Нос зачесался, и он потер его подушечкой пальца, но что-то продолжало щекотать поверхность носа; Давид снова потер, однако раздражение не проходило, и тогда он очнулся, открыл глаза и спросонок решил, что у него галлюцинации: боже милосердный, Маскареньо склонил над ним мертвенно-бледное лицо и водил по носу кончиком дула "смит-вессона".

— Как дела, Ротозей? Что ж ты уходишь не попрощавшись? — Его нездоровая бледность вызывала неприятное чувство. — Прытко пела рыбка, если уж ты стал моим человеком, расскажи, что нового от Бакасегуа? Разве я не велел тебе разговорить его? — Давид понял, что это не галлюцинация; команданте движением руки дал команду, и Франко вместе с другим полицейским заставили его встать с софы. Директор тюрьмы сидел за письменным столом, и по его притихшему виду Давид догадался, что произошел какой-то сбой. — Смотри-ка, у него, видать, язык отнялся! А скажите, дорогой начальник, почему вы отпускаете этого заключенного без моего согласия? Больше такого не должно повторяться, ну, как же — ни с того ни с сего, это противоречит моим принципам, я не позволю, чтобы посторонние вторгались на мою территорию, понятно вам? — Начальник тюрьмы тяжело сглотнул и промолчал. — Я заберу его с собой и верну вам через пару часов.

— Но на каком основании, команданте?

— Этот тип получил от меня секретное задание и обязан отчитаться, а вчера очень много моих людей получили ранения на митинге, организованном ради этого вот типа! — И он дважды ударил Давида по лицу. — Мне просто необходимо побеседовать с ним. — Начальник тюрьмы опять с трудом сглотнул.

— Но, команданте…

Лицо Маскареньо перекосило от ярости.

— Вы что, вздумали возражать? — бесцеремонно перебил он начальника. — Ага, понимаю, фактор гуманности, это очень хорошо, тогда — во исполнение фактора гуманности — может, и мне что-нибудь перепадет? — Его голос выдавал физическую слабость, лицо еще больше побледнело. Директор тюрьмы решил попытаться и волков накормить, и овец сохранить.

— Команданте, с вашего позволения я сделаю один телефонный звонок!

— Сделайте, сеньор начальник, сделайте, скажите им, мы готовы торговаться, и поскольку юноша принадлежит нам, нам хотелось бы знать, припасено ли что-нибудь и на нашу долю!

"Этот человек очень проницательный!" — заметила карма.

Начальник объяснил ситуацию Чоло, изумленному неожиданным поворотом:

— Вот сукин сын, он догнал нас на финишной черте! Дайте ему трубку!

— Дон Сантос!

— Давайте сразу к делу, команданте!

— Хорошо, как вам угодно: с учетом того, что мне задолжал Родригес, предлагаю освободить вашего друга в обмен на дом в Альтате. — Чоло даже поперхнулся от такой наглости и обматерил бы собеседника, если бы не вцепился пальцами в рукоятку лежащего рядом "магнума" и постарался подавить, а себе вспышку гнева. — Что скажете? Я прекрасно знаю, что вы не хотите уступать дом полиции и даже пообещали взорвать его; что ж, отлично, уступите дом лично мне в обмен на вашего друга.

Чоло судорожно сглотнул, чтобы смочить вдруг пересохшее горло.

— Этот дом стоит сто восемьдесят тысяч долларов; даю вам двести тысяч наличными.

— Меня не интересуют деньги, сеньор Мохардин, дом или прытко пела рыбка!

— Команданте, мы с вами деловые люди, так давайте вести себя соответствующим образом.

— Прытко пела рыбка — либо да, либо нет!

Для Чоло сохранить за собой дом было делом чести; в каком свете он предстанет перед своими людьми, если позволит отнять его? Кроме того, он хорошо усвоил истину, что любые дела с полицией решаются с помощью денег и торг на самом деле идет лишь по поводу суммы.

— Честно говоря, вы ставите меня в трудное положение.

— А что вас заботит?

— Моя будущая жена обожает этот дом. Забудьте о нем, и я готов выложить перед вами, не выезжая из Кульякана, двести пятьдесят тысяч зеленых лягушачьих шкурок!

