§ 1. Участие церкви в общественно-политической жизни

Русская Православная Церковь старалась играть активную роль в политической жизни Средневолжского региона, хотя по целому ряду актуальных проблем и не могла занимать позицию, отличную от позиции официальных светских властей. Речь идет, прежде всего, о проблемах выбора путей реформирования системы государственного и церковного управления, как на центральном, так и на региональном уровнях, кардинального пересмотра всего комплекса государственно-церковных отношений, решения наиболее острых противоречий в экономической и социальной сферах жизнедеятельности приходского духовенства, которые больно ударяли по его престижу, сковывали его деятельность и мешали установлению доброжелательных и искренних отношений с верующими.

Консервативные взгляды священников далеко не всегда находили понимание и поддержку среди прихожан. Скорее, наоборот. Поэтому многие священнослужители с неохотой решались вступать в откровенные беседы с ними по злободневным вопросам, ограничиваясь лишь обычными богослужениями в храме. Но все же, как отмечал епископ Симбирской епархии, «духовенству волей-неволей приходилось выступать среди своих прихожан в качестве разъяснителей таких вопросов, которых оно доселе не касалось». «…Священник в селе часто является единственным образованным человеком, – писал в своем отчёте в Синод волынский архиепископ Антоний, – поэтому ему приходится давать оценку всех событий жизни не только религиозной, но и политической и общественной, особенно в теперешнее смутное время, когда деревня осаждается разными развратителями, врагами русского самодержавия и православной веры…» Таким образом, духовенство не оставалось и не могло остаться в стороне от стремительно разворачивающихся политических событий, волновавших все общество.

Начавшаяся в 1904 г. русско-японская война вызвала целую волну патриотических заявлений и желание помочь русской армии, сражавшейся на Дальнем Востоке. Сразу же после начала боевых действий во всех церквях произносились молитвы о даровании победы русскому оружию. Монастырям и церквям предлагалось отчислить из своих средств какую-либо сумму на лечение раненых и больных воинов и помощь семействам лиц, призванных на войну. Настоятелям и настоятельницам монастырей и духовных учреждений Самарской епархии предписывалось сообщить, какие у них могут быть свободные помещения под госпитали и на сколько кроватей, а также изыскать как средства для поддержания этих госпиталей на всё время надобности в них, так и благонадёжных лиц из среды поселян для ухода за больными и ранеными. Во всех храмах за каждым богослужением производился особый тарелочный сбор в пользу воинов. А для лучшей организации помощи учреждался специальный епархиальный комитет.

Самарский епископ извещал обер-прокурора Св. Синода о согласии духовенства 10-го благочинного округа Бузулукского уезда и 1-го округа Бугурусланского уезда выделить на нужды армии и флота со всех получаемых доходов по 3 рубля и 1 %. В ответ на всеподданейшем докладе К.П. Победоносцева император начертал 23 апреля 1904 г.: «Прочел с удовольствием и искренне благодарю». Чуть позже самарское духовенство Бугурусланского, Бузулукского, Николаевского и Новоузенского уездов принесло в пользу общества Красного Креста, вдов и сирот павших нижних чинов, на санитарные нужды действующей армии и усиление флота пожертвования: единовременное – в количестве свыше 730 рублей и постоянное – в виде помесячных процентных отчислений из братских доходов причтов, церковных сумм и жалованья или таких же взносов от 1 до 6 руб. с причта, причем причтами 5-го благочинного округа Николаевского уезда решено собирать с церквей округа помесячно в течение года 500 руб. в помощь осиротевшим семействам воинов-уроженцев Самарской епархии.

Особое внимание уделялось детям воинов, павших или раненых в войнах. Епархиальные власти стремились чтобы эти дети принимались в приюты, устраиваемые при наиболее обеспеченных церквах и монастырях. Желая выяснить какие из мероприятий и в каком масштабе могли бы быть осуществлены в этом направлении, епархиальные власти разработали положение, включавшее в себя: 1) мероприятия, не требующие дополнительных казённых ассигнований (освобождение от платы за учёбу, например) и 2) мероприятия, для которых необходимы такие ассигнования (помощь тем, кто взял на воспитание сирот). Надежда епархиального начальства на то, что будет развиваться, прежде всего, первый тип мероприятий, нашла живой отклик со стороны духовных заведений епархии. Так, в войну с Японией, монастыри епархии готовы были принять на своё полное содержание 120 детей, а учебные заведения духовного ведомства – отменить существующие ограничения при приёме и предоставить стипендии почти для 170 детей.

В мирное время в приходах также осуществлялся сбор пожертвований в пользу раненых и больных воинов. Так, например, согласно данным духовной консистории, в Самарской епархии он составил в 1889 г. 965 руб. 45 коп., а в 1908 г. – 519 руб. 60 коп.

Благородную миссию по оказанию помощи пострадавшим от военных конфликтов православная церковь осуществляла совместно с другими ведомствами и организациями. При этом церковные приходы играли, по сути, роль первичных ячеек. Другим ведомствам для сбора средств уже не надо было создавать свои собственные структуры. Их безвозмездно предоставляла церковь.

Главным партнёром церкви в этом деле выступило Российское общество Красного Креста. Обращение председателя РОКК к духовным властям с просьбой «принять к сердцу интересы Российского общества Красного Креста приглашением священнослужителей возможно чаще обносить кружки в церквях и соответствующими поучениями приглашать верующих к деянию на доброе дело» нашло живой отклик. В 1895 г. Св. Синод постановил об особом сборе в пользу общества. Во всех храмах вывешивалась специальная афиша о сборе, а священник обращался к пастве с соответствующей проповедью. О степени успешности начатого дела и роли духовенства в нём можно судить по посланию председателя РОКК, в котором, в частности, говорилось, что императрица Мария Фёдоровна (общество находилось под её покровительством) признавала заслуги православного духовенства «всегда сердечно относящегося к целям общества», и выражала по поводу их совместной деятельности своё удовольствие.

Неудачная война с Японией оказалась прологом к первой русской революции. Пожалуй, впервые за долгий период времени церковь стала столь востребованной властью в качестве своеобразного идеологического щита. На церковь обрушилась ярость революционеров различных оттенков и либерально настроенной интеллигенции. «Господствующие классы прилагали все усилия к тому, чтобы охранительное влияние церкви сделать наиболее глубоким. С этой целью церковь была призвана воспитывать подрастающее поколение в духе лозунга «православие, самодержавие, народность». Обязательное преподавание во всех учебных заведениях закона божия и церковно-приходские школы обслуживали эту цель и являлись мощным оружием реакции», – писал один советский автор. Надо отметить, что православная церковь на протяжении истории всегда придерживалась осторожных консервативных взглядов на решение тех или иных общественных проблем. С подчинением государству она окончательно лишилась возможности каким-либо образом выражать самостоятельную точку зрения, сделавшись официальным рупором светской власти. В этом заключалась главная трагедия церкви в дореволюционный период. Как верно, на наш взгляд, заметил западный исследователь истории православной церкви в XX веке Д.В. Поспеловский, «это одиночество церкви в активно живущем мире в тисках государственного пресса, воспринимаемого обществом как союз церкви и государства, то есть как показатель реакционности и антинародности церкви, лишало ее надежды на поддержку общественности в противостоянии госаппарату и заставляло опираться на этот аппарат как на единственную ее опору за пределами крестьянской массы». Впрочем, и крестьяне, как мы увидим далее, не всегда поддерживали духовенство. Не в этом ли «одиночестве в активно живущем мире» стоит искать многие беды церкви в период, когда в результате революции сменился государственный строй? Когда церковь подверглась невиданным до того в русской истории репрессиям и казням, страшному опустошению храмов, грабежу и насилию? Общество же, фактически, промолчало, за редким исключением, допустив подобную практику властей.

Вот что писали, например, «Самарские епархиальные ведомости» в 1905 году: «Растёт раздражение народа против духовенства, так как народ чувствует себя правым, и надеется на нравственную защиту и сочувствие к себе со стороны духовенства. Не встречая ни того ни другого, народ озлобляется не только против духовенства, но и против церкви».

Как верно пишет один из современных исследователей проблемы, события начала революции, как и стачечное движение пролетариата весной-летом 1905 г., застало православных священнослужителей врасплох. Не случайно Н.П. Розанов отмечал, что до самой революции 1905–1907 гг. «политики отцы боялись как огня». Церковь не сумела своевременно разглядеть те изменения, которые произошли в русском освободительном движении и встретила революцию 1905–1907 гг. устаревшими методами пастырской работы. Однако, уже в первые месяцы революции духовенство начало осознавать эти недостатки (такие, как, например, неэффективность обычной церковной проповеди) и приступило к поиску новых средств воздействия на народ.

По вопросу о борьбе с революционным движением мнения в среде духовенства разделились. Одна часть, более консервативная, придерживалась традиционных методов работы с паствой. Другая же, часть, непосредственно сталкивавшаяся с революционно настроенными рабочими в своих приходах, осознавая полный неуспех обычной проповеди в рабочей среде, начала заниматься поиском причин такого положения вещей. На страницах церковных изданий разгораются дискуссии о приходской реформе, о восстановлении в русской церкви соборности, о переводе богослужения на русский язык с целью сделать его более понятным простому народу. В результате поиска инструментария для «угашения смуты» «передовая часть» духовенства была вынуждена обратить внимание на внутрицерковные проблемы. Группа 32-х петербургских священников, выделившаяся из среды столичных пастырей, положила начало образованию обновленческого течения в Русской православной церкви.

