§ 1. Епархиальная власть и синодальная система

К концу XIX столетия Русская Православная Церковь значительно укрепила свои позиции в Средневолжском регионе. Духовенство энергично проводило миссионерскую, просветительскую и попечительскую работу среди православного и неправославного населения. Активно строились новые храмы, открывались церковно-приходские школы и попечительства, общества трезвости и братства. Епархии Среднего Поволжья стали играть во внутрицерковной жизни все большую роль.

Симбирская епархия была образована 16 мая 1832 года, а Самарская – 19 декабря 1850 года. Их епархиальными центрами стали соответственно Симбирск и Самара. Пензенская епархия возникла раньше: в 1758 году она вошла в состав Тамбовской епархии, а преосвященный именовался «епископом Тамбовским и Пензенским». 16 октября 1799 года была учреждена самостоятельная Саратовская епархия, причем резиденцией епископа Саратовского и Пензенского стала Пенза. С этого момента можно вести речь о возникновении Пензенской епархии, которая обрела свой официальный статус в 1803 году. 12 ноября 1828 года произошло разделение единой епархии на Пензенскую и Саратовскую, а преосвященный получил титул епископа Пензенского и Саранского.

Открытие новых епархий было связано с изменением статуса Симбирска, Самары и Пензы, которые превратились в губернские города, объединив вокруг себя обширные территории Среднего Поволжья, административно разделенные на 25 уездов. Согласно существовавшему законодательству, «по всем вообще епархиям, пределы их и самое пребывание Епархиальных преосвященных, распределяется сообразно сушествующему разделению губерний так, что пребывание Епархиальных преосвященных учреждается в губернских городах». Границы епархий совпадали с границами губерний: Симбирская епархия распространяла свою власть на восемь уездов (Симбирский, Сенгилеевский, Сызранский, Карсунский, Буинский, Алатырский, Ардатовский и Курмышский), Самарская – на семь (Самарский, Ставропольский. Бугурусланский, Бузулукский, Бугульминский, Новоузенский и Николаевский), а Пензенская – на десять (Пензенский, Городищенский, Писарский, Керенский, Краснослободский, Мокшанский, Наровчатский, Нижне-Ломовский, Саранский и Чембарский). В ноябре 1908 года к Самарской епархии была присоединена Уральская область, вверенная надзору викария Преосвященного Тихона, епископа Уральского, с подчинением ему и единоверческих приходов епархии. Вскоре, ввиду искусственности новообразования встал вопрос о превращении Уральской области в самостоятельную епархию, который, впрочем, так и не был разрешён положительно, хотя в 1910 году на этот счет был подготовлен специальный законопроект.

К началу XX века Самарская епархия имела 1112 церквей и 86 часовен, 18 монастырей, а также несколько духовно-учебных заведений – духовную семинарию (основана в 1858 г.), Самарское, Бугурусланское и Николаевское духовные училища, епархиальное женское училище, церковно-учительскую школу (определением Св. Синода от 27 марта – 3 апреля 1907 г. ее было решено перевести из села Обшаровка Самарского уезда в Самару) и 1141 церковно-приходскую школу.

Симбирская епархия насчитывала 774 церкви, 192 часовни, 11 монастырей, и имела практически тот же набор духовно-учебных заведений: Симбирскую духовную семинарию (основана в 1840 г.). Симбирское, Сызранское и Алатырское духовные училища, готовившие основные кадра священно– и церковнослужителей для епархии, епархиальное женское училище и 471 церковно-приходскую школу. В обеих епархиях существовали братства (святителя Николая, преподобного Сергия Радонежского, равноапостольной Марии Магдалины, Трехсвятительское – в Симбирской епархии, и Свято-Алексиевское – в Самарской), епархиальные попечительства о бедных духовного звания, епархиальные комитеты Православного Миссионерского общества, отделения Российского Библейского общества. В Симбирской епархии в 1912–1916 гг. действовало церковно-археологическое общество.

В Пензенской епархии имелось 916 церквей, 62 часовни, 19 монастырей (7 мужских и 12 женских), женская община, 14 богаделен и 7 больниц при церквах и монастырях. Осуществлял свою деятельность целый ряд духовно-учебных заведений: Пензенская духовная семинария, Пензенское, Нижнеломовское и Краснослободское духовные училища, епархиальное женское училище, 605 церковных школ.

Регулярно издавались местные выпуски «Епархиальных ведомостей» (в Пензенской епархии с 1866 года, в Самарской – с 1867, а Симбирской – с 1876) – специального журнала для духовенства, в котором помещались как официальные распоряжения и указы Синода и консистории, так и статьи, посвященные злободневным проблемам церковной и общественной жизни.

Синодальная система церковного управления, возникшая в результате церковной реформы Петра Великого, вполне отвечала принципам государственно-церковных отношений, в которых церкви была уготована подчиненная по отношению к светской власти роль. Церковь стала государственной. В бюрократическом языке появился новый штамп – «ведомство православного исповедания». Историки по-разному оценивают значение церковной реформы Петра, в зависимости от их отношения к самой церкви. Историк и богослов Иоанн Экономцев пишет следующее: «Реформа Петра оказалась чревата негативными последствиями для Церкви. Нарушение принципа соборности не могло не привести к определенной стагнации церковной жизни. Разверзлась брешь между центральной церковной властью, назначаемой и действующей по указу государя, и поставленными в полную зависимость от нее епархиальными архиереями». Либеральный историк П.Н. Милюков придерживается иного мнения: «…Национализация церковного устройства есть совершенно естественное последствие охранительного характера восточной церкви…«Смирение» высшего руководящего слоя русского духовенства перед верховной властью и ее представителем, обер-прокурором Синода, осталось характерной чертой русского строя вплоть до революции 1917 г.» Справедлива точка зрения Г. Зайцева: «…О церковных реформах Петра в литературе имеется много противоположных высказываний. Одни историки, например. Никольский Н., рассматривают Петра как представителя свободомыслия и все его церковные реформы расценивают как близко стоящие к атеизму. Другие историки, как В. О. Ключевский, склонны видеть в Петре глубоко религиозного и даже суеверного человека. Мы не можем согласиться ни с теми, ни с другими. Мы должны к церковным реформам Петра подойти с тем же критерием, с каким подходим ко всей его политике… Он подчинил церковь и религию интересам господствующих классов, превратил церковь в часть государственного аппарата, служащего интересам возвышения и укрепления дворянской империи». Несмотря на столь полярные утверждения, в них содержится одна общая мысль: синодальная система была помехой для духовного развития и самостоятельности церкви, превращая ее в послушное орудие монаршей воли.

Синодальная система в своих главных чертах сложилась в царствование Николая I и просуществовала с незначительными изменениями до Февральской революции 1917 г. Западный историк Русской православной церкви Дмитрий Поспеловский писал: «После целого века интеллектуальных и религиозных шатаний, задуманная Прокоповичем и Петром I синодальная система окончательно оформилась в эпоху Николая I как деспотическая диктатура гражданского чиновника обер-прокурора над Синодом и духовенством вообще. Оба обер-прокурора этой эпохи, масон С. Нечаев и генерал С. Протасов, откровенно презирали епископат. Своё назначение обер-прокурором Протасов выразил следующими словами в письме приятелю: «Теперь я главнокомандующий церкви, я патриарх, я чёрт знает что…» Это он определил церковь как «ведомство православного исповедания». Император являлся верховным главой церкви, верховным арбитром в церковных делах. Как гласили Основные Законы, «император, яко христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния». Ему подчинялись обер-прокурор и члены Св. Синода, который, «как духовное Соборное Правительство, имеет власть всякие духовные дела во всероссийской церкви управлять…»

Синод имел тот же круг полномочий в духовных делах, что и Сенат – в светских. Обер-прокурор фактически выступал в роли государственного министра. Он имел собственную канцелярию, помогавшую ему в разборе текущей документации, подготавливавшую проекты распоряжений и указов для обсуждения синодальным собранием иерархов. Присутствующие в Синоде епископы не освобождались от управления вверенных им епархий.

Епархиальная система управления, получившая название консисторской, по своей структуре повторяла центральную. Во главе епархии находился епископ, а консистория играла роль епархиального правительства. Система епархиальной власти состояла из следующих основных звеньев: института епископальной власти (архиерей, викарий, архиерейский дом); духовной консистории (секретарь и канцелярия, духовное присутствие); приходской организации (институт благочинных, съезды приходского духовенства, местные причты). Первые два звена образовывали епархиальное правление, или, как именовалось в документах, «епархиальное начальство». В историографии утвердилось мнение, что такая «структура церковного управления вела к строгому отделению административно-хозяйственных функций от функции «хранителя веры», то есть идеологической. Это обстоятельство порой служило основанием для разногласий лиц, представлявших эти два направления». Эти разногласия проявлялись как на центральном, так и на епархиальном уровнях системы церковного управления. В последнем случае они были менее заметны ввиду того, что власть в епархии была сосредоточена в руках духовных лиц – архиереев и членов духовной консистории. На откуп духовенству была отдана и административно-хозяйственная функция.

Епископ, полновластный глава епархии, назначался на ту или иную кафедру и смещался с нее указом Св. Синода. «Епархиальные преосвященные и викарии избираются Св. Синодом и из представленных последним трех кандидатов назначаются Высочайшею властью». Таким образом, решающее слово в выборе епископа оставалось за монархом. У архиерея имелся собственный штат, выполнявший канцелярские и административно-хозяйственные дела. Он состоял из канцелярии и ряда должностных лиц – эконома, казначея, занимавшихся вопросами финансового содержания епископа и его штата, несколько послушников и монашествующих. Канцелярия епископа возглавлялась секретарём. Так в 1905 г. секретарём канцелярии епископа Самарского и Ставропольского был Н. Тихомиров. Самарский епископ проживал в каменном двухэтажном доме. Его комнаты находились на втором этаже, а первый занимали братские кельи и канцелярия. До 1878 г. архиерей и его штат не имели постоянной резиденции, размещаясь в частных домах, пока, наконец, городские власти не отвели для них специальные помещения. Хозяйством архиерейского дома руководил эконом, назначавшийся самим преосвященным. Право контроля над имуществом архиерейского дома принадлежало духовной консистории. Согласно статье 108 устава духовных консисторий, она «поверяет экономические книги архиерейского дома и ежегодно свидетельствует целость собственности оного посредством кого-либо из доверенных духовных лиц». В отдельных случаях, для более эффективного управления или успешного проведения миссионерской работы, в помощь епископу назначался викарий. «В видах ослабления раскола и доставления епархиальным преосвященным, обремененным ныне текущими делами, возможности обратить на означенный предмет усиленное внимание, признано весьма полезным и нужным учредить викарных в тех епархиях, где содержание викарных Архиереев может быть обеспечено предоставлением в их распоряжение достаточных монастырей». Так, 30 июня 1912 г. архимандрит Алатырского Свято-Троицкого монастыря Назарий был назначен Синодом викарным епископом Алатырским на вновь учрежденную кафедру в Симбирской епархии. Это было сделано в целях улучшения результатов миссионерской деятельности.

Другим важнейшим органом управления епархией являлась духовная консистория, состоящая из канцелярии и духовного присутствия. Последний вариант устава духовных консисторий был Высочайше утвержден 9 апреля 1883 г. Статья 1 устава гласила: «Духовная консистория есть присутственное место, чрез которое, под непосредственным началом Епархиального Архиерея, производятся управление и духовный суд в поместном пределе Православной Российской Церкви, именуемом епархией». Члены консистории избирались из архимандритов, игуменов, иеромонахов, протоиереев и иереев, «заслуживающих преимущественное доверие по образованности, опытности, примерному поведению и правдолюбию». По представлению епископа они утверждались Синодом. Так в 1870-х гг. членами Самарской духовной консистории были протоиреи Иоанн Халколиванов, Алексей Кротков, Александр Цареградский, и священник И. Третьяков, а в 1910-х гг. – протоиреи Софотёров (от Спасо-Преображенской церкви), П. Введенский (от кафедрального собора), А. Третьяков (от Вознесенского собора) и священник Покровской церкви А. Ключарев.

На заседаниях присутствия рассматривались дела, имевшие важное значение для жизни епархии, серьезные жалобы и обращения духовенства. Велся специальный журнал, где кратко излагались суть вопроса и вердикт членов присутствия по поводу его решения. Епископ не участвовал в прениях в присутствии, но мог затребовать то или иное дело для личного ознакомления. В целом, функция консистории состояла в том, чтобы взять на себя разбор основной массы бумаг, освободив от этого занятия канцелярию епископа, а его самого – от формальной бюрократической рутины. По меткому выражению одного из авторов, «консистория – это фабрика бумаг». Преосвященный лично знакомился лишь с теми документами (прошедшими уже через консисторию), в которых излагались наиболее серьезные проблемы, волновавшие духовенство. Нередки были случаи, когда епископ, имея дело только с наличными бумагами консистории, не видел и не представлял реальной жизни вверенной ему епархии, особенно при кратковременном пребывании на кафедре.

Текущей документацией занималась консисторская канцелярия, руководимая секретарем, который координировал работу нескольких канцелярских отделов – «столов», возглавлявшихся столоначальниками. Прочий штат канцелярии составляли казначей, регистратор и служащие. Все чиновники консистории являлись светскими лицами в отличие от должностных лиц архиерейского дома.