— Мне думается, это вы ведете себя сейчас не как человек дела, не желая верить, что я знаю, чего хочу. А потому для пущей убедительности даю вам на раздумья полчаса.

— Постойте, постойте, а как же мой парень?

— Позвоните мне по два-ноль-пять-семьдесят. — Маскареньо положил трубку. Его подчиненные улыбались с довольным видом.

— Прытко пела рыбка, — сказал команданте начальнику тюрьмы, а затем обратился к Давиду: — Дорогой мой, как мне ни хотелось поработать с тобой вместе, но, видать, придется обойтись своими силами; твое счастье, что у тебя есть такой щедрый друг, можешь идти!

— Я свободен?

— Ни больше ни меньше, сеньор Валенсуэла, уносите ноги, пока не поздно!

— За ним должен заехать его адвокат, — вмешался начальник тюрьмы.

— Прытко пела рыбка, незачем заставлять его ждать! Давай, Давид, забирай пожитки и катись, свобода ждет тебя! — Давид вскочил на ноги, ему хотелось одного — поскорее оказаться как можно дальше от Маскареньо, но начальник тюрьмы отозвал его в сторону и дал денег на такси:

— Желаю удачи, парень! Маскареньо тоже попрощался с Давидом:

— Желаю удачи, и не забывай старую истину: не имей наличных, а имей друзей отличных!

По дороге к выходу Давид выслушал наставления начальника тюрьмы:

— Будь очень осторожен, не нравится мне все это. Скажи, куда ты направляешься, чтобы я сообщил Доротео.

— Домой к дяде с тетей, в Коль-Поп.

— Хорошо. — И приказал тюремному охраннику: — Отведи его к Кармело зарегистрировать освобождение, а потом проводи до ворот и проследи, чтобы он сел в такси.

Уже за воротами тюрьмы охранник сказал Давиду:

— Так, Рожей-не-вышел, деньги с собой есть? — Давид вынул банкноту, которую дал ему начальник, и охранник тут же забрал ее. — Тебе на такси не положено, земляк, поезжай на автобусе. — И дал ему два песо на билет. Потом, провожая Давида взглядом, сплюнул ему вслед: — Твое место у параши, ублюдок долбаный!

Засаженные помидорами поля не радовали глаз Давида, зато поросшие лесами горы вдали заставляли его сердце учащенно биться. Наконец-то свободный, он вышел на шоссе и сел на городской автобус, идущий до кульяканского автовокзала. Через окно лицо жгло четырехчасовое солнце.

"Ну вот, вышел из тюрьмы — и слава богу, а там будь что будет! Но как же я расплачусь с Чоло? Мне столько денег не заработать, даже если всю жизнь буду перегонять баркасы с товаром!" — "Поскольку Рапидо мертв, ты можешь занять его место и стать отважным пистолеро!" — "Это дело мне не нравится, я уж лучше начну играть в бейсбол; надеюсь, питчеры хорошо зарабатывают там, в Лос-Анджелесе! Надо заехать в Альтату за моим сокровищем". — "Забудь о нем, думаю, под боком у Чоло оно тебе больше не понадобится! А ты разве не хочешь вернуться в Чакалу?" — "Хочу. — Давид почувствовал острое желание увидеть мать, и из автобусного окна бросил последний взгляд на тюрьму. — Каково-то придется Карлоте хоронить Сидронио? Его братья станут разыскивать меня, а я в это время буду в Лос-Анджелесе искать пепел Дженис. А вдруг она жива?" — "Вполне возможно, иногда артисты инсценируют свою смерть, чтобы исчезнуть из поля зрения публики".

Подъехав к месту, где к шоссе примыкала дорога из аэропорта, водитель остановил автобус, в него поднялся Франко и, не задерживаясь, направился к Давиду.

— Эй, — окликнул его водитель, — а платить кто будет? — Но тот в ответ только повернулся и показал ему свой пистолет сорок пятого калибра. Что происходит? Давид почувствовал сильный позыв испражниться; полицейский без единого слова стащил его с сиденья и выволок из автобуса. Сцепив зубы, Давид подчинился. Что теперь? Франко запихнул его на заднее сиденье стоящего тут же автомобиля, где уже находился второй агент, а сам сел с другого края.