Православная церковь в первую русскую революцию собиралась примирить противоборствующие стороны. Это нашло яркое выражение в послании Св. Синода от 14 января 1905 года, подписанном высшими иерархами церкви, – митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Антонием, митрополитом Московским и Коломенским Владимиром и митрополитом Киевским и Галицким Флавианом. В нём говорилось: «В столице и других городах России начались стачки рабочих и уличные беспорядки. Люди русские, искони православные, от лет древних навыкшие стоять за Веру, Царя и Отечество, подстрекаемые людьми злонамеренными, врагами Отечества, десятками тысяч побросали свои мирные занятия, решились скопом и насилием добиваться своих будто бы попранных прав, причинили множество беспокойств и волнений мирным жителям, многих оставили без куска хлеба, а иных из своих собратий привели к напрасной смерти, без покаяния, с озлоблением в сердце, с хулою и бранию на устах. Преступные подстрекатели простых рабочих людей, имея в своей среде недостойного священнослужителя, дерзновенно поправшего многие обеты и ныне подлежащего суду церкви, не устыдились дать в руки обманутым ими рабочим, насильственно взятые из часовни, честный крест, святые иконы и хоругви, дабы, под охраною чтимых верующими святынь, вернее вести их к беспорядку, а иных и на гибель…

Св. Синод, скорбя о пагубных настроениях в современной жизни русского народа, именем… Церкви Православной умоляет всех чад ея: Бога бойтесь, Царя чтите и всякой власти, от Бога поставленной, повинуйтесь». Св. Синод обращался и к епархиальным архиереям. Так, на имя самарского епископа Константина, пришла телеграмма, подписанная митрополитом Антонием: «Св. Синод поручает Вашему Преосвященству пригласить подведомственное духовенство употребить всё своё пасторское воздействие к устранению междоусобия среди населения, поучая его в своём поведении и в отношениях к ближним действовать в духе христианского братолюбия». Тогда же, в ноябре 1905 г., епископ Константин обратился с воззванием к жителям Самарской губернии: «Тяжёлые дни гражданского переустройства переживаем мы ныне! Вся жизнь наша сдвинулась с прежних устоев; создаются новые общественные отношения между людьми; с большим трудом – мучительно вырабатываются новые формы общественной жизни… Создаются политические партии – возникает борьба между ними: это неизбежно в жизни гражданского общества. Но, как поставленный на страже духовной жизни православных граждан г. Самары пастырем, умоляю их с терпимостью и любовью относиться друг к другу: быть православным не значит, ведь, быть человеком какой-нибудь одной политической партии. Церковь всех, без различия их политических убеждений зовёт к миру и согласию». Другим важным аспектом деятельности церкви было то, что «через духовенство проводилась основная агитационно-пропагандистская, а также осведомительная работа царских властей в деревне». Приведем лишь один красноречивый пример. В 1905 г. крестьяне повсеместно стали получать письма с предложением вступить в тот или иной политический союз, причем для пущей убедительности при письмах прилагались примеры общественных приговоров революционного характера. Настоятель Покровской церкви г. Сызрань протоиерей Агринский писал о том, что «темная масса народная, соблазняемая предложением даровой земли и подстрекаемая к насильственному захвату ее, приходила местами в большое волнение…». В этой ситуации прихожане нередко обращались за советом к священнослужителям. В результате, «приходилось им прочитывать текст форм приговора и разъяснять смысл каждого пункта. Эти разъяснения приводили слушателей к осознанию того, что писания этих приговоров есть только злоупотребление их темнотою со стороны врагов правительства…». Епископ Самарский и Ставропольский Константин в неспокойном 1905 г. сообщал в Синод о том, что священники в беседах с крестьянами опасаются касаться экономических вопросов, чтобы не вызвать «побоища». Тем священникам, которые пытались с помощью Евангелия внушить смирение, крестьяне прямо заявляли: «Ты что читаешь нам Евангелие? Мы, ведь, это часто слышали. Ты почитай-ка теперь о земле, – вот почему это некоторые владеют участками, а у некоторых нет ничего?» Священники Самарской епархии читали в церквах составленные епископом поучения, в которых прихожанам внушалась мысль, что «цель жизни – нравственное усовершенствование человека, что все устроение жизни должно быть основано на любви» и т. д. Подобные проповеди не встречали одобрения у прихожан, желавших получить от священника ясный ответ о том, как жить дальше в условиях растущих социальных противоречий и имущественного расслоения. Гораздо более привлекательными в их глазах выглядели призывы революционных агитаторов, чья аудитория в 1905 г. резко возросла в ущерб традиционной церковной проповеди и народным чтениям, устраиваемым местными причтами. Прямым результатом этой волны революционной агитации стало, во-первых, существенное ухудшение материального положения причтов, зависящих от поддержки верующих, а, во-вторых, постепенное исчезновение былого доверия к словам и действиям служителей церкви. Об этом косвенно свидетельствуют такие данные: в Самарской епархии в 1905 г. не было на исповеди 33 тыс. 480 чел., а в следующем – 32 тыс. 361 чел.

Ради справедливости, стоит отметить, что имели место и совершенно противоположные случаи. Например, во время осмотра церкви г. Алатырь Симбирской епархии преосвященным Гурием певчие на клиросе пели духовный концерт «Свыше пророцы». Владыка похвалил пение: «как стройно и правильно поют; какие хорошие голоса; кто эти певцы?» Священник сообщил, что поют рабочие из алатырских железнодорожных мастерских. К сожалению, подобных случаев было не так много.

Исследователи отмечают рост антиклерикализма в деревне в начале XX века. Своего пика он достиг в 1905–1907 гг. Правда, открытых выступлений крестьян против духовенства было немного: по подсчетам С.М. Дубровского, в масштабах всей страны они составили лишь 0,5 % от общего числа выступлений. На Среднее Поволжье пришлось 10,3 % всех крестьянских выступлений, или, в среднем, по 2,8 – на уезд. Росту крестьянского движения, направленного в определенной степени и против церкви, сильно способствовали неурожаи и голод 1905–1906 гг. Впрочем, как отмечает Дубровский, «что касается выступлений против духовенства, то они тонули в общей борьбе против помещиков и царских властей». Тем не менее, протесты крестьян по поводу наличия слишком больших (по их мнению) земельных наделов причтов дали основание некоторым историкам для того, чтобы выдвинуть тезис о том, что крестьянство в 1905–1907 гг. выступало против священников как, прежде всего, землевладельцев. В частности, С. Мельгунов утверждает, что «на причт, владеющий наделом, крестьяне смотрят как на помещичий элемент…» Тот же Дубровский, невзирая на им же приведенные данные, прямо пишет, что «эти земли (церковные – А.М.) так же, как и земли помещиков, использовались для эксплуатации крестьянства. В связи с этим борьба против духовенства выражалась в таких же формах, как и борьба против помещиков: в захватах и запашках церковных земель, потравах церковных лугов, выступлениях арендаторов против духовенства, поскольку часть церковных земель сдавалась в аренду и т. д. При наиболее острых конфликтах дело доходило до разгромов и поджогов домов хозяйственных построек представителей церкви».

Однако при более внимательном знакомстве с документами становится ясно, что все обстояло далеко не так, как преподносится двумя авторами. И не только ими. Можно утверждать, что действительно имевшие место в ряде районов радикальные выходки крестьян против причта с угрозами отобрать излишки земли у церкви еще не дают основания для постулирования столь решительного и безапелляционного заключения. Известны отдельные случаи, когда в Самарской губернии сельские общества в деревнях Михайловке Бузулукского и Острой Луке Николаевского уездов, в селе Красненьком Новоузенского уезда и других местах отобрали землю у церковных причтов. «В ноябре 1905 г. секретарь Самарской духовной консистории писал в Синод о том, что «аграрные беспорядки в Самарской губернии коснулись и церковных земель (выделено нами – A.M.), находящихся в пользовании причтов сел Родионовки и Филипповки Бузулукского уезда и Русской Боклы Бугурусланского уезда, а именно: общество крестьян с. Родионовки самовольно завладело причтовой землей и вытравило на ней залежную землю, причинивши этим причту убытку на 130 руб.; общество крестьян дер. Трофимовки прихода с. Филипповки распахало причтовую землю с той целью, чтобы лишить причт возможности пользоваться ею; общество крестьян дер. Узелей прихода с. Русской Боклы самовольно отобрало у причта 10 дес. земли, за каковую причт получал до 90 руб. дохода в год… Судя по настроениям крестьян можно ожидать отобрания церковных земель в сс. Ромашкине и Байгорове Бузулукского уезда. Крестьяне в свое оправдание говорят, что они поступают так потому, что у причта нет никаких документов, на основании которых причт владеет этой землей. Епархиальное начальство предложило потерпевшим причтам возбудить дело в судебных установлениях о праве владения этой землей на основании давности…» В это же время крестьяне села Терновки Пензенской губернии захватили рыбные ловли Пензенского Троицкого женского монастыря, заявив, что они не признают прав монастыря на эти угодья. Игуменья начала судебную тяжбу против крестьян.

Как показывают документы, волна аграрных беспорядков, захлестнувшая в 1905 г. страну, не обошла стороной и островки церковных земель. В ряде мест угрозы переросли в самовольный захват причтовых земель крестьянами. Вместе с тем, надо отметить, что возмущение со стороны последних было вызвано не самим фактом наличия у причта определенного количества земли (хотя это тоже играло свою роль), а вполне конкретными причинами, заключавшимися прежде всего в неблаговидном поведении священнослужителей, взимавших поборы за требы, и направлено против духовенства как такового, как представителя государственной власти, выступавшего в глазах крестьян притеснителем свободы, смысл которой выражался анархическим «все дозволено». Поэтому не стоит преувеличивать значение действительно имевшей место борьбы крестьян против церковного землевладения.

Вот что сообщал, к примеру, в своем отчете в Синод самарский епископ Константин: «Смуты и волнения, происходившие в 1905 г. и охватившие всю страну», выразились и «в действиях сельских обществ, которые неблагоприятно могли влиять на церковно-приходскую жизнь. Так, например, под давлением прихожан… в некоторых селах церковные старосты отказались от уплаты сборов на содержание духовно-учебных заведений и другие епархиальные нужды за вторую половину 1905 г.; некоторые сельские общества отказывались платить причтам положенное жалованье или убавляли таковое…» Недовольство прихожан поборами со стороны причтов способствовало нагнетанию антицерковных настроений. Епископы Самарской и Симбирской епархий неоднократно отмечали в своих отчетах в Синод, что во многих местах прихожане поднимают вопрос о полном прекращении всяких выплат духовенству». В этом смысле любопытно замечание симбирского епископа, сообщавшего следующее: «…Чем проще, так сказать, серее прихожане, тем они усерднее и щедрее на пожертвования. Прихожане же причисляющие себя к… интеллигенции в этом отношении легкомысленнее, а потому на пожертвования… скупее. Эти интеллигенты, зараженные религиозным вольномыслием, маловерием и политическо-революционными идеями, проявляли свою заразную душевную болезнь к соблазну простого народа, одни в политических манифестациях, в речах революционного содержания на сходках и митингах, другие же – в явном сочувствии этим манифестациям и речам».

Впрочем, и в самом духовенстве замечалось брожение на политической почве. Так, например, самарскому губернатору стали поступать заявления о противоправительственной деятельности некоторых священнослужителей, в частности, об участии их в сельских митингах, произнесении ими революционных речей. А к Преосвященному Самарской епархии обратились несколько священников одного из благочинных округов с просьбой «разрешить всему духовенству собраться в Самаре с целью образовать общий союз, чрез который они намерены были примкнуть к «общему освободительному движению».

Синод был всерьез обеспокоен подобными настроениями, охватившими некоторые слои духовенства, и 10 марта 1906 г. издал по этому поводу указ, в котором говорилось о том, что «при получении достаточно основательных сведений о вредной деятельности кого-либо из священно-церковнослужителей Епархиальным Преосвященным надлежит немедленно… удалять такового с местам преступной его деятельности, с целью пресечения таковой, чрез вызов к архиерейскому дому или в монастырь…устраняя тем необходимость принятия тех или иных мер со стороны административных властей». В то же время обер-прокурор Синода связался с министром внутренних дел относительно того, «не признано ли будет возможным сделать распоряжение, чтобы полицейские власти в таких только случаях прибегали к аресту и предварительному тюремному заключению священнослужителей, когда со стороны последних обнаружено противление принятым епархиальными начальствами мерам пресечения преступной их деятельности или когда таковые меры своевременно не были или не могли быть приняты». Как говорилось в указе, «следовало всемерно поддержать влияние священнослужителей на массы темного сельского населения».

