разглядеть самозваного пассажира.

— Да в чем дело, мужик, кто ты такой?

— Не твое дело, заткнись и рули, куда велено!

Едва Чоло остановил пикап рядом с бульваром Сапаты, незнакомец тут же выскочил, а на его месте возник Чато с черным чемоданчиком в руке.

— Здорбво, Чоло! Ну что, обосрался со страху? — На нем была пестрая меланжевая рубаха; он ухмылялся из-под надвинутой на самые глаза бейсболки.

— Сам ты засранец вместе со своим приятелем, придурок! И не вздумай еще раз выкинуть со мной подобный номер!

— Подумаешь, нежный какой! — продолжал улыбаться молодой партизан, засовывая чемоданчик под сиденье. — Поезжай по Сапате в обратную сторону, я по дороге сойду!

— Зачем так сложно, Чато, мог просто позвонить мне!

— Для твоей же безопасности — вдруг твой телефон прослушивается, я не хотел рисковать! Полиция совсем озверела.

— А как ты вычислил, что я именно там остановлюсь?

— Ты же за моей сестрой приударяешь, разве не так? Поняв, что разоблачен, Чоло невольно покраснел. Он тщательно хранил эту тайну, однако Чато, несомненно, следил за ним в течение нескольких недель и догадался о его интересе к Марии Фернанде. В памяти Чоло очень хорошо сохранился тот решающий день и бал выпускников центральных подготовительных курсов, на котором пел Коти Бургеньо со своим фальшивящим квартетом. Мария Фернанда со своей фигурой 88–60–90 выглядела потрясающе в черной мини-юбке: красивые ноги, заметная попка, маленькая грудь; и умница вдобавок — в общем, то, ради чего из федерального округа приезжают в Синалоа охотники за красотками и уговаривают местных девушек принять участие в конкурсе «Сеньорита Мексика», от которого всеми силами стараются удержать отцы своих дочерей, сурово предупреждая их: «Не вздумай у меня заниматься этими глупостями!» Несмотря на большую занятость, Чоло в тот вечер пригласил танцевать Марию Фернанду и чуть не задохнулся от ощущения близости роскошного девичьего тела. Бог мой, какое наслаждение прикасаться к ее одежде, дышать ароматом духов «Джорджио»! Как только у чертова Давида язык повернулся назвать ее девушкой с хотдогом на голове? Мария знала, что сразила его наповал, женщины всегда это знают, они ближе к богу, чем мужчины, а Чоло попытался нащупать твердую почву под ногами, завязав разговор:

— Как живешь?

— Ничего. — ответила она, и оба замолчали, но ненадолго.

Чоло ненавидел ждать, темперамент не позволял, а потому, прежде чем «Биджиз» успели допеть свою «I’ve gotta get a message to уоu», выпалил:

— Мария Фернанда. это самое… хочешь стать моей невестой?

Она будто остолбенела от неожиданности:

— Что? — и внимательно посмотрела на него.

— Да, это самое, ты мне нравишься!

— Вот еще выдумал! Достаточно того, что мы с тобой друзья!

— Ноты мне правда очень нравишься! — Чоло изо всех сил старался вести себя спокойно.

— Это не значит, что я должна стать твоей невестой! — Внезапно из ее голоса исчезла строгость. — Ладно, буду твоей невестой, но только когда ты заработаешь много денег!

— Заметано! Назначь срок!

— Сам назначь!

— Месяц годится?

— Так скоро?

— Ну, год.

— Отлично! Да, одно условие: обещай, что в течение всего года не будешь ничего просить и вообще говорить со мной на эту тему — слишком уж ты быстрый!

— Обещаю!

И поскольку настоящие мужчины не танцуют, Чоло оставил ее в обществе подруг, а когда отправился восвояси, они проводили его веселыми взглядами — видимо, Мария Фернанда тут же им все рассказала. Теперь ему было просто необходимо обсудить это с Чато; нельзя же не считаться с будущим шурином, занятым партизанской войной! Но Чато опередил его, сказав полусмущенно-полунасмешливо:

— Не мое дело, конечно, но я не понимаю, что ты нашел в женщине, у которой, выражаясь словами Давида, хотдог на голове! Впрочем, сейчас у меня нет времени на разговоры. Вот что, подыщи свободный дом, не слишком приметный, сними его и дай знать — мне нужно запасное убежище.

— Для тебя одного?

— Нет, там будет жить Давид.

— А это что?

— Вот дьявол, чуть не забыл: в этом кейсе деньги на аренду дома; отвези туда Давида, а через восемь дней встретимся на середине моста Идальго в шесть часов вечера; если меня не будет, приезжай туда в то же время еще в течение трех дней подряд, понял? — Да.

— Пока я не появлюсь в доме, привози Марию Фернанду в гости к Давиду, и наоборот, чтобы видно было: здесь, мол, живут и общаются родственники.

— Что-нибудь еще?

— Высади меня напротив «Ла-Фуэнте»!

— Ладно.

Пока пикап приближался к месту назначения, Чоло Мохардин спросил своего друга-партизана:

— Слышал про Давида?

— Что именно?

— Как ему обломилось в Лос-Анджелесе?

— Да, знаю, отец небось павлином выступает!

— Это все ерунда, случилось кое-что покруче: Давид оттрахал саму Дженис Джоплин, королеву хиппи!

— Иди ты!

— Я тебе говорю; эта баба увидела его на улице, затащила к себе и обслужила в лучшем виде!

Чато громко расхохотался:

— Вот еще долбарь нашелся! Ладно, потом расскажешь, я здесь выйду! — и выскочил из остановившегося пикапа.

Сантос видел, как его друг скрылся в уличной толпе — стремительный и неотвратимый, как воля провидения. Наверняка спешит к своим товарищам, решил он и подумал, какие разительные перемены произошли с Чато за считанные месяцы после того, как дон Грегорио прогнал его из дома.

Когда старший сын Палафоксов ушел в партизаны, это для Сантоса, как и многих других, стало полной неожиданностью. Никто и вообразить не мог, что порядочный юноша и прилежный студент, получающий истинное удовольствие от чтения и учебы, станет революционером. В то время как Чоло только делал вид, что постигает агрономию, Чато пропадал в университете, где участвовал в горячих спорах со своими сокурсниками и писал работы, в которых яростно критиковал класс предпринимателей. Он единственный среди сверстников был знаком с произведениями Фернандо дель Пасо, Марселя Пруста и Уильяма Фолкнера; только ему доставляла истинное наслаждение музыка Сибелиуса, Рихарда Вагнера и Джона Кейджа. Этой любви Чато к буржуазному искусству стало достаточно, чтобы сделать его в глазах наиболее радикально настроенных студентов белой вороной и закрыть перед ним двери конспиративных собраний, на которых обсуждались пути прямой конфронтации с властями. Помимо того что ему не хватало общительности и воинственности, Чато в принципе с большим сомнением относился к вооруженной борьбе вообще. Он не переставал повторять, что считает партизанскую войну неэффективной, и не обращал внимания на обвинения в пораженчестве со стороны самых боевитых студентов. На вечеринках с друзьями Чато говорил, что у него возникает двойственное мнение о Че Геваре: с одной стороны, он выглядит важной исторической фигурой; а иногда кажется ему побочным результатом революционного движения, символом, придуманным, чтобы вовлечь в вооруженную борьбу разных недотеп. В то же время Чато верил Фиделю Кастро, хотя и посмеивался над ним — сказал, например, что «главный команданте» принял участие в рубке сахарного тростника с единственной целью — потешить свое тщеславие. Он признавал влияние пламенных речей Фиделя на умы слушателей, но оставлял за собой право выбора; пацифистские выступления Джона Леннона, на его взгляд, воздействуют на аудиторию в тысячу раз сильнее. В общем, ничто не указывало на то, что Чато станет партизаном, пока однажды в университетский городок не ввели войска; все происходило у него на глазах; он заметил, как его товарищи в ужасе возносили молитвы Богу, не находя, куда спрятать семь пистолетов «таурус» и два длинноствольных охотничьих ружья. Не дожидаясь, когда его попросят, Чато открыл багажник отцовского «валиума» и спрятал оружие под кучей бейсбольных перчаток — так про него никто и не дознался. Вечером, после того как военные покинули городок, состоялся студенческий митинг, а потом Чато затащили на закрытый просмотр кинокартины «Алжирское сражение». В последующие дни он много беседовал со своими товарищами, стараясь постичь, какие силы движут ими. В итоге даже самые недоверчивые постепенно начали обращаться к нему за советом — с такой легкостью и знанием дела находил он решения организационных проблем. Спустя несколько недель после случая с оружием сам Чато предложил использовать в деле свою необыкновенную изобретательность и добровольно взял на себя материально-техническое обеспечение операции по похищен и ю с целью выкупа одного продажного скотопромышленника, отмывающего деньги для наркоторговцев.

Как только Чато исчез в уличной толпе, Чоло запер дверь со стороны пассажирского сиденья и повел машину к тому месту, куда намеревался поехать с самого начала. Он вдруг подумал, что мог бы хоть ежедневно видеться со своим другом — во всяком случае, каждый раз, когда навещал Марию Фернанду, если бы дон Грегорио не вышвырнул сына излома. А теперь, наоборот, он должен подыскать для Чало дом, чтобы ему было где укрыться.

Выполнить это поручение не представило для Чоло большого труда, так что уже через неделю после происшествия с чемоданчиком Давид переехал в великолепный уютный домик, расположенный на верхушке холма, с двумя комнатами, кухней, металлическими креслами-качалками на веранде и задним двориком, окруженным зарослями бугенвиллеи. Вопреки ожиданиям Чато и Чоло, они после этого не стали чаще видеть Марию Фернанду. Ей не удалось выполнить данное поначалу обещание привести с собой весь биологический клуб, чтобы превратить садик в райские кущи, так как именно в эти дни ее больше заботили подробности жизни Хосе Хосе и Греты Гарбо, чем украшение жилища двоюродного брата. Давид, в свою очередь, не мог думать ни о чем, кроме Дженис Джоплин, и тем более ему не было никакого дела до Гарбо или Хосе Хосе и сенсационного успеха его песен «Печаль» и «Корабль забвения». Опять же, после того как двоюродная сестра решила всерьез заняться его лечением, Давиду пришлось взять за правило держать рот на замке в ее присутствии. Он даже согласился пройти курс лечения микстурами из натуральных компонентов, отчего моча у него приобрела устойчивый красноватый оттенок. Мария Фернанда впала в рассеянное состояние и постоянно находилась под впечатлением исполнительского таланта певца и киноактрисы, которую впервые увидела в фильме «Анна Каренина»; ее полное имя было Грета Ловиса, но все называли ее Кета — красавица с роскошным телом, обожаемая мужчинами, она покорила Голливуд, несмотря на то что родилась в бедной семье, и стала воплощением американской мечты.

— Ну зачем же она перестала сниматься?

— Ах, Нена, отстань, пожалуйста! — отмахивались подруги.

И хотя Мария Фернанда долго не сдавалась, эта тема тоже отошла на второй план вслед за идеей подать в суд на стражей правопорядка, с которой она носилась несколько дней, однако газеты так и не напечатали два ее письма с протестом против произвола полиции. Не удались и ее попытки найти поддержку у губернатора Бальдераса; политик все тянул с назначением даты приема, и однажды вечером Майтэ посоветовала ей забыть про судебный иск. так как в разговоре с ней отец с полной откровенностью высказал мнение, что обращаться в суд бесполезно, поскольку речь идет о «драконах», специальных полицейских формированиях по ведению антипартизанской войны, которые неприкосновенны и подчиняются непосредственно центральной власти.

Когда Давид уже вполне освоился в своем новом жилище, как-то ночью незадолго до рассвета явился Чато и разбудил его.

— Как дела, братан? — Они обнялись.

— Чато, мне надо о многом поговорить с тобой.

— Отлично, только если хочешь иметь хорошего собеседника, дай мне хоть немного поспать.

— Согласен, ты выглядишь усталым.

Чато проспал остаток ночи и весь следующий день. Вечером Давид вернулся с работы на складе пиломатериалов, разбудил брата, они вместе поужинали, а потом про говорили допоздна. Давид рассказал о том, как получилось, что он убил Рохелио, о Карлоте Амалии Басайне и — самое главное — о своей бессмертной части.

— Знаешь, у нее голос совсем нехороший, не поймешь — женский или мужской, страшный такой, но теперь я уже не так боюсь, как раньше. Папа говорит, что это не дьявол, что мне надо повторять: «Дьявол не существует», — и тогда голос пропадет.

— И что, помогает?

— Как бы не так! Наоборот, с каждым днем становится все наглее.

— Любопытно… Судя по тому, что ты мне рассказал, он ведет себя словно строгий папаша. И представляется твоей бессмертной частью?

— Да, угадывает все мои мысли и даже требует, чтобы я ему отвечал! Ты когда-нибудь слышал что-либо подобное?

— Я знаю только про переселение душ после смерти. А еще читал где-то, что те, кто кончает жизнь самоубийством, тем самым доводят свою бессмертную часть до безумия, и она в итоге терпит неописуемые муки. Но вообще-то я в этом не очень разбираюсь.

— Так что мне делать? Дядя Грегорио советует слушаться ее, может, подскажет что-нибудь полезное.

— Возможно, но если тебе не нравится, просто не обращай внимания, и все! Ну а теперь расскажи мне про то, как было с Дженис!

— Все вышло очень по-дурацки.

— А как вы понимали друг друга?

— С помощью жестов, больше никак. И вообще ничего глупее со мной в жизни не было!

— Она ведь очень знаменитая певица, знаешь?

— Да, Чоло говорил мне. Вот, посмотри! — Давид достал из папки вырезку из «Лос-Анджелес тайме» и передал брату.

— Ах ты, черт! — восхищенно произнес Чато. — Просто невероятно, как это у вас все получилось, братан! Ну а что с «Доджерс»?

— А вот, — показал Чато другую вырезку. — Нас с Дженис напечатали в один день!

— Круто, повезло тебе! «Новый питчер из Мексики»! Так в чем дело, почему ты не стал играть у них?

— Да не люблю я бейсбол, какой интерес в том. что один бросает мячик, второй бьет по нему палкой, а потом бежит как угорелый? А эта форма, которую надевают во время игры, такая смешная, они в ней просто как цыплята голозадые! Мне понравилось только, что там можно постоянно сплевывать прямо на поле.

Позже Давид признался, что все же жалеет о потере контракта с «Доджерс» по единственной причине: играть в лос-анджелесской команде означало бы находиться рядом с Дженис.

— Я хочу поехать к ней, — произнес он с решимостью человека, не привыкшего думать о последствиях своих поступков. — Уже и деньги начал копить.

— Она ведь живет в Сан-Франциско?

— Нет, в Лос-Анджелесе, на бульваре Сансет.

— Тебе понадобится немалая сумма.

— По моим подсчетам, примерно две тысячи песо.

— А сколько ты уже скопил?

— Двести восемьдесят.

— Да, самая малость осталась. И паспорт тоже нужен.

— У меня есть постоянная въездная виза! — с готовностью похвастался Давид, и Чато улыбнулся.

— Ну, тогда все в порядке, — подытожил он и сладко зевнул. — Давай-ка спать!

Чато заснул почти мгновенно, а Давид до двух часов ночи любовался луной, грезил о Дженис, сидя возле радиоприемника, включенного на случай, если передадут песню в ее исполнении, и совершенно не обращал внимания на треск и шуршание помех.

 

Глава 6

С того дня Чато стал чаше появляться в домике на холме. Вообще-то он использовал его главным образом для хранения оружия и пропагандистских материалов, но, когда выдавалась возможность, заваливался спать.

— Непонятно, — удивлялся Давид. — Почему он никогда не высыпается? — Лично у него сон отнимала не политика, а мысли о Дженис. Он жил воспоминаниями о ее гибком теле, о скрещенных руках, поднимающих подол платья, о милом ушке, о том, что произошло между ними и теперь постоянно воспроизводилось в его памяти, несмотря на минувшее время.

«Поеду к ней! Если не найдется работы на какой-нибудь лесопилке, в крайнем случае займусь бейсболом». Он принял вполне осознанное решение. Ему вдруг стаю стыдно при мысли о необходимости сказать Грегорио, что его совершенно не прельщает игра за дядину бейсбольную команду. Чато посоветовал ему даже не заботиться об этом.

— Отец по сути всего лишь реакционный старикашка, трусливый мелкий буржуа, который неспособен разглядеть исторической роли нарождающегося пролетариата! Призрак бродит по Мексике, Давид, призрак коммунизма! Тебе надо больше узнать о революционном движении! — Чато оставлял брату стопки отпечатанных на мимеографе страниц, чтобы читал на досуге. Но стоило Давиду пробежать глазами одну-две строки, как ему становилось скучно или тут же одолевал сон. Не понимал он, что написано в этих бумагах, и не хотел понимать. Двоюродный брат напоминал ему Марию Фернанду; та тоже заставляла его изучать брошюры о защите окружающей среды и хищническом разграблении водных ресурсов.

— Мы спасем мир, Санди, спасем наши реки! Чтобы прочитать полученную от нее экологическую литературу, Давиду понадобилось бы года три. А он изнемогал от желания вновь услышать голос Дженис: «Аге you Kris Kristofferson?» — вдохнуть запах ее кожи, ощутить горячую плоть в промежности. Какое ему дело до плачевного состояния речки Кеме, что стекает с гор Атакора и чья загрязненная вода отравляет существование племени барибас? Давиду хотелось только одного — вернуться в Лос-Анджелес, но он убил человека и жил как преступник — без денег, в разлуке с близкими людьми, в страхе перед внутренним голосом, не оставляющим его в покое.

Надежды, которые Давид связывал с Чато, также не оправдались. Двоюродный брат изменился до неузнаваемости; он теперь смотрел на действительность только через призму социализма.

— Отращивать волосы и носить расклешенные брюки — это еще не значит быть современным человеком, — внуша! он Давиду. — Ты должен соответствовать эпохе, в которой живешь, помнить о своем долге перед историей. Ничего, что тебе не вполне доступны мои слова, это не твоя вина. Я просто хочу, чтоб ты знал: общественный строй, за который мы боремся, создаст возможности для излечения таких болезней, как у тебя; при социализме полностью исчезнет человеческая отсталость любого происхождения. — Давиду хотелось поговорить с братом, как раньше, в детстве, но Чато этого не понимал.

— Чато, чем считали ацтеки Млечный Путь?

Брат перестал раскачиваться и сердито уставился на него; дело было поздним вечером, оба сидели на веранде в ржавых креслах-качалках.

— Давид, мы обсуждаем то, что касается непосредственно тебя!

— Ты мне как-то раз говорил, чем считали ацтеки Млечный Путь, но я не запомнил. Египтяне принимали его за рассыпанные зерна пшеницы, инки — за звездную золотую пыль, а вот насчет ацтеков я правда не помню — вроде что-то связанное с кроликом?

— Это Луну ацтеки считали кроликом; дались тебе всякие сказки, Давид! Будто не знаешь, что человек уже оставил свой след на лунной поверхности!

— Как это?

— Да ну- ты что, действительно не знаешь? Вместо того чтобы решать проблему мирового голода, гринго предпочли высадить трех астронавтов на Луну.

«Не иначе, твой двоюродный брат начитался Жюля Верна и захотел нас удивить», — вставил внутренний голос.

— А как они туда добрались?

— На космическом корабле.

— И что они там увидели?

— Ничего, на Луне ничего нет, братан, неужели ты не читал? В прошлом году все газеты печатали репортажи!

— А в Чакалу не завезли… Чато, расскажи мне о Млечном Пути.

Тот бросил на Давида недовольный взгляд; его долг — приобщить младшего брата к борьбе, насколько возможно, и времени на разные глупости не было.

— Послушай, Давид, нельзя всю жизнь забивать себе голову чепухой вроде Млечного Пути, Плеяд и Дженис Джоплин. Кстати, этой певице нечего предложить революционной молодежи. Будь последовательным, найди свой окоп и оттуда дай бой!

«Вот это мне нравится! — обрадовался голос железным ноткам в голосе Чато. — Кажется, запахло порохом!»

— Каждый из нас должен вступить в сражение за новый порядок, — продолжал Чато, — сделать свой, пусть маленький, вклад в общее дело!

— Раньше тебе нравилось рассказывать мне о Млечном Пути…

— Раньше было раньше, а сейчас есть сейчас! Теперь у нас другие потребности! — Давид заметил, что брат разволновался, у него загорелись глаза, но не разделял его восторга. Зато он вспомнил сладкий голос Дженис: «ls this place the Chelsea Hotel?* Хочешь — к тебе, а можно в моем номере…»

* Это отель «Челси»? (англ.)

Ночью Давид встал выпить воды и увидел в гостиной раскрытый чемодан, полный денег, оставленный там Чато. «Зачем он принес сюда эти деньги? Нельзя ли взять, сколько мне не хватает, чтобы уехать в Калифорнию?» Давиду больше всего на свете хотелось вернуться на бульвар Сан-сет, но его накопления не увеличивались. Удивительно, но вся прожитая жизнь словно сократилась для него до единственного воспоминания о тех восьми минутах с Дженис Джоплин; перед глазами так и стояло видение ее обнаженных ног на лиловом ковре. Давид решил поговорить об этом с Чато, когда тот проснется, но утром брат сообщил, что не появится в течение нескольких дней.

— Куда ты поедешь, Чато?

— Я не могу тебе сказать.

— А что будешь делать?

— Не задавай лишних вопросов!

И Давид забыл попросить у него денег. Через день он услышал по радио в вечерних новостях, что похитили банкира Иригойена, когда тот выходил из церкви после окончания мессы. Полиция полагала, что преступление совершили партизаны. Давид вспомнил о двоюродном брате, но тут к нему в гости приехал Чоло.

— Как дела, друг мой Санди? — Чоло неизменно привозил с собой упаковку пива и не уезжал, пока они не выпивали его все без остатка. Давид настраивал радиоприемник на станцию «5–70», где звучала музыка «Лед Зеппелин», «Доре», Сантаны и, конечно же, его любимой певицы, о встрече с которой он не переставал мечтать.

— У нее на руках были браслеты? — любопытствовал Чоло.

— Не помню.

— Да ты вообще ничего не помнишь! А халат, говоришь, психоделический?

— Да, какой-то странный, разрисованный весь.

— А ноги у нес длинные?

— Не обратил внимания.

— Кактус ты, Санди! КЪк можно сношаться с бабой и не видеть, что она собой представляет?

— Дело в том…

— Черт подери, тебе еще учиться и учиться!

— Я помню, что она была не совсем белая, а будто бы загорелая, и груди у нее маленькие, в веснушках.

— Ты их сосал?

— Нет…

— Пендехо, надо было сосать! Ну, хотя бы мял их в руках?

— Нет.

— Ну, ты точно озверел! А живот у нее какой?

— Мягенький такой…

— Ты его кусал?

— Нет, потому что от нее как-то странно пахло, будто сырой землей…

— Ну, так и должно быть! А целовалась как?

— Обалденно!

— А ты ее целовал?

— Вообше-то нет…

— Не могу в это поверить, вы что там, у себя в сьерре, девок не целуете?

— Она говорила не по-нашему, я ничего не понимал.

— Ну, ясно, она разговаривала с тобой по-английски!

— Я еще никогда не слышал такого голоса…

— Надо было называть ее «цыпленок» — чикен! Понял? Чикен — по-английски «цыпленок»! А ты потом отерся простыней?

— Там не было никакой простыни.

— Значит, ее халатом?

— Нет.

— Ты должен был пометить ее буквой «Z» — знаком Зорро! Многим женщинам это нравится!

«Вздор!» — буркнула бессмертная часть Давида.

Они сидели уже несколько часов и успели выпить много пива. Рот Давида безвольно открылся, зубы блестели, ему стало лень разговаривать.

— Ты так и не рассказал мне, что на тебя нашло в Лос-Анджелесе, во время матча? Почему твой дядя снял тебя с подачи?

Выпитое пиво подтолкнуло Давида на откровенность:

— Мне тогда слышались голоса, а теперь уже нет.

— Что?

— Голоса слышались.

— В смысле, в голове у тебя, что ли?

— Ага, — сказал Давид, отпивая глоток пива.

— С чего бы это, травки накурился? Я же предупреждал тебя — не прикасайся к марихуане!

— Далчет, не из-за этого!

— А почему ты мне не сказал?

— Неловко было.

Северный ветер трепал кроны деревьев, ночь стояла непроглядная, как чернила. Сантос допил свой стакан и наполнил снова.

— Знаешь что, чертов Санди? Не зря говорят, что удачу за деньги не купишь! Так, как тебе повезло с Дженис, больше не обломилось ни одному мексиканцу, могу спорить на что хочешь! Послушай меня, каброн ты этакий: по ночам я залезаю в постель к разным бабам, либо везу их к себе на ранчо, или просто на реку в кусты, куда придется — потому у меня и синева под глазами не проходит. Но никогда со мной не случится то, что было у тебя!

— Вот и Чато говорит то же самое.

— Каброн твой Чато! Кстати, мне надо обсудить с ним кое-что.

— Он уехал два дня назад и сказал, что вернется не скоро.

— Еше бы, недаром во вчерашнем похищении банкира Иригойена обвинили партизан; хорошо, если Чато еще не шлепнули — наши стражи правопорядка долго разбираться не станут! Как только он объявится — дай мне знать.

— Ты хочешь расспросить его о том, что случилось?

— Нет, просто передам пару слов от ребят.

— Ладно, только самих ребят не приводи.

— Не боись, этим кабронам здесь делать нечего. — Чоло стал пить длинными глотками, потом, будто впервые рассмотрев бугенвиллею, почти полностью закрывшую окно своими листьями, сказал с удивлением: — Вот живучая паразитка, а?

— Ага.

— Я на нее уже раз сто помочился!

— Большеньки-меньшеньки, как говорит Нена.

— Ох уж эта Нена! — Чоло пригладил свои длинные, волнистые волосы, в очередной раз отпил пива и закурил сигарету. По комнате разлился сладковатый запах марихуаны.

— А знаешь ли ты, друг мой Санди, что я влюблен в твою двоюродную сестру?

— А?

— Ты чего смеешься, каброн?

— Я не смеюсь, — сказал Давид, не в силах сдержать улыбку. — Просто любовь зла, Чоло!

— Да ты в своей Чакале вообще влюбился в чужую бабу!

Давид перевел взгляд на ночное небо, продолжая улыбаться; о Карлоте Амалии он уже даже не вспоминал, для него теперь существовала только Дженис Джоплин. Оба замолчали, раздумывая о том, какая коварная штука любовь, особенно если речь идет о такой шальной и самовольной девчонке, как Мария Фернанда.

— А Нена знает?

— Уж давно, с прошлого года, и Чато тоже.

— А ему-то зачем сказал?

— Как это зачем? Когда ухаживаешь за сестрой партизана, приходится учитывать, что он может подослать к тебе целый вооруженный отряд и отделать так, что родная мать не узнает!

— Значит, Нена не сказала тебе «да»?

— Она не сказала ни «да», ни «нет»!

— Сестра мне говорила, что хочет уехать учиться в Гвадалахару.

— Знаю…

— И что ты собираешься делать?

— Лапу сосать! Она ведь теперь даже встречаться со мной отказывается!

— В понедельник Нена заберет меня с работы к врачу, хочет, чтобы у меня рот больше не оставался открытым и зубы не торчали. Ты можешь поехать с нами.

— Постой, как это?

— Ты же хотел увидеться с ней! — Ну да!

— Так вот, пока мной будет заниматься коновал, вы двое пообщаетесь.

— Годится! — И они договорились встретиться в шесть вечера на складе пиломатериалов.

На следующий день, в воскресенье, Давид, как обычно, играл в бейсбол — подавал за команду Грегорио. Он занимался этим не столько ради своего возвращения в большой спорт, а скорее стараясь угодить дяде. Грегорио до сих пор дулся на племянника за промашку, из-за которой его выгнали из «Доджерс».

— Как ты мог позволить себе напиться? Зачем ты пил, зная, что тебе нельзя? Я-то боялся, тебя не возьмут из-за слуховых галлюцинаций, но уж никак не ожидал, что ты мне подложишь такое дерьмо! — Давид признавал дядину правоту, но подругой причине; ему было плевать на «Доджерс», зато страстно хотелось видеть Дженис и всеми правдами и неправдами скопить деньги, чтобы вернуться на бульвар Сансет. С того дня, как он переехал в домик на холме, Грегорио каждое воскресенье упрашивал его сыграть за кульяканских «Лос-Томатерос» или любой другой бейсбольный клуб тихоокранской лиги, но Давид не соглашался, оправдывая свой отказ тем, что это может быть небезопасно.

— Я не хочу, чтобы меня увидел кто-нибудь из Чака-лы, дядя Грегорио.

— Вряд ли здесь шляются твои чертовы земляки, не говоря уж о том, что они приедут специально надрать тебе задницу!

Сегодня игра началась в одиннадцать, когда солнце уже палило немилосердно. После того как Чоло заменил новый кэтчер, Давид не подружился больше ни с кем из игроков и даже не пытался запомнить их имена и прозвища. Он продолжал выходить на поле, поскольку это было в интересах дядиной команды, и бросал свои «страйки», чтобы потрафить Грегорио. После матча Давид отправился прямиком в свой домик на холме, в ближайшем магазине купил ветчины, сыра и три упаковки пива. Дома он занялся укладкой пива на лед: в отрезанную от двухсотлитровой бочки половину аккуратно уложил сначала слой льда, затем бутылки с пивом, снова лед и снова пиво. В соседнем доме проживали мелкие наркос, которые, если не работали на своих плантациях всьерре, занимались тем, что швыряли вырученные деньги налево и направо, закрывались в ресторане, кутили и спаивали играющих для них музыкантов. А заканчивали гульбу в «Бермудском треугольнике» вместе с такими же горькими пьяницами. Однако сейчас наступило время рабочего сезона на плантациях, и в доме по соседству царили покой и тишина. День был праздничный — воскрешенной Елены Троянской, — и жара стояла невыносимая.

Окно и белая облупленная веранда утопали в зарослях бугенвиллеи. Давид в самом благодушном настроении сидел в одном из кресел-качалок голый по пояс и слушал звучащую по радио «Бай-бай, беби». Он начал вторую бутылку пива, когда напротив дома остановился серый «ЛТД». Что за черт? Затемненные стекла машины мешали ему разглядеть лица пассажиров. Может, это Чоло шикует? Из машины доносилась музыка из включенной на всю громкость магнитолы. Или Чато? Видимо, на «ЛТД» стоял очень мощный кондиционер, потому что его гудение слышалось даже сквозь музыку. Сердце Давида встрепенулось — это Дженис! В тот же миг дверь со стороны пассажирского сиденья открылась, из машины вышел высокий мужчина в клетчатой рубашке и ковбойской шляпе и крикнул Давиду:

— Наконец-то я тебя отыскал, ублюдок! — Давид увидел, как мужчина вставляет в автомат черный рожок, и тут же узнал его — это был Сидронио Кастро, старший брат Рохелио! Прежде чем он успел прицелиться, Давид метнул ему в голову пивную бутылку. Сидронио рухнул на землю, беспорядочно стреляя в воздух. «Отними у него оружие! — завопила бессмертная часть Давида. — Добей его! Каждый раненный тобой человек может стать твоим палачом! — Давид побежал через дом на задний дворик, а голос продолжал надрываться: — Не убегай от них, хуже они тебе уже не сделают! — Давид не обращал на него внимания и, недолго думая, перемахнул через ограду — как раз вовремя, потому что выбежавший вслед за ним шофер Сидронио разрядил свой пистолет поверх того места, где он упал на землю. — Остановись, трус несчастный! — твердил свое голос. — Бьющий первым бьет два раза!»

Шофер, очень толстый мужчина, сопя, взобрался на ограду и увидел только, как сверкают пятки Давида, который улепетывал через пустырь в сторону ближайшей улочки.

«Достану», — подумал он, нажал на спусковой крючок, но услышал только металлическое: клик! Давид уже почти вскарабкался по краю обрыва. Мать твою! Пока шофер вставлял новую обойму, его цель пропала из виду; он несколько раз выстрелил вслед, но Давиду эта неприцельная пальба была уже не страшна. Тогда толстяк решил, что ему со своим весом беглеца не догнать, и вернулся на веранду, где Сидронио уже пришел в себя, но его разбитая голова сильно кровоточила. Шоферу пришлось помочь ему подняться на ноги. Они сели в машину и попытались преследовать Давида, но бесполезно: улочки были такие ухабистые, что годились разве что для съемок рекламы «Мальборо».

Когда Чоло Мохардин подъехал к дому на своем пикапе, запах пороха в воздухе еще не развеялся. Что за черт, недоумевал он, с тревогой разглядывая пулевые отметины на стенах веранды, бак с бутылками пива, распахнутую настежь входную дверь, шуршащий помехами продырявленный радиоприемник, разбросанные пустые гильзы и кровь на полу, и наконец решил, что, наверное, полиция добралась до обоих двоюродных братьев. Поэтому, не теряя времени на дальнейшее выяснение обстоятельств, он выключил радио и направился к выходу. «Вот гадство», — подумал Чоло, но прежде чем исчезнуть, вдруг остановился, вернулся и взял со льда три бутылки.

— Чертовы соседи, — произнес он вслух. — Ни один даже не вышел посмотреть, что за шум!

 

Глава 7

Из домика на холме Чоло поехал прямиком к Марии Фернанде. Она поняла его с полуслова и, не раздумывая, решила сообщить в полицию, но отец охладил ее порыв:

— Не ввязывайся ни в какие дела, имеющие хоть малейшее отношение к Чато, иначе несдобровать ни тебе, ни всем нам! Пусть он лучше в тюрьме сгниет! — в сердцах добавил Грегорио.

В доме было жарко. Вентилятор на ножке медленно поворачивал из стороны в сторону свою круглую голову.

— Но, старый, — вмешалась его жена, — ведь речь идет о Давиде! Ты ведь обещал заботиться о нем!

— Замолчи, Мария, ты мне мешаешь смотреть бейсбол! По телевизору показывали матч с участием команды «Янки».

— Если ты не хочешь ничего делать, мне все равно, а я землю переверну, но узнаю, что с мальчиками!

— Замолчи, говорю!

— Если для тебя нет ничего важнее бейсбола, продолжай смотреть телевизор, а я ухожу! — Мария пошла в комнату, чтобы переодеться и привести себя в порядок, и Грегорио последовал за ней.

Мария Фернанда и Сантос остались вдвоем в гостиной.

— Вот несчастье-то! Чоло, ты уверен, что ничего не напутал?

— Уверен, там вся земля пустыми гильзами усыпана, везде следы от выстрелов и недопитая банка пива. — Даже неприятное происшествие не могло заставить Чоло перестать с вожделением глазеть на Марию Фернанду: «Бог мой, как я хочу ее!» В июле заканчивался назначенный ему срок в один год, после чего можно снова попытать счастья, но какая мука дожидаться дня решающего разговора!

Поскольку самому Чоло лишний раз появляться в полицейском участке было нежелательно — к этому времени его там уже хорошо знали, — он предусмотрительно распрощался. И вовремя, потому что не успел его пикап отъехать до пересечения с Нуньо де Гусман, как перед домом остановились два джипа, уже знакомых его обитателям. Из них высыпали «драконы», перепугав обеих женщин, и окружили дом. Последним вышел Эдуардо Маскареньо, блистая военной выправкой. При виде него у Марии Фернанды холодок пробежал по спине; она вспомнила о своем намерении подать на полицию в суд, разговор с Майтэ Бальдерас, и ей стало страшно. Когда Маскареньо с самоуверенным видом подошел ближе, Нена по знакам отличия увидела, что его повысили в чине, отчего испугалась еше больше, но постаралась не подать виду.

— Где Чато? — выкрикнул Маскареньо. — И Ротозей?

— Здесь никого нет! — ответила Нена.

— Это мы узнаем, когда обыщем дом. Недавнее похищение банкира Иригойена осуществлено группой партизан под командованием Грегорио Палафокса Валенсуэлы.

— У вас есть ордер на обыск?

— Да насрать мне на ордер и на судей, которые их выдают!

— Вы не можете обыскивать наш дом без ордера! — не сдавалась Мария Фернанда.

— Прытко пела рыбка!

— Мы находимся под защитой Конституции!

— Ну и находитесь себе! Переверните тут все вверх дном! — приказал он своим людям.

— Звери вы! — выкрикнула Мария.

— Не надо, мама, — стала потихоньку успокаивать ее Нена. — Вообше-то это хороший знак — значит, их не поймали.

Из комнаты вытолкали Грегорио и поставили перед Маскареньо.

— О-о, теперь вы за начальника?

— Заткнись, старый пендехо, будешь говорить, только когда я тебе велю! — Маскареньо ударил Грегорио коленом в живот; тот согнулся пополам, понося полицейского команданте на чем свет стоит. Маскареньо ответил ему еще более скабрезными ругательствами: — Пидарас, педофил, изменник родины! — Перед уходом он забрал с собой фотографию Давида, чтобы с этого дня объявить его в розыск как опасного партизана.

Между тем Давид, ни живой ни мертвый от ужаса, приближался к автобусной станции. «Доберусь до Тихуаны и пролезу под проволокой на ту сторону, как делают ребята!» Но тут он вспомнил, что денег у него с собой кот наплакал. Не возвращаться же домой за сбережениями, если за тобой охотится волчья свора! Кроме того, удирая от Сидронио, он не успел надеть рубаху, и ему пришлось потратиться на новую.

Давид находился в полной растерянности. Он достал из кармана вырезку с фотографией Дженис и поцеловал ее. Вернуться, что ли, за деньгами? И он решился: «Я хочу к тебе! — Денег с собой только несколько купюр. — Ну, почему твой дом так далеко? Без тебя мне жизнь не мила! — По словам Чоло, надо не меньше двух тысяч песо. — Хочу очутиться на той темной лос-анджелесской улочке. — Как далеко он сможет уехать с имеющейся наличностью? — И быть с тобой!» Однако на какие шиши он будет питаться? Чем платить за жилье? К себе домой возвращаться уже нельзя, впутывать дядю с тетей в свои неприятности тоже не надо.

Сидронио сущий зверь, наверняка будет поджидать его день и ночь с этим своим ружьем, которое способно выстрелить штук двести пуль за раз! Давид совсем пал духом, спрятал фото и окинул взглядом торопливо снующих вокруг людей, лотки с едой, указатели автобусных рейсов, крышу станционного здания. В глазах у него все стало кружиться, кружиться, кружиться… «Неужели в тебе не осталось ни капли мужества? — возмутилась его бессмертная часть. — Если бы ты не бросился от них наутек, то сейчас бы пил пиво с другом. Хватит терять время на глупые мысли, узнай, как далеко ты сможешь уехать за свои деньги!»

— Вам куда? — спросила кассирша.

— А куда я доеду за сто песо?

— До Альтаты, не дальше, парень; билеты продаются в соседнем зале.

До Альтаты? Хороший городок, Давид был в нем один раз вместе с родственниками. Тогда они путешествовали в дядином «валиуме», и у них имелся с собой хороший запас сандвичей с тунцом. Все утро они бродили по мелководью морского залива вдоль пляжа, заставленного палатками, где пьянствовали загорелые дочерна девушки и парни. Что ж, Давид не прочь побывать в Альтате еще разок.

Автобус прибыл в маленький портовый город уже ночью. Давид долго смотрел на полуостров Атамирако, темную полосу суши, протянувшуюся вдоль берега метрах в восьмистах от шеренги ресторанов, потом побрел по пляжу, пока в поле зрения не осталось ни одной живой души, и расположился на ночлег в вытянутом на песок рыболовном баркасе. Казалось, он едва успел сомкнуть глаза, как очнулся от сильной тряски.

— Извини, что потревожил, но я хочу воспользоваться твоей кроватью, — произнес какой-то старик с сигаретой, живописно торчащей изо рта.

— Простите, я только…

— Да все в порядке, просто мне надо работать.

— Это ваш баркас? А вы не могли бы взять меня на работу?

— Кто бы меня взял на работу! — ответил старик. — Мне нечем тебе платить.

— И не надо — возьмите к себе в ученики!

— С чего ты взял, что здесь школа?

С сигаретой во рту старик поднял с песка якорь, перевалил его через борт и после пары безуспешных попыток сдвинуть баркас с места посмотрел на Давида:

— Чего ждешь? Помоги!

Вместе они спихнули баркас в воду и вскарабкались в него. Старик развернул свое судно, упираясь шестом в морское дно, потом подошел к мотору, шестидесятисильному «джонсону», и потянул за шнур стартера — но так слабо, чтодвигательлишь глухо поворчал, кашлянул и замолк.

— Умеешь заводить? — крикнул он Давиду, не вынимая изо рта сигареты.

— Попробую… — Мотор запускался также, как бензопилы на лесопилке. Давид сильно дернул шнур, и двигатель заработал.

Баркас медленно поплыл мимо спящего, едва освещенного порта, обогнул оконечность полуострова Атамирако и повернул в океан. Давид с благоговением вглядывался в бескрайнюю таинственную черноту.

— Какая громада, — подумал он и посмотрел вверх, на своего старого знакомого, Млечный Путь, и его самое блестящее место между созвездиями Лебедя и Стрельца. Здесь он казался таким же близким, каким Давид видел его в сьерре. Баркас продолжал плыть прежним курсом, и уже огни Авандаро исчезли вдали, а старику было все мало; прошло еще некоторое время, прежде чем они остановились, чтобы забросить сеть.

— От тебя будет больше пользы, если ты принесешь мне удачу, — пробормотал старик с потухшей, насквозь промокшей сигаретой во рту.

Они тралили с полчаса, после чего вытащили килограмма два серых креветок и высыпали их на дно баркаса. Давид в восторге оскалил передние зубы — до сих пор ему не доводилось видеть такое множество живых рачков. Заброшенная во второй раз сеть вернулась примерно с таким же уловом. Однако начиная с третьей попытки везение прекратилось, и они развернули баркас в сторону Авандаро в надежде наловить рыбы. Было все еще темно. Едва они забросили сеть, как из мрака к ним вынырнула чья-то лодка.

— Что у тебя? — спросили оттуда.

— Вот, смотри. — Старик передал сумку из мешковины, в которой находилось чуть больше трех килограммов креветок.

Ему вернули пустую сумку, заплатили, и лодка растворилась в ночи так же внезапно, как и возникла. Давид безмолвно наблюдал за происходящим.

— Контрабандисты не спят, — пояснил рыбак. — Они платят лучше, чем наш кооператив. — В семь утра старик достал из бумажного пакета несколько такое. — Перекусим. — Давид умирал с голоду, но виду не подал, съел только половину предложенных ему такое с начинкой из рыбы и фасоли. Завершили завтрак холодным кофе, налитым в бутылку из-под текилы, который пили прямо из горлышка. Только теперь старик решил представиться: — Меня зовут Данило Мансо. А ты кто такой, чем занимаешься? Учти, мне не нужны неприятности с полицией, так что, если ты участвуешь в этих студенческих беспорядках, расстанемся сразу, как только вернемся на берег, и не вздумай трепаться, что выходил со мной в море!

— Я не студент, я хочу стать рыбаком!

— Ты что, за дурака меня считаешь? Худшей работы, чем наша, не сыскать! Опять же, путина еще не началась, ловим понемножку, только чтобы прокормиться.

Давид с мольбой посмотрел на старика, на его черное от солнца лицо и светло-серую струйку дыма от сигареты.

— Я правду говорю, хочу работать с вами! — И замолчал с разинутым ртом.

Глубоко затянувшись, старик бросил пристальный взгляд на лицо юноши, чье выражение не свидетельствовало о большом уме, и выпустил дым с удовлетворенным видом; Данило Мансо был заядлым курильщиком — докурив сигарету, тут же прикуривал от нее следующую. «Бог с тобой, — мысленно произнес он, — чем меньше я о тебе знаю, тем лучше для меня».

Они вернулись в порт еще до полудня. Давид твердо решил пока порыбачить со стариком, осмотреться, найти какую-нибудь работу поденежнее, скопить нужную сумму и уехать к Дженис. Мансо привел его к строению, в котором размещался рыболовецкий кооператив, и представил собравшимся там рыбакам как своего помощника. Здоровенный парень по фамилии Ривера, известный драчун и жених дочери Мансо, спросил с ехидцей:

— Так вы, товарищ, значит, рыбак?

— Ты что, по шкуре его не видишь? — поспешил вступиться за Давида старик.

— Пусть пройдет испытание Капи, — зашумели остальные, и Мансо отошел в сторонку. Если парень не просто перелетная птица, то пройдет и испытание, тем более что для Данило все уже и так было ясно.

— Нет, пусть сначала покажет мне свои руки! — не унимался Ривера, поигрывая рельефными мускулами на голом торсе. — Я хочу убедиться, действительно ли он человек рабочий, а не проходимец, который запудрил мозги дону Данило или, может, еще хуже, укусил его своими жеребцовыми зубищами!

Давид забеспокоился: что это? Повторение истории с Кастро? Неужели повсюду его ждут новые Рохелио и Сидронио?

«Они хотят знать, насколько ты надежен в работе!» — предупредила Давида его бессмертная часть. Ему захотелось в туалет по-большому, но рыбаки обступили его со всех сторон и требовали провести ритуал посвящения.

— Надо испытать этого парня, отведем его к Капи!

— Сначала руки! — упорствовал Ривера.

Старик Мансо и другие наблюдали, сидя на скамье под навесом кооператива.

— А зачем руки? — дрожащим голосом спросил Давид.

— Убедиться, что ты мужик, а не шлюха! — выкрикнул кто-то из зрителей со стороны «Гальеры», и все весело загоготали.

Давид уже начал волноваться почти так же сильно, как в свою последнюю ночь в Чакале меж тремя качимбями. Он посмотрел на громадные лапы Риверы и вспомнил, как замертво рухнул Рохелио.

«Советую тебе уносить отсюда ноги, да поживее! — прошептала бессмертная часть Давида. — Впрочем, уже слишком поздно. Если хочешь избежать серьезных неприятностей, делай, как я тебе скажу!» Давид стоял, разинув рот, в окружении примерно двадцати рыбаков, потешающихся над его передними зубами, а Ривера все приближался. Тогда он впервые решил послушаться свою бессмертную часть.

— Ладно, согласен, говори, что делать! «Молодец, верное решение, значит, так: тебя пытаются поднять на смех, а ты не сдавайся! Это вроде соревнования такого. Повторяй за мной: не такие уж они у тебя большие!»

— Не такие уж они у тебя большие, — пробормотал Давид.

— Чего? — поперхнулся Ривера, который нарастил свои мускулы благодаря занятиям на заочных курсах Чарльза Атласа, и от злости переменился в лице. — Чего ты сказал, пендехо?

— Я говорю, руки у тебя коротковаты, немного не хватает.

— Ах ты, пендехо, для чего не хватает, пидарас хренов? Давид сделал паузу и выпалил:

— Чтобы подрачить мой конец! — А затем, словно по наущению свыше, добавил уже в адрес аудитории: — Да заткнитесь вы, каброны!

Поднялся невообразимый свист и гвалт, даже старик Мансо разволновался. Он надеялся, что рыбаки вдоволь поиздеваются над Давидом и оставят в покое, однако после его слов обстановка серьезно накалилась.

«Вот молодец! — возликовала карма. — Здорово ты их отшил!»

Ривера не верил своим ушам — неужели кто-то посмел оскорбить его, самого сильного из всех членов кооператива? Но для сомнений не оставалось места; вокруг обоих тесным кольцом сгрудились рыбаки. Давид Валенсуэла стал искать взглядом хоть какое-то оружие самообороны, но под ногами был только песок. Он даже не успел уклониться, когда Ривера сбил его с ног одним ударом своего огромного кулачища. «Все зря, — заметила карма. — Выбранная нами стратегия оказалась ошибочной».

Ривера продолжал наступать, Давид швырнул ему в лицо горсть песка, и пока тот прочищал глаза, попытался улизнуть, однако не успел подняться на ноги, как снова упал под ударом кулака. Давид понял, что у него ни в коем случае не получится дать сдачи, Ривера был намного сильнее, поэтому он не нашел ничего лучше, как расстегнуть джинсы и извлечь наружу свой пенис, побывавший в чреве самой Дженис Джоплин.

— Во дает, черт! — загоготали присутствующие. — Дурак дураком, а член при себе! — Новая выходка Давида привела Риверу в ярость, он снова ударил его. Тот продолжал мастурбировать, лежа на песке и почти теряя сознание.

— Я убью тебя! — Ривера был готов разорвать свою жертву на части, но рыбаки остановили его.