— Привет! — произнес спереди слащавым голосом Маскареньо. — Ты, наверно, уже не надеялся увидеть нас? — "Любовь не вздохи на скамейке", — заметила бессмертная часть Давида. Несмотря на включенный кондиционер, команданте был весь в поту и бледный как смерть; Давид со страхом посмотрел на него; полицейский за рулем тронул машину с места. — Хотел смыться до того, как я получу свою долю? Прытко пела рыбка! Знаешь этого сеньора? — Маскареньо кивнул на агента, который сидел справа от Давида, — это был Элвер Лоса.

— Элвер, что случилось, тебя схватили? Лоса бросил на него презрительный взгляд:

— Идиот!

Маскареньо с самодовольным видом продолжал:

— В тюрьме он был нашей подсадной уткой. Ему уже давно стало ясно, что необходимо сотрудничать с нами, и очень скоро он навел нас на след своего лучшего друга; тот не вынес пыток и потерял рассудок, а теперь проводит время, распевая "Облади-облада". Потом он достал для нас ценную информацию о твоем двоюродном брате, и мы взяли его во время прогулки напротив отделения Банко де Мехико в Масатлане.

По ходу рассказа лицо Давида постепенно кривилось в болезненной гримасе, пока не превратилось в страшную маску.

"Ты только послушай, тот, что считался самым крутым, оказался обычным дерьмом!" — заметила карма.

— Сведения, полученные Лосой, имели важнейшее значение для ликвидации местных очагов подрывной деятельности, и поскольку здесь работа завершена, мы теперь переводим его в Герреро, где внедрим в ряды партизан Лусио Кабаньяса.

"Вот ублюдки!" — подумал Давид. Он старался ни на кого не смотреть — особое отвращение у него вызывал Лоса, — но невольно обратил внимание на гадкие улыбочки Франко и Маскареньо. Почему они смеются над ним? Ведь обо всем уже договорились с Чоло! Через десять минут машина остановилась у ресторана "Лос-Пикачос". Давида оставили в машине, надев ему на голову капюшон из плотной материи. Маскареньо вышел вместе с Франко, и их встретила красивая смуглая молодка с похожими на маслины глазами.

— Команданте, как ваше здоровье? — Она знала, что Маскареньо оперировали язву желудка в одной из больниц Хьюстона.

— Уже хорошо, разве по мне не заметно?

— Когда вы приехали?

— Три часа назад.

— Вы бледны. Разве врачи не велели вам восстанавливать силы?

— Я этим и занимаюсь, просто вышел на службу решить кое-какие неотложные вопросы и не мог удержаться, чтобы не повидаться с вами.

— Вы мне льстите, команданте, но если не побережете себя, вам грозит рецидив болезни, а это может привести к очень неприятным осложнениям. Скушаете что-нибудь?

Маскареньо окинул ее алчным взглядом.

— Хотел бы я скушать…

Смуглянка кокетливо улыбнулась; в это время зазвонил телефон, и она подняла трубку:

— Команданте, это вас.

Забирая трубку, Маскареньо взял девушку за руку:

— Эти глаза убивают меня, Мелита!

— Значит, так, команданте, — раздался в трубке голос Чоло, — объясню вам доступным языком. — В его голосе звучали раздражение и тревога.

— Ну-ка, ну-ка, я весь внимание!

— Поезжайте на Меркадо-Буэльна, там, на углу Хуарес и Гранадос, увидите белый "рено", в котором вас будет ожидать женщина невысокого росточка; она вручит вам триста тысяч долларов, а вы передадите ей моего парня.

Маскареньо рассмеялся.

— Прытко пела рыбка, а я-то надеялся, что вы всерьез восприняли мое предложение; итак, либо вы отдаете мне дом, либо ваш друг сгниет в военном лагере номер один!

Сантос сглотнул слюну.

— Ладно, команданте, ваша взяла! Забирайте дом.

— А документы?

— У адвоката Угарте, его офис находится в здании Биржи. Как насчет парня?

— Отпущу его, как только увижу документы. Он бросил трубку и подошел к девушке.

— Ну, так когда? Она покраснела.

— Я уже сказала вам в прошлый раз, что не могу.

— Обратите внимание, что я выполнил все ваши условия — сделал операцию и все остальное, о чем вы просили.

