— Мне здесь нравится, — сказал Роллинг. Бакасегуа разглядывал странички «Калимана»; у него под боком высилась целая стопка старых сборников комиксов, истрепавшихся от многократного перелистывания. — У меня всего навалом — клубники, малины, вишни! К цветущим растениям летят колибри, за колибри бабочки, а бабочки живут только на воле! Пчелы заняты опылением соцветий, а значит, у нас будет мед — ты когда-нибудь пробовал сыр с медом? Японцы просто тащатся от сыра с медом, они готовы променять на сыр с медом даже сумо и оригами, им лишь бы ездить по всему миру, фотографировать все подряд да есть сыр с медом!
Давид чувствовал себя плохо; он провел два дня в лазарете и еще столько же в камере, и все это время мочился кровью. Ему хотелось выспаться, но приходилось присматривать за Роллингом. Давид уже собрался выйти в коридор, когда к решетчатой двери подошел охранник с толстыми темными губами и нехорошим взглядом.
— Рожей не вышел, жопой не прошел — Давид Валенсуэла, к решетке с вещами! — «Похоже, уходим насовсем», — смекнула бессмертная часть Давида. Охранник обратился к Роллингу: — Ну, все безобразничаешь, чертов придурок?
— Здравствуйте, сеньор Ананасовый Нектар, будьте так любезны, скажите, какая сегодня погода?
— Погода зашибись, придурок чертов, а вот ты портишься с каждым днем!
— «Случается, мне тяжко оставаться человеком, и пылает понедельник, как бензин!»
— Вот я и говорю, у тебя с головой день ото дня все хуже, скоро начнешь тараканов жрать! Валенсуэла! Пошевеливайся, некогда мне с тобой возиться!
— Тише, сеньор Ананасовый Нектар, они здесь! В последнее время они вселяются в человеческие тела и присваивают их! — Давид молча подошел к охраннику. Ананасовый Нектар надел на него наручники и повел по коридору.
«Спроси его, вещи с собой брать», — суетилась карма.
— Заткнись! — крикнул охранник Роллингу.
Ночь стояла душная; они пересекли маленький двор, где днем заключенные вывешивали проветриваться свою одежду, вошли в административное здание и зашагали по темному коридору. Впереди, метрах в пятнадцати, виднелся какой-то свет, но до него не дошли; Ананасовый Нектар втолкнул Давида в боковую дверь. Его встретили ударом кулака, от которого он упал на стоящий посреди комнаты стул.
«Вот дьявол, — отозвалась его бессмертная часть, — проклятое человечество, сколько себя помню, правосудие во все времена сопровождалось побоями!»
— Пожалуйста, не бейте меня! — взмолился Давид.
Неожиданно он почувствовал странное желание умереть и отчетливо вспомнил те восемь минут, что провел вместе с Дженис Джоплин. Давид представил себе, как они вдвоем купаются в деревенской речушке, мокрые и смеющиеся; и как Дженис в широкой юбке с психоделическим рисунком ведет его куда-то, предлагает ему сигарету, он закуривает; Дженис приближает к нему свое лицо, и он целует ее в губы; отдает ему свое тело, и он ласкает его. Are you Kris Kristofferson? Потом они идут по длинному коридору, у него перед глазами ритмично движутся ее ягодицы, и ему чудится запах Ребеки. Однако Давид не возбуждается, адреналин в крови не позволяет, но понимает, какая она привлекательная. В устланной коврами гостиной Дженис, не вынимая сигареты изо рта, снимаете себя одежду, безмолвно приглашая его сделать то же самое. Давид видит ее груди с веснушками и маленькими сосками, волосы на лобке — длинные и взлохмаченные, ее плоский живот и начинает ласкать пупок, в который набилась какая-то дрянь. Дженис улыбается, не переставая курить и отпивать из стакана, а после у нее в руке оказывается шприц с розовой жидкостью и плавающими в ней крокодилами. Потом Давид рассматривает плакаты на стенах — Брайен Джонс, Джимми Хендрикс, Джим Моррисон и сама Дженис у микрофона, потная, с растрепанными длинными волосами, одетая во что-то блестящее и сверкающее.
От сильной пощечины Давид вернулся в действительность и понял, что опять сидит на стуле перед Маскареньо.
— Ты знаком с Ребекой Мансо?
— Да. — Он уже хорошо знал, какие ответы от него требуются.
— Марихуана, обнаруженная у нее в доме, принадлежит тебе? — Утвердительный кивок головой.