— Не надо, Ривера, где ему с тобой тягаться! Что с него взять, с дурачка! Да не стоит, парень, хватит с него.

— Я убью его! — повторял взбешенный Ривера.

— Да он и так уже как неживой, чертяка! Да пусть лучше Капи его добьет! А ну-ка отведем его к Капи!

На скамейке давился от смеха старый Мансо, довольный отчаянным поведением своего подопечного. Давиду плеснули на лицо грязной водой из бадьи.

— Вставай, парень! — И помогли подняться на ноги. — Очухайся, шторм уже прошел!

«Это чудовищно! — возмущалась бессмертная часть Давида. — Они просто звери, мне еще никогда не доводилось бывать в подобном унизительном положении!»

— Тибурон, отведи-ка его к Капи!

«Что за Капи? Кто он такой? — настороженно спросила карма. — Какие еще испытания нас ожидают?» И Давида отвели к Капи.

 

Глава 8

Когда он предстал перед Капи, его по-прежнему трясло, как в лихорадке. При виде двух откупоренных бутылок мескаля Давид насторожился: в чем дело?

— В наших местах никто не смеет называть себя мужчиной, если не выпивает за раз меньше литра! — громовым голосом произнес толстяк. Капи слыл человеком закаленным снаружи и изнутри; три раза тонул на Мар-де-Кортес, но сумел-таки выбраться живым. Обладал довольно грузным телосложением — «Когда я умру, из меня можно будет вытопить не меньше двадцати банок жира!», — роста высокого — «И кто только сделал в „Гальере“ такую низенькую дверь?», — воли железной — «Я сумел выплыть из водоворота, затянувшего целый корабль!»

А еще Капи славился тем. что за один присест мог потребить спиртного больше любого жителя тихоокеанского побережья, неоднократно отстаивая свое первенство, в том числе перепив легендарного капитана «Оклахомы», американского тунцелова, севшего на мель в заливе. Пока дожидались буксира из Сан-Диего, чтобы стащить «Оклахому» обратно на глубину, ее матросы сошли на берег в Альтате и развлекались тем, что играли в бейсбол, пьянствовали и волочились за каждой юбкой, попадающейся им на глаза. Порядком устав от беспокойства, чинимого незваными гостями, изобретательные рыбаки придумали способ срубить с американцев немного денег. Один из местных чикано явился к гринго и сказал:

— Предлагаем вам устроить соревнования!

— Какие еще соревнования?

— А кто больше выпьет! Пусть самый сильный из вас померяется своим умением с нашим.

— Не советуем вам этого делать! Наш чемпион — настоящая бездонная бочка!

— Ставим пятьсот песо!

— Ладно, вот вам двести!

— Тысячу!

— Семьсот! — И ударили по рукам.

Матрос с «Оклахомы» улыбнулся и сказал, что самый сильный из них — сам капитан. Ну, что ж, пусть будет капитан на капитана. Сложили деньги в железную бадью, посадили обоих соревнующихся друг против друга и поставили перед каждым по четыре литровых бутылки текилы «Орендайн». Условие было только одно — прикончить все, что стояло на столе, а первый, кто упадет или откажется, сразу теряет деньги. Соревнования начались в хорошем темпе. Капитан «Оклахомы», старый морской волк торгового флота США, сливал текилу в горло с громким «глаг-глаг-глаг». Первый литр осушили голова в голову, от души отрыгнули и откупорили по второй бутылке. Капитан «Оклахомы» пил быстрее Капи и к третьему литру уже имел некоторое преимущество перед соперником. Последнюю бутылку он заглотил, не переводя дыхания, тогда как Капи не спеша смаковал свою текилу.

— Ага! — победно закричали американские матросы и хотели было забрать деньги из бадьи, однако один из рыбаков знаком остановил их. Капи допил четвертый литр, откусил горлышко бутылки и начал с хрустом жевать. Гринго остолбенели от изумления; их капитан умел пить алкоголь, но есть стекло ему не доводилось. Между тем условие гласило: прикончить все! Капи проглотил свою закуску и попросил кока-колы. «Для лучшего пищеварения», — пояснил он. Гринго с ругательствами и проклятиями увели потерпевшего поражение капитана, а рыбаки Альтаты заказали себе пива, себиче, такитос, супчику из креветок и отпраздновали победу.

И вот теперь настала очередь Давида соревноваться с Капи.

— Подождите! — сказал он и внимательно изучил бутылку. Ему самому пришлось приобщиться к алкоголю через коварнейший в мире мескаль, какой изготавливают только в Чакале, отрыжка от него будто от хвойного настоя. От пива Давид вообще не пьянел, текилу его организм усваивал хорошо, а вот от мескаля, особенно с червячком-ох как мучился, не дай бог! Вот и в этой бутылке он разглядел — ну да, вон эта черная штука плавает!

— Нет! — наотрез отказался он. — Я не могу пить, если там червяк!

— Подумаешь, какой нежный! — презрительно бросил толстяк.

— Я же говорил тебе, Капи, он просто баба! Ну, чего кочевряжишься? — прикрикнул Ривера на Давида.

— Не буду пить, — уперся тот на своем, — противно!

— А пить стариковскую бурду не противно было? Может, ему отвар из коки приготовить?

— Капи, — вмешался старый Мансо, — в твоей бутылке нет червяка, почему бы вам не поменяться?

— Отдай ему свою бутылку, Капи! — закричали рыбаки.

— Ладно, чтобы после не отпирался, — согласился толстяк и отдал Давиду свою бутылку. Начали пить одновременно — буль-буль-буль, — как вдруг Капи остановился: что такое? Давид пил гораздо быстрее его и осушил бутылку, не замедляя темпа.

— Вот черт! — восхитились зрители. — Силен парень! Провожаемый взглядами рыбаков, Давид побрел к баркасу Мансо и обессилено повалился на сети.

— Молодец! — услышал он голос старого рыбака. — Выдержал испытание! Иди со мной! Вещи захвати, а мотор в кооперативе оставим.

Мансо жил в доме, стоящем в самом конце улочки, на которой не было ничего, кроме песка. Его дочь Ребека к возвращению отца приготовила еду.

— А у меня появился помощник, только сейчас он немного пьяный!

— Очень приятно! — произнесли оба.

— Ребека Мансо.

— Давид Валенсуэла.

Дочь рыбака, не стесняясь, окинула его похотливым взглядом. Женщина она была высокая, стройная, со смуглой, золотистого оттенка кожей; пышные груди, не стесненные бюстгальтером, распирали блузку. Повинуясь жесту отца, она принялась накрывать на стол и по ходу дела, к удивлению Давида — вот это да! — не упускала возможности наклониться к нему и коснуться своей роскошной грудью.

«Очень аппетитная бабенка, да и обстановка благоприятная!» — тут же заметил внутренний голос. «Это не Дженис!» — мысленно оскорбился Давид, который поклялся больше никогда не слушаться советов своей бессмертной части. Закончив есть, Данило объявил, что отправляется спать.

— У меня к тебе, дочка, две просьбы: во-первых, повесь под навесом гамак для этого парня, а во-вторых, веди себя хорошо!

— Да, папа.

Старик ушел в дом, а Давид, все еще одурманенный мескалем, поймал на себе пристальный взгляд смуглянки. Не отводя от него глаз, женщина подняла руку к груди, одну за другой расстегнула пуговки и сняла с себя блузку. После этого наклонилась к Давиду, чтобы поцеловать его.

— Вы что? — остолбенел тот от неожиданности. «Вот это я называю небо в алмазах!» — в восторге воскликнула его бессмертная часть. От Ребеки исходил какой-то доселе неведомый Давиду запах, который лишал его способности сопротивляться. Нотутему вспомнилась Дженис, и он пришел в себя.

— Погодите-ка! — попытался отстраниться Давид, однако сильные руки Ребеки не отпускали.

— У меня что-нибудь не на месте? — Она уперлась своей грудью ему в лицо.

— Пожалуйста, не надо! — как мог отбивался Давид. «Да расслабься ты! — вмешался внутренний голос. — Посмотри на нее, она ничуть не менее лакомый кусочек, чем Лягушачьи Лапки!» — «Не суйся не в свое дело!» — мысленно огрызнулся Давид. «Нельзя упускать такую возможность!»

— Тихо!!!

Ребека замерла в изумлении:

— Но я, кажется, ничего не сказала!

— Да я не вам…

— У тебя что, крыша поехала? — Карма покатывалась со смеху.

Давид поднялся из-за стола и направился к навесу.

— Эй! Ты куда? Нечего здесь разгуливать без спросу! — Давид послушно вернулся. — То-то же! — Ребека хотела снова перейти в наступление, но юноша поспешно отступил на безопасное расстояние. — Эй, да что с тобой? Может, ты голубой?

— Мне от вас ничего не надо!

«Не будь таким неблагодарным, бог накажет!» — вставил внутренний голос.

— Что? Я тебе не нравлюсь?

— Не в этом дело, просто я помолвлен.

— А, так у тебя есть девушка?

— Да. — Смех у него в голове не стихал.

— Ты ее любишь? — Да.

— И хочешь на ней жениться?

— Да, хочу.

— И когда свадьба?

— Когда перееду к ней в Калифорнию.

— Она там живет?

— В Лос-Анджелесе.

— Один мой приятель тоже туда уехал, но ведь это же очень далеко, разве не так? — Быстрым движением она схватила его ладонь и прижала к себе между ног. — Неужели тебе в самом деле не хочется этого? — Давид испуганно попятился; гогот бессмертной части стал оглушительным. — Нет, ты и впрямь ненормальный! — улыбнулась Ребека. — Все равно никуда не денешься, от меня еще ни один не ушел! Ночью, когда все угомонятся, встретимся на берегу — прогуляемся. Понял?

— Да.

— И в дальнейшем будь попокладистей, потому что баркас принадлежит мне, а я очень люблю морские прогулки! А если не придешь, пеняй на себя! — Она нежно погладила Давида по щеке. — Ты правда не голубой?

— Нет!

— Ладно, до вечера можешь спать здесь, во дворе, если хочешь.

Давид поплелся к навесу. «Не дождется, я не стану изменять Дженис!» — «Какой смысл хранить верность женщине, с которой ты был вместе восемь минут? Будь у меня такая возможность…» Ничего не ответив, Давид обессилено упал на сваленные в кучу сети и провалился в глубокий сон.

Его разбудили, когда начало смеркаться.

— Пошли в «Гальеру»! — сказал Мансо. Давид поплескал на лицо водой, слушая, как напевает Ребека, а выйдя на улицу, лицом к лицу столкнулся с Риверой, который неприязненно уставился на него.

— А ты что тут делаешь?

— Я его покормил, — объяснил старик. — Тебя что-то не устраивает?.

— Нет-нет, дон Данило, доброго вам вечера! Уже уходя, Мансо все же подозвал к себе дочь:

— Пожалуйста, дочка, не делай ничего, за что мне потом пришлось бы краснеть!

— Ну, что ты, папа! — На Ребеке была юбка в цветочках, в которой она выглядела настоящей тропической красавицей.

— Я тебе верю, не подведи меня!

— Не беспокойся, папа!

Мансо уже давно бросила жена, оставив у него на руках маленькую Ребеку и дав пищу для деревенских пересудов, и старику не хотелось возобновления сплетен, только теперь уже по вине дочери. Однако его усилия повлиять на нее не имели никакого успеха, поскольку для Ребеки понятия полового воздержания просто не существовало. Она выбрала Риверудля удовлетворения зова плоти, каждый вечер уединялась с ним и всякий раз, следуя животному инстинкту, открывала потрясающие возможности собственного тела.

По давно установившейся традиции рыбаки собирались в «Гальере», чтобы выпить, закусить и посудачить о жизни и делах. Таверна располагалась на морском берегу сбоку от строения кооператива. После своего недавнего профессионального посвящения Давид ожидал от рыбаков скорее враждебного приема, но они были настроены вполне добродушно.

— Осторожно с этим парнем, у него с башкой не в порядке! — И кряхтели, рассаживаясь по скамьям.

— А где Капи? — спросил старик.

— У себя дома!

Давида угостили пивом, второй круг купил старик Мансо. Когда его стали расспрашивать, кто да откуда, он вспомнил о Сидронио и решил скрыть правду — сказал, что родом из Кульякана, а работал прежде в рыболовецком кооперативе Чаметлы (эту идею ему подсказал Мансо). Выдумка оказалась удачной, и рыбаки окончательно приняли Давида в свою компанию. После третьего круга его мысли начали блуждать по Калифорнии, Чакале, Кульякану, пока он наконец не вспомнил о двоюродном брате. Если Чато приедет ночевать в домик на холме, там его ожидает встреча с Сидронио. Как же предупредить брата?

Однако теперь предпринимать что-либо было уже поздно. В то время как Давид в полной безопасности бражничал в компании рыбаков, Чато подъехал к дому, вышел из машины и с беспокойством оглядел царящий там беспорядок. Он сразу почуял недоброе, а затем зловещее предчувствие переросло в уверенность: Давид никогда не оставил бы без причины такое количество пива в старой бочке из-под бензина. Чато жил в подполье чуть больше года — достаточный срок, чтобы приобрести интуицию, а потому его тревога была не напрасной: здесь что-то не так, в этом доме небезопасно! Он заметил пулевые пробоины на стенах, темное пятно на полу — несомненно, засохшая кровь. Может быть, здесь засада? Не включая света, Чато неслышно прошел через дом на внутренний дворик. Вот простреленный радиоприемник, на полу валяются гильзы, но явно не от табельного оружия полиции. Что за черт? Он не имел права подвергать себя риску, похищенный банкир Иригойен вел себя слишком нахально, пришлось его попугать, только вчера в первый раз позвонили родственникам. Чато внимательно осмотрел улицу; нет, это не полиция, машин не видно, а кроме того, они бы тут все разнесли, особенно «драконы», невежи недорезанные! А если грабители? Тоже нет, все вещи на месте, включая листовки, запас медикаментов и одежды, две винтовки и четыре пистолета. Так какого же черта?

Некоторое время Чато сидел в полной неподвижности, дожидаясь, когда совсем стемнеет, и постепенно начал успокаиваться. Он пришел к выводу, что здесь все-таки побывали полицейские, Давид оказал сопротивление, и они его ранили, чтоб не брыкался, а потом увезли с собой. Да, так, наверное, и случилось. Уже почти совсем успокоившись, Чато вернулся в гостиную и открыл бутылку пива, у которого, как ему показалось, был привкус паленого. Он устал до крайности, однако ночевать здесь было слишком опасно — надо убираться отсюда! — как ни хотелось остаться, поскольку силы его уже были на исходе. Нет, рисковать нельзя, банкир чертов, наверно, придется накачать его наркотиками, чтоб не поднимал столько шума.

Очень скоро Чато преодолел все свои сомнения и занялся укладкой маленького арсенала в спортивную сумку, как вдруг услышал с улицы негромкий звук подъехавшего к дому автомобиля. Он осторожно выглянул в окно и увидел машину Сидронио Кастро. Из нее вылез какой-то тип, похожий на наркоторговца, со лбом, заклеенным пластырем, и неизменным АК-47 в руках. Он с заметной опаской стал приближаться к дому. Чато догадался — это земляки Давида. Наркоторговцы и полицейские в чем-то похожи, но все же не одинаковые. Теперь он понял, что брату удалось унести ноги во время первого нападения, но враги предприняли новую попытку и наверняка подстерегали его, подключив соседей.

— Что ж, если ищут Давида, у меня есть преимущество. — Что делать? Оказать сопротивление? Поступить так было бы безумием: если они вернулись, значит, брата не поймали. Чато должен немедленно уходить, чтобы не сорвать операцию партизан и не поставить под угрозу безопасность своих товарищей. — Кроме того, если я их подведу, им будет трудно получить выкуп! — Чато надел на плечи рюкзак и, неслышно ступая, направился к заднему дворику. Но едва он вышел через дверь, которая оставалась открытой, как прогремел выстрел и возле самого уха просвистела пуля сорок пятого калибра — шофер Сидронио караулил за оградой. — Ну, держись, каброн! — Шофер побледнел от страха; он никак не ожидал вместо беззащитной жертвы столкнуться с профессионалом с двумя пистолетами. Чато, пользуясь своим преимуществом, всадил в громоздкую мишень четыре пули. — Получай, буржуйский прихвостень! — Толстяк рухнул, бездыханный. К тому моменту, когда Сидронио выбежал к зарослям бугенвиллеи, Чато уже и след простыл. Самому сердитому из братьев Кастро пришлось вернуться к своему автомобилю ни с чем, а жители по соседству поняли, что этим ребятам из дома на углу палец в рот не клади.

Когда пришло время расходиться, Мансо спросил Давида:

— Где думаешь ночевать? Если хочешь, можешь спать в баркасе, сейчас тепло и комаров нет, тем более ты в нем уже освоился. Домой к себе не приглашаю из-за дочери — не хочу лишних разговоров.

— Не беспокойтесь, лодка вполне сгодится. — Давид сидел в баркасе и курил, когда увидел Риверу, который шел поберегу из гостей в очень благодушном настроении и напевал «Звезду моряка». Давид присел на дне баркаса — просто так, на всякий случай, а когда рыбак удалился, улегся на спину. Перед его глазами огромным шатром раскинулось бескрайнее небо, совсем такое же, как в сьерре, — казалось, можно дотянуться рукой до звезд. А вдруг сюда заявится Сидронио? Давид был уверен, что не убил его, заюпив в лоб пивной бутылкой. Если захочет приехать, пусть — опять получит бутылкой по башке! Как же ему попасть обратно в домик на холме? «Напишу папе, чтобы он пожаловался на Сидронио дону Педро, пусть не нарушает договор, я ведь даже не вспоминаю о Карлоте Амалпи, а если Сидронио и дальше не перестанет за мной охотиться, я буду повсюду носить с собой камень, хоть папа не велел мне даже смотреть на них. — Давид достал из кармана газетную вырезку, которая совсем обветшала. — Уеду в Калифорнию, и все пойдет по-другому! — Он нежно поцеловал вырезку. — Как нелегко жить с любовью к Дженис! Может быть, Чато одолжит мне недостающих денег, чтобы я смог уехать к ней. Потом верну ему все до сентаво, даже в бейсбол буду играть, если понадобится, что ж делать! Плохо только, что эта игра мне не нравится, не нахожу в ней ничего хорошего, но ради Дженис я готов на все; получи я ту работу у „Доджерс“, сейчас бы спал в тепле у нее под боком!»

«Интересное наблюдение», — не преминула заметить бессмертная часть Давида.

«А ты помолчи!» — огрызнулся он.

«И не надейся; вот чего я не переношу, так это молчания!»

Давид продолжал размышлять о том, как бы вернуться и забрать свои сбережения, как вдруг:

— Как дела, мой песик? — Очертания Ребеки выросли на звездном фоне. «Какая женщина!» — радостно встрепенулась карма. Давид совсем забыл о назначенном ему свидании, убаюканный шуршанием волн о песок. — А где мотор?

— В кооперативе.

— А весла?

— У вас дома.

— Как же мы будем кататься без мотора и весел, песик мой? — сказала Ребека и ущипнула Давида. — Я тебя предупреждала, пеняй на себя!

— Я тебя не понял.

— Какой ты непонятливый, наверное, в школе был двоечником! — Давид не двигался, глядя, как она переходит на другой конец баркаса, наполняя воздух своим необыкновенным ароматом. — Мой песик очень красивый, хоть и немного зубастый, давай-ка подумаем, что мы можем сделать. — На ней была та же цветастая юбка. — Вот, шест нашелся! А ну-ка, — она вылезла на песок, — помоги мне столкнуть баркас! — Давид повиновался, а когда лодка закачалась на воде, они забрались в нее и с помощью шеста отчалили от берега. Порт погрузился в сон. — Ой, нет, только не все сначала! — Отплыв метров на тридцать, Ребека сняла с себя одежду и заключила его в страстные объятия. — Ну же! — Она повалила Давида на дно баркасаса пугающим нетерпением. — Покажи, какой ты мужчина, мой песик! — И укусила его за ухо. «Великолепно! — восхитился внутренний голос. — Сейчас мы ее удовлетворим!»

— Я уже сказал, что не хочу этого с вами! — «Возьми ее, — потребовала карма. — Она твоя, чего ждешь?» С большим трудом Давид сумел высвободиться из объятий Ребеки.

— Да ты педик, что ли?

— Нет, не педик, просто не хочу изменять невесте.

— Ты ненормальный! Во всей Альтате нет мужчины, который не мечтал бы переспать со мной!

Давид попытался укрыться на корме, но Ребека настигла его и, вместо того чтобы подвергнуть наказанию, начала пританцовывать без всякого перехода и вступления, плавно покачивая бедрами, с женственной чувственностью, способной свести с ума любого. От нее продолжал исходить необычайный запах, который уже начал одурманивать Давида. Не прекращая танцевать, женщина шагнула ближе, потом еще ближе, пока отступать было уже некуда, и когда руки юноши протянулись, чтобы коснуться ее тела, столкнула его в воду.

— Надеюсь, ты умеешь плавать, мой песик! — И взялась за длинный шест.

Давид смотрел вслед удаляющейся к берегу лодке, а его бессмертная часть негодующе возмущалась: «Ну, зачем же так грубо, ведь мы же были совсем не против!»

 

Глава 9

Насвистывая, Чоло вышел из дома и сел в машину, чтобы отправиться на деловую встречу. Едва отъехав, он увидел девушку, которая настойчиво ему голосовала.

— Чего это она? Неужто заваривается мачака? — Чоло остановил машину. — Хочет показать, что просто так не отстанет? — Вообше-то времени у него совсем не было, пара часов, не больше, но Чоло был не из тех, кто упускает благоприятную возможность. Он сделал по громче радио, настроенное на станцию, передающую американские песенки. — Ну, как, принцесса, хочешь побывать на моем ранчо?

— Мне прямо, — ответила девушка с неприступным видом. Чоло продолжил было заигрывать с ней, но какое-то странное предчувствие заставило его остановиться. Что-то не так, но что, черт возьми? Ему даже захотелось высадить ее, хотя он сам не понимал почему. Он посмотрел на девушку повнимательнее: длинные кудрявые волосы, прекрасная косметика, но одета очень неряшливо. Наверно, из богатой семьи, но подалась в хиппи, решил Чоло. Не мылась уже не меньше полугода, вот влип, на кой черт я подцепил эту грязную телку? Надо избавиться от нее, иначе добром это не кончится! До бульвара Сапаты оставался один квартал. Девушка словно прочитала его мысли. — Остановите вот здесь, на углу, — показала она. Прежде чем Чоло успел слово вымолвить, пассажирка вышла, оставив на сиденье конверт. — Вам послание от команданте Фон-секи, — сказала девушка и убежала в обратную сторону.

— Чертов Чато, — мысленно выругался Сантос, — опять его шуточки!

В письме Чато спрашивал, куда девался Давид, и просил подыскать ему другое жилье.

— Ничего не получится! — вслух сказал Сантос. — Как-нибудь в другой раз, сегодня я слишком занят. — Он несколько часов безвылазно проторчал у себя дома, ожидая звонка из картеля наркоторговцев Синалоа в ответ на свою просьбу встретиться с самым главным, и потому не отходил от телефона. Считанные минуты назад ему еще не были известны день, час и место встречи, но вот наконец соответствующие указания получены, и Чоло не собирался терять предоставленный ему шанс. Через два часа после получения письма Чато через его связную он выехал из города, следуя за белым пикапом. Прибыв в Альтату, обе машины свернули направо в сторону района, где располагались дома богачей, и остановились напротив виллы в колониальном стиле, окруженной оградой пятиметровой высоты. Дон Серхио Карвахаль Кинтеро встретил Чоло на террасе с видом на море. С ним были его доверенный человек Закариас и адвокат Угарте. Чоло пожаловался им на то, что до сих пор его усилия приносят незначительные результаты: он переправил поездом в Тихуану, Сан-Луис-Рио-Колорадо и Ногалес всего лишь несколько чемоданов марихуаны, закупленной в Бадирагуато. Сантос выразил пожелание и дальше сотрудничать с картелем, но на более высоком уровне, поскольку одинаково опасно попасться с чемоданом травки и с оптовой партией.

— А твой отец знает, чем ты занимаешься?

— Нет, даже не подозревает! Для него я по-прежнему учусь в университете.

— А что ты изучаешь?

— Вообще-то агрономию, но это лишь для видимости, я прихожу в университет только затем, чтобы поболтать с ребятами. Наследующей неделе начинаются курсовые экзамены, но я не пойду их сдавать. — Карвахаль Кинтеро слушал его с очень серьезным видом; он был знаком с отцом Сантоса и не желал ему неприятностей, но в то же время понимал, что если парень и дальше продолжит заниматься этим бизнесом, то ему понадобится зашита, иначе его может постигнуть гораздо более печальная участь. Полиция будет только рада заполучить очередного мальчика для битья; все перевозчики-одиночки берутся ею на заметку, особенно на стадии запроса американской визы.

Проницательный Карвахаль уже давно обратил внимание на Мохардина и возлагал на него большие надежды. За многие месяцы сотрудничества парень ни разу не попался, а это кое-что значит. Несомненно, такой способный юноша заслуживал большего, и глава картеля начал засыпать его вопросами личного характера. «Что за черт? — мысленно удивлялся Чоло. — Или в этом бизнесе так заведено?»

— Ты готов рассказать обо всем своему отцу? — задал очередной вопрос Карвахаль.

— А ему-то что за дело? Ответ прозвучал категорично:

— Запомни, мое предприятие семейное, в нем участвуют все мои родственники, за исключением женщин. И если я беру тебя на работу, то с твоей стороны все должно быть точно так же. Выражаясь терминологией присутствующего здесь адвоката Угарте, это наша концепция. Так что выбирай — да или нет!

— Да, сеньор!

— Тогда ты в деле. Закариас, проинструктируй его, и пусть начинает работать; у нас не хватает людей в Лас-Вегасе, а гринго за травку готовы горло перегрызть.

— Спасибо, — поблагодарил Сантос. — Обещаю, вы не пожалеете!

— А это уж не твое дело, пожалею я или нет! За работу, Закариас! Барроуз не примет от меня никаких оправданий по поводу дальнейшей задержки!

Адвокат Угарте в любой ситуации умел непринужденно улыбаться и этим нравился Сантосу. Глядя на него, никто не поверил бы, что он связан с торговлей наркотиками. На автостоянке перед домом они увидели светловолосую девушку, выгружающую из машины пакеты с продуктами из супермаркета.

— Закариас, вы мне поможете?

— Это Грасьела, — представил Закариас девушку Сантосу, — внучка дона Серхио. Он в ней души не чает! — Чоло окинул Грасьелу изучающим взглядом. Любая блондинка, пусть даже крашенная, неизменно привлекала его внимание.

— Очень приятно, Сантос Мохардин. По какому случаю так много покупок?

— В этом доме всего не хватает — от туалетной бумаги до еды!

— Но вы наведете в нем порядок, не правда ли?

— Надеюсь! — Все вместе отнесли пакеты на кухню. Чоло пришел к выводу, что внучка сеньора Карвахаля — девочка что надо, особенно ему понравились ее простота и раскованность в общении. Из магнитолы ее автомобиля звучала «Миссис Робинсон» в исполнении Саймона и Гарфанкла.

— Какая красивая песня! — похвалил Чоло.

— Осточертели уже эти частушки и страдания! — ответила девушка.

— Едем, Мохардин! — поторопил его Закариас. — У нас мало времени!

Человек, считающийся правой рукой главаря картеля Синалоа, отвез Чоло и Блонди в ресторан на краю пляжа. Там он заказал фаршированную рыбу, себиче из креветок и чичарроны из парго, морского леща, а затем вкратце растолковал Сантосу его задачу:

— Тебе придется пересечь пустыню Сонору, уложившись в жесткие временные рамки, и доставить груз в Лас-Вегас. — Потом уже более подробно Закариас остановился на вопросах безопасности: — Отныне ты не имеешь права действовать на свой страх и риск. Теперь мы все как одна семья и зависим друг от друга, а потому ты должен согласовывать каждый свой шаг с шефом или назначенным им человеком, в данном случае со мной или адвокатом Угарте. — О том, какое наказание ждет за предательство, Закариас не сказал ни слова, но Чоло и сам знал, что бывает с теми, кто пытается обмануть дона Серхио. Он не стал задавать лишних вопросов; перед ним открылась заветная дверь, и Сантос не собирался отступать именно сейчас, горя желанием бросить вызов всему свету, готовый дерьмо жрать, если понадобится, мать их…

Отец сначала раскричался:

— Ах ты, недоумок, не позволю, чтобы мой сын подался в гомеро!

— Все уже решено!

— Подожди хотя бы, когда я богу душу отдам, тогда и делай что хочешь! — Чоло стал объяснять отцу, что ему не нравится учиться, что братьям же лучше будет, больше земли в наследство достанется, что на обычной работе мало платят, а эта ставка беспроигрышная и упускать такую возможность нельзя.

— Дон Серхио отнесся ко мне очень хорошо, но велел заручиться твоим согласием. — После многочасовых препираний Мохардин-старший понял, что сына не переубедить.

— Ладно, но чтоб матери ни слова, нас в свои дела не впутывай и на наших глазах деньгами не сори!

Через неделю Сантоса было не узнать; он расстался со своими длинными волосами, купил себе соломенную панаму, сел за руль фуры, груженной десятью тоннами марихуаны, и помчался по шоссе, ведущему в Мехикали. На границе его встретил Закариас, проследил за перегрузкой товара в восемь туристических трейлеров и возглавил процессию, направляющуюся в Лас-Вегас. Доставив груз на место, Закариас представил новичка покупателю, мистеру Барроузу:

— Отныне, сеньор, транспортировкой будет заниматься Сантос Мохардин. — Для Чоло это означало войти в дело с главного входа. Сеньор Барроуз не только дал ему свое благословение, но и пригласил вместе отпраздновать успех в роскошных гостиничных апартаментах в обществе девушек по вызову. Два дня Чоло находился на седьмом небе. Однако в субботу вечером он извинился перед гостеприимным хозяином и сказал, что хотел бы отправиться спать.

— Почему? — удивился тот.

— Уезжаю рано утром. В сезон дождей возникают дополнительные трудности при заготовке травки; мне надо проследить, чтобы все было в порядке для нашей следующей ездки.

Барроуз одобрительно улыбнулся:

— Эй, Зак, этот парень знает, что делает!

— Настоящий мужчина умеет уделять потехе час, а работе время! — согласился Закариас и добавил, обращаясь к Чоло: — Увидимся в Кульякане, я выеду завтра к вечеру.

Покидая утром фешенебельный отель, Чоло вспомнил о Давиде. Где-то он сейчас, дурачок Санди? Влучшем случае в Лос-Анджелесе, швыряет бейсбольный мяч… Кульякан встретил его полной сумятицей, повсюду стояли контрольно-пропускные пункты, улицы патрулировали полицейские джипы. Из газеты он узнал, что Иригойена отпустили после недельного плена; его нашли на автостоянке стадиона имени Анхеля Флореса. За освобождение банкира уплатили выкуп в шесть миллионов песо. Вот чертов Чато, разбогател-таки! На пресс-конференции Маскареньо рассказал, что деньги забрала элегантная дама из условленного места в зале ожидания неотложной помощи больницы социального страхования во время наплыва посетителей и тут же исчезла, как по волшебству. Однако полиции уже известен состав преступной группы и место их сборищ в доме в колонии Росалес.

— Допрошены соседи, с их слов составлены фотороботы, и мы уверены, что очень скоро сумеем засадить злодеев за решетку. Сейчас я не стану называть их имена, чтобы не затруднить проведение следственных мероприятий.

— Хрен тебе! — подумал Чоло. — Ребята из Коль-Рос для тебя слишком крепкие орешки, зубы обломаешь!

Он noexaл в Альтату. чтобы доложить дону Серхио об успешном выполнении задания. На вилле никого не было, кроме охраны и внучки дона Карвахапя.

— Странно, — удивился Чоло. Белокурая Грасьела загорала возле бассейна с книжкой Октавио Паса под музыку долгоиграющей пластинки «Манкис». — Привет, Грасьела!

— А, Сантос, как дела?

В чем дело? Похоже, девочка не в духе. Чоло старался не смотреть на ее голые ноги, смазанные лосьоном от комаров, но не мог не заметить непослушную кудряшку, выбившуюся из-под трусиков бикини.

— А где твой дедушка?

— На рыбалке, и вернется только к вечеру. Грасьела не сводила с него глаз, и Чоло, не привыкший деликатничать с девицами, решил действовать напрямую:

— Слушай, пошли выпьем чего-нибудь вместе! Грасьеле это явно не понравилось.

— Я уже пью, как видишь. — И показала на стакан с оранжадом.

— Это… а может, пивка? — Грасьела села, опустив себе на живот раскрытую книгу.

— Кончай, Сантос, понял? Запомни: я никогда не пойду на свидание с мужчиной, который работает на моего дедушку, так что даже не мечтай об этом!

— Я работаю на себя, а не на дедушку!

— Все равно не хочу никуда с тобой идти, мне и здесь хорошо, с книжкой!

— О чем она?

— О мексиканцах в Лос-Анджелесе.

— А тебе нравится этот город?

— Да. — Она снова легла, и Чоло невольно уставился на непослушную кудряшку.

— Ты бывала на бульваре Сансет?

— Всего хорошего! — отрезала Грасьела. — Я скажу дедушке, что ты приходил, — и погрузилась в чтение.

«Ну, конечно, — думал Чоло, направляясь к выходу, — раскатал губу! Будто у тебя нет своих телок в Кульякане, да еще Мария Фернанда, девочка моя, уже в следующем месяце станет ясно, выстрелит ружье или нет». Он уже подходил к дверному проему, увитому стеблями с желтыми цветами, когда ему вслед донесся голос Грасьелы:

— Сантос! — Он вопросительно обернулся; блондинка шла к нему, прикрываясь от солнца раскрытой книжкой, как зонтиком. — Я ведь тебе нравлюсь, правда?

Чоло залился краской.

— Н-ну, большеньки-меньшеньки…

— Ты бы женился на мне?

— Что-о? Прости, не понял, что ты сказала?

— Послушай, я беременна. Отец ребенка сбежал в Европу, и мне нужно срочно выйти замуж. Зная моего дедушку, могу предположить, что он собирается выдать меня за тебя; уже три дня только о тебе и говорит; но сначала мне надо знать твое мнение, потому, может, что я, скажем, настроена более романтично.

Чоло остолбенел от изумления.

— Ты это серьезно?

— Конечно, иначе почему дед так легко согласился отправить тебя в поездку, как думаешь, особенно в Лас-Вегас, один из его самых прибыльных пунктов сбыта?

— Поклянись, что не шутишь!

— До тебя всегда доходит так медленно? Не видишь разве, что удача сама плывет тебе в руки?

— Да, но…

— Знаю-знаю, у тебя, как у всех, есть свои планы.

— Да нет, дело не в этом, просто…

— Наверное, тебе сейчас совершенно необходим глоток пива.

— Погоди-ка, ты говоришь, именно поэтому твой дедушка отправил меня в поездку?

— Ну, конечно, разве ты не знаешь, сколько людей выпрашивают у него возможность заработать? Все не так просто, а ты как думал? Дедушка познакомился с тобой и решил, что ты мне подходишь. За последние четыре дня посвятил меня во все подробности твоей биографии и прочее, поэтому я была бы полной дурой, если б не поняла, что он старается меня уговорить.

У Чоло голова пошла кругом.

— Я пошла за пивом, — сказала, глядя на него, Грасьела и остановилась.

— Да что с тобой? Тебе расхотелось?

— Это… мне надо домой, с отцом кое-что уладить.

— Приезжай завтра, продолжим разговор. И вот тебе мой совет: не заставляй дедушку посылать за тобой, он может рассердиться.

Чоло вышел вон, сгорая от негодования; как можно жениться на женщине, которую видел один раз в жизни? К тому же она беременна, и именно поэтому ему обломился Лас-Вегас, хотя за лакомый кусок наверняка идет драка. Теперь Сантосу стал понятен скрытый смысл слов дона Серхио о семейном предприятии. И Грасьела смотрит на жизнь точно так же, как ее дедушка, а еше плетет что-то о романтике, чертова девка!

Чоло находился в полной растерянности и нуждался в чьем-нибудь совете. Он вдруг понял, что в отсутствие Чато самым близким человеком для него была Мария Фернанда, позвонил ей и пригласил вместе поужинать.

— И не мечтай, — ответил она. — У меня траур.

— Почему? — испугался Чоло, сразу подумав о своем друге — наверное, с ним расправились военные или полиция.

— Умер кто-то?

— Не умер, а убит!

— Да кто же?

— Папа Давида.

— Что? Фернанда, мне необходимо с тобой увидеться! — После пятнадцати минут уговоров Нена наконец уступила. Мохардин заехал за ней на своем новеньком «гранд-маркизе», чтобы подчеркнуть, какое большое значение он придает их встрече.

— Ой, Чоло, что за роскошь! Дела пошли в гору, я смотрю?

— Большеньки-меньшеньки, как ты говоришь! — Они поехали в ресторан китайской кухни биоклуба рядом с кинотеатром «Диана». Чоло не скрывал своей тревоги.

— Расскажи, что произошло с твоим дядей!

По словам Марии Фернанды, три дня назад утром вооруженные винтовками братья Кастро во главе с Сидронио, у которого на лбу красовался свежий шрам, явились на лесопилку. При виде их все рабочие бросили работу и расступились в стороны.

— Ну, должник, как поживает твой придурочный сынок? — Альфонсо отвернулся от него, храня веру в человеческую порядочность и слово, данное доном Педро.

— Не забывай о соглашении, Сидронио. у меня с твоим отцом есть договор, и я его соблюдаю! — Больше он не успел сказать ни слова, его тут же расстреляли.

— За моего брата! — выкрикнул убийца, плюнул на мертвое тело и убрался прочь.

— Чоло, если встретишь Давида раньше, чем я, обещай, что сообщишь ему об этом с большой осторожностью. Мама недавно вернулась из Чакалы и опасается, что у него могут усилиться слуховые галлюцинации.

— Скажи ей, чтобы не беспокоилась за Санди, у него наверняка все хорошо!

— Как она может не беспокоиться? О Чато по крайней мере хоть что-то известно, а Санди…

— Скажи ей, чтоб не волновалась, он сейчас скорее всего в Лос-Анджелесе.

— Откуда ты знаешь?

— Да потому что он уже давно туда рвался; у него теперь один свет в окошке — Дженис Джоплин!

— Он по-прежнему мечтает о той певичке? Это какая-то одержимость; я видела, как люди впадают в истерику и лишаются чувств, например, на концертах «Битлз», но еще не встречала человека, который влюбился бы в символ. Возможно, он познакомился с ней во время поездки в Лос-Анджелес, но как?

— Загадочное стечение обстоятельств!

— Мне так жаль, что у него ничего не получилось с «Доджерс»! Только вообрази — мой двоюродный брат подает за одну из команд высшей лиги! Ему, конечно, помешала эта болезнь…

Не успел официант принести им закуски, а Чоло, как обычно на встречах с Марией Фернандой, от избытка чувств уже места себе не находил, его влюбленность была очевидной. Мужчины совершенно не умеют сдерживать себя, подумала Нена.

— Чоло, отчего у тебя эти темные круги под глазами?

— Не выспался, сделал рейс через границу и обратно без остановки. — Желая сменить тему, Сантос решил перейти к главному, ради чего пригласил Марию Фернанду: — Ну, так как, подруга? Заварим мачаку?

— А?

— Разве не помнишь, что ты обещала, когда я предложил тебе стать моей невестой? Пришел час расплаты!

— Мы договорились подождать один год, еще есть время.

— Мне необходим твой ответ немедленно: ты согласна выйти за меня замуж?

— Пречистая Дева Мария! — Нена сделала глоток напитка из своего стакана. — Ты ведь шутишь, правда?

— Я сейчас меньше всего расположен к шуткам.

— Чоло, мы просто друзья, даже не помолвлены и вдобавок слишком молоды!

— А я хочу жениться, причем не по указке, а на той, кого выбрал сам!

— О чем это ты?

— О том, что я хочу жениться на тебе!

— Послушай, Чоло, что с тобой, ты слишком возбужден, успокойся!

— Не веришь, что я люблю тебя?

— Верю, верю, ты мне тоже очень нравишься, я помню тебя с тех пор, когда мне было только восемь, а папа взял тебя к себе в команду кэтчером, но с чего ты вздумал жениться именно теперь? Можно подумать, тебе уже тридцать лет стукнуло!

— Просто хочу, чтобы ты была только моей, вот и все!

— Нет, Чоло, извини, но я живой человек и не могу стать твоей собственностью.

— Ты поставила мне условие стать богачом, и я им стал.

— Слушай, отстань, ведешь себя как ребенок, который выпрашивает игрушку!

— Я смотрю на это иначе, ждал целый год сегодняшнего разговора, ты даже не подозреваешь, чем мне только не приходилось заниматься, чтобы выполнить твое условие!

— Ну, пожалуйста, Чоло, мы с тобой будем встречаться, ходить в ресторан, на танцы, а если я уеду в Гвадалахару, будешь приезжать ко мне в гости! А теперь отвези меня домой, я не хочу быть помолвленной и кому-то принадлежать!

Когда Нена вылезла из машины в Коль-Поп, на душе у Чоло было еще тяжелее, чем накануне свидания. Пока он ждал, когда Нена войдет в свой дом, сзади его объехал патрульный джип, до отказа набитый полицейскими. Чоло решил на всякий случай не спешить трогаться с места, спустя некоторое время запустил двигатель и уже собрался ехать в сторону церкви Санта-Крус, как вдруг заметил девушку, подающую ему знаки; эта была та самая хиппи, которую он подвозил восемь дней назад, только теперь с ней была еще и подружка.

«Только вас мне и не хватало, мисс Инфекция!»

Чоло попытался объехать ее, но девушка вышла на дорогу и загородила проезд.

— Сегодня я не смогу тебя подвезти, — начал объяснять он, — у меня много работы… — В это время вторая девица влезла в машину с другой стороны. Когда же, черт возьми, я научусь запирать двери во время езды по городу!

— Кончай базар и рули прямо, — велела девица голосом Чато. — Этот долбаный патруль чуть меня не заграбастал! — Чоло только рот разинул от удивления.

— В чем дело, парень?

— Трогай, пендехо!

— Ах, каброн, я тебя не узнал! Какого хрена ты вырядился девкой?

— Чтоб не приставали педики вроде тебя!

— С ума сойти!

— Да хватит тебе охать из-за дерьма всякого, нам всем приходится изощряться, кто как может! Машина твоя?

— Ага.

— Забурел ты, как я погляжу. Ладно, тебе мое письмо передали?

— Да, но я уезжал по делам.

— Срочно найди мне другой дом, а сейчас отвези на время в какое-нибудь безопасное место.

— В «Кихоте»?

— Ни в коем случае, там наверняка все ходы и выходы под наблюдением.

Пока выезжали из города, обсудили события в домике на холме.

— Мне кажется, там побывали не полицейские.

— Да, это дело рук земляков Давида. — Откуда ты знаешь?

— Я сам на них напоролся, похоже, родственники Рохелио Кастро.

— Давида увез?

— Нет.

— Он разве не с тобой?

— Нет.

— Тогда плохо дело, полиция думает, что он один из твоих людей.

— С чего ты взял?

— Твоя сестра сказала, за вашим домом следят, а Давида объявили в розыск.

Чато покачал головой.

— Давиду нельзя оставаться без присмотра. Слушай меня внимательно, Чоло, обещай мне сделать кое-что: если меня грохнут или повяжут — есть у меня такое предчувствие, — помоги Давиду!

— Не говори чепухи!

— И вот еще что… — Чато не договорил и быстро придвинулся вплотную к Чоло. — Смотри, куда гонишь, балда!

— Что еще?

Увлекшись разговором, Сантос не заметил, как на их пути возник контрольно-пропускной пункт. Полицейские сделали ему знак остановиться и припали лицами к окнам автомашины; под их бесстыжими взглядами спутница водителя придвинулась к нему еще ближе и в смущении спрятала лицо у него на плече. Поглазев еще несколько нескончаемых секунд, стражи порядка дали им знак продолжать движение.

— Вот ублюдки! — перевел дыхание Чато. — Они мне всю дорогу на пятки наступают! — Пока одной рукой он обнимал Чоло, другой незаметно доставал из бюстгальтера спрятанный в нем пистолет.

— Ну, что, обосрался? — поквитался с ним Чоло.

— Не в этом дело, просто меня теперь все знают в лицо!

— А как остальные, не попались?

— Вроде нет; после того как забрали выкуп, мы разбежались в разные стороны.

— В газетах пишут, что деньги взял ты.

— Они соврут, недорого возьмут!

— Как все прошло?

— Могу тебе сказать только, что мне понадобилось два раза менять внешность. Послушай, Чоло, мне позарез необходимо залечь на дно. Я не спал с самого четверга, хожу по краю пропасти; у тебя есть надежное место, где можно переждать?

— Поехали ко мне на ранчо, отец сейчас в Навохоа, хоть немного там отдохнешь!

Они повернули в сторону гор. На ранчо их встретил яростный лай собак.

— Вот черт, Чоло, ты бы еще пошумнее место нашел! Сторож видел «гранд-маркиз» Чоло впервые, поэтому наставил на них карабин.

— Привет, Чалио!

— Привет, Сантос! Не узнал тебя. — Чоло подъехал на машине к самому дому, а сторож принялся утихомиривать собак, которые продолжали злобно рычать.

— Чато, оставь в машине этот свой чертов бабий наряд! — взмолился Чоло.

— Нет, лучше войду в дом в таком виде, чтобы сторож ничего не заподозрил. Он уже привык, что ты сюда девок возишь.

— Но не таких же страхолюдин, не позорь меня!

— Подумаешь, разборчивый какой! — Чато, не задерживаясь, вошел в дом. Чоло не сразу последовал за ним, а сначала приблизился к сторожу.

— Каброн, у тебя собаки не кормлены, что ли?

— Да нет, просто они твою машину не признали.

— Ну так купи им очки, чертов Чалио!

— Не раньше чем мне повысят зарплату! Как девочка, хороша? — Сторож плотоядно облизнулся. — Попка вроде бы ничего смотрится!

— Могу сказать тебе только одно, — ответил ему Чоло доверительным тоном. — Это бывшая Мисс Синалоа.

— Ни черта себе!

Убедившись, что Чато уже спит на первой попавшейся кровати, Сантос удобно расположился в кресле-качалке. Назавтра ему предстояло встретиться в Альтате с доном Серхио и решить вопрос с Грасьелой.

«Бог мой, — подумал он, — я теперь совсем как Счастливчик Лучано! Что за сумасшедшая неделя!»

 

Глава 10

«Гальера», большое помещение размерами шесть на пятнадцать метров, освещенное парой грязных электрических лампочек, было излюбленным местом собраний рыбаков. Здесь пили пиво, обливались потом, играли в карты, давали прозвища, рассказывали байки о морских приключениях и призраках, и все время под потолком флегматично вращались длинные лопасти вентилятора, хотя никто из присутствующих не ощущал ни малейшего дуновения.

— Сирены существуют на самом деле, брат, клянусь тебе, я своими глазами видел на Кабо-Сан-Лукас, они вылезают по ночам в полнолуние! А в бухте Бискаино плавали сразу четыре и очень жалобно причитали, прямо как жена Капи! Вот так-то, приятель! — Остальные занимались починкой сетей и не пропускали ни слова.

Все было спокойно, пока не заявился Ривера, который только что закончил конопатить и красить свой баркас.

— «Звезда моряка, укажи мне дорогу к моей любви!» — напевал он, осушая одну за другой три чекушки. — Эх-х, черти окаянные, с каждым разом все больше недоливают бутылки! — Потом подошел к столу, за которым играли в карты.

— Что скажет великий Ривера?

— Когда наконец откроют путину, терпение мое кончилось!

— Уж в этот сезон ты точно разбогатеешь, а, каброн? Казначей кооператива, ни больше, ни меньше, даже гуаяберу напялил, вылитый кандидат в президенты!

— А мне чужого не надо, но и свое не упущу!

— Все мы так говорим! — заметил Капи; когда его выбрали казначеем, он ежедневно присваивал не меньше килограмма экспортных креветок.

— Ну, ты хотя бы обменивай креветок на пиво, это не так уж страшно, тем более что и нас угощал; плохо, когда их продают для собственного обогащения, как делают многие, кого я знаю.

— Я не такой!

— Конечно, ребята, мы же верим Ривере, потому его и избрали, так ведь? К тому же до начала путины остаюсь еще полтора месяца!