— Это для вашего же блага!

— А я хочу, чтобы и для вашего! — Опять зазвонил телефон, и Маскареньо покинул ресторан. — Франко, — с чувством сказал он своему помощнику, прежде чем вернуться в автомобиль, — эта женщина должна стать моею.

— Осмелюсь напомнить вам, что ее жених — сын президента Ассоциации фермеров.

Маскареньо выглядел утомленным.

— Не имеет значения, я же сказал: она должна быть моею!

— Понимаю, вам виднее, команданте.

Они проехали несколько кварталов и остановились у здания Биржи. "Свободу Давиду В." требовали лозунги, намалеванные на каменных заборах, местами поросших мхом от чрезмерной влажности. Кульякан принадлежит к тем городам, где всех детей жалеют, как своих. В офисе Угарте вместе с ним находился Аранго.

— Где документы?

— Они в дороге, команданте, будут здесь с минуты на минуту.

— Ага, понятно.

— А наш клиент?

— Мы с ним прогуляемся, пока вам не подвезут документы. Передайте дону Сантосу, что каждая минута ожидания стоит его другу один вырванный ноготь! — Маскареньо почти упал на сиденье автомобиля и приказал: — Поехали на базу!

Давид с трудом мог дышать под капюшоном. В чем дело, почему меня не отпускают? Внезапно он почувствовал знакомый запах фекалий и услышал жалобные голоса пленников — его опять привезли в "драконовские" застенки.

"Постарайся не совершать ошибок", — предупредил его голос.

Давида провели по всему коридору и только в конце сняли с головы капюшон — он находился в той же комнате для пыток, что в прошлый раз. Ему едва удалось сдержать крик отчаяния. Давид начал мысленно повторять: ничего не будет, ничего не будет, — но это не помогало, потому что грудь сдавило от страха.

— Ты меня не на шутку разозлил, — выкрикнул команданте. У Маскареньо пересохли губы и глаза стали похожи на две глубокие впадины. — Как мне сообщили, вчера митингующие будто и слыхом не слыхивали о других заключенных, все скандировали: "Свободу Давиду Валенсуэле"! Ты можешь объяснить, почему. Ротозей? Кто организаторы митинга и почему они тебя знают? Это дружки Сантоса Мохардина? Ох, сдается мне, что ты у них за вожака, верно, каброн? Ну и плут же ты!

Давид видел, что Толстяк и Длинный стоят наготове, и с бьющимся сердцем спросил:

— В котором часу вы меня отпустите? Маскареньо взорвался:

— Отпустить тебя, каброн, мать твою? Думаешь, я тебя отпущу в обмен на какой-то вшивый долбаный дом? Ну, нет, прытко пела рыбка, и не надейся, мы, "драконы", стоим большего! Гребаные наркоторговцы считают, что им все подвластно, но меня купить у них кишка тонка! Почему этот пендехо Мохардин заодно с партизанами? Какую он получает выгоду? Я ему кислород перекрою, вот увидишь! — Давид заметил, что из-за долгой тирады Маскареньо выбился из сил. — Я умею выполнять договоренности, — заявил он вдруг. — Конечно, я отпущу тебя, но сначала ты мне назовешь организаторов митинга!

— Клянусь вам, что мне ничего неизвестно, я в это время сидел взаперти!

Франко перебил его:

— Послушай, кабронсито, твой двоюродный брат сначала твердил то же самое, мол, никого не знаю, но когда мы его хорошенько обработали, а потом отрезали яйца и ему же скормили, он, естественно, заговорил по-другому — очень уж любил наряжаться в женское платье, вот и запищал, как педик.

— Ублюдок!

— Что ты сказал? — Маскареньо подал знак Толстяку, и тот пинком опрокинул Давида на пол; Длинный принес капельницу, одной рукой сдавил пленнику рот, а другой вставил в нос катетер; Франко и Лоса тем временем держали его за обе ноги. Давид захлебывался, каждый очередной пузырек означал продолжение ада, так что его бессмертная часть заговорила что-то о подводном плавании и ржавых саблях. Его отпустили, только влив в него все до последней капли. Давид не сразу пришел в себя, нестерпимая жгучая боль долго не ослабевала.