Одним из эффективных способов достижения этой цели являлось участие православной церкви в выборах в Государственную Думу. Закон о выборах предоставлял духовенству широкие избирательные права. В выборах могло принять участие практически всё городское духовенство. Сельские священники, имевшие в частной собственности установленный земельный ценз, могли участвовать в уездных съездах землевладельцев. Церковная земля, находившаяся в распоряжении сельских причтов, давала право тем настоятелям церквей, которые не обладали земельным цензом, принимать участие в предварительных съездах мелких землевладельцев, избиравших уполномоченных на уездный съезд. Предоставляя духовенству широкие избирательные права, правительство, по-видимому, надеялось на его поддержку как во время выборов, так и в самой Думе. И оно не ошиблось в своих расчётах. Синод признавал «желательным и благовременным призвать православное духовенство к деятельному участию… в деле выбора достойнейших народных представителей», для чего епархиальным архиереям предлагалось следующее: во-первых, «надлежало пригласить всех священников, имеющих право по церковно-имущественному цензу, непременно явиться на предстоящие выборы», во-вторых, следовало приложить все старания к тому, чтобы в выборщики, а затем и в члены Думы вопию «возможно большее число духовных лиц, пользующихся доверием своих собратий, а не доверием врагов религии», в-третьих, все выборные собрания желательно предварять молебствиями и разъяснять избирателям, «сколько добра принесет народу Дума из людей благоразумных и верных, настолько же зла нанесет ему такая Дума, в которую сумели бы проникнуть враги святой веры и престола».

Синод обратился к епархиальным архиереям со специальным посланием, в котором говорилось следующее: «Призывая Божие благословение на открывающуюся таким образом для выборных людей от всей земли русской общественно-государственную деятельность, Св. Синод признаёт необходимым поручить епархиальным архиереям обратиться к подвластному им духовенству с архипастырским призывом, дабы пасторы церковные, в настоящем деле великой государственной важности, приложили всё тщание к достойному выполнению воли Августейшего Монарха и оправдали высокое доверие Государя Императора к православному духовенству, руководствуясь при выборах членов думы единственно пастырской их совестью и долгом, не увлекаясь при сём посторонними влияниями и памятуя только о благе Отечества и нуждах народных».

Эти установки оставались практически неизменными на протяжении выборных кампаний во все четыре Думы. В итоге, в 1-й Думе (27 апреля – 8 июля 1906 г.) оказалось шесть священников (левые и центристы) и два епископа (оба правые), во 2-й (20 февраля – 3 июля 1907 г.) – епископы Платон и Евлогий и 11 священников, трое из которых были кадетами, четверо – эсерами, а остальные – правыми. В 3-й Думе (1907–1912 гг.) представительство духовенства значительно возросло и составило 45 депутатов: епископ Платон и 15 священников примкнули к правым, епископ Евлогий и 13 священников – к умеренно-правым, два священника были националистами, четверо – прогрессистами и девять – октябристами. В 4-й Думе (1912–1917 гг.) число священников составляло 46 человек, из которых сорок являлись правыми. Причиной резкого «поправения» духовенства, в последних двух Думах, отчасти стало то обстоятельство, что после 1907 г. священнослужителям было запрещено присоединяться к левым партиям.

Низшее духовенство обязывалось вести агитацию за выбор кандидатов, намеченных епархиальным начальством. На священников возлагались полицейские функции по выяснению политической благонадёжности кандидатов. Особенно тщательно проверялись кандидаты от крестьян. Епархиальное начальство требовало от благочинных и рядовых священников составления списков крестьян, которых «в полной уверенности могло бы рекомендовать для выбора по волостям».

Приходское духовенство средневолжских епархий совершенно не было представлено в первых трех Думах. В Думу 2-го созыва депутатом от Самары был избран эсер Василий Архангельский, сын дьякона. Он окончил самарское духовное училище и семинарию, а также духовную академию в Москве. Одно время преподавал философию и педагогику в Тобольской духовной семинарии, а затем стал редактором газеты «Волжский вестник». За слишком вольные взгляды он вместе с другими сотрудниками редакции был арестован и выслан в Тобольскую губернию. В Госдуму он приехал прямо из тюменской тюрьмы. В 3-й Думе одним из 13 депутатов от Самарской губернии был октябрист Владимир Львов, который после окончания историко-филологического факультета Московского университета хотел уйти в послушники в монастырь. Для этого он даже слушал курсы в Московской духовной академии. Он был повторно избран и в следующую Думу.

В состав ее депутатов вошли священники от всех трех губерний. От Пензенской губернии депутатом стал протоиерей кафедрального собора Пензы Владимир Лентовский, примкнувший к правым. От Самарской губернии в Думу прошли два священника: благочинный Семен Крылов, вошедший в группу центра, и священник с. Морша Николаевского уезда Вениамин Немерцалов (националист). Во фракцию националистов вошел и протоиерей, настоятель кафедрального собора Симбирска Сергей Медведков (от Симбирской губернии). Он окончил Смоленскую духовную семинарию и Санкт-Петербургскую духовную академию; преподавал Священное Писание, еврейский язык и гражданскую историю в Симбирской духовной семинарии и там же исполнял обязанности инспектора и ректора. Кроме того, он являлся благочинным соборного духовенства, цензором проповедей и председателем епархиального училищного совета.

Значение участия духовенства в думских выборах и дальнейшую деятельность священников-депутатов в стенах Думы не стоит слишком переоценивать – в большинстве своем они отстаивали, прежде всего, узкопартийные, а не церковно-приходские интересы. Хотя вряд ли можно считать до конца правильным мнение, что «православная церковь осталась на выборах в Думу выброшенной за борт государственного корабля», доля истины в нем есть. Потому что, как пишет тот же автор, «церковь никогда не смотрела на тех пастырей, что прошли в Государственную Думу, как на полномочных и даже вообще сколько-нибудь правомочных выразителей взглядов и убеждений православного духовенства, а всегда признавала их только исполнителями мандатов тех политических партий, которые провели этих пастырей в Думу».

Церковь как таковая старалась держаться подальше от политики. И, тем не менее, многие ее представители в годы первой русской революции и послереволюционный период приняли активное участие в деятельности такой политической организации как «Союз русского народа», по-другому именуемой «черной сотней». Между тем, официальное определение Св. Синода о разрешении духовенству участвовать в монархических организациях последовало лишь 15 марта 1908 г., где говорилось о том, чтобы «…предоставить епархиальным преосвященным по ближайшему их усмотрению разрешать и благословлять участие подведомого им православного духовенства в деятельности союза русского народа и других монархических патриотических обществ, если уставы и деятельность таковых обществ остаются в согласии с установлениями православной церкви и ее иерархии и служат ко благу отечества нашего…»

Как отмечается в одном западном исследовании, посвященном проблеме «черной сотни», «николаевский режим играл на религиозных чувствах народа ради «ресакрализации самодержавия и поддержания его законности» (выражение профессора Г. Фриза), но сама церковь с середины XIX века двигалась к большей автономии. Поэтому местным епископам была предоставлена возможность самим решать дела с «черной сотней». Результатом такой самостоятельности стало то, что духовенство оказалось особенно широко представлено в низших звеньях «черной сотни»: около трети всех ее отделов на селе возглавляли священники. Крайне правые получили поддержку и со стороны влиятельных церковных иерархов, среди которых были митрополиты Московский – Владимир (Богоявленский) и Киевский – Флавиан, епископ Таврический Алексей и в особенности архиепископы Волынский – Антоний (Храповицкий) и Саратовский – Гермоген. Без их поддержки «Союз русского народа» никогда не смог бы превратиться в сколь-нибудь серьезную политическую силу.

Симбирский епископ Гурий распорядился напечатать в «Симбирских епархиальных ведомостях» программу «Союза» для распространения её среди крестьян. «Мне желательно, – писал Гурий, – чтобы наше духовенство, особенно священники ознакомили с Союзом русского народа своих прихожан в видах привлечения их к этому союзу, в предотвращении влияния на них представителей и агитаторов разных политических партий, сеющих смуту». Священники Симбирской епархии в церквах открыто агитировали за правых и называли кандидатов других партий «представителями дьявола».

Духовенство Среднего Поволжья также участвовало в местных организациях «Союза русского народа». В начале 1905 г. в с. Бессоновка Пензенской губернии под руководством священников и полиции было создано общество под названием «Союз русского народа имени Георгия Победоносца». В престольный день, 20 июля, члены общества устроили расправу над своими политическими противниками из числа местных крестьян. Около тридцати человек было посажено в арестантскую камеру при волостном правлении. Но крестьяне сумели освободить арестованных, причем многим из них после этого пришлось скрываться. В том же году в Пензенском уезде Пензенской губернии священник Быстров пытался вести черносотенную агитацию. Однако крестьяне пригрозили ему, что сожгут все его имущество и убьют его самого. После этого священник прекратил всякую пропаганду.

Количество открытых конфликтов черносотенцев с их политическими противниками точно неизвестно, но их было немало. Так, например, 27 октября 1905 г. в с. Обшаровка Самарского уезда Самарской губернии монархисты во главе со священником Благомысловым и урядником Дербеневым, управляющим удельным имением Пушкина, затеяли драку с участниками революционной демонстрации. Крупное столкновение крестьян с полицией произошло в селе Каменка Пензенской губернии в июне 1906 г. В село прибыл для встречи губернатора исправник Петров с солдатами. В это время в местной церкви по заказу бывшего члена Думы кадета Врагова священник Благоразумов служил панихиду по убитому члену Думы кадету Герценштейну. Она состоялась в присутствии крестьян и Врагова. Дьякон демонстративно от служения отказался. После этого исправник потребовал, чтобы священник отслужил молебен по царской семье. На этот раз крестьяне покинули церковь вместе с церковным хором. Поэтому петь пришлось самому исправнику, ротному командиру и солдатам. По окончании молебна исправник распорядился произвести обыск у Врагова и арестовать его. Врагов был увезен в имение Воейково, где расположилась полурота солдат. Узнав об аресте экс-депутата, крестьяне решили его освободить, и им это удалось. Исправнику же вручили уведомление о том, что, если Врагов еще раз будет арестован, то они не ручаются за спокойную обстановку в районе. Исправник доложил о происшествии губернатору. Тот распорядился собрать в Каменке сход, поручив это дело тому же исправнику Петрову и приставу Аргузову. Однако появление на сходе полиции лишь подлило масла в огонь. Под звуки ударившего набата толпа окружила исправника и пристава. Пристав выстрелил, ранив одного из нападавших и убив другого. Крестьяне отняли у него оружие и стали избивать. Только чудом ему удалось спастись. Исправник же был убит. Для усмирения крестьян были посланы войска. Три десятка бунтовщиков были арестованы. Суд, который состоялся 12 июля 1907 г. в Пензе, приговорил семерых из них к четырем годам каторги. Еще семь человек попали в тюрьму и арестантские роты.