Давид слушал да ломал кивал, зная, что здоровяк выискивает любую возможность затеять с ним драку, а победить его практически невозможно. Он понимал, что Риверу мучает унизительное воспоминание о том, как Давид прилюдно показал ему свой пенис, а потому посматривал на него с опаской. Вообше-то он не слишком переживал из-за того, что приобрел врага, но все же предпочитал держаться от задиры подальше. Ривера же был готов разорвать Давида на части — интеллигент чертов! — жаждал убить его и закопать…

— Ты его ненавидишь, потому что он оставил тебя с носом! — говорила ему Ребека. — Посмеялся над тобой легко и красиво.

Ребека, любимая избранница; после их свиданий Ривера всегда возвращался домой, насвистывая «Звезду моряка»! Свадьба состоится сразу после путины, и тогда эта женщина будет принадлежать лишь ему одному. Ривере уж не будет жизни без ее запаха, все его помыслы были только о ней; если Ребека куда-то исчезала, у него все валилось из рук, не клеилась ни работа, ни занятия бодибилдингом. Он вспоминал ее даже теперь, проходя мимо лотков с мидиями, вареными креветками, чиуауанским сыром, душицей, устрицами, лимонариями и консервированными сардинами. Весь день он ждал наступления вечера, чтобы найти ее на привычном месте и отдаться во власть одержимости и желания женщины. Будь ему ведомо, что его возлюбленная гуляет по ночам не с кем иным, как с его ненавистным обидчиком, он умер бы на месте.

Сегодня Ривера очень хотел как следует проучить Давида, поэтому направился прямо к нему.

— Сыграем в поддавки?

Однако Давид на этот крючок не клюнул.

— Будь здоров, не кашляй, — сказал он, вставая со стула.

— Боишься, говнюк?

— Ага, боюсь.

— Засранцев на войну не берем! — Ривера картинно напряг мускулы в соответствии с инструкциями учебника Чарльза Атласа.

— Вижу, вижу, ты здесь самый крутой мачо.

— Что, не нравится? — Давид не ответил и направился к выходу, прихватив с собой недопитое пиво. Ривера вышел вслед за ним. — Я с тобой разговариваю, сучий сын! — Но Давид ускорил шаг и спрятался в темном закоулке позади «Гальсры». Ривера продолжал выкрикивать оскорбления в его адрес. Вдоволь наоравшись, он направился к дому Ребеки.

Давид оставался в своем укрытии, пока дюжий бугай не скрылся из виду, и только после этого поплелся к лодке. Но едва он устроился поудобнее и приготовился заснуть, как прибежала Ребека: на его беду, взошла полная луна.

— Поплыли, мой песик! Мариано занят разговорами с папой.

Они столкнули баркас на воду и отплыли подальше от берега в сторону мангровых зарослей Авандаро. Ривера, шагавший последам своей возлюбленной, успел заметить, как отчаливала лодка.

— Ах, каброн, баркас крадет! — И хотел было бежать к старику Мансо сообщить об угоне, но тут его остановила проживающая поблизости соседка:

— Ты куда торопишься?

— У дона Данило баркас угоняют!

— Ох и олух же ты, недаром говорят, любовь незряча, глаза прячет! Да они каждую ночь на лодке катаются, а чем там в море занимаются, одному богу известно!

В Риверу будто бес вселился. От ярости кровь бросилась ему в голову. На складе кооператива он схватил первый подвернувшийся под руку лодочный мотор и поспешил к своему баркасу. На некотором расстоянии от цели заглушил мотор и замер в изумлении, не в силах поверить собственным глазам: Ребека сняла с себя юбку, блузку и стала танцевать перед дураком, двигаясь со сладострастным упоением, словно жрица в священном экстазе. Давид молча разглядывал ее, по обычаю разинув рот.

— Ну, теперь все! — выдохнул Ривера, твердо решив убить его на месте, но сначала надо остановить женщину! — Ребека, что ты делаешь! — выкрикнул он, перепрыгивая к ним в баркас, и прежде, чем те успели опомниться, одним ударом кулака отшвырнул Давида.

— Прекрати немедленно, Мариано!

— Прикройся. — Ривера схватил за руку свою возлюбленную. — Одевайся, я отвезу тебя на берег! — Он стал набрасывать на нее одежду.

— Чего ты хочешь?

— Чтобы ты оделась!

— Ах ты, пендехо, сам убирайся отсюда!

— Ребека, что с тобой?

— Не желаю с тобой разговаривать!

— Ребека, пожалуйста! — Его сводил с ума этот сдобный аромат, исходящий от тела женщины.

— Как ты смеешь кричать на меня? За кого ты себя принимаешь? Убирайся!

— Но, Ребека, мы же решили пожениться?

— Убирайся и не показывайся мне на глаза! Знать тебя не хочу!

Ривера отступил, рыча от отчаяния. Он слишком хорошо знал Ребеку; если ее разозлить, да еще так сильно, то не помогут ни серенады, ни подарки, ни колдовские заклинания. Ему доводилось наблюдать, как она прогоняла ухажеров и за гораздо меньшие провинности. Теперь Ребека его к себе не подпустит, и все из-за этого зубастого придурка!

В ту ночь Давид не мог заснуть, хотя чувствовал себя смертельно уставшим. Ривера знал, что он ночует в лодке, и мог заявиться в любую минуту. А потому Давид решил покинуть свое пристанище и искать спасения за околицей деревни. Вскоре дома остались позади, а с ними и уличное освещение, и ноги его ступали по твердой поверхности шоссе в полной темноте. Впервые он по-настоящему боялся расстаться с жизнью, поэтому ему стало не по себе, когда встречная машина осветила его фарами; проскочив мимо, водитель вдруг резко затормозил, включил заднюю передачу и начал сдавать прямо на Давида. В чем дело?

«На нас напали!» — возопил внутренний голос.

Давид со страху подпрыгнул на олимпийскую высоту, и в то мгновение, когда находился в воздухе, перед его мысленным взором возник Рохелио Кастро с пистолетом в руке, поднятым кверху перед выстрелом. Упав на шоссе, он увидел, как водитель открыл дверь.

— Эй, Санди Коуфакс, как дела? Куда топаешь? — Из машины выглядывал Чоло и радостно смеялся.

«Такие друзья хуже недругов!» — проворчал голос.

— Чертов Чоло!

Сантос возвращался после несостоявшегося отчета дону Серхио Карвахалю о проделанной работе.

— Чертов Санди, а ты что делаешь в Альтате? Я-то думал, ты уже давно с Дженис!

Давид вкратце рассказал другу о своих приключениях:

— Я убегал от Сидронио, приехал сюда, нашел работу.

— Так ты живешь здесь? А где работаешь?

— Рыбу ловлю, научился даже трат забрасывать!

— Вот почему ты такой загорелый! Чего ж не уехал в Лос-Анджелес?

— Денег не хватило…

Давид с облегчением оперся о бок автомобиля и счастливо улыбался. От его внимания, однако, не ускользнуло, что, несмотря на шуточки, Чоло оставался очень серьезным. Неожиданно Сантос положил свою руку ему на плечо и крепко сжал его пальцами.

— Я должен сообщить тебе кое о чем, братишка, приготовься, потому что будет горько.

— Говори.

— Я от Нены узнал — батю твоего убили. — Сантос, обняв друга, повторил рассказ Марии Фернанды со всеми подробностями, какие запомнил. У Давида подкосились ноги, и он повалился на песок; по его почерневшим на солнце щекам потекли слезы. «Это ты виноват! — терзала его карма. — Не стал бы танцевать с Карлотой Амалией, ничего такого не случилось бы. А теперь ты должен понести наказание!»

У Давида не было ни сил, ни доводов, чтобы возразить своей бессмертной части, чьи обвинения звучали неопровержимо. Именно в эту минуту им начала овладевать жажда возмездия.

— Держись, Давид, — подбадривал его Чоло. — Знаю, как тебе тяжело, но раскисать нельзя.

— Я хочу поехать в Чакалу!

Сантос понимал, насколько это опасно для Давида, и был готов пообещать другу что угодно, лишь бы удержать его от опрометчивого шага.

— Конечно, ты должен луда ехать, мы вместе поедем! — сказал он. — Арендуем самолет, самый быстрый, и полетим!

— А еще мне надо в домик на холме, у меня там вещи.

— Были! Полиция все обшмонала.

— Мне необходимо попасть туда!

— Нельзя, дом под наблюдением!

— В стене дома спрятаны деньги, в тайнике рядом с бугенвиллеей.

— Ох, хитрец! И сколько?

— Пятьсот.

— Ладно, когда засаду снимут, заберем их.

— Я деньги очень хорошо спрятан, они мне понадобятся, чтобы доехать до Чакалы.

— Сделаем, только не будем суетиться, всему свое время. А теперь поехали!

Они сели в машину, и Чоло помчался по шоссе.

— Куда мы?

— В Кульякан.

— Заедем к тете Марии?

— Потом.

— А Нену повидаем?

— Позже, не сегодня.

— Почему?

— Потому что по дороге к их дому наставили контрольно-пропускных пунктов.

— Так куда же ты меня везешь?

— Ко мне на ранчо. Угадай, кто там сейчас!

— Чато?

— Вот черт! Почему-то мне кажется, что тебе не очень хочется встречаться с ним.

— Нет, я хочу, только мне завтра на работу, дон Данило будет ждать.

— Не беспокойся, привезу тебя рано утром, мне тоже надо возвращаться — я ведь сейчас еду из дома дона Серхио Карвахаля Кинтеро!

— А кто он?

— Мой шеф.

До места доехали в мгновение ока, помешав Чато завершить очередной сеанс двадцатичетырехчасового сна.

Он предстал перед ними заспанный, с пистолетом на изготовку. Брату обрадовался, но довольно скупо выразил свои чувства, как, впрочем, и Давид.

— Откуда он, где ты его нашел? — только и спросил Чато Сантоса.

Накануне утром он ненадолго проснулся, чтобы перекусить, и узнал от Чоло о печальной судьбе дяди Альфонсо.

— Бедняга Давид, не повезло ему! Они сели под гуанакастль пить пиво.

— А где ты живешь, Давид?

— Нигде, ночую в лодке.

— Плохо, брат. А мне вот выпала козырная карта и продолжает фартить. Я теперь работаю вместе с Карвахалем Кинтеро!

— Да ладно тебе! — перебил его Чато. — Громко сказано!

— Я правду говорю, разве не так?

— А что за работа?

— Всего понемногу.

— Ездишь с товаром на. ту сторону?

— Ага, вожу грузовые фуры, доверху набитые травкой.

— Отлично, у меня есть к тебе деловое предложение; мы располагаем двумя миллионами…

— Разве не шестью? В газетах писали, что вы содрали с них выкуп в шесть кило…

— Да, я читал, такую сумму назвал этот каброн Иригойен. Чертовым буржуям ни в чем нельзя верить! На самом деле мы его опустили на два с половиной, причем полмиллиона уже уплыло, а на оставшиеся два мы хотим закупить оружие.

— Не хило!

— Ты часто ездишь в Лас-Вегас?

— Почти каждую неделю.

— А если на обратном пути ты захватишь оружие, чтоб не ехать порожняком, как тебе такое предложение? От тебя требуется только назвать дату и время, а все остальное сделают мои партнеры: подвезут оружие к назначенному тобой месту, погрузят, ты им заплатишь и будь здоров, не кашляй! Оставишь кое-что себе на взятку таможенникам и командировочные, но львиную долю, конечно, составит заслуженное вознаграждение!

— А что, почему бы и нет, как думаешь, Давид? — Но Давид будто не слышал. Как раз в ту минуту внутренний голос говорил ему: «Ты обязан отомстить за своего отца, это вопрос чести!»

Чтобы расшевелить брата, Чато предложил построить для него дом в Альтате.

— Мне не нужен дом.

— Каброн, еще как нужен! И потом, это будет и мой дом тоже! Может, хоть в Альтате можно будет отдохнуть без помех.

— Ну, если и твой тоже, тогда ладно… — Давид с сожалением подумал о своих сбережениях — не хотелось их тратить, но для своего двоюродного брата он был готов на любую жертву. — Я умею строить деревянные дома, научился, когда работал с папой; купи мне досок, а хижину сколотить дело нехитрое!

Чато растроганно посмотрел на брата; ради таких вот ребят он покинул родительский дом и не сомневался, что поступил совершенно правильно.

— Нет, братишка, я специально денег отложил, чтобы мы построили себе кирпичный дом!

— Я тоже хочу участвовать в строительстве, — оживился Чоло. — Вхожу в долю!

— Ладно, за тобой обустройство ванной комнаты, — согласился Чато. — Нам нужен туалет с канализацией и водопроводом.

— Ах, так вам, сеньор, требуются удобства? Хорошо, деньги можете вычесть из моего гонорара! — Чоло принялся со смехом фантазировать по поводу их будущей ванной комнаты, но тут их веселье прервалось из-за непредвиденного обстоятельства.

Именно в этот момент послышался рев не меньше двух автомобильных моторов на пониженных передачах, преодолевающих ухабы на грунтовой дороге, ведущей к воротам ранчо.

— Мать твою! — прохрипел Чато, у которого мгновенно пересохло в горле.

— Вот черт! — Чоло вскочил на ноги. — Отец и брат в отъезде, мама одна сюда не приедет, сестры не умеют водить машину — значит, это чужие.

— И так ясно, умник! Это полиция! — воскликнул Чато и побежал в спальню. Там он достал свой «смит-вессон», проверил, заряжен ли барабан, и на этом — все, решение принято: свободная родина или смерть, ублюдки! Он зашагал к выходу, но Сантос его остановил:

— Чато, спрячься в доме Чалио, может, туда не полезут!

— Пусть Давид остается с тобой!

— Нет, его тоже разыскивают, прячьтесь оба!

Хотя сторож уже знал, что Чато гостит на ранчо, он все же сильно обеспокоился, завидев его с оружием в руке и зверским выражением на лице.

— Нас прислал Сантос!

— Понятно, полезайте под кровати! — предложил Чалио.

— Нет, вы двое полезайте! Если сюда явятся, все равно найдут, так что я лучше буду наготове, присмотрю за ними! — Он занял наблюдательную позицию у маленького окошка. Давид смотрел на него с испугом, он мог только догадываться о том, на какую жестокость способен Чато.

«Наберись мужества, если оно у тебя есть! — отчитана его карма. — Ты должен быть достойным своего брата!»

Между тем Мохардин на всякий случай нацепил ко-. буру с «таурусом». Он знал, что все дальнейшее будет происходить очень быстро. Едва Чоло вышел на передний двор, как прямо перед ним веером остановились два джипа и роскошный седан. Несколько мгновений прибывших не было видно из-за полумрака и поднятой колесами пыли. Когда она осела, из одного джипа выскочили два охранника. Второй был набит людьми в форме военнослужащих генеральной прокуратуры, вооруженными «АК» сорок седьмыми; все они остались на своих местах. Первым, кто вышел из лимузина, был Закариас.

— Уф-ф! — перевел дух Чоло.

Вторым появился адвокат Угарте со словами:

— О тебе уже поговаривают, Сантос. — Он указал на «гранд-маркиз».

Последним вылез дон Серхио Карвахаль Кинтеро, который пребывал в недобром расположении духа.

— Ты заставляешь себя ждать! — начал он.

— Простите, сеньор, я был вынужден заняться решением одного дела, могу все объяснить!

— Будешь объяснять кому-нибудь другому! Послушай, Сантос, у меня мало времени, через пятнадцать минут мне надо быть в аэропорту, а ехать до него еще тридцать километров, так что перейдем прямо к сути: я знаю, что Грасьела сказала тебе все; дело обстоит не совсем так, как она изложила, но в общем похоже. Для меня на первом месте стоят интересы семьи, а ты, как я уже говорил, молод, постигаешь науку, имеешь жизненные цели, мне понравился стиль твоей работы во время поездки в Лас-Вегас, так вот: это соглашение, я полагаю, устраивает тебя даже больше, чем мою внучку. — Дон Серхио жестом подозвал адвоката Угарте, тот открыл чемоданчик и показал Сантосу содержимое: один миллион долларов, документы на передачу в его собственность ресторана в Лос-Анджелесе, дома в Кульякане, другого в Чулавистси третьего в Альтате.

— Это тот, где я был?

— Тот самый. Кроме того, я оставляю тебе бизнес в Лас-Вегасе и Финиксе.

«Ни хрена себе, — подумал Чоло, — прямо как в кино!»

— А Грасьела?

— Она в аэропорту, проходит регистрацию. Так что скажешь? Решай сейчас, ждать не буду.

— Скажу, что я стану богатым.

— Тогда решено, встретимся, когда вернусь. И не вздумай снова прятаться от меня!

— Да, сеньор.

— Ну-ка, Закариас, скажи охране, чтобы ехали вперед, освобождали дорогу.

Все три автомобиля умчались прочь. Когда осело облако пыли, к Чоло подошли Давид и Чато; наблюдая с расстояния, они так и не поняли, что происходит. Сантос невесело улыбался, круги у него под глазами стали еще темнее.

— Угадайте, какая судьба постигла меня только что! — И в двух словах поведал о случившемся.

— Как ты мог так дешево купиться? — воскликнул Чато. — Это же ловушка, наверняка им нужен козел отпущения, и они решили подставить тебя!

— Спокойно, не забывай, это вас разыскивает полиция! Кроме того, если включаться в игру, так не с пустыми руками.

— Если включаться в игру, то надо хотя бы изучить ее правила.

— Изучим! А пока готовьте себе телок, поскольку на рассвете мы уезжаем в Альтату; завтра приедет отец, и встречаться вам с ним не надо.

Давида эта идея слегка покоробила. «Тебе нельзя возвращаться в Альтату, — внушала ему карма. — Убийцы твоего отца находятся в сьерре!»

— Я с вами не поеду! — заявил он. — Мне надо в Чакалу! «Вот так, правильно», — одобрила карма.

— Не советую тебе так поступать, — сказал Чато. — Брат, твоя миссия в жизни гораздо более важная, для тебя наступил переломный момент, ты вступил в схватку с «драконами», а потому пора тебе взяться за оружие — родина или смерть, Давид!

— Мне до этого нет дела, я должен отомстить за отца!

— Послушай, Санди, — вмешался Чоло, — тебя разыскивает полиция. Сейчас не самое лучшее время для возвращения домой, это очевидно. Я уже пообещал, что через несколько дней сам отвезу тебя, однако завтра мы поедем на побережье, сейчас там безопаснее всего, а кроме того, не отказываться же от предложения дона Серхио! Придется подписать его документы. Опять же, каким образом ты надеешься справиться с Сидронио? Стрелять умеешь?

— Нет.

— Знаешь хотя бы, как снять пистолет с предохранителя?

— Нет, не знаю, но мне этого и не надо: чтобы его прикончить, достаточно пары камней.

— А если он не один?

— Убью всех по очереди!

— Ну нет, друг мой Санди, об этом и думать забудь!

— Ни за что, ты обещал мне!

В течение нескольких часов друзья пытались отговорить Давида; затем, устав от споров, Чоло пошел спать в свою комнату, а Чато уснул в кресле-качалке — очень уж напряженным выдался день. Давид остался в одиночестве. Он посмотрел на свое пиво, еще не успевшее нагреться, и едва заметно покачал головой.

— Сидронио нарушил соглашение, — и снова покачал головой. — Папа наверняка уже на небесах. — Веки Давида опустились. Рай представился ему в виде сьерры, где отца окружали олени и другие животные. Потом, по мере погружения в сон, перед ним возникло платье Дженис Джоплин, из-под которого — что за черт? — вместо женской ножки высунулось раздвоенное копыто.

 

Глава 11

У частной пристани покачивалась на волнах яхта тринадцати метров длиной; на берегу поражала своим великолепием вилла дона Серхио, каковой в скорости предстояло перейти в собственность Чоло: огромный дом с гостиной, занимающей целый этаж, терраса с видом на море и бассейном. Грегорио Палафокс Валенсуэла, он же Чато, он же команданте Фонсека, тщательно исследовал все подступы к территории виллы, внутренний дворик и все комнаты. Чоло, пребывающий в состоянии эйфории, плевать хотел на обеспечение безопасности. Давиду требовалось очень немногое, чтобы чувствовать себя совершенно комфортно. Друзья разместились в левом крыле здания, заняв три из семи спальных комнат.

За время, прошедшее со дня подписания нужных документов, Чоло стал полноправным членом семьи. Он осуществил несколько деловых поездок и доказал Карвахалю, что тот в нем не ошибся: ркупал, упаковывал, продавай с умением прирожденного наркоторговца. Очень скоро Сантоса стати уважать партнеры по бизнесу и правительственные чиновники, с которыми ему приходилось вести дело. Он прослыл ловкачом; однажды фуру, доверху набитую марихуаной, которую сопровождал Чоло, остановил при въезде в штат Сонора патруль федеральной службы генеральной прокуратуры по борьбе с наркотиками. Незаметно избавиться от такого количества товара было невозможно.

— Откуда едете? — спросил его офицер.

— Прямиком из Кульякана. командир.

— Что везете?

— Помидоры.

— Накладная на груз имеется?

— Нет, но зато есть лишние полтыщи долларов! — После этого грузовик пропустили без дальнейшей задержки.

Символизируя перемены, постигшие Чоло, у него на шее теперь красовалась толстая золотая цепь, а на руке браслет причудливой формы с гравировкой его имени.

— Каброн. ты скоро зубы себе инкрустируешь бриллиантами! — посмеивался Чато над вычурами Сантоса, но никогда не оскорблял своего лучшего друга — слишком многим он был ему обязан. Вернувшись из очередного рейса в Лас-Вегас, Чоло привез для партизан самую большую партию оружия — пистолеты «смит-вессон» и автоматы Калашникова в полной боевой готовности.

Давид по-прежнему стремился уехать в Чакалу. Друзьям стоило большого труда удерживать его от попытки пробраться в домик на холме за своими деньгами: Чоло ради этого даже прибегнул ко лжи:

— Каброн, я уже был там! Соседи что-то праздновали, гости всю улицу машинами заставили, музыка, пиво рекой, мне пришлось лезть через забор со двора, я сразу стал искать твой тайник, нашел дыру рядом с бугенвиллеей, но в ней ничего не было — пусто, друг мой Санди, как я и говорил, полиция навела полный шмон!

— Чоло, тогда одолжи мне денег на дорогу!

И Чато, и Чоло твердо решили не пускать Давида в Чакалу, но сказать ему об этом напрямик не могли.

— Послушай, братишка, мне кажется, вряд ли тебе удастся отомстить убийцам твоего отца, все они вооружены и скорее всего сумеют опередить тебя.

— В чем дело, друг мой Санди, разве тебе уже не хочется к твоей Дженис? Через месяц получу что мне причитается и куплю тебе билет до Лос-Анджелеса.

«Не соглашайся, — внушала Давиду его бессмертная часть, к советам которой он внимательно прислушивался в последнее время. — Возмездие должно осуществиться без промедления, пусть дадут тебе денег, и дело с концом!»

— Чоло, лучше купи мне билет до Чакаты.

— Ох, и упрямый же ты! — Тогда Чоло переменил тактику: — Ладно, поезжай, рассчитайся с ними, я даже одолжу тебе на обратный путь, но при одном условии. Поскольку камни — оружие ненадежное, скажи Чато, чтобы дал тебе пистолет и научил стрелять.

«Отличная идея! — одобрила карма. — Только надо поторопиться!»

В течение трех дней кряду Чато честно старался вдолбить в голову Давида названия деталей пистолета и правила обращения с оружием, но тот оказался совершенно неспособным учеником, несмотря на нетерпеливые понукания со стороны бессмертной части. Он то и дело забывал снимать предохранитель, и выстрела не получалось. На четвертый день тренировок Чато безнадежно махнул рукой:

— Ты не создан для этого, братишка, лучше продолжай играть в бейсбол.

Давид при любой возможности повторял уроки, данные ему двоюродным братом; его подстегивала карма, которая оказалась большим докой в военном деле, но в то же время сама же и мешала ему, расстраивая постоянными придирками. Возвращаясь с работы у дона Данило, Давид иногда бродил по помещениям огромного дома, поливал растения на территории виллы, подметал двор и готовил еду на кухне. Старый рыбак с одобрением отнесся к тому, что его помощник нашел себе вторую работу.

— Нет ничего плохого в том, что ты устроился сторожем. С того дня, как Давид узнал о гибели отца, у него и минуты спокойной не было, чтобы помечтать о Дженис. Стоило ему достать из кармана газетную вырезку, как его бессмертная часть начинала ворчать: «Как ты смеешь думать о чем-то, кроме мести за смерть отца? Забудь о ней; если попадешь в когти к той женщине, то уже никогда не исполнишь своего священного долга». Давид не знал, что ему делать. Ему хотелось выслушать чей-нибудь совет, но к кому обратиться? С Ребекой откровенничать не хотел, старого рыбака он стеснялся; Чато, если появлялся в доме, постоянно отсыпался, а Сантос Мохардин приезжал редко, и взгляд его окруженных черными тенями глаз с каждым разом становился все непонятнее, все неприступнее под бременем страха и подозрительности, нести которое обречены все злоумышленники.

Единственное, что позволяло Давиду сохранять душевное равновесие, — это рыбная ловля и свидания с Ребекой. Каждые сутки делились для него на привычные составляющие: днем — море со старым рыбаком, вечера он проводил в обществе друзей, а по ночам иногда шел к лодке, поджидал Ребеку и обязательно прихватывал с собой фотографию Дженис. Для дочери дона Данило знакомство с Давидом не прошло бесследно; после разрыва с Риверой она уже не ощущала прежней самоуверенности, хоть и не призналась бы в этом даже себе. Поначалу все было как раньше: Ребека вызывала его на встречу, осаждала настойчивыми ухаживаниями, оскорбляла, угрожала, безуспешно пытаясь соблазнить, а в итоге выставляла дураком либо, наоборот, ластилась к нему и жаловалась:

— Песик мой, неужели ты не видишь, что я сделала ради тебя? Бросила Риверу, послала его ко всем чертям!

Давид пребывал в растерянности. Ему нравилось находиться рядом с Ребекой, вдыхать аромат, исходящий от ее тела, наблюдать, как оно движется в танце, однако изменить Дженис он не мог. С непоколебимой убежденностью Давид верил, что судьба обязательно соединит его с американской певицей, и своей стойкостью мало-помалу он завоевывал уважение Ребеки. У девушки не было отбоя от поклонников, а если точнее, все мужчины в округе жаждали овладеть ею, и не проходило ночи, чтобы один из них не прокрался к ней в дом незаметно для старика Мансо. Только Давид оставался не завоеванным трофеем, а потому казался Ребеке еще желаннее.

Середина августа выдалась напряженной. Однажды Чато разбудил Чоло ни свет ни заря:

— Мне надо исчезнуть, дружище, можешь довезти меня до автобусной станции в Наволато?

— Я отвезу тебя, куда скажешь, братишка, хоть в саму преисподнюю!

— Достаточно будет до Наволато!

— Тебе что-нибудь нужно — деньги, оружие, травка?

— Нет, ничего, только отвези в Наволато побыстрее, до рассвета — солнце восходит быстро.

Они пустились в дорогу на «маркизе». Давид чувствовал себя очень одиноким: отца убили, Чоло уже не такой, как прежде, двоюродный брат тоже, только сам он не менялся, да еще небо над головой… Кажется, всего насчитывается девять планет? Меркурий, Венера, Земля, Марс…

Однако его одиночество длилось недолго. На той же неделе стало известно, что боевая ячейка партизан, возглавляемая команданте Фонсекой, совершила ограбление трех банков на территории штата и под самым носом у полиции захватила пропускной пункт оплаты дорожных сборов, перекрыв на десять минут движение по шоссе. Маскареньо был близок к умопомрачению от свалившихся на его голову неприятностей; начальство грозило ему увольнением и тюрьмой за пособничество партизанам; от постоянного нервного напряжения у него открылась прободная язва желудка.

— Мы требуем результатов, команданте! Действуйте в соответствии с условиями чрезвычайного положения!

Вследствие этого еще больше увеличилось количество засад и проверок на дорогах, задержали даже двух водителей дона Серхио Карвахаля, а «зеленую улицу» закрыли без предупреждения и объяснений.

— Сейчас нам нельзя работать, обстановка слишком сложная, правительство просит содействия у Соединенных Штатов, — докладывал Угарте. — Необходимо выждать, пока все уляжется.

Из-за небывалой активности подчиненных Маскареньо и жестокого проверочного режима на автотрассах Чоло и Чато также были вынуждены не показывать носа с виллы в Альтате. Чато разрабатывал план нападения на военных, а Чоло просто проводил время в свое удовольствие. Возвращаясь с моря, Давид всякий раз заставал обоих друзей в беззаботной беседе за пивом.

— Это тот самый Чато, которого объявили в розыск как одного из самых опасных партизан?

— Какого Чато, где?

— Это тот самый Чоло, которого считают многообещающим молодым наркоторговцем и кому кое-кто даже хочет вставить палки в колеса?

— Как, когда?

Они благодушно пьянели, будто вокруг ничего не происходило, радостно плескались в бассейне и хохотали над собственными шутками, лежа в тени под желтым зонтом.

— Как дела, друг мой Санди Коуфакс? Откуда топаешь, со свидания со своей подружкой?

— Да, теперь у него другая девушка, Дженис уже ничего не светит!

— Нет у меня никакой девушки!

— Молодец, каброн, Дженис ни на кого не променяешь, ты ведь собираешься жениться на ней?

— Да.

— Ну, тогда продолжай в том же духе, а если заварится мачака, я тебе на свадьбу устрою пир горой!

— Ладно, ловлю тебя на слове!

— Я всегда держу свое слово, дундук! Все обязательства, принятые мной в добром здравии и пьяном уме, безусловно выполняются. К примеру, как получилось, что мы уже столько времени живем вместе, будто одна семья? Да потому что я исполняю все желания вот этого каброна! Захотел жить в отдельном домике — пожалуйста; понадобилась хата на море — нет проблем!

— Хватит трепаться!

— Все уже сказано, братишка!

— Послушай, Чоло, а как обстоит дело с твоими планами выкупить «Лос-Томатерос»?

— Веду переговоры с владельцем, хотя, если честно, у меня уже нет прежнего энтузиазма. Вообще-то первоначально я хотел купить команду из-за Санди, но его запросы оказались выше бейсбола. Будь у меня такая рука, я бы уже сколотил себе целое состояние! Подумать только, подписать контракт не с кем-нибудь, а с «Доджерс», это тебе не хухры-мухры!

— Да, но он же напился из-за тебя, ты его подставил!

— Я? Да ничего подобного, с чего ты взял? Он сам во всем виноват!

— Только представь себе, Санди мог подавать в команде высшей лиги!

— Да, невезуха, черт возьми. Помню, когда я принимал его броски, у меня чуть яйца не отваливались. Посмотри на мои пальцы, этот тип их изувечил!

— Да, братишка, с тобой, оказывается, опасно иметь дело!

Давид улыбнулся, но совсем по другой причине — он вспомнил Дженис. Интересно, она ревнивая? «Как мне хочется побольше узнать о ней!» — «Почему бы тебе не жениться на Ребеке? — спросил внутренний голос. — Несомненно, эта женщина сумела бы должным образом оценить отважного мужчину; опять же, не надо далеко ездить, вот она, только руку протяни, и разговаривает на понятном тебе языке». — «Я женюсь только на Дженис!»

— Чоло, ты согласен быть моим шафером?

— Конечно, согласен! Мы тебе такую балдежную свадьбу закатим! Всю организацию я беру на себя — для начала зажарим целую корову, завезем море пива — полтыщи упаковок, не меньше; на всех столах цветы, солонки с кокаином, в туалетных комнатах героин, травка — какую пожелаешь, в общем, все как положено и чего достойна королева хиппи. Вот только музыкой пусть она сама занимается!

— Чато, ты тоже должен присутствовать на свадьбе и быть моим шафером.

— А если за мной придут?

— А мы запасемся пушками и тебя в обиду не дадим! — сказал Чоло. — Объединимся с гринго, откроем Америку!

— Точно, Давид у нас станет новым Колумбом!

— Чертов Санди, у тебя свадьба будет лучше моей! Чато обучался на специальных курсах в Мехико, и ему предстояло вступить в члены «Коммунистической лиги 23 сентября».

— Послушай, Грегорио, разъясни мне кое-что не совсем для меня понятное: если ты такой пламенный революционер, то почему предпочитаешь жить не в обществе своих товарищей по борьбе, а здесь, вместе со мной и Санди? Я привык думать, что все партизаны просто неразлучны!

— Все, кроме меня, и это единственное, в чем меня упрекают в нашей организации. Я не могу спать, когда останавливаюсь у них. А кроме того, даже не знаю, брат, что-то мне мешает, какое-то интуитивное предчувствие. И чем больше они меня критикуют, тем меньше мне хочется оставаться с ними.

— Ну и пошли их к чертовой матери, переходи лучше работать ко мне! Уверен, у тебя бы здорово получалось!

— Нет, это не мое. Между прочим, а как дела с твоей свадьбой?

— Да никак, хренотень сплошная: сначала планировали на этот месяц, потом на сентябрь, а теперь уже на десятое октября. Этот каброн женится раньше меня! — Давид улыбнулся: «…В прохладе мартовских дождей, о как желанна теплота ее (Дженис) души и тела!» Что она сказала ему тогда? Из его памяти не ускользнуло ни единое слово, хоть все они были совершенно непонятны: что-то о Крисе Кристофферсоне, об отеле «Челси»…

Через неделю после установления чрезвычайного положения Чоло начал всерьез беспокоиться. Чего они тянут со снятием заслонов, все равно блокаду придется отменить! Нарочно, что ли, дурака валяют или просто из кожи вон лезут, стараясь поймать крупную рыбу? Прежде Чоло никогда не говорил с друзьями о своих делах, но в ту ночь не удержался, рассказал, как шеф надавил на него:

— Ищи выход из положения, Чоло, от нас уходят покупатели, не говоря уж о потерях товара; под гребенку антипартизанских операций попадают и наши поставщики.

Чато признал, что у них тоже дела идут не лучшим образом, даже Хенаро Васкес шишек набил, военные ему покоя не дают, так же как и Лусио Кабаньясу. Давид слушал, не вмешиваясь в их разговор. К тому времени он уже пришел к определенному взаимопониманию со своей бессмертной частью; оба согласились, что ему необходимо как можно скорее отомстить за отца и жениться на женщине его мечты. Изредка у него в голове звучало знакомое — пок! — звук удара камнем по черепу Рохелио, и перед глазами вырастала угрожающая тень Сидронио. «А вдруг братья Кастро приедут за мной в Альтату?» Давид живо представлял себе, как те шагают по пляжу, увешанные оружием, совершенно пьяные, в сопровождении музыкантов, играющих на своих инструментах.

— Так как, Чато? Продемонстрируй свой талант стратега! Как оцениваешь ситуацию? Мы больше не можем перевозить наркотики автомобильным транспортом; по словам дона Серхио, за всю свою жизнь он не помнит такой жестокой блокады. Помимо правительства, есть еще конкуренты, которые тоже ставят палки в колеса, особенно семейство Пуэнте из Наволато, они ему постоянно гадят.

— А если поездом?

— Невозможно, так же как и паромом: правительство прекрасно знает, что после трейлеров это самые рентабельные виды транспорта.

— А малая авиация?

— Не окупается, в авиетку много не загрузишь, партия марихуаны занимает большой объем.

— Тогда по морю!

— Говорю же тебе, слишком плотное наблюдение!

— Да не паромом — рыбацким баркасом! Это тебе самый настоящий броненосец «Потемкин», который врагу не сдается! Сколько можно загрузить в такую лодку, как, например, у Санди?

— Ах, черт! — Чоло на секунду задумался. — Килограммов восемьсот, наверное, только чтоб удержапась на плаву.

— А ну-ка, Санди, — оживился Чато, словно разрабатывал план захвата населенного пункта, — с какой скоростью движется твой броненосец?

— Сорок километров в час.

— Передай-ка эту ручку… Так, если лодка отплывает в шесть вечера с командой из двух человек и грузом в восемьсот килограммов на борту… Какой расход топлива на сто километров?

— Примерно четыре литра.

— Мощность мотора?

— Шестьдесят.

— Чато, какое расстояние до Пуэрто-Пеньяско?

— Не знаю, ну, скажем, девятьсот километров.

— Хорошо, тогда лодка прибудет туда в три часа следующего дня, пусть в шесть вечера, делая поправку на тяжесть.

— Тебя это устраивает?

— Слишком медленно.

— Это из-за груза, мотор надо помощнее.

«А что, может сработать!» — заметила бессмертная часть Давида.

— Слушай-ка, в яхту можно загрузить до хрена!

— Она еще медленнее, а засечь ее легче.

— Чертов Чато! — восторженно воскликнул Чоло, внимательно выслушав рассуждения друга. — Тебе надо со мной работать!

— Это тебе в благодарность за оружие, которое ты нам доставил. Во всяком случае, попытка не пытка.

— Точно, тем более что у нас будет перевалочная база в ста километрах от границы.

— А ты можешь организовать так, чтобы гринго сами забирали оттуда груз?

— Это меня не устраивает, по ту сторону границы за травку платят в пять раз больше.

— Ну вот, теперь у тебя есть новый маршрут; надо только нанять шкипера.

— Ну, как, друг мой Санди? Тебя это дело воодушевляет?

— Не дури, не собираешься же ты посылать моего брата? А если сторожевой катер?

— Санди на всякий случай прихватит с собой несколько камней, чтобы отбиваться. Ну, как, по рукам? Ничто не может остановить самого Санди Коуфакса!

 

Глава 12

Утром Давид проснулся довольно поздно от стука противомоскитной двери. Он лежал в гамаке, подвешенном для него в обеденной комнате с элегантными кожаными креслами.

— Эй ты, женский любимец! — громко окликнул его Чоло. — Рыбалку проспал! — Давид спрятал в бумажник неразлучную вырезку с фотографией Дженис. — Слушай, каброн, я вчера говорил на полном серьезе и хочу, чтоб ты подумал насчет той поездки на лодке. Тебе и надо-то пару раз сплавать, не больше, дело в том, что на пробные рейсы нужен человек надежный. Опять же, время меня поджимает, покупатели торопят; знаешь, гринго мачакой не корми, а дай травкой затянуться. Если я буду и дальше телиться, они запросто найдут себе другого поставщика, сам понимаешь; эти каброны способны и с другого конца света дурь завезти.

«Дело принимает интересный оборот, — тут же откликнулась бессмертная часть Давида. — Соглашайся, здесь пахнет хорошими деньгами!»

— Ну что ж, Чоло, думаю, я могу сплавать, чего мне стоит! Я готов.

— Правда? Ну раз так, отчаливай прямо сегодня ночью; груз доставлю, когда стемнеет, да еще дам тебе человека в помощь, вместе поплывете!

В тот день Давид не пошел домой к Мансо, а разыскал старика в «Гальере» и попросил одолжить ему свой баркас.

— Мне предлагают купить мотор, хочу его опробовать. Данило скрестил на груди руки.

— Чем меньше знаю, тем спокойней сплю. Отчалить решили от Авандаро, а то, если узнает Чато, опять начнет возражать — не дури, мол, не вздумай посылать братишку! Плыть предстояло в километре от побережья; ждать их будут в заливе неподалеку от Пуэрто-Пеньяско. В лучшем случае они доберутся туда во вторник к полуночи.

— Вот, Давид, привез тебе мотор. Я в них ни бельмеса не смыслю, но в Кульякане мне сказали, что мощнее не бывает.

— Сейчас проверим. — Давид осмотрел новенький «ивен-руд» в семьдесят пять «лошадей», смазал кое-где, установил на баркас и опробовал. Потом выпросил у рыбаков самый лучший черпак для откачки воды и пошел к Гуэре, поварихе, славящейся в порту своей исполнительностью.

— Донья, дайте мне с собой мачаку из креветок и еще добавьте две порции такое с начинкой из мантарайи. — За столам несколько заезжих любителей политики в нарядных гуаяберах ели фаршированную рыбу и обсуждали предстоящую смену правительства.

— Теперь понимаешь, почему я уговариваю тебя жениться? Тогда сможешь питаться дома, как все нормальные люди!

— Уже скоро, донья Гуэра!

— Каждый мужчина должен найти себе жену и сразу же вызвать аиста! С этим медлить нельзя, иначе люди начнут языки чесать.

После обеда Давид спал до пяти, потом встал, надел куртку Чоло и пошел к «броненосцу Потемкину». Только Ривера видел, как отчалил баркас, и пожелал вслед Давиду, чтобы его поразила молния. Уже смеркалось, когда тот обогнул полуостров Атамирако и вышел в открытое море. Затем, сделав крюк, встал на якорь возле пляжа напротив Авандаро, летнего поселка на окраине Альтаты, где проводили отпуска горожане среднего класса. Давид ждал и думал: «Этот мотор просто зверь, наконец-то у меня будет денег выше крыши, хватит, чтобы поехать в Калифорнию!» — «Да и в Чакалу тоже, не забывай!»

Начало смеркаться. Двое пацанов валялись на песчаном пляже и курили. Их мамаши сидели неподалеку и отмахивались от комаров. Вскоре приехал Чоло на пикапе с кузовом, накрытым сверху желтой пленкой. Он сидел за рулем, а рядом развалился какой-то парень. Чоло представил его как Педро Инфанте.

— Очень приятно! — Давиду и впрямь, непонятно почему, было приятно. Педро Инфанте оказался безработным агрономом. Он и Чоло знали друг друга по университету. Инфанте уже давно и безуспешно искал работу — любую работу! — и уже почти отчаялся найти. Чоло с победоносной улыбкой согласился помочь ему.

— Разве тебе не внушали в университете: «Учись, и преуспеешь!»? Так вот хрен с маслом! Твое первое задание будет доставить груз морем, на лодке. — Педро Инфанте даже плавать не умел, но принял предложение не раздумывая, так как прозябал в страшной нищете. За полчаса из пикапа в «броненосец» перегрузили восемьсот упаковок марихуаны, каждая размером с кирпич; подняли на борт два бочонка с бензином и накрыли груз все той же желтой пленкой. Теперь рыбацкого баркаса стало не узнать. Чоло снабдил их фонарем, не рассеивающим свет, транзисторным радиоприемником, картой, ящиком кока-колы, запасом текилы, а в довершение передал образок святого, популярного среди наркоторговцев.

— Если все пройдет хорошо, блаженный Мальверде, — обратился он к лику святого, которого братва все больше почитала за своего покровителя, — можешь рассчитывать на свечки и бабки для твоей часовни.

Плыли без остановок и передышек. На рассвете в среду, после тридцати пяти часов пребывания в море, окоченевшие от холода, они наконец поймали по приемнику передачу местной радиостанции из Пуэрто-Пеньяско. После этого Давид заглушил двигатель, Педро Инфанте сбросил якорь, и оба уселись доедать остатки мачаки с мясом морского ската. Через некоторое время к борту «броненосца» причалил катер с командой из трех человек во главе с Закариасом.

— Та-ак, и кто же из вас любовник Дженис Джоплин? — Приняв груз, Закариас повел их завтракать домой к заказчику по фамилии Манроу. Подкрепившись, Давид обратился к главному помощнику дона Серхио:

— Как мне добраться отсюда до Лос-Анджелеса? Закариас посмотрел на него с любопытством:

— У вас там дело?

— Нет, но мне надо.

— У вас есть с собой паспорт, виза?

Черт побери, только теперь Давид вспомнил, что все его документы остались у дяди с тетей.

— А без них нельзя?

— Сейчас очень трудно, иначе мы не стали бы переправлять товар рыбацким баркасом, сами понимаете. Я бы посоветовал вам отложить эту поездку до лучших времен, приятель. Более того, обещаю, что сам отвезу вас — патрон весьма доволен вами и вашей работой. Кроме того, дон Серхио заинтересован, чтобы вы возвращались немедленно.

— Но мне правда надо!

— Ой-ой-ой, да вы настойчивый, приятель, видать, речь идет о жизни и смерти!

— Я хочу встретиться с Дженис Джоплин!

— С Дженис? — переспросил Манроу. — Чтобы встретиться с ней, вам придется проделать гораздо более долгий путь: она сейчас на гастролях в Канаде.

— А где это?

Закариас показал на карте место на севере.

— На дорогу туда уйдет несколько дней, и даже если вам хватит денег, без визы ничего не получится. Так что возвращайтесь, приятель! Вы ведь не заставите Педро Инфанте плыть в одиночку, правда?

Манроу подошел к стоящему в зале проигрывателю-автомату и выбрал «Черепаший блюз». Давид встал рядом и стал слушать.

«Если нельзя встретиться с Дженис, остается одно — поехать в Чакалу, — сказал внутренний голос. — Тебе предначертано в первую очередь отомстить за отца».

— Будете отсыпаться в гостинице или сойдет жилой автоприцеп? Передохните-ка в кампере, ребята, пока я достану бензин, там есть две кровати.

Отчалили в три часа дня; вечером в четверг вернулись в Альтату. Давид высадил Педро Инфанте перед домом Макио Клоутьера, а потом пришвартовал «броненосца Потемкина» у причала Карвахаля Кинтеро напротив его виллы. Теперь, когда не осуществились надежды встретиться с Дженис, все его мысли были о предстоящем отмщении братьям Кастро.

Чоло встретил Давида с широкой улыбкой, не подозревая о его душевных терзаниях.

— Ко мне уже поступили сведения от моих сбытовиков — из той травки, что вы отвезли, половину уже выкурили в Лас-Вегасе, а вторая должна вот-вот прибыть в Лос-Анджелес. Каброн, я опять на плаву! Мы открыли новый маршрут! Следующая ездка в воскресенье — придурки из Финикса чувствуют себя обделенными, требуют свое, и я их не обижу!

— А как насчет денег, что мне причитаются?

— Вот, получи свое! — Чоло положил на ладонь Давиду две пачки банкнот. — А эту отдай владельцу лодки, скажи — возил на рыбалку двух гринго.

Давид обрадовано разглядывал деньги. Потом свернул свои в трубочку и засунул в бутылку из-под пива, которой выпала судьба отныне служить его сокровищницей. После этого направился домой к Мансо на обед.

Для жителей побережья нет пищи более полезной и питательной, чем рыбный бульон, особенно если рыба, что называется, цветная — например, парго. Получив деньги, старик, как водится, пригласил Давида отобедать:

— Ребека, а ну-ка, ухаживай за моим напарником! Давид съел добавку и почувствовал, что насытился. И неудивительно, учитывая, что он умял с полкило тортильяс — кукурузных блинов, банку консервированных чили в маринаде и один тако с начинкой из тушеной фасоли. Старик закурил вторую сигарету и по привычке пошел вздремнуть после еды. Ребека по неизвестной причине заметно сердилась, ее груди чуть не вываливались наружу из расстегнутой блузки.

— Песик мой, я тебя не видела уже почти целую неделю, где тебя носило? Ждала, ждала тут тебя всю ночь, а ты не пришел.

«Посмотрим, как ты отвертишься», — посмеялась над Давидом его бессмертная часть.

— Я был занят на второй работе, деревья подрезал, траву выкашивал.

— Не ври мне, каброн, я вчера туда ходила, и какой-то тип с черными кругами под глазами сказал, что ты ушел в море. И почему лодки нет, а мотор остался в кооперативе?

— Я купил новый, обкатывал его.

— Сам будешь за него платить!

— Я не отказываюсь.

— Да у тебя нет ни сентаво за душой — говори, где шлялся!

— Работал!

— Твой приятель признался мне, что ты отправился в бордель! Не могу поверить, что ты спал с какими-то грязными шлюхами!

— Не ходил я ни в какой бордель! Просто подвернулась работа, возил на рыбалку несколько гринго.

— Рассказывай мне сказки! Почему же тогда ты проглотил две порции бульона, а? — Черные глаза Ребеки, казалось, прожигали Давида насквозь. — По мне, так катись, куда хочешь, мой песик, но какого черта ты катаешься на нашей лодке? Это единственное, что у нас есть!

«Какого беса ей надо? — думал Давид. — Женихов у нее хоть отбавляй, в Альтате по ее милости ни один праздник не обходится без разбитых носов, то же самое в Эль-Верхеле и Росамораде». Но сколько ни думал, не мог понять, почему она так ревновала его, почему заставляла катать ее на лодке по ночам, заплывать далеко в море, и там раздевалась и старалась возбудить его своими танцами и ароматом тела. Почему? Давид честно признавался себе, что ему начинал нравиться этот ритуал, особенно при полной луне, но он же поклялся в вечной верности Дженис! «Если тебя ревнуют — значит, любят!» — уверяла Давида его бессмертная часть. «Да к чему ревновать-то?» — «Пользуйся этим! — нашептывал голос. — Любовь длится только три года, потом умирает. Кроме того, для нее твое равнодушие унизительно!» — «Полагаешь, мне следует приглашать ее на свидания?» — «Вот именно!»