— Смотри сюда, Ротозей, — велел ему бледный Маскареньо, с отвратительным бесстыдством достал свой член и стал мочиться в опустевшую бутылку. — Нам стало известно, что ты обожаешь сидр, и мы сейчас доставим тебе это удовольствие. — Закончив мочиться, он прерывающимся от тяжелого дыхания голосом обратился к Франко и Лосе: — Теперь вы внесите вклад в общее дело, — и передал им бутылку. Всем троим удалось наполнить ее доверху.

"Вот, не хотел пить свою мочу, теперь придется чужую", — сказала карма. "Может, от нее мне полегчает?" — "Как бы не так, от чужой мочи пользы никакой!"

— На колени, Ротозей! — Длинный и Толстяк зажали его с обеих сторон. Несмотря на изможденный вид, Маскареньо вызвался напоить мочой Давида из собственных рук; Толстяк пальцами зажал нос жертве, а команданте вставил бутылку в рот. — Я уже сказал, что освобожу тебя, вот, попей на дорожку, чтоб не мучила жажда. — У мочи был резкий, кислый вкус, Давид поперхнулся несколько раз, едва сдерживая приступы рвоты.

— Наслаждайся, Ротозей! — приговаривал команданте. "Болтун спотыкается чаще, чем хромой", — заметила карма.

— Вы только посмотрите! — засмеялся Франко. — Парню пришелся по вкусу этот сорт пива!

— Похоже, он не отказался бы от добавки! — подхватил Лоса. — Придется созвать весь полк. — Давид большими глотками допил остатки.

— Отлично, Ротозей, вот это по-нашему, будь для нас и дальше своим человеком, потому что мне необходима информация! Про Чуко и Бакасегуа я уже знаю, но у меня мало сведений о новичках, о тех, кто поступает к нам в эти дни. А поскольку Лоса переводится в Герреро, угадай, кто останется в тюрьме вместо него! — Давид сыто рыгнул, и все загоготали. — Голодать мы тебя не заставим, для нас это принципиально, в следующий раз накормим тебя до отвала нашим дерьмом! — Лицо Маскареньо устало осунулось; внезапно его глаза потускнели, пустая бутылка выскользнула из рук. Франко и Лоса бросились к нему и удержали от падения.

— Команданте, вам надо на воздух!

— Да, вы правы, Имельда, наверное, надо передохнуть. Чертова язва, пулевое ранение и то бы так не донимало!

Как только Толстяк открыл дверь, Давид кинулся к лежащей на полу бутылке. "Помни, некоторые благоприятные возможности уже не повторятся никогда!"

— Берегись! — воскликнул Лоса, но прежде, чем кто-либо сумел выхватить из кобуры пистолет, Давид выпрямился и с криком "За Чато!" мощно метнул бутылку. Франко заметил ее, но не успел даже руку поднять.

"Пок!" Удар по голове был так силен, что он упал на троих своих товарищей, и все четверо растянулись на полу. Длинный вскочил первым, подбежал к пленнику и чудовищным ударом сбил его с ног. Лоса спихнул с себя безжизненное тело Франко:

— Ах ты, гад! — и бросился на подмогу Длинному.

Смертельная рана на голове у Франко продолжала кровоточить. Длинный уже начал душить Давида, но Маскареньо приказал:

— Не трогай, он мой! — Кожа у него на лице приобрела цвет зубного порошка. — Прытко пела рыбка!

Франко лежал в темной луже. Длинный сидел поверх Давида, который лихорадочно шарил руками в поисках какого-нибудь метательного снаряда.

— Прытко пела рыбка, — насмешливо повторил команданте. — Хотел убить меня? Пендехо, еще не родился человек, который меня одолеет! — Каждое слово угрозы давалось ему с трудом, его кожа покрылась потом. — Ты идиот, и тебя постигнет та же участь, что и твоего двоюродного брата, только ты упадешь с вертолета живьем, ведите его!

— Но, шеф, солнце еще не зашло!

— Мне наплевать, привяжите к нему что-нибудь тяжелое, да чтобы не развалилось в воде! Чертовы партизанские засранцы, да еще с наркодельцами сговорились!