Не менее ошеломляющий случай произошел в с. Ильмино Городищенского уезда Пензенской губернии. Местный священник Кургаев рассказал помощнику исправника о революционных агитаторах из числа крестьян, заодно причислив к ним священника Покровского. По обвинению Кургаева последний был избит казаками. Во время ареста агитаторов завязалась стрельба. Один крестьянин был убит, несколько ранено. Кургаев стал причащать тяжело раненного, а затем попытался незаметно скрыться. Но, как говорится в рапорте епископа, едва он вышел из ограды, как толпа, подозревая, что он позвал казаков, с бранью и криками набросилась на него и повлекла к волостному правлению с целью надругаться над ним и затем убить. Явившиеся на место происшествия жена и внук Кургаева с плачем умоляли толпу не убивать его. Страсти накалились. Раздались выкрики: «Смерть ему! Убьем его, оставим только кусок мяса. Он за царя стоит и за его беззаконное правительство, защищает начальников и господ-кровопийцев. Нам царя не надо, он свое слово не выполнил, земли нам не дал и Государственную думу разогнал». В этот момент Кургаев попросил разрешения отнести дароносицу в церковь и проститься с семейством. Толпа ему поверила. А он, между тем, зашел в конюшню и ускакал на лошади. «После бегства Кургаева озлобленные крестьяне в полночь того же 31 июля подожгли со всех сторон церковную квартиру его…»

Зачастую крестьяне были враждебно настроены к своему приходскому священнику, как, например, это имело место в с. Полом Симбирской губернии. Жена священника ради безопасности своего семейства вынуждена была просить разрешение на приобретение револьвера. Кучка недоброжелателей священника настойчиво требовала его удаления, не указав при этом, однако, никаких причин, по которым это следовало бы сделать.

Как отмечает Л.И. Емелях, «основная масса антицерковных выступлений в деревне остается неизвестной, так как служители культа предпочитали не жаловаться начальству, опасаясь мести со стороны крестьян, открыто угрожавших поджогами или убийствами».

Иногда во время разгрома помещичьих усадеб уничтожались и часовни, находившиеся в имениях. Например, в конце 1905 г. в Бугульминском уезде Самарской губернии крестьяне вместе с усадьбой помещика разрушили и часовню, откуда была увезена вся церковная утварь и часть икон.

Представители левых партий вели агитацию даже в храмах во время службы, распространяя листовки революционного содержания. Доходило до казусов: в с. Малая Малышевка Бузулукского уезда Самарской губернии крестьянин Яков Корняков, входя в церковь, оставил свою шапку в ограде, как делали, видимо, и все. По окончании обедни, когда он взял шапку, там оказались прокламации. А в с. Зуевка Самарского уезда Самарской губернии социал-демократическая листовка «Ко всем солдатам» была изъята у крестьянина Картусонова прямо в церкви. Она переходила из рук в руки молящихся.

Революционная волна захватила и учащихся. Самым радикальным и революционным элементом среди студенчества оказались семинаристы. В 1931 году у одного бывшего семинариста, ставшего известным политиком, брали интервью. Один из вопросов звучал так: «Что Вас толкнуло на оппозиционность? Быть может, плохое обращение со стороны родителей?». Ответ гласил: «Нет. Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем неплохо. Другое дело православная духовная семинария, где я учился тогда. Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма, как действительно революционного учения». Вопрос задал известный немецкий писатель Э. Людвиг, а его собеседником был И.В. Сталин. Следующий вопрос интервьюера вновь заставил Сталина вспомнить юные годы, проведенные в семинарии: «Но разве Вы не признаете положительных качеств иезуитов?» – «Да, у них есть системность, настойчивость в работе для осуществления дурных целей. Но основной их метод – это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство, – что может быть в этом положительного? Например, слежка в пансионате: в 9 часов звонок к чаю, уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что уже за это время обыскали и перепотрошили все наши вещевые ящики… Что может быть в этом положительного?» Ряд бывших семинаристов и некоторые историки утверждали, что именно порядки в учебных заведениях православной церкви способствовали политической радикализации учащихся.

Что представляла собой дореволюционная духовная семинария? В начале XX столетия в Российской империи насчитывалось 58 семинарий; таким образом, они располагались почти в каждой епархии. В каждой семинарии обучалось, как правило, по нескольку сот воспитанников (в среднем, до 600). Наполняемость классов регламентировалась уставом и составляла не более 55 человек; очевидно, что об индивидуальном подходе к учащимся не было и речи. К концу XIX века семинария представляла собой уже всесословное учебное заведение с преобладанием духовенства. Так, в 1895 г. в Тверской семинарии контингент обучающихся включал в себя 21 % «иносословных» (16 % горожан, 5 % детей крестьян и солдат). В 1904–1905 гг. их насчитывалось в семинарии 12,7 %. Духовная семинария давала полное среднее образование; в отличие от светских учебных заведений значительную часть предметов составляли богословские науки. Выпускник семинарии имел возможность получить сан священника; исключенные из старших классов (недоучившиеся) семинаристы могли занять должность диакона или псаломщика. Лучшие выпускники получали звание «студента» и могли поступить в высшие духовные учебные заведения и в некоторые светские вузы. В начале XX в. большинство семинаристов выбирали духовное среднее образование вовсе не потому, что хотели стать, как их родители, священниками. Просто это была единственная возможность получить среднее образование.

Учебный процесс в семинариях был призван приобщить воспитанников к русской духовной культуре, ознакомить их с православным наследием многих веков. В начале XX в. содержание программ определялось Уставом 1884 г., согласно которому богословским дисциплинам – догматическому богословию, литургике, гомилетике, апологетике, церковной истории и пр. – уделялось особенно пристальное внимание. Впрочем, важное место среди учебных предметов занимали и естественные науки, в особенности математика. Все эти науки осваивались архаичным способом зубрежки, который вытеснялся из семинарий постепенно; учиться было скучно и «из казенной учебы ничего возвышающего душу семинаристы не выносили». Огромное значение в семинариях уделялось воспитательной составляющей образовательного процесса, что вызывало неприятие у значительной части воспитанников. Уже в XIX в. среди семинаристов получают распространение идеи революционных организаций. По мнению обновленца Б.В. Титлинова, радикализация учащихся семинарий в начале XX в. неуклонно росла. Историк обращал внимание на свободомыслие семинаристов: «Духовная школа, подобно университетам, была своего рода очагом освободительного движения».

Митрополит Евлогий в «Пути моей жизни» объясняет этот революционно-нигилистический настрой жизненным опытом типичного семинариста, выходца, как правило, из среды деревенского духовенства. Его религиозное воспитание развивало в нем острое чувство справедливости, порождало протест против ее недостаточности в общества, против эксплуатации и социальных обид, которые он наблюдал вокруг себя с раннего детства. Большинство семинаристов было детьми сельских батюшек – почти сплошь бедняков с большими семьями. В такой семье рос, например, и владыка Евлогий. Отец его был священником по призванию и поначалу в своих проповедях корил сельских кулаков, защищая бедняков. Но когда дети выросли и всех их надо было отправлять в город на учёбу, а денег не было, ему пришлось унижаться перед теми же кулаками, просить у них помощи, а за это кормить и поить их. Тут уже и речи не могло быть об укорах в проповедях. Если у юноши, воспитанного в таких условиях и впитавшего в себя понятия христианской нравственности и справедливости, отсутствовала глубокая вера в Бога, не допускающая насильственных методов борьбы, он превращался в революционера. Поэтому разночинцы-радикалы, революционеры-интеллигенты были в XIX веке преимущественно выходцами из духовных семей, семинаристами или бывшими семинаристами.

Революционное движение 1905–1907 гг. стало катализатором социальной активности и для воспитанников семинарий. В феврале 1905 г. произошли волнения в Витебской, Московской, Ярославской, Екатеринославской и Кавказских духовных школах. В марте – апреле беспорядки наблюдались среди воспитанников Тамбовской, Олонецкой, Архангельской (уволено 40 человек) и Литовская (распущена до осени) семинарии. Первый съезд семинаристов состоялся во Владимире 16–19 июля 1905 г. в условиях полной конспирации; на нем был обсужден проект реформы духовной школы, который стремился приблизить духовную семинарию к общеобразовательным учебным заведениям. Требования съезда включали отмену балльной системы (следовало оставить две оценки – «удовлетворительно» и «неудовлетворительно»), уничтожение разрядных списков, свободу в выборе учебников и пр. Семинаристы требовали свободы в отношении читаемых ими книг, ослабления семинарской дисциплины, разрешения учреждать кассы взаимопомощи, отмены стеснений в выборе квартир. Большинство требований было удовлетворено. В 1905 г. похожая картина наблюдалась во многих семинариях. Полосу осенних волнений открыла Харьковская семинария, подав петицию и объявив забастовку уже 18 сентября. Вскоре заволновались Полтавская, Пензенская, Черниговская, Воронежская, Тамбовская. Далее семинарские бунты приобрели стихийность.

«Общий подъем революционного движения нашел живейший отклик среди учащихся Пензы», – пишет один советский автор. Девятого октября 1905 г. ученицы 5-го, 6-го и 7-го классов Пензенского женского епархиального училища начали забастовку. Они предъявили требование расширить учебную программу так, чтобы иметь возможность на основе полученных знаний поступить в высшее учебное заведение. Вторым требованием было разрешить свободно посещать увеселительные места. Епархиальное начальство распорядилось прекратить занятия, а воспитанниц распустить по домам. Шестого октября 1905 г. пензенский губернатор просил министра внутренних дел содействия в закрытии местной духовной семинарии ввиду того, что там начались беспорядки и волнения. Восьмого числа ректор семинарии отец Петр и епископ Тихон обратились к губернатору с просьбой силой удалить семинаристов из здания и частных квартир. На следующий день в 6 часов утра в семинарию прибыла рота солдат и сорок казаков для насильственного выдворения семинаристов из здания. Идейным вдохновителем беспорядков был некто Милов, живший вне семинарии и поддерживавший отношения со студентами других учебных заведений.

В Самаре пристав 1-й части города докладывал начальнику полиции о компании нетрезвых молодых людей, которые вечером 23 мая 1903 г. катались на лодке по р. Самара, ругались, кричали «ура!» и лозунги: «Крестьянам свобода!», «Царя не надо, к черту его!» Все это происходило при собравшейся на берегу толпе народа. Когда полиция все-таки задержала возмутителей спокойствия, оказалось, что двое из них – бывшие студенты (один учился в Казанском университете, где и будущий «вождь мировой революции» В.И. Ульянов), а также сын титулярного советника В. В. Архаров, трое воспитанников 3 и 4 классов Самарской духовной семинарии (причем, один уже бывший) и каким-то образом затесавшийся в эту компанию крестьянин (!) из Бузулукского уезда. Случилось это происшествие, кстати, еще до революционных событий, что прекрасно иллюстрирует общие настроения учащейся молодежи того времени и семинаристов, в частности.