Секретарь играл в работе консистории ключевую роль. Он назначался Синодом по предложению обер-прокурора, в отличие от прочих канцелярских служителей. Статья 285 устава духовных консисторий гласила: «Секретарь консистории, находясь под ближайшим начальством Епархиального Архиерея, состоит вместе с тем в непосредственном ведении обер-прокурора Синода, как блюстителя за исполнением законных постановлений по духовному ведомству, и обязан исполнять все его предписания». Таким образом, положение секретаря в системе консисторского управления было двойственным. С одной стороны, он подчинялся епископу, а с другой, должен был следить за исполнением закона в деятельности консистории, отношениях ее с архиереем. Он назначался и увольнялся обер-прокурором Синода и был с ним напрямую связан. Ни одна бумага, поступающая в консисторию, не могла иметь хода без ведома секретаря, который «не имея звания члена присутствия, не входя в его состав… в сущности есть руководитель и контролер присутствия». В делах консистории секретарь был вполне самостоятелен: «он может протестовать и против единогласных постановлений присутствия, если находит, что они противоречат законам; в таком случае он прямо ставит членам присутствия на вид свои представления против их единогласного решения, и если они не будут уважены членами, отмечает о том в журналах и подает архиерею рапорт, и излагает эти представления». Таким образом, секретарь подчиняется епископу только формально. Фактически он настолько независим от епископа, что одновременно с ним представляет обер-прокурору срочные сведения о деятельности духовной консистории. Кроме того, он представляет и свои секретные донесения. Такая ситуация в консисторском управлении породила волну критики сторонников реформ. Один из авторов прямо писал, что «секретарь посылается для контроля и надзора за архиереем. Он не только его помощник, но и судья его действий. Епископу, конечно, невыгодно с ним ссориться и смотреть как на подчиненного. Архиерею приходится предоставить секретаря «воле его», и секретарь использует свое положение как умеет. Положение секретаря несомненно допускает, даже почти обязательно создает в нем «временщика». Столь же непонятными с точки зрения реформаторов были и взаимоотношения епископа и членов консистории. «Место епископа в консистории более чем странно, – рассуждает тот же автор, – Консистория – собор при епископе. Но тогда почему не допускается председательство его в консистории? Очевидно, консистория – не совет, а самостоятельное учреждение. Но вполне ли? Сказать трудно». Если обратиться к уставу духовных консисторий, то исчезнут последние сомнения относительно несамостоятельности, консистории: «В случае, когда даже при единогласном решении (членов присутствия – А.М.) Епархиальный Архиерей усмотрит, что дело изложено недостаточно, или, что при исследовании упущены такие обстоятельства, которые могли бы ближе объяснить предметы, подлежащие рассмотрению, или что решение не согласно с законами, он предлагает консистории пересмотреть дело или дополнить его нужными обстоятельствами, и затем постановить решение». Правда, оговаривалось, что «члены консистории при рассмотрении указанных обстоятельств могут остаться при прежнем мнении». В этом случае епископ «полагает собственное решение, которое и приводится в исполнение». Кроме того, епископ мог удалить члена присутствия от участия в заседаниях либо по причастности его к рассматриваемому делу, либо по важному обвинению, во-первых, назначить временных членов присутствия, известив об этом Синод, во-вторых, и утвердить расписание дел по отделениям и столам, назначив на каждый стол по особому члену для наблюдения за его работой, в-третьих. Как подчеркивает архимандрит Михаил, эта двойственность исключает возможность всякой юридически-правильной деятельности епархиальной власти. Сильный епископ игнорирует консисторию, считая ее своей домашней канцелярией. Епископ же осторожный, наоборот, спасаясь от ответственности, пользуется неясностью положения консистории, чтобы спрятаться за ее авторитетом. Такой епископ все дела сдает на рассмотрение консистории и за ней «спасается» от всякой инициативы, от всякого внебумажного дела. Епископ добровольно отменяется консисторией, что еще хуже».

Духовная консистория являлась высшим административным, судебным и распорядительным органом епархии. Указы Синода поступали на имя архиерея, а от него – в консисторию. Когда кафедра не была занята, все указы поступали в консисторию. В целом в сфере деятельности консистории находились кадровые вопросы, метрикация, суд над лицами духовного звания по внутрицерковным проступкам, а также над светскими лицами в области семейно-брачных отношений. Консистория управляла всеми духовно-учебными заведениями епархии, церковноприходскими школами через духовный училищный совет и его местные отделения, контролировала процесс создания церковно-приходских попечительств и советов, в ее ведении находились попечительство о бедных духовного звания и православный миссионерский совет.

Как уже отмечалось, канцелярия консистории делилась на отделы. Так, канцелярия Симбирской духовной консистории включала в себя секретарский и пять прочих отделов или «столов», каждый из которых выполнял особые функции. Секретарский стол подготавливал циркуляры консистории по тем или иным вопросам, координировал работу епархиальных съездов духовенства и обрабатывая материалы по ее итогам, анализировал рапорты благочинных, составлял отчеты о состоянии епархии и так далее. В функции 1-го стола входили регистрация и учет благосостоянии церквей и монастырей, приходов их бюджета, наличия церковно-приходских попечительств и церковных библиотек, учет монашествующих, а также всяческое наблюдение за жизнью и бытом духовенства и особенно за его нравственным состоянием, совершением церковных обрядов, рукоположение в священнический сан, выдача документов, назначение, перемещение, отпуск, увольнение и перевод на пенсию священнослужителей, назначение пенсии им и их семьям. Функции 2-го стола состояли в надзоре за правильным совершением церковных обрядов по заключению и расторжению браков, за нравственностью священнослужителей и прихожан, в дознании и расследовании неблаговидных поступков священнослужителей. Функции 3-го стола заключались в регистрации, оформлении и выдаче актов гражданского состояния, наблюдении и борьбе с распространением раскола и сектантства.

Четвертый стол осуществлял контроль за имущественным состоянием церквей, церковным землевладением, строительством церквей, их освящением, открытием новых приходов. И, наконец, 5-й стол занимался вопросами метрикации православного народонаселения (наибольший объем дел приходился как раз на этот стол). Таким образом, можно отметить, что сфера компетенции не была строго разграничена, поэтому одними и теми же вопросами ведали одновременно несколько столов (такими как, например, надзор за нравственностью и поведением священнослужителей, совершением обрядов, материальным положением причта и т. д.).

Отдельно от духовной консистории при каждой епархиальной кафедре существовало попечительство о бедных духовного звания, которое распоряжалось пособиями для призрения священнослужителей и их семей, нуждавшихся в средствах. Попечительство состояло из шести членов, избираемых из белого духовенства и из монашествующих. К примеру, членами Самарского Епархиального попечительства о бедных духовного звания в 1900 г. были протоирей К.А. Софотёров, священники И.Г. Беневольский, В.А. Успенский, А.А. Докукин, коллежский ассесор В.Ф. Утехин, а в 1914 г. – протоиреи И.Г. Беневольский, Е.Н. Веригин, священники А.А. Докукин, А.С. Ключарев, С.Ф. Богородицкий, коллежский регистратор Л.А. Орлов. Для исполнения своих поручений по епархии попечительство имело от одного до трех сотрудников в каждом уезде из числа городского или сельского духовенства. Попечители утверждались преосвященным по представлению консистории. Само попечительство состояло под непосредственным началом архиерея. В функции попечительства входило: 1/ сбор по книгам благотворительных приношений, 2/ наблюдение за кружечным сбором и 3/ доставление призрения тем священнослужителям, «кто имеет в этом истинную потребность». Ежегодно попечительство составляло подробный отчет о своей деятельности, который вместе с приходно-расходной книгой поступал к епископу.

На уездном уровне епархия состояла из благочиннических округов, каждый из которых возглавлялся отцом благочинным. Существовали и городские благочинные округа, например, Самарский и Симбирский. В каждом уезде имелось 4–5 благочинии. Самарская епархия состояла из 54 благочинных округов, Симбирская и Пензенская – из 40. Должность благочинного как помощника епархиального архиерея была учреждена в 1721 году в соответствии с Духовным Регламентом и синодальным законодательством: «Духовным регламентом вменено в обязанность епископу, в видах тщательного и успешного его надзора, учинить заказ по всем городам, чтобы протопопы, или нарочно определенные к тому благочинные как духовные фискалы все относящееся к епископу насматривали и ему доносили». Различались благочинные приходских церквей, благочинные монастырей и старшие благочинные. Благочинные назначались епископом «по личному внимательному выбору из беспорочных, опытных, усердных и наиболее деятельных священнослужителей, преимуществующих сверх того перед другими основательностью в суждении и назидательным поведением». Под надзором каждого благочинного находилось от 10-ти до 30-ти окрестных церквей с их причтами. В его обязанности входило наблюдение за благоустройством, строительством и содержанием церквей, надзор за монастырями, за исполнением богослужений, ведением метрических, приходно-расходных, обыскных книг и т. д. Специально указывалось, что «благочинные обязаны иметь прилежное смотрение за тем, чтобы духовенство пребывало в трезвости, о предающихся нетрезвости доносить епархиальному архиерею без всякого укрывательства». Церковные или светские власти не имели права чинить благочинному препятствия в его действиях. Протоиерей или священник, прослуживший в должности благочинного 12 лет подряд, награждался орденом Св. Анны 3-й степени.

Практика выбора благочинных на общем съезде приходского духовенства, имевшая место в ряде епархий (в том числе, и средневолжских) после реформ Александра II, была отменена указом Св. Синода в 1881 г. Это стало одним из первых решительных проявлений консервативной политики обер-прокурора Константина Победоносцева, направленной на то, чтобы исключить всякую инициативу со стороны приходского духовенства, выходящую за рамки дозволенного официальными властями. Если его предшественник Дмитрий Толстой, боясь революции и распространения атеизма, проводил либеральные реформы сверху, то Победоносцев стремился избегать любых реформ и, по-возможности, сократить до минимума значение уже осуществлённых. Речь идёт, в первую очередь, о наследии Толстого. Решительной ревизии подверглись положения о выборах благочинных и депутатов на епархиальные съезды духовенства. Помимо благочинного, избирался также благочиннический совет, состоявший из нескольких священников и помогавший благочинному при ведении дел. От кандидата на должность благочинного требовались соответствующие личные качества, высокий уровень образования и беспорочная репутация. Кроме того, кандидат должен был пользоваться влиянием в своем округе среди прихожан и духовенства, чтобы успешно осуществлять свою деятельность. Весьма показательна в этом плане биография благочинного одного из округов Николаевского уезда Самарской губернии Иоанна Ильинского. После окончания курса Олонецкой духовной семинарии в 1886 году он был направлен псаломщиком в с. Красный Яр той же губернии, а затем служил в качестве священника в нескольких сёлах. Спустя десять лет он стал членом благочиннического совета, а затем – помощником благочинного. Параллельно он занимался преподавательской деятельностью в качестве законоучителя в церковно-приходской и сельской школах с. Ивановки-Криволучье Николаевского уезда. В 1899 он был назначен благочинным и имел ряд наград – набедренник, скуфью, камилавку, наперстный крест.

Важным звеном в системе консисторского управления были благочинные и общеепархиальные съезды духовенства. Они возникли практически одновременно – около 1867 г. Предметом деятельности благочинных съездов являлись «обмен мыслей и опыта в области пастырского служения, изыскание мер к устранению недостатков в церковно-общественном строе жизни, выбор депутатов на епархиальные и окружные съезды, членов совета (благочиннического – A.M.), духовника, духовных следователей, цензоров проповедей, изыскание средств на открытие и расширение окружных библиотек, а также раскладка взносов на пособия вдовам и сиротам округов». Со временем «братское» обсуждение вопросов пастырской практики и проблем церковно-общественной жизни почти совершенно выпало из сферы компетенции благочинных съездов. Они потеряли самостоятельное значение, превратившись в подготовительную комиссию училищных съездов и выборное собрание. Впрочем, даже выборы не гарантировали того, что должность благочинного займет известный и достойный священник. Как справедливо отмечал один автор, «скупость и скудость духовенства отбивают всякую охоту искать депутатства». И приводил в подтверждение своих слов такой пример: «Выборы депутатов в одном из уездов были уже закончены, когда в собрание явился запоздавший священник. Первый вопрос его был: а кто выбран? Называют. А какая сумма на содержание? – Пятнадцать, примером, рублей. – Я еду за пять, – предлагает опоздавший к выбору. И духовенство согласилось». При таких условиях, в депутаты, а затем в благочинные попадали далеко не лучшие представители приходского духовенства. Большим недостатком съездов была неопределенность при подсчете голосов присутствующих. В некоторых епархиях священники имели полный голос, дьяконы и псаломщики – половину и две трети, а исправляющие должность псаломщика – треть голоса, в других (Симбирской) дьяконы и псаломщики имели по полголоса, а в третьих – не имели его вообще.

Епархиальные съезды духовенства родились в результате либеральных реформ 1860-х гг. «В съездах почти из ничего создалось сильное учреждение потому, что в основе учреждения лежали истинно канонические начала «свободы и совещательной деятельности», – пишет архимандрит Михаил, – «Епископ правит по совету и через пресвитеров». Такова каноническая норма. По терминологии «апостольских постановлений», пресвитерство есть управляющий и судящий – только не в окончательной форме – «голос», стоящий необходимо вместе с последним «решением» епископа. В Русской Церкви мы не знаем «пресвитерского совета» как постоянного учреждения; однако и здесь сама необходимость создала орган, через который приняло участие в управлении епархией пресвитерство. Речь идет о так называемых «собориках» – съездах священников в допетровской Руси, первоначально созывавшихся для «поучения от архиерея», а затем превратившиеся в совещания об епархиальных делах.

Первоначально задачей епархиальных съездов являлись выборы членов правления от духовенства в духовные училища и семинарии, а также изыскание средств для поддержки духовных школ. Однако заботой о школах съезды не ограничились. Мало-помалу они приобрели право обсуждать экономические вопросы и организовывать сословную взаимопомощь. Благодаря им возникли кассы взаимопомощи духовенства и эмеритальные. Съезды хлопотали о строительстве домов для священнослужителей. В помощь бедным духовного звания съездами были организованы общеепархиальные и окружные попечительства. В ведение съездов перешли приюты и богадельни для сирот священнослужителей. Кроме того, они оказывали помощь в создании благочиннических и даже епархиальных библиотек. Так, например съезд духовенства Самарской епархии сессии 1895 г. (с 25 мая по 7 июня), состоявший из 43 депутатов (председателем был избран протоиерей Николай Ласточкин), образовал комиссии для рассмотрения следующих вопросов: 1) о ревизии Самарского епархиального свечного завода, 2) об осмотре дома, предлагаемого Советом епархиального женского училища приобрести в собственность, 3) об осмотре дома в Самаре для помещения епархиальной богадельни имени императора Александра III, 4) о проекте по устройству епархиальной типографии в Самаре, 5) о проверке отчётов о состоянии эмеритальной кассы духовенства и всех дел, касающихся этого учреждения.