— Давай встретимся сегодня вечером? — предложил он Ребеке.

— С каких это пор мы встречаемся, когда ты захочешь, мой песик?

— Сегодня полная луна, тебе тоже нравится.

— Ну и что? Тебе все равно нечем ответить!

— Ну, пожалуйста!

— Не знаю, не знаю.

— Я буду ждать тебя.

— Ну вот еще! Знаешь, что? Иди-ка ты отсюда подобру-поздорову, пес паршивый!

— Ты придешь?

— Как знать, не уверена…

 

Глава 13

«Как думаешь, придет? — тревожно спросила Давида его бессмертная часть. — Честно признаюсь, немного встречалось мне женщин с таким особенным ароматом». — Давид дожидался Ребеку, сидя на борту «броненосца Потемкина» и любуясь панорамой звездного неба. Он не хотел вынимать фотографию Дженис, которая практически развалилась от влаги и бесчисленных перемещений из бумажника и обратно. В полночь закрыли «Гальеру», и через некоторое время мимо в сторону дома протопал сильно подвыпивший Мансо. Вот он остановился, закуривая очередную сигарету, и Давид вспомнил про свою зарытую в землю сокровищницу; отдавая днем деньги старику, он спросил его, выходить ли в море назавтра, и тот ответил:

— А зачем? Этого нам хватит, чтобы дожить до путины.

«Запаздывает», — обеспокоенно заметила карма. «Ты когда-нибудь замолчишь?» — «Когда помрешь! Ты торопишься?» — «Нет… А ты знаешь, когда я умру?» — «Нет, я не настолько осведомлена». — «Что произойдет, когда я умру?» — «Для меня наступит отдых, ты моя последняя субстанция». — «Как это? Не понимаю…» — «После тебя я отправлюсь в особое место, рай для человеческих карм». — «Не хочу умирать!» — «Никто тебя не спрашивает, хочешь ты или нет. Наступит твой черед, и умрешь как миленький. А потому нечего медлить с Чакалой, особенно сейчас, пока ты при бабках. Это для тебя первоочередная задача. Твоя мать, наверно, живете камнем на сердце, а когда ты отомстишь за отца, ей сразу полегчает, и она будет благодарить тебя до гроба. Короче, я требую, чтобы мы выехали завтра!» — «А Чоло говорит, что не надо». — «А мне плюнуть и растереть на то, что говорит Чоло; мы должны выполнить свой долг! Как только рассветет, пустимся в путь — ты же хочешь навестить отцовскую могилу? Ты же хочешь, чтобы справедливость восторжествовала? Тогда не раздумывай, контрабандист должен быть человеком железной воли!»

Давид лежал спиной на поперечной скамейке баркаса, как вдруг до него донеслись звуки, которых он уже давно не слышал, — мелодия «Звезды моряка»! Ее напевал счастливый Ривера, шагая вдоль берега и, очевидно, возвращаясь домой от Ребеки. Давид провожал его взглядом, пока тот не исчез в темноте.

«В чем дело? Почему он такой счастливый? Его поведение кажется мне подозрительным! Похоже, он нас обставил! Вот не слушался ты меня; а все потому, что ты не собранный, все жеманишься и привередничаешь, такты никогда ничего не добьешься! — Прошло еще некоторое время, и голос Риверы затих вдали. О Ребеке между тем не было ни слуху ни духу. — Не может быть, — произнесла карма упавшим голосом. — Она не придет… Пойдем за ней, похитим ее, она такая особенная, что будет в восторге!»

Когда Давид уже собрался укладываться спать, из темноты, как призрак, появилась Ребека — радостная и более осторожная, чем прежде. На ней было белое платье с желтыми бабочками в стиле Маурисио Вавилонии.

— Эта луна меня околдовывает. Разве ты не ощущаешь в себе прилив чего-то необычного, мой песик? Какой-то энергии, жизненной силы…

«Я ощущаю», — поддакнула карма Давида.

— Не заводи мотор, мой песик, сегодня отчалим на веслах.

Давид вошел в воду, толкая «броненосца Потемкина», пока не стало достаточно глубоко, чтобы грести. А когда удалились от берега на порядочное расстояние, запустил «ивенруд» и направил баркас в смутно виднеющееся впереди горло залива.

— Ну, как тебе мотор?

— Потрясающий! Какая у него мощность?

— Семьдесят пять «лошадей»!

— И ты заплатишь за него, мой песик?

— Нуда. — Луна отражалась на водной поверхности. «Не нравится мне, что она сегодня такая притихшая», — пробормотала карма. Сперва Ребека старалась, чтобы никто не узнал об их ночных прогулках по морю, но после разрыва с Риверой перестала соблюдать приличия, и люди в разговорах даже начали ссылаться вместо часов на тарахтение мотора «броненосца» — например, кто-то мог уснуть до или после его возвращения.

В эту ночь Ребека села впереди и, когда разделась, стала похожа на русалочью скульптуру на носу корабля. Давид вел баркас на малой скорости; он впервые ощутил прилив крови при виде широких бедер смуглянки.

«Ну что, очнулся наконец?» — проворчал голос. «Я просто смотрю на нее, и все». — «Она прекрасна! Ты должен судьбу благодарить!»

Отплыв далеко от порта, Давид заглушил мотор, и «Потемкин» по инерции бесшумно заскользил по морской глади. Теплый ветерок ласкал кожу. Ребека улыбалась.

— Песик мой, мне надо сказать тебе кое-что. — Она пересела на скамейку в центре лодки и запрокинула голову так, что ее груди нацелились на Давида.

От ярости, пылавшей в ней во время’ обеда, и следа не осталось, и Давид, не испытывая инстинктивного стремления защищаться, почувствовал, как постепенно возбуждается. «Ну же, подойди к ней, — принялся подсказывать голос. — Приласкай ее! Для чего у тебя руки-то?»

— Что, Ребека?

— Я выхожу замуж за Риверу.

— За Риверу?

«За этого?» — Карма даже поперхнулась.

— Да, мой песик, и сегодня наш прощальный танец.

— Прощальный?

«Не может быть! — простонала бессмертная часть. — Именно сейчас, когда ты наконец очухался!»

— А как же мы дальше?

— Я стану женой единственного мужчины, мой песик, и больше уже не смогу ездить на морские прогулки при луне и давать повод для кривотолков. Отец не хочет, чтобы я занималась тем же, чем моя мать, и я выполню его волю.

— Да, но почему ты выходишь замуж за Риверу? «Да, почему за него?»

— А за кого же еще? — На лице Ребеки появилось обиженное выражение. — Еще недавно я думала, что смогу стать твоей женой, — сказала Ребека, приближаясь к Давиду, — но ты меня отверг много раз. Ну как, мой песик? — Ребека встала перед Давидом так, что волосы на лобке оказались прямо у него перед лицом. — Не хотите воспользоваться последней возможностью, сеньор?

«Конечно, хотим! — захлебнулась от восторга карма. — Бери ее, она с тобой прощается, не видишь?» Давид почуял аромат женщины, и голова у него пошла кругом.

— Что скажешь? Проснитесь, мой песик, не ленитесь, иначе как бы вам и сегодня не пришлось добираться до берега вплавь. — Давид медлил. — Ты еще никогда не подпускал меня к себе так близко, — сдавленным голосом произнесла Ребека, двумя руками прижала к себе голову Давида, и он полной грудью вдохнул аромат ее плоти.

«Как чудесно!» — возликовала карма.

— Тебе этот запах ни о чем не говорит, мой песик? — Ребека продолжала тереться лобком о его лицо. — Сегодня ночью этот цветок принадлежит тебе, все мое тело принадлежит тебе! — Ребека заметила, что взгляд Давида устремлен в небо. — Что ты там увидел?

— А-а, да так — вон Млечный Путь, а вон Плеяды, Геркулес… Хочешь, научу тебя распознавать звезды?

Ребека одарила его взглядом, полным ненависти.

— Значит, у тебя и вправду шариков не хватает! — и отстранилась.

«Ну почему ты такой идиот? — отругала его и карма. — Ну неужели тебе трудно сделать мне одно маленькое одолжение? Мог бы уступить ей хоть разочек!»

Ребека оделась.

— Заводи свой сраный мотор и поехали отсюда! Что за манера все портить!

Люди в своих постелях, разбуженные шумом двигателя, удивились, что «Потемкин» возвращается так рано. Ребека спрыгнула с борта на берег и решительно зашагала прочь.

«Даже спокойной ночи мне не пожелала…» — «Пойми, женщины созданы для этого! — бранила Давида карма. — Ты ведешь себя с ней как полный идиот, а раз так, приходит другой и делает то, чего не сделал ты! Посмотри, каким довольным покидает он ее дом, даже песни на ходу распевает!»

Давид закурил сигарету, улегся на лодочную скамейку и достал вырезку с портретом Дженис.

Проснулся он от громких голосов. Давид решил было спросонок, что пора спускать на воду баркас, но, привстав, разглядел в темноте неподалеку толпу галдящих рыбаков. Они стояли рядом с баркасом Капи, окружив лежащий на песке непонятный предмет, похожий на большую неподвижную тушу. Видать, здоровую рыбину поймали, подумал Давид и пошел к ним.

— Вы меня знаете, — словоохотливо рассказывал приятелям Капи. — Зачем мне выходить в море, если вот-вот снимут запрет на ловлю? Но ведь на мели сидим, так что несколько килограммов креветок не помешает, верно? Далеко ходить не стали, встали напротив Авандаро, и сеть-то забросили всего только несколько раз, скажи, Тибу?

— Точно!

— Короче, только начали, как вдруг слышим, тарахтит где-то вверху, со стороны мангровых зарослей, и вроде бы к нам приближается, глядим — мать честная, вертолет, какого хрена он тут делает, говорю я Тибурону, а тот, зараза, зависает прямо над нами, и не успели мы опомниться, сбрасывает вот его! — Капи показал рукой на мешок, из которого торчала голова мертвеца. — А он — хрясть! — прямо в баркас, а те, в вертолете, развернулись и убрались восвояси. Я говорю Тибурону, мол, там, в мешке, наверно, человек мертвый, вот черт, ну что, откроем? И вот он, пожалуйста, с простреленной головой, и хрен его знает, что теперь с ним делать!

В этот миг Давид, до сих пор не издавший ни звука, вдруг закричал:

— Чато! — и упал на колени возле трупа. — Чато, что они с тобой сделали!

— Ни черта себе! — пробормотал Тибурон. — Кажется, наш приятель его знает.

Давид разрыдался.

— Спокойно, друг! — начали утешать его рыбаки. Капи протянул ему почти пустую бутылку с недопитой текилой.

— Вот глотни, приятель! Он что, не чужой тебе?

— Браг двоюродный…

— Ничего не поделаешь, приятель, все под богом ходим! Вскоре к рыбакам присоединились испуганные женщины, среди них Ребека. Увидев ее, Давид воскликнул:

— Ребека, это мой брат, он жил в том доме! Ребека обняла его и стала нашептывать на ухо:

— Успокойся, мой песик, не плачь, не доставляй удовольствия этим кабронам, твой брат уже предстал перед Господом, он уже отмучился. — В эту минуту подошел Ривера, увидел, как его суженая утешает недоумка, и страшно обозлился; боясь сорваться, остановился в сторонке.

— Твой брат из Кульякана? — спросил кто-то Давида, от утвердительно кивнул. — Знаешь, где живут его родили?

— Да.

— Так надо известить их, парень! — оживился Капи. — Тибурон, возьми-ка кооперативную колымагу и отвези его к родственникам!

— Он не член кооператива и не имеет права пользоваться нашей машиной! — возразил Ривера.

— Случай исключительный, и мы не бросим парня одного в беде, ядрена мать! — огрызнулся Капи. — Я не понял, — пришел он вдруг в ярость, — может, кто-то не согласен?

Ривера хотел было что-то ответить, но сцепил зубы, и слова застряли у него в горле. Рыбаки начали сбрасываться на текилу, а у Давида в голове воцарилась полная сумятица, которую усугубляла его бессмертная часть своими обычными понуканиями.

— А что делать с мертвецом-то? — спросил кто-то.

— Положите его в рыбный холодильник, — велел Капи. — Мало ли, может, родственники не сразу заберут! Пошли, приятель! — Давида посадили в кооперативный пикап и повезли в Кульякан.

«Как же я скажу об этом тете Марии и дяде Грегорио?» — размышлял по дороге Давид. — «Веди себя спокойно и сдержанно, говори напрямик, не рассусоливай», — наставляла его карма. Давиду захотелось плакать, но он постеснялся в присутствии Капи. Тогда, чтобы сдержать слезы, Давид стал вспоминать лицо Дженис, однако струдом мог сосредоточиться, и ее образ получался каким-то расплывчатым. — «Чато был таким хорошим, — невольно переключился Давид на мысли о брате. — Научил меня отыскивать на небе планеты, водил в кино, и хоть я не очень хорошо понял, о чем картины, все равно было здорово. Интересно, а Чоло знает, что случилось с Чато? Он хочет, чтобы я отвез груз во второй раз, но теперь уже никак не получится. Так или иначе, заберу у тети мой паспорт. Хорошо бы Нена была дома, ей проще сказать, а дядя Грегорио сердится на каждое слово, он очень вспыльчивый, чуть что — вспыхивает, как спичка! Вот Нена совсем другая, с Неной можно иметь дело…»

Начинался рассвет. Капи остановился у придорожной лавки купить текилы для рыбаков; возвращаться без нее означало бы поставить под угрозу свою жизнь.

«Бедная моя тетя, — печально думал Давид, — ей будет страшно смотреть на мертвого Чато, у него прямо во лбу дыра от пули, похожая на грязное пятно, и лицо старое, будто ему лет восемьдесят. Ну, как мне сказать им?» — «Я тебе уже целый час вдалбливаю как! — напугал его внутренний голос. — Главное, не мямли, говори торжественно, будто вручаешь флаг, покрывавший гроб убитого солдата!»

Однако, когда приехали в Коль-Поп, Давид по-прежнему не знал, с чего начать; наставлений кармы оказалось недостаточно. Он с удивлением увидел на крыльце дома тетю Марию, стоящую, будто в ожидании, в домашнем халате. Но самое удивительное, она действительно ждала его, будто знала, что спустя несколько недель после исчезновения из дома на холме и отсутствия неизвестно где племянник объявится именно сегодня. Увидев его, тетя даже попыталась улыбнуться.

— Как ты, мальчик мой? Где ты пропадал?

— В Альтате, я там нашел работу. Раньше не мог к вам приехать. — Мария проводила его в дом и обняла, заливаясь слезами.

— Тетя, почему вы поднялись с постели так рано?

— Ах, мой мальчик, я уже три ночи не сплю, все думаю о Чато; стоит мне веки прикрыть, он тут же встает перед глазами, даже твой дядя обратил внимание! Какую новость принес ты мне о сыночке моем?

Давид, чувствуя, что выдержка подводит его, выпалил одним духом:

— Тетя, Чато убили!

Мария судорожно вздохнула, и по ее щекам заструились слезы.

— Откуда ты знаешь?

— Его сбросили в море, я сам видел, один рыбак из кооператива привез его на берег.

— Где он?

— В Альтате.

— Пойду за Грегорио.

Через минуту с ворчанием вышел дядя.

— Вот сучьи дети, мать их…

Чато лежал в доме Ребеки, укрытый саваном из лиловых цветов. Его перенесли туда, так как Ривера наотрез отказался отпереть дверь принадлежащей кооперативу холодильной камеры. Рыбаки при входе поснимали шляпы. Давид со слезами наблюдал, как воссоединилась семья: всхлипывали Нена и Джон Леннон, тетя Мария гладила рукой обострившиеся черты лица и бесчувственное тело сына.

— Бедный мой мальчик, совсем зарос, — еле слышно говорила она. — Вот, наконец я могу обнять тебя!

— Мы их разоблачим! — промолвила Нена.

— Кого, дочка? — взорвался Грегорио. — Полицию? Военных? Мы уже раз попробовали подать в суд, обивали пороги, просиживали в приемных, разговаривали с чиновниками, и все закончилось ничем! Нас никто не услышал! Не-ет, прав был Апьфонсо, мир праху его! Женщины определенно ничего не понимают! Надо просто похоронить его без всяких разоблачений и скандалов, даже извещать никого не будем, ни друзей, ни родственников, иначе и глазом не успеешь моргнуть, как набегут студенты и полицейские вдобавок.

Пусть мертвый, но Чато вернулся в свою семью и принадлежал теперь только близким людям, а не коммунистам или полиции, а потому должен быть похоронен по-христиански. Мария Фернанда воздержалась от спора с отцом; сердце подсказало ей проявить терпение — ведь речь шла о чем-то гораздо более серьезном, чем защита от вымирания медведей панда. И все же она невольно подумала: что будет, если все станут молчаливо сносить произвол? Какая жизнь ждет их в условиях полной безнаказанности убийц? У нее даже мурашки по спине побежали. Ничего, еше посмотрим, чья возьмет, но только после похорон. Ребека безмолвно смотрела, стоя бок о бок с Давидом, другие рыбачки только заглядывали, не заходя в дом.

Грегорио и Давид поехали на «валиуме» в Наволато, где находилось ближайшее похоронное бюро. Там не оказалось зала для прощания с покойником, но все же нашли подходящее помещение, и на пикапе кооператива перевезли туда тело Чато. Жители Наволато — селения с белеными домиками и пыльными улочками — занимались выращиванием и рубкой сахарного тростника; здесь почти никто не знал семью Палафоксов. Пробыли в нем до трех часов дня. После безлюдной заупокойной мессы в приходской церквушке Святого Франсиско вернулись в Кульякан и сразу поехали на кладбище Хардинес-дель-Умайя. Катафалк впереди ехал с приличной скоростью. Начался проливной дождь, и в сумерках лица сидящих в машине еще больше осунулись. Когда поравнялись с кинотеатром «Эхидаль», Грегорио сказал:

— Давид, тебя разыскивает полиция, побудь-ка ты лучше в доме.

— Я хочу с вами на кладбище.

— Не стоит испытывать судьбу, племяш, нельзя, чтобы они тебя увидели.

— Пожалуйста, дядя, не высаживайте меня, я тоже хочу на кладбище. — Все пассажиры «валиума» начали плакать.

— Пречистая дева, — не выдержала тетя Мария, — разреши ему, старый, ты же знаешь, как он любил твоего сына.

— Ладно, — нехотя согласился Грегорио и, помолчав, добавил: — Но что-то мне беспокойно… — Автомобильные «дворники» старательно и размеренно сгоняли воду со стекла.

Они уже возлагали цветы на могильный камень, когда защелкали ружейные затворы и их окружили двадцать четыре человека в черном обмундировании, держа автоматы на изготовку. Вперед выступил Эдуардо Маскареньо.

— Ну наконец-то! Вот мы и встретились! — сказал он. Его черный форменный плащ поблескивал в сумеречном свете, как вороново крыло.

 

Глава 14

— Вы только посмотрите! — продолжал команданте. — Сегодня у меня счастливый день! — Окруженные «драконами» с ружьями на изготовку, Палафоксы невольно съежились под суровым взглядом полицейского начальника. За три часа до этого Маскареньо получил телефонный звонок от шефа полиции Наволато:

— Докладываю, нам только что поступил анонимный донос: в море выловили труп, предположительно партизана по кличке Чато; его опознал родственник, Давид Валенсуэла, известный также как Санди, который прибыл в Альтату при подозрительных обстоятельствах несколько месяцев назад; он же передал тело родителям покойного. Анонимный доносчик сообщил также, что Давид Валенсуэла работает сторожем в доме одного наркоторговца, а по ночам шляется в мангровых зарослях вместе со своей сообщницей Ребекой Мансо. Жду ваших приказаний, команданте! — Маскареньо мгновенно почуял, откуда ветер дует, и дал отбой полицейскому:

— Я сам этим займусь! — Потом приказал своему помощнику, мужчине атлетического телосложения с каштановыми волосами, стриженными под бокс: — Франко, молнией лети в Альтату и разузнай там, что к чему. — Как только помощник покинул кабинет, Маскареньо отпил из флакончика глоток «мелокса»: — Сукины дети! — и стал готовить облаву.

В первую очередь «драконы» нагрянули в Коль-Поп, но соседи, как обычно, отсыпались в выходной после пятничной пьянки и не смогли дать вразумительного ответа на вопрос, куда уехали Палафоксы. Полицейские заглянули в церковь Санта-Крус — та оказалась закрыта; объехали похоронные бюро — безрезультатно; на кладбищах тоже ничего не знали, покойника по фамилии Палафокс не хоронили. Однако к четырем часам дня Маскареньо знал, где их искать. От управляющего похоронным бюро в Наволато стало известно, что несколько нездешних прощались со своим умершим родственником в помещении, предназначенном для бальзамирования трупов, а затем поехали в Кульякан.

Маскареньо отыскал взглядом Давида и решил арестовать его тихо, без применения силы; если старик Палафокс заартачится, придется обломать ему рога, но лучше обойтись без рук — в последние дни язва начинала болеть при малейшем раздражении.

— Сеньоры, — начал он спокойным голосом, — прошу следовать со мной для выяснения некоторых обстоятельств.

— Каких обстоятельств? — спросил Грегорио.

— Касающихся похорон.

— Какое вам дело до похорон? Только не говорите, что нам запрещено хоронить наших родственников!

— Сеньор Палафокс, не кричите на меня, я с вами разговариваю очень вежливо, ваш сын партизан и…

— Ах, вот какие обстоятельства вам понадобилось выяснить? Ну так уберите свои пушки, для этого не нужно нас арестовывать! Вот мой сын перед вами, его убили!

— Нам необходимо знать кое-что еще.

— Кому это вам?

— Правосудию.

— Засуньте ваше правосудие себе в задницу!

— Я сейчас тебе вставлю в задницу, старый пердун, получай! — От сильного толчка Грегорио упал на цветы. — Не двигаться! — «Драконы» вокруг сомкнулись еще плотнее. Глаза Грегорио горели яростью. — Не вздумайте оказать сопротивление! Нам по роду службы положено защищать граждан, но, бывает, глупые граждане сами не дают себя защищать.

Мария встала перед Маскареньо, заслонив телом мужа.

— Вы самое настоящее животное! Команданте бросил на нее испепеляющий взгляд:

— Заткнись, старая квочка!

— Послушайте, научитесь уважать пожилых людей, я вам в матери гожусь!

— Прытко пела рыбка, пасть закрой! — В то же мгновение желудок Маскареньо неудержимо свело сильной судорогой; от боли у него задрожали усы и перестали быть такими же, как у Армендариса.

В полемику вмешалась Мария Фернанда:

— Команданте, вы нарушаете процессуальные нормы!

— Заткнись, а если снова начнешь лезть со своей гребаной конституцией, я тебя арестую!

Давид с испуганной миной на лице и безвольно раскрытым ртом смотрел на целящие в него стволы «гарандов», и ему очень сильно хотелось испражниться. «Этот военный большая сволочь, — нашептывала ему бессмертная часть. — Как только подойдет поближе, сразу бей его!»

— Поднимайте старика и пошли отсюда! — приказал команданте. — Хватит с ними возиться!

Палафоксов распихали по машинам, а Давида Маскареньо взял с собой.

За рулем сидел Франко, Давида втиснули между команданте и другим полицейским на заднем сиденье. После долгого прощания с мертвым братом он совсем пал духом.

«Не показывай своего малодушия, даже если будешь умирать со страха, — наставляла его карма. — А если начнут плохо обращаться с тобой, смейся над ними, как учил тебя Чато».

— Вспомнил меня, Ротозей? — Давид утвердительно кивнул; улыбающиеся полицейские бросили на него любопытные взгляды. — Узнаешь нас поближе, и дела пойдут на лад! — Давиду захотелось посмотреть на Дженис, но он сдержал желание достать вырезку с ее фото — кто знает, на что способны эти типы, а вдруг отнимут? Дженис в его жизни занимала главное место, до нее Давид не знал ни одной женщины, если не считать того танца с Карлотой. И причина не в том, что его не влекло к противоположному полу, просто родители старались воспитывать сына, чтоб не вырос кобелем. Вот так Дженис и стала для него светом в окошке, подарком и возмещением свыше за то, что Бог сделал его не таким, как все.

«Может быть, они пронюхали о моем намерении вернуться в Чакалу?» — подумал Давид. «Оставь Чакалу на потом, — сказала карма. — Сначала надо выкрутиться из этой заварухи!»

Всю дорогу Давид сдерживал позывы в кишечнике. Ему не раз казалось, что вот-вот случится непоправимое.

«Терпи, — повторял ему голос. — Только маленькие дети ходят под себя по-большому». — «Что они сделают со мной?» — «Спокойно, тебя только допросят, убедятся, что ты ничего не знаешь, и отпустят!» — «Это из-за Сидронио? Они узнали, что я хотел ехать в Чакалу мстить за отца?» — «Не думаю. Главное, не дергайся, и все будет чики-чики. Тебя выручит Чоло, он наверняка уже знает, что случилось с твоим двоюродным братом. Да и Нена поставит его в известность, если уже не сделала это».

Снаружи из-за черных окон машины пассажиров внутри было не разглядеть, но в соответствии с инструкцией Давиду на голову надели капюшон. Через плотную материю слышалась болтовня «драконов», просачивался запах сигаретного дыма. Разговоры в основном шли о женщинах; время от времени подавал голос Маскареньо, и тогда кто-то из подчиненных подобострастно отвечал ему: «Совершенно верно, шеф!» или «Так точно, мой команданте!».

— Сегодня мне предстоит полакомиться клубничкой! — самодовольно объявил Маскареньо.

— О-о, шеф, поздравляю! Значит, сдалась та самая, из «Лос-Пикачос», шеф?

— Еще нет, прытко пела рыбка, но сегодня ночью наконец свершится, я поимею самую сладкую клубничку на свете, конфетку, королеву!

Давид, терзаемый страхом, не слишком хорошо понимал, о чем речь. Братьев Кастро или Риверу он боялся совсем по-другому. Нынешний, новый страх внушали Давиду нацеленные на него винтовки и федеральные полицейские, так не похожие на тех, что служили в Чакале и были его соседями. Подобный страх лишает людей покоя и здоровья.

Через двадцать минут машина въехала на большую подземную стоянку. Давид слышал, как полицейского начальника приветствовали часовые, дежурящие у шлагбаума. В ту же минуту, видимо, откуда-то поблизости до его слуха донеслись чьи-то жалобные стенания, и кто-то пронзительным голосом затянул «Облади-облада» по-испански: «В новом супермаркете я в первый раз; там стоит отличный мюзик-бокс…» Давида толчками отвели куда-то, усадили и сняли с головы капюшон. Он увидел комнату с некрашеными стенами и Маскареньо, сидящего за письменным столом. Полицейский забрал у него бумажник.

— А ну-ка, посмотрим, что у нас тут? — Маскареньо достал газетные вырезки и, хмурясь, стал вчитываться в заголовки на английском языке: — «Давид Валенсуэла, мексиканец, новый питчер бейсбольной команды Сакраменто…» Чертов Ротозей, если ты питчер, то я вундеркинд! А это что за баба? «Дженис — скоро в Филлмор-уэст!» Прытко пела рыбка, меня не проведешь; эта телка — партизанка Сандра Ромо, внешность в точности совпадает со словесным портретом! — Маскареньо отложил вырезки в сторону.

— Не забирайте их у меня, — попросил Давид. «Молчи! — одернула его карма. — Не показывай им свои уязвимые места».

— Эти фотки тебе очень дороги, так, Ротозей? — Давид молча кивнул. — Я верну их тебе, если ты расскажешь мне обо всем, без утайки.

— О чем обо всем?

«Не говори ему про Чакалу, иначе тебе несдобровать!»

— А, такты не знаешь о чем? Только не прикидывайся дураком, и предупреждаю: будешь юлить и затягивать следствие — подвергнешься суровому наказанию!

Маскареньо велел Давиду рассказать о команданте Фонсеке, или же Чато, не переставая держаться рукой за живот.

— И побыстрее, мне некогда!

Давид объяснил, что жил вместе с Чато в одном доме сначала в Кульякане, потом в Альтате, что он приходил неожиданно и долго отсыпался, а потом снова уходил.

— Кого из сообщников Чато приводил с собой?

— Никого, он всегда приходил один, ложился вечером спать, а утром его уже не было.

— Дальше! Шевели языком, каброн! Почему ты останавливаешься или тебе нравится передо мной спектакль разыгрывать?

— Я не знаю, что говорить…

Маскареньо вскочил, вышел из-за стола и вцепился Давиду в воротник рубашки.

— Я научу тебя говорить, чертов Ротозей! — прорычал полицейский и ударил Давида кулаком по голове. — Рассказывай быстро все, что знаешь! Перечисли свои обязанности, назови имена тех, с кем работаешь, выкладывай все в малейших подробностях! Что ты делал по ночам в мангровых зарослях? Что прячешь на Атамирако? Когда стал партизаном?

— Я не партизан, я рыбак!

— Матери своей расскажи, какой ты рыбак! Что за поручения давал тебе Грегорио Палафокс Валенсуэла?

— Клянусь вам, я рыбак, меня будут искать, скоро начнется путина!

— Ах так, значит, решил поупрямиться? На кладбищах полным-полно смельчаков вроде тебя, а путина, к твоему сведению, уже началась. — По его сигналу со стульев поднялись два специалиста, один очень толстый, а второй такой длинный, что годился в баскетболисты. — Я тебя предупреждал, — бросил он Давиду и обратился к приметной парочке: — Заставьте его говорить. Вернусь через пятнадцать минут. — По коридору Маскареньо перешел в маленькую кухню, там один за другим выпил два стакана молока. — Вот язва проклятая! — сказал он сам себе. — Придется обратиться к врачу, так некстати сейчас, самая работа!

Тем временем в комнате продолжался допрос.

— Так, значит, мальчик молчит? — елейным голосом произнес Толстяк. — Мальчик не хочет получить свою бутылочку?

— Сейчас захочет, — подхватил Длинный, угрожающе двигая рукоятками железяки, похожей на щипцы для колки орехов.

«Ты попал в неприятную переделку, — заметила Давиду его бессмертная часть. — Уноси отсюда ноги, пока не поздно!»

Давид решил сделать вид, что готов дать показания, но на его долю достались палачи, влюбленные в свою работу; истязая людей, они получали глубокое удовлетворение.

— Я хочу сознаться, позовите команданте!

— Ты немножко припозднился, дружок, команданте уже нет, зато у нас для тебя припасены капельница, перец, вода, огонь, кобыла, стрекало, — перечисляли оба, услужливо демонстрируя приспособления для выдирания ногтей и обрезания гениталий у тех, кто не отвечал на вопросы. Под пытками Давид согласился признать всех собак, которых на него вешали, — что он якобы долгие годы пособничал Чато, участвовал в каждой его вылазке, возглавлял группу специалистов-подрывников, а также многое другое, что взбрело на ум полицейским. Когда Маскареньо вернулся с кухоньки, допрос пошел как по маслу.

— В каких преступных акциях ты пособничал своему двоюродному брату?

— Во всех.

— Включая похищение Иригойена? — Да.

— Сколько еще преступлений совершено вами?

— Шестнадцать.

— Ты участвовал в столкновениях с полицией и армией? — Да.

— Сколько раз?

— Двадцать пять.

— Говори правду, каброн!

— Сто раз.

— Распространял подрывную пропаганду?

— Все время.

— Листовки ты сочинял? — Да.

— Сколько раз высказывался против мексиканского правительства и его законных органов?

— Много.

— Ты ставил перед собой задачу свергнуть нынешнее правительство и привести к власти коммунистическое?

— Да.

— В какой стране прошел подготовку?

— В Лос-Анджелесе.

— Не ври, каброн! На Кубе, в Корее, Китае, Албании или России?

— В России. — Все это время у Давида шла кровь носом, ртом и из раны на голове, на левой ноге сильно болел палец с оторванным ногтем.

— Кто владелец дома в Альтате?

— Чоло.

— Сантос Мохардин, он же Чоло?

— Да. (Кровотечение из носа мешало дышать.)

— Он тоже партизан?

— Нет, дом он получил в подарок от своего хозяина.

— Посмотрим, может, теперь он подарит его нам? Итак, ты являешься сообщником Грегорио Палафокса?

— Да.

— И Сандры Ромо?

— Да, и ее тоже.

Полицейский начал перечислять фамилии оппозиционных политиков, предпринимателей, представителей творческих профессий:

— Ты сотрудничал с Теофило Коронелем по кличке Медведь?

— Да.

— С Батманом Гуэмесом?

— Тоже.

— С Чино Мирандой и Йоландой Маркес?

— С обеими.

— Так я и думал. Твоя песенка спета, Ротозей! — удовлетворенно подытожил Маскареньо. — Франко, — приказал он своему помощнику, — пусть подмоют ему задницу, а потом покажи газетчикам, чтобы сфотографировали. Потом поезжай в Альтату и к моему приезду переверни всю деревню с ног на голову. Я скоро буду.

Назавтра газеты посвятили Давиду восемь колонок: «Опасный преступник Давид Валенсуэла Теран, он же Санди, он же Ротозей, арестован в результате блестящей операции подразделения спецназа „Драконы“ под командованием команданте Эдуардо Маскареньо. Во время перестрелки убиты: Грегорио Палафокс, он же Чато, он же команданте Фонсека; Сандра Ромо, она же Алехандра; Пиокинто Тапия, он же Пинчо, и еще один злодей, имя которого нр установлено». Давид на фото выглядел ужасно.

 

Глава 15

Сантос Мохардин приехал в Альтату под вечер, высадил из машины Педро Инфанте возле дома Клоутьера, а сам покатил к себе на виллу.

«Надо было назначить встречу с Санди в Авандаро на понедельник, — размышлял он. — Дон Серхио не любит, когда товар привозят домой».

Смеркалось. Чоло оставил машину на песчаной улице, зашел в дом, на кухне достал из холодильника бутылку пива и крикнул в темноту:

— Санди! — но ответа не последовало. Он расположился у бассейна под большим желтым зонтом и, отгоняя комаров, продолжал время от времени звать Давида с тем же результатом. Через несколько минут его терпение иссякло: — Надеюсь, этот каброн не смылся в Чакалу или Лос-Анджелес! А скорее всего сидит сейчас, наверное, со своими рыбаками в кооперативном кабаке! — Спустя еще полчаса он уже всерьез обеспокоился, сел в пикап, заехал сначала за Педро Инфанте, а затем направился к хозяйке «броненосца Потемкина» и единственной подруге Давида во всем порту — той, что на днях приходила на виллу и расспрашивала про него.

Ребека сообщила ему новость, от которой у Чоло похолодела душа.

— Ладно врать-то! Откуда ты знаешь, что это был Чато?

— Давид его так называл.

— И куда его повезли?

— Они не сказали.

— На катафалке?

— Нет, на кооперативном пикапе. Наверное, в Наволато.

Чоло не знал, куда девать груз, дон Серхио строго-настрого запретил оставлять его на вилле, но и вывозить уже нельзя; подъезжая к Альтате. он увидел два джипа с полицейскими.

— Послушай, выручи меня, я для Санди привез кое-что, позволь мне на время оставить это у тебя, заберу сразу, как только все прояснится!

— А что это?

— Сосновые семена — ты же знаешь, Давид всю жизнь прожил в сьерре, вот ему и хочется, чтобы везде росли сосны!

— Сумасшедший! — улыбнулась Ребека. — Ладно, сгружай!

— Куда, в твою комнату? Их много!

— Зачем, когда вон, свинарник есть!

— Да не бойся, мы о твоих секретах никому не расскажем, правда, Педро?

За платяным шкафом Ребеки выросла гора из восьмисот килограммов марихуаны. Кроме них, в доме никого не было: старик блаженствовал в «Гальере», а Ривера должен был прийти с минуты на минуту. Чоло поспешил распрощаться, чувствуя, как возбуждается, стоя рядом с Ребекой, — вот это запах! А Санди ни разу даже словом о ней не обмолвился. Наверняка трахает ее, а потому молчит, чтобы никто не догадался.

— Ну ладно, гудбай, спасибо! — Чоло нажал на газ и укатил, пустив из-под колес песочные струи.

Ребека бросила взгляд на свой маленький отвоеванный у песка огородик.

— Вот дурачок, где ему вырастить целый сосновый лес!

Мохардин навел справки в похоронном бюро Наволато, но ему ничего не смогли сообщить о мертвеце, привезенном утром из Альтаты, — еще раньше по указанию полиции все записи были уничтожены, а владелец бюро хранил молчание. Чоло и Педро вернулись в Кульякан, до которого от Наволато тридцать километров пути, и сразу попали в плотный автомобильный поток на бульваре Сапаты — в этот час возвращались с работы фермеры. Сантос притормозил напротив кинотеатра «Эхидаль».

— Педро, извини, старик, но тебе придется выйти здесь. Возвращайся домой на такси и никуда не отлучайся, можешь срочно понадобиться! — А сам свернул в узкие улочки района Коль-Поп, где днем мальчишки играли в бейсбол тряпичными мячами, а вечером их матери продавали жареное мясо с хлебными сухарями и кукурузными лепешками.

И опять никаких новостей — дом Палафоксов оставался на замке, соседи не видели никого из них целый день, но рассказали, что полиция тоже их разыскивала. Чоло ничего не понимал. Время уже перевалило за восемь. Он напрасно объехал все похоронные бюро города, потом из дома обзвонил те, что находились в ближайших селениях Агуаруто, Сан-Педро и Эль-Верхель — и тоже безуспешно. Сегодня ему определенно не везло.

Пока Чоло метался из конца в конец, Палафоксы продолжали сидеть под арестом в полицейском участке и переживали за Давида. Куда его увезли? Почему не оставили с нами? Время шло, и в сознании Грегорио росла убежденность, что произошло непоправимое.

— Черт побери, что я теперь скажу Тере? Альфонсо доверил мне сына, попросил присматривать за ним, а оказалось, что парень попал из огня да в полымя!

Мария присоединилась к нему:

— Прости меня, это я настояла, чтобы Давид поехал с нами на кладбище!

— Не говори ничего, только молись, чтобы его вернули нам живым и здоровым! — Грегорио попытался заговорить с охранником: — У меня уже убили сына, зачем вам понадобился и племянник? — взмолился он. — Давид только с виду взрослый, а по сути совсем еще ребенок!

Полицейский ответил сухо:

— Команданте выслушает вас, когда сможет.

— Я хотел бы позвонить адвокату.

— У нас нет телефона.

— Тогда пошлите за ним.

— У нас нет посыльного.

— Неужели в вас нет ни капли сочувствия?

На голой деревянной скамье спал Джонленнон. Рядом сидела Мария Фернанда, угнетенная невеселыми думами: «И это наше правосудие? Как хорошо, что я все-таки не пошла на юридический, что не полезла в этот ужас, в эту клоаку! А теперь еще Давид, бедняга, бог знает, что с ним может приключиться! Мы сами будем виноваты, если через несколько лет гулять вечерами на улицах станет опасно для жизни, если эта страна превратится в обитель насильников. Как можно допускать подобную безнаказанность и произвол? А я тоже хороша, только говорю вместо того, чтобы действовать, бороться! А что, если поговорить с отцом Майтэ? Нет, получится то же. что в прошлый раз, на него самого давят со всех сторон. Как же нам не хватает организации по защите гражданских прав!»

— Я сегодня похоронил сына, — продолжал взывать Грегорио к охраннику. — У вас есть дети? Моему не исполнилось и двадцати трех, а ему прострелили голову, привязали к поясу кусок бетона для тяжести и сбросили в море.

В центре потолка лениво вращались лопасти вентилятора.

— Послушайте, сеньор, ваше дело может рассмотреть только команданте Маскареньо, поэтому сядьте и ждите!

— А когда он придет?

— Не знаю, но придет обязательно.

Грегорио тяжело опустился на скамью сбоку от жены.

— Чертова жизнь, за что нам напасти такие! Что ж, получается — правы эти лохматые молокососы, которые пляшут, как мартышки, хотят свергнуть правительство и называют религию опиумом для народа, а предпринимателей — ворами! Значит, правду они говорят? Нет, не может быть; я всю свою жизнь работал как мул, голосовал на выборах, старался не лезть в бутылку, а теперь получается, что сам же и виноват! Неужели правда, что новый президент ненавидит частных предпринимателей, что он еще лживее, чем все предыдущие? Ну, как может быть: с одной стороны, убивают Чато, а с другой — дают стипендии и работу тем, кто возглавлял антиправительственные выступления в шестьдесят восьмом году? Почему так, кто все время воду мутит?

Уже за полночь Мохардин зашел в «Кихоте» чего-нибудь выпить. Последнее шоу уже закончилось, и лишь за несколькими столиками засиделись последние посетители. На душе у Чоло было тяжело. Они с Чато дружили годами, еше с той поры, когда вместе выступали за бейсбольную команду «Депортес Бейб Рут». Младший Палафокс тогда играл шортстопа как тигр; ему нравилась эта позиция на поле, потому что давала ему возможность вдоволь покрасоваться и охмурять девчонок. Потом оба учились на одних подготовительных курсах и сообща шли после занятий в «Бермудский треугольник» — незабываемую забегаловку, служившую местом свиданий и пьянок всех абитуриентов. В последнее время Сантос помогал Чато чем мог, даже не раз давал пользоваться своим пикапом, не задавая при этом лишних вопросов. Как-то в порыве откровенности Чоло признался:

— Хочу с тобой породниться! Пойдешь ко мне в шурины?

Чато только рассмеялся:

— Как тебе может нравиться женщина с хотдогом на голове?

— Не твое дело, балда!

— А, знаю — хочешь принять участие в кампании по установлению семейной опеки над какой-нибудь пересыхающей речкой! Не угадал? Ну, значит, в тебе неожиданно проснулась любовь к Грете Гарбо!

В последний раз Чоло видел друга, когда подвозил его на автобусную станцию в Наволато. Он спросил тогда, собирается ли Чато когда-нибудь расстаться с партизанами. Тот ответил не сразу, окидывая взглядом поля, покрытые зеленым ковром взошедших посевов сои, помидоров и сафлора, от которого получил свое название штат Синалоа, потом сказал:

— Родина или смерть, друг мой Чоло!

— Да кончай ты чепуху молоть, я тебя серьезно спрашиваю!

Чато опять помедлил с ответом.

— Не знаю… Иногда я чувствую себя в полном дерьме, никому ни черта не известно, ничего невозможно планировать, многие ребята уезжают в Никарагуа, на нас давят кубинцы, ЦРУ внедряет своих шпионов, наши действия почти не выходят за границы федерального округа — даже в этом проявляется наш излишний централизм.

— Так чего ж ты не бросишь все это? Я же вижу, что у тебя уже нет былого рвения!

— Полагаешь?

— Ты в последнее время какой-то усталый и вроде бы охладел ко всему.

— Усталый — да, но я по-прежнему готов биться за наше правое дело — может, только не сломя голову, как раньше.

— Послушай, Чато, любой человек — кузнец собственного несчастья, как говорит твой отец, и хоть мне всегда хотелось, чтобы жизнь у тебя шла иначе, я никогда в нее не вмешивался и не собираюсь делать это и теперь. Однако, по моему личному мнению, тебе стоит остановиться и задуматься хорошенько: а какое будущее меня ждет в партизанах? Каждый день ходить по краю пропасти? А что еще?

— Вот, каброн, ты обычный наркоторговец и ни черта не смыслишь в этих делах, тебе не дано понять, что мы боремся за более справедливый мир, за правительство из народа и для народа.

— Ну, так ни хрена у вас не получится!

— Именно это нам говорят нынешние властители, банкиры, промышленники!

— Это говорю тебе я, каброн, и хоть я ни хрена не рублю в политике, в империализме и прочей хренотени, даю свои яйца на отсечение, что вам никогда не победить!

— Мы победим, Чоло, и будущее за нами!

— Хрен вы победите! Прежде чем эта страна станет социалистической, коммунистической или еще какой-нибудь охренической, все ее население, как и я, начнет торговать травкой, ставлю свои яйца! Народу не нужна земля, Чато. не нужны фабрики и прочая мутотень; народ хочет денег, хочет пить, жрать и разъезжать в машинах вроде этой! Разве не так? Народ хочет балдеть от вина и травки, и все твои усилия и сама жизнь в итоге пойдут псу под хвост!

— Твоя точка зрения меня не удивляет, ты всегда придерживался мелкобуржуазных взглядов! Но позволь мне самому решать, продолжать борьбу или нет, ведь я сражаюсь за свою мечту, каброн, разве можешь ты, жалкий наркоторговец, иметь настоящую мечту?

— Я куплю себе все, о чем только можно мечтать!

— Не прикидывайся дураком, Чоло! Посмотри на эти прекрасно возделанные поля — ты знаешь, кому они принадлежат, как и будущий урожай помидоров?

— Кажется, это хозяйство Ритца.

— Так вот, пройдет немного времени, и все это перейдет в общественную собственность!

— Ну, если ты действительно веришь, что так будет, то дурак вовсе не я! Какой же хозяин добровольно отдаст свои владения?

— А его согласия никто и не спросит, если потребуется, частную собственность мы обобществим силой!

— Чертов Чато, неужели ты говоришь это совершенно искренне?

— Такими вещами я не шучу! Мы — представители будущего, несущие эстафету погибших революционеров! — Оба замолчали, до предела разгоряченные спором.

— Вот что, — произнес наконец Чоло, — я твой друг и хочу предложить тебе отдохнуть как следует. У меня есть дом в Масатлане, туда даже мухи не залетают. Проведешь несколько дней без забот и хлопот, сыт, пьян и нос в табаке, с хорошенькой попкой под боком, чтобы было с кем поговорить. Что скажешь?

— Ладно, — улыбнулся Чато. — Постой, мы еще этот дом у тебя экспроприируем!

Теперь Чоло вспоминал их последний разговор, поедая омлет с ветчиной и запивая его пивом. Не забывал он и свое обещание, данное Чато несколько недель назад, позаботиться о Давиде. Даже Педро Инфанте высказал ему несколько добрых слов о Санди:

— Послушайте, шеф, этот ваш друг словно состоит из двух частей — два голоса, два взгляда, два разума. Знаю, что не должен спрашивать, но когда встречаешь подобного человека, хочется знать, кто он такой.

— Он — любовник Дженис Джоплин, единственный мексиканец, трахнувший Белую Ведьму, обломилась ему такая удача, потому что Санди обладает особым талантом, благодаря которому ему так повезло, а именно убийственным «стрейтом»! Из-за этой подачи, чтоб ты знал, я еще неделю назад хотел купить команду «Лос-Томатерос» с единственной целью доставить Санди удовольствие бросать мячик, и купил бы, если бы не понял, что ему бейсбол до фонаря. В марте мы ездили играть в Лос-Анджелес, так он выбил десять бэттеров кряду, чертовы гринго ничего не могли поделать, но потом с ним что-то случилось, Санди сказал мне позже, что у него начались типа звуковые галлюцинации и поехала крыша, он стал мазать, и его поперли с поля. А до этого мы вели три-ноль! Угадай, кто пробежал два полных круга после дуплета по центру?

— Неужто вы, шеф?

— Точно, вот этими самыми костями, чертов гринго поимел от меня подряд два «страйка», а потом запустил «стрейт» на уровне пояса, и все, будь здоров — не кашляй, игра пошла насмарку, и мы продули три-двадцать. Но тех десяти сухих подач Давида хватило, чтобы его законтрактовали купцы из «Доджерс», правда, после они разозлились на него за то, что он выпил банок десять «будвайзера», и разорвали договор, козлы вонючие. Помню, организаторы соревнований хотели отвезти нас в Диснейленд полюбоваться на утенка Дональда, но мы сказали, какой на хрен Диснейленд, мы хотим отметить успех Санди, ну и отметили!

Вообще-то у Мохардина не было привычки трепаться о своих друзьях, но нервное напряжение развязало ему язык, а кроме того, Педро Инфанте заслуживал доверия.

— Педро, тебе придется выйти здесь, — сказал он, притормозив у кинотеатра «Эхидаль».

Около двух часов ночи Чоло снова заехал в Коль-Поп и опять безрезультатно — дом Палафоксов был погружен в темноту и безмолвие. Когда Сантосу надоело наблюдать из машины за крыльцом и окном спальни Марии Фернан-ды, у него возникло нехорошее предчувствие. В поисках телефона-автомата он доехал до кинотеатра «Диана» и позвонил домой команданте Родригесу.