— Ага, вот даже как! — Маскареньо затянулся самокруткой и выпустил дым ему в лицо. — Отличная травка, скажу я тебе!
— Неплохая, правда?
— Откуда она?
— Из «золотого треугольника».
— Ох, Ротозей, думаешь, я поверю тебе? Прытко пела рыбка! Да какой из тебя наркоторговец! Ты всего лишь жалкий партизан и вдобавок трясешь своим членом перед детьми!
— Я? — с неподдельным удивлением переспросил Давид.
— А поскольку ты извращенец и вдобавок не любишь женщин, кто знает, какие грязные мыслишки роятся в твоей башке. Ты знаком с Аурелио Трухильо по кличке Капи?
— Да.
— А с Данило Мансо?
— Тоже.
— Так вот, они умерли, все твои рыбаки умерли от язвы двенадцатиперстной кишки! — Маскареньо достал из кармана флакончик маалокса и отпил глоток.
«Он беспринципный негодяй!» — заметила карма.
Давид подумал о старике Мансо — бедняга, хороший был человек. (На самом деле рыбаки вовсе не умерли; через три дня после их ареста профсоюз рыбацких кооперативов добился освобождения всех, кроме Ребеки, оставленной под стражей из-за марихуаны, обнаруженной в ее доме. Старика Мансо тоже не хотели отпускать, но подвыпившие на радостях рыбаки увели Данило чуть ли не силой, сославшись на его хронический кашель и необходимость стационарного лечения.) Очередная порция дыма заклубилась в лицо Давиду.
— А эта книга? — Маскареньо держал в руке «Свободу под честное слово». — Твоя? — Давид кивнул. — Скука, словоблудие и разврат! Ах ты, долбаная партизанская всезнайка, не знаю почему, но ты мне нравишься! А ну-ка, высунь язык!
Давид послушался, и полицейский начальник загасил у него на языке свой окурок. Давид принялся отплевываться и фыркать от боли с таким остервенением, будто решил избавиться от своей бессмертной части, не замедлившей его подначить: «Чего ты ждешь, врежь этому ублюдку как следует!»
— Почему тебя избили в камере? — Во рту у Давида словно образовалась взрывная воронка, он продолжал отплевываться, но жжение не прекращалось — будь оно все проклято! — и ответить не получалось.
«Разоблачи своих недоброжелателей! — науськивала карма. — Ротозей, ты забыл, что я не люблю твои капризы?»
— Они думают, что я шпион!
— Ты — шпион? Прытко пела рыбка! Впрочем, почему бы и нет? Теперь ты для них меченый!
— У меня все тело болит, и я писаю кровью!
— Не хнычь, это все мелочи для настоящего мужчины, который прошел спец подготовку в России и участвовал в шестнадцати похищениях людей!
«Выведи его из себя, расскажи, что у твоей возлюбленной зеленые глаза!»
— У меня к тебе предложение; похоже, ты не такой уж и злодей, каким выглядишь, и я хочу помочь тебе. — «Не верь ему! Этот полицейский хитер и коварен!» — Мы обошлись с тобой сурово, но вообще-то это не наш стиль. Франко! — позвал Маскареньо; из глубины помещения появился его помощник и поставил на письменный стол начальника поднос, на котором стояли тарелки с жареной курицей, тортильяс и сальсой. После многодневного голодания у Давида слюнки потекли, а от аппетитного запаха закружилась голова. — «Кажется, ничего! — с вожделением произнес внутренний голос. — Это тебе не тюремные помои с тремя фасолинами и коровьей костью!» — Гарантирую тебе три таких банкета в неделю в обмен на сотрудничество. Послушай меня: Элвер, Чуко, Бакасегуа — плохие люди, настоящие убийцы. Ты не такой, как они, и я хочу протянуть тебе руку помощи, здесь не место порядочному юноше, ты должен сейчас отдыхать в кругу семьи, или лакомиться мороженым в «Лас-Парагуас», или пить что-нибудь освежающее в «Бермудском треугольнике», как думаешь? — «Скажи ему, что не на того напал!» — Ничего сверхъестественного от тебя не требуется; просто поболтаешь с ними и невзначай, будто нехотя, расспросишь об их друзьях, где живут, работают, как и в чем оказывают содействие партизанам. — «Попроси его, чтобы тебя положили в больницу. — посоветовал голос. — И чтобы разрешили посещения».