Однако церковные и светские власти постепенно стали с опаской относиться к этой неожиданной сплоченности духовенства. Выборы депутатов и сам способ их совещаний показались им подозрительными. Поэтому был утвержден порядок назначения депутатов только из благочинных. Проведение съездов было поставлено под контроль епископа. В некоторых епархиях съезды собирались лишь раз в 3–5 лет. Часто случалось так, что архиерей запрещал обсуждать на съезде те вопросы, о которых можно было свободно высказываться при его предшественнике. В отдельных случаях архиерей мог отстранять законно избранного председателя съезда и назначать своего. Это особенно важно подчеркнуть, так как председатель являлся ключевой фигурой в работе съезда. Он не ограничивался только составлением повестки заседания или внесением того или иного вопроса на обсуждение, а нередко сам предрешал его, ставя депутатов в положение безмолвных статистов. Если, несмотря на это, депутаты все-таки пытались разобраться в существе дела и не склонны были поддерживать мнение председателя, тот прибегал к помощи своих сторонников, которые срывали ход заседания. Конечно, вышеописанное имело место не везде. Там более показательны свидетельства депутатов, которые признавались, что ехали на съезд за 300–400 верст, чтобы заниматься там совсем не тем, чем бы они желали. При таких условиях съезды приходского духовенства далеко не всегда являлись действенным инструментом епархиальной власти.

Низшей административной единицей епархии являлся церковный приход во главе с причтом. Причт включал в себя священно– и церковнослужителей (иерей, дьякон, иподьякон, пономарь, чтец, дьячок и пр.) Причты различались по количеству штата. Согласно церковному законодательству, «во всех епархиях, за исключением западных и закавказских, церковные причты в приходах менее 700 душ мужского пола, состоят из священника и псаломщика, а в приходах, имеющих более 700 душ – из священника, дьякона и псаломщика». Особо подчеркивалось, что «в городах, равно и в селах, при существовании особых местных средств к обеспечению духовенства, преосвященным предоставляется назначать дьяконов и при меньшем числе прихожан». Минимальным был штат из двух человек (священник и псаломщик), а максимальным – из семи. Еще большим по численности был причт кафедральных соборов. По штатам, утвержденным 27 декабря 1867 г., он состоял из протоиерея, ключаря, двух священников, протодьякона, двух дьяконов, двух иподьяконов и двух псаломщиков. Нередко штаты бедных и малонаселенных приходов подвергались сокращению или перераспределению между соседними приходами. Одним из решительных шагов в этом направлении стал указ Св. Синода от 16 апреля 1869 года о сокращении приходов и причтов. Он немедленно вызвал стенания духовенства по всей стране. Исследователи отмечают, что эта мера была явно неудачной. Средняя численность прихода по России увеличилась с 1600 до 2200 душ, а число служащего духовенства сократилось в 1,2 раза. Но одновременно уменьшились и пожертвования прихожан на содержание духовенства, реже стала оказываться ими помощь причту в обработке церковной земли.

Хозяйством каждой церкви и всем ее имуществом заведовал церковный староста, избираемый из числа прихожан. Статья 94 устава духовных консисторий гласила, что церковные старосты должны избираться к церквам, имеющим своего священника. Но даже если такого священника не было, прихожане были вправе избрать церковного старосту. Тем самым прихожане до известной степени могли контролировать состояние церковного хозяйства и оказывать влияние на его развитие. Церковный староста утверждался епархиальным архиереем на три года, после чего мог быть сменен. Должность церковного старосты по своему значению была сопоставима с выборными должностями городского управления. Поэтому, согласно законодательству, «церковного старосту не должно определять ни в какие другие по выборам должности».

Таким образом, система епархиальной власти включала в себя несколько основных элементов: во-первых, епархиальное правление, состоящее из архиерея и членов духовной консистории, во-вторых, разветвленную сеть благочинных, ответственных в своих действиях перед епархиальным правлением, и, в-третьих, причты приходских церквей, избиравшие из своей среды депутатов епархиальных съездов и (до 1881 г.) благочинных с их помощниками. Структуру епархиального управления определял Устав духовных консисторий, введенный обер-прокурором Н.А. Протасовым в начале 1840-х годов. Именно к этому времени консисторская система окончательно сложилась в своих главных чертах и приобрела устойчивость, просуществовав без особых изменений до 1917 г. Все внутрицерковные преобразования в указанный период преследовали, в конечном счёте, одну цель – укрепление позиций церкви для более действенной поддержки самодержавия.

 

§ 2. Церковный приход в русской провинции: становление церковно-общественного самоуправления

Эпоха либеральных преобразований Александра Освободителя, имевшая огромное значение для светской жизни, не прошла бесследно и для Русской Православной Церкви. Преобразования, проводившиеся императорским правительством, но инициированные либеральными кругами общества, привели к изменению социального статуса духовенства в направлении постепенного раскрепощения и обретения необходимых гражданских прав, а также к трансформации приходской системы церковного управления, в которой появились элементы выборности. Оба процесса протекали параллельно и в перспективе преследовали одну общую и важную цель – добиться, хотя бы и в рамках самодержавной системы, самостоятельности церкви как в делах, касающихся внутреннего церковного управления, которое требовало своей оптимизации, так и в отношениях с обществом и государственными институтами. Открыто высказывалось мнение о восстановлении патриаршества. Понятно, что подобные настроения вызывали определенные опасения в кругах высокопоставленных чиновников и приближенных императора, а также среди представителей высшей церковной иерархии, многие из которых входили в Св. Синод.

На страницах духовных журналов того времени («Православный собеседник», «Духовная беседа», «Христианское чтение» и др.) разгорелись жаркие дискуссии относительно путей и способов будущих церковных реформ. Издатели объясняли это следующим: «В то время, когда государственная власть и само общество заняты только о благе народном, православная церковь, обладающая драгоценным сокровищем, назначенным для блага целого человечества, не может не высказать и своей собственной заботы о благе того народа, среди которого она живёт». Итогом дискуссий стало общее убеждение их участников в том, что начинать преобразования следует с реформы прихода. Такие известные публицисты и ученые как А.Н. Муравьев, М.П. Погодин, М.Н. Катков высказывались за скорейшую приходскую реформу. Почему именно она должна была стать стержнем всех дальнейших церковных преобразований? Следует обратить внимание на ряд важных моментов. Во-первых, без реформирования приходской системы теряли всякий смысл полученные гражданские права и свободы духовенства, ибо в этом случае они большей частью остались бы только юридическими, а не фактическими правами. Во-вторых, перед духовенством как никогда остро встал вопрос о материальном обеспечении, которое во многих приходах было неудовлетворительным. Реформирование прихода должно было разрешить и эту проблему. В-третьих, многие священнослужители с тревогой отмечали неудержимое падение авторитета духовенства, которое проистекало главным образом из-за поборов, на которые вынуждено было идти духовенство, чтобы как-то обеспечить свое существование, в большинстве случаев такая практика приводила к конфликтам с прихожанами. Необходимо было преодолеть двусмысленное положение, в котором очутилось духовенство, когда с одной стороны оно призывало прихожан подумать о вечных истинах, а с другой, само неспособно было подать пример пастве, потому как его помыслы лежали преимущественно в материальной плоскости.

Приходская реформа должна была помочь решить насущные проблемы духовенства, связать воедино разрозненные законодательные положения по преобразованию церковной жизни. Программа приходской реформы, изложенная на страницах духовных журналов, носила явный налет либерализма и была настороженно встречена правительством, даже таким реформаторским, каким оно было в 60-е гг. при Александре II. Эта программа – условно назовем ее «общественной» в противопоставление появившейся позднее правительственной – состояла из следующих положений:

– признать приход юридическим лицом;

– предоставить причту право распоряжаться собранными в приходе суммами;

– создать представительство прихода перед правительством и на суде;

– создать систему избрания священнослужителей на различные должности;

– закрепить юридически и фактически за духовенством широкие гражданские права;

– содержать членов причта только на средства прихода, и

– признать приход низшей земской единицей.

В особенности интересен последний пункт программы, позволяющий провести любопытные параллели между земским и приходским самоуправлением. Земства были представительными учреждениями дворянства, воплотившими в себе стремление последнего к независимости, самостоятельности и самоуправлению. Выполняя чисто хозяйственные функции, земства пытались играть и политическую роль общественной власти на местах, правда, неудачно. Приходское самоуправление должно было возродить древнюю функцию прихода как всесословного учреждения, органически выросшего на русской почве и воплощающего в себе символ единства церкви и общества. Однако общественный проект реформирования прихода так и остался проектом, не получив одобрения в правительстве. В 1862 году по инициативе министра внутренних дел Петра Валуева было создано Особое Присутствие для рассмотрения вопроса об улучшении быта белого духовенства, которое разработало свою программу. Она и стала осуществляться в дальнейшем (так называемая «правительственная» программа). Основное внимание в ней акцентировалось на решении проблемы материального обеспечения духовенства. Реформа прихода как таковая теряла свое самостоятельное значение, которое предусматривалось общественной программой, и ориентировалась исключительно на удовлетворение насущных нужд духовенства, что не могло не сказаться на характере ее распространения и функционирования.

Очевидно, что ухудшение быта и условий жизни духовного сословия было детерминировано гораздо более глубокими причинами, чем те, на которые ссылались псевдореформаторы из Св. Синода и Особого Присутствия, утверждавшие, что общество отвернулось от церкви. Дело, видимо, заключалось в разладе самой церковной жизни, снижении профессиональной квалификации и моральных качеств священнослужителей и масштабном кризисе всей системы церковного управления.

На первом заседании Присутствия, состоявшемся 17 января 1863 г., было решено обратиться к местным архиереям с тем, чтобы они представили свои соображения относительно будущих церковных преобразований. Присутствие собиралось на заседания 72 раза, до начала 1882 года, а 16 февраля 1885 г. оно было закрыто. 28 заседаний состоялись в первые четыре года. Присутствие признало приоритетными следующие направления церковных реформ:

– улучшение материального обеспечения духовенства;

– расширение его прав и преимуществ;

– предоставление детям духовенства возможности карьеры в любых сферах;

– широкое привлечение духовенства к преподавательской работе в приходских и сельских училищах.

2 августа 1864 года вышло «Положение о приходских попечительствах при православных церквах», которое по своему значению для церковной жизни было так же важно, как и учреждение земств в том же году для светской. И церковно-приходские попечительства /сокращенно ЦПП/, и земства преследовали похожие цели, каждые в своей области, основывались на выборных началах, являясь органами общественного самоуправления, и имели много других общих черт, вплоть до того, что они одинаковым образом были поставлены, будучи порождением либерального реформаторства, под жесткий контроль государства. Круг деятельности попечительств охватывал поиски средств на содержание причтов, церковных зданий, библиотек, приходских школ, домов для духовенства, больниц, богаделен и приютов. Кроме финансовых забот, на плечи духовенства ложилась забота о воспитании и обучении детей бедствующих семей, чтобы предотвратить их нужду в будущем. Попечительства подыскивали работу для безработных и бедных. Функционирование ЦПП должно было сделать общественную роль церкви максимально продуктивной.

Расходы земств были также велики, хотя и ограничивались недостатком денежных средств. На плечи земств ложились такие заботы, как оказание продовольственной помощи населению в случае неурожая и голода, содержание дорог (кроме государственных почтовых трактов), размещение воинских частей, содержание тюрем и охраны заключенных, а также содержание местных крестьянских, судебных и полицейско-административных учреждений. При этом земство было ограничено в полномочиях даже относительно подведомственных ему вопросов и поставлено под контроль губернской власти. Были запрещены совместные действия даже земствам соседних губерний, не говоря уже о том, что не разрешалось создать всероссийский земский орган, координирующий работу земств.

Для церковно-приходских попечительств ситуация осложнялась еще и тем, что в отличие от земств приходская система самоуправления не имела четкой вертикальной структуры, включавшей в себя элементы исполнительной и представительной власти (по типу земских уездных и губернских управ и собраний), которая позволила бы преодолеть замкнутость и локализованность деятельности попечительств, довести актуальные проблемы прихода до сведения епархиальных властей и добиться скорейшего и адекватного их решения. Ведь епископы узнавали об этих проблемах лишь из рапортов благочинных и личных инспекционных поездок по епархии. Исполнение принятого решения по тому или иному вопросу замедлялось из-за неэффективности консисторской системы управления, – о чем уже шла речь выше, – и слабости церковной власти на местах. Важнейшие вопросы приходской жизни рассматривались не собранием представителей от духовенства и верующих, а чиновниками консистории.

Согласно «Положению о приходских попечительствах», они создавались «для попечения о благоустройстве и благосостоянии приходской церкви и причта в хозяйственном отношении, а также об устройстве первоначального обучения детей и для благотворительных действий в пределах прихода». Члены попечительств должны были выбираться из лиц, «отличающихся благочестием и преданностью вере православной». Поначалу попечительства задумывались как приходские советы. Предыстория их создания вкратце такова. В разных губерниях, в том числе и Симбирской, существовали поселения из отставных нижних чинов, так называемых «пахотных солдат». При этих поселениях действовал институт церковных ктиторов, избиравшихся из военных офицеров для распоряжения церковным имуществом. С передачей в 1857 г. поселений из военного в удельное ведомство все права и обязанности по отношению к ним перешли на последнее, но в силу того, что с исчезновением должности церковных ктиторов удельное ведомство оказалось лишено тех средств, которыми располагало военное, министр императорского двора распорядился вместо ктиторов создать особые советы из прихожан во главе со священниками и выборными старостами. Предполагалось, что они будут заниматься исключительно церковно-хозяйственными вопросами. Именно эти советы и стали прообразом будущих церковноприходских попечительств.