Однако следует отметить, что были некоторые семинарии, воспитанники которых не поддались массовым бунтарским настроениям. Так митрополит Евлогий (Георгиевский) пишет, что в Холмской семинарии толпа агитаторов встретила отпор. «Семинаристы с криком «Жидовские прихвостни!» плевали из окон на манифестантов. Семинария была по духу «правая»… и явила пример преданности существующему государственному порядку». Но, к сожалению, такая реакция была лишь исключением.

В 1907 г. движение семинаристов пошло на спад, если не считать нескольких ярких выступлений. Политическая реакция, а также усталость общества от революции начинали постепенно сказываться и в стенах духовных учебных заведений.

Революционная волна 1905–1907 гг. не прошла бесследно для Русской православной церкви. Хотя формально после революционных событий церковь по-прежнему оставалась в ведении того же обер-прокурора и той же синодальной бюрократии, все же, как верно подчеркивает Д. Поспеловский, «в церковь уже проник новый дух времени, появилось ощущение, что положение церкви вскоре изменится, что синодальная система – теперь уже только временное явление. В конце концов, Дума и участие в ней духовенства и верующего народа не могли не повлиять на настроение и быт в церкви думского периода». Изменилось и общество. Внешнее политическое затишье, ставшее результатом жесткой политики П.А. Столыпина, было обманчиво. Семена вольномыслия и пренебрежительного отношения к любой власти, засеянные в годы революции в благодатную крестьянскую почву, должны были дать свои всходы. И они не заставили себя долго ждать. 20 марта 1913 г. Синод издал указ, в котором говорилось следующее: «За последнее время в сельских местностях развился особый вид озорничества, известный под общим названием хулиганства, делающий жизнь в деревне для землевладельцев и благонамеренной части крестьянства невозможной. Хулиганство выражается весьма различно, начинаясь от грубиянства и проявлений неуважения к старшим, к духовенству и к местным властям, брани и сквернословия, пьянства, праздношатания, ношения оружия, ножей и прочего и кончаясь посягательствами на имущество и личную неприкосновенность частных лиц и целым рядом других уголовно наказуемых деяний.

…Министерство внутренних дел озабочено в настоящее время выработкою мер борьбы с названным злом и изысканием способов к тому, чтобы возможно обеспечить столь необходимые для деревни спокойствие и личную и имущественную безопасность…Принимая во внимание, что возрастание вышеозначенного зла является, между прочим, следствием падения нравов в сельском населении, охранение коих лежит на обязанности православного духовенства, и что в виду этого для борьбы с хулиганством необходимо принятие мер и со стороны Духовного Ведомства, Св. Синод определяет: поручить епархиальным Преосвященным доставить отзывы о проявлениях хулиганства на местах, его причинах и мерах, которые предпринимаются духовенством для его предотвращения.

Священники отмечали две основных причины распространения этого негативного явления: во-первых, увеличивающееся безземелье крестьян, заставлявшее молодежь уходить на заработки в города, «откуда она возвращалась совсем иною в своих нравственных убеждениях», во-вторых, начавшийся распад крестьянской общины, деление земли на отруба, когда выделявшимся крестьянам давали лучшие земли с выгоном и водопоями, а оставшиеся в общине вынуждены были пользоваться худшей землей. «Отсюда ожесточенная вражда и злоба, доходящие до крайних хулиганских выходок, до поджогов и убийств включительно».

Благочинный 5-го округа Карсунского уезда Симбирской губернии писал: «Характерное совпадение развития хулиганства в приходах со временем так называемого освободительного движения в 1905–1907 гг. наводит на мысль, что хулиганство – продукт ложного понимания свободы и результат слабой ответственности перед законами». Того же мнения придерживался благочинный 2-го округа Симбирского уезда Симбирской губернии: «Хулиганство было и прежде, но особенно развилось после 1905 года, вследствие неправильно понятых свобод. Проводниками хулиганства можно считать так называемых «волчков», которые ходят по селам по «волчьему билету». Эти «волчки», забравшись в село, пьянствуют, бесчинствуют и научают деревенских парней всякому анархизму и озорству». По отзывам местных священников, в г. Сенгилей хулиганство выразилось в обрывании телефонных проводов, проведенных из домов мельничных хозяев до их мельниц за городом, порче деревьев, высаженных на улицах города, и битье фонарей. По мнению священников, развитию хулиганства способствовало «снисходительное отношение полицейских, волостных и сельских властей к нарушителям закона и порядка». Духовенство далеко не всегда могло успешно бороться с проявлениями хулиганства. «Духовенство хотя и борется против хулиганства проповедью с церковного амвона, – отмечает один из благочинных, – но особенного влияния на хулиганов оказать не может, так как они не посещают ни богослужений, ни собеседований и чтений и остаются вне пастырского влияния…» Иногда в свой адрес священники получали открытые угрозы скорой расправы. Один из них сообщал епископу: «…В храмовый праздник приходили и ко мне молодцы – ночью – с требованием «на чаек» и при отказе с моей стороны грозили пустить «красного петуха», но пока все обстоит благополучно…»

Со времени революции 1905–1907 гг. доверие к церкви в обществе было заметно поколеблено. Открытая поддержка существующих порядков, совместные усилия духовенства и властей в борьбе с разного рода агитаторами и возмутителями спокойствия в деревне, проповедническая деятельность, направленная на сглаживание социальных конфликтов, – все это делало церковь врагом в глазах либеральной части общества. Участие представителей духовенства в черносотенных организациях зачастую негативно отражалось на взаимоотношениях с прихожанами. В ряде районов Среднего Поволжья дело доходило до крупных столкновений черносотенцев, в рядах которых были и священники, с крестьянами, попавшими под влияние левых партий. Вместе с тем, заметим, что приходское духовенство старалось не вмешиваться в политические баталии и держаться от них подальше. Однако удавалось это с большим трудом. Священник, особенно сельский, обладал в приходе известным нравственным авторитетом и уклониться от своих прямых пастырских обязанностей не мог, даже если не имел большого желания беседовать с прихожанами на острые политические темы. Многие священнослужители откровенно опасались и избегали таких бесед.

Церковь приняла активное участие в выборах в Государственную Думу. Если в первых двух Думах духовенство было представлено довольно слабо, то в последующих число священников значительно возросло. Правда, в своей думской деятельности они руководствовались больше партийными, нежели церковно-приходскими интересами. В депутатах-священниках власти видели свою верную опору в парламенте. И все-таки даже в этих условиях церковь получила возможность с помощью Думы избавиться от той общественной изоляции, в которой она пребывала раньше.

 

§ 2. Хозяйственно-экономическая деятельность церкви

Характер и последствия влияния общественно-экономического строя на механизм функционирования церковных институтов в Европе и России, а также обратный процесс представляют собой чрезвычайно интересную и актуальную проблему, изучение которой поможет глубже понять социальную роль церкви в современном обществе.

В новейшей историографии в рамках специальной международной исследовательской программы по изучению влияния православного и западного христианства на общество признана важность роли религиозного фактора в экономическом развитии православных и западных стран. Не без оснований утверждается, что «…исторический опыт России, как и других православных стран, мог бы послужить для проверки положений Вебера о взаимодействии религии и экономики или внести в них некоторые нюансы, позволяющие лучше понять механизм такого взаимодействия». В целом, данная программа ориентирована на сравнение цивилизационной роли двух христианских традиций и их воздействия на развитие обществ запада, востока и юго-востока Европы.

Касаясь предмета настоящего исследования, отметим, что развитие капиталистических отношений в России в 1861–1917 годах не могло не отразиться на положении православной церкви, и в особенности на состоянии ее экономической базы, или, если говорить точнее, церковного хозяйства. Под ним понимаются, во-первых, совокупность тех материальных объектов, которыми распоряжалась церковь (земельные владения, постройки, ценные бумаги и пр.), во-вторых, организационная структура, позволявшая осуществлять экономическую деятельность, и, в-третьих, способы получения дохода в результате использования указанных материальных объектов. Либеральные реформы Александра II предоставили церкви значительные возможности в плане осуществления хозяйственной деятельности, хотя контроль над ней со стороны государства, безусловно, сохранялся.

В организационном отношении церковно-хозяйственной деятельностью в епархии руководила консистория, куда стекались финансовые ручейки со всех приходов, а также находилась текущая документация о суммах, собранных церквами и попечительствами. В приходах агентами консистории выступали отцы благочинные, заправлявшие всеми, в том числе и хозяйственными, делами в своих благочинных округах. Ими и настоятелями приходских церквей составлялась вся первичная документация о положении в приходах, поступавшая затем в консисторию. При кафедральных соборах и соборных церквах существовала должность ключаря, выполнявшего административно-хозяйственную функцию наблюдения за сохранностью и использованием церковного имущества, его учета и инвентаризации. Она была второй по значимости после должности настоятеля. Хозяйственными делами архиерейского дома занимался специальный штат во главе с экономом.

Влияние новых, бурно развивающихся экономических отношений внешне выразилось в изменении способов получения церковью доходов в сфере землепользования, операций с недвижимостью и финансовыми ресурсами. При этом надо иметь в виду, что церковь не являлась собственником в полном смысле слова, будучи официальным государственным ведомством. Вся ее собственность (за исключением той, которая предоставлялась приходскими обществами) считалась государственной. Поэтому правильнее было бы вести речь о государственно-церковной собственности – своеобразном юридическом феномене, порожденном зависимым положением церкви от светской власти.

Важную роль в структуре церковного хозяйства играло землепользование. Земля имела особенно большую ценность для сельского духовенства, давая средства к существованию. Каждой сельской церкви отводился земельный участок от 33-х до 99-ти десятин в зависимости от штата причта и плодородности почвы. В средневолжских епархиях на причт приходилось в среднем 30–40 дес. земли. В южных степных районах Самарской губернии (Николаевский и Новоузенский уезды) размеры земельных участков церквей достигали 60–90 дес.

Сводом законов Российской империи устанавливалось положение, по которому там, «где не отведено церквам земли или где у крестьян менее 4 десятин на душу, обязывать прихожан назначать причту соразмерное вознаграждение ежегодным взносом денег, или доставлениями продуктов по расчислению». Также церкви назывались «ружными» (от слова «руга», т. е. натуральная или денежная помощь).

В 1890-е гг. в европейской части России церквей, наделённых землёй, было 28 тыс. 769. Из них городские церкви, владеющие землёй, составляли 1 тыс. 117 (3,9 %). Всей церковной земли было примерно 1 млн. 671 тыс. 198 десятин, из которых 96 тыс. 194 дес. принадлежали городским церквям (5,8 %), а 1 млн. 575 тыс. дес. – сельским (94,2 %).