— Он спит, — ответила его жена.

— Разбудите его, пожалуйста, скажите, что звонит Сантос Мохардин по неотложному делу!

Трубка надолго замолчала, затем в ней прозвучал голос, как у Марлона Брандо в фильме «Крестный отец»:

— Как дела, Чоло?

— Вождь команчей, мне нужна твоя помощь!

— Прямо сейчас? Я только что уснул.

— Правда? Если б я знал, позвонил бы тебе еще пять часов назад, а не ждал бы, когда ты выспишься! Слушай, дело вот в чем… — И рассказал полицейскому офицеру все, что ему было известно.

Родригес предупредил Чоло, что добыть информацию, касающуюся партизан, непросто, но он приложит все усилия и сообщит ему о результатах по домашнему телефону. Через два часа Чоло был уже в курсе дела, а к шести утра из-под стражи освободили всех Палафоксов, за исключением Давида. Сантос сразу поспешил в Альтату, где — ни хрена себе! — застал на своей вилле половину населения деревни — одни находились там под арестом, другие в качестве зевак.

Он присоединился к кучке любопытных, дежурящих возле яхты, но из разговоров ничего не понял. И тут — черт побери! — вспомнил про партию марихуаны, опрометью бросился к дому Ребеки, но ничего не смог поделать: жилище Мансо оцепила полиция, наркотики были конфискованы, а хозяева задержаны. Чоло опоздал во второй раз за день.

 

Глава 16

Маскареньо приехал в Альтату на рассвете; в машине, кроме него и шофера, сидели два охранника. Команданте жил на белом свете уже тридцать три года, из них чуть больше трех месяцев провел в должности начальника управления по борьбе с партизанами. Накануне ночью восемнадцать его коммандос произвели зачистку в рыбацкой деревне и штурмом захватили «Гальеру», где в’ тот час, как обычно, собрались почти все мужчины выпить и поиграть в бабки. Спецназовцы ворвались на виллу Мохардина, где сразу решили разместить свой оперативный штаб, и в дом Ребеки. Позже команданте Маскареньо в своем рапорте укажет, что дом, в котором проживал Палафокс, был специально оборудован для отдыха и лечения подрывных элементов и членов их семей, а поскольку вилла находилась в собственности наркоторговца, связанного с партизанами, потребовал немедленной ее конфискации. «В доме нами обнаружены запасы продовольствия на несколько недель и много комнат, подготовленных для размещения большой группы партизан или, возможно, иностранных инструкторов, а также безымянная яхта».

Наступил воскресный день, и рестораны на берегу готовились принять сотни голодных и жаждущих отдыхающих. Жены арестованных рыбаков испытывали приподнятое настроение: годами они выпрашивали у Бога какого-нибудь наказания для мужей-пропоец, и наконец их мольбы были услышаны — слава тебе, Господи! Сбылись похожие пожелания и в адрес «распутницы» за ее ненасытную жадность до мужчин.

Маскареньо сразу направился в стоящую на берегу виллу в уверенности, что найдет там оружие, боеприпасы, пропагандистские материалы, партизанские инструкции. Он тщательно разыскивал среди книг учебники по тактике ведения боевых действий, но, помимо сочинений Франца Фанона, на глаза попадались лишь произведения Неруды, Мачадо, Рульфо, Фуэнтеса, Гарсии Маркеса, Кортасара, Бенедетти, Войнич, Маркузе, Сартра, а также семь романов Жюля Верна, в том числе «Двадцать тысяч лье под водой», — в общем, одни только глупости. Команданте с умным видом пытался обнаружить «Святое семейство» Энгельса, зная, как часто во время обысков военные южноамериканских стран принимали эту книгу за религиозную. Комод с книгами стоял в комнате, которую до недавнего времени занимал Чато. В одном из ящиков Маскареньо нашел завалявшуюся в углу пару предметов белья Грасьелы.

— Та-ак, значит, это комната Сандры Ромо, — пробормотал он вслух. — Приобщите к вещественным доказательствам! — приказал команданте своему помощнику Франко. «И вся эта роскошь будет принадлежать мне!» — мысленно восторгался Маскареньо, глядя вдоль широкого коридора на балкон и открывающийся с него вид на море. Он спустился к бассейну, но, хотя провел бессонную ночь, не позволил себе присесть и расслабиться, как и задуматься о своей язве, из-за которой час назад у него был черный стул. Команданте приказал привести из «Гальеры» запертых там арестованных и вернулся в дом, где отпил из флакончика маалокса и с наслаждением закурил самокрутку — уф-ф-ф! В комнате по соседству полицейский в поисках чего бы такого конфисковать неуверенно вертел в руках долгоиграющую пластинку «Манкиз».

Когда привели пленников, Маскареньо находился в самом благодушном настроении. В столовую, где он расположился, первой ввели Ребеку. Пока команданте допрашивал ее, остальные рыбаки расселись на площадке возле бассейна и как ни в чем не бывало живо беседовали. На них даже не надели наручников, хотя во время ночного нападения на «Гальеру» спецназовцы обошлись с ними далеко не ласково.

— Послушай, Капи, ты знаешь, в чем дело?

— Нет, но имею кое-какие соображения и делаю в уме выводы.

— Может, кто-то браконьерствовал?

— Да кому ж охота выходить в море до начала путины?

— А твою сестру за что же?

— Что скажешь, Тибурон?

— Тут дело в другом!

— У Санди, что ли, какие неприятности?

— Наверно, спустил штаны и показал свой член полицейскому начальнику в Наволато!

— Вот это домина!

— Санди работал здесь сторожем.

Ребека, как обычно, надела на себя широкую юбку и открытую блузку; исходящий от нее аромат был настолько силен, что заглушал даже запах нескольких центнеров марихуаны.

— Сеньорита Ребека Мансо, — обратился к ней Маскареньо и выпил полстакана молока. — Вы знаете Давида Валенсуэлу Терана по прозвищу Санди?

— Конечно, знаю!

— В каких вы с ним отношениях?

— Просто дружим — он помогает моему отцу.

— Ага, значит, дружите и вместе выходите в море по ночам?

— Да, катаемся на лодке, разговариваем…

— Что вы знаете о покойнике?

— Что его привезли Капи и Тибурон, говорят, упал с вертолета, а во лбу у него дырка от пули. А потом он оказался родственником Санди; тот его увидел и расплакался.

— Дальше!

— Капи отвез Санди в Кульякан, чтобы известить родителей, а покойника пока положили у меня дома, на веранде. Оттуда его и забрали родители.

— Кто конкретно за ним приезжал?

— Отец, мать, сестра.

— Скажите, Ребека, какой номер значился на борту вертолета?

— Не знаю, слышала только, что он был весь черный, с огоньками.

— Покойник высок ростом?

— Я его не знала при жизни.

— Вы с ним часто общались?

— Говорю же, мы не были знакомы.

— Зачем вы приходили в этот дом?

— Я приходила сюда только один раз, недавно, к Санди.

— Вам не разрешалось здесь появляться?

— Ну, почему же, просто незачем было.

— Поведение Давида Валенсуэлы менялось, когда приезжал его двоюродный брат?

— Откуда мне знать? Санди ни разу не говорил мне, когда тот приезжает, опять же, работает он у нас совсем недавно. Правда, однажды Санди попросил меня приготовить для своего брата рыбный бульон, но я с ним так и не познакомилась.

— Давид часто отсутствовал в деревне?

— На этой неделе уплывал куда-то в понедельник на нашем баркасе.

— Когда вернулся?

— Не знаю, я увидела его только в пятницу — он пришел к нам обедать и привез новый мотор.

— Ах, так?

— Мощностью в семьдесят пять «лошадей», сказал, что сам за него заплатит.

— Очень интересно! Он рассказал вам о своей поездке?

— Говорил, что плавал в Кастильо.

— Зачем?

— В бордель.

— И часто он посещает бордель?

— Да нет, он же немного ненормальный, женщины ему вроде бы не слишком нравятся.

— Вот как? — Маскареньо допрашивал Ребеку уже с полчаса, когда наконец потерял терпение и решил резко закрутить гайки; долгие разговоры претили ему, он привык действовать наскоком, добиваться нужных ему ответов с помощью кулаков и ругани. Кроме того, эта женщина лишала его самообладания, от нее исходил сильный запах, мешающий ему сосредоточиться; нет, он не испытывал какого-то неодолимого влечения к ней, просто от него ускользало ощущение власти, что было недопустимо, очень беспокоило команданте и вызывало боли в желудке.

— Давид Валенсуэла — партизан!

— Что? Да с чего вы взяли? Он же трус несусветный, от Риверы все время бегает, как заяц.

— А это кто такой?

— Мой жених!

— Не прикидывайтесь дурочкой, Ребека! Давид Валенсуэла партизан, а вы его сообщница!

— Я? — Ребека впервые по-настоящему встревожилась; она ничего не знала о партизанах, но инстинктивно почувствовала, что ей угрожает опасность. Ну, мужика залюбить до смерти, приготовить вкуснющую еду из даров моря — это ей под силу. Но что касается инакомыслия — да пусть ее повесят на самой высокой мачте, если она в этом разбирается!

— Хватит придуриваться! — заорал команданте. — Весь порт знает, что вы с ним каждую ночь выходили в море! С какой целью — прятали заложников, оружие, похищенные деньги?

— Послушайте, мы выходили в море не для этого, а кроме того, вовсе не каждую ночь!

— Нуда, прытко пела рыбка! — Глаза Маскареньо налились кровью. — Вы — его сообщница, партизанка и преступница, а вдобавок еще и незаконно сбываете наркотики! Франко! — подозвал он своего помощника. — Убери эту бабу с глаз моих!

— Послушайте, я не понимаю, в чем вы меня обвиняете! Это несправедливо!

— Посади ее в джип к Ромеро! Да, и забери лодочный мотор на семьдесят пять «лошадей», она покажет где!

Ребека с плачем покинула комнату под конвоем Франко. Снаружи ее проводил изумленным взглядом старик Мансо, который до сих пор не понимал, что происходит. Всю ночь рыбаков продержали в «Гальере» без всяких объяснений. Неужели Санди связан с партизанами? Но как это возможно, ведь никаких признаков! Данило с самого начала расспросил его с пристрастием.

— Я сразу сказал ему, если он из тех бунтарей, которых разыскивает правительство, то пусть идет своей дорогой. Да Санди просто несчастный дурачок, у него и рот-то никогда не закрывается, и зубы торчат, как у осла!

Соседка, Вирхен Соледад Сасуэта, показала, что видела, как по ночам баркас Мансо выходил в море и возвращался до рассвета. Маскареньо и ее отправил в джип, а старика Мансо обвинил в преступном пособничестве, поскольку тот предоставил кров и работу врагу нации. Рыбаки отвечали на вопросы команданте спокойно и даже посмеивались. Капи подтвердил слова Ребеки по поводу вертолета и мертвеца, а также, не удержавшись, заметил, что если все партизаны и их сообщники такие, как Санди, то непонятно, как им вообще удается оставаться на свободе.

Маскареньо подскочил как ужаленный:

— Поговори у меня, умник! — и с третьего удара сбил Капи с ног. — Можешь подтереться своим мнением!

Рыбак, который на своем веку повидал даже сирен, не спеша поднялся на ноги, под настороженными взглядами полицейских приблизился к столу, с хитрым видом взял стакан своего обидчика с остатками молока, откусил краешек и принялся невозмутимо жевать, будто положил в рот ложку обычной каши. Маскареньо рассвирепел, выбил стакан из руки Капи и набросился на него с кулаками. Двое полицейских подхватили рыбака, поволокли к двери и выбросили наружу. Ривера, который провел ночь вместе со всеми, воспользовался появлением начальника, шагнул к нему и тихим голосом произнес:

— Сеньор команданте, я Мариано Ривера, казначей рыбацкого кооператива, это я позвонил в полицию!

Маскареньо с любопытством посмотрел на него.

— Почему сразу не сообщил?

Ривера поймал на себе подозрительный взгляд Капи и, поняв, что терять больше нечего, окончательно расхрабрился:

— У нас нет телефона, мой команданте, мне пришлось дожидаться удобного случая, чтобы поехать в Наволато и там воспользоваться аппаратом в одной закусочной!

— Но ведь ты мог сделать это на несколько недель раньше, еще немного, и они бы от меня улизнули! Правду говорят, мошенник обжулит, а с дураком сам себя проведешь!

— Я только хотел помочь вам…

— Прытко пела рыбка! В следующий раз, если вознамеришься донести на кого-то, делай это вовремя или вообще не доноси!

В разговор вмешался Франко:

— Шеф, большая часть информации, что я вам передал, получена от него!

— Вот как? А почему ты сказал, что Валенсуэла представляет угрозу для детей?

— А он, знаете ли, любит на людях доставать из штанов свой член!

— Ну, хватит. Франко, пошли-ка пару ребят обшарить местность на Атамирако и вокруг лимана, да пусть прихватят с собой вот этого дурака; арестованных отвезти в Кульякан, и чтоб никто с ними и словом не перемолвился до моего приезда!

— Команданте, — обратился к нему Ривера, — я хочу попросить вас об одном одолжении.

— Говори быстро!

— Я насчет сеньориты Ребеки, она здесь ни при чем!

— Ты же сам обвинил ее в пособничестве партизанам!

— Я ошибся! Пожалуйста, не увозите ее, она ни в чем не виновата!

— Это невозможно, она не только сообщница Валенсуэлы, но еще и наркоторговка, а если ты ее защищаешь, значит, придется и тебя допросить!

Ривера состроил кислую мину.

— Нет, не надо, пусть все остается так, как есть…

— Вот так-то лучше, и не рыпайся больше, а сейчас поезжай вон с ребятами и помоги им отыскать улики!

Капи, сидя на полу рядом с ними, услышал достаточно.

— Вот это да, ну и гад же Ривера, это он подставил Санди, засранец!

— Ага, и все из-за бабы; есть козлы, которые готовы мать родную продать, а у этого, видать, матери вообще не было!

Тем временем рыбаки случайно наткнулись на сокровище Санди.

— Тибурон, это чего у тебя?

— Сам не видишь — бутылка!

— Да она же битком набита деньгами!

— Нуда!

— Чертов Тибурон, ты откопал сокровище пирата Моргана! Теперь есть на что выпить и браконьерствовать не надо!

К восьми утра Маскареньо проголодался. Прежде чем покинуть дом, он внимательно осмотрел стены и предметы мебели, в нескольких местах постучал по полу и еще раз пообещал себе эту виллу. А почему бы и нет? С какой стати отдавать ее кому-то? Он заслужил этот дом по праву, так какой ему смысл пускать на подарки свою же собственность? Маскареньо полюбовался с балкона на яхту и представил себя на палубе в плавках, темных очках на рыбалке в океане: «Что за жизнь я себе устрою!»

Уже собравшись уходить, он задержался, чтобы еще раз проверить книги — а вдруг под безобидными обложками спрятаны крамольные сочинения? Команданте открыл несколько штук наугад, но все неудачно: «Сто лет одиночества» так и были «Сто лет одиночества», а «Мигель Строгофф» — «Мигель Строгофф». Рядом с «Раюэлой» стояла книжка, которая раньше каким-то образом ускользнула от его внимания, — «Свобода под честное слово» Октавио Паса. Что такое? Подозрительное заглавие! Ну-ка, ну-ка, посмотрим — и команданте открыл книгу на первых страницах: «Там, где заканчиваются границы, исчезают дороги. Где начинается безмолвие. Я продвигаюсь медленно, а народ…» Так-так, интересно! И Маскареньо пробежал глазами по строчкам до конца страницы: «Открываю и сумерки, и ночь… А затем обожженную сьерру и кучку глиняных домишек… Я открываю засуху и стенанья, мастурбацию…» Ни черта себе! «…день с хлебом и водой, ночь без воды…».

Выйдя из дома, Макскареньо с победным видом протянул книгу полицейскому за рулем: — Я нашел еще одну улику!

Начиналась жара, и на черной безрукавке команданте стали различимы пятна пота! «Этот каброн Родригес у меня в долгу, в большом долгу!» — подумал Маскареньо, и в это мгновение язва снова дала себя знать.

— Как вы себя чувствуете, мой команданте?

— Хорошо! Утро сегодня великолепное!

 

Глава 17

В тюремной камере стояла удушающая жара. Но поскольку из-за боли Давид словно витал в ином мире, в котором не было места другим ощущениям и пониманию происходящего, из внешних раздражителей им воспринимались только пение и плач, кажущиеся ему далекими и чужими, будто вовсе не его окружали эти звуки, преисполненные горечи и безутешности. «Они заставили меня припомнить эпоху гонений на первых христиан, — сказала карма. Давид тяжело дышал открытым ртом. — Впервые мне захотелось отречься от жизни».

Кто-то не вытерпел и закричал:

— Чертов Облади, заткнись ты наконец, каброн!

Но тот, чужой и далекий, продолжал напевать: «Так выходи же за меня и будешь слушать ты всю жизнь мой мюзик-бокс! Облади, облада…»

«Я хочу к маме», — подумал Давид. «Это невозможно, нас держат взаперти в этой мерзкой тюрьме, и учитывая твое признание, не думаю, что мы вообще когда-нибудь увидим свободу. Полагаю, здесь сейчас градуса сорок четыре — кто-нибудь когда-нибудь погасит эту лампочку на потолке?» — «Они отняли у меня фотографию Дженис!» — «По-моему, тебе уже пора забыть про Лягушачьи Лапки. Не думаю, что тебе суждено снова встретиться с ней». — «Почему, ведь у меня есть деньги на билет до Лос-Анджелеса? Я приеду к ней в гости!» — «Судьба человека может быть доброй или злой, но необязательно той, какой он заслуживает!» — «Откуда ты только набираешься этих премудростей!» — «Мы должны ехать в Чакалу, отмщение не должно зависеть от случайностей, нам нужно хорошенько продумать план действий, чтобы сбежать отсюда». — «Почему все так непросто? Чато умер… Я хочу в Лос-Анджелес. Are you Kris Kristofferson? Что ты мне дала? Я боюсь уколов, а голубые таблетки я запил твоим коктейлем и почувствовал себя как в самолете, проваливающемся в бесконечную воздушную яму». Рыдания не прекращались. — Здесь собрались одни слабаки! Они находились в подвале, разделенном коридором на два ряда по четырнадцать камер размером метр на два. «Драконы» бросали сюда своих пленников, чтобы после отправить кого-то в военный лагерь номер один, других в тюрьму «Сересо» в Агуаруто, а третьих на тот свет. Поскольку Давид уже во всем сознался, его тут долго не продержат. Смерть Чато снижала интерес полиции к его двоюродному брату, но пока он был нужен Маскареньо по другим соображениям; команданте планировал наполнить свою тюрьму до отказа, чтобы заключенные ходили по головам сокамерников, и с этой целью отправился в порт Альтаты на поиски новых сообщников. Давид открыл глаза, согнал с лица комара. Ему приснилась Чакала и солнце, похожее на круг желтого сливочного масла; он и Дуке охотились в горах; «Мама хочет, чтобы я принес броненосца, а еще надо добыть кролика для Карлоты».

Давид вспомнил тот день, когда он, подросток четырнадцати лет, убил оленя — оба замерли на бесконечное мгновение, неожиданно выйдя из-за деревьев навстречу друг другу; в правой руке Давид держал камень, очень похожий на тот, которым бросил в Рохелио Кастро; метнул его в голову животного, и оно упало, будто подстреленное. Как же тогда расстроилась и сердилась на него Мария Фернанда! Она даже наотрез отказалась попробовать мясо.

Давид открыл глаза, увидел металлические прутья решетки и с трудом поднялся на ноги, чувствуя себя совсем скверно.

«У меня все тело болит!» — «А ты что хотел, подарок на день рождения?» — «Но что я такого сделал, почему меня избили?» — «Мы же теперь бунтари, ты что, не понял?» — «Я в этом ничего не понимаю!» — «Для правительства, проводящего политику государственного террора, каждый является потенциальным врагом!» — «Как здесь смердит!» — Тюрьма не была оборудована туалетами или унитазами в камерах, заключенные справляли нужду на пол своей клетки, а потом выпихивали испражнения в коридор. Раз в день работник тюрьмы с помощью пожарной кишки смывал экскременты в конец коридора, где в полу была проделана дыра. — «Дженис подала мне знак, и я пошел за ней, думал сначала, что она дьявол, не иначе, такая худосочная и жаждущая, даже кости выступают через кожу, сущая чертовка, и запах от нее необычный, но не такой, как от Ребеки». — «Сравнил тоже, Ребека — ангел любви!» — «Она обняла меня крепко, очень крепко, будто в отчаянии, а потом тихонько запела что-то — ту лав энибади…» — Давид остановился, услышав, как зазвучала, приближаясь, другая песня, пока не поравнялась с решеткой его камеры. Мужчина, который напевал ее, посмотрел на него в упор долгим взглядом, не останавливаясь и не прерывая пения — гладкое лицо без признаков растительности; прямые длинные волосы, расчесанные на пробор посередине, и очень холодные глаза. — «Я ей приносил подарки, а она швыряла их обратно мне! Облади…» — Мужчина ступал, не разбирая дороги, прямо по дерьму в коридоре, которое — что за черт! — вдруг раздвигалось в стороны у него под ногами, образуя чистую дорожку.

«Как он это делает?» — «Вот и мне непонятно!» — Они слышали «Облади», пока за ним не захлопнулась дверь, ведущая на автостоянку, вызвав у Давида гнетущее ощущение пустоты и беспросветного одиночества.

Его перевели в небольшую общую камеру тюрьмы в Агуаруто в той части здания, где содержались политические заключенные. В камере Давида сидели настоящие партизаны. В первую очередь он познакомился с Радамесом Пеньюэласом по прозвищу Роллинг, внешне очень похожим на Кита Ричардса и, как тут же выяснилось, далеко не безобидным малым. Он был одет в футболку с нарисованной на ней карикатурой Мика Джаггера с огромным языком и черные довольно грязные шорты. Как только охранники вышли из камеры, Пеньюэлас набросился на Давида:

— Ты один из них и пришел, чтобы убить меня! — Давид оказался не готов к такому приему, и оба повалились на пол между бетонными плитами размером два метра на семьдесят пять сантиметров, служившими для обитателей камеры кроватями. — Берегись! Меня не проведешь, я узнал тебя по ушам!

Давид не успел ускользнуть, и Пеньюэлас прочно сжал его шею согнутой в локте рукой; как он ни пытался вырваться, ничего не получалось.

«Отбивайся! — науськивала Давида его бессмертная часть. — Дай ему хорошенько коленом по яичкам!»

— Зачем вам понадобилось похищать меня? — яростно рычал атакующий. — Что я вам сделал? — Давид задыхался, не в силах вымолвить ни слова. — У вас все равно ничего не выйдет, я знаю все ваши условные обозначения, вашу флору и фауну, вашу орфографию!

— Роллинг, черт! Ты что делаешь? — прозвучал чей-то голос. — Отпусти товарища! — Над ними склонился бородатый мужчина, и мучитель выпустил свою жертву.

— Ладно, Чуко, как скажешь.

Чуко помог Давиду подняться на ноги.

— Не обижайтесь, товарищ, вообще-то Роллингтихий, просто ему во всех незнакомых людях мерещатся инопланетяне.

«Ничего себе тихий», — возмутилась карма, а Давид подумал, что эти двое похожи на скелеты.

— Спасибо, — сказал он и сел на свой бетонный лежак, а те расположились напротив на лежаке Роллинга.

— Все зовут меня Чуко, — представился спаситель Давида. — Роллинг уже всех достал, но вы его не бойтесь. Откуда прибыли?

— Из Альтаты.

— Из Альтаты… — эхом отозвался Роллинг. — А где вас сцапали?

«Какое вам дело», — подумал Давид, но что-то в Чуко напоминало ему двоюродного брата и внушало доверие.

— На кладбище.

— Любопытные места эти кладбища! — сказал Роллинг. — Они просто напичканы могилами, крестами, памятниками.

— Вас арестовал Маскареньо?

— Это меня арестовал Маскареньо! — оскалил Роллинг свои неухоженные зубы. — Пес цепной!

— За последние три месяца в тюрьмы брошены более ста товарищей, еще семьдесят четыре погибли. Вы с кем работали? — Давид нерешительно посмотрел на Чуко — почему он задает так много вопросов? Прямо как Маскареньо; хорошо, что теперь Давид уже знал правильные ответы.

— С Фонсекой.

— Так вы человек Фонсеки?

— Да.

— А где он сейчас?

— Здесь, неподалеку.

— Не будьте таким подозрительным, товарищ, среди нас предателей нет! Так, значит, игра для вас закончилась «матч-ином» противника? — Давид утвердительно кивнул головой. — И когда вас взяли?

— В субботу.

— Привет, Чуко! — окликнул от двери парень с мексиканскими усами.

— Как дела, Элвер? Это Элвер Лоса, — обернулся Чуко к Давиду. — Элвер, вот товарищ только что прибыл.

— Все зовут меня Санди, — представился Давид.

— Отлично, nice to meet you!* — сказал Лоса, а Чуко взял его под руку и отвел в сторону.

* Приятно познакомиться! (англ.)

Оставшись вдвоем с сумасшедшим, Давид огляделся по сторонам. Камеры составляли часть огромной клетки с прутьями из кованого железа. Очевидно, что выходить отсюда разрешалось только по указанию начальника тюрьмы. Давид продолжал размышлять об этом, когда Пеньюэлас протянул ему руку.

— Меня зовут Роллинг. — Давид не подал в ответ свою — чертов сумасшедший! — но тот не обиделся. — Здесь надо быть очень осторожным с летучими мышами, — произнес он, заговорщически понизив голос, — с муравьями, осами и доносами; здесь всем всё известно, и самое лучшее — не дергаться, и если тебя когда-нибудь примут за другого, не шевелись, иначе могут пристрелить — они здесь повсюду и не знают жалости.

«Странное сумасшествие», — заметила карма.

— О ком ты говоришь?

— О тех, что приходят по ночам и обсирают стены, они с другой планеты, и если я ослаблю бдительность, то они уничтожат весь сад! — Давиду подобные разговоры показались знакомыми, и он пригляделся к собеседнику внимательнее.

— С какой они планеты? С Меркурия?

— Шутишь, они бы здесь замерзли насмерть! Нет, их послала галактика, которая хочет нас поработить.

— Тогда с Венеры?

— Конечно, нет, венериане здесь долго не задержались, Земля им не понравилась, они питаются гигантскими капустными кочанами, а наши для них слишком маленькие. Прикинь — те, что приземлились в Бельгии, даже заплакали при виде брюссельской капусты!

— Так, может, они с Млечного Пути?

— Бери выше!

Чуко и Элвер, негромко беседуя в сторонке, исподтишка поглядывали на Давида, а вернувшись, принялись откровенно рассматривать его. Поскольку Маскареньо подсылал к заключенным своих шпионов, чтобы выведать имена и адреса остающихся на свободе партизан, оба начали подозревать в этом и Давида.

— Так, значит, товарищ, вы человек Фонсеки?

— Да, правильно.

— И не знаете, где он сейчас находится? — Давид в замешательстве отрицательно покачал головой.

«А что мне теперь делать?» — мысленно обратился он за советом к внутреннему голосу. «Оставайся начеку!»

— Когда ты видел Фонсеку в последний раз?

— Почему вы меня допрашиваете?

— Отвечай, сволочь! — Партизаны обступили его со всех сторон с перекошенными от холодной ярости лицами. — Когда ты в последний раз видел команданте Фонсеку? — Давид понял, что его ждут неприятности.

«Они тебя подозревают, сохраняй бдительность!»

— В понедельник.

— Врешь, ублюдок! Я сам из отряда Фонсеки и знаю, что он уже целый месяц находится в Никарагуа! — Элвер задрал ногу, уперся Давиду ботинком в грудь и припечатал спиной к стене. — Ах ты подонок, мать твою, своим решил прикинуться, а ну-ка выкладывай начистоту, тебя подослал Маскареньо, ведь так?

«Опять нас ожидают страдания, — пожаловалась карма. — А эти, как я вижу, церемониться не станут!»

— Говори, кто тебя послал! — добавил Чуко.

— Да, кто тебя послал? — подхватил Роллинг.

— Его мог послать только Маскареньо, больше некому, пес цепной, но тебе придется доложить этому сукиному сыну, что с нами у него ни черта не получилось и не получится! — И Чуко ударил Давида ногой.

— Колись или молись, каброн, сволочь! — взъярился Лоса, который считался самым суровым из всех заключенных в тюрьме.

— Защищайся, становись в стойку!

— Можешь передать Маскареньо, пусть лучше шпионит за своей женой!

— Чато умер! — взмолился Давид.

— Какой Чато?

— Фонсека!

— Мать твою!

— Фонсека сейчас у сандинистов, а ты, сволочь, пришел, чтобы шпионить за нами!

— Фонсека был моим двоюродным братом, его тело сбросили в море возле Альтаты, а рыбаки выловили.

— Засунь свои небылицы себе в задницу, козел, тебя научили, что говорить, но нас не проведешь!

— Я не вру, его сбросили с вертолета!

— Ты хочешь сказать, Фонсека из рыбацкой семьи? — спросил Чуко.

— Нет, его отец предприниматель!

— В каком районе Кульякана их дом?

— В Коль-Поп!

— В Коль-Поп? Да я сам из Коль-Поп, но никогда его там не встречал! Ты шпион, а у нас со шпионами, знаешь, что делают?

— Я же говорил вам, он инопланетянин! Лоса одним рывком поставил Давида на ноги.

— Получи, зараза! — Чуко ударил Давида в подбородок, и тот без чувств свалился на пол. Они еще долго пинали ногами его неподвижное тело, пока не выдохлись.

— Роллинг, ты тут не зевай, парень, в твоей камере шпион! Бакасегуа поможет тебе присматривать за ним, только не приставай к нему!

— Ладно, ладно, Элвер! — И Лоса с Чуко покинули камеру.

 

Глава 18

Вернувшись в Альтату, Чоло первым делом позвонил Марии Фернанде. Договорились встретиться вечером.

— Не хочу докучать тебе нашими проблемами, но мы все очень беспокоимся за Давида, его причислили к партизанам, а он и мухи не обидит.

— Это правда, что о нем написали в газете?

— Во всех газетах! А фотографию поместили такую ужасную, хуже быть не может!

— А у тебя как дела?

— Большеньки-меньшеньки.

— Скажи своему отцу, что Санди я беру на себя; мой шеф сможет его вытащить.

— Ох, Чоло, где ты работаешь, чем занимаешься?

— Заеду к тебе в восемь.

— Заупокойная месса начнется в семь — на случай, если захочешь прийти.

Часом позже Сантос рассказал о своем деле адвокату Угарте, и тот терпеливо выслушал его. Они сидели в кабинете юриста в здании Биржи; на лице советника дона Серхио время от времени появлялась холодная улыбка.

— Мохардин, ты должен понять две вещи. Во-первых, ты совершил серьезную ошибку, пустив жить в свой дом чужих людей. Вилла понравилась команданте, который руководил операцией по захвату, и теперь ее хотят конфисковать — мне только что звонили из генштаба.

— Что? Этот каброн весь ум растерял, если надеется жить в моем доме!

— Нам лишняя проблема совершенно не нужна, тебе пытались растолковать, что бизнес сугубо семейный!

— Если полицейские войдут в мой дом, я его взорву! Почему нельзя урегулировать эту проблему другим способом? Займитесь этим — надо ведь только заплатить, все трудности с правительством решаются с помощью денег! Но главное, я хочу, чтобы вы помогли мне уладить дело моего друга.

Угарте, одетый в легкий льняной костюм, состроил недовольную мину.

— У меня есть четко очерченный круг обязанностей, и тебя это тоже не касается — никто в нашем бизнесе не должен вмешиваться в посторонние проблемы!

— Послушайте, адвокат, с вашей помощью или без нее я вытащу его оттуда. Наш разговор сейчас происходит лишь потому, что мне велено консультироваться с вами по любым вопросам.

— Почему тебя так волнует судьба какого-то бунтаря?

— Поймите, адвокат, он мой человек, этот парень сорок часов находился в море, чтобы гринго в Лас-Вегасе могли без лишних волнений проигрывать свои деньги и даже получать при этом удовольствие; и я обещал его родственникам помочь ему. Кроме того, никакой он не партизан, и я уверен, что его обвинили без всяких на то оснований.

— Послушай, Сантос, ни дон Серихо, ни Грасьела не хотят терять виллу, но они оба считают, что надо уступить полицейским, если другого выбора нет; не в наших интересах портить хорошие отношения с силовыми ведомствами.

— А как же мой друг?

— Я не могу им заниматься, мне не позволяют моя репутация, связи и положение в картеле, но если ты твердо решил взяться за это дело, тебе может помочь только Доротео Аранго.

— При всем моем уважении к вам, адвокат, не надо вешать мне лапшу на уши!

— Я говорю совершенно серьезно! Доротео П. Аранго молодой, талантливый адвокат, практиковался у меня в конторе, из тех, кого называют толстокожими, с одинаковым успехом выступает против правительства и больших компаний. Он даже выиграл дела по защите прав работников таких гигантов, как «Кока-кола» и «Фундидора-де-Монтеррей»!

— Ну и что?

— Это означает, что у него есть все необходимые связи и умение, и он, возможно, единственный, кому под силу спасти твоего парня! Вот адрес, по которому ты его найдешь!

Мохардин поехал в колонию Эхидаль на прием к молодому юристу и через двадцать минут припарковался напротив жилого дома на четвертой улице. Его встретил мужчина могучего телосложения, с пышными усами, как у Сапаты, дружелюбным и в то же время недоверчивым взглядом и культей на месте левой руки. В его кабинете не было ничего лишнего, включая секретаря.

— У вас есть хоть какие-то сомнения в невиновности вашего друга?

— Ни малейших!

Доротео П. Аранго задумчиво погладил усы.

— Вы уверены? Каждый считает себя невинной овечкой, однако в большинстве случаев оборачивается страшным серым волком.

— А почему вы сомневаетесь?

— Послушайте, дружище: одолеть правительство очень трудно, особенно в таких делах, поскольку этому препятствует все законодательство — не существует законов, защищающих бунтовщиков или позволяющих добиться отсрочки рассмотрения дела в суде. Сами видите, какая борьба идет, чтобы вырвать из застенков заключенных 1968 года.

— Но ведь говорят, что у них как раз все налаживается?

— В том-то и штука, что эта проблема решается не законным путем, а с помощью политических усилий. Поэтому повторяю свой вопрос: у вас есть сомнения в невиновности вашего друга?

— Послушайте, если бы этот кактус совершил то, в чем его обвиняют, разве стал бы я вмешиваться? Просто я знаю, что никакой он не партизан, а обыкновенный бедолага и не занимался ничем, кроме рыбной ловли. На днях собирался жениться.

— Однако в газете пишут совсем другое. — Адвокат развернул «Эль-Нороэсте» на странице с фотографией Давида.

— Это чистое недоразумение, настоящим партизаном был двоюродный брат Давида, Грегорио Палафокс, но его убили совсем в другом месте, а тело сбросили в море. Санди никогда не интересовался делами брата, из него, как водится, сделали мальчика для битья.

— А сообщники?

— Это полицейская уловка. Чато если и проявлял осторожность, то как раз в том, чтобы не приводить к себе в дом своих товарищей — боялся, что кто-нибудь донесет.

— У вас есть друзья среди журналистов?

— Нет, но у меня есть деньги, а я слышал, что среди журналистов найдется пара-тройка таких, кто деньги очень любит, это вопрос технический.

— А знакомые в судебной коллегии?

— Я же говорю вам, у меня есть деньги, это вы должны иметь там знакомых!

Адвокат улыбнулся:

— Позвольте задать вам нескромный вопрос — кем вы работаете?

— Я скотовод, владелец ранчо по дороге на Эль-Дорадо.

— А еще кем?

— На что вы намекаете?

— Простите за навязчивость, но я должен знать, кто мне платит, — тогда я в силах предугадать возможные негативные последствия для себя от сотрудничества с клиентом.

— Хотите знать, откуда у меня бабки?

— Можно и так сказать.

— И вы не верите, что я их заработал, выращивая крупный рогатый скот и скаковых лошадей?

— Я должен знать!

— Ладно, я еще работаю на Серхио Карвахаля Кинтеро, слышали о таком?

— Кто же о нем не слышал!

— А вас мне рекомендовал Угарте.

— Вот как, значит, этот ваш друг работает на Угарте?

— Нет, говорю же вам, он рыбак.

— Я вынужден просить вас не обманывать меня, это в ваших же интересах: если понадобится лгать на суде, то мне легче сделать это, зная всю правду.

— Значит, вы принимаете мое предложение?

— Да, принимаю.

— Ну, так вот, Санди не партизан и не наркоторговец; правда, один раз он перевез груз по моей просьбе, и хотя я заплатил ему выше крыши, работа ему не понравилась. У него на уме совсем другое, водится за ним пара грешков, но они к этому делу не имеют никакого отношения, за них могут наказать лишь священники, и никто другой. Санди только и мечтает о том, чтобы повторилась та ночь, когда он переспал с Дженис Джоплин.

— Ха-ха!

— Не верите? Он действительно единственный мексиканец, который трахнул Белую Ведьму.

— В таком случае ваш друг заслуживает свободы, и если кто-то вытащит его из тюрьмы, то это буду я!

— Примерно, то же самое сказал мне Угарте.

— Сегодня воскресенье, и я намерен съездить в гости к родителям, но завтра же отправлюсь в Агуаруто разузнать, как глубоко утопили вашего друга.

— Отлично, вот вам на телефонные расходы! — Чоло, улыбнулся. — Я потому и обратился к вам, чтобы вы нашли для него способ выйти сухим из воды!

Сантос подъехал к дому Палафоксов уже после того, как те вернулись с заупокойной мессы. Прямо с порога он рассказан Марии Фернанде о своей встрече с юристом.

— Здоровенный мужик, только левой руки нет.

Нена, вопреки запрету отца, поделилась с ним некоторыми подробностями прощания с покойным братом в Наволато, когда в итоге им пришлось вынести его тело на улицу и положить под огромным деревом манго, и ей пришлось незаметно отмахиваться от мух, пока наконец не поехали в церковь. А поскольку туалет в похоронном бюро представлял собой настоящий гадючник, им пришлось ездить справлять естественные надобности домой к своим друзьям Маркосу и Хавьеру Ранхель.

— Как себя чувствуешь?

— Большеньки-меньшеньки. Послушай, Чоло, откуда это все у тебя? Чем ты занимаешься?

— Так, работаю на одном ранчо. Сейчас некогда об этом, расскажу как-нибудь.

Глаза Нены широко раскрылись, ей все стало ясно. Чоло был не единственный из ее знакомых, кто зарабатывал на наркотиках; послухам, несколько соседей Палафоксов тоже занимались перевозкой марихуаны, но впервые она узнала с полной достоверностью, что к этому причастен близкий ей человек.

— Так-так, теперь понятно!

— Не пугайся, я только недавно начал!

— И я только недавно начала догадываться! Скажи, а тебе необходимо надевать на себя столько побрякушек?

— Так принято.

— И все-таки, не слишком ли много? А ну-ка, посмотрим: у тебя две толстые цепочки, одна с изображением Вирхен де Гуадалупе и — кто это, святой Худас Тадео?

— Да, он.

— Дальше — браслет, золотые часы, кольцо с бриллиантами и твоими инициалами… и все они довольно грубо сделаны и слишком большие.

— Наверно, потому, что у нас есть чем заплатить за них; а кроме того, они отличают нас от остальной толпы.

— А зачем тебе этот образок Мапьверде?

— Говорю же, так принято!

— Послушай, я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Да что угодно!

— Папе не нравится, что ты нам помогаешь, и он осуждает тебя за твой бизнес, как ты его сам называешь.

— Ничего, потерпит! Я обешат Чато позаботиться о вас, и никто не сможет помешать мне делать это.

— Я знаю и думаю, что ты нам очень нужен, и не только потому, что ты был большим другом моего брата и остаешься им для Санди, но мы также просто не умеем сами за себя постоять! Например, пошли сегодня в полицию узнать насчет Санди, и ничего не смогли сделать, никто не захотел с нами разговаривать, просто ужасно, когда тебя ни во что не ставят!

— Теперь можешь сообщить отцу, что за дело берется адвокат!

— Ладно, только обещай, что, если отец скажет тебе что-нибудь обидное, ты не станешь обращать на это внимания!

— Не бойся, я люблю твоего старика.

— Знаешь, на заупокойную мессу, конечно же, явились друзья брата, студенты факультета экономики, и заявили, что после ее окончания хотят устроить большой митинг с требованием наказать убийц, что пригласят для этого ребят из других университетов, так, чтобы в соборе места свободного не осталось.

— И что ты думаешь на этот счет?

— Не знаю, мне только горько оттого, что я не сумела до конца понять моего брата, его дело, но теперь уж ничего не поделаешь. Все мне кажется таким ненастоящим, таким лицемерным!

Мохардин представил себе разгоряченное, потное сборище, орущее до хрипоты, и решил, что не стоило устраивать митинг — Чато уже не воскресить, но как убедить студентов, что их выступление лишь разожжет ненужные страсти? А еще его беспокоило положение Санди — что-то он сейчас делает? Наверное, мысленно стягивает трусики с Дженис.

Они вдвоем пили кофе с печеньем, а остальные Палафоксы разошлись по своим комнатам.

— Ты собираешься жениться? — спросила Нена.

— С чего ты взяла? — поперхнулся Чоло.

— Попугай на хвосте принес! — улыбнулась она. — Так, значит, это правда? Ты ее любишь?

— Ну, да, в общем.

— В общем! Все мужики кретины, почему-то всегда врут, просто наваждение какое-то! Ну, по каким ощущениям определяет мужчина, что он «в общем» любит женщину, с которой ему предстоит быть вместе всю жизнь?

— По тем же, что и в бейсбольном матче, когда на девятой подаче отбивает восьмой бэттер, счет три-два, в запасе есть один хоумран и два аута, и отбивающая команда проигрывает одну базу.

— Полная галиматья!

— И тем не менее очень похоже: тебе и хочется продолжать игру, и нет, а по сути все это не имеет ни малейшего значения.

— Санди рассказал мне, что она очень красивая. У тебя есть ее фото?

— Зачем тебе?

— Познакомиться.

— Нету, — соврал Чоло. — И если я женюсь на ней, то лишь потому, что ты мне дала отставку!

Нена состроила ему глазки.

— Вовсе не отставку, а просто попросила подождать немного. Я же не предполагала, что ты решишь жениться так рано!

— Рано? Мне двадцать три года, моего лучшего друга уже нет в живых, второй сидит в тюрьме, а женщина, которую я всегда любил, послала меня к долбаной матери!

— Неправда, я не посылала тебя ни к какой другой женщине.

— Разве нет?

— Нет!

— Ты уверена?

— Абсолютно.

Чоло вдруг почувствовал себя в такой растерянности, что ему захотелось уйти, но это выглядело бы нелепо, да и недостойно, поэтому он только поднялся со стула. Мария Фернанда тоже встала, оказавшись прямо перед ним, так близко, что ближе некуда, и поцеловала в щеку. Мохардин совсем потерял голову и почувствовал себя маленьким и беспомощным перед безграничной непредсказуемостью женского поведения.

«Что происходит? Два месяца назад я мог только мечтать об этом, а теперь то же самое может превратиться для меня в серьезную проблему».

— Я должен идти.

— Тебя ждут?

«Она смеется надо мной; чертовка, недаром говорят, все они одинаковые. Ну, что с ними делать, если и убить их нельзя, и приручить невозможно!»

 

Глава 19

— Мне здесь нравится, — сказал Роллинг. Бакасегуа разглядывал странички «Калимана»; у него под боком высилась целая стопка старых сборников комиксов, истрепавшихся от многократного перелистывания. — У меня всего навалом — клубники, малины, вишни! К цветущим растениям летят колибри, за колибри бабочки, а бабочки живут только на воле! Пчелы заняты опылением соцветий, а значит, у нас будет мед — ты когда-нибудь пробовал сыр с медом? Японцы просто тащатся от сыра с медом, они готовы променять на сыр с медом даже сумо и оригами, им лишь бы ездить по всему миру, фотографировать все подряд да есть сыр с медом!

Давид чувствовал себя плохо; он провел два дня в лазарете и еще столько же в камере, и все это время мочился кровью. Ему хотелось выспаться, но приходилось присматривать за Роллингом. Давид уже собрался выйти в коридор, когда к решетчатой двери подошел охранник с толстыми темными губами и нехорошим взглядом.

— Рожей не вышел, жопой не прошел — Давид Валенсуэла, к решетке с вещами! — «Похоже, уходим насовсем», — смекнула бессмертная часть Давида. Охранник обратился к Роллингу: — Ну, все безобразничаешь, чертов придурок?

— Здравствуйте, сеньор Ананасовый Нектар, будьте так любезны, скажите, какая сегодня погода?

— Погода зашибись, придурок чертов, а вот ты портишься с каждым днем!

— «Случается, мне тяжко оставаться человеком, и пылает понедельник, как бензин!»

— Вот я и говорю, у тебя с головой день ото дня все хуже, скоро начнешь тараканов жрать! Валенсуэла! Пошевеливайся, некогда мне с тобой возиться!

— Тише, сеньор Ананасовый Нектар, они здесь! В последнее время они вселяются в человеческие тела и присваивают их! — Давид молча подошел к охраннику. Ананасовый Нектар надел на него наручники и повел по коридору.

«Спроси его, вещи с собой брать», — суетилась карма.

— Заткнись! — крикнул охранник Роллингу.

Ночь стояла душная; они пересекли маленький двор, где днем заключенные вывешивали проветриваться свою одежду, вошли в административное здание и зашагали по темному коридору. Впереди, метрах в пятнадцати, виднелся какой-то свет, но до него не дошли; Ананасовый Нектар втолкнул Давида в боковую дверь. Его встретили ударом кулака, от которого он упал на стоящий посреди комнаты стул.

«Вот дьявол, — отозвалась его бессмертная часть, — проклятое человечество, сколько себя помню, правосудие во все времена сопровождалось побоями!»

— Пожалуйста, не бейте меня! — взмолился Давид.

Неожиданно он почувствовал странное желание умереть и отчетливо вспомнил те восемь минут, что провел вместе с Дженис Джоплин. Давид представил себе, как они вдвоем купаются в деревенской речушке, мокрые и смеющиеся; и как Дженис в широкой юбке с психоделическим рисунком ведет его куда-то, предлагает ему сигарету, он закуривает; Дженис приближает к нему свое лицо, и он целует ее в губы; отдает ему свое тело, и он ласкает его. Are you Kris Kristofferson? Потом они идут по длинному коридору, у него перед глазами ритмично движутся ее ягодицы, и ему чудится запах Ребеки. Однако Давид не возбуждается, адреналин в крови не позволяет, но понимает, какая она привлекательная. В устланной коврами гостиной Дженис, не вынимая сигареты изо рта, снимаете себя одежду, безмолвно приглашая его сделать то же самое. Давид видит ее груди с веснушками и маленькими сосками, волосы на лобке — длинные и взлохмаченные, ее плоский живот и начинает ласкать пупок, в который набилась какая-то дрянь. Дженис улыбается, не переставая курить и отпивать из стакана, а после у нее в руке оказывается шприц с розовой жидкостью и плавающими в ней крокодилами. Потом Давид рассматривает плакаты на стенах — Брайен Джонс, Джимми Хендрикс, Джим Моррисон и сама Дженис у микрофона, потная, с растрепанными длинными волосами, одетая во что-то блестящее и сверкающее.

От сильной пощечины Давид вернулся в действительность и понял, что опять сидит на стуле перед Маскареньо.

— Ты знаком с Ребекой Мансо?

— Да. — Он уже хорошо знал, какие ответы от него требуются.

— Марихуана, обнаруженная у нее в доме, принадлежит тебе? — Утвердительный кивок головой.

— Ага, вот даже как! — Маскареньо затянулся самокруткой и выпустил дым ему в лицо. — Отличная травка, скажу я тебе!

— Неплохая, правда?

— Откуда она?

— Из «золотого треугольника».

— Ох, Ротозей, думаешь, я поверю тебе? Прытко пела рыбка! Да какой из тебя наркоторговец! Ты всего лишь жалкий партизан и вдобавок трясешь своим членом перед детьми!

— Я? — с неподдельным удивлением переспросил Давид.

— А поскольку ты извращенец и вдобавок не любишь женщин, кто знает, какие грязные мыслишки роятся в твоей башке. Ты знаком с Аурелио Трухильо по кличке Капи?