Вечерело, когда вертолет пересек береговую черту залива Мар-де-Кортес. Приняв вторую понюшку кокаина, Маскареньо принялся сокрушаться по поводу смерти Франко:

— Ну и свинью ты нам подложил, Франко был моей правой рукой! — Его лицо перестало быть мертвенно-бледным, но с него не сходило потрясенное выражение.

Пилот с любопытством взглянул на Давида:

— Хочешь покурить, приятель?

Давид кивнул; пилот напомнил ему летчика, что вывез его из Чакалы той давней ночью, когда все только началось. Руки у него были скованы наручниками, и Длинный вставил ему сигарету в рот; Давид глубоко затянулся — что ни делаешь перед смертью, все хорошо. Ему показалось, что поверхность Моря стала темнеть; у него на коленях лежал бетонный блок, привязанный к шее. Дверь вертолета была открыта, а Давида посадили на краю, так, что его ноги свешивались наружу. Когда пролетали над оконечностью полуострова Атамирако, он подумал: "А где же "броненосец Потемкин"?" — но с такой высоты ничего не мог различить; ему стало окончательно ясно, что спасения нет. В этот момент вертолет повернул, и Давиду открылась луна, величественно сияющая над морем.

Маскареньо обернулся с сиденья рядом с пилотом и подал своим подчиненным знак, мол, пора; Давиду захотелось испражниться.

"Наконец-то я с тобой расстанусь, — сказала его бессмертная часть. — Ты не представляешь себе, как я ждала этой минуты! Твоя смерть означает для меня жизнь!" — "Что ты хочешь этим сказать?" — "Все это время я целенаправленно старалась избавиться от тебя! — Это открытие потрясло Давида. — Тебе не понять, какое наслаждение для меня освободиться от твоей оболочки; только потому, что ты невежа и постоянно спорил со мной, мне так долго не удавалось накликать на тебя смерть!" — "Ну и тварь же ты!" — "А ты глупец, который сегодня достанется на ужин акулам!" — "Подлюка!" — "Ты всегда был мне отвратителен, мне хотелось кого-нибудь более мужественного, изворотливого, чтобы не ходил с раскрытым ртом! Думаешь, кто подговорил тебя сцепиться с Рохелио? Если бы тот самовлюбленный клоун не стал целиться в небо, ты бы получил пулю в сердце; точно так же повел себя Ривера, вместо того чтобы разорвать тебя на куски".

Сидя в дверном проеме, Давид разглядывал потемневшее небо: вон появилась Венера, скоро засветятся остальные звезды. "Так чем же считали ацтеки Млечный Путь? — спросил он себя и вспомнил: — Ну, конечно, туманной змеей!" Давид обрадовался, что больше не чувствует позывов в кишечнике.

— Ацтеки считали Млечный Путь туманной змеей!

— Живым будем сбрасывать, мой команданте?

— Только живым! — подтвердил Маскареньо.

— Но сначала кастрируй его — разве Франко не заслуживает расплаты за свою смерть? — Давид вскарабкался на ноги, посмотрел на команданте и улыбнулся: — Эй, осторожно с этим пендехо! — потом наклонился над бездной. — Держите, держите его!

"Что ты делаешь? — всполошилась карма; Давид сделал шаг вперед. — Не-е-е-ет! — завопила его бессмертная часть. — Только не самоубийство-о-о-о-о!" — "Прытко пела рыбка".

Падение длилось целую вечность. Летя вниз, увлекаемый бетонным блоком, Давид услышал голос Дженис Джоплин: "Эй, парень, как дела? Я уже знаю, что ты не Крис Кристофферсон, но все равно иди за мной, я ждала тебя! — От нее исходило восточное благоухание. — И я знаю, что ты остался верен мне". — "Конечно!" — ответил Давид. Он ударился о поверхность воды и почувствовал, как его бессмертная часть отделилась, а потом кругами пошла ко дну.

"В чем дело? Я уже умер?"

Но для него это не имело никакого значения: перед ним была Дженис с длинными вьющимися волосами, необыкновенно красивая, увешанная причудливыми ожерельями, одетая в легкую белую тунику. Он увидел стаю рыб, а среди них одну, раскрашенную в яркие цвета, а затем водная толща растворила все, мир становился все глубже и темнее, темнее… Последним он различил тело Облади, оставшееся плавать где-то на средней глубине.

Лейтебра-Джойс, август 2001