Особое Присутствие следующим образом охарактеризовало смысл создания приходских советов: «Предполагаемое новое учреждение имело бы значение тем более благонадежное для пользы церкви, для дел человеколюбия и самого благочестия, чем более могло бы оно сохранить характер исключительно церковный и даже принять где можно наименование и правила древних русских церковных братств, состоявших под ближайшим руководством священника и дававших обет заботиться не только о нуждах церкви и делах человеколюбия, но и о водворении в членах братства добрых нравов и жития христианского. Такие тесные союзы с церковью не только упрочили бы материальные ее средства, но были бы, без сомнения, самым вожделенным залогом для других высоких целей… Посему первой потребностью для осуществления цели, предположенной в учреждении приходских советов было бы обращение особенной заботливости епархиальных преосвященных на восстановление и учреждение братств при приходских церквах по древним их уставам… В тех местах, где не устроются церковные братства, необходимо обратиться к образованию приходских советов в качестве учреждений церковно-гражданских, требующих только соглашения этих двух элементов, но не совершенного их слияния в форму чисто церковного или религиозного учреждения». Как отмечает А. Пайков, из вышеизложенного видно, что Присутствие, «приступая к важной задаче оживления и упорядочения в России церковно-общественной жизни, имело в виду как устройство в некоторых местностях России и Сибири церковных советов, так и восстановление братств». Один из членов Присутствия, киевский митрополит Арсений предложил заменить слово «церковный совет» словом «братство». Мотивировал он это так: «Но что всего здесь опаснее, так это то, что какой-либо услужливый толкователь, для своих секретных целей, народу шепнет, что это учреждение и название заимствованы от церквей иноверных тогда никакие объяснения и убеждения на народ не подействуют, и он, из опасения заразиться иноверием, будет смотреть на учреждение с иноземным названием или равно душно и холодно, или даже враждебно. Хорошо православный народ знает церковное братство…, о церковном же совете теперь он в первый раз услышит и, вероятно, не легко и не скоро убедится…. как в нужде и пользе учреждения, так и в истинном его значении». В результате долгих споров решено было остановиться на более благозвучном и привычном русскому уху названии «попечительство».

В журнале заседаний Присутствия особо подчеркивалось (и это, кстати, затем было отражено в «Положении» о попечительствах): «Дабы попечительства принесли действительную пользу, желательно, чтобы они состояли из лучших людей прихода, которые поступали бы в члены сего учреждения по чувству усердия к Церкви и любви к ближнему, а не по каким-либо личным житейским расчетам».

Члены Присутствия понимали, что создавать церковно-приходские попечительства следует постепенно, приноравливаясь к местным условиям. Поэтому предполагалось ввести ЦПП в виде опыта на три года, причем не одновременно и сразу, а «по мере удобств и возможности». На практике предстояло выработать те формы деятельности ЦПП, которые будут «полезными». На епархиальных архиереев возлагалась обязанность учитывать потребности тех или иных приходов при создании попечительств, но так, чтобы это не противоречило «Положению» о ЦПП.

Председателя попечительства прихожане должны были выбирать из своей среды. Церковные реформаторы отдавали себе отчет в том, что успех попечительств в огромной степени будет зависеть от того, какое участие примут в их деятельности люди, пользующиеся в приходе нравственным влиянием и имеющие достаточные финансовые средства. Основная масса прихожан была бедна, и таких людей было немного. В большинстве сельских приходов к почетным прихожанам принадлежали крупные и средние землевладельцы – помещики, многие из которых сами устроили церкви в своих имениях, другие же старались материально поддерживать приходские церкви. Вряд ли можно было ожидать, что они, привыкшие сами распоряжаться делами, теперь поручаемыми ЦПП. согласились бы принять в них участие в качестве рядовых членов наравне с бывшими своими крестьянами и к тому же под председательством приходских священников, которые по своему образованию и положению в обществе находились гораздо ниже их.

Статья 10 проекта о попечительствах определяла состав и порядок действий общего собрания прихожан. Первоначально предполагалось составить собрание из всех домохозяев прихода, а также из прихожан, имеющих право участвовать в собраниях городского и сельского обществ или дворянских. Но в этом случае от участия в выборе членов ЦПП был бы отстранен широкий круг лиц, не владевших недвижимой собственностью в приходе – мелкопоместные дворяне, учителя, врачи, чиновники, иногородние купцы, ремесленники и пр. Поэтому в итоге решено было допустить к выборам в ЦПП всех прихожан, независимо от их имущественного положения. Вопросы в общем собрании прихожан решались большинством голосов. Для утверждения каких-либо сборов на нужды церкви требовалось не менее две трети голосов. Признавалось полезным, чтобы в состав ЦПП вошли представители волостного управления в целях взаимодействия попечительств и волостных органов.

Согласно статье 12 в тех приходах, где по каким-либо причинам создать коллегиальное ЦПП затруднительно, с согласия епархиального архиерея допускалось возложить обязанности попечителя на одно лицо. Госсовет также выступил против каких-либо знаков отличия членов ЦПП.

Процесс создания церковно-приходских попечительств на местах растянулся на долгие годы, протекал чрезвычайно трудно и зачастую замедлялся отсутствием должной решительности и энергии у духовенства и нежеланием участвовать в инициативах церкви у прихожан. В отличие от земств, попечительства не приобрели популярность среди населения. Верующих отталкивали два очевидных обстоятельства: формализм приходской реформы (многие справедливо полагали, что создание ЦПП – это просто иной путь отобрать у прихожан деньги на содержание причта, чего не удалось добиться прямыми поборами за требоисправления), и, – что лишь подтверждало первое, – подконтрольность новых органов самоуправления государственной и епархиальной властям. Епископ Симбирский и Сызранский Гурий писал в 1905 г., что деятельность попечительств нельзя назвать успешной. Причина этого заключалась отчасти в самом «Положении» о попечительствах, отчасти – в неустроенности быта приходских священников. «Положение» среди задач попечительств на последнее место ставило благотворительность, хотя именно это должно было бы являться приоритетным направлением их деятельности. Существенно, что сфера полномочий ЦПП была весьма ограниченной. По справедливому замечанию А. Папкова, «устранение приходского попечительства от контроля над церковными суммами (из опасений вмешательства прихожан во внутреннее хозяйство церкви) не могло не подрывать на первых же порах самостоятельности нового учреждения, не могло не отражаться отрицательно на успешности его трудов по обеспечению храма и причта, так как истинное материальное положение их ускользало от его знания и влияния, наконец, колебало авторитет попечительства и возбуждало сомнения в устойчивости этой формы». Опасения по поводу того, что прихожане через ЦПП будут вмешиваться в дела церковного хозяйства выглядят странными, если учесть, что вне попечительств те же самые лица помогали церковным старостам ревизовать церковные суммы.

Прихожанам так и не было предоставлено право выбора священника и других членов причта. Это обстоятельство затрудняло деятельность ЦПП в плане сбора средств для причта. ЦПП оказались лишены и такой важной функции как посредничество при различных недоразумениях и конфликтах между духовенством и верующими. По мнению Присутствия, это негативно отразилось бы на главной задаче ЦПП – решении хозяйственных проблем. Присутствие сомневалось в беспристрастности мнения членов ЦПП, а также полагало, что функция примирительного суда, в виду смешанного состава попечительств, создаст ненужные трения между прихожанами и причтом. А. Папков пишет, что «Присутствие как будто забывало о том, что рассчитывало при учреждении церковноприходских попечительств на лучших людей прихода. Было ли достаточно оснований у Присутствия выказать к этим людям с самого начала недоверие и заподозривать огульно этих лучших представителей общества в мелочности побуждений и в пристрастном и личном отношении к делу примирительного разбора, если бы оно было им вверено?» По тем же причинам Присутствие отклонило предложение главноуправляющего 2-го-отделения канцелярии Его Императорского Величества о предварительном соглашении епархиальных властей с земскими учреждениями перед открытием ЦПП. Это было бы целесообразно, поскольку по законопроекту о земствах предполагалось допустить представителей церкви к участию в земских делах. Однако Присутствие посчитало, что такая мера поставила бы епархиальных архиереев в зависимость от мнения земств. Недоверие к прихожанам явственно просматривалось и в колебаниях Присутствия относительно допущения общественной инициативы в деле открытия попечительств; «излишне было бы допустить правило, чтобы церковноприходские попечительства вводились непременно во всех приходах, в которых известное по пропорции населения число прихожан станет о том просить…»

Таким образом, проект о попечительствах страдал целым рядом существенных недостатков, которые делали проблематичным повсеместное введение ЦПП и их успешное функционирование в будущем. В ответ на недоверие к себе со стороны церковных властей приходские общества платили той же монетой по отношению к служащему духовенству и его инициативам. Как верно отмечал епископ Гурий, необходимо было сначала освободить «приходского пастыря от всяких полицейских обязанностей, от всего, что пахнет сыском; нужно искоренить из души пастыря воспитанное веками рабское чувство и чрез то развить в нем сознание своего пастырского достоинства».

Историк Джордж Фриз, исследуя проблему образования церковноприходских попечительств, отмечал: «Кампания по открытию попечительств застопорилась, лишь в небольшой степени достигнув намеченных результатов. В действительности, попечительства появлялись в значительном количестве в тех немногих епархиях, где традиции братств имели исторические и давние корни, где власти учреждали приходские советы раньше, или, где образование попечительств жестко контролировалось архиереями… Но даже там, где попечительства возникали и действовали, они не выполняли своей главной функции, а именно, улучшить материальное положение приходского духовенства, в идеале заменив казенное жалованье и доходы от земли более высоким и постоянным доходом. Вместо этого, большинство попечительств сосредоточило свои усилия на строительстве новых или ремонте старых церквей». Американский автор, несмотря на верное замечание о слабых темпах процесса учреждения попечительств в епархиях, на наш взгляд, слишком упрощает картину, сводя все либо к наличию неких традиций братств между верующими и причтом, обнаружить которые не представляется возможным, либо к действиям светских или церковных властей, к нажиму сверху. Безусловно, при проведении реформы власти прибегали к давлению на прихожан, нередко чрезмерному. Однако, в конечном счете, вопрос об открытии попечительств и их дальнейшей судьбе зависел в значительной мере от прихожан. Вряд ли кто-то мог заставить их, например, добровольно собирать средства для постройки храма или его ремонта. Средства же эти в ряде епархий собирались значительные, как будет показано далее.

Также неверно, на наш взгляд, представлять дело таким образом, что попечительства создавались в основном для того, чтобы финансово обеспечить положение духовенства. Конечно, финансовое состояние причтов оставляло желать лучшего. Об этом мы еще поговорим впереди. Обер-прокурор К.П. Победоносцев, видя неспособность попечительств улучшить материальное положение духовенства, определяет казенное жалованье, что нанесло удар по авторитету церкви. Но сводить церковную реформу только к решению экономических проблем духовного сословия все же не стоит. Речь шла о налаживании диалога причта и прихожан, укреплении влияния духовенства в народе, возрождении церковного прихода, самих духовных, православных основ народной жизни. И все это в условиях серьезных перемен, затронувших самые разные сферы социального устройства. Удалась ли эта попытка наладить диалог с верующими? Вот на этот вопрос и необходимо искать ответ. С нашей точки зрения, церковная реформа справилась с решением этой проблемы отчасти и не везде.

Таблица 1. Распространение церковно-приходских попечительств в 1870 г. в империи и в отдельных епархиях

К 1870 г., спустя 6 лет после начала церковной реформы, процесс создания ЦПП все еще был далек от своего завершения, более того, по общеимперской статистике, собранной Дж. Фризом, попечительства существовали менее чем при четверти всех приходов (см. таб. 1). Наибольшее число созданных и функционирующих попечительств наблюдалось в Самарской (66,3 %), Казанской (60,8 %) и Черниговской (31,6 %) епархиях. Даже в Московской епархии, в которой насчитывалось около полутора тысяч церквей, попечительств было всего 25! А в Костромской епархии, где приходов было свыше тысячи (фактически, немногим меньше, чем у вместе взятых Казанской и Самарской епархий), вообще возникло только одно (?!) попечительство. Чем объясняются подобные удивительные цифры? Причин может быть несколько. Во-первых, нежелание и нерешительность духовных властей в деле открытия попечительств. Во-вторых, настороженное отношение к системе ЦПП прихожан, которые не вполне понимали, зачем они нужны. В-третьих, общая малокультурность и неразвитость населения, особенно крестьянского, привыкшего к патриархальности и полагающегося во всем «на барина».

В средневолжских епархиях процесс образования попечительств проходил довольно успешно. Первые попечительства здесь были созданы уже осенью 1864 года. В рапорте священника Николаевской церкви с. Погромного Бузулукского уезда Самарской губернии говорилось: «По сим Его Императорского Величества Указ последовавшего из Самарской Духовной Консистории от 23 октября 1864 года на имя села Погромного священнослужителей с приложениями Высочайше утверждёнными во второй день Августа 1864 года правилами положения о приходских Попечительствах при Православных Церквах: жители… были собраны на мирскую сходку…; избрали из среды себя Приходского Попечителя односельца своего Государственного крестьянина Гавриила Егорова Кирбятева, отличающегося доброю нравственностью и прилежание к Православию имеющего от роду 30 лет и ему кандидата того села Государственного крестьянина Филипа Федотова Сизова сроком на три года». Настоятели Преображенской и Успенской церквей г. Самары отмечали, что при их церквях городские попечительства открыты в 1865 году. К концу XIX в. попечительства охватили своей деятельностью 80 % приходов Самарской епархии и 33 % приходов Симбирской.