По размерам своих земельных владений церкви также различались между собой. У 245 церквей имелось от 250 до 500 дес. земли, у 50 церквей от 500 до 1 тыс. дес., 29 церквей имели от 1 до 1,5 тыс. дес., но большинство, конечно, не могло рассчитывать на такую величину земельных наделов и ограничивалось теми участками, которые выделяло правительство. В среднем, в европейской полосе России, в том числе и в Самарской, Симбирской и Пензенской губерниях, их размеры не превышали 57–60 дес. на каждую церковь.

Ценность церковной земельной собственности без строений, заводов, лавок и пр. составляла 116 млн. руб. сер. Землевладение церкви имело тенденцию к увеличению. Так, к 1905 г. церковной земли прибавилось на 200 тыс. дес.

Во второй половине 1900-х гг. в средневолжских губерниях проводились землеустроительные работы, преследовавшие цель нового размежевания крестьянских земель с тем, чтобы расположить их более компактно и устранить чересполосицу. Землеустроительные работы являлись практическим осуществлением столыпинской аграрной реформы. Они развернулись особенно активно в южных уездах Самарской губернии, где существовал широкий слой зажиточных крестьян, желающих вести свое самостоятельное хозяйство. Священнослужители помогали проводить размежевание земель в том случае, если церковные участки вклинивались в полосу церковных земель. Это довольно часто случалось, поэтому духовенство было широко привлечено к землеустроительным работам. Об этом, в частности, свидетельствуют рапорты священников в духовную консисторию. В наказе землеустроительным комиссиям от 19 ноября 1906 года говорилось о том, что комиссии обязаны при рассмотрении ходатайств крестьян о продаже им казённых земель выделять участки для причтов. Землеустроительные работы затронули главным образом государственную деревню.

Тогда же Синод предписал епархиальным властям произвести подсчёт, какое количество земли нужно для причтов, и какое количество потребуется для церквей, которые могут быть построены или строятся, для того, чтобы комиссии выделили соответствующие участки и не пускали их в продажу.

Статистика выделяла землевладение отдельных лиц духовного звания. В 1905 г. земельными собственниками из числа священнослужителей были 9,8 тыс. чел., владевшие 337 тыс. дес. земли, причём 5 тыс. чел. Владели участками до 10 дес., а на их долю приходилось около 19 тыс. дес. земли. Большая часть церковных земель – 43 % – была сосредоточена в руках 589 представителей духовного сословия. Свыше двух десятков священнослужителей имели участки размером более 1 тыс. десятин, что составляло 14 % от общей площади. Такое неравенство в экономических возможностях отразилось и на социальных отношениях между различными слоями священнослужителей, а, в конечном счёте, определяло различие их общественных позиций.

В целом, духовенство имело ряд привилегий в осуществлении хозяйственной деятельности. Например, право на вырубку церковных лесов прихода, но не на продажу, а для строительства или ремонта домов причта. Предоставлялся льготный отпуск леса из казённых дач при строительстве духовенством домов. Если же дома причта пострадали от пожара, то лес выдавался и вовсе бесплатно. От поземельного сбора на земские повинности освобождались угодья, данные на содержание церквям, монастырям и архиерейским домам.

Церковные земли разделялись на усадебные и полевые. Согласно законам, церковные земли и другие имеющиеся при церквах угодья являлись неприкосновенной церковной собственностью и ограждались от любых посторонних притязаний. В случае упразднения церкви ее земля прихожанам не возвращалась, а переходила в собственность другого храма. Земельные наделы находились в распоряжении священнослужителей, оставаясь церковной собственностью. Священнослужители не могли продавать их, оставлять в наследство или отдавать в заклад. По этой же причине церковные усадебные земли не могли быть отданы под какие-либо постройки.

Церковное землевладение было тесно связано с крестьянским. До середины XIX века все тяготы земледельческого труда ложились на плечи самих членов причта, что вызывало с их стороны многочисленные жалобы. Духовенство неоднократно высказывало пожелание передать церковную землю в казну или крестьянам, заменив доходы от нее денежной компенсацией. Чтобы избавить себя от хлопот, связанных с обработкой земли, причт стал все чаще прибегать к использованию наемных работников, которые трудились за соответствующую плату. Широко практиковалась сдача земли в аренду местным крестьянам. Закон предусматривал, что церковные земли могли отдаваться в аренду либо отдельными членами причта с согласия настоятеля церкви, либо всем причтом на срок не более одного года. Запрещалось сдавать землю в аренду под трактирные или питейные заведения.

Земля, полученная от сельского общества, передавалась тому же обществу за арендную плату. По отчёту обер-прокурора Св. Синода, в 1901 г. большинство причтов отдало свои земли в аренду. В поволжских губерниях церковная земля только фиктивно числилась за причтом, а на самом деле состояла только в мирском пользовании и делилась между крестьянами вместе с общественным наделом. Взамен же в этом случае причт получал ругу хлебом или деньгами.

С середины 60-х гг. XIX столетия процессы капитализации начинают утверждаться в церковном хозяйстве повсеместно. Полученный урожай с выгодой продавался, а вырученные средства частью пускались в оборот, частью шли на оплату труда наемных работников и содержание членов причта и их семейств. Чистая прибыль с одной десятины земли среднего качества составляла свыше двадцати рублей в год. Причем земля сдавалась в аренду сразу на несколько лет, вопреки официальному законодательному положению. Так, например, крестьянин с. Бессоновки Пензенской губернии Иван Петрушков взял в аренду 160 дес. 450 саж. земли, принадлежащей кафедральному собору Пензы, сроком на 12 лет (с 1901 по 1913 г.). Он должен был выплачивать собору 1 тыс.300 руб. ежегодно. В случае неуплаты причт имел право отказать в аренде. На арендуемой земле Петрушкову разрешили построить сторожку. Договор об аренде был утвержден членами Пензенской духовной консистории с одобрения епископа. В феврале 1911 г. причт того же собора в лице протоиерея Владимира Лентовского сдал в аренду крестьянам с. Новые Черкасы землю в количестве 167 дес. 455 саж. сроком на 12 лет, считая с посева парового поля в 1913 г. и кончая посевом ярового поля в 1925 г. При этом озимый посев 1924 г. на урожай следующего года должен был принадлежать арендаторам. Они обязались вести хозяйство по трехпольной системе без использования масляничных растений, засоряющих почву. Плата составляла 2 тыс.500 руб. в год, соответственно за весь период – 30 тыс. руб. В обеспечение исправного выполнения ими договора арендаторы вносили залог в сумме 500 руб., который возвращался по окончании аренды. Причт все это время мог пользоваться процентами с залога. За нарушение условий договора залог, равно как и произведенный посев, доставались причту. Самарский архиерейский дом сдавал в аренду купцам Н. Мясникову, И. Смирнову и В. Балакину участок пахотной земли, водяную мельницу у с. Елшанка, рыбные ловли по р. Самара и озерам, а также сенокосные пожни.

Для городских церквей землевладение не играло столь значимой роли, как для сельских. Главный источник дохода городских причтов заключался не в землепользовании, а в общественных пожертвованиях и в государственных субсидиях. Городская церковь, конечно, тоже владела землёй, которую ей выделяли городские власти для постройки храма или подсобных помещений. Некоторые церкви владели сенокосными пожнями.

Городские причты часто сдавали в аренду помещения, торговые лавки и места, строения, усадебную и сенокосную земли. В Ульяновском архиве сохранились договоры с частными владельцами на аренду лавок. Например, некий врач А.И. Банцеков и священник Симбирской Воскресенской церкви А.П. Сокольский, являвшийся к тому же уполномоченным Симбирской духовной консистории и членом Комитета по управлению епархиальным свечным заводом, заключили соглашение о том, что Банцеков сдает Комитету на три года лавку в два этажа для продажи свеч, ладана, лампадного масла и икон за плату в 600 руб. в год. Спустя месяц тот же Сокольский договорился с мещанином Д.С. Смирновым о сдаче ему в доме на углу Большой Саратовской, Панской и Чебоксарской улиц Симбирска помещения из двух комнат под магазин. Недвижимое имущество имели почти все городские церкви. К примеру, в Самаре Успенская церковь владела каменным 2-х этажным домом, флигелем, двумя часовнями, одна из которых находилась при церковной ограде, а другая – на берегу Волги. Старейшая самарская Спасо-Преображенская церковь имела в своем распоряжении каменный двухэтажный дом, деревянный тесовый корпус с погребами, два деревянных амбара, каретник с двумя конюшнями, часовню за р. Самара на Уральском тракте. Городские власти иногда выделяли церкви участки земли на городской территории для строительства домов для причта. Троицкой церкви г. Самары, например, была выделена усадебная земля в 40 сажень, а также дворовое место между Троицкой и Предтеченской улицами, которое, правда, вскоре было отсуждено по решению Самарского окружного суда мещанину Бедину.

В отдельных случаях Синод разрешал продавать церковную недвижимую собственность. В указе от 12 января 1906 г. говорилось: «…поручить епархиальным начальствам…входить с представлениями о продаже недвижимых имений, составляющих основной источник обеспечения и поддержания церквей и монастырей, только в тех случаях, когда…извлечение дохода с недвижимых имуществ личным хозяйством окажется невозможным или совершенно безвыгодным, а продажа имений может принести церкви существенные выгоды, при этом…испрашивать на сие всякий раз разрешение Св. Синода».

В строительстве приходских храмов и домов для духовенства принимали активное участие крестьянские общества. Рабочих подряжали в основном члены церковно-приходских попечительств. Проблема жилья всегда очень остро стояла перед духовенством. Ее решение было возможно только с помощью приходских обществ. Дома духовенства делились на собственные (построенные за счет священнослужителя), казенные (построенные за счет церкви) и общественные (построенные на средства прихода). Последние содержались и ремонтировались за счет прихода, что причту было выгодно. Подавляющее большинство священнослужителей не могло ни выкупить дома в свою собственность, ни провести ремонт, ни построить новое жилье взамен ветшающего из-за недостатка средств. Даже если удавалось найти деньги, чтобы выстроить дом, средств на последующий ремонт уже не оставалось, поэтому духовенство вынуждено было продавать дома в общественное владение, чтобы ремонт осуществлялся за счет прихода. Однако прихожане шли на это неохотно: «В с. Борме Самарской губернии дьячок Е. Остафьев после пожара, истребившего его дом, был вынужден выстроить новый, так как прихожане выстроить его не согласились. Он собрал на это последние свои силы и теперь желал бы продать его обществу, но прихожане не покупают». Подобные жалобы встречаются почти в каждом рапорте благочинных в духовную консисторию. Вот другой пример: «В с. Тенееве (той же Самарской губернии – А. М.) оба причетника живут в одном общественном доме, доведенном прихожанами до полного разрушения. Равно, как и надворовые службы почти вовсе развалились».

Даже из относительно благополучного в хозяйственном отношении Николаевского уезда Самарской губернии сыпались жалобы: «В с. Грачевый Куст дома так плохи и ветхи, что жить в них совершенно нельзя». На юге Самарской губернии ситуация с обеспечением причта была несколько иной, чем в других районах Среднего Поволжья: духовенство получало высокий и стабильный доход от землепользования и приходских обществ. Поэтому здесь священники меньше нуждались в общественных домах, имея средства для строительства и ремонта своих собственных. В 1910-х гг. количество собственных домов духовенства в Николаевском уезде Самарской губернии составило более 35 %, в то время как в Ставропольском и Бугурусланском уездах – 9 и 30 % соответственно.