— Да.

— А с Данило Мансо?

— Тоже.

— Так вот, они умерли, все твои рыбаки умерли от язвы двенадцатиперстной кишки! — Маскареньо достал из кармана флакончик маалокса и отпил глоток.

«Он беспринципный негодяй!» — заметила карма.

Давид подумал о старике Мансо — бедняга, хороший был человек. (На самом деле рыбаки вовсе не умерли; через три дня после их ареста профсоюз рыбацких кооперативов добился освобождения всех, кроме Ребеки, оставленной под стражей из-за марихуаны, обнаруженной в ее доме. Старика Мансо тоже не хотели отпускать, но подвыпившие на радостях рыбаки увели Данило чуть ли не силой, сославшись на его хронический кашель и необходимость стационарного лечения.) Очередная порция дыма заклубилась в лицо Давиду.

— А эта книга? — Маскареньо держал в руке «Свободу под честное слово». — Твоя? — Давид кивнул. — Скука, словоблудие и разврат! Ах ты, долбаная партизанская всезнайка, не знаю почему, но ты мне нравишься! А ну-ка, высунь язык!

Давид послушался, и полицейский начальник загасил у него на языке свой окурок. Давид принялся отплевываться и фыркать от боли с таким остервенением, будто решил избавиться от своей бессмертной части, не замедлившей его подначить: «Чего ты ждешь, врежь этому ублюдку как следует!»

— Почему тебя избили в камере? — Во рту у Давида словно образовалась взрывная воронка, он продолжал отплевываться, но жжение не прекращалось — будь оно все проклято! — и ответить не получалось.

«Разоблачи своих недоброжелателей! — науськивала карма. — Ротозей, ты забыл, что я не люблю твои капризы?»

— Они думают, что я шпион!

— Ты — шпион? Прытко пела рыбка! Впрочем, почему бы и нет? Теперь ты для них меченый!

— У меня все тело болит, и я писаю кровью!

— Не хнычь, это все мелочи для настоящего мужчины, который прошел спец подготовку в России и участвовал в шестнадцати похищениях людей!

«Выведи его из себя, расскажи, что у твоей возлюбленной зеленые глаза!»

— У меня к тебе предложение; похоже, ты не такой уж и злодей, каким выглядишь, и я хочу помочь тебе. — «Не верь ему! Этот полицейский хитер и коварен!» — Мы обошлись с тобой сурово, но вообще-то это не наш стиль. Франко! — позвал Маскареньо; из глубины помещения появился его помощник и поставил на письменный стол начальника поднос, на котором стояли тарелки с жареной курицей, тортильяс и сальсой. После многодневного голодания у Давида слюнки потекли, а от аппетитного запаха закружилась голова. — «Кажется, ничего! — с вожделением произнес внутренний голос. — Это тебе не тюремные помои с тремя фасолинами и коровьей костью!» — Гарантирую тебе три таких банкета в неделю в обмен на сотрудничество. Послушай меня: Элвер, Чуко, Бакасегуа — плохие люди, настоящие убийцы. Ты не такой, как они, и я хочу протянуть тебе руку помощи, здесь не место порядочному юноше, ты должен сейчас отдыхать в кругу семьи, или лакомиться мороженым в «Лас-Парагуас», или пить что-нибудь освежающее в «Бермудском треугольнике», как думаешь? — «Скажи ему, что не на того напал!» — Ничего сверхъестественного от тебя не требуется; просто поболтаешь с ними и невзначай, будто нехотя, расспросишь об их друзьях, где живут, работают, как и в чем оказывают содействие партизанам. — «Попроси его, чтобы тебя положили в больницу. — посоветовал голос. — И чтобы разрешили посещения».

— Ну, так как? Тебе это сделать — раз плюнуть, а мы тебя прикроем в случае надобности, подбросим им какую-нибудь дезу, чтоб тебя не заподозрили!

— Мне нужно еще кое-что.

— Проси что угодно, ты же теперь мой человек!

— Верните мне фотографии, которые вы у меня отняли.

— Какие фотографии?

— Одна с Дженис, а вторая — моя. Маскареньо вспомнил:

— Ну, раз ты от них тащишься… — Он уничтожил обе газетные вырезки, как только выяснилось, что Дженис Джоплин не Сандра Ромо, однако надо было продолжать игру франко! — подмигнул команданте своему подчиненному. — Немедленно сходи за фотографиями и принеси мне! — Потом взял в руки поднос. — Только понюхай, как вкусно пахнет, а, Ротозей? Принесешь первую информацию, сразу нажрешься от пуза! Так, Франко?

— Я бы его сразу накормил, шеф, похоже, парень готов сотрудничать!

— Значит, отдадим все ему? Тебе фартит, чертов Ротозей, даже я не могу позволить себе такого угощения!

— Шеф, он ведь теперь один из нас!

— А ему плохо не станет?

«Вот сволочи!» — заметила карма.

— Да нет, не думаю, шеф!

— О’кей, Франко, под твою ответственность! Если этот парень тебе так понравился, позаботься, чтобы никто ему не мешал.

— Есть, мой команданте!

Маскареньо потрогал свой живот в том месте, где болело.

— Мне завтра рано утром надо на прием к гастрологу. — Во рту у команданте не проходил едкий привкус. — Хочет меня оперировать. Ты здесь будь готов к разным неожиданностям!

— Не беспокойтесь, мой команданте.

Давид поедал глазами курицу. Никогда, говорил ему отец, ни за что не продавай себя, это не по-мужски; все равно рано или поздно раскаешься в своей слабости. А что подумает о нем Дженис?

«Она не думает, а только и знает, что поет», — сказал голос.

— Ну же, остывает, — подзадорил Франко, беря пальцами куриную ножку.

— Я не могу есть, у меня язык обожжен.

— Правда, значит, все достанется мне? — Он откусил от ножки. — Роллинг продолжает твердить об инопланетянах?

— Да.

— Вот каброн упрямый, но ты его не бойся!

— Да, этот каброн совсем спятил, чуть было не задушил меня!

— Кто тебя так красиво отделал?

— Чуко и Лоса.

— Будь с ними поосторожнее, придет время, мы за тебя поквитаемся! Бакасегуа ошивается у вас в камере 7?

— Да.

— Поговори с ним в первую очередь!

На следующий день у двери камеры остановился Ананасовый Нектар.

— Валенсуэла, лучше тянуть не лямку, а за сиськи мамку, подпиши-ка здесь. — И протянул сквозь решетку какую-то бумагу.

Давид лежал совсем без сил; он сделал попытку подняться, но его остановил Бакасегуа, молодой индеец, сидящий возле своей стопки комиксов.

— Нет, — сказал он и отмахнулся от Ананасового Нектара, — товарищ не будет подписывать.

— Это почему же?

— Потому что нам не хочется.

— Очень хорошо, великий вождь Бдительный Бык! — И охранник удалился как ни в чем не бывало. Давид мучился от невыносимых болей во всем теле, он едва притронулся к завтраку, и силы покидали его прямо на глазах.

— Так, значит, ты родственник Фонсеки? — спросил Бакасегуа. Давид кивнул. — Сегодня с воли передали статью из газеты, где говорится, что вы были вместе в Альтате, когда он погиб. — Давид ничего не ответил. — До сих пор мы считали, что его схватили на автовокзале Масатлана при выходе из автобуса.

«Несчастный Чато, как они надоели со своими дурацкими расспросами — жил ли он в Коль-Попе, изучал ли экономику, был ли образованным человеком, — будто больше не о чем поговорить!»

— Товарищ, по глазам вижу, что в душе у тебя настоящая буря, значение которой не поддается моему пониманию, но, если хочешь знать, тучи клубятся тяжелые и черные и пока не движутся с места!

«Нам еще только не хватало индейского шамана!» — возмутилась карма.

— Я не верю, что тебя подослали шпионить за нами, и мне до фени, что думает Элвер Лоса!

Давид едва сдерживался, чтобы не начать расспрашивать Бакасегуа о его друзьях.

«Чего ты ждешь? — подначил Давида внутренний голос. — Или ты не хочешь увидеть свою Дженис?» — «Думаешь, они выпустят меня, если я разведаю то, что им нужно?» — «Попытка не пытка, а если будешь сидеть сложа руки, то никогда этого не узнаешь!»

Накануне Лоса заявил Бакасегуа по поводу Давида:

— Меня не обманет ни один шпион, товарищ, Лоса видит дальше своего носа! Этот хамелеон только прикидывается пай-мальчиком, увидишь, что скоро его поведут докладывать. Маскареньо каброн, он готов убить одного из своих, чтобы провести нас. Кто поверит, что этот доносчик вдруг занемог? И пусть кому-нибудь другому рассказывают, что его кличка Санди! — Бакасегуа думал иначе, но молчал, как настоящий партизан.

— Пойду повешу сушиться трусы — увидимся, товарищ!

«Если меня не выпустят, Дженис должна приехать ко мне на свидание», — подумал Давид. «Выбрось это из головы, она там у себя, наверно, считается сумасшедшей!» — «Помнишь ее на фотке со своим папой, которую показывала мне Нена? Дженис совсем маленькая, рядом стоит сестра, а папа сидит на диване. Нена хотела подарить мне эту фотографию, но как раз в тот день мне пришлось спасаться от Сидронио». — «Мы все родились в приличных семьях». — «Она была красивой девочкой». — «Мы должны вернуться в Чакалу!» — «Поедем после, вместе с Дженис». — «Да, но с Чакалой мы должны закончить еще до свадьбы!»

— Чертовы марсиане! — В камеру вошел Роллинг. Давид не пошевелился. — В науке они продвинулись далеко вперед, но у них совсем нет поэтов, а поскольку мы, мексиканцы, хорошие стихотворцы, они хотят нас уничтожить! — Сумасшедший отошел в угол и долго мочился. Давид только на секунду потерял бдительность, и в то же мгновение Роллинг накинулся на него. — Хватит отрицать, что ты один из них, каброн! — Давид безуспешно отбивался, силенок по-прежнему не хватало. — Маска, я тебя знаю! — Уже задыхаясь, Давид сделал последнее отчаянное усилие. — Ах, вот ты как!

— Стой, каброн! — выкрикнул Бакасегуа, который пришел в камеру за комиксами. Роллинг выпустил свою жертву и улыбнулся. — Слушай меня внимательно: если еще хоть раз тронешь товарища, будешь иметь дело со мной! — На лице Роллинга застыла плутоватая улыбка.

Давид шумно дышат, кашлял и нащупывал, что бы бросить, но под руку ничего не попадалось. Потом с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, пошел вместе с Бакасегуа на сушильный двор.

Всю ночь шел дождь, и комары не давали покоя.

— Там, где ты жил, — красиво? — Бакасегуа оторвался от сборника комиксов «Холостяцкая жизнь».

— Да, красиво, река делает изгиб, и полно всякой растительности. — Ветер шевелил края сохнущей одежды. — У нас в деревне тоже красиво, все дома вокруг площади одинаковые, белые, с крытым крыльцом, и тюрьма своя есть!

— В нашей деревне нет ни тюрьмы, ничего такого, и вообще это хутор из шести хижин; моя хижина прохладная, жена, наверно, сейчас дома.

— У тебя есть жена?

— Ее зовут Марина Буйтимеа, а у тебя есть жена?

— Есть, ее зовут Дженис Джоплин.

«Вот это мне нравится! — насмешливо вставила карма. — Правильно, нельзя себя недооценивать!»

— Временами, когда идет дождь, жена мне снится.

— И вчера снилась?

— Да, только в плохом сне, будто в наш дом пришел бородатый мужчина, убил меня, а ее увел с собой, я хотел догнать, но поскольку был мертвый, ничего не мог поделать.

— Ты охоту любишь? Я — да, мы часто охотились вместе с Дуке, это мой друг.

— У меня тоже были друзья, но нам больше нравилась рыбалка. Рядом с моим домом есть пруд, и река близко протекает.

— А друзья тоже из твоей деревни?

— Да, двое: Мигель Тахья Сьяли и Хуан Кутагоча.

— Какие странные фамилии!

— Это индейские, они означают «зеленый огонь» и «деревянный башмак». Мы охотились с луком и стрелами, аты?

— С камнями.

— Из рогатки стрелял?

— Нет, просто 6pocai рукой. Как тебя угораздило попасть сюда?

— Мы, индейцы, всю жизнь попадаем, и только потому, что хотим лучшей жизни.

— Мы в Чакале тоже…

Когда одежда высохла, они вернулись в камеру. Роллинг, пуская изо рта слюни, писал на дальней стене: «Волосы моей жены пламенеют, как костры, талия — что песочные часы, глаза чистой воды, чтоб в тюрьме мне жажду утолять». В сушилке Бакасегуа подробно объяснил Давиду, почему его товарищи не доверяют ему, и попросил набраться терпения, пока те не поймут, что их подозрения беспочвенны. Однако Лоса и Чуко не оставляли попыток разоблачить Давида. Накануне, вечером шестнадцатого сентября, Чуко проэкзаменовал его по ряду важных вопросов, и Давид не сумел ответить ни на один из них.

— Сколько километров проплывал Мао ежедневно? Сколько он мог проплыть сверх того? Почему он не проплывал те километры, которые мог проплыть? Что думал Ленин о полуночном солнце? — Давиду до смерти хотелось спать, но он оставался во власти Роллинга, поскольку Бакасегуа уселся на противоположном краю камеры читать свои комиксы. Решившись, Давид прикорнул — черт с ним, с этим сумасшедшим! — но все же одним глазом присматривал за ним!

Через день, когда они хлебали отвратительную баланду, а Роллинг выводил на стене бессмысленные каракули и фразы типа «тюрьма — это песочные часы», Бакасегуа снова заговорил с Элвером по поводу Давида.

— Зачем навешивать на товарища лишнее? С чего ты взял, что его подослали наушничать? У него едва душа в теле теплится, а из-за Роллинга он вообще ни жив ни мертв.

— Думай что хочешь, но не переставай следить за ним, понял?

— Но…

— Просто следи, и все; когда нам понадобится знать твое мнение, мы тебя спросим!

— Даю тебе эту красную книжку, — подошел к Давиду Роллинг. — Это обязательное чтение, пятьдесят страниц в день, я проверю! — И оскалил свои желтые зубы.

Вечером к ним в камеру наведался Ананасовый Нектар.

— Коли баба метит в невесты, а мул ни шагу с места, значит, баба залетела, а мулу травки захотелось! Валенсуэла, к тебе посетитель!

«Наверное, мама, — подумал Давид. — Я так давно ее не видел! Может быть, она принесла мне пшеничных лепешек, персиков, вяленого мяса!»

— Ты что же делаешь, придурок чертов, ах, каброн! — Роллинг наносил завершающие штрихи на настенный рисунок парусного корабля. — Стены пачкать? Ну, зараза, теперь тебе придется отстегивать мне бабки, если не хочешь, чтоб узнало начальство!

— Это не я, сеньор Ананасовый Нектар!

— Валенсуэла, давай выходи!

«Возможно, тебя хочет видеть команданте», — предположила бессмертная часть Давида. «Ты так думаешь?» — «Он спросит, что тебе удалось разузнать!» Давид не двинулся с места. «Но охранник сказал — посетитель…» — «Что им стоит соврать тебе?»

— Это адвокат, который передал тебе бумагу! — пояснил Ананасовый Нектар.

— Какую бумагу?

— Ту, что ты не захотел подписывать!

— Ну, хватит! — выкрикнул вдруг Роллинг. — Я больше этого не вынесу, они преследуют меня повсюду, в любое время суток, это настоящая пытка, я выброшусь за борт, как мулатка из Кордобы! — Пеньюэлас отошел к двери и прежде, чем кто-либо успел остановить его, пригнулся, разбежался и грохнулся головой о бетонную стену с нарисованным на ней кораблем. Пок! — И Роллинг упал, обливаясь кровью.

— Луиса! — закричал Бакасегуа.

— Чертов придурок! — пробормотал Ананасовый Нектар и скомандовал: — В лазарет его, быстро!

Давиду захотелось в уборную.

Доротео П. Аранго ожидал его в небольшой приемной с двумя стульями, пощипывая свои сапатистские усы.

«Половина усачей заслуживает доверия, — подсказала Давиду его бессмертная часть. — Но с однорукими надо держаться настороже!»

— Так, значит, ты тот самый Санди, что подписал контракте «Доджерс»? И который одним броском камня убивает оленей? — Давид не ответил, подумав, что этот тип чрезмерно осведомлен.

— Чего вы хотите?

— Я твой адвокат. Обращались с тобой не слишком хорошо, как я погляжу.

— Мой адвокат?

— Меня нанял твой друг, чтобы я вытащил тебя отсюда.

— Какой друг?

— Сантос Мохардин.

— Чоло?

— Он убежден, что ты ни в чем не виноват. — От этой новости Давид почувствовал себя увереннее. — Нет, вы только посмотрите, как его обработали! Сколько же раз тебя пытали?

— Три.

— Каброны! Я позабочусь, чтобы тебя перевели к уголовникам, там ты хотя бы сможешь передохнуть.

— Хорошо бы, а то у меня сосед по камере сумасшедший, говорит что-то непонятное и два раза напал на меня.

— Неужели?

— Только что он при мне с разбегу раскроил себе голову об стену.

— Невероятно!

— С тех пор как меня сюда привели, я почти не спал.

— Это заметно. Еще немного, и ты сам тронешься умом не хуже своего соседа! В другой части тюрьмы тебе по крайней мере дадут отоспаться. — Давид был босой, в разорванной на груди рубашке. — А что говорилось в бумаге, которую вы передавали для меня?

— Я просто хотел выяснить, в своем ли ты уме, но это уже не имеет значения. А теперь рассказывай все — как получилось, что тебя арестовали?

Давид поведал адвокату о том, что произошло на кладбище, о пытке и прочих ужасах «драконовских» застенков.

— А прошлой ночью за мной приходил Ананасовый Нектар, и меня снова били.

— Кто такой Ананасовый Нектар?

— Тот, что привел меня сюда. Маскареньо все время грозится, а партизаны говорят, что я шпион.

— Понятно, ты находишься меж двух огней. Видит Бог, я очень скоро исправлю это. Так, дальше?

— Роллинг сумасшедший.

— Говори ему — все хорошо, на любой его выпад повторяй одно и то же — все хорошо, и не давай ему приближаться к себе.

— Он говорит, что за нами наблюдают из другого мира.

— Делай вид, что тебе интересно. Потерпи немного, Маскареньо сейчас нет в городе, и пока он не вернулся, я постараюсь добиться твоего перевода.

— Можно попросить вас об одном одолжении?

— Пожалуйста.

— Правда, что дон Данило Мансо и его дочь находятся в тюрьме?

— Данило Мансо и все остальные рыбаки уже на свободе, я сам видел, как их выпустили, а Ребека остается под арестом по обвинению в незаконной торговле наркотиками, у нее в доме обнаружили сто килограммов марихуаны в упаковках.

«Даже на один рейс не хватит», — подумал Давид.

— Она здесь?

— В женском отделении, хочешь передать ей привет?

— Нет. — Давид вспомнил, что их с Ребекой прощальная ночь уже состоялась и он по-прежнему верен Дженис.

Аранго встретился с Ребекой в тот же день; она была в полной безопасности. Уже через несколько часов после заточения в тюрьму ее женская природа позаботилась, чтобы для нее распахнулись объятия начальника охраны Кармело Аррендондо; у него в квартире она и жила теперь. Начальника переполняло такое счастье, что он все время невольно что-то напевал. Аранго расспросил Ребеку о Давиде.

— Мой песик не способен заниматься тем, что делают партизаны, — убежденно сказала она. — А вот Чоло — законченный каброн! — И Ребека поведала адвокату, как тот превратил ее комнату в оптовый склад марихуаны.

— Но ваше положение сейчас не так уж плохо, верно?

— Только не надо свистеть, адвокат, тюрьма есть тюрьма, а кроме того, я страшно злюсь на одного подонка — знаете, кто упрятал Санди за решетку? Мариано Ривера, мой бывший жених, но я уже с ним порвала — пусть хоть за задницу себя кусает, но я не стану женой засранца!

— Значит, вы относитесь к Санди с уважением?

— Как же мне его не уважать, он, конечно, полудурок, но очень помог моему отиту.

— Тогда помогите и вы ему, упросите Кармело Аррендондо перевести его в отделение для уголовников!

Через день, сопровождаемый тревожным взглядом Чуко и оскорбительными замечаниями Элвера Лосы, Давид перебрался из камеры Роллинга в отделение для уголовных преступников. Его поместили в шестнадцатый барак второго блока, в камеру, снабженную вентилятором, маленьким холодильником с закусками и напитками, электрической плиткой, переносной магнитолой и даже — вот здорово! — кассетой с записями Дженис Джоплин! Наверняка это подарок от Чоло, догадался Давид. Здесь, за пределами враждебного окружения политзаключенных, он наконец почувствовал себя настолько спокойно, что, послушав два раза кассету, впервые за много дней уснул как убитый.

 

Глава 20

— Они просто не согласны, вот и все! — говорила Мария Фернанда. — Спрашивают, с какой стати адвокат Аранго решил, что митинг может навредить Санди.

— Да потому, что на митингах всегда происходят беспорядки, народ начинает вести себя агрессивно, а правительству это не нравится.

— Ох, не знаю, они придерживаются другого мнения, а митинг, по их словам, состоится, несмотря ни на что! — Ее высокий голос зазвенел пронзительной ноткой.

— Адвокат считает, что негативные последствия могут проявиться во время судебного процесса.

— Я им говорила то же самое, а они в ответ, мол, наоборот, надо оказывать давление, тогда Санди и остальных скорее выпустят на волю.

— Мне кажется, если они действительно могут навредить, то пусть перестанут дурить и откажутся от проведения митинга, как думаешь?

— Почему бы тебе самому с ними не поговорить? Они хотят собраться завтра на поминальной мессе.

— Вот идиоты чертовы, сами ничего не знают о жизни, а туда же, других учить!

— Точно так же говорил мой папа, когда брат ушел из дома! Это правда, что Чато переодевался в женское?

— Откуда мне знать, кто тебе сказал?

— Майтэ, ее отец обронил в разговоре, что его задержали на дискотеке в наряде цыганки.

«Вот дерьмо, — подумал Сантос, сидя за рулем „гранд-маркиза“. — Не хватает еще, чтобы Чато стали держать за голубого».

— Давай заедем в церковь Мальверде, хочу свечки поставить!

— Ты молишься Мальверде?

— Посмотри, из каких неприятностей он меня вытащил! А ты веришь в Мальверде?

— Конечно, нет, я верю в Бога, в Пречистую Деву, с какой стати мне верить в Мальверде?

— Потому что он великий чудотворец; рассказывают, один сеньор выращивал травку в «золотом треугольнике», и как-то в один прекрасный день трудится на своем участке, засаженном маком, никого не трогает, и вдруг появляется вертолет, а в нем военные — в камуфляже, с пушками, и все такое. Он сразу начал молиться. «Святой Мальверде, — говорит, — если я сниму урожай с этого участка, обещаю тебе внести вклад в строительство твоей церкви!» Можешь верить, можешь нет, но факт тот, что ублюдки облетели его участок стороной.

— Какое же это чудо!

— Тебе мало того, что он и дурь сберег, и в тюрьму не загремел? Ты даже не представляешь себе, как жестоко обращаются военные с гомерос, взятыми с поличным!

— Чудо должно быть совсем другим, благочестивым, например, когда обреченный на смерть остается жить или неизлечимо больной выздоравливает! А щедрые бандиты и разбойники не имеют с настоящим чудом ничего общего. Разве Робин Гуд святой?

— Мальверде творил самые настоящие чудеса — ставил на ноги паралитиков, спасал терпящих кораблекрушение, даже решал экономические проблемы!

— И ты всерьез веришь, что это может делать обычный разбойник?

— А почему нет?

Они подъехали к строящейся церкви, похожей на муравейник из-за кишащего здесь народа. Музыкальный ансамбль северян наигрывал народную мелодию «Лос те-килерос». Прихожане сновали взад-вперед, преклоняли колени, молились, покупали свечи, букеты цветов и подарки святому. По сторонам стояли брошенные инвалидные коляски, тут же были развешаны фотографии, картины с благодарственными надписями и расставлены подношения в виде автоприцепа и пулеметов с магазинами-рожками. Все это было возложено к большому раскрашенному гипсовому бюсту, изображающему мужчину лет тридцати, с аккуратными усиками а-ля Педро Инфанте, черными волосами и раскосыми индейскими глазами.

Мария Фернанда посторонилась, чтобы пропустить к бюсту девушку своего возраста, передвигающуюся на костылях; та опустилась на колени и принялась истово молиться. Чоло зажег двенадцать свечей — четыре за сделанные ездки, четыре — за предстоящие и еше четыре — за освобождение Давида.

— Святой дух Мальверде, если ты поможешь мне в моем бизнесе, — прошептал он, склонив голову, — я каждый день в течение целого месяца буду приводить тебе музыкантов, мамой клянусь!

Некоторое время спустя Чоло и Нена снова не спеша катились в машине по Обрегону.

— Хочешь в кино? — В «Диане» шел фильм «За мои пистолеты» с Кантинфласом в главной роли.

— Я его уже видела. — По радио в машине звучали мексиканские народные песни. — Почему ты все время слушаешь эту музыку, ни разу даже не переключился на другую станцию!

— Это музыка настоящих мужчин!

— Разве тебе уже разонравились «Дорз»? И еще я помню, что ты был без ума от Сантаны, «Лед Зеппелин»…

— То было совсем другое время, и вдобавок в их песнях я не понимаю слов, зато здесь — слышишь? — все ясно-понятно.

— Быстро же ты сменил свои пристрастия!

— А тебе по-прежнему нравится Хосе Хосе?

— Большеньки-меньшеньки…

Они переехали мост Идальго, но недалеко от больницы улицу перегородила полицейская патрульная машина, а регулировщик направлял движение транспорта в объезд.

— Что случилось, офицер?

— Ничего, в больнице перестрелка. Вчера в Тамасуле одного парня тяжело ранили, так сегодня те же ребята его навестили, чтобы завершить дело.

— Ну почему так происходит? — жалобным голосом произнесла Нена, когда машина тронулась. — Видишь, к чему ведет этот твой бизнес?

— Есть счета, по которым надо платить!

— Но от этого плохо всем вокруг, ведь уже нельзя спокойно ходить по улицам!

— А что тебе делать на улице?

— Улица не чья-то частная собственность; моя мама говорит, что всеми нами овладел общий страх; знаешь, как теперь называют Кульякан? Маленькое Чикаго!

— Я же тебе объясняю, поскольку отгрузка товара временно приостановленая братва воспользовалась перерывом, чтобы взыскать старые долги.

— Но мы-то здесь при чем, почему из-за вас должны бояться и страдать нормальные люди?

— «Нормальных» людей не существует, ты рассуждаешь как Чато, он помешался на идее раздать народу землю и фабрики, а для чего? Думаешь, народ хочет работать? Это же чертово сборище засранцев, и страдают они совсем из-за другого!

— Ты правда думаешь, что я похожа на Чато?

— Большеньки-меньшеньки…

Они зашли в «Приход», шикарную кафешку напротив собора. Чоло ждал, что Нена скажет что-нибудь по поводу столпотворения собравшихся на митинг друзей Чато и приезжих со всего штата и даже из соседних Гвадалахары и Герреро, Пуэблы и федерального округа, но она об этом даже словом не обмолвилась. Зато, едва оба сели за столик, Мария Фернанда заговорила совсем о другом.

— Так, значит, ты у нас женишься! И как же зовут счастливую избранницу?

— Грасьела, — ответил помрачневший Чоло; дразнящий тон Нены выводил его из душевного равновесия.

— Что ж, имя неплохое. — Озорничая, она набрала в соломинку сок из своего стакана и вылила его в бокал с пивом Чоло. — Будешь называть ее Челой или Челитой. И чем же она занимается?

— У нее свой ресторан в Лос-Анджелесе.

— Ну, конечно, забегаловка с мексиканской кухней!

— Скорее с международной.

— Ну да, обычная посолера, и как же ты с ней познакомился, с этой кухаркой? Знаю-знаю, дай я скажу: проторчав несколько дней на той стороне, ты до смерти соскучился по привычной пище, поэтому отправился на поиски забегаловки, где готовят посоле, энчиладас, такое, гордитас, чимичангас, и таким образом наткнулся на Челу-посолеру, правильно?

— Нена, в чем дело?

— И когда же свадьба?

— Недолго осталось.

— Только, пожалуйста, не вздумай приглашать нашу семью, не забывай, что у нас траур, и перестань суетиться по поводу отмены митинга, мне нет дела до этих студентов-экономистов, все равно их, похоже, никто не остановит, и через девять дней митинг состоится на этом самом месте, в одно время с твоей женитьбой на посолере в запахах подгоревшего масла, лука и душицы. Мы здесь будем требовать правосудия, свободы для Санди, потому что все придем сюда, и мама тоже, она возмущена и рассержена не на шутку!..

О чем она говорит? Что она хочет ему доказать? Почему ведет себя так вызывающе? В последние дни Нена неизменно заводила разговор на эту неловкую тему. Чоло попытался отвлечь ее:

— Адвокат виделся с Давидом.

— Как он?

— Говорит, его жестоко пытали, он измучен, очень похудел и совсем пал духом.

— Бедный, во время прощания с Чато Давид был так подавлен, смерть брата потрясла его.

— Санди очень любил Чато.

— Нам не разрешили свидания с ним, мы ходили два раза, и все без толку.

— Сейчас к Санди пускают только адвоката, но тот меня заверил, что в воскресенье мы сможем к нему нагрянуть.

— Правда? Мама будет просто счастлива! А по поводу освобождения Санди ничего не слышно?

— Адвокат работает над этим, но его очень беспокоит проведение митинга.

— Хорошо бы Давида выпустили к твоей свадьбе, — снова вернулась к больному вопросу Нена. — Где она состоится?

— Думаю, на той стороне.

— Правда? Дай-ка я попробую угадать: всю организацию возьмет на себя твоя наркопосолера, она же выберет крестных отцов, крестных матерей, дружков, подружек из своих поваров, поварят, подавальщиц и их отпрысков! На ужин — тут и сомнений быть не может — приготовят посоле а-ля Синалоа с тотопос!

Чоло понял, что заставить эту женщину замолчать можно только одним способом — долгим поцелуем в губы, но не решился. Быть помолвленным с Грасьелой и обращать внимание на другую — все равно что добровольно подписать свой смертный приговор.

— Ну что мне с тобой делать?

— Не знаю, — засмеялась Нена.

— Спроси у своего Мальверде!

 

Глава 21

В шесть утра раздался громкий крик:

— Выходи строиться! Всем строиться на утреннюю поверку! — Давида это не касалось, но он плохо понял объяснения адвоката относительно своих оплаченных привилегий и присоединился к соседям по камерам — тем более что ему не спалось уже с четырех часов.

Уголовники в тюрьме ненавидели друг друга, но, несмотря на соперничество, старались не портить свое положение еще больше и создавали себе более или менее сносные условия существования.

«Все они твои потенциальные враги», — внушала Давиду карма.

Он вышел из трехэтажного здания во внутренний двор, насчитав по пути в каждой камере по четыре человека, и встать в строй вместе с остальными заключенными рядом с бетонными столами и скамьями, где проводились свидания с родственниками. Перекличка проходила под гул голосов: кто-то ворчал, другие переговаривались, подшучивали друг над другом. Давид не услышал своей фамилии, но не стал привлекать к себе внимание, подумав, что, возможно, его как новичка еще не внесли в список.

— Знаете что, приятель? — прервал его размышления какой-то тип со скользким взглядом. — Если вам чего-то захочется, — Давид насторожился, — или понадобится, только спросите Смурого, это меня, значит. Я еще позавчера обретался в вашем бараке, а теперь перебрался в тридцать второй. Пожалуйте на облегчение души на одну только дозу! — Давид отрицательно покачал головой. — Вы что, немой? — Давид опять ответил тем же манером и вернулся в свою камеру.

«Ну и страшилище, наверно, он здесь главный головорез», — предположила его бессмертная часть.

Другие заключенные тоже разошлись по своим камерам либо задержались во дворе, чтобы обменяться новостями. Давид открыл холодильник и позавтракал первым, что попалось под руку. Внезапно ему стало тошно оттого, что вспомнился Роллинг и то, как он добросовестно поглощал всякую дрянь, которой их кормили, и при этом рассуждал о вторжении на Землю гигантских муравьев и жизненной необходимости выработки глобальной стратегии сопротивления пришельцам. Как же сильно у него из головы хлестала кровь! Несчастный сумасшедший.

«Но и каброн хороший, не давал нам спать, чуть не задушил!»

В начале девятого кто-то постучал в металлическую дверь камеры, которая запиралась только снаружи.

— Можно войти?

Давид слушал по радио песню «Summertime».

— Кто там?

Дверь распахнулась, и в камеру вошел высокий мускулистый мужчина в рубашке навыпуск, с маленьким чемоданчиком в руке. Со своими ста килограммами веса и ростом метр восемьдесят он, казалось, как бульдозер, может смести все, что встанет у него на пути.

— Добрый день!

— Ой, мама родная! — Давид выключил магнитолу.

— Я Андрее Эспиноса, больше известный как Рапидо, патрон дон Сантос прислал меня охранять вас. Нам предстоит жить вместе, но спать в разных постелях. Я буду вашим телохранителем. Как вам спалось? — Он положил чемоданчик на одну из кроватей. Давид ничего не мог понять.

— Вас прислал Чоло?

— Дон Сантос, мой шеф.

— На перекличке не назвали мою фамилию.

— Вам не надо ходить на перекличку, она проводится только для тех, кто остался без покровительства божьего.

А что, если мы позавтракаем? — сказал Рапидо, открывая холодильник.

«Настоящий невежа, — определила карма. — Его следует поучить хорошим манерам».

— Я не хочу есть.

— Вот вам-то поесть не помешало бы, непонятно, в чем душа держится, вам бы сейчас в самый раз бульончику рыбного или стаканчик кампечаны!

— Вы из Альтаты?

— Нет, из Эль-Верхеля, это рядом.

— Послушайте, объясните мне, как вас могли сюда прислать, чтобы охранять меня — посадили в тюрьму, что ли?

— Обо всем можно договориться.

— А если я захочу выйти из камеры — это возможно?

— Конечно, можете погулять, спортом заняться или купить чего-нибудь попить, только дайте мне знать; а не захотите вообще с постели вставать, так это тоже не проблема. — Рапидо достал из холодильника пакет сосисок и принялся уплетать их, запивая газировкой. — Вы теперь «чака»!

— Кто?

— Шеф, значит, начальник — вот кто вы теперь!

— Что за ерунда, для кого я начальник?

— Для всех, — улыбнулся Рапидо.

— И как только Чоло удается проделывать такое?

— За деньги и пес затанцует!

Ближе к полудню Рапидо мирно уснул с улыбкой от уха до уха, а Давид, не став его будить, вышел из тюремного здания и зашагал по дорожке меж двумя газонами по открытой спортивной площадке. Припекало. Чистый голубой небосвод, в котором не видать было даже белой полосы от реактивного самолета, ничего не говорил чувствам Давида. То ли дело ночное небо, только оно возбуждало его воображение и будило воспоминания. На площадке несколько заключенных азартно играли в бейсбол. Давид не спеша приближался; гвалт, поднятый игроками и зрителями, становился все громче. Позади них тянулась ограда из колючей проволоки, а за нею шестиметровая стена. Возле площадки с лотка продавали напитки и закуски, вокруг него толпились зрители, стараясь прятаться от палящего солнца в тени навеса из листа картона. Давид продолжал подходить очень медленно, следя за ходом игры и вспоминая свои ощущения, когда сам выступал за бейсбольную команду.

«И как это может нравиться?» — «Они просто развлекаются». — «Но в чем тут удовольствие?» — «Так им легче переносить лишение свободы». — «Они даже дерутся!» — «Их переполняют эмоции». — «А мне даже хотели платить за мою игру». — «Я помню; игра во все времена являлась хорошим источником дохода». — «Дженис… какие нежные руки у этой женщины!» — «У Ребеки тоже нежные». — «Только у Ребеки от рук чаще пахнет рыбой, чем косметическим кремом». — «Зато от нее исходит и другой запах, и каков, ты помнишь, а?» — «Дженис совсем иное дело». — «Ну конечно, страшная, наркоманка, с лягушачьими лапками». — «Зачем ты говоришь гадости?» — «Я говорю правду и не понимаю, как ты можешь думать о Дженис, когда у тебя есть Ребека!»

В нескольких метрах от лотка Давид внезапно остановился, будто в стену уперся: среди зрителей он увидел человека, которого меньше всего ожидал встретить здесь, — Сидронио Кастро, брата убитого им Рохелио Кастро!

«Ты посмотри только, а мы-то волнуемся, никак не можем в Чакалу попасть!» Сидронио снял шляпу и обмахивался ею, как веером, поэтому Давид сразу узнал его. «Недаром говорят, удача дороже денег», — приговаривала бессмертная часть. Кастро тоже посмотрел на Давида, но не узнал его с лицом, опухшим от побоев и обросшим бородой, — просто еще один доходяга стоял, пошатываясь от слабости. «Мы сегодня встали стой ноги, — заметила карма. — Необходимо застать его врасплох!»

Тут общее внимание привлек эффектно отбитый мяч, и Давид воспользовался этим, чтобы незаметно ускользнуть обратно в свой барак. У входа в здание он нос к носу столкнулся с Рапидо, направляющимся на его поиски.

— Послушайте, больше так не делайте, предупреждайте меня всякий раз, когда хотите куда-то пойти; стоило мне расслабиться на десять минут, и вас уже нет рядом! — Они вернулись в камеру.

— Я видел, что вы уснули, и не хотел будить.

— Вообще-то я не сплю на работе, но очень уж удивительная вещь приключилась, вы не поверите: стоило мне задремать, как во сне явилась женщина… — «Еще один сумасшедший!» — Мне даже просыпаться не хотелось, потому что эта женщина была первой, с которой я, ну, вы понимаете!

— И она вам приснилась?

— Да, и будто она меня целует!

— Мне тоже иногда снится моя женщина.

— Мы лежали в манговом саду, она смеялась и целовала меня, а спелые манго падали нам прямо на голову. Мои волосы пропитались мякотью, и она стала обсасывать их и облизывать мне лицо, и тут я проснулся.

— А вы когда-нибудь обнюхивали ее, как это делают собаки?

— Зачем же, нет, конечно, для того чтобы подбираться к тому местечку, Бог наградил меня вот этим! — Он показал себе на низ живота. — Вы курите?

Оба закурили.

— И часто у вас бывают такие видения? — Давид прилег на кровать.

— Бывают иногда, но на работе впервые.

— Вы, наверное, уже всех заключенных здесь знаете по своим прежним посещениям?

— Есть знакомые, те, что отсиживают большой срок; им присудили по столько, что тюрьма уж стала домом родным. Извиняюсь за нескромный вопрос: почему вас так круто избили? Видать, при аресте полицейские совсем озверели!

— Меня тут били все, кому не лень.

— А педикюр вам тоже здесь делали?

— Чего?

— Ноготь, говорю, здешние вырвали?

— А-а, да.

— И чего им от вас надо было? Даже с худшим из убийц так не обращаются, на моей памяти вы первый из наших, кого отделали по-крупному. Я бы посоветовал вам сейчас кушать побольше, восстанавливать силы, хорошо бы принимать за один присест тарелочку фасоли майокобы, добрый кусок жареного мяса, стручок горького перца, тортильяс, и тогда вы сразу поправитесь, обязательно, мамой клянусь! Послушайте, я вижу, вам до сих пор на нары залетать не доводилось? Так тем более надо силы копить! Здесь, брат, только успевай поворачиваться: у лысого последние волосы вырвут, а паралитика заставят по проволоке ходить, никогда не знаешь, откуда на тебя кирпич упадет. Я лично, когда прихожу сюда работать, сразу чувствую, что отовсюду меня подстерегают каброны и затеваются неприятности, а потому всегда наготове… — Он отвернул край своей рубашки навыпуск, и Давид увидел торчащую из-под ремня рукоятку пистолета.

«Сразу видно, этот парень не промах! — заметила карма. Пока Андрес рассуждал, Давид думал о Сидронио и убийстве отца. — Когда ты исполнишь дело чести, — подбадривал его внутренний голос, — твоя мать будет гордиться тобой!» Давид даже взопрел при мысли о предстоящей схватке; неторопливо вращающийся вентилятор почти не разгонял душный воздух в камере. «Ох, и трахался же где-то тут один пьяный вчера вечером!» — мысленно сказал он карме. «Постой-ка, ты не должен разговаривать со мной в таком тоне! Сосредоточься на возмездии — если твой враг находится здесь, то это не случайно, тебе не кажется? Очевидно, само провидение свело вас в этой тюрьме». Карма права, все будто нарочно совпало. Зачем Сидронио болтался у спортплощадки? Собирался убить кого-нибудь? У братьев Кастро черные сердца, им ничего не стоит нарушить договор, поэтому Давиду, вопреки советам кармы поторопиться, следовало тщательно спланировать отмщение. Тогда на ранчо Чоло пытался отговорить его: «Мне кажется, вы уже квиты, тебе больше не надо убивать Сидронио». Но Давид не мог согласиться с ним: отец дороже брата, отец — это центральная опора всей семьи. Сидронио должен умереть! «Я так хочу, хоть сделать это будет непросто». — «Но у нас получится, вот увидишь! Рапидо прав, тебе надо лучше питаться, отдыхать и набираться сил, именно поэтому для тебя здесь поставили холодильник, полный еды, перевели в удобную отдельную камеру и приставили телохранителя». Карма права, надо привести себя в порядок, избавиться от этой дрожи в руках и постоянных болей в спине. Давид плотно перекусил и завалился на кровать. Рапидо решил, что он уснул, и вышел из камеры. Давид открыл глаза и тихонько заплакал очищающими душу слезами. Ему вовсе не нравилось то, что предстояло сделать, но долг надо выполнять. «Можешь ты наконец выключить эту ужасную музыку?» — потребовала карма. Дженис Джоплин пела Оnе Night Stand.

Через восемь дней после перевода в отделение для уголовников Давиду разрешили свидания. Это было в воскресенье, а в пятницу Доротео П. Аранго предупредил его и Рапидо, что их навестит Чоло. Новость очень обрадовала Давида, который к тому времени уже ел с отменным аппетитом. Приятно осознавать, что ты не один, что у тебя есть близкие люди. Может быть, Чоло приедет со своей матерью и сестрами? Или с Ребекой? Впервые ему захотелось снова увидеть, как она танцует, а еще расчесать ее длинные вьющиеся волосы и услышать знакомое: «Ну что, мой песик?» Ведь они все-таки не закончили свой последний танец!

Большинство заключенных поджидали своих родственников неподалеку от лотка с напитками, у самой крайней проходной для посетителей. Хотя Давиду не терпелось поскорее увидеть близких людей, Рапидо не разрешил ему выходить им навстречу и велел оставаться в бараке.

— Это небезопасно, шеф, да и не дело показываться вам в толпе подонков.

Заключенные и их гости суетливо и шумно рассаживались за бетонные столы, раскладывали на них угощение, женщины и дети обнимали своих мужей и отцов. Наиболее нетерпеливые пары после самозабвенных поцелуев сразу ускользали в бараки. Давид уже разработал в уме почти идеальный план: он будто невзначай, как советовала ему карма, подойдет к Сидронио, пустит в ход пистолет Рапидо, и — адьос, сеньорес! — в Калифорнию, гулять по бульвару Сансет! Давид мечтал снова отыскать тот дом, из которого выйдет Дженис и скажет: «Аге you Kris Kristofterson?» Ему хотелось, чтобы это произошло как можно скорее, и тогда он навсегда забудет про Альтату.

«Я уже никогда не смогу спокойно работать в том месте, но сначала навещу могилы отца и Чато. — Далее медлить нельзя, его ожидала Калифорния! — Я смогу работать там на лесопилке, или рыбачить, или играть за „Доджерс“. — „А почему бы тебе не пойти в контрабандисты?“ — подсказала карма. „А там они есть?“ — „Контрабандисты есть повсюду!“ — „Тогда мне, наверно, лучше работать у Чоло, он за это платит, и я еще должен ему одну ездку“. — „Все это хорошо, но про Калифорнию думать рано, пока не свершилось возмездие, а на случай в этом деле полагаться не приходится, сам знаешь, мы должны очень хорошо продумать наш очередной шаг“. — „Это верно. — Давид приоткрыл дверь камеры; поблизости кто-то слушал по радио на станции „5–70“ песню Like a Rolling Stone в авторском исполнении Боба Дилана. Давид высунулся наружу и огляделся. — Я могу добраться до него, когда будут играть в бейсбол; как только Сидронио увлечется игрой, я подойду и со словами „Настал твой час, ублюдок!“ хрясть его каменюкой по башке!“ — „Нельзя, тогда тебя не выпустят из тюрьмы до самой смерти, ты должен прикончить его в безлюдном месте из пистолета“. — „Я не умею стрелять из пистолета“. — „Пусть телохранитель обучит тебя!“ — „Тогда братья Кастро захотят отомстить ему“. — „Уверяю тебя, если ты сумеешь убить Сидронио, его братья не станут тебя преследовать! Кстати, сколько их?“ — „С Рохелио было семь — значит, осталось шесть“.

Совсем рядом, тоже на первом этаже, вдруг раздался довольный гогот Сидронио.

„Мать честная, мы с ним очутились вместе не только в одной тюрьме, но и в одном блоке, и даже на том же этаже! Не хватает лишь, чтобы мы оказались соседями!“ — „Вот и хорошо, — заметила карма. — От судьбы тебе уж никак не отвертеться! Если вы теперь так близко, значит, возмездие неотвратимо“. Сидронио опять загоготал, и Давид почувствовал, как у него тревожно сжался желудок. Брат Рохелио приставал к какой-то женщине; она утомилась от его ухаживаний и вышла на минуту из барака — высокая и роскошная, с длинными рыжими волосами, в ковбойских сапогах, черных брючках и клетчатой блузке. Давид чуть не подскочил на месте, когда узнал ее.

„Это Карлота Амалия Басайне!“ — „Ты уверен?“ — переспросила его бессмертная часть. „Абсолютно, я не сразу узнал ее, потому что она покрасила волосы, раньше у нее были русые!“ — „Да, я задала глупый вопрос, Давид. Неудивительно, что брат Рохелио не захотел упускать самую красивую девушку в Чакале. Очевидно, они поженились“. Давид негромко произнес имя Дженис.

В тюремном дворе будто проводились народные гулянья.

— Шеф, вон к вам пришли! — Смурый подавал ему знаки руками. Он расположился со своей семьей за ближним столом. Наконец появились Палафоксы, приехавшие навестить Давида; они шествовали в сопровождении Рапидо.

— Не волнуйтесь, шеф, можете спокойно разговаривать, я посторожу.

— Спасибо, друг.

Джонленнон подбежал к Давиду первым и обнял его.

— Как дела, Джон?

— Что они с тобой сделали, Санди?

— Ничего, оступился просто.

Следом подошла Мария Фернанда, за ней тетя Мария.

— Ай, мальчик мой, вот несчастье-то! Замыкал процессию Сантос Мохардин.

— Как поживает мой Санди Коуфакс? Музычку-то слушаешь, а, каброн?

„Ну вот, собрались, как говорится, в полном составе!“ — заметила карма.

Не хватало только дяди Грегорио, который еще не поправился после прощального допроса в полиции. Тетя Мария обняла Давида, обливаясь слезами.

— Храни тебя Господь, мальчик мой.

Поскольку из-за общего гвалта разговаривать нормально было невозможно, решили пойти в камеру, где Рапидо утром прибрался (Давид упомянул в разговоре, что его двоюродная сестра очень брезгливая).

— А почему дядя не приехал?

— Он, бедняга, плохо себя чувствует. Все называет себя великим неудачником: хотел, чтобы Чато имел профессию, а тот подался в партизаны; думал, из тебя получится бейсболист, а ты стал рыбаком; надеялся сделать из меня юриста, а я учусь на журналистку.

— Ему сильно не повезло.

— Я принесла тебе твои любимые такое с мачакой, — сказала Мария. — А еще фрукты, вот этот горшок с папоротником, да, и микстуру „Гемостиль“, очень способствует восстановлению сил, скоро сможешь в бейсбол играть!

— Только если Чоло встанет за кэтчера.

— О чем базар, чертов Санди, достаточно, если ты будешь в игре!

Мария Фернанда рассказала Давиду, что товарищи Чато готовятся провести в четверг митинг и участники съедутся со всего штата.