— Ну, так как? Тебе это сделать — раз плюнуть, а мы тебя прикроем в случае надобности, подбросим им какую-нибудь дезу, чтоб тебя не заподозрили!
— Мне нужно еще кое-что.
— Проси что угодно, ты же теперь мой человек!
— Верните мне фотографии, которые вы у меня отняли.
— Какие фотографии?
— Одна с Дженис, а вторая — моя. Маскареньо вспомнил:
— Ну, раз ты от них тащишься… — Он уничтожил обе газетные вырезки, как только выяснилось, что Дженис Джоплин не Сандра Ромо, однако надо было продолжать игру франко! — подмигнул команданте своему подчиненному. — Немедленно сходи за фотографиями и принеси мне! — Потом взял в руки поднос. — Только понюхай, как вкусно пахнет, а, Ротозей? Принесешь первую информацию, сразу нажрешься от пуза! Так, Франко?
— Я бы его сразу накормил, шеф, похоже, парень готов сотрудничать!
— Значит, отдадим все ему? Тебе фартит, чертов Ротозей, даже я не могу позволить себе такого угощения!
— Шеф, он ведь теперь один из нас!
— А ему плохо не станет?
«Вот сволочи!» — заметила карма.
— Да нет, не думаю, шеф!
— О’кей, Франко, под твою ответственность! Если этот парень тебе так понравился, позаботься, чтобы никто ему не мешал.
— Есть, мой команданте!
Маскареньо потрогал свой живот в том месте, где болело.
— Мне завтра рано утром надо на прием к гастрологу. — Во рту у команданте не проходил едкий привкус. — Хочет меня оперировать. Ты здесь будь готов к разным неожиданностям!
— Не беспокойтесь, мой команданте.
Давид поедал глазами курицу. Никогда, говорил ему отец, ни за что не продавай себя, это не по-мужски; все равно рано или поздно раскаешься в своей слабости. А что подумает о нем Дженис?
«Она не думает, а только и знает, что поет», — сказал голос.
— Ну же, остывает, — подзадорил Франко, беря пальцами куриную ножку.
— Я не могу есть, у меня язык обожжен.
— Правда, значит, все достанется мне? — Он откусил от ножки. — Роллинг продолжает твердить об инопланетянах?
— Да.
— Вот каброн упрямый, но ты его не бойся!
— Да, этот каброн совсем спятил, чуть было не задушил меня!
— Кто тебя так красиво отделал?
— Чуко и Лоса.
— Будь с ними поосторожнее, придет время, мы за тебя поквитаемся! Бакасегуа ошивается у вас в камере 7?
— Да.
— Поговори с ним в первую очередь!
На следующий день у двери камеры остановился Ананасовый Нектар.
— Валенсуэла, лучше тянуть не лямку, а за сиськи мамку, подпиши-ка здесь. — И протянул сквозь решетку какую-то бумагу.
Давид лежал совсем без сил; он сделал попытку подняться, но его остановил Бакасегуа, молодой индеец, сидящий возле своей стопки комиксов.
— Нет, — сказал он и отмахнулся от Ананасового Нектара, — товарищ не будет подписывать.
— Это почему же?
— Потому что нам не хочется.
— Очень хорошо, великий вождь Бдительный Бык! — И охранник удалился как ни в чем не бывало. Давид мучился от невыносимых болей во всем теле, он едва притронулся к завтраку, и силы покидали его прямо на глазах.
— Так, значит, ты родственник Фонсеки? — спросил Бакасегуа. Давид кивнул. — Сегодня с воли передали статью из газеты, где говорится, что вы были вместе в Альтате, когда он погиб. — Давид ничего не ответил. — До сих пор мы считали, что его схватили на автовокзале Масатлана при выходе из автобуса.
«Несчастный Чато, как они надоели со своими дурацкими расспросами — жил ли он в Коль-Попе, изучал ли экономику, был ли образованным человеком, — будто больше не о чем поговорить!»
— Товарищ, по глазам вижу, что в душе у тебя настоящая буря, значение которой не поддается моему пониманию, но, если хочешь знать, тучи клубятся тяжелые и черные и пока не движутся с места!
«Нам еще только не хватало индейского шамана!» — возмутилась карма.
— Я не верю, что тебя подослали шпионить за нами, и мне до фени, что думает Элвер Лоса!
Давид едва сдерживался, чтобы не начать расспрашивать Бакасегуа о его друзьях.