Таблица 2. Распространение церковно-приходских попечительств в епархиях Среднего Поволжья в 1895–1909 гг. (в %%)

Как видно из таблицы 2, в Пензенской и Симбирской епархиях ЦПП существовали при каждой третьей приходской церкви. Их рост проходил хотя и медленно, но неуклонно. В Самарской епархии ситуация была несколько иная. Это была, пожалуй, одна из немногих епархий в России, где церковная реформа принесла ощутимые результаты. Если обратиться к данным по собранным попечительствами денежным средствам, то окажется, что уже в 1879 г. самарские ЦПП собрали 21 % от общей суммы. В дальнейшем эта тенденция сохранялась. Как следует из отчета обер-прокурора Св. Синода за 1909 г., в этом году самарские ЦПП собрали наибольшее количество пожертвований. Их сумма была поистине астрономической – около полумиллиона рублей.

Таблица 3. Количество церковно-приходских попечительств в епархиях Среднего Поволжья и их финансовые средства в 1895–1909 гг.

Таким образом, за 14-летний период сумма пожертвований, собранных попечительствами, увеличилась в Пензенской епархии в 2,3 раза, в Самарской – в 7,2 раза и в Симбирской – в 2 раза. Число же ЦПП в этих епархиях за то же время возросло соответственно на 1,1, 1,2 и 1,4 раза.

В годы первой русской революции деятельность попечительств несколько снизилась (см. таблицы 4 и 5).

Таблица 4. Количество ЦПП в Среднем Поволжье в 1904–1907 гг.

Таблица 5. Величина пожертвований, собранных ЦПП в Среднем Поволжье в 1904–1907 гг. (руб. коп.)

В Пензенской епархии за годы революции число попечительств уменьшилось с 277 в 1904 г. до 270 в 1907 г. Сумма, которой могли располагать ЦПП, также уменьшилась. Особенно это было заметно в Симбирской епархии, где доходы попечительств упали в два раза. На этом фоне ситуация в Самарской епархии казалась вполне благополучной. В 1905 г. самарским ЦПП удалось собрать 480 тыс. руб. – больше, чем в благополучном 1909 году! При этом общее число попечительств за 1904–1907 гг. увеличилось незначительно – с 823 до 840. В этом смысле Самарская губерния оказалась уникальным регионом, в котором затея с учреждением ЦПП превзошла все ожидания официальных властей. Причин тому было несколько: во-первых, в Самарской губернии, многонациональной по составу населения, была традиционно сильна православная миссия; во-вторых, Самарская епархия образовалась совсем недавно (1851 г.), а потому церковь нуждалась в упрочении своих позиций в этом регионе. Это обстоятельство подкреплялось энергичной деятельностью православного духовенства. Оно полностью поддержало реформаторов в том, что касалось улучшения отношений между клиром и прихожанами. И, наконец, в-третьих, на наш взгляд успех реформы в Самарском крае объяснялся слабым влиянием помещиков на крестьян в силу небольшого числа здесь помещичьих хозяйств. Крестьянское население было довольно активным, самостоятельным и зажиточным, особенно в южных степных уездах Самарской губернии. Именно такие деловые, энергичные и привыкшие добиваться всего своим трудом люди зачастую определяли успех в деле создания попечительств, вели за собой остальных, были своего рода «пассионариями», выражаясь языком историка Л.Н. Гумилева. Конечно, они не всегда составляли большинство, но роль их переоценить трудно. Совокупность перечисленных факторов решающим образом повлияла на характер деятельности духовенства, а епархия (вместе с Казанской, где, кстати, тоже проводилась активная миссионерская работа с населением и церковь была в курсе волновавших его проблем) оказалась неожиданным исключением в общей неутешительной картине реформирования на местах.

Хотя попечительства создавались по инициативе духовенства, в выборах принимало участие все взрослое население прихода. Председатель и его помощники-попечители выбирались из мирян. Однако зачастую они пренебрегали возложенными на них обязанностями. Например, в с. Борисовка Бугурусланского уезда Самарской губернии, по мнению священника П. Ясинского, «безуспешность попечительства происходила частью оттого, что в составе попечительства не было лиц, которые бы добросовестно относились к своим обязанностям, а большей частью оттого, что общество прихожан вместо того, чтобы желать и видеть пользу попечительства для церкви и прихода, смотрят на него с грубым расположением». Иногда случались и досадные инциденты: «Все избранные попечители религиозны, энергичны, трезвы, – писал священник с. Романовки Николаевского уезда, – но подавлены крайне пьяным обществом. Предводитель пьянства – сельский староста с подобными себе избранниками, минуя попечителей и духовенство, самовластно подряжают к храму рабочих за неслыханную цену, задают деньги и помыкают попечителями. Мастера почти с первых дней уродуют работу. Попечители доводят эти факты до общества. Общество ограничивается легкими замечаниями и снова дает деньги мастерам. Отчего работа под конец делается из рук вон плохой или же совсем прекращается». Во многих местах прихожане отказывались создавать попечительства. Были нередкими случаи, когда ЦПП распадались вскоре после своего открытия. Священник с. Ивановки Николаевского уезда сообщал, что «народ неохотно мирится с попечительством, потому что общественные суммы, которые прежде тратились им непосредственно, ныне отчисляют в попечительство». Попечительство при кафедральном соборе г. Самары не было открыто, так как прихожане «не изъявляли желания принять на себя звание Попечителя».

В формировании попечительств существенную роль играл состав населения прихода. Из рапорта священника Николаевской церкви с. Тиликовки Николаевского уезда следует, что именно преобладание раскольников помешало открыть попечительство: прихожане «по малочисленности своей против раскольников ничего не могут сделать, а раскольники совершенно отказались…» Часто прихожане не понимали, для чего нужны попечительства. Сельский священник Бенедиктов писал: «волостное правление (в с. Герасимовка Бузулукского уезда Самарской губернии – A.M.), выдавая церковному старосте положение 2 августа, ничего не сказало и не объяснило того, что в нём содержится. Потому-то не видя от своего начальства внушения, и признавая положение обманом со стороны духовного начальства», крестьяне отказались открыть попечительство.

Взаимоотношения между благочинными собраниями и председателем ЦПП регулировались «Правилами для съездов духовенства по благочиниям», где в § 10 было записано: «Если при церквах имеются приходские попечительства, то на заседания благочинных собраний, могут быть приглашены председатели Попечительств с правом голоса только в тех случаях, когда собрание занимается обсуждением вопросов, касающихся Приходских Попечительств, или таких предложений, осуществление которых зависит от средств Приходских Попечительств».

Благочинные часто сетовали на то, что ЦПП «совершенно не занимаются просвещением и благотворительностью». По их мнению, задачи и предназначение попечительств понимаются прихожанами неправильно: «прихожане и большинство священников смотрят на них как на комиссии для постройки и украшения церквей. Поэтому попечительства развивают свою деятельность лишь, когда производится работа по строительству или украшению церквей. Кончается эта работа, замирает и деятельность ЦПП». При этом на украшение и ремонт церквей попечительствами тратились большие суммы. Так, попечительство при Архангельской церкви г. Карсун Симбирской губерния затратило на ее ремонт более тысячи рублей. В 1909 г. попечительствами Симбирской епархии на постройку, ремонт и украшение церквей было израсходовано до 112 тыс. руб. Частные лица пожертвовали для этих целей до 50 тыс. руб.

В начальный период организации ЦПП прихожане не всегда понимали, для чего они нужны, поэтому дела попечителей часто были лишь на словах. В качестве характерного примера можно привести записку священника с. Малая Глушица Самарской губернии к сельскому сходу: «… всем вам известно, что три года уже открыто у нас церковно-приходское попечительство, три года уже некоторые из вас состоят членом этого попечительства… для действий и целей благотворительных, для устройства лучшего порядка по церкви и приходу…, но слышен лишь ответ будто не знаете, зачем учреждено у вас попечительство, что делать попечителям. Сделано очень мало…, распахано несколько земель на предмет улучшения храма и только. Между тем сами видите, что ограда церковная у нас ветха, колокол у нас мал и не достаточен…, помещение для школы выбрано неугодное и неудобное для занятий…». Эта записка возымела своё действие и уже через год тот же священник сообщал: «слово моё нашло сочувствие в большей части прихожан…, попечителями подряжен мастер для окраски церковной ограды и для переделки папертей или входов при дверях церковных. Распахано обществом одиннадцать десятин земли хозяйственного размера с тем, чтобы прибыль с них обратить в пользу приходского храма (на покупку большого колокола)… Собрано со съёмщиков питейных заведений 350 рублей, пожертвовано съёмщиком общинной земли в пользу попечительства 43 рубля».

Замечания благочинных о том, что попечительства уклоняются от исполнения своих прямых задач – в сфере благотворительности (на деле, помощи духовенству и бедным прихожанам) и просвещения – не лишены основания. Попечительства считали приоритетным направлением своей деятельности постройку, ремонт и украшение храмов, а не оказание финансовой помощи духовенству, церковно-приходским школам и т. д. Вот, например, как действовали попечительства Николаевского уезда Самарской губернии. В слободе Пестравка местное общество произвело окраску храма снаружи и исправило железную крышу. Было затрачено 550 рублей. В с. Вязовка попечители построили священнику дом за 450 рублей; приобрели новый колокол 184 пуда за 470 рублей. В с. Подъём попечительство выручило от посевов хлебов 443 рубля, двести из которых было потрачено на покупку риз. В начале XX века сбор средств попечительствами вызывает волнения среди прихожан. Они отказывались жертвовать на церковь. В рапорте за 1907 г. одного из благочинных Бузулукского уезда Самарской епархии говорится, что «попечительства существуют лишь номинально, деятельности никакой не проявляют, так как не имеют средств». Сократились пожертвования, а следовательно и расходные суммы. Если в 1902 г. по 2-му округу Самарской епархии было израсходовано более 14 тыс. рублей, то в 1912 г. – лишь 2 тыс., так как «значительная часть пожертвований уходила на нужды строительных компаний». В результате между руководством церковно-приходских попечительств и причтами возникали разногласия и споры. Таким образом, расчеты правительства на то, что ЦПП помогут решить проблему с материальным обеспечением духовенства, причем не за счет казны, а за счет прихожан, – не оправдались. Правительство и верхушка церковной иерархии пожертвовали серьезной реформой прихода ради достижения весьма сомнительной возможности улучшить отношения между причтом и верующими, так как влияние церкви в народе неуклонно падало, а власти стремились как раз к обратному. В попечительствах увидели мостик, который бы объединил интересы церкви и прихожан. В то же время власти опасались зайти в реформировании слишком далеко. По замечанию западного историка Дж. Фриза, «кампания с открытием попечительств застопорилась, так и не достигнув своей истинной цели. Фактически, попечительства появились в значительных количествах в тех епархиях, где существовали исторически сложившиеся традиции братств, где власти ввели попечительства раньше, или где они были созданы в результате давления епископа». Неудача с учреждением церковно-приходских попечительств объясняется, в конечном счете, двойственностью и нерешительностью реформаторской политики.

К началу XX столетия стала заметной тенденция к преобладанию общественного, светского элемента в составе ЦПП, хотя попечительства должны были являться образцом совместной деятельности мирян и духовенства, направленной к их обоюдной пользе. С точки зрения духовенства подобные, светские по составу, органы – в том числе попечительства – не отвечали интересам Церкви. Что же касается мирян, то они, по мере превращения попечительств в преимущественно светские организации, видели всё меньше разницы между ними и земствами. Деятельность ЦПП по целому ряду позиций перекликалась с деятельностью земств. В этих случаях попечительства проигрывали земствам, так как крестьяне обычно отдавали предпочтение последним. Если же учесть, что основная часть попечительств создавалась именно на селе, становится очевидным, какой серьёзный удар нанесло по системе церковно-общественного самоуправления неудачное соперничество с земством.

Попытка реорганизации приходской жизни нашла неожиданное продолжение в указе Св. Синода от 18 ноября 1906 г., в котором говорилось о расширении полномочий прежних ЦПП и создании так называемых церковно-приходских советов. Они возникали прежде всего там, где не функционировали попечительства. По отношению к последним они играли дублирующую роль. Создание церковно-приходских советов представляло собой вторую попытку вдохнуть жизнь в правительственную идею подконтрольного церковно-общественного самоуправления.

Приходские советы по сравнению с ЦПП имели более многочисленный состав (до 12-ти членов) и пользовались большей самостоятельностью, чем попечительства. Первоначально замышлялось придать им характер просветительских братств, и лишь затем, по прошествии времени, в их компетенцию перешли бы вопросы хозяйственной и благотворительной деятельности. Такая осторожность объяснялась, видимо, тем, что Синод извлек некоторый урок из практики введения попечительств. Задачи ЦПС были довольно широки и включали в себя изыскание средств на постройку и ремонт храмов, приобретение церковной утвари, выдачу пособий при пожарах и других несчастных случаях, организацию помощи голодающим, устройство столовых, складов икон и церковной утвари для продажи, больниц, библиотек, распространение книг и листков религиозно-нравственного содержания, устройство религиозных чтений, противодействие расколу и сектантству, организацию церковных хоров, борьбу с пьянством в народе, принятие санитарных мер для предупреждения холеры и другие.

В руководстве приходских советов преобладающее влияние получили представители церкви в отличие от попечительств, делами которых заправляли в основном прихожане. Это обстоятельство вызывало у духовенства не лишенные основания опасения, что советы могли и не собрать тех средств, которыми располагали действующие ЦПП.