— Они станут требовать твоего немедленного освобождения и наказания тех, кто убил Чато, в первую очередь самого гнусного из них, Маскареньо.

— А мама приедет?

— Мы еще только собираемся известить ее.

— Ну, для чего это делать, — вмешался Чоло, — если го и так скоро выпустят?

— Может, правда, не надо лишний раз огорчать бедняжку? Хочешь сырку?

— Ага.

— Как тебя ублажают, каброн!

— Санди, тебе не мешало бы побриться.

— Хорошо, тетя.

— Мама, ты положила ножи?

— Вон там посмотри!

— Племянник, хорошенько ухаживай за растением, поливай через каждые два дня.

— Сеньора, ваша мачака объедение! — похвалил Ра-идо. — Из чего вы ее готовите?

— Спасибо, сеньор!

Закончив есть, Чоло повел Давида прогуляться.

— Ну, как ты тут?

— Теперь хорошо.

— Знаю, лучше воли не бывать, но, к твоему сведению, я заплатил целое состояние, чтобы с тобой обращались здесь как с принцем.

— Сейчас все просто отлично, а раньше Маскареньо меня пытал!

— Да ладно тебе, Санди, ничего такого он тебе не сделал!

— Каброн! Да я потом мочился кровью, и ноготь мне торвали!

— Подумаешь, неженка, что тебе толку от одного ногтя? У тебя их осталось целых девятнадцать!

— Меня пытали разными инструментами!

— Стерильными хотя бы?

— Не смейся, чертов Чоло!

— Не печалься, мой Санди, — уже более серьезно произнес Чоло. — И самое главное, расскажи обо всем этом адвокату!

— Почему?

— Выяснилось, что Маскареньо коллекционирует ногти, а от твоих он просто в восторге и хочет вырвать себе на память еще шесть штук. Так что, пока ублюдка нет в городе, адвокат попытается вытащить тебя из тюрьмы.

— Дались мои ногти этому сукину сыну!

— Ну, потерпи еще немного, Санди, тебе что — жалко несколько ноготков? — Давид грустно разинул рот и молча шагал, от огорчения не зная, что сказать. — Ну, все, не расстраивайся, я же только шучу. Сразу, как выйдешь, отправишься на ту сторону, договорились? Дженис будет ждать тебя с раздвинутыми ногами. — Давид улыбнулся. — Да, каброн, не забудь пометить ее знаком Зорро, ага? И еще обнюхать, как пес собачку!

— Чертов Чоло… — Они помолчали. И тут Давид вспомнил: — Послушай, есть дело, Сидронио Кастро здесь!

— Как так? — Чоло в течение уже некоторого времени был знаком с братьями Кастро и знал, что Сидронио загремел за решетку; однако он и в мыслях не допускал возможности появления его в тюрьме Агуаруто в опасном соседстве с Давидом. Он согласился на перевод своего друга в эту тюрьму исключительно из желания защитить его и создать более человечные условия существования.

— Я видел его вчера во дворе и хочу воспользоваться удобной возможностью, чтобы отомстить!

— Что? С ума сошел? И не мечтай, чертов Санди! Сейчас это не в твоих интересах; тебе, наоборот, не следует показываться ему на глаза!

— Но он убил папу!

— Сохраняй спокойствие, если попытаешься сейчас сводить счеты, вообще не выйдешь на свободу!

— Но он нарушил договоренность! Чоло притянул его к себе за волосы.

— Послушай, каброн, я потратил кучу денег на то, чтобы вытащить тебя отсюда, не вздумай подвести меня, иначе все пойдет прахом!

„Естественно, — произнесла бессмертная часть Давида, — у него отца не убивали, потому он и командует!“

— Будь очень осторожен, не забывай, что Сидронио каброн и может сделать тебе какую-нибудь подлость, скажи Рапидо быть начеку.

— Ладно.

— И не пытайся совершить глупость и тем самым огорчить Дженис, ага? Сначала женись на ней, пусть она забеременеет, и тогда, даже если тебя прикончат, останется твой наследник. На тебе лежит обязанность продолжить свой род, не забывай, что ты последний мужчина в семье, у тебя ж одни только сестры!

— Послушай, Чоло, а кактам „броненосец Потемкин“?

— Плохо, мотор конфисковали, пришлось покупать новый. Мы договорились с доном Данило об аренде баркаса, Педро Инфанте работает в одиночку, сделал уже шесть рейсов.

— А как дела у Ребеки?

— Я только что видел ее на проходной, благодаря ей нас почти не обыскивали.

— Почему ее обвинили в торговле наркотиками?

— Обычная выдумка полицейских, Санди, тебя ведь тоже оговорили, объявили кровожадным партизаном, которого следует сгноить в тюрьме. А ты, парень, хотя бы имеешь представление, кто тебя подставил?

— Говорят, что Ривера.

— Кто такой?

— Это самый мерзкий из всех рыбаков, он поднимает тяжести и все время делает упражнения.

— Ну ничего, этому каброну зачтется, ты не переживай, главное, ешь и спи, набирайся сил; я уже назначил премию адвокату, если он вытащит тебя к моей свадьбе.

— Правда?

— Выйдешь на волю, поедем с тобой в Лос-Анджелес, вот там и покидаем на пару мяч вволю. Во всяком случае, я отложу свадебную поездку, чтобы посмотреть матчи национального первенства.

— А „Янки“ будут играть?

— Куда им, старичкам, один только твой дядя болеет за них, потому что у него крыша поехала!

— А „Доджерс“?

— Тоже нет, их подача подвела, слабовата. Ты не хотел бы им помочь?

— Нет.

— Тебе сейчас явно не до бейсбола. Разговаривая, они приблизились к спортплощадке, где к ним подошел Рапидо.

— Шеф, вас хотят поприветствовать. — Чоло Мохардин, несмотря на молодость, своим умением вести дело заслужил большое уважение среди наркоторговцев, чему также способствовало высокое положение избранника в мужья внучки дона Серхио Карвахаля. Его признавали человеком слова, готовым на выгодные компромиссы, и ни один гомеро не упускал возможности поздороваться и пообщаться с ним.

— Как ваши дела, дон Сантос?

— Что такое? — вздрогнул Давид.

Сидронио Кастро стоял рядом, но не узнавал его. Он с радушным видом пожал руку Чоло и уже собрался проделать ту же процедуру с Давидом, но остановился, покраснел как помидор, мгновенно поняв, что очутился в очень щекотливом положении: „Значит, этот тип приближенный дона Сантоса…“ Сидронио попятился, путаясь в собственных ногах, а Давид шагнул следом.

— Постой, каброн, давай разберемся по-мужски! — Глаза гомеро метали молнии, он бросил на своего врага ненавидящий взгляд, на который Давид — вот тебе, гад! — ответил тем же.

„Он боится нас! — отметила карма. — Этот подонок только что разоблачил себя как убийца твоего отца!“

Рапидо не понимал, что происходит. Сантос сделал попытку разрядить напряженную ситуацию:

— Санди, отправляйся к себе в барак, я сейчас приду! — Давид подчеркнуто не спеша удалился, с презрением посмотрев напоследок на Сидронио.

Чоло и Рапидо пригласили Сидронио прогуляться с ними по спортплощадке. Мохардин подождал, пока тот выпустит пар и успокоится. Как он и предполагал, Сидронио настаивал на своем праве мести.

— Сам Бог сделал так, чтобы наши дороги пересеклись, дон Сантос, в этой жизни за все надо расплачиваться, и для этого каброна настал его час, посмотрите, что он сделал со мной в нашу последнюю встречу! — Сидронио грязно выругался, показывая на шрам посреди лба. — Но это чепуха по сравнению с тем, что он застрелил моего двоюродного брата, который работал у меня шофером, уложил его четырьмя выстрелами в грудь.

— Я не хочу, чтобы с этим парнем приключилась какая-либо неприятность, — нетерпеливо перебил его Чоло многозначительным тоном. — Он для меня как брат!

— Но он мой должник, дон Сантос. — Сидронио снова выругался. — Этот каброн убил моего брата самым подлым образом!

— Ах, черт! — Рапидо слышал о бесславной гибели Рохелио Кастро, но и предположить не мог, что это дело рук Давида; он казался ему таким слабым и безобидным.

— Тебе лучше остановиться, Сидронио, не забывай, что ты убил его отца; так что не заставляй меня вмешиваться.

Сидронио посмотрел на Чоло с вызовом.

— Вы просите у меня невозможного, мой брат не сможет покоиться в мире, пока я не пришлю к нему этого дурака!

— Не смей даже трогать его! — открыто пригрозил Чоло. — Угадай, для чего здесь Рапидо! Ты его очень хорошо знаешь… — Наемный убийца зарделся от лестного замечания; за время криминальной карьеры на его счету действительно числилось больше семидесяти трупов. — Но, откровенно говоря, — продолжал Чоло, — я не хочу портить с вами отношения, которые до сих пор были хорошими, или нет?

Сидронио Кастро молча кивнул в знак понимания того, чего от него требуют, а сам подумал, что у жизни свои законы и разговорами это дело не решить — если уж дурак оказался здесь, значит, скоро предстоит встретиться с ним один на один! И он не моргнув глазом соврал:

— Мне не по душе это решение, но я соглашаюсь с ним, дон Сантос, поскольку мне было приятно работать с вами и с доном Серхио, и я надеюсь на продолжение нашего сотрудничества. — В действительности Сидронио уже знал, как, где и когда свести счеты с Санди, ведь тюремные условия всегда ограниченны.

Рапидо, который имел хорошее мнение о всех жителях сьерры вообще, с одобрением воспринял ответ Сидронио, а Чоло подытожил разговор словами:

— Отлично, приятель! Не надо разменивать крупное по мелочам, бизнес прежде всего, а мертвые бизнес не делают! Выйдешь на волю, выпьем вместе за твое здоровье!

В камере тетя Мария вычищала холодильник и наполняла его свежими продуктами. На электроплитке в большой кастрюле тушилась фасоль.

— Боже праведный, сколько всего случилось — умер Чато, несчастного Давида ни за что сажают в тюрьму, мать ничего о нем не знает, — приговаривала тетя, вся в испарине от духоты. — Живем в настоящей долине слез.

Нена пыталась убедить Давида в лечебных целях принимать внутрь собственную мочу. — Что?

— Моча обладает медикаментозными свойствами, ею лечат все!

— Мочой?

— Да, по всему миру есть множество примеров, когда мочой вылечивали разные болезни.

„Это точно, — поддакнула бессмертная часть, — моча — одно из самых действенных лекарств!“

— Я не настолько болен.

— Ну, так слушай, в моче, помимо, естественно, отходов жизнедеятельности организма, содержатся также полезные и питательные вещества, которые, повторно попадая в желудок, усваиваются гораздо легче; люди с древних времен пользовались этим методом.

(Как можно пить мочу? Прав был Чато, чего можно ждать от женщины с хотдогом на голове?)

— И правда, племянник, тебе это пойдет на пользу.

— Ну нет, не хочу!

— Не бойся, быстрее поправишься!

— Нет, Нена, в этом я пас, ни за что не стану пить свою мочу! Ты сама-то пила свою когда-нибудь?

— Нет, просто не было необходимости, но если заболею, никаких врачей и лекарств, только моча!

— Очень убедительно, а дядя Грегорио пьет мочу?

— Да, уже пьет, правда, потихоньку, потому что стесняется; ладно, не задумывайся об этом, если тебе неприятно пить в чистом виде, можешь добавлять ее в пюре из фасоли.

— Александр Великий пил мочу и никогда не болел!

— Какой еще Александр?

— Монарх, которого следовало бы назвать Александром Многоликим, а не Великим. Ему, очевидно, даже доставляло удовольствие пить собственную мочу! Он был царем Македонии и ни больше ни меньше как фараоном Александрии; совершил поход, чтобы завоевать Индию, и спал под деревом, которое сохранилось до сих пор, — его крона отбрасывает тень площадью тридцать гектаров!

Давиду не нравилось направление, в каком развивались события. Очевидно, Чоло пытался не допустить свершения возмездия и лишить его законного права убить Сидронио.

„Больше откладывать нельзя, — твердо сказал внутренний голос. — Сидронио должен умереть, и он умрет, как собака!“

— Ах, Давид, — перебила его мысли Нена, — только не делай такое лицо! Ты знаешь, что наш Чоло женится? Он только и ждет твоего освобождения, чтобы ты был у него на свадьбе шафером.

— Уф!

— Правда, правда!

— Ну нет, это уж слишком!

— Это еще почему? Не смеши, быть шафером совсем просто, тебе только надо нести букет цветов, и все!

— Не хочу!

— Ты будешь очень красиво выглядеть.

— А ты понесешь букет?

— Нет, боже сохрани!

— Ну так я тоже не понесу!

— Тебе сейчас важнее всего выйти отсюда, а там во всем разберешься. Чоло говорит, что твой адвокат обязательно тебя вытащит!

— А Ребеку?

— Мы ее видели сегодня; наконец-то я смогла поблагодарить ее за Чато!

— Как она?

— Большеньки-меньшеньки — ее обвиняют в хранении наркотиков; вообще-то запах от нее жуткий, действительно как от наркоманки, будто она никогда не моется!

В эту секунду в камеру вошли Чоло и Рапидо. Чоло уселся вместе со всеми, а Рапидо остался сторожить у двери.

— Санди, мама наготовила тебе фасоли на целую армию!

— Ты не знакома с Рапидо, — представил Чоло телохранителя Марии Фернанде.

— Мне ведь не надо нести никакого букета, а, Чоло?

— Какой еще букет? С чего ты взял? — Давид показал на двоюродную сестру. — Не слушай никого, ты будешь просто моим почетным гостем!

— Какое невежество! — воскликнула Мария Фернанда. — Ой, я совсем голову потеряла, у меня же для тебя подарок!

— Что за подарок?

— Сейчас увидишь! — Нена пошла к сумке, в которой принесли еду, и извлекла из нее пластиковый пакет. — Вот, Санди, смотри! — Она развернула перед всеми рулон плотной бумаги; это был плакат Дженис Джоплин на концерте в Вудстоке. — Принимай гостью, братишка!

Давид взял плакат за края обеими руками.

— Нена, спасибо тебе! — В его глазах светилось то необыкновенное сияние, которым влюбленные при встрече одаривают друг друга с помощью взглядов.

 

Глава 22

Жизнь в тюрьме иногда бурлила не хуже, чем на воле: в любое время суток слышались музыка и веселые крики, заключенные праздновали свои дни рождения и между шутками, сварами и даже песнями забывали и думать о свободе. Те же, кто не сумел привыкнуть и мучительно ломал голову над тем, как выбраться, в итоге бросались на проклятую шестиметровую стену с пропущенным по проволоке током высокого напряжения. Обреченные на терзания, они обдумывали даже возможность перепрыгнуть через нее с помощью шеста — до определенного момента, когда им уже все становилось без разницы. Давид постоянно ощущал необходимость быть настороже: Сидронио представлял опасность, равную двадцати Роллингам, и почти такую же, как Маскареньо. В сьерре четко различались споры, которые можно уладить с помощью слов, и противостояния, разрешимые только кровью, а Сидронио, судя по всему, уступать не собирался. "Тем хуже для него, — заявила карма. — В таком случае все становится предельно ясно!"

Прежде чем покинуть камеру, Сантос проинструктировал Рапидо:

— Будь начеку, не допускай никаких осложнений!

И старый вояка с той минуты даже во сне не выпускал из правой руки пистолета с глушителем. Если Давид и раньше редко выходил из барака, то после разговора с Сидронио почти не покидал его; валялся в постели, слушал музыку, разглядывал плакат Дженис Джоплин. А все потому, что оружия в тюремных застенках гуляло не меньше, чем на городских улицах, в любой момент ожидай неприятности; это пугало Давида и заставляло вздрагивать при малейшем шуме. Через три дня после первого свидания Мохардин пообещал ему скорейшее освобождение, аргументы Доротео П. Аранго опрокидывали самые неприступные препятствия, а когда не помогала юриспруденция или связи адвоката, в бой вступали деньги Чоло и пробивали бреши в преградах.

— Ну, парень, указ об амнистии, считай, у нас в кармане, осталось только подписать его у губернатора, а он, как нарочно, уехал в федеральный округ и вернется не раньше пятницы; если повезет, адвокат возьмет у него подпись прямо в аэропорту, и ты сможешь топать, руки в брюки и насвистывая, прямо ко мне на свадьбу!

— Правда?

— Точно, мой Санди!

По телефону состоялся разговор Доротео Аранго с губернатором: "Мне только вот что не нравится, адвокат, — в четверг митинг, а на следующий день Валенсуэлу выпустят на свободу; это могут истолковать как проявление слабости с моей стороны!" — "Напротив, сеньор губернатор, вы предстанете перед жителями штата гуманистом, готовым решить мирным путем проблемы тех юнцов, что возомнили себя вершителями судеб мира". — "Эта палка о двух концах! Вот что, Доротео, твой клиент выйдет на свободу, но подругой причине, и не доставай меня своими бредовыми идеями, я отпускаю его, потому что у меня яйца квадратные, и точка!"

Давид потихоньку поправлялся, это становилось заметно и по лицу, и по его общему самочувствию. Он не забывал пить микстуру "Гемостиль" и хорошо питаться — для этого ему было достаточно не отставать от Рапидо, который нахваливал все, что запихивал себе в рот, будь то тюремная еда, от которой он никогда не отказывался, или вкуснятина, приготовленная тетей Марией. Давид не встречался с Сидронио с того памятного воскресенья, когда состоялось свидание с Палафоксами. Однажды к нему хотел подойти Смурый, но Рапидо загородил от него Давида своей широкой грудью.

— Стой, стой, ты куда это? Для тебя это слишком большая честь, Смурый, ты не хуже меня знаешь, чего можно ждать от людишек, которые мотают срок за убийство — вроде тебя, верно? — Смурый, у которого все трубы горели от нестерпимого желания уколоться, понял, что ему не взять эту крепость наскоком. А Рапидо с той поры удвоил свою бдительность; он знал, что девяносто девять процентов заключенных выполнят за пару песо любой заказ, включая убийство, и ему вовсе не хотелось полагаться на волю случая.

Сидронио видел, что одержать верх над Рапидо ему не удастся — недаром того считали лучшим пистолероот Гвадалахары до Тихуаны, поэтому он придумал ловкий ход, в котором главную роль предстояло сыграть его жене.

— Иди поздоровайся с дураком! — приказал он ей в среду утром. Карлота Амалия недоуменно посмотрела на него; новость о присутствии Давида внушила ей тревогу, а теперь вот еще мужу взбрела блажь посылать ее к нему в гости.

— Я не думаю, что мне следует делать это, — воспротивилась она.

— Делай так, как я тебе велю! — Сидронио влепил жене пощечину, от которой взметнулись ее крашеные рыжие волосы. — Пойдешь и поприветствуешь его!

Карлота Амалия продолжала настаивать:

— Пожалуйста, не надо!

В ответ Сидронио ударил ее кулаком в зубы.

— Может, ты все еще неравнодушна к этому каброну? — Карлота Амалия хотела подняться с пола, но Сидронио пнул ее ботинком. — Хочешь потанцевать с ним, как в тот раз, когда он убил моего брата? — Сидронио стал бить жену ногами. — Ах ты, сучья плоть, запомни, ты тоже виновата в том, что дурак убил Рохелио, погоди, и до тебя дойдет очередь, чертова потаскуха! — Карлота не шевелилась и не просила пощады, она уже привыкла к побоям мужа и покорно терпела их — после той ночи, когда умер Рохелио, она относилась со смирением к любым несчастьям. Сидронио вошел в раж — если что-то и выводило его из себя, так это обреченное молчание жены, — в нем проснулось звериное желание; он набросился на нее и принялся срывать одежду. — Делай, как велено, — исступленно хрипел он. — Из-за тебя погиб брат, с-сучка поганая… — Сначала блузка, потом юбка затрещали и расползлись до пояса под его руками; терзая ее груди, он приник ртом к соскам и тут же с силой вошел в нее.

Жены заключенных из соседних камер отчаянно уговаривали мужей сделать что-нибудь: "Остановите его!" — но те отвечали угрюмо:

— Это их дело, — предпочитая оставаться в стороне.

Давид слушал по радио новости с национального первенства США по бейсболу. Там чествовали Санди Коуфакса, питчера-левшу, который в шестьдесят шестом году принес своей команде двадцать семь побед. Когда до ужина оставалось совсем недолго, в камеру вошла Карлота Амалия, одетая в синее, с толстым слоем косметики на лице и заметно распухшей верхней губой; в руках она несла кастрюльку с крышкой. Рапидо смущенно кашлянул, поднялся и знаком показал Давиду, что постережет снаружи, мол, не беспокойтесь, шеф. Тот в полном недоумении выключил радио. Если от Ребеки исходил сногсшибательный запах женской плоти, то Карлота Амалия источала мягкие ароматы вечерней сьерры, воздуха, такого густого, что ветерок ощущается кожей, будто живой; влажной земли, дубов, полуденного соснового настоя. Давид посмотрел на нее, и ему вспомнилась та ночь, когда он танцевал с ней, укутанный ее теплыми волосами, и хотел видеть ее обнаженное тело, и как годами мечтал лежать рядом с ней в постели и любоваться Млечным Путем и утренней зарей. Но мечты эти уже несбыточны: она стала женой Сидронио Кастро, человека, которого ему предстояло убить.

Рапидо стоял за дверью, готовый вмешаться в случае необходимости; сначала он хотел обыскать гостью, но не решился — что подумает Сидронио?

— Привет, Давид. — По женской щеке медленно скатилась слеза. Карлота Амалия сказала, что никак не ожидала встретить его здесь, такого истощенного и истерзанного. Давид понял, что ему гораздо проще думать о ней, чем общаться наяву, и стал вспоминать, как дома подглядывал за Карлотой Амалией через забор, когда она развешивала на веревке выстиранное белье: "Как слиток с формой — я и мой Хуан!"

"А она совсем даже ничего, — заметил внутренний голос. — Немного замученная, но такая же красивая!"

— Как поживает твоя мама?

— Она переехала в Дуранго.

— При встрече передай ей привет от меня!

Их родители крепко дружили и всегда выручали друг друга, одалживая лишнюю лопату, чашку сахара или спирта.

— Ты женат? — Давид отрицательно покачал головой; приход Карлоты Амалии был ему приятен — в конце концов, разве не они собирались завести восемь детей и не из-за нее жизнь его приняла столь непредвиденный поворот? Карлота Амалия рассказала, что вышла замуж за Сидронио, что у нее все хорошо, что время от времени муж велит ей оставаться с ним на несколько дней; помолчав, она дотронулась до больной губы и добавила: — Я часто вспоминаю тебя.

Давид решил, что она просто кокетничает. Знает ли Сидронио, что его жена пошла в гости к другому? Учитывая его ревнивую натуру, это посещение может иметь для нее неприятные последствия.

"Только не прогоняй ее, — посоветовала Давиду его бессмертная часть. — Вот ее ноги, прикрытые цветастой юбкой, ее груди под тонкой блузкой, ее огромные зеленые глаза и такой знакомый рисунок платка, накинутого на плечи!"

Давид предпочел сменить тему:

— А как Дуке?

— По-прежнему в Чакале, стал управляющим винного завода, женился; скоро у меня появится маленький племянничек.

— Он что, мескаль производит?

— Нуда.

— А Насарио?

— Разве ты не слышал — его убили в Масатлане!

— Нет, не слышал…

— А это кто? — кивнула Карлота на плакат.

— Дженис Джоплин, я женюсь на ней. — Давид покраснел.

— Красивая. Она актриса?

— Певица.

Карлота показала на кастрюльку.

— Я принесла тебе мясное рагу с белым перцем; мне бы очень хотелось потушить для тебя кроличье мясо, но его здесь не нашлось.

Давид поблагодарил.

— Дуке все еще ходит на охоту?

— Думаю, да. — Она взяла его ладонь и сжала обеими руками. Давид вспомнил, как Карлота мылась в реке и терла этими руками свои груди, покрытые мыльной пеной.

— А где твоя красная куртка?

— Подарила сестренке.

"Какие у нее руки!" — восхитилась карма.

— Где ты работаешь?

— Рыбачу.

— Вот почему ты такой загорелый! У тебя же еще и бизнес есть.

— Какой бизнес?

— Разве ты не занимаешься бизнесом?

— Каким? — В ее глазах мелькнула лукавая нежность.

— Ах, Давид, ты же работаешь у Карвахалей Кинтеро!

— Да нет, я…

— Карлота! — послышалось издалека.

— Ну, ладно, рада была с тобой свидеться! Знаешь, рагу получилось такое неудачное, что не стоит его даже пробовать, лучше сразу выброси в уборную. — Она встала.

— Ну вот еще! Мы как раз собирались поужинать!

— Оно даже не из кролика… — Карлота взяла кастрюльку. — Я сама выброшу!

Но Давид остановил ее:

— Нет, мы съедим все без остатка, можешь не сомневаться!

— Пусти, я выброшу! Обещаю, я приготовлю тебе гораздо вкуснее!

— И это хорошее!

— Ну пожалуйста, Давид, позволь мне приготовить для тебя что-нибудь другое! — Карлота заметно побледнела. — Выброси это, умоляю тебя! Завтра принесу тебе что-нибудь очень вкусное!

— Карлота! — опять раздалось снаружи.

— Ну все, я пошла. Передай от меня твоей маме большой привет!

Рапидо проводил ее взглядом и вошел в камеру.

— Красивая женщина, сеньор, но с ней надо вести себя очень осторожно! Кастро настоящий дьявол, хочет усыпить вашу бдительность. Вы из-за нее убили Рохелио?

— Давид кивнул:

— Она была с ним помолвлена, а я танцевал с ней, и он разозлился.

— И вы его опередили — теперь понятно! Что они нам подсунули? — Рапидо поднял крышку и понюхал. — Лучше выбросить это, вдруг намешали отравы!

— Нет, с какой стати?

— Послушайте, Санди, жертвой всегда становится доверчивый, поэтому, так или иначе, мы это выбросим, а я пойду на кухню и принесу нам обоим пожрать.

— Но рагу выглядит очень вкусным, может, попробуем?

— Не советую.

— А что я скажу Карлоте?

— Если спросит, скажете, ничего вкуснее в жизни не едали!

— Тогда, может, поужинаем тем, что тетя привезла?

— Этим мы завершим ужин! — Телохранитель взял две миски и пошел на кухню, размещенную прямо во дворе тюрьмы, где повара из заключенных раздавали порции куриного бульона с рисом и чили.

— Эй, товарищ, выловите мяска! — обратился Рапидо к одному из поваров.

— Ишь чего захотели! У вас, Рапидо, губа не дура! Нету мяска, говорю я вам, чем богаты, тем и рады!

— Не будьте каброном, хотя бы на зубок!

— Не в ресторане!

— Какие же мы жадные. — Рапидо сунул один песо в карман повара.

Тот строго взглянул на него, затем улыбнулся.

— Вот чертяка, ну, ладно, только потому, что ты мне нравишься! — И положил в каждую миску по куриной ножке.

— Только не проговорись никому, иначе будет скандал! Наступали вечерние сумерки.

— Ну вот, к этому еще добавим своего, глядишь, и поужинаем! — удовлетворенно произнес Рапидо, принимаясь за еду. — Вставайте, Санди, это ваш предпоследний ужин во дворце, подкрепитесь напоследок!

— Сейчас, Рапидо.

Давид со светлой грустью вспоминал, как пела Карлота Амалия, развешивая белье: "Он жизнь моя, а я его любовь", — и сожалел о произошедшей в ней перемене — близость Сидронио оставила отпечаток на ее внешности; она уже не улыбалась, как раньше, хоть во взгляде зеленых глаз сквозила прежняя нежность. Давиду не понравилось, что ее длинные волосы приобрели неестественный цвет, на лице слишком много косметики и она заметно пополнела… Проклятый Сидронио! Все-таки не стоит встречаться с первой любовью после долгой разлуки, пусть уж лучше навсегда остается в памяти такой, как вначале.

— Тортильяс остынут! — позвал его Рапидо, но Давид не пошевелился, ему не хотелось открывать глаза, так как перед ними вдруг стала вырастать фигура Дженис, но он знал, что это не картинка с плаката, и даже перестал замечать и слышать свою бессмертную часть, Is this the Chelsea Hotel? видение все больше увлекало его, уносило за собой, и с ним пришел глубокий сон.

Проснулся Давид в шесть утра вместе с командой строиться на утреннюю поверку. В полумраке различил фигуру охранника, лежащего на соседней кровати. "Умаялась сивка-бурка", — подумал Давид.

— Рапидо, ты вскипятил воду для кофе? — Но телохранитель даже не шевельнулся. — Рапидо, я с тобой разговариваю, в чем дело? — Давид включил свет и увидел окоченевшее тело и черный, перекошенный рот.

Вот черт! Что с ним случилось? Давид потряс его:

— Рапидо, что с тобой?

"Он мертв", — пояснил голос. "Кто его убил?" — "Понятия не имею! Не думай об этом, лучше поскорее спрячь его пистолет!" — "Где ж его спрятать? Наверняка здесь обыщут каждый уголок!" — "В цветочном горшке!" Давид уже собирался так и сделать, но на ходу передумал и решил спрятать пистолет в кастрюле с наполовину съеденным фасолевым пюре; он сунул оружие в полиэтиленовый пакет, плотно замотал и утопил в коричневой массе до самого дна, а сверху долил воды. "Что теперь?" — "Надо бы доложить тюремным властям!" Давид быстро вышел во двор и тут же столкнулся со Смурым.

— Ну как, шеф? Пожалуете мне на одну дозу, а?

— На обратном пути!

— Ловлю на слове! — Давид направился к третьему блоку, где проводилась перекличка.

Все утро его таскали по кабинетам. Раз шесть пришлось рассказывать одно и то же разным начальникам — что Рапидо был его товарищем по камере, накануне вечером вместе ужинали, умяли по порции баланды, какого-то разваренного мяса и по хорошей тарелке фасоли с чили. Не теряя времени на расследование, чиновники ограничились заполнением каких-то желтых бланков с печатью правительства штата. Они прекрасно знали, как и для чего Рапидо очутился в тюрьме, и не собирались копаться в этом деле. Полицейский врач сделал заключение: инфаркт миокарда, просто записав его в нужную графу, — тюремные покойники из тех, что ни для кого не представляют интереса и о которых говорили: одним меньше. При жизни Рапидо был преступным авторитетом, после смерти потерял всякое значение. Тюремные власти волновало только, чтобы из-за него у них не прибавилось хлопот.

Когда молва разнесла по тюрьме, что в шестнадцатом бараке один сыграл в жмурки, все заключенные сбежались поглазеть.

— Кто окочурился-то? А помнишь, парень, серьезный такой?

Сидронио ликовал: "Приятного аппетита, придурок!" — с довольным видом восклицал он, пока его жена с тяжелым чувством жарила на завтрак яичницу с копченой колбасой. Но не прошло и десяти минут, как они узнали всю правду.

— Вот сучий сын! Видать, у этого каброна семь жизней, как у кошки! Рохелио держал в руке пистолет и не сумел прикончить его; я выпустил в него очередь из автомата прежде, чем он залепил мне в лоб бутылкой, и даже не задел! Мой двоюродный брат гнался за ним через двор его дома, и тоже впустую! Говорят, он чуть не сдох под пытками, когда у него вырвали признание в намерении нелегально переправить груз наркотиков, а теперь только посмотрите: даже растолстел, каброн, а Рапидо сожрал вместо него отравленное рагу; и дополнительная порция в тюремной баланде не помогла, зря я поварам бабки давал! — Сидронио принялся подсчитывать: — Если учесть, что в двенадцать лет он свалился с обрыва и отделался царапинами, то в сумме получится шесть — значит, у него осталась последняя жизнь! — Карлота Амалия поставила на складной столик тарелку с яичницей и начала подогревать пшеничные тортильяс, не в силах скрыть счастливой улыбки. — Ты чему радуешься, сука? — Она даже не почувствовала боли, когда ей в лицо угодила горячая яичница вместе с тарелкой, и почти не обратила внимания на кулак мужа, с размаху опустившийся ей на голову: так велико было чувство облегчения. А побои — ну что ж, еще одна полоса на шкуре тигра.

Когда Давид вернулся с допросов, его со всех сторон обступили заключенные; всем хотелось знать, как и отчего умер Рапидо — такой здоровый мужчина, никогда ни на что не жаловался!

Смурый выбрался из толпы вперед.

— Я ваш самый большой друг, товарищ, если вам чего-то надо, только скажите, сами знаете — я тут напротив, в тридцать втором; припоминаете, вы мне обещали пожаловать на дозу?

Давид дал ему десять песо и закрылся в своей камере. Сидронио осторожно выглянул за дверь и наблюдал за переполохом в бараке. Вечером по дороге к бейсбольной площадке он подошел к Смурому, который задолжал ему триста песо.

— Ну, что, Смурый, — произнес Сидронио, доставая пачку "Деликадос" и закуривая, — гони должок!

— Ой, шеф, я сейчас на такой мели, помру — упасть некуда!

— Ну, для этого места хватит, Смурый! Откуда предпочитаешь упасть?

— Шеф, клянусь, нету денег, честное слово, я готов сделать для вас какую угодно работу, мне здесь в общей сложности сорок лет мотать, а я еще и шести не отсидел, когда ж я смогу бабок насшибать?

— Да говорят, ты трус, у тебя кишка тонка! — процедил Сидронио, выпуская дым через ноздри.

— У меня? Да врут люди, шеф, за что, думаете, я на нарах парюсь?

— Неужто за тяжкое?

— В расход пустил кое-кого, дайте мне шанс, сами увидите!

— Тогда убери того, из шестнадцатого!

— Мальчишку-то?

— Какого еще мальчишку? Этот никчемный каброн у меня в долгу! Сделаешь — будешь со мной в расчете, и еще добавлю пятьдесят песо! Согласен?

— Согласен, только уж пожалуйте по щедрости своей, шеф, назначьте на издержки сотню, чтобы мне хоть недельку спокойно прожить!

— Ладно, ни мне, ни тебе — семьдесят пять, и по рукам! Рапидо сдох, так что убрать дурака тебе не представит труда, всего и делов-то — прийти, и готово, пишите письма!

Как всегда, перед ужином Давид включил радио. К его удивлению, диктор говорил о Дженис Джоплин. Неужели? Невероятно! В течение нескольких минут рассказали о ее жизни, о том, какая она была необщительная, когда училась в школе, считала себя дурнушкой, как работала официанткой, отом, что ее родители были простыми фермерами, о влиянии на нее движения чернокожих американцев за свои права, о ее успехах на фестивалях в Вудстоке и Монтеррее, отом, как складывался ее исполнительский стиль. Давида начал беспокоить сдержанный тон повествования, и тут диктор, очевидно, повторил сказанное ранее: в городе Лос-Анджелес обнаружено безжизненное тело певицы. Что такое? "Это произошло в номере гостиницы "Лендмарк", дорогие радиослушатели, ее друзья Вине Митчелл и Джон Кук увидели Дженис лежащей на полу между кроватью и письменным столом; все указывает на то, что смерть наступила непреднамеренно вследствие употребления алкоголя и необычайно чистого героина". Давид заплакал с такой горечью, словно потерял самое дорогое в своей жизни; Дженис уже восемнадцать часов, как умерла, а он даже не подозревает об этом, грезя перед ее изображением на плакате, где она по-прежнему живая, полная энергии и сценического порыва. Диктор продолжал: "За день до смерти она вместе с группой "Фулл-тилт-буги-бэнд" записывала в студии саундтрек к фильму Ника Грейвнайтса "Живьем погребенные в блюзе". — Давид погладил фигуру на плакате. — Ее труп кремировали, а пепел развеяли на одном из пляжей Сан-Франциско, куда певица обычно уезжала, когда ей хотелось побыть в одиночестве".

"Будь мужественным!" — громогласно призвала Давида его карма.

"В ближайшие месяцы новые записи Дженис Джоплин выйдут отдельной пластинкой под названием "Жемчужина". Королева умерла, мир праху ее!" И по радио заиграла музыка.

"Взбодрись, может быть, завтра ты уже будешь на свободе!" — "Для чего? Что мне делать без Дженис? Куда идти, с кем жить, я ничего не знаю!" — "Не падай духом, помни, что ты должен отомстить!" — "Зачем? У меня никого нет!"

"Сеньорас и сеньорес, — объявил диктор, — для вас звучит "Ме and Bobby McGee"!"

 

Глава 23

Вечером того же дня Мохардин позвонил Аранго из Лос-Анджелеса, где на предстоящие выходные было запланировано его бракосочетание с Грасьелой.

— Как дела, адвокат? — Аранго рассказал ему о смерти Андреса и заверил, что с Давидом все улажено; завтра в девять утра он подсторожит губернатора в аэропорту, подпишет у него распоряжение, и к полудню Давид уже будет пить холодное пиво в "Бермудском треугольнике".

— Самое время! — Чоло надеялся, ему удалось убедить Давида держаться тише воды, ниже травы, но знал, что Сидронио Кастро верить нельзя; ненависть и желание отомстить толкают таких, как он, на любую подлость. — Адвокат, обязательно добудьте для Санди нового телохранителя; Рапидо — царство ему небесное — говаривал, что жертвой всегда становится доверчивый, но с нами этого не должно случиться, найдите телохранителя уже сегодня, до наступления ночи!

— Я займусь этим, не беспокойтесь!

— Пусть начальник тюрьмы рекомендует вам какого-нибудь заключенного или охранника, не знаю, но чтоб обязательно гарантировал безопасность Санди, я обещал помогать этому каброну до последнего и сдержу свое слово во что бы то ни стало!

— Не беспокойтесь!

— Как только он выйдет из тюрьмы, сразу пришлите его ко мне, чтобы не успел сбежать в Чакалу со своей бредовой местью.

— Понятно.

— И вот еще что: я вышлю вам немного денег, а вы передайте их семье Рапидо, они живут где-то в Эль-Вер-хеле. Уже известна причина смерти?

— По официальному заключению он умер от инфаркта миокарда, но это не так.

— А что же?

— Отравился ужином.

— Никогда в такое не поверю, у этого каброна был стальной желудок!

— Он проглотил вместе с едой столько стрихнина, что хватило бы умертвить всех тюремных крыс!

— Кто же мог подсыпать ему отраву?

— Об этом я спросил полицейского врача, но тот посоветовал мне не лезть в это дело.

— Послушайте, адвокат, пожалуйста, не забудьте про охрану, я не хочу, чтобы с Санди приключилось то же самое!

— Не теряйте спокойствия, за одну ночь ничего не случится!

— Вижу, вы не понимаете, каких каверз следует ожидать от этих сволочей, братьев Кастро! Адвокат, послушайте меня и запомните: нельзя оставлять Санди на произвол судьбы, поговорите с ним и велите глядеть в оба; у меня для него есть кое-какие планы, и вы оба не должны все провалить. Из надежного источника известно, что мне на свадьбу подарят команду "Лос-Томатерос", так скажите Санди, если он не захочет сам играть, то, может быть, станет ее менеджером.

— Хорошо, скажу.

— А как идут другие дела? Удалось вытащить из тюрьмы Ребеку Мансо?

— Нет, начальник охраны не позволил.

— Как так?

— Он с ней живет.

— Так пусть женится на ней, для полного счастья!

— Вполне вероятно, что так и будет. Хотите знать, что сказал мне Угарте?

— Он уже уладил с моим домом?

— Не знаю, Угарте заявил мне, что он разговаривает только напрямую с доном Серхио.

— Так свяжитесь с ним и скажите, что он может разговаривать с кем пожелает, только пусть уладит это дело, поскольку этот дом я никому не уступлю! Он уже знает, я взорву его еще раньше, чем туда притащится первая полицейская задница!

— Что-нибудь еще?

— Нет, то есть да, чуть не забыл: умерла Дженис Джоплин, заберите у Давида магнитолу, пока он не узнал.

— В самом деле?

— Да, здесь на улицах творится что-то невообразимое, так что Санди лучше не знать, черт знает, что он может выкинуть!

— Отчего она умерла?

— Не знаю, похоже, хватила лишку, здесь все вокруг заливаются слезами и рвут на себе одежду.

— Послушайте, дон Сантос, вы знаете о митинге?

— Ах, каброн, уже состоялся? Я совсем упустил из виду…

— Да, совсем недавно все закончилось.

— И как прошло?

— Говорят, в Кульякане такого большого числа участников не помнят, плюс еще перестрелка.

— Даже перестрелка была?

— Еще какая, по дороге к Угарте — здание Биржи, если помните, находится рядом с собором — я сам видел, как студенты требовали выпустить на свободу Давида Валенсуэлу и других заключенных: Пеньюэласа, Чуко Салидо, Бакасегуа Буйчимеа и еще многих; надписи на транспарантах осуждали убийство Грегорио Палафокса Валенсуэлы.

— Значит, побывали в самой гуще событий! Думаешь, это сильно навредит? Губернатор заупрямится?

— Ни в коем случае!

— Не узнавал, родители Чато ходили на митинг?

— Нет, не узнавал, надеюсь, что нет, сеньоре и так горя хватило!

— Здесь по новостям ничего не сообщали.

— Местные газеты тоже не напечатали никаких репортажей, но дело дошло до применения слезоточивого газа и, говорят, большого числа раненых с обеих сторон.

— Наверняка "драконы" постарались!

— Я слышал, убили по меньшей мере четырех и сорок восемь ранили, из них вроде бы шестнадцать в голову.

— Вот черти, до чего же народ горячий, неужели нельзя обойтись без драки, а просто собраться всем вместе и сделать общий перекур? Можно же все мирно обсудить — вот так, к примеру: "Генерал, вы где достаете травку?" — "Мне присылают из Бадирагуато!" — "Вам везет!" — "А вы где?" — "А нам приносят прямо в университет!" Неплохо, правда?

— Несбыточная мечта!

— Такое общение могло бы решить все наши проблемы без всякого насилия, как подобает вести себя порядочным людям.

— Что-нибудь еще, дон Сантос?

— Нет, это все, конец связи!

 

Глава 24

Ему с детства внушали, что мужчины не плачут, но Давид даже не пытался остановиться, только закурил сигарету и, подвывая, продолжил оплакивать Дженис.

"Уймешься ты наконец?" — "А ты когда-нибудь замолчишь? Мне хотелось бы хоть несколько дней провести в безмолвии, переживая боль утраты". — "Прости". — "Я хочу на тот пляж, где развеяли ее прах". — "В первую очередь надо отомстить". — "Нет, сначала на тот пляж!" — "Ты забыл, что Сидронио должен умереть?" — "Пусть умирает, когда наступит его очередь". — "Ты, видать, совсем голову потерял, подумай хотя бы о матери, о сестрах! Вряд ли они согласились бы сейчас с тобой!" — "По радио сказали, что церемония погребения носила частный характер, в ней участвовали только родственники и друзья — а как же я? Разве я не имел права присутствовать?" — "Конечно, нет, ты для нее ничего не значил, ты был всего лишь ее любовником на восемь минут".

В ту ночь Давид решил не ложиться спать в целях обеспечения своей безопасности. После смерти Дженис ему стало незачем ехать в Лос-Анджелес, зато теперь он хотел как можно скорее очутиться там, где был развеян ее прах. В девять часов камеры запирались снаружи на толстые металлические засовы, за исключением тех, что находились в единоличном распоряжении немногих избранных заключенных вроде Давида, чьи привилегии оплачивались особой мздой. Он запер свою дверь на внутреннюю задвижку и приготовился ждать наступления утра, прислушиваясь к шороху крыс, звукам из соседних камер и отбиваясь от назойливых комаров. Едва Давид закрыл дверь, воображение сыграло с ним шутку; ему померещилось, что на кровати сидит живой и здоровый Рапидо, уплетает суп и повторяет сказанные накануне слова: "Вот здорово, дон Санди! И как только вы сумели так ловко залепить камнем этому развратнику Рохелио, по всей округе молва идет, я слышал разговоры и в Ла-Петаке, и в Пальмарито, и в Мехикали; даже в Эль-Верхеле рассказывали, что какой-то парень убил другого, метнув ему в голову камень. И надо же, где привелось с вами свидеться! Сами знаете, как у нас принято убивать — либо ножичком прирежешь, либо из пистолета или автомата подстрелишь, в общем, что под руку попадется, но вот с расстояния камнем — это высший пилотаж! Не хотите супчику откушать? И тортильяс стынут зря…"

Давида снедала тревога. Откуда наплывает столько тумана? "На мой взгляд, этого каброна отравили, — сказал начальник тюремной охраны. — Смотри, как рожу раздуло! — Настал и его черед! — Чем, интересно, его накормили?" Давиду вспомнилось посещение Карлоты Амапии; яркая луна плыла по небосводу, и ее свет проливался в камеру сквозь окошки в стене со стороны двора. Точно такая же сияла в ту далекую ночь, когда Карлота Амалия пригласила его танцевать, прекрасно понимая, что Давид не сможет отказать ей.

"Конечно, я готовлю не так, как твоя мама", — сказала она. Почему она так настаивала, чтобы я выбросил рагу? Кажется, ясно. Сейчас вопрос в том, будет ли Сидронио уважать договоренность с Чоло? Его раздражает то, что в сьерре все проблемы решаются заведенным способом и некоторые соглашения трудно выполнять. Но ведь его отца не убивали! Теперь Давиду хотел ось, чтобы договоренность Сидронио с Чоло оставалась в силе.

"Ты должен отомстить!" — твердила его бессмертная часть. "Оставь меня в покое, я сыт по горло твоими советами, от тебя только лишние заботы!" — Давид опять почувствовал себя одиноким и всеми забытым.

Несмотря на предостережения Чоло, Давид остался без охраны. Он понял, что в эту ночь ему придется выкручиваться самому, достал из кастрюли с фасолью револьвер "смит-вессон", напряг память, вспоминая уроки Чато, положил оружие со взведенным курком в пределах вытянутой руки и стал ждать. Поскольку Сидронио находился всего в нескольких метрах, ночь предстояла бессонная. Пусть канадские утки спят, а Давиду никто не помешает приехать на пляж Дженис! Если адвокат не соврал, завтра он навсегда покинет эту крысиную нору. Уже поздней ночью Давиду захотелось похлебать рыбного бульона и обсосать косточки, а еще увидеть, как Ребека танцует на носу "броненосца Потемкина".

"Луна во всем своем великолепии, мой песик. — И свежий бриз шевелит ее блузку. — Не хочешь отведать мачаки из креветок?" Как только Давид выйдет из тюрьмы, сразу зайдет домой к дяде с тетей за своим паспортом, адвокат купит ему билет до Лос-Анджелеса, и — ай да на пляж Дженис!

Из чьей-то камеры донесся хохот — "За что купил, за то и продаю!" — кто-то разразился матерной бранью, где-то звучно испустили кишечные газы. Те, кто мог оплатить присутствие своих половых партнеров — женщин или педерастов, — развлекались вместе с ними, остальные наведывались в два барака, где велась торговля человеческой плотью. Ночь текла в этих тюремных звуках, и чем дальше, тем больше леденела от страха душа Давида.

"Мне нельзя спать, надо терпеть, через несколько часов меня выпустят на свободу!" — "Ты упускаешь драгоценную возможность, будешь жалеть об этом всю свою проклятую жизнь, вот увидишь!" — "А вдруг он меня опередит, я не хочу умирать!" — "Смерть наступает быстро и безболезненно". — "А с тобой ничего не будет?" — "Нет, это же не самоубийство; к счастью, после тебя меня ждет вечный покой".

Давид не смыкал глаз, даже когда стихли все звуки, а потом еще несколько часов. Поэтому сразу услышал приближающиеся шаги, вверил себя божьей воле и стал ждать: что бы ни случилось, это произойдет очень скоро.

 

Глава 25

Сидронио знал, что Давида отпускают на свободу.

— Похоже, Рожей-не-вышел-жопой-не-прошел скоро уходит, — шепнул ему охранник.

— Кто, дебил?

— Он самый, партизан сраный!

— Если этот дурак партизан, то я — Дева Мария! Когда?

— Начальство говорит, завтра.

"Завтра так завтра, только его не выпустят, а вынесут отсюда вперед ногами", — подумал Сидронио.

Он наведался в камеру Смурого, но тот беззаботно витал где-то очень далеко под воздействием дозы героина.

— В полном отрубе, — пояснили его сокамерники. Чертов Смурый; Сидронио пожалел, что дал ему денег вперед.

— Сейчас я его разбужу. — Но сколько ни тряс безвольное тело, ничего не получалось.