«Чего ты ждешь? — подначил Давида внутренний голос. — Или ты не хочешь увидеть свою Дженис?» — «Думаешь, они выпустят меня, если я разведаю то, что им нужно?» — «Попытка не пытка, а если будешь сидеть сложа руки, то никогда этого не узнаешь!»
Накануне Лоса заявил Бакасегуа по поводу Давида:
— Меня не обманет ни один шпион, товарищ, Лоса видит дальше своего носа! Этот хамелеон только прикидывается пай-мальчиком, увидишь, что скоро его поведут докладывать. Маскареньо каброн, он готов убить одного из своих, чтобы провести нас. Кто поверит, что этот доносчик вдруг занемог? И пусть кому-нибудь другому рассказывают, что его кличка Санди! — Бакасегуа думал иначе, но молчал, как настоящий партизан.
— Пойду повешу сушиться трусы — увидимся, товарищ!
«Если меня не выпустят, Дженис должна приехать ко мне на свидание», — подумал Давид. «Выбрось это из головы, она там у себя, наверно, считается сумасшедшей!» — «Помнишь ее на фотке со своим папой, которую показывала мне Нена? Дженис совсем маленькая, рядом стоит сестра, а папа сидит на диване. Нена хотела подарить мне эту фотографию, но как раз в тот день мне пришлось спасаться от Сидронио». — «Мы все родились в приличных семьях». — «Она была красивой девочкой». — «Мы должны вернуться в Чакалу!» — «Поедем после, вместе с Дженис». — «Да, но с Чакалой мы должны закончить еще до свадьбы!»
— Чертовы марсиане! — В камеру вошел Роллинг. Давид не пошевелился. — В науке они продвинулись далеко вперед, но у них совсем нет поэтов, а поскольку мы, мексиканцы, хорошие стихотворцы, они хотят нас уничтожить! — Сумасшедший отошел в угол и долго мочился. Давид только на секунду потерял бдительность, и в то же мгновение Роллинг накинулся на него. — Хватит отрицать, что ты один из них, каброн! — Давид безуспешно отбивался, силенок по-прежнему не хватало. — Маска, я тебя знаю! — Уже задыхаясь, Давид сделал последнее отчаянное усилие. — Ах, вот ты как!
— Стой, каброн! — выкрикнул Бакасегуа, который пришел в камеру за комиксами. Роллинг выпустил свою жертву и улыбнулся. — Слушай меня внимательно: если еще хоть раз тронешь товарища, будешь иметь дело со мной! — На лице Роллинга застыла плутоватая улыбка.
Давид шумно дышат, кашлял и нащупывал, что бы бросить, но под руку ничего не попадалось. Потом с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, пошел вместе с Бакасегуа на сушильный двор.
Всю ночь шел дождь, и комары не давали покоя.
— Там, где ты жил, — красиво? — Бакасегуа оторвался от сборника комиксов «Холостяцкая жизнь».
— Да, красиво, река делает изгиб, и полно всякой растительности. — Ветер шевелил края сохнущей одежды. — У нас в деревне тоже красиво, все дома вокруг площади одинаковые, белые, с крытым крыльцом, и тюрьма своя есть!
— В нашей деревне нет ни тюрьмы, ничего такого, и вообще это хутор из шести хижин; моя хижина прохладная, жена, наверно, сейчас дома.
— У тебя есть жена?
— Ее зовут Марина Буйтимеа, а у тебя есть жена?
— Есть, ее зовут Дженис Джоплин.
«Вот это мне нравится! — насмешливо вставила карма. — Правильно, нельзя себя недооценивать!»
— Временами, когда идет дождь, жена мне снится.
— И вчера снилась?
— Да, только в плохом сне, будто в наш дом пришел бородатый мужчина, убил меня, а ее увел с собой, я хотел догнать, но поскольку был мертвый, ничего не мог поделать.
— Ты охоту любишь? Я — да, мы часто охотились вместе с Дуке, это мой друг.
— У меня тоже были друзья, но нам больше нравилась рыбалка. Рядом с моим домом есть пруд, и река близко протекает.
— А друзья тоже из твоей деревни?
— Да, двое: Мигель Тахья Сьяли и Хуан Кутагоча.
— Какие странные фамилии!
— Это индейские, они означают «зеленый огонь» и «деревянный башмак». Мы охотились с луком и стрелами, аты?
— С камнями.
— Из рогатки стрелял?
— Нет, просто 6pocai рукой. Как тебя угораздило попасть сюда?
— Мы, индейцы, всю жизнь попадаем, и только потому, что хотим лучшей жизни.