В Пензенской губернии были прямо противоположные только что приведенным примеры. Крестьяне с. Александровки Пензенского уезда передали в церковную собственность дом, построенный для священника Иоанна Никольского, стоимостью полторы тысячи рублей. А священник Богоявленской церкви г. Мокшана Владимир Салихов просил разрешить перестроить церковный священнический дом на 250 руб., специально пожертвованных прихожанами. Причт и староста церкви с. Новое Сучкино Инсарского уезда просили духовную консисторию разрешить сделать ремонт священнического дома. Часть средств давали прихожане, часть бралась из церковных сумм.

Убедить прихожан в необходимости материально поддержать церковь было непростой задачей. Один из благочинных Симбирской епархии (Карсунский уезд, 1909 г.) отмечал, что «отношения духовенства к пастве в приходах округа удовлетворительны, но не настолько искренни и близки, насколько это желательно и необходимо для полноты и благотворности церковной и приходской жизни. Некоторая отдаленность и даже холодность в отношениях паствы и духовенства происходит главным образом от средств и способов содержания последнего. Приходское, особенно сельское, население стремится уменьшить и уж ни в каком случае не увеличивать плату за требы и прочее содержание, а причту, вследствие значительного вздорожания жизни вообще, и в частности, содержания детей в учебных заведениях, невольно приходится принимать меры к увеличению своей доходности или, по крайней мере, к сохранению прежнего содержания». Далее священник приводил пример г. Карсун, где «установлено добровольное содержание за требы и где прихожане стараются оплачивать труды духовенства так, чтобы оно получало довольные средства и не испытывало недостатков и лишений, к тому же в приходах имеется достаточное количество причтовой земли».

Духовенство возлагало свои основные надежды на помощь государства, на казенное жалованье. Благочинный Сызранского уезда Симбирской епархии в 1896 г. отмечал, что «за последнее время с назначением причтам казенного жалованья (сказались результаты политики К.П. Победоносцева, направленной на улучшение быта духовенства – А.М.) неудовольствия между духовенством и прихожанами по поводу взимания вознаграждения за требоисправления становятся редким явлением; и в отчетном году не было ни одной жалобы прихожан на свои причты в непосильном требовании последними вознаграждения за требоисправления».

Протесты прихожан против любых выплат в пользу церкви в начале XX века часто вспыхивали в ряде районов Среднего Поволжья. Например, в с. Васильевка Бузулукского уезда Самарской губернии крестьяне заявили о том, что отказываются платить пошлины за местную церковь. Однако, в конце концов, под давлением властей они вынуждены были уступить. Во многих местах крестьянами выдвигалось требование о том, чтобы «церковными доходами ведали сельские приходские общества». А крестьяне с. Сорочинского Бузулукского уезда, сел Колдыбани и Самаровка Николаевского уезда Самарской губернии требовали «доходность с церквей обратить в пользу народа». В последнем случае явно не обошлось без влияния агитаторов, наводнивших деревню накануне и в период первой русской революции. Конечно, существовали и объективные причины недовольства прихожан, заключавшиеся прежде всего в инфляции и вздорожании товаров. Так, крестьяне с. Абрамовка Симбирской губернии возмущенно выговаривали благочинному: «…епархиальному совету довольно будет и того, что… все превратилось в коммерческую оборотливость и берут за все двойную цену: за свечи, например, которые были прежде 16 руб. пуд, теперь берут 34 руб. пуд, масло, которое можно купить где угодно 6 руб. пуд, у вас 12 руб. пуд, и обязали всех церковных старост, кроме епархиального ведомства, чтобы не покупать нигде. А два года назад… хотели в ярмарку купить колокол, но епархиальное ведомство скупило все колокола и против цен торговцев наложило по 4 руб. на пуд».

Вместе с тем, как ни противоположны были зачастую позиции духовенства и крестьянства, большинство священнослужителей признавали разумность многих упреков со стороны крестьянских обществ, отмечая, что необходимо учитывать мнение прихожан по хозяйственным и прочим вопросам в целях создания благоприятных перспектив для развития отношений между верующими и церковью. При обсуждении программы об улучшении быта духовенства, которая направлялась затем в Св. Синод и Госдуму /осень 1905 г./ священники высказывались в том смысле, что «так как улучшение нашего быта зависит не столько от нас, сколько от прихожан, то рассуждать об улучшении быта духовенства без них мы хотя и можем, но безрезультатно. Все вопросы, выработанные нами, все программы нашего быта не улучшат, потому что могут радикально разойтись с мнением наших прихожан, а прихожане, как известно, стоят за старый способ обеспечения духовенства, при котором в содержании причта участвует только тот, кто нуждается в нем, а кто нужды не имеет, тому соответственно и платить ничего не хочется. Вследствие этого многие попытки духовенства избавиться от поборов в свою пользу, заменив их жалованьем от общества, разлетаются прахом».

Особенно много копий было сломано по поводу так называемых «хлебных сборов», то есть натуральных выплат зерном крестьянами причту. Они были распространены не везде. В неурожайные годы хлебные сборы и вовсе не выплачивались. Благочинный 5-го округа Николаевского уезда Самарской губернии Ф. Надеждин сообщал следующее: «Обеспечение от прихожан в количестве 150 рублей и 200 пудов зернового хлеба в год никогда не выполнялось и не выполняется ими добровольно. Вот почему причт вынужден уже двукратно взыскивать с прихожан обеспечение через судебную светскую власть. Единственное средство уничтожить эти неприятные отношения состоит в том, чтобы приписать этот приход к какому-нибудь соседнему приходу – без назначения наличного причта». Прихожане охотнее жертвовали средства на строительство и ремонт храмов, приобретение религиозной утвари, чем на поддержку духовенства, считая, видимо, первое более богоугодным делом, чем второе.

Рассмотрение состояния финансовых ресурсов церковного хозяйства позволяет судить о том, насколько удовлетворительным было материальное положение духовенства. Финансы каждой приходской церкви включали в себя, во-первых, церковные суммы, во-вторых, непосредственно капитал причта и, в-третьих, переходящие суммы. Всем им соответствовали разные источники дохода. Церковные суммы складывались из кружечного и кошелькового сборов, продажи свеч, оброчных статей, процентов с капитала и случайных доходов. Капитал причта формировался за счет пожертвований и остатка сумм за предыдущий год. Переходящие суммы состояли из пожертвований на разные специфические цели, как-то: содержание беднейших церквей, восстановление православия на Кавказе, миссионерские дела, улучшение быта православных поклонников в Палестине и прочие. Цели, естественно, менялись, но сбор оставался постоянным. Переходящие суммы были небольшими и расходовались полностью, в отличие от капитала причта, остававшегося неприкосновенным. На свои нужды причт тратил в основном церковные суммы.

Доходы от продажи свеч были наибольшими. Однако на их изготовление тоже уходили немалые средства. Так, у Троицкой церкви г. Самары доходы от продажи свеч в 1913 г. составили 8 тыс. 506 руб., а расходы на их покупку – 5 тыс. 647 руб. Кроме того, расходы церкви включали в себя оплату содержания и ремонта церковных помещений, жалованья сторожам и дворникам.

В церкви разрешалось хранить наличными не более 100 рублей, поэтому причт обращал крупные суммы в ценные бумаги коммерческих и государственного банков, получая устойчивый доход в виде процентов. Однако в 1882 г. Синод во главе с К.П. Победоносцевым существенно ограничил подобную деятельность духовенства, издав распоряжение о переводе всех церковных вкладов из коммерческих банков в госбанк, причем с меньшими процентами (4 % годовых), что принесло выгоду государству. Казна нашла для себя таким образом еще один источник пополнения: забирая у причтов «живые» деньги, государство выдавало обязательства, доход по которым из-за инфляции постоянно снижался.

Многие приходские священники сетовали на скудное финансовое обеспечение. Более благополучным в этом плане считалось положение тех причтов, которые исправно получали государственное жалованье, а также имели участки земли хорошего качества.

По мнению большинства священников, причины снижения уровня доходов духовенства заключались в дороговизне жизни, уменьшении хлебных сборов и окончательном прекращении их местами после 1905 г., уменьшении пожертвований за требоисправления и жалованья из общественных сумм. Кроме того, сократилось количество прихожан, материально поддерживающих церковь, вследствие увеличения числа приходов и начавшегося переселения в Сибирь. Были и временные причины: неурожаи, недород, пожары. «В последнее время, – отмечал самарский епископ Михаил, – под влиянием злонамеренных людей прихожанами совершенно не уплачивалось причту жалованья, нередко составлялись приговоры об уменьшении платы за требы и отобрании церковной земли. Все это в дальнейшем может привести к полному обнищанию духовенства, если правительство не обеспечит причты приличным жалованьем от казны. Нечего и говорить о тех страшных неудобствах «поручного даяния», на котором основано обеспечение духовенства. Этот источник унижает человеческое достоинство и ставит его (духовенство – А.М.) в разряд нищей братии». Историк С. Мельгунов, один из исследователей экономической базы церкви, напротив, считал, что «Русская православная церковь достаточно богата для того, чтобы обеспечить духовенство жалованьем, не обременяя поборами прихожан.» Правда, он тут же уточнял, что «последнее может осуществиться лишь в случае проведения широких церковных реформ, могущих обеспечить церкви автономию и непосредственное участие в ее делах мирян».

Св. Синод во главе с К.П. Победоносцевым и правительство так и не смогли до конца решить экономические проблемы прихода. Еще в начале 1880–х годов Победоносцев пришел к выводу, что ни прихожане, ни государство не в состоянии оказать достаточную поддержку духовенству. С 1894 года он настойчиво пытается добиться от правительства увеличения субсидий церкви, однако и спустя десять лет жалованье исправно получали только две трети всех причтов». Закон от 23 апреля 1893 г. разделил приходы на три категории: беднейшие, средние, обеспеченные. Размер жалованья отныне составил 300 руб. священнику, 150 руб. дьякону и 100 руб. псаломщику. Размер ежегодной прибавки к субсидиям достигал в 1894–1901 гг. 500 тыс. руб., а в 1901 г., в связи с войной в Китае, он был понижен до 200 тыс. руб. После Высочайшего Манифеста от 26 февраля 1903 г., где было сказано: «продолжать деятельно проведение в жизнь мероприятий, направленных к улучшению имущественного положения православного духовенства, усугубляя плодотворность его участия в духовной и общественной жизни паствы», сумма опять достигла 500 тыс. руб. Законопроект об этом был одобрен Госдумой, которая, кстати, признала неудовлетворительным положение, когда почти треть духовенства была лишена казенного жалованья. На заседании 20 мая 1908 г. Дума приняла решение, чтобы церковное ведомство в законодательном порядке выработало план действий по обеспечению городского и сельского духовенства ежегодным содержанием. 27–29 июля 1910 г. Синод образовал особое совещание в составе всех присутствующих в Синоде преосвященных. Оно пришло к выводу, что содержание духовенства не должно целиком ложиться на казну или на местные средства, а складываться из разных источников. Его нормы должны зависеть, «в виду неисчерпаемого разнообразия условий пастырского служения», от численности прихожан, принадлежности их к городскому или сельскому населению, географического местоположения прихода и уровня образования священников. Минимум содержания для священников с семинарским образованием устанавливался в 1 тыс. 200 руб, для дьякона, выдержавшего программу не ниже уровня церковно-учительской школы, – 800 руб., для псаломщика, окончившего духовное училище, – 400 руб. Для священников с высшим образованием и для дальневосточных причтов эти нормы увеличивались.