— Дохлый номер, теперь он очнется не раньше tomorrow*, — сказали ему. — Принял тройную дозу! — Рядом со Смурым лежал пустой шприц. Сидронио опять тряс, уговаривал, плеснул в лицо водой — все без толку, Смурый не подавал никаких признаков пробуждения.

* Завтра (англ.)

— Дон Сидронио, мы можем вам помочь?

— Вообше-то нет.

— Если вам что-нибудь надо, вы только скажите, в. этом бараке мы все на игле и ради дозы готовы на что угодно! That’s true!*

* Это верно!

— Ладно, буду иметь в виду.

Взбешенный Сидронио вернулся в свою камеру, свернул самокрутку и стал курить, жадно затягиваясь.

— Ах! — испугалась Карлота Амалия. — Боже мой! — Она знала, что от мужа в таком состоянии можно ожидать любой жестокости. — Господи, дай мне силы! — По радио передавали песни Пипорро. Карлота склонилась над утюгом и с преувеличенным усердием гладила белье.

— Откладывать больше нельзя, — пробормотал Сидронио. Пипорро пел: "Этой ночью ты придешь, ведь все еще любишь меня…" — Я знаю, что делать!

В три часа ночи он разбудил Карлоту Амалию.

— Что случилось?

— Хочу ужинать!

— Ужинать?

— Оглохла, что ли?

— Нет, просто какой же ужин в этот час? Скорее завтрак…

— Завтрак не завтрак, тебе какая разница! Если я говорю ужин, значит, ужин!

— Что тебе приготовить?

— Тамали, фасоль и кофе. — Жена встала с постели, включила свет и принялась за дело.

— Как мне все это надоело! — Карлота Амалия твердо решила уйти отсюда через день, хотя еще не знала как; и пусть братья Сидронио станут ее преследовать, терпеть более нет сил! Уже неоднократно она испытывала горячее желание ударить мужа ножом, и остановить себя с каждым разом становилось все труднее.

Сидронио сел за один из бетонных столов и закурил новую самокрутку. Вдобавок он уже не первый час отхлебывал мескаль прямо из бутылки.

— Сантос Мохардин пусть думает что хочет! — Сама судьба дарила ему возможность самолично расквитаться за бесчестие брата. — Пусть дон Сантос думает, что его гребаному превосходительству заблагорассудится! — Из-за стенки, из двадцать первой камеры, все еще доносились ритмичные звуки, сопровождающие чей-то половой акт. — Вот чертовы долбари, спать пора, а они все трахаются! Пусть Сантос Мохардин хоть целую армию пришлет охранять дурака, ему все равно конец!

— Тамали готовы, — жалобно сообщила запуганная насмерть жена. — Наложу тебе?

— Нет, говна ты мне не наложишь, неси давай, дура! — Карлота поставила перед ним тарелку с едой, а сбоку чашку с кофе. Сидронио посмотрел в тарелку с язвительной ухмылкой и сбросил ее на пол. — Садись, чертова ведьма, и слушай меня внимательно! — приказал он, понизив голос. — Тебе не удастся отравить меня, как Рапидо, — отважный пистолеро, гроза всего тихоокеанского побережья! — руки коротки, я первый тебя отравлю!

— Ты сам положил стрихнин в еду!

— Заткнись, сука! — Он схватил ее за волосы. — Когда я говорю, держи свою пасть на замке! Если бы мой брат знал, какая ты шлюха, он бы тебя и близко к себе не подпустил, сучка текучая, но в этой жизни за все надо платить; если у дурака и было семь жизней, то теперь осталась только одна, и он ее сегодня лишится с твоей помощью!

— С моей помощью? — По щеке Карлоты сбежала одинокая слезинка, но от горячей ненависти к мужу ее глаза тут же высохли.

— С твоей, с твоей, только не говори мне, что ты к нему равнодушна, я помню, как ты порозовела, когда вернулась от него, думаешь, не заметил? Не пытайся делать из меня идиота, этот каброн возбуждает твою сучью натуру, и прямо сейчас ты мне поможешь, вызовешь урода из камеры, чтобы все видели, как я отомщу за брата!

— Я не хочу!

— А никто тебя не спрашивает, чего ты хочешь, сделаешь что велено — и точка! Вот, отнесешь ему этот кофе! — Сидронио потащил Карлоту за волосы и выставил за дверь. — Иди сейчас же, тварь, слышишь меня? — Карлота сделала движение, чтобы вернуться в камеру, но Сидронио отпихнул ее. — Не упрямься, чертова ослица, к дураку вон в ту сторону!

— Он, наверное, спит!

— Конечно, но ты ему снишься, так что наяву он тебе еще больше обрадуется!

— Я не пойду в ночной рубашке!

— Нет, так пойдешь, чтобы он еще больше возбудился — проснется, увидит тебя в таком виде и решит, что сон воплотился в действительность, а ты с ним заговоришь и вызовешь из камеры. Вот, плесни мескаля в кофе, пусть думает, что его ждет развлечение по полной программе. — Сидронио подтолкнул Карлоту к выходу. — Шевелись давай! — И толкнул жену еще сильнее, так что кофе у нее в руке чуть не пролился. Сидронио шел у нее за спиной, а когда они приблизились к шестнадцатому бараку, спрятался за бетонным столом для посетителей. Карлота попятилась, не в силах выполнить приказ мужа, но тот с пистолетом в руке загородил ей дорогу и знаками показал, что обратного пути нет. Она тихонько постучала в дверь камеры Давида.

— Давид, — негромко позвала Карлота. — Ты спишь? Открой, это я, Карлота!

"Вот здорово! — восхитилась бессмертная часть Давида. — Как чудно пахнет кофе!"

— Давид, открой мне!

"Я боюсь, думаю, не к добру ее приход!" — "Как тебе не стыдно бояться женщины?"

— Открой, пожалуйста!

— Чего ты хочешь?

"Чего я хочу? — подумала Карлота. — По моей вине этот человек потерял отца, у его родных отняли землю, и они прозябают в бедности, и теперь из-за меня ему грозят новые неприятности — это несправедливо!" Карлота была готова закричать: "За моей спиной прячется Сидронио, он хочет убить тебя", — но не смогла найти силы, чтобы побороть накопившийся страх.

— Я принесла тебе кофе с вином. "Великолепно, — обрадовалась карма, — это поможет нам взбодриться!"

— Даже через дверь пахнет! Это мескаль?

— Да. Ты откроешь?

— Лучше уходи.

"Не будь таким невежей!" — укоризненно произнес голос.

— Я только принесла тебе кофе, не возвращаться же мне с ним, пойми!

— Почему ты решила принести мне кофе посреди ночи?

— Мне надо поговорить с тобой. — Сидронио поторапливал ее.

Давид не знал, как поступить, сквозь решетку глазка в темноте виднелись какие-то белые пятна, и ему вспомнилось, как он и Карлота танцевали под фонарями в ту лунную ночь.

— Ладно, — произнес он, судорожно дыша; воспоминание довольно сильно взволновало его, — я открою.

Чего хотела добиться Карлота Амалия своим посещением? Знает ли о нем ее муж?

— Хорошо, — услышал он голос и теплое дыхание Карлоты, увидел, как белеет в лунном свете ее ночная рубашка, вдохнул сладкий аромат кофе.

"Ладно, — подумал Давид, — я открою, но не стану ни танцевать с ней, ни пить ее кофе, вылью его туда же, куда полетело и рагу!"

Стоило ему отворить дверь, как события замелькали с головокружительной скоростью. Одной рукой Сидронио Кастро толкнул в камеру Карлоту, а другой сунул ствол пистолета в рот Давиду.

— Настал твой час, дурак! — Он дохнул в лицо своей жертве перегаром марихуаны, а Давиду сразу захотелось в уборную.

"Кажется, нам пора расставаться", — произнес внутренний голос с необычайной отчетливостью. "Я только хотел уехать к Дженис", — подумал Давид.

— Ты убил моего брата. — "С тобой было непросто", — добавила карма. — И за это поплатишься своей жизнью, я прикончу тебя, каброн вонючий! — Позывы в кишечнике стали нестерпимыми. Карлота упала на пол камеры и теперь пыталась подняться на ноги. — Я рассчитаюсь с тобой за Рохелио! — Давид, не мог вымолвить ни слова, ствол пистолета придавил ему язык. — "Какие ужасы приходится переживать! — проговорила карма. — Надеюсь, что очень скоро смогу наконец-то отдохнуть! — Давид понял, что выбора нет, он умрет и навсегда избавится от своей бессмертной части. — Адьос, жалкий человечек, достаточно ты настрадался!"

Если он очутится на небесах, то получше рассмотрит Млечный Путь, а если в аду, в гостях у черта с козлиными копытами, то, может быть, встретится там с Дженис?

— Передай от меня привет дьяволу, дурак! — Ствол пистолета убрался изо рта Давида, и он услышал сухой щелчок, производимый выстрелом оружия с глушителем. Сидронио отпрянул, удивленно раскрыв злые глаза. Давид не понимал, что происходит. Это Карлота Амалия выстрелила в мужа из пистолета Рапидо.

— Чему быть, того не миновать, — произнес напоследок Сидронио и упал у двери камеры.

Карлота начала всхлипывать. Ночь казалась очень светлой по сравнению с тьмой, царящей в камере. Сидронио лежал навзничь, сжимая омертвевшими пальцами пистолет. Давид подумал, не позвать ли тюремных охранников, но не знал, что им сказать. Несчастная Карлота жалобно подвывала без слез с лицом, похожим на индейскую маску; перед ней лежал мертвый мужчина, который так долго мучил ее, а сначала похитил со двора родного дома, изнасиловал на сиденье джипа и подарил ту же машину ее отцу в качестве компенсации за бесчестье дочери. Он увез Карлоту по реке Санта-Мария и объездил с ней еще полсвета, постоянно унижая, — гадкий подонок, выглядящий еще отвратительнее из-за шрама на лбу. Давид попытался успокоить охваченную истерикой женщину.

— Наплевать, — сказала она дрожащим голосом. — Мне на все наплевать! — Она отшвырнула в сторону пистолет. Давид взял мертвого за руки и отволок во двор к столам для посетителей, затем поднял с земли отброшенный Карлотой пистолет и положил его возле трупа — оружие ему больше не понадобится, а это место для него показалось самым подходящим.

"Уничтожь отпечатки пальцев! — посоветовала карма. — Оботри его тряпкой!"

— Иди к себе, — сказал Давид Карлоте. — Ты ничего не делала, ничего не знаешь.

— Как же?

— Вот так. — Он с грустью посмотрел на женщину.

— Я разрушила твою жизнь!

— Ты только что спасла мне жизнь! Иди! — повторил Давид; они вели себя слишком шумно — что у него на уме? Боялся, что за ними подсмотрит кто-то из заключенных?

— Не говори ничего, иди в свою камеру и ни шагу из нее, скоро утро.

— А ты что будешь делать?

— Не знаю.

— Тебя же отпустят сегодня?

— Кажется, да. А если останусь, обещай навещать меня.

— Хорошо. — Плача, Карлота поднялась на ноги. — Я бы вышла за тебя. — Она обняла Давида. — Клянусь, я бы сделала это, что бы ни говорили. — Карлота посмотрела на мертвеца — под лунным светом его лицо казалось зловещим, — повернулась и пошла через тюремный двор, похожая на белое привидение, пока не исчезла в бараке. Давид опять заперся в своей камере и в тишине стал прислушиваться к голосам заключенных, играющих поблизости в покер. Приближался час утренней поверки.

 

Глава 26

— А ну-ка, рассказывай все по порядку! — приказал начальник охраны.

— Я видел, как умер Сидронио Кастро, — отвечал Давид, — видел, потому что прогуливался возле своего барака и разговаривал сам с собой.

— Ага, а с ним еще кто-нибудь был? От чего он умер?

— От инфаркта миокарда. — Давид улыбнулся во весь рот.

— Ага, понятно, вы оба ведь из одной деревни, так?

— Да, из Чакалы.

— Ага… — Через несколько минут начальник, сонный и страдающий от похмелья, понял, что ничего от него не добьется. — Все заключенные одинаковы! — И передал Давида в руки специалистов.

Давид не на шутку встревожился.

"А вдруг меня спросят о Рохелио?" — "Они об этом ничего не знают". — "А если наведут справки?" — "Если не знают о Сидронио, тем более не узнают о Рохелио, скажи им, что, хоть вы из одной деревни, это всего лишь совпадение; думаю, ты легко сможешь их убедить! Самое главное — возмездие свершилось, твоя мать будет гордиться тобой! Кто бы мог подумать — Карлота Амалия убивает собственного мужа!" — "Разве мы с тобой не расстаемся? Ты же вроде собиралась уходить, даже попрощалась?" — "Повороты судьбы непредсказуемы, знаю только, что отныне мы будем шагать вместе и вперед, ты мое последнее тело, и спешить мне некуда".

Первым вошел агенте пышными щеками, похожий на Толстяка, сотрудника Маскареньо.

— Так это ты видел, как умер Сидронио Кастро?

— Да.

— А зачем он к тебе приходил?

— Он ко мне не приходил.

— Ага, а в котором часу ты слышал выстрел?

— Я не слышал никакого выстрела! Пышнощекий заполнил желтый бланк, отвел Давида в большую комнату и велел ждать. Едва он опустился на стул, как вошли два охранника, ведя с собой Роллинга. Он был гладко выбрит, но одет в ту же футболку с карикатурой Мика Джаггера; на голове у него красовался шов из десяти стежков.

— Ай, каброн, это же чертов сумасшедший! — Увидев Давида, Роллинг тут же вцепился ему в горло. — Ты заслуживаешь смерти, шпион и убийца, это ты убил Уолта Диснея и Джимми Хендрикса, непримиримый враг искусства!

— Уймись, вояка. — Охранники замахнулись дубинками, но не успели огреть ими Роллинга, потому что он отпустил Давида и ловко отскочил к противоположному краю помещения.

— Они повсюду! — предостерег Пеньюэлас конвоиров. Давид насмерть перепугался и с опаской поглядывал на обидчика; под рукой не было ничего, чем бы бросить ему в голову. Как только охранники вышли, Роллинг подсел к нему как ни в чем не бывало и сказал совершенно нормальным голосом: — Как дела, Санди?

"Что такое?" — удивилась карма. Давид испуганно вскочил на ноги.

— Спокойно, brother*, я слышал, тебя выпускают? — Пеньюэлас говорил спокойно и вел себя подчеркнуто дружелюбно, совершенно иначе, нежели в камере. — Наверное, так и есть, потому что здесь уже не тюрьма, а почти свобода, — добавил он.

* Братец (англ.)

"Все это время он только прикидывался сумасшедшим", — предположила бессмертная часть Давида.

— Роллинг, в чем дело?

— А ты что думаешь? Я хотел выйти на волю и, похоже, добился своего — здесь психи не нужны. Только не говори мне, что ты не притворяешься — это лицо умственно отсталого, постоянно разинутый рот, — я, признаюсь, с самого начала тебе не верил. — В этот миг распахнулась дверь, и Роллинг принялся за старое: — Им нужна свежая кровь, чтобы восстановить жизненные силы — мужчины, женшины и дети, цветы и цикады.

— Пошли, вояка, за тобой приехали родители! — Охранники увели его.

Давид сел, массируя себе горло.

"Как убедительно!" — восхитилась карма. "Убедительно? Каброн он после этого!"

В двенадцать сорок пять Доротео П. Аранго вручил начальнику тюрьмы письменное указание об освобождении Давида Валенсуэлы, подписанное губернатором штата.

— Мне хотелось бы сразу забрать его, сеньор начальник, и отвезти позавтракать. — Однако благодушное настроение адвоката испарилось, когда начальник сообщил ему, что Давид Валенсуэла находится под следствием в связи с убийством.

— Как вы сказали?

— Да, твой Валенсуэла так озверел, что укокошил одного парня прямо накануне своего освобождения, и не смейся, Доротео, тут не до шуток; твой ангелочек провел бурную ночь.

— А что же делала охрана?

— Охрана, как видишь, ему даже не понадобилась!

— Но мы же договорились с вами…

— Может, тебя это забавляет, Доротео, но у нас два убийства за два дня, и в обоих замешан Валенсуэла — не слишком ли много для одного? Он подозреваемый!

— Вы должны пойти мне навстречу, сеньор начальник, я выполнил ваше требование, вот предписание губернатора о его освобождении!

— Знаю, но пойми — убийство и в Африке убийство, обстоятельства изменились!

— Как же так, сеньор начальник, у нас с вами соглашение, прошу вас выполнить свои обязательства! Дон Серхио хочет, чтобы этот юноша вышел на свободу, давайте не будем его разочаровывать!

— Понятно, но поставь себя на мое место, он убивает другого парня, а я тут же его выпускаю, как я после этого буду выглядеть?

— Сеньор начальник, при всем моем уважении, вы гоните прочь курицу, несущую вам золотые яйца!

— Да пойми ты, надо жить сегодняшним днем, вчера было одно, а завтра неизвестно, что будет! — Аранго понимал, что уговорами ничего не добьется, начальник тюрьмы стреляный воробей и рассчитывает выжать из ситуации наибольшую выгоду.

— Кто убитый?

— Сидронио Кастро.

Вот те на, подумал адвокат, тот самый, а Мохардинто из-за него беспокоился!

— Какие у вас доказательства, что убийство совершил мой клиент?

— Он сам признался, — соврал начальник. — Проводили утром перекличку и нашли труп возле его камеры. Валенсуэла рассказал, что они вдвоем играли в карты, Кастро обвинил его в жульничестве, хотел ударить, а тот оказался быстрее и всадил ему пулю прямо в голову.

— Похоже на самооборону.

— Казуистикой здесь не поможешь!

— Тогда какой же выход из положения? Завтра этот человек должен быть в Лос-Анджелесе!

Начальник тюрьмы снял телефонную трубку и протянул ее адвокату:

— Думаю, надо позвонить тому, кто все может.

— Но прежде позвольте напомнить вам, что у меня есть договор с моими клиентами и я здесь официально их представляю.

— Да хватит тебе чушь молоть, Доротео, ты как маленький, честное слово! Хочешь, чтобы Валенсуэла очутился на свободе или нет?

— Вы же знаете, что я за ним приехал.

— Ну так не мешай мне работать, здесь тебе не богадельня, черт возьми!

— Честно говоря, мне не хотелось бы лишний раз беспокоить моих клиентов.

— Ничего с Сантосом Мохардином не случится!

— Сантос не самое страшное, а вот дон Серхио Карвахаль Кинтеро действительно может очень разгневаться.

— Ай-яй-яй, а я-то думал, что этим занимается лично Чоло.

— Дон Сантос в этом деле выступает в качестве посредника, вы же знаете принцип работы дона Серхио.

— В общем, договариваемся заново, а прежнее соглашение недействительно.

— Но, сеньор начальник…

— Мне приходится рисковать, Доротео, и есть еще одна причина, по которой я уже жалею, что согласился его отпустить. Если Валенсуэла действительно так метко бросает, как рассказывают, то он мог бы выступать за тюремную команду по бейсболу, у нее как раз подача слабовата! Что, если мы его все-таки оставим за решеткой в качестве питчера?

— Идея неплохая, однако я должен забрать его, а кроме того, вы не поверите, но он не любит играть в бейсбол!

— Вот засранец, но не будем отвлекаться: если парень тебе нужен, звони, или все-таки уступишь его мне?

— Нет, без него я отсюда не уйду.

— По правде, я уж и сам свыкся с мыслью, что Валенсуэла отправляется на все четыре стороны — зря мы, что ли, так долго готовили его освобождение! Но согласись, обстоятельства изменились, так объясни это своему клиенту!

— Не имея выбора.

Доротео П. Аранго набрал номер Мохардина и объяснил, в чем дело.

— Скажи этому хапуге, что я согласен уплатить дополнительную сумму, — сердито сказал Чоло.

— Отличная работа, — похвалил адвоката начальник тюрьмы. — Расследование смерти Сидронио подождет, сейчас надо поскорее оформить освобождение нашего милого юноши!

Таким образом полицейский чиновник не упустил своей выгоды и за десять минут сумел заработать на ничтожном заключенном десять тысяч долларов.

— Теперь я могу его забрать?

Начальник тюрьмы улыбнулся.

— Я гляжу, ты привык доводить дело до конца! Мне нужно пару часов, чтобы избавиться от трупа и закрыть расследование.

— Но в камере мой клиент подвергается опасности!

— Не переживай, до завершения бумажной работы он останется со мной в кабинете. А пока сгоняй домой, передохни.

Аранго согласился; и в самом деле, торопиться некуда, самолет до Тихуаны будет ждать Давида только завтра. Всякий раз перед окончанием очередного напряженного дела адвоката посещало приподнятое настроение и желание расслабиться. Вот и сейчас он решил воспользоваться советом и съездить ненадолго домой.

Как только Аранго ушел, начальник велел привести Давида к себе в кабинет.

— Ну, Валенсуэла, как с тобой обращаются?

Давид посмотрел на него со смешанным чувством обиды и недоверия.

— Хорошо, — ответил он.

— Не сомневаюсь, что Мохардин твой лучший и настоящий друг, раз готов уплатить, чтобы тебя выписали из нашей гостиницы. Если бы ты сейчас вернулся в камеру — а этого не случится, — то нашел бы ее пустой.

— Почему?

— Таков закон, друг Валенсуэла, когда кто-то покидает нас, его имущество распределяется между остающимися. — "Ну, что, убедился? Этот тип отпетый, бессовестный мошенник!" — Давид слушал начальника, не понимая, а тот продолжал: — Скоро за тобой приедет адвокат Аранго и заберет тебя у нас, чтобы отправить в Лос-Анджелес, на свадьбу вашего патрона, поэтому сразу переоденься в одежду, которую тебе привезли. — Он показал на сумку, лежащую на стуле. Давид чуть не запрыгал от радости и заулыбался во весь рот.

— А кассету? — А?

— Кассету, что я слушал в камере?

— Не беспокойся, ты уже выходишь на свободу, а там уж как-нибудь раздобудешь себе новую!

Давид переоделся в одежду, присланную ему Сантосом: льняные брюки кофейного цвета, черные ботинки и рубашка. После этого начальник тюрьмы усадил его за стол, и они вместе пообедали рыбным бульоном, которым угостил их начальник охраны.

— Настоящий деликатес, — похвалил полицейский. Давиду показался знакомым вкус бульона. — Тебе понравилось? — Он утвердительно кивнул. — За несколько дней до тебя к нам привели женщину, источающую необычайно возбуждающий запах, просто нельзя устоять; возможно, ты ее знаешь — она из Альтаты. Не женщина, а чудо, и начальник охраны… — "Нет, только не это!" — …сразу пристроил ее к себе. Она тоже быстро привыкла и теперь даже не хочет возвращаться домой. Этот бульон — ее приготовления!

Давид не хотел слушать дальше, уставился в тарелку и сосредоточился на еде; начальник тюрьмы прав, теперь ему уже не о чем беспокоиться, даже палец с оторванным ногтем больше не болит, он навсегда уедет отсюда, как только появится Аранго, достанет себе новую кассету, ведь в Лос-Анджелесе наверняка найдутся кассеты с записями Дженис! Снова поселится в гостинице "Сикс", будет грызть кубики льда, не спеша прогуливаться по бульвару Сансет и найдет ту улицу, где они с Дженис познакомились, дом с плакатами, индейскими статуэтками и подушками — Are you Kris Kristofferson? Скажи мне, что ты помнишь, и я скажу, кто ты.

— Доротео скоро приедет, он уже был здесь часа два назад, — сказал директор. — Я тоже отойду ненадолго. Если хочешь, можешь прилечь вон на той раздвижной софе, только не советую тебе покидать мой кабинет.

Как только начальник вышел, Давид улегся на софу; от съеденного бульона его потянуло в сон, да еще сказывалась бессонная ночь, но он все же пока не чувствовал себя в безопасности, поэтому спросил мысленно, не поступит ли опрометчиво, если вздремнет.

"По-моему, нет, — ответила карма, — если уж твой друг сумел вытащить тебя вопреки всему, что тебе мешает отдохнуть прямо здесь?" — "Наверное, Чоло и за это заплатил…" Уже засыпая, Давид подумал, что ему надо остерегаться братьев Кастро. Вначале их было человек семь, сколько же осталось? Они будут искать меня повсюду, но я им не дамся! "Z".

 

Глава 27

Нос зачесался, и он потер его подушечкой пальца, но что-то продолжало щекотать поверхность носа; Давид снова потер, однако раздражение не проходило, и тогда он очнулся, открыл глаза и спросонок решил, что у него галлюцинации: боже милосердный, Маскареньо склонил над ним мертвенно-бледное лицо и водил по носу кончиком дула "смит-вессона".

— Как дела, Ротозей? Что ж ты уходишь не попрощавшись? — Его нездоровая бледность вызывала неприятное чувство. — Прытко пела рыбка, если уж ты стал моим человеком, расскажи, что нового от Бакасегуа? Разве я не велел тебе разговорить его? — Давид понял, что это не галлюцинация; команданте движением руки дал команду, и Франко вместе с другим полицейским заставили его встать с софы. Директор тюрьмы сидел за письменным столом, и по его притихшему виду Давид догадался, что произошел какой-то сбой. — Смотри-ка, у него, видать, язык отнялся! А скажите, дорогой начальник, почему вы отпускаете этого заключенного без моего согласия? Больше такого не должно повторяться, ну, как же — ни с того ни с сего, это противоречит моим принципам, я не позволю, чтобы посторонние вторгались на мою территорию, понятно вам? — Начальник тюрьмы тяжело сглотнул и промолчал. — Я заберу его с собой и верну вам через пару часов.

— Но на каком основании, команданте?

— Этот тип получил от меня секретное задание и обязан отчитаться, а вчера очень много моих людей получили ранения на митинге, организованном ради этого вот типа! — И он дважды ударил Давида по лицу. — Мне просто необходимо побеседовать с ним. — Начальник тюрьмы опять с трудом сглотнул.

— Но, команданте…

Лицо Маскареньо перекосило от ярости.

— Вы что, вздумали возражать? — бесцеремонно перебил он начальника. — Ага, понимаю, фактор гуманности, это очень хорошо, тогда — во исполнение фактора гуманности — может, и мне что-нибудь перепадет? — Его голос выдавал физическую слабость, лицо еще больше побледнело. Директор тюрьмы решил попытаться и волков накормить, и овец сохранить.

— Команданте, с вашего позволения я сделаю один телефонный звонок!

— Сделайте, сеньор начальник, сделайте, скажите им, мы готовы торговаться, и поскольку юноша принадлежит нам, нам хотелось бы знать, припасено ли что-нибудь и на нашу долю!

"Этот человек очень проницательный!" — заметила карма.

Начальник объяснил ситуацию Чоло, изумленному неожиданным поворотом:

— Вот сукин сын, он догнал нас на финишной черте! Дайте ему трубку!

— Дон Сантос!

— Давайте сразу к делу, команданте!

— Хорошо, как вам угодно: с учетом того, что мне задолжал Родригес, предлагаю освободить вашего друга в обмен на дом в Альтате. — Чоло даже поперхнулся от такой наглости и обматерил бы собеседника, если бы не вцепился пальцами в рукоятку лежащего рядом "магнума" и постарался подавить, а себе вспышку гнева. — Что скажете? Я прекрасно знаю, что вы не хотите уступать дом полиции и даже пообещали взорвать его; что ж, отлично, уступите дом лично мне в обмен на вашего друга.

Чоло судорожно сглотнул, чтобы смочить вдруг пересохшее горло.

— Этот дом стоит сто восемьдесят тысяч долларов; даю вам двести тысяч наличными.

— Меня не интересуют деньги, сеньор Мохардин, дом или прытко пела рыбка!

— Команданте, мы с вами деловые люди, так давайте вести себя соответствующим образом.

— Прытко пела рыбка — либо да, либо нет!

Для Чоло сохранить за собой дом было делом чести; в каком свете он предстанет перед своими людьми, если позволит отнять его? Кроме того, он хорошо усвоил истину, что любые дела с полицией решаются с помощью денег и торг на самом деле идет лишь по поводу суммы.

— Честно говоря, вы ставите меня в трудное положение.

— А что вас заботит?

— Моя будущая жена обожает этот дом. Забудьте о нем, и я готов выложить перед вами, не выезжая из Кульякана, двести пятьдесят тысяч зеленых лягушачьих шкурок!

— Мне думается, это вы ведете себя сейчас не как человек дела, не желая верить, что я знаю, чего хочу. А потому для пущей убедительности даю вам на раздумья полчаса.

— Постойте, постойте, а как же мой парень?

— Позвоните мне по два-ноль-пять-семьдесят. — Маскареньо положил трубку. Его подчиненные улыбались с довольным видом.

— Прытко пела рыбка, — сказал команданте начальнику тюрьмы, а затем обратился к Давиду: — Дорогой мой, как мне ни хотелось поработать с тобой вместе, но, видать, придется обойтись своими силами; твое счастье, что у тебя есть такой щедрый друг, можешь идти!

— Я свободен?

— Ни больше ни меньше, сеньор Валенсуэла, уносите ноги, пока не поздно!

— За ним должен заехать его адвокат, — вмешался начальник тюрьмы.

— Прытко пела рыбка, незачем заставлять его ждать! Давай, Давид, забирай пожитки и катись, свобода ждет тебя! — Давид вскочил на ноги, ему хотелось одного — поскорее оказаться как можно дальше от Маскареньо, но начальник тюрьмы отозвал его в сторону и дал денег на такси:

— Желаю удачи, парень! Маскареньо тоже попрощался с Давидом:

— Желаю удачи, и не забывай старую истину: не имей наличных, а имей друзей отличных!

По дороге к выходу Давид выслушал наставления начальника тюрьмы:

— Будь очень осторожен, не нравится мне все это. Скажи, куда ты направляешься, чтобы я сообщил Доротео.

— Домой к дяде с тетей, в Коль-Поп.

— Хорошо. — И приказал тюремному охраннику: — Отведи его к Кармело зарегистрировать освобождение, а потом проводи до ворот и проследи, чтобы он сел в такси.

Уже за воротами тюрьмы охранник сказал Давиду:

— Так, Рожей-не-вышел, деньги с собой есть? — Давид вынул банкноту, которую дал ему начальник, и охранник тут же забрал ее. — Тебе на такси не положено, земляк, поезжай на автобусе. — И дал ему два песо на билет. Потом, провожая Давида взглядом, сплюнул ему вслед: — Твое место у параши, ублюдок долбаный!

Засаженные помидорами поля не радовали глаз Давида, зато поросшие лесами горы вдали заставляли его сердце учащенно биться. Наконец-то свободный, он вышел на шоссе и сел на городской автобус, идущий до кульяканского автовокзала. Через окно лицо жгло четырехчасовое солнце.

"Ну вот, вышел из тюрьмы — и слава богу, а там будь что будет! Но как же я расплачусь с Чоло? Мне столько денег не заработать, даже если всю жизнь буду перегонять баркасы с товаром!" — "Поскольку Рапидо мертв, ты можешь занять его место и стать отважным пистолеро!" — "Это дело мне не нравится, я уж лучше начну играть в бейсбол; надеюсь, питчеры хорошо зарабатывают там, в Лос-Анджелесе! Надо заехать в Альтату за моим сокровищем". — "Забудь о нем, думаю, под боком у Чоло оно тебе больше не понадобится! А ты разве не хочешь вернуться в Чакалу?" — "Хочу. — Давид почувствовал острое желание увидеть мать, и из автобусного окна бросил последний взгляд на тюрьму. — Каково-то придется Карлоте хоронить Сидронио? Его братья станут разыскивать меня, а я в это время буду в Лос-Анджелесе искать пепел Дженис. А вдруг она жива?" — "Вполне возможно, иногда артисты инсценируют свою смерть, чтобы исчезнуть из поля зрения публики".

Подъехав к месту, где к шоссе примыкала дорога из аэропорта, водитель остановил автобус, в него поднялся Франко и, не задерживаясь, направился к Давиду.

— Эй, — окликнул его водитель, — а платить кто будет? — Но тот в ответ только повернулся и показал ему свой пистолет сорок пятого калибра. Что происходит? Давид почувствовал сильный позыв испражниться; полицейский без единого слова стащил его с сиденья и выволок из автобуса. Сцепив зубы, Давид подчинился. Что теперь? Франко запихнул его на заднее сиденье стоящего тут же автомобиля, где уже находился второй агент, а сам сел с другого края.

— Привет! — произнес спереди слащавым голосом Маскареньо. — Ты, наверно, уже не надеялся увидеть нас? — "Любовь не вздохи на скамейке", — заметила бессмертная часть Давида. Несмотря на включенный кондиционер, команданте был весь в поту и бледный как смерть; Давид со страхом посмотрел на него; полицейский за рулем тронул машину с места. — Хотел смыться до того, как я получу свою долю? Прытко пела рыбка! Знаешь этого сеньора? — Маскареньо кивнул на агента, который сидел справа от Давида, — это был Элвер Лоса.

— Элвер, что случилось, тебя схватили? Лоса бросил на него презрительный взгляд:

— Идиот!

Маскареньо с самодовольным видом продолжал:

— В тюрьме он был нашей подсадной уткой. Ему уже давно стало ясно, что необходимо сотрудничать с нами, и очень скоро он навел нас на след своего лучшего друга; тот не вынес пыток и потерял рассудок, а теперь проводит время, распевая "Облади-облада". Потом он достал для нас ценную информацию о твоем двоюродном брате, и мы взяли его во время прогулки напротив отделения Банко де Мехико в Масатлане.

По ходу рассказа лицо Давида постепенно кривилось в болезненной гримасе, пока не превратилось в страшную маску.

"Ты только послушай, тот, что считался самым крутым, оказался обычным дерьмом!" — заметила карма.

— Сведения, полученные Лосой, имели важнейшее значение для ликвидации местных очагов подрывной деятельности, и поскольку здесь работа завершена, мы теперь переводим его в Герреро, где внедрим в ряды партизан Лусио Кабаньяса.

"Вот ублюдки!" — подумал Давид. Он старался ни на кого не смотреть — особое отвращение у него вызывал Лоса, — но невольно обратил внимание на гадкие улыбочки Франко и Маскареньо. Почему они смеются над ним? Ведь обо всем уже договорились с Чоло! Через десять минут машина остановилась у ресторана "Лос-Пикачос". Давида оставили в машине, надев ему на голову капюшон из плотной материи. Маскареньо вышел вместе с Франко, и их встретила красивая смуглая молодка с похожими на маслины глазами.

— Команданте, как ваше здоровье? — Она знала, что Маскареньо оперировали язву желудка в одной из больниц Хьюстона.

— Уже хорошо, разве по мне не заметно?

— Когда вы приехали?

— Три часа назад.

— Вы бледны. Разве врачи не велели вам восстанавливать силы?

— Я этим и занимаюсь, просто вышел на службу решить кое-какие неотложные вопросы и не мог удержаться, чтобы не повидаться с вами.

— Вы мне льстите, команданте, но если не побережете себя, вам грозит рецидив болезни, а это может привести к очень неприятным осложнениям. Скушаете что-нибудь?

Маскареньо окинул ее алчным взглядом.

— Хотел бы я скушать…

Смуглянка кокетливо улыбнулась; в это время зазвонил телефон, и она подняла трубку:

— Команданте, это вас.

Забирая трубку, Маскареньо взял девушку за руку:

— Эти глаза убивают меня, Мелита!

— Значит, так, команданте, — раздался в трубке голос Чоло, — объясню вам доступным языком. — В его голосе звучали раздражение и тревога.

— Ну-ка, ну-ка, я весь внимание!

— Поезжайте на Меркадо-Буэльна, там, на углу Хуарес и Гранадос, увидите белый "рено", в котором вас будет ожидать женщина невысокого росточка; она вручит вам триста тысяч долларов, а вы передадите ей моего парня.

Маскареньо рассмеялся.

— Прытко пела рыбка, а я-то надеялся, что вы всерьез восприняли мое предложение; итак, либо вы отдаете мне дом, либо ваш друг сгниет в военном лагере номер один!

Сантос сглотнул слюну.

— Ладно, команданте, ваша взяла! Забирайте дом.

— А документы?

— У адвоката Угарте, его офис находится в здании Биржи. Как насчет парня?

— Отпущу его, как только увижу документы. Он бросил трубку и подошел к девушке.

— Ну, так когда? Она покраснела.

— Я уже сказала вам в прошлый раз, что не могу.

— Обратите внимание, что я выполнил все ваши условия — сделал операцию и все остальное, о чем вы просили.

— Это для вашего же блага!

— А я хочу, чтобы и для вашего! — Опять зазвонил телефон, и Маскареньо покинул ресторан. — Франко, — с чувством сказал он своему помощнику, прежде чем вернуться в автомобиль, — эта женщина должна стать моею.

— Осмелюсь напомнить вам, что ее жених — сын президента Ассоциации фермеров.

Маскареньо выглядел утомленным.

— Не имеет значения, я же сказал: она должна быть моею!

— Понимаю, вам виднее, команданте.

Они проехали несколько кварталов и остановились у здания Биржи. "Свободу Давиду В." требовали лозунги, намалеванные на каменных заборах, местами поросших мхом от чрезмерной влажности. Кульякан принадлежит к тем городам, где всех детей жалеют, как своих. В офисе Угарте вместе с ним находился Аранго.

— Где документы?

— Они в дороге, команданте, будут здесь с минуты на минуту.

— Ага, понятно.

— А наш клиент?

— Мы с ним прогуляемся, пока вам не подвезут документы. Передайте дону Сантосу, что каждая минута ожидания стоит его другу один вырванный ноготь! — Маскареньо почти упал на сиденье автомобиля и приказал: — Поехали на базу!

Давид с трудом мог дышать под капюшоном. В чем дело, почему меня не отпускают? Внезапно он почувствовал знакомый запах фекалий и услышал жалобные голоса пленников — его опять привезли в "драконовские" застенки.

"Постарайся не совершать ошибок", — предупредил его голос.

Давида провели по всему коридору и только в конце сняли с головы капюшон — он находился в той же комнате для пыток, что в прошлый раз. Ему едва удалось сдержать крик отчаяния. Давид начал мысленно повторять: ничего не будет, ничего не будет, — но это не помогало, потому что грудь сдавило от страха.

— Ты меня не на шутку разозлил, — выкрикнул команданте. У Маскареньо пересохли губы и глаза стали похожи на две глубокие впадины. — Как мне сообщили, вчера митингующие будто и слыхом не слыхивали о других заключенных, все скандировали: "Свободу Давиду Валенсуэле"! Ты можешь объяснить, почему. Ротозей? Кто организаторы митинга и почему они тебя знают? Это дружки Сантоса Мохардина? Ох, сдается мне, что ты у них за вожака, верно, каброн? Ну и плут же ты!

Давид видел, что Толстяк и Длинный стоят наготове, и с бьющимся сердцем спросил:

— В котором часу вы меня отпустите? Маскареньо взорвался:

— Отпустить тебя, каброн, мать твою? Думаешь, я тебя отпущу в обмен на какой-то вшивый долбаный дом? Ну, нет, прытко пела рыбка, и не надейся, мы, "драконы", стоим большего! Гребаные наркоторговцы считают, что им все подвластно, но меня купить у них кишка тонка! Почему этот пендехо Мохардин заодно с партизанами? Какую он получает выгоду? Я ему кислород перекрою, вот увидишь! — Давид заметил, что из-за долгой тирады Маскареньо выбился из сил. — Я умею выполнять договоренности, — заявил он вдруг. — Конечно, я отпущу тебя, но сначала ты мне назовешь организаторов митинга!

— Клянусь вам, что мне ничего неизвестно, я в это время сидел взаперти!

Франко перебил его:

— Послушай, кабронсито, твой двоюродный брат сначала твердил то же самое, мол, никого не знаю, но когда мы его хорошенько обработали, а потом отрезали яйца и ему же скормили, он, естественно, заговорил по-другому — очень уж любил наряжаться в женское платье, вот и запищал, как педик.

— Ублюдок!

— Что ты сказал? — Маскареньо подал знак Толстяку, и тот пинком опрокинул Давида на пол; Длинный принес капельницу, одной рукой сдавил пленнику рот, а другой вставил в нос катетер; Франко и Лоса тем временем держали его за обе ноги. Давид захлебывался, каждый очередной пузырек означал продолжение ада, так что его бессмертная часть заговорила что-то о подводном плавании и ржавых саблях. Его отпустили, только влив в него все до последней капли. Давид не сразу пришел в себя, нестерпимая жгучая боль долго не ослабевала.

— Смотри сюда, Ротозей, — велел ему бледный Маскареньо, с отвратительным бесстыдством достал свой член и стал мочиться в опустевшую бутылку. — Нам стало известно, что ты обожаешь сидр, и мы сейчас доставим тебе это удовольствие. — Закончив мочиться, он прерывающимся от тяжелого дыхания голосом обратился к Франко и Лосе: — Теперь вы внесите вклад в общее дело, — и передал им бутылку. Всем троим удалось наполнить ее доверху.

"Вот, не хотел пить свою мочу, теперь придется чужую", — сказала карма. "Может, от нее мне полегчает?" — "Как бы не так, от чужой мочи пользы никакой!"

— На колени, Ротозей! — Длинный и Толстяк зажали его с обеих сторон. Несмотря на изможденный вид, Маскареньо вызвался напоить мочой Давида из собственных рук; Толстяк пальцами зажал нос жертве, а команданте вставил бутылку в рот. — Я уже сказал, что освобожу тебя, вот, попей на дорожку, чтоб не мучила жажда. — У мочи был резкий, кислый вкус, Давид поперхнулся несколько раз, едва сдерживая приступы рвоты.

— Наслаждайся, Ротозей! — приговаривал команданте. "Болтун спотыкается чаще, чем хромой", — заметила карма.

— Вы только посмотрите! — засмеялся Франко. — Парню пришелся по вкусу этот сорт пива!

— Похоже, он не отказался бы от добавки! — подхватил Лоса. — Придется созвать весь полк. — Давид большими глотками допил остатки.

— Отлично, Ротозей, вот это по-нашему, будь для нас и дальше своим человеком, потому что мне необходима информация! Про Чуко и Бакасегуа я уже знаю, но у меня мало сведений о новичках, о тех, кто поступает к нам в эти дни. А поскольку Лоса переводится в Герреро, угадай, кто останется в тюрьме вместо него! — Давид сыто рыгнул, и все загоготали. — Голодать мы тебя не заставим, для нас это принципиально, в следующий раз накормим тебя до отвала нашим дерьмом! — Лицо Маскареньо устало осунулось; внезапно его глаза потускнели, пустая бутылка выскользнула из рук. Франко и Лоса бросились к нему и удержали от падения.

— Команданте, вам надо на воздух!

— Да, вы правы, Имельда, наверное, надо передохнуть. Чертова язва, пулевое ранение и то бы так не донимало!

Как только Толстяк открыл дверь, Давид кинулся к лежащей на полу бутылке. "Помни, некоторые благоприятные возможности уже не повторятся никогда!"

— Берегись! — воскликнул Лоса, но прежде, чем кто-либо сумел выхватить из кобуры пистолет, Давид выпрямился и с криком "За Чато!" мощно метнул бутылку. Франко заметил ее, но не успел даже руку поднять.

"Пок!" Удар по голове был так силен, что он упал на троих своих товарищей, и все четверо растянулись на полу. Длинный вскочил первым, подбежал к пленнику и чудовищным ударом сбил его с ног. Лоса спихнул с себя безжизненное тело Франко:

— Ах ты, гад! — и бросился на подмогу Длинному.

Смертельная рана на голове у Франко продолжала кровоточить. Длинный уже начал душить Давида, но Маскареньо приказал:

— Не трогай, он мой! — Кожа у него на лице приобрела цвет зубного порошка. — Прытко пела рыбка!

Франко лежал в темной луже. Длинный сидел поверх Давида, который лихорадочно шарил руками в поисках какого-нибудь метательного снаряда.

— Прытко пела рыбка, — насмешливо повторил команданте. — Хотел убить меня? Пендехо, еще не родился человек, который меня одолеет! — Каждое слово угрозы давалось ему с трудом, его кожа покрылась потом. — Ты идиот, и тебя постигнет та же участь, что и твоего двоюродного брата, только ты упадешь с вертолета живьем, ведите его!

— Но, шеф, солнце еще не зашло!

— Мне наплевать, привяжите к нему что-нибудь тяжелое, да чтобы не развалилось в воде! Чертовы партизанские засранцы, да еще с наркодельцами сговорились!

Вечерело, когда вертолет пересек береговую черту залива Мар-де-Кортес. Приняв вторую понюшку кокаина, Маскареньо принялся сокрушаться по поводу смерти Франко:

— Ну и свинью ты нам подложил, Франко был моей правой рукой! — Его лицо перестало быть мертвенно-бледным, но с него не сходило потрясенное выражение.

Пилот с любопытством взглянул на Давида:

— Хочешь покурить, приятель?

Давид кивнул; пилот напомнил ему летчика, что вывез его из Чакалы той давней ночью, когда все только началось. Руки у него были скованы наручниками, и Длинный вставил ему сигарету в рот; Давид глубоко затянулся — что ни делаешь перед смертью, все хорошо. Ему показалось, что поверхность Моря стала темнеть; у него на коленях лежал бетонный блок, привязанный к шее. Дверь вертолета была открыта, а Давида посадили на краю, так, что его ноги свешивались наружу. Когда пролетали над оконечностью полуострова Атамирако, он подумал: "А где же "броненосец Потемкин"?" — но с такой высоты ничего не мог различить; ему стало окончательно ясно, что спасения нет. В этот момент вертолет повернул, и Давиду открылась луна, величественно сияющая над морем.

Маскареньо обернулся с сиденья рядом с пилотом и подал своим подчиненным знак, мол, пора; Давиду захотелось испражниться.

"Наконец-то я с тобой расстанусь, — сказала его бессмертная часть. — Ты не представляешь себе, как я ждала этой минуты! Твоя смерть означает для меня жизнь!" — "Что ты хочешь этим сказать?" — "Все это время я целенаправленно старалась избавиться от тебя! — Это открытие потрясло Давида. — Тебе не понять, какое наслаждение для меня освободиться от твоей оболочки; только потому, что ты невежа и постоянно спорил со мной, мне так долго не удавалось накликать на тебя смерть!" — "Ну и тварь же ты!" — "А ты глупец, который сегодня достанется на ужин акулам!" — "Подлюка!" — "Ты всегда был мне отвратителен, мне хотелось кого-нибудь более мужественного, изворотливого, чтобы не ходил с раскрытым ртом! Думаешь, кто подговорил тебя сцепиться с Рохелио? Если бы тот самовлюбленный клоун не стал целиться в небо, ты бы получил пулю в сердце; точно так же повел себя Ривера, вместо того чтобы разорвать тебя на куски".

Сидя в дверном проеме, Давид разглядывал потемневшее небо: вон появилась Венера, скоро засветятся остальные звезды. "Так чем же считали ацтеки Млечный Путь? — спросил он себя и вспомнил: — Ну, конечно, туманной змеей!" Давид обрадовался, что больше не чувствует позывов в кишечнике.

— Ацтеки считали Млечный Путь туманной змеей!

— Живым будем сбрасывать, мой команданте?

— Только живым! — подтвердил Маскареньо.

— Но сначала кастрируй его — разве Франко не заслуживает расплаты за свою смерть? — Давид вскарабкался на ноги, посмотрел на команданте и улыбнулся: — Эй, осторожно с этим пендехо! — потом наклонился над бездной. — Держите, держите его!

"Что ты делаешь? — всполошилась карма; Давид сделал шаг вперед. — Не-е-е-ет! — завопила его бессмертная часть. — Только не самоубийство-о-о-о-о!" — "Прытко пела рыбка".

Падение длилось целую вечность. Летя вниз, увлекаемый бетонным блоком, Давид услышал голос Дженис Джоплин: "Эй, парень, как дела? Я уже знаю, что ты не Крис Кристофферсон, но все равно иди за мной, я ждала тебя! — От нее исходило восточное благоухание. — И я знаю, что ты остался верен мне". — "Конечно!" — ответил Давид. Он ударился о поверхность воды и почувствовал, как его бессмертная часть отделилась, а потом кругами пошла ко дну.

"В чем дело? Я уже умер?"

Но для него это не имело никакого значения: перед ним была Дженис с длинными вьющимися волосами, необыкновенно красивая, увешанная причудливыми ожерельями, одетая в легкую белую тунику. Он увидел стаю рыб, а среди них одну, раскрашенную в яркие цвета, а затем водная толща растворила все, мир становился все глубже и темнее, темнее… Последним он различил тело Облади, оставшееся плавать где-то на средней глубине.

Лейтебра-Джойс, август 2001