— Мы в Чакале тоже…
Когда одежда высохла, они вернулись в камеру. Роллинг, пуская изо рта слюни, писал на дальней стене: «Волосы моей жены пламенеют, как костры, талия — что песочные часы, глаза чистой воды, чтоб в тюрьме мне жажду утолять». В сушилке Бакасегуа подробно объяснил Давиду, почему его товарищи не доверяют ему, и попросил набраться терпения, пока те не поймут, что их подозрения беспочвенны. Однако Лоса и Чуко не оставляли попыток разоблачить Давида. Накануне, вечером шестнадцатого сентября, Чуко проэкзаменовал его по ряду важных вопросов, и Давид не сумел ответить ни на один из них.
— Сколько километров проплывал Мао ежедневно? Сколько он мог проплыть сверх того? Почему он не проплывал те километры, которые мог проплыть? Что думал Ленин о полуночном солнце? — Давиду до смерти хотелось спать, но он оставался во власти Роллинга, поскольку Бакасегуа уселся на противоположном краю камеры читать свои комиксы. Решившись, Давид прикорнул — черт с ним, с этим сумасшедшим! — но все же одним глазом присматривал за ним!
Через день, когда они хлебали отвратительную баланду, а Роллинг выводил на стене бессмысленные каракули и фразы типа «тюрьма — это песочные часы», Бакасегуа снова заговорил с Элвером по поводу Давида.
— Зачем навешивать на товарища лишнее? С чего ты взял, что его подослали наушничать? У него едва душа в теле теплится, а из-за Роллинга он вообще ни жив ни мертв.
— Думай что хочешь, но не переставай следить за ним, понял?
— Но…
— Просто следи, и все; когда нам понадобится знать твое мнение, мы тебя спросим!
— Даю тебе эту красную книжку, — подошел к Давиду Роллинг. — Это обязательное чтение, пятьдесят страниц в день, я проверю! — И оскалил свои желтые зубы.
Вечером к ним в камеру наведался Ананасовый Нектар.
— Коли баба метит в невесты, а мул ни шагу с места, значит, баба залетела, а мулу травки захотелось! Валенсуэла, к тебе посетитель!
«Наверное, мама, — подумал Давид. — Я так давно ее не видел! Может быть, она принесла мне пшеничных лепешек, персиков, вяленого мяса!»
— Ты что же делаешь, придурок чертов, ах, каброн! — Роллинг наносил завершающие штрихи на настенный рисунок парусного корабля. — Стены пачкать? Ну, зараза, теперь тебе придется отстегивать мне бабки, если не хочешь, чтоб узнало начальство!
— Это не я, сеньор Ананасовый Нектар!
— Валенсуэла, давай выходи!
«Возможно, тебя хочет видеть команданте», — предположила бессмертная часть Давида. «Ты так думаешь?» — «Он спросит, что тебе удалось разузнать!» Давид не двинулся с места. «Но охранник сказал — посетитель…» — «Что им стоит соврать тебе?»
— Это адвокат, который передал тебе бумагу! — пояснил Ананасовый Нектар.
— Какую бумагу?
— Ту, что ты не захотел подписывать!
— Ну, хватит! — выкрикнул вдруг Роллинг. — Я больше этого не вынесу, они преследуют меня повсюду, в любое время суток, это настоящая пытка, я выброшусь за борт, как мулатка из Кордобы! — Пеньюэлас отошел к двери и прежде, чем кто-либо успел остановить его, пригнулся, разбежался и грохнулся головой о бетонную стену с нарисованным на ней кораблем. Пок! — И Роллинг упал, обливаясь кровью.
— Луиса! — закричал Бакасегуа.
— Чертов придурок! — пробормотал Ананасовый Нектар и скомандовал: — В лазарет его, быстро!
Давиду захотелось в уборную.
Доротео П. Аранго ожидал его в небольшой приемной с двумя стульями, пощипывая свои сапатистские усы.
«Половина усачей заслуживает доверия, — подсказала Давиду его бессмертная часть. — Но с однорукими надо держаться настороже!»
— Так, значит, ты тот самый Санди, что подписал контракте «Доджерс»? И который одним броском камня убивает оленей? — Давид не ответил, подумав, что этот тип чрезмерно осведомлен.
— Чего вы хотите?
— Я твой адвокат. Обращались с тобой не слишком хорошо, как я погляжу.
— Мой адвокат?
— Меня нанял твой друг, чтобы я вытащил тебя отсюда.
— Какой друг?