На съезде депутатов духовенства Самарской епархии, состоявшемся в августе 1908 г., мнения по поводу организации в епархии церковно-приходских советов разделились. Одни полагали, что советы легко могут быть созданы из прежних ЦПП путем простого количественного расширения их состава и придания им дополнительных функций. Другие же были убеждены, что при существующих условиях религиозно-нравственного состояния прихожан и при отсутствии юридических прав у советов, их организация не будет иметь сколько-нибудь заметных, результатов. В итоге, решено было дать советам значительную самостоятельность в контроле над церковным хозяйством, предоставить права юридического лица, а также поручить выполнить непростую миссию религиозно-нравственного оздоровления прихода. Последнее имело особенное значение, о чем упомянул в своей резолюции относительно создания ЦПС епископ Самарский и Ставропольский Константин: «Желательно, чтобы эти советы прежде всего пришли на помощь священникам в деле религиозно-нравственного оздоровления приходов».

Церковно-приходскими советами не преминули воспользоваться в своих целях революционные агитаторы. Они проводили в их состав своих сторонников, которые специально поднимали на собраниях вопросы о принудительном отчуждении земель, крестьянском безземелии, настраивали прихожан против духовенства, посягали на распоряжение церковными суммами, подбивали старост не платить взносы на духовно-учебные заведения. В виду этого в некоторых приходах было признано за лучшее отложить учреждение ЦПС до более благоприятного времени.

Созданная в результате церковной реформы Александра II система церковно-общественного самоуправления (церковно-приходские попечительства и советы) имела для жизни церкви и общества важное значение, заключавшееся прежде всего в том, что она была крупным шагом на пути к установлению гражданского общества в России, преодолению сословной замкнутости и ограниченности социальной структуры русского общества. Духовенство Среднего Поволжья перестает быть оторванным от реальной жизни сословием, устанавливает связи с другими социальными группами, прежде всего, с крестьянством, хотя и наталкивается на определенные трудности.

 

§ 3. Структура, штаты и социальное положение православного духовенства

Православное духовенство дореволюционного периода как единая социальная группа с присущими ей особенностями и специфическими функциями практически не рассматривалась в отечественной историографии. Нет ни одного серьезного научного сочинения на эту тему; в лучшем случае затрагивались лишь ее отдельные аспекты. Причин тому множество, но все они сводятся, по нашему мнению, к недооценке исследователями той роли, которую играло и играет духовенство в общественной жизни. Пренебрежительное отношение к церкви как социальному институту явственно читается в дореволюционной историографии (за исключением, конечно, православных изданий), а в советской оно приобретает резкую и откровенно грубую форму. Общественно-политическая, просвещенческая, миссионерская, попечительская, хозяйственная стороны жизни церкви подвергались уничижительной критике. В настоящее время в научной литературе постепенно происходит поворот в сторону более объективного и взвешенного подхода при анализе церковно-исторической проблематики.

Численность духовного сословия императорской России, по подсчетам исследователей, к концу XIX столетия составляла (без монашествующих) примерно 103 тысячи человек, а с членами семейств – около 600 тысяч. Численность духовенства Самарской епархии тогда же равнялась 1 тыс. 844 чел., Пензенской – 1 тыс. 980 тыс. чел. и Симбирской – 929 чел. Общая численность приходского духовенства трех средневолжских епархий составляла 4,6 % от численности общероссийского духовенства.

Духовное сословие разделялось на черное (монашествующее) и белое (немонашествующее) духовенство. К первому относилась не только монашествующая братия, но и епископат, в руках которого была сосредоточена высшая церковная власть. Белое духовенство составляло основную массу духовного сословия. Оно разделялось на епархиальное (кафедральные, приходские и домовые причты), военное и морское, придворное и заграничное. К белому духовенству относились такие категории священно– и церковнослужителей как протопресвитеры, протоиереи, иереи /священники/, протодьяконы, дьяконы, иподьяконы, церковные причетники в звании псаломщиков (дьячки). Принадлежность к тому или иному духовному сану подтверждалась ставленными грамотами и клировыми ведомостями. В белое духовенство могли вступать лица всех сословий, пригодные для этого рода деятельности и к занятию соответствующих должностей при наличии определенного образования и с одобрения епархиального архиерея.

Черное духовенство, занимая господствующие позиции в церкви, пользовалось неодинаковыми правами с белым. Армия рядовых служителей клира находилась в подчинении монашествующего слоя. Между ними все сильнее нарастало взаимное недовольство, порождаемое явственным различием в социальном статусе и материальном положении, отчего пропасть враждебности приобрела небывалые размеры. Сложилась она не в одночасье. Десятилетиями у белого духовенства накапливалось недовольство против монашествующих. Оно должно было нести государственное тягло, от которого монашествующие были освобождены, а также архиерейское тягло, состоящее из нескольких сборов: святительской дани (в качестве основного налога), ставленных пошлин (уплачивались архиерею при посвящении в сан), платы за архиерейскую подпись на бумагах, подъезда (содержание архиерея со свитой во время инспекционной поездки по епархии) и пр. Архиереи имели полное право обложения. Они могли освобождать от тягла, выдавая церкви жалованную грамоту. Архиерейское тягло было отменено при секуляризации в 1764 году. Однако высшее духовенство продолжало устраивать свой быт с размахом, которому могли бы позавидовать многие представители знати.

В XIX веке противоречия между высшим и низшим духовенством продолжали сохраняться. Все главные должности в высших и средних духовно-учебных заведениях занимали монашествующие. Даже второстепенные посты в епархиальном управлении отдавались белому духовенству без его участия или мнения. При назначении на должности до 1867 года действовал принцип наследственности. Вот что по этому поводу писал в 1905 году С.Ю. Витте в своей записке «О современном положении православной церкви»: «Тяжелое положение сирот побудило духовное начальство допустить весьма своеобразный способ благотворения – наследственную передачу священнических мест сыну или мужу дочери умершего члена причта…Этот порядок замещения священнических мест, мешая приливу в духовное сословие новых сил со стороны, положил начало его кастовой замкнутости, производящей теперь такое неблагоприятное впечатление на общество».

В наибольшей степени духом кастовости было пронизано черное духовенство. «Черное духовенство, – писал Г. Флоровский, – это «ученое монашество», педагогический орден из членов которого избирались епископы. Это было западное включение в русскую церковно-историческую ткань, очень неудачное повторение западного примера в несоответствующих условиях. В XIX веке «орден» создается светской властью, чтобы властвовать в церкви». Хочется отметить, что черное духовенство вряд ли представляло собой «западное включение» в лоно православной церкви: оно существовало издревле, так же как монастыри и сама церковь. Авторитет и влияние монашествующих возникли не на пустом месте, а были подкреплены их духовными подвигами. Поэтому не приходится удивляться, что именно они, подавая пример благочестивой жизни и священного служения, занимали первенствующее положение в церкви. Однако со временем, особенно после реформ Петра, черное духовенство окончательно превратилось в замкнутую касту или, говоря словами Флоровского, в «орден», призванный не столько служить благу церкви и ее развитию, сколько управлять ею и получать от своего положения материальную выгоду.

В эпоху Великих реформ замкнутость духовного сословия начинает преодолеваться по инициативе государственной власти. Осуществление церковной реформы (кстати, почти не замеченной исследователями в отличие от других преобразований Царя-Освободителя) преследовало цель улучшить быт и социальное положение духовенства. С петровских времен сословность распространялась не только на клир, но и на семейства духовенства, хотя сам Петр желал ограничить духовное звание только иерархическими степенями. Дети лиц православного духовенства причислялись к духовному ведомству, не имея возможности выбрать другой род деятельности. Духовенство было поставлено в очень неблагоприятные условия: неопределенность его юридического положения среди других сословий, ограничение прав внутри самого сословия, жалкое материальное обеспечение – всё это вызывало недовольство среди священно– и церковнослужителей. В духовное звание с выгодой могли вступать только податные, но и это затруднялось различными правительственными положениями. При вступлении в духовное звание должны были соблюдаться два обязательных условия: во-первых, поведение и моральные качества кандидата должны были соответствовать духовному званию, во-вторых, учитывалась нехватка самих священнослужителей к замещению должностей.

Затруднительно было и выйти из духовного сословия. Преградой для желающих его покинуть становились многочисленные препоны, созданные правительством, специальное, несветское, образование, а также чисто психологическая трудность в силу привычки к многолетней однообразной деятельности. Правительство считало духовенство привилегированным сословием (освобожденным от податей, от телесных наказаний и пр.), близким к дворянству. При выходе из сословия его бывшие члены лишались всех привилегий, а кроме того, не имели права вступать на гражданскую службу в течение ряда лет: дьяконы – в течение шести, а священники – в течение десяти. Намного тяжелее приходилось лишаемым сана за пороки и проступки по суду. Им в течение семи лет запрещалось въезжать в обе столицы, в течение двенадцати лет для дьяконов и двадцати лет для священников запрещалось вступать на гражданскую службу, относительно последнего была сделана лишь одна уступка: способных к службе священнослужителей дозволялось определять в канцелярские служители консисторий, попечительств и правлений. Священнослужители, не вступившие ни в военную, ни в гражданскую службу по православному ведомству, в годовой срок были обязаны приписаться к податному сословию. Тех, кто был исключен за пороки, в обязательном порядке причисляли к податному сословию в каком-либо городском или сельском обществе. На гражданскую службу не брали детей церковнослужителей, не имеющих привилегированных прав по образованию, в отличие от детей священнослужителей.

В 1860-е гг. правовое положение духовенства наконец претерпело изменения к лучшему. В 1864 г. в северо-западных губерниях было разрешено принимать детей церковнослужителей на гражданскую службу во все присутственные места. В том же году новый либеральный устав гимназий открыл возможность духовенству помещать детей в светские учебные заведения. Уволенные из духовного звания освобождались от обязательной службы. В 1865 г. людям недуховного звания было дозволено поступать на службу на штатные причетнические должности при церквах военного ведомства. Доступ в духовно-учебные заведения был теперь открыт для всех. Должность ректора духовных академий и семинарий предоставляется наконец и белому духовенству. Духовенство получает право устраивать епархиальные и окружные съезды для обсуждения насущных проблем. Учреждаются благочинные советы, должность благочинного становится выборной. Принцип выборности оптимизировал систему приходского управления. Духовенство избавляется от чрезмерной опеки со стороны епархиальных властей, постепенно изживая черты «того нравственно униженного и подавленного типа, какой был нередким в прежнее время… Духовенство возвысилось в собственном мнении».

Несмотря на приниженность своего положения, именно белое духовенство моральным обликом и практической деятельностью формировало общественное мнение относительно церкви, было постоянно на виду, непосредственно общалось с прихожанами. В связи с этим большое значение приобретал такой фактор, как уровень образования священнослужителя. Он определял квалификацию священника, влиял на качество учительской, богослужебной и миссионерской деятельности.

Об уровне образования приходского духовенства в одном из своих отчетов в Св. Синод крайне неодобрительно высказался самарский епископ Михаил: «Образовательное состояние его нельзя назвать удовлетворительным. Большая часть духовенства не интересуется науками вследствие разных причин. Среди прихожан к священнику, не получившему полного семинарского образования замечается слабое доверие».

Таблица 6. Уровень образования священно– и церковнослужителей Пензенской епархии в 1909 г. (в %%)

Таблица 7. Уровень образования священно– и церковнослужителей Самарской епархии в 1909 г. (в %%)

Таблица 8. Уровень образования священно– и церковнослужителей Симбирской епархии в 1909 г. (в %%)

Большая часть приходских священников имела законченное академическое или семинарское образование (см. таб. 6, 7 и 8). Особенно в этом отношении выделяется Симбирская епархия, где количество священников, окончивших полный курс семинарии, составляло более 80 %. В Самарской епархии их число было значительно меньшим – 66 %. Примечательно, что в Самарской и Пензенской епархиях почти четверть церковнослужителей, исполнявших обязанности дьякона, имела неполное семинаристское образование. В Симбирской епархии таких было свыше трети. Если обратиться к общероссийской статистике, то окажется, что в целом по стране уровень образования приходских священников был ниже, чем в епархиях Среднего Поволжья (см. таб. 9).

Таблица 9. Уровень образования священно– и церковнослужителей в России в 1904 г. (в %%)

Американский историк Дж. Фриз приводит следующие данные о лицах с семинарским образованием среди приходского духовенства в 1835–1904 гг:

Таблица 10. Лица с семинарским образованием среди приходского духовенства в 1835–1904 гг. (в %%)

За 25 лет, с 1835 по 1860 год, количество священников, окончивших духовные семинарии или академии, возросло почти вдвое. Очень низким оставался образовательный уровень церковнослужителей – дьяконов и псаломщиков. У дьяконов он никогда не поднимался выше, чем в 1860 году, а в 1904 г. упал даже ниже уровня 1835 года! В целом же, самые высокие показатели образованности духовного сословия зафиксированы в источниках в 1880–1890-х годах.

Как мы видим, уровень образования приходских священников средневолжских епархий был довольно высоким. Однако одновременно наблюдалась устойчивая тенденция оттока лиц, получивших хорошее образование, из рядов священно– и церковнослужителей. Следующая таблица прекрасно иллюстрирует динамику изменения удельного веса священнослужителей с академическим и полным семинаристским образованием в Самарской и Симбирской епархиях в период с 1896 по 1913 гг.

Таблица 11. Количество священнослужителей с академическим и полным семинарским образованием среди приходского духовенства Самарской и Симбирской епархий в 1896–1913 гг. (в %%)

Какследует из таблицы 11, количество священников с академическим и полным семинарским образованием непрерывно сокращалось, что было связано в первую очередь с тем, что многие лица, получившие семинарское образование, не спешили вставать на стезю служения церкви. В одном из отчетов обер-прокурора Синода отмечалось, что «довольно часты такие явления, когда из 50–60 окончивших семинарию, в священники идут лишь 2–3, много 5 человек. Большинство, особенно лучшие, оставляют духовное звание, поступая в высшие светские учебные заведения».

Митрополит Вениамин (Федченков) в своих воспоминаниях пишет по этому поводу следующее: «В семинарию шли совсем не для того, чтобы потом служить в церкви, а потому, что это был более дешевый способ обучения детей духовенства. Дух времени проник уже и в семьи духовенства: детям их не хотелось идти по «духовной дорожке», а учиться на «барина» – в доктора, в инженеры, в адвокаты, но не в пастыри. А сюда шли уже по нужде или менее способные семинаристы, которым не было хода в университеты или институты… И этот утёк кандидатов в духовенство все рос и рос…» Митрополит Евлогий, будучи около 1900 года ректором одной из российских семинарий, всегда с грустью смотрел на семинарские моления в храме перед и после вкушения пищи, бывшие чуть ли не для большинства семинаристов лишь формальностью; многие из них были либо полными атеистами, либо весьма прохладными христианами, не собиравшимися рукополагаться. Просто их родители не имели средств для предоставления выбора им между церковной и государственной школой. Именно этой внутренней церковной неудовлетворённостью молодых людей, вынужденных обманывать начальство ложным благочестием, митрополит Евлогий объясняет бунтарский дух и безобразное пьянство в дореволюционных семинариях. Около половины семинаристов, как пишет митрополит Евлогий, «ничего общего с семинарией не имеет: ни интереса, ни симпатии к духовному призванию…». Подобного рода сведения встречаются и в других воспоминаниях и статьях современников. В.В. Розанов в статье «Бегство из духовного сословия» писал, что из 60 человек, окончивших Нижегородскую семинарию в 1901 г., только 16 выбрали путь священника. Все выпускники, закончившие курс по первому и второму разряду, заявили, что пойдут в университет, академии, институты. «И, несмотря на прекрасную речь местного преосвященного, никто из них не отступил с намеченного пути. То же произошло и в последующие годы, и не в одной только указанной семинарии, но и во многих других». Таким образом, настроения в среде учащихся духовных семинарий были далеки от идеалов аскетизма и нравственности. Сами священники, зачастую, не желали своим детям карьеры священнослужителя; это было обусловлено общим снижением авторитета церкви в обществе и невысоким уровнем материального обеспечения пастырей.

По общероссийской статистике, из 2148 выпускников семинарии 1911 года только 574 приняли сан. Как справедливо отмечал митрополит Филарет, «невольник – не богомольник». Как докладывал в Синод епископ Пензенской анархии, «чтобы не оставлять пасомых без пастырского воздействия, утверждаются в священники дьяконы из неокончивших полного семинарского курса». В Симбирской епархии к 1910 г. оказалось особенно много вакансий на место дьякона – 54; свободных псаломщических должностей было меньше – 38, а священнических – всего 7.

Сокращение числа квалифицированных священников с высоким уровнем образования стало, думается, одной из причин падения авторитета духовенства в народе, о чем с тревогой сообщали в своих отчетах в Св. Синод епископы: «Среди прихожан, к священнику, не получившему полного образования семинарии, замечается слабое доверие, а особенно это заметно в тех случаях, когда разрешаются возникшие у прихожан те или иные вопросы или недоразумения, требующие разъяснения, или когда производятся чтения для народа». Священники открыто признавались, что боятся выступать с речью перед прихожанами. «На предложение выступить с устным словом, – пишет один из благочинных Симбирской епархии, – обыкновенно получается ответ: «мы не приучены и не привыкли; как-то страшно говорить без книжки». Духовенство мало читало, почти не интересовалось науками и неохотно пополняло свои знания: «на делаемое настоятелям и церковным старостам предложение выписывать побольше книг обыкновенно слышиться в ответ – «не на что, денег нет». Следует признать, что по характеру настоящего времени нужно обратить внимание на состояние церковных библиотек…» (из отчета по 1-му благочинному округу Карсунского уезда Симбирской епархии за 1909 г.).

Но даже многие из тех, кто окончил полный курс семинарии, не имели широких практических знаний. По этому поводу благочинными неоднократно высказывались сожаления: «наши духовно-учебные заведения не дают сельскому духовенству знаний и некоторых практических умений по первоначальному врачеванию и по сельскому хозяйству.

В деревнях духовенство почти единственная культурная сила. И она бессильна оказать своему приходскому населению помощь и средства».

Нравственный облик многих священнослужителей также не всегда соответствовал сану. По судебным делам консистории наиболее часто встречались такие проступки священников как совершение треб в нетрезвом виде, вымогательство платы за них и разного рода «неблагоповедение». «Нетрезвость – традиционный порок духовенства», – констатировал самарский епископ Михаил. В 1914 г. в Самарской епархии четыре священника были присуждены к лишению сана, семь псаломщиков исключены из духовного звания, три священника и один дьякон низведены в псаломщики, один псаломщик уволен, двадцать три священника посланы на епитимью, четыре священника перемещены в другие приходы, сорок священников подверглись различным взысканиям. Таковы «скорбные» списки пострадавших. И это не единичный случай.

Так, например, в Пензенской духовной консистории слушалось дело по обвинению псаломщика с. Большой Ивановки Краснослободского уезда Пензенской губернии Николая Веселовского в пьянстве и оскорблении священника Тихона Невзорова. По словам очевидцев, 8 ноября 1904 года во время вечернего богослужения в церковь зашёл сильно пьяный Веселовский и, подойдя к священнику, сказал: «ты – пьяная свинья, я не позволю тебе служить». Священник ушёл в алтарь. В церкви собралось к тому моменту довольно много народа, однако крестьяне не решались утихомирить псаломщика, который продолжал оскорблять священника и их самих. Когда же все таки крестьяне попытались силой вывести его из храма, он заявил, что он-де хозяин церкви и не позволит им этого сделать. В результате псаломщик за свою выходку был отправлен на епитимью в Краснослободский мужской монастырь на месяц. Проживающий при станции Пачелма Чембарского уезда той же губернии г-н Василий Матвеевич Наумов 25 июня 1905 года. Подал в консисторию заявление о том, что священник местной церкви Агафангел Молчанов оскорбил его, обозвав «свиньёй», «негодяем» и «дураком» только за то, что он проехал мимо священнического дома. Молчанов, однако, виновным себя не признал. Наумову пришлось забрать свою жалобу, хотя имелись свидетели этого инцидента (некий Доронин).

Что касается национального состава духовенства средневолжских епархий, то оно было преимущественно русским. Это видно из следующей таблицы:

Таблица 12. Национальный состав православного духовенства Симбирской епархии в 1913 г. (в %%)

Точных данных по Самарской и Пензенской епархиям обнаружить не удалось, однако, можно предположить, что они не слишком отличаются от тех, что приведены в таблице 12.

Положение православной церкви и духовенства являлось предметом постоянных размышлений светских публицистов и писателей. В русской литературе XIX можно обнаружить немало любопытных наблюдений над жизнью приходских священников. Образы их порой нарочито карикатурны, а отдельные черты и привычки доведены до абсурда.

О духовенстве и церкви вполне определённо высказался Н. Гоголь в своих знаменитых «Выбранных местах из переписки с друзьями» (1847): «мы вообще знаем плохо нашу церковь. Духовенство наше не бездействует. Я очень знаю, что в глубине монастырей и в тишине келий готовятся неопровержимые сочинения в защиту церкви нашей. Но дела свои они делают лучше, чем мы: они не торопятся и, зная, что требует такой предмет, совершают свой труд в полном спокойствии, молясь, воспитывая самих себя, изгоняя из души своей всё страстное… Говорят, что церковь наша безжизненна, – они сказали ложь, потому что церковь наша есть жизнь…» В ответ критик Белинский обратился к Гоголю с письмом, в котором каждая строчка дышала негодованием: «… Неужели вы не знали, что ваше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и народа? Про кого русский народ плетёт худую сказку? Про попа, попову дочь, попова работника. Не есть ли поп на Руси для всех представитель глупости, низкопоклонства, бесстыдства – и всех других пороков? Вздор, будто русский народ самый религиозный в мире. Религиозность не привилась у нас даже к духовенству… Большинство русского духовенства всегда отличалось… толстыми брюхами, схоластаческим педантизмом и другими пороками. Его грех обвинять в религиозной нетерпимости и фанатизме: его скорее можно принять за образец индифферентизма в деле веры».

«Вопрос о духовенстве обсуждался и обсуждается иногда в нашей светской литературе, – писало «Христианское чтение», – но и здесь ему придаётся далеко не столько значения, сколько бы он заслуживал… беллетристы изображают нередко типы духовенства, – но какие типы! Это не образы живых действительных людей, а карикатуры чудовищно-уродливые, слишком мало имеющие общего с действительностью». Например, писатель Решетников в рассказе «Поп Микола Знаменский» изобразил священника, который еле-еле разбирает церковную грамоту, не знает, когда бывает Рождество и Пасха и справляет церковную службу кое-как и когда ему вздумается. Почти всё время он проводит в лесу на охоте за медведями, и постоянно то дерётся, то целуется со своим, таким же добродушным идиотом, как и он сам, и к тому же ещё пьющим, дьячком. Где же, спрашивается, автор нашёл такого русского священника?

Ещё менее правдоподобен рассказ Н. Преображенского «Казанский приход», опубликованный в «Отечественных записках» в 1868 году. Автор нигде не упоминает о деятельности священника, однако диалог его с другими героями рассказа рисует перед читателями образ, совершенно лишённый всякого обаяния.

Довольно сочувственно, хотя и не без горького юмора, отнёсся к сельскому священнику Н. Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо?» Вот разговор попа с крестьянами:

Впрочем, были попытки изобразить священника и с положительной стороны – в повестях В. Крестовского «Баритон», Ближнева «Семейство Снежиных». Эпизодический персонаж последней – молодой, образованный священник отец Филипп, поначалу пытавшийся осуществлять в приходе разные проекты на благо прихожан. Однако со временем его пыл угас, уступив место обычной рутине и апатии.

В романе Данилевского «Девятый вал» описана забавная ситуация, когда к батюшке обращается почтенный отец семейства, дочь которого твёрдо решила уйти в монастырь, с просьбой сказать ему, стоит это делать или нет. Священник пускается в долгие философские рассуждения о том, что монашеская жизнь спасительна для человеческой души, а в конце неожиданно изрекает, что, по правде говоря, монастырь – не место для молодой девушки. Яркую картину беспросветной бурсацкой жизни изобразил в своей нашумевшей книге Н.Г. Помяловский.

Таким образом, светская литература довольно точно отразила полярные мнения о церкви и духовенстве, бытовавшие в обществе того времени.

Представление о дореволюционном приходском духовенстве было бы, пожалуй, слишком общим и не столь ярким без обращения к биографиям некоторых выдающихся архиереев, внесших свой вклад в развитие духовной жизни как Среднего Поволжья, так и России в конце XIX – начале XX веков.

В 1891–1892 гг. Самарскую епархию возглавлял Преосвященный Владимир (в миру Василий Богоявленский), спустя много лет принявший мученическую смерть от рук большевиков. Он родился 1 января 1848 г. в с. Малые Морошки Моршанского уезда Тамбовской губернии, окончил духовное училище, Тамбовскую духовную семинарию и затем Киевскую духовную академию, получив степень кандидата богословия. 8 февраля 1886 г. после смерти от чахотки его жены, а потом и единственного сына, он принял монашеский постриг, став настоятелем Козловского Троицкого монастыря в сане архимандрита.

В Самаре Преосвященный Владимир проявлял постоянную заботу об устроении церковно-приходской жизни, уделяя особое внимание духовно-нравственному просвещению мирян. Его проповеди оказывали неизгладимое впечатление на слушателей. Чтобы поднять нравственный уровень верующих, Преосвященный организовал в стенах Самарской городской думы духовно-нравственные чтения. Сознавая важность миссионерского служения, Владыка возобновил в церквах противораскольнические и противосектантские беседы. В 15 часов каждого воскресного дня раздавались призывные удары колокола, и архиерей спешил на очередное собеседование, ободрять начинающих миссионеров и верующих самарцев своим присутствием.

В Самаре Преосвященный Владимир боролся с вечным злом русского народа – пьянством. Еще в конце 1870-х годов духовенство епархии признало целесообразным создавать церковные общества трезвости, но только при Владимире они реально стали создаваться. Также Владыка открывал и церковно-приходские школы, заботясь о просвещении народа. При нем было открыто 150 церковно-приходских школ, в Самаре построено 10 церквей.

Энергичную и самоотверженную деятельность вел Преосвященный Владимир во время неурожая и голода 1891–1892 гг., который пришелся как раз на время его пребывания на самарской кафедре. Во время неурожая в Самаре 1891 г. епископ учредил специальный Епархиальный комитет для сбора и раздачи пожертвований пострадавшим. Владыка не жалел средств и сил, чтобы спасти умиравших от голода. В то же самое время в Самаре находился и будущий «вождь мирового пролетариата» В. Ульянов, тогда еще молодой присяжный поверенный в окружном суде, который заявлял, что «голод, разрушая крестьянское хозяйство, одновременно разбивает веру не только в царя, но и в Бога…» Тогда Владыка Владимир победил будущего революционера. Помощь голодающим была оказана. Но история имеет свойство повторяться на новом витке. Можно вспомнить страшный голод в Поволжье 1921 г., когда под предлогом помощи голодающим из церквей стали изымать все ценности, а духовенство («эту публику») Ленин призывал проучить раз и навсегда самыми жестокими мерами. А ведь еще в Самаре, в далеком от революционных потрясений 1891 году, пролетарский вождь утверждал, что с комитетом помощи голодающим «есть только один способ разговора: рукой за горло и коленкой в грудь».

Во время страшной эпидемии холеры Владыка сам служил панихиды на холерном кладбище, на площадях города устраивал молебны об избавлении от беды. Неоднократно лично посещал безнадежно больных в городских госпиталях и холерных бараках. Призывал горожан не падать духом и пользоваться врачебной помощью. 12 февраля 1892 г. в Самаре при поддержке Владыки было создано епархиальное братство, избравшее Святителя Алексия своим духовным покровителем.