— Сантос Мохардин.
— Чоло?
— Он убежден, что ты ни в чем не виноват. — От этой новости Давид почувствовал себя увереннее. — Нет, вы только посмотрите, как его обработали! Сколько же раз тебя пытали?
— Три.
— Каброны! Я позабочусь, чтобы тебя перевели к уголовникам, там ты хотя бы сможешь передохнуть.
— Хорошо бы, а то у меня сосед по камере сумасшедший, говорит что-то непонятное и два раза напал на меня.
— Неужели?
— Только что он при мне с разбегу раскроил себе голову об стену.
— Невероятно!
— С тех пор как меня сюда привели, я почти не спал.
— Это заметно. Еще немного, и ты сам тронешься умом не хуже своего соседа! В другой части тюрьмы тебе по крайней мере дадут отоспаться. — Давид был босой, в разорванной на груди рубашке. — А что говорилось в бумаге, которую вы передавали для меня?
— Я просто хотел выяснить, в своем ли ты уме, но это уже не имеет значения. А теперь рассказывай все — как получилось, что тебя арестовали?
Давид поведал адвокату о том, что произошло на кладбище, о пытке и прочих ужасах «драконовских» застенков.
— А прошлой ночью за мной приходил Ананасовый Нектар, и меня снова били.
— Кто такой Ананасовый Нектар?
— Тот, что привел меня сюда. Маскареньо все время грозится, а партизаны говорят, что я шпион.
— Понятно, ты находишься меж двух огней. Видит Бог, я очень скоро исправлю это. Так, дальше?
— Роллинг сумасшедший.
— Говори ему — все хорошо, на любой его выпад повторяй одно и то же — все хорошо, и не давай ему приближаться к себе.
— Он говорит, что за нами наблюдают из другого мира.
— Делай вид, что тебе интересно. Потерпи немного, Маскареньо сейчас нет в городе, и пока он не вернулся, я постараюсь добиться твоего перевода.
— Можно попросить вас об одном одолжении?
— Пожалуйста.
— Правда, что дон Данило Мансо и его дочь находятся в тюрьме?
— Данило Мансо и все остальные рыбаки уже на свободе, я сам видел, как их выпустили, а Ребека остается под арестом по обвинению в незаконной торговле наркотиками, у нее в доме обнаружили сто килограммов марихуаны в упаковках.
«Даже на один рейс не хватит», — подумал Давид.
— Она здесь?
— В женском отделении, хочешь передать ей привет?
— Нет. — Давид вспомнил, что их с Ребекой прощальная ночь уже состоялась и он по-прежнему верен Дженис.
Аранго встретился с Ребекой в тот же день; она была в полной безопасности. Уже через несколько часов после заточения в тюрьму ее женская природа позаботилась, чтобы для нее распахнулись объятия начальника охраны Кармело Аррендондо; у него в квартире она и жила теперь. Начальника переполняло такое счастье, что он все время невольно что-то напевал. Аранго расспросил Ребеку о Давиде.
— Мой песик не способен заниматься тем, что делают партизаны, — убежденно сказала она. — А вот Чоло — законченный каброн! — И Ребека поведала адвокату, как тот превратил ее комнату в оптовый склад марихуаны.
— Но ваше положение сейчас не так уж плохо, верно?
— Только не надо свистеть, адвокат, тюрьма есть тюрьма, а кроме того, я страшно злюсь на одного подонка — знаете, кто упрятал Санди за решетку? Мариано Ривера, мой бывший жених, но я уже с ним порвала — пусть хоть за задницу себя кусает, но я не стану женой засранца!
— Значит, вы относитесь к Санди с уважением?
— Как же мне его не уважать, он, конечно, полудурок, но очень помог моему отиту.
— Тогда помогите и вы ему, упросите Кармело Аррендондо перевести его в отделение для уголовников!
Через день, сопровождаемый тревожным взглядом Чуко и оскорбительными замечаниями Элвера Лосы, Давид перебрался из камеры Роллинга в отделение для уголовных преступников. Его поместили в шестнадцатый барак второго блока, в камеру, снабженную вентилятором, маленьким холодильником с закусками и напитками, электрической плиткой, переносной магнитолой и даже — вот здорово! — кассетой с записями Дженис Джоплин! Наверняка это подарок от Чоло, догадался Давид. Здесь, за пределами враждебного окружения политзаключенных, он наконец почувствовал себя настолько спокойно, что, послушав два раза кассету, впервые за много дней уснул как убитый.