Бескорыстное и честное служение епископа Самарского не осталось незамеченным. В мае 1892 г. он был награжден орденом святого равноапостольного князя Владимира III степени. Императорский указ о переводе епископа Владимира на освободившуюся кафедру экзарха Грузии был неожиданностью для самарцев. На вокзал, откуда Преосвященный должен был отправиться в далекий путь, пришлось добираться ночью (3 ноября 1892 г.), так как днем сделать это было невозможно – верующие не хотели отпускать своего пастыря. «Поезд тихо двинулся и унес из глаз наших Владыку, сопровождаемого воплями и слезами. С удалявшимся поездом затихали и звуки колокольного звона над Самарою. Среди наставшей тишины еще сильнее стало ощущение какой-то пустоты в сердце…», – с горечью писали «Самарские епархиальные ведомости».

Одним из самых влиятельных пастырей был епископ Гурий, возглавлявший сначала (в 1892–1904 гг.) после отъезда Преосвященного Владимира в Грузию Самарскую епархию, а затем (с апреля 1904 по январь 1907 г.) – Симбирскую. Он проявил себя как миссионер и неутомимый деятель, немало поспособствовавший развитию миссионерского дела, строительству церквей школ и новых епархиальных зданий. Число церковно-приходских школ в Самарской епархии при нём возросло с 515 с 18 тыс. 366 учащимися до 1 тыс. 253 с 53 тыс. 325 учащимися. В 1901–1902 гг. число женских церковных школ увеличилось до 144. При нём успешно развивалось миссионерское дело. Только в Самарской епархии было открыто 14 новых единоверческих приходов.

Епископ Гурий (Сергей Буртасовский) родился в Казани 30 июня 1845 года в семье дьякона. Он сознательно избрал для себя стезю духовного служения. В 1868 году он окончил Казанскую духовную семинарию, затем – Казанскую духовную академию, ив 1871 году принял монашество. В июне следующего года он был рукоположен в сан иеромонаха. Тогда же он стал преподавателем Иркутской духовной семинарии по кафедре богословия. В мае 1885 года он был возведён в сан епископа Камчатского, Курильского и Благовещенского, а в октябре 1892 г. указом Св. Синода назначен епископом Самарским и Ставропольским.

Он имел награды: ордена св. Анны 1-й и 2-й степени и св. Владимира 2-й и 3-й степени, золотой наперстный крест от Св. Синода и панагию с драгоценными украшениями от императора Николая II. В 1903 году он был избран почётным членом Казанской духовной академии, которую в своё время окончил. Скончался владыка Гурий 5 января 1907 г. после того, как простудился во время служения панихиды над могилой блаженного Андрея при Покровском монастыре. На короткое время епископом Симбирской епархии стал Иннокентий, управляющий Свияжским монастырём. На погребении владыки Гурия присутствовали представители самарского духовенства (протоиерей А. Ястребов), церковных старост г. Сурошникова, епископ Пензенский и Саранский Тихон и Иннокентий. 21 февраля 1907 г. симбирскую кафедру занял архиепископ Яков.

Показательна судьба Владыки Питирима, архиепископа Самарского и Ставропольского, которая вобрала в себя характерные черты судеб многих других церковных иерархов дореволюционной России, несших свое служение в непростое время либеральных перемен и мрачной реакции, попеременно сменявших друг друга.

К тому времени, когда Питирим стал во главе Самарской епархии, – а это произошло 22 декабря 1913 года, – ему уже было 55 лет. Он был весьма уважаем среди других церковных иерархов, неплохо образован и отличался выдающимися человеческими качествами. К моменту своего назначения он имел ордена Св. Александра Невского, Св. Анны и Св. Владимира 2-й и 3-й степени.

Родился будущий епископ на мызе Кокенгаузен, Рижского уезда, Лифляндской губернии в семье протоиерея Василия Окнова. Мальчика назвали Павлом.

В это время (первая половина 70-х гг. XIX столетия) Россия переживала благотворное влияние Великих реформ, главные из которых – крестьянская, судебная и земская – едва начали осуществляться практически, а остальные – военная и таможенная – находились еще в стадии своей разработки и требовали законодательного оформления. Особо следует сказать о церковной реформе, смысл которой обычно ускользает от внимания историков. Между тем, она имела большое значение не только для духовенства, но и для всего общества в целом, предоставив гражданские права священнослужителям и тем самым демократизировав общественную систему. Духовенство из замкнутого сословия превратилось в особый социальный слой, призванный исполнять определенную общественную функцию. Благодаря реформе, Павел Окнов сумел поступить и успешно пройти курс обучения в Рижской Александровской классической гимназии. Он закончил ее в 1879 году.

Теперь перед ним открывалась перспектива карьеры на светском поприще, однако молодой человек сознательно избирает другой путь. Он хочет стать священником, вызвав удивление многих. На фоне усиливающихся нигилистических и социалистических умонастроений, особенно в среде недоучившихся семинаристов, на фоне различных негативных фактов жизни православной церкви (таких, например, как полунищенское существование многих приходских священников и проистекающих отсюда непомерных требований платы за церковную службу, низкие моральные и профессиональные качества многих священнослужителей и пр.), которые она всеми силами – в том числе и посредством церковных преобразований – пыталась преодолеть, желание молодого человека посвятить себя духовному служению действительно выглядело странным. Но только на первый взгляд. Ведь даже в самые мрачные годы реакции в церкви было немало по-настоящему талантливых и высокодуховных пастырей.

Спустя два месяца после окончания гимназии, Павел поступил в Киевскую духовную академию и закончил ее со степенью кандидата богословия, что не только давало право преподавания в духовных и светских учебных заведениях, но также открывало возможности для духовной карьеры в рядах черного духовенства. Павел был пострижен в монашество архимандритом Киевско-Печорской лавры Иларионом в церкви Преподобного Антония 3 июня 1883 года. Дальше его карьера развивалась стремительно: через неделю он был рукоположен в иеродьякона Киевским митрополитом Платоном, а еще через неделю – в иеромонаха Михайловского монастыря Чигиринским епископом Виталием, викарием Киевской митрополии. В степени кандидата богословия он был окончательно утвержден 18 июня 1883 года.

Указом обер-прокурора Синода Питирим (его монашеское имя) был назначен преподавателем Священного Писания в Киевскую духовную семинарию. Кроме того, он преподавал там и немецкий язык. После нескольких лет преподавательской деятельности Питирим был назначен в 1887 г. инспектором Ставропольской духовной семинарии, а через полгода после своего назначения он становится ее ректором. Он занимал этот пост дважды, в 1887–1888 и 1890 годах, правда, всего лишь несколько месяцев».

Он был возведен в сан архимандрита 8 апреля 1890 г., а в 1891 г. назначен ректором Санкт-Петербургской духовной семинарии, что было честью для сравнительно молодого, 33-х летнего архимандрита. Спустя несколько лет, 15 июля 1894 г. он был наречен в епископа, одновременно продолжая деятельность на посту ректора семинарии. В ноябре 1896 г. он был назначен епископом Тульским и Белевским, а в июне 1904 г. – епископом Курским и Белгородским. В мае 1909 г. Питирим стал архиепископом, а спустя три года возглавил Владикавказскую и Моздокскую епархию. К моменту своего назначения архиепископом Самарским и Ставропольским в декабре 1913 г. он был уже опытным церковным иерархом, попробовавшим свои силы во многих сферах духовной деятельности и показавшим себя весьма незаурядной личностью.

Для современного читателя небезынтересным покажется описание церемониала встречи Преосвященного Питирима по прибытии его в Самару, которое автор отыскал в фондах местного архива. Накануне своего прибытия архиепископ прислал телеграмму: «Прибуду завтра восемь вечера благоволите распорядиться». На вокзале его встречали члены духовной консистории, – Диомидов, Софотеров, Рождественский, священник Ключарев и секретарь Покровский, – а эконом консистории прислал карету с лакеем. С вокзала, сопровождаемый колокольным звоном городских церквей, архиепископ отправился в Кафедральный собор, где его приветствовало местное духовенство. Позже, в архиерейском доме собрались члены консистории, церковно-приходских попечительств и советов, часть городского духовенства, чтобы лично представиться новому владыке и принести поздравления с благополучным прибытием.

Архиепископ Питирим возглавлял Самарскую епархию сравнительно недолго, до лета 1914 г., когда началась Первая мировая война. После того, как покинул Самару, Преосвященный недолго пребывал на посту экзарха в Грузии, в ноябре 1915 г. был возведен в сан митрополита и служил на петербургской кафедре. Знакомство Питирима с фаворитом царской семьи Г.Распутиным породили в обществе весьма неоднозначные мнения о его нравственных качествах, а в годы Февральской революции и прямую ненависть со стороны толпы. Вынужденный уйти на покой, митрополит Питирим вскоре скончался во время разгоравшейся гражданской войны на юге России.

За то короткое время, которое архиепископ провел в Самаре, он не мог осуществить каких-либо кардинальных мер по переустройству епархиальной жизни, но, видимо, к этому и не стремился. Его цель состояла в другом. Он продолжил политику своих предшественников в том, что касалось улучшения религиозно-нравственной ситуации в епархии, развития отношений между причтами и прихожанами, внедрения церковно-приходских попечительств и советов. Епархия при Питириме переживала период спокойного и стабильного развития, без бунтов и мятежей, без широкой атеистической и социалистической пропаганды, без подстрекательств крестьян к насилию в отношении лиц духовного звания, период, который завершился с началом мировой войны. В жизни Самарской епархии нашли свое воплощение тенденции, заложенные еще реформами Александра II, что в немалой степени было обусловлено политикой «умиротворения» П.А. Столыпина. Дальнейшие перипетии российской истории – революция, гражданская война и установление Советской власти – фактически перечеркнули весь опыт реформирования церковной жизни, накопленный на протяжении последнего периода существования империи. Церковь была открыто названа врагом государства и народа.

Итак, в XIX столетии православное духовенство представляло собой замкнутый и пронизанный духом кастовости социальный слой, – поставленный на службу государству и полностью подчиненный ему, оторванный от реалий общественной жизни, чуждый интересам общества и полностью лишенный права как-либо выражать свои собственные. В пореформенные годы происходит процесс – его исходным пунктом выступила церковная реформа – превращения духовенства из сословия феодальной эпохи в одну из социальных групп зарождающегося капиталистического общества. Отсталая политическая система самодержавной монархии замедляла развитие этого процесса. Сохранение кастовости духовенства было выгодно самодержавию, поскольку церковь активно поддерживала существующий порядок, являясь оплотом консервативных сил. В то же время власти понимали, что церковь нуждается в серьезном реформировании, без которого ей не выбраться из кризиса, охватившего все стороны её жизни. В рассматриваемый период возросла потребность в поддержке церковью расшатывающейся государственной власти как перманентного господства во всех сферах общественных отношений. Возросло значение религии как инструмента осуществления легитимации власти. Для этого требовалось привлечь церковную элиту, тесно смыкавшуюся с политическим истеблишментом, – черное духовенство. Ярко выраженные черты сословной замкнутости дали некоторым исследователям повод назвать его «монашеским орденом». Вовлечение высшего слоя духовенства в политику еще более углубило раскол в рядах духовного сословия – первоначально латентный, а затем все более явственный.

Противоречия между священнослужителями и низшим клиром существовали и внутри белого духовенства, которое своим моральным обликом и практической деятельностью формировало мнение в обществе о церкви в целом. Для прихожан был важен уровень образования священника. Пастыри с низким уровнем образования не пользовались особым доверием. В Среднем Поволжье основная масса священников имела законченное семинарское образование. В Симбирской епархии их число в 1909 г. составляло более 80 %, в Самарской и Пензенской – соответственно 66 и 78 %%. В целом по стране средний уровень образования приходских священников был ниже, чем в Среднем Поволжье.

Однако в рассматриваемый период количество священнослужителей с полным семинарским образованием непрерывно сокращалось, что объяснялось в первую очередь нежеланием выпускников семинарии становиться на путь духовного служения. Престиж профессии священника был, как никогда, низок. Это отмечали в своих воспоминаниях митрополиты Евлогий и Вениамин.

Западный историк Р. Пайпс даже категорично заявил, что до самого конца императорского режима духовенство оставалось обособленной кастой, которая не пользовалась ни любовью, ни уважением; ее в лучшем случае терпели. Полностью с такой оценкой нельзя согласиться, но доля истины в ней есть.

Таким образом, на рубеже XIX–XX веков епархиальная организация Русской православной церкви в Среднем Поволжье представляла собой сложившуюся систему, позволявшую церкви осуществлять свою деятельность в этом регионе. Это, впрочем, не означает, что консисторское управление было лишено внутренних противоречий и отвечало велениям времени, тем насущным задачам, что стояли перед церковью. Системный кризис, охвативший церковь в рассматриваемый период, был в какой-то степени порожден негибкостью и ограниченностью консисторской системы, ее низкой способностью адекватно и быстро реагировать на происходящие в епархиях события. С целью придать ей большую эффективность и разрешить целый комплекс проблем, связанных с взаимоотношениями причта и верующих в приходе, власти попытались создать приходское церковно-общественное самоуправление в виде попечительств и, позже, церковно-приходских советов. Эти преобразования имели узконаправленные цели, не претендующие на коренное изменение приходского уклада и всего строя церковно-общественных отношений. Учреждение попечительств осуществлялось нерешительно. Они мыслились лишь как подходящий инструмент для разрешения проблемы материального обеспечения православного духовенства. Духовенство до середины XIX века являлось замкнутым и пронизанным духом кастовости социальным слоем, поставленным на службу государству. В пореформенные годы оно постепенно теряет черты сословности, превращаясь в одну из социальных групп индустриального общества. Хотя реформирование его социального статуса происходило сверху, по инициативе официальных властей, правительству так и не удалось провести его до конца последовательно. В конечном счете, эта непоследовательность привела к тому, что многие представители духовенства стали критически относиться к властям. Одновременно обострились отношения причта и верующих. Явственно обозначился серьезный разлад церковной жизни.