Таблица 13. О содержании приходского духовенства в Среднем Поволжье в 1905 г.

К июню 1910 г. в Пензенской епархии из 762 причтов казенного жалованья не получали 45, в Самарской – из 986 причтов – 265, а в Симбирской – из 701 причта – 171. Если говорить о России в целом, то из 40 тыс. 980 причтов жалованья были лишены 10 тыс. 996. Чтобы решить эту проблему, требовалось порядка 9 млн. руб. единовременных ассигнований. Но даже если бы удалось выплатить жалованье всем причтам по средней норме, его было бы явно недостаточно.

Следующая таблица дает представление о доходах приходского духовенства Симбирской епархии, которые складывались как из местных поступлений, так и из казенного жалованья:

Таблица 14. Материальное положение приходского духовенства Симбирской епархии в 1912 г.

Таким образом, большинство священников и дьяконов имели от 500 до 1000 рублей годового дохода, а в месяц выходило примерно 42–83 руб. Прожиточный минимум в месяц составлял в начале XX века примерно 30 руб., так что причт жил небогато. Впрочем, средняя заработная плата рабочего в столице вообще была чуть выше 300 руб., а в провинции и того меньше – 200 руб. Выжить на такие деньги было неимоверно трудно. Рабочий «стратегического» Путиловского завода г. Санкт-Петербурга получал в 1885 г. 378 руб., в 1895 г. – 420 руб., в 1900 г. – 461 руб.

Значительная часть священников имела устойчивый доход в 1–2 тыс. рублей ежегодно, что было совсем неплохо. Доходы городского белого духовенства сравнимы с доходами интеллигенции: профессор получал 3 тыс. руб. в год, учитель – 1,2 тыс. руб., врач – около 1 тыс. руб., а средний адвокат – от 2 до 5 тыс. руб.

По некоторым статистическим данным, половина бюджета небогатых слоев населения, а к ним можно смело причислить и большую часть духовного сословия, уходила на еду, что, кстати, является признаком отсталости страны. В развитых странах на питание уходит 10–20 % личного бюджета. Каковы же были цены на продукты питания? Некоторые из них приведены в таблице ниже:

Таблица 15. Цены на некоторые продукты питания в начале XX века

По-настоящему в бедственном положении находились многодетные семьи священнослужителей. Об этом сохранились яркие свидетельства. Вот что сообщал один из благочинных Симбирской епархии: «Местный священник, имеющий четырех детей, из которых двое обучаются в духовно-учебных заведениях, крайне бедствует. Все казенное жалованье затрачивается им на содержание детей в учебных заведениях, – самому же с женой и двоими взрослыми детьми приходится содержаться на 200–300 руб., получаемых из братского дохода, от земельных угодий и хлебного сбора. В доме этого священника такая бедность, в одежде, обуви, и питании такая скудость, какую едва ли еще у кого можно встретить… Жалко смотреть на эту семью…»

Кроме священнослужителей, в управлении епархией большую роль играли светские чиновники, находившиеся на службе в духовной консистории. Их финансовое благосостояние можно оценить, исходя из данных следующей таблицы:

Таблица 16. Жалованье лиц, состоящих на действительной государственной службе по Самарской духовной консистории в 1914 году

Как видно из таблицы, годовое жалованье чиновников консистории было невелико и его едва хватало на жизнь. Исключение составляет лишь жалованье секретаря, фактически руководившего всеми текущими делами консистории. Поэтому средний срок службы чиновников был весьма непродолжителен.

Духовенство являлось социально защищенным сословием. Священнослужителям, а также учителям и чиновникам по церковному ведомству выплачивались пенсия и денежное пособие. Выплатами занималось специальное учреждение, называвшееся эмеритальной кассой. Право получения пенсии и пособия из эмеритальной кассы называлось правом эмеритуры.

Деятельностью эмеритальной кассы руководил комитет во главе с епископом. Члены комитета избирались епархиальным съездом духовенства из протоиереев и священников церквей губернского центра сроком на пять лет. Одновременно избирались шесть человек, но трое из них (те, кто получил меньше голосов) оставались лишь кандидатами. Представителями комитета в благочинных округах являлись попечительные советы из двух членов, выбиравшихся на благочиннических съездах и утверждавшихся епископом.

Вклады в кассу делились на постоянные и случайные. Исходя из величины суммы постоянного вклада исчислялась пенсия священнослужителей. Постоянный вклад насчитывал восемь разрядов (также по восьми разрядам исчислялась пенсия): по 1-му разряду вклад составлял 48 руб., по 2-му – 42 руб., по 3-му – 36 руб., по 4-му – 30 руб., по 5-му – 24 руб., по 6-му – 18 руб., по 7-му – 12 руб., по 8-му – 6 руб. Случайными вкладами являлись пожертвования в кассу частных лиц и учреждений.

Пенсия составляла 40 % от внесенного вклада и рассчитывалась следующим образом:

Таблица 17. Исчисление пенсий духовенства по эмеритальной кассе (в руб.)

Надо отметить, что большая часть сельского приходского духовенства не могла вносить в кассу крупные вклады, и следовательно не могла рассчитывать на большую пенсию. Пенсия по первым разрядам была доступна лишь ограниченному кругу городского духовенства, получавшему стабильный и весомый доход.

Все суммы кассы разделялись на пенсионный и благотворительный капитал. Первый считался неприкосновенным фондом кассы. Проценты с него (весь капитал был помещен в ценные бумаги) шли на выплату пенсий. Проценты же с благотворительного капитала предназначались для выплаты пособий: единовременных (от 25 до 100 рублей) или постоянных (от 10 до 50 рублей).

Пенсия не полагалась духовным лицам, сложившим сан или лишенным его по суду, а также поступившим в монашество. Вдовы священнослужителей получали пенсию как по вкладам мужа, так и по собственным вкладам. Круглые сироты вкладчиков также могли претендовать на получение пенсии. Как и дети священнослужителей: сыновья – до окончания курса в духовно-учебных заведениях, а затем – до совершеннолетия, дочери – до совершеннолетия или до замужества. Пенсии выдавались два раза в год: 1-го января и 1-го июля.

Таким образом, финансовое положение духовенства епархий Среднего Поволжья было противоречивым. С одной стороны, духовенству оказывали материальную помощь приходские общества и государство, с другой, многие семьи священнослужителей находились в бедственном положении, так как их доходы были совершенно недостаточны для удовлетворения самых минимальных потребностей, а форма их получения была нередко унизительной – законную плату приходилось выбивать у прихожан чуть ли не силой. Даже энергичная политика К.П. Победоносцева, стремившегося увеличить государственные субсидии церкви, не смогла в корне изменить ситуацию вследствие роста цен и инфляции. Городское духовенство в целом было обеспечено лучше, чем сельское, однако и в городе не все священнослужители имели достаток. Этот факт усугублялся также тем обстоятельством, что многие городские причты не получали жалованья. В целом материальное положение широких слоев православного духовенства оставляло желать лучшего.

В рассматриваемый период церковное хозяйство в Среднем Поволжье претерпело значительные изменения под влиянием развивающихся капиталистических отношений, что рельефнее всего проявилось в выборе тех способов получения доходов, к которым прибегало духовенство. К традиционным источникам поступлений в церковный бюджет (пожертвованиям прихожан, казенному жалованью и доходам от землепользования) добавились новые – проценты с капитала, помещенного в банковские ценные бумаги, доходы от сдачи в аренду церковной недвижимой собственности. При обработке церковных земельных участков сельскими причтами стал широко применяться наемный труд. Характер этих способов получения дохода не оставляет сомнений в том, что православная церковь перестала быть чисто феодальным институтом и становилась неотъемлемой частью рождающегося индустриального общества. Не случайно, что эти симптоматичные изменения раньше всего проявились именно в церковно-хозяйственной деятельности, в то время как официальная церковная идеология осталась прежней. Последнему способствовали два фактора: во-первых, внутри церкви сложилась влиятельная группа консервативно настроенных иерархов, связанных с правительственными кругами и Св. Синодом, во-вторых, православная церковь была слишком тесно привязана к самодержавному государству и была вынуждена играть реакционную роль его идеологического защитника.

Одной из главных целей церковно-хозяйственной деятельности было поддержание минимального жизненного уровня приходского духовенства.

 

§ 3. Церковь и народное просвещение

Народное просвещение являлось одним из важнейших направлений деятельности приходского духовенства в Среднем Поволжье. В отечественной историографии просветительская деятельность церкви недооценивалась, а зачастую и вовсе рассматривалась лишь как попытка воздействовать на сознание верующих в целях пропаганды смиренности и покорности по отношению к властям предержащим. Один из исследователей утверждал, что «церковные кафедра, алтарь и школа – это все в совокупности составляло могущественную поддержку самодержавию со стороны церкви, представляя выражение той системы, которая установилась со времени Петра I»1.

Значительную роль в системе народного образования играла церковно-приходская школа. В начале 60-х гг. XIX в. все дело начального народного образования было решено передать в ведение церкви. Мотивы были простые: считалось, что школы, руководимые священниками, будут «спасительны» для общества и государства, ибо служители церкви «никогда не научат ни неверию, ни мятежному сопротивлению Богом поставленной власти, но, напротив, внушат беспрекословное повиновение властям» . Распространение церковно-приходских школ пошло быстрыми темпами. К концу 1863 г. их насчитывалось уже более 20 тысяч. Однако серьезную конкуренцию им составили земские школы. Как отмечает один из авторов, «имеющиеся церковно-приходские школы не удовлетворяли возросшие потребности населения в образовании, влачили жалкое существование и не располагали достаточными средствами для постановки дела начального образования». Поэтому постепенно церковно-приходские школы стали закрываться, и спустя десять лет их осталось всего около 4 тысяч. «Церковные ведомости» писали по этому поводу следующее: «С освобождением крестьян при императоре Александре II открылось широкое поле для народного образования. Духовенство приняло в этом деле живое и плодотворное участие, открывая школы и безвозмездно обучая в них детей. Но с учреждением земства явился у духовенства соперник, обладающий значительными материальными средствами. Увлекшись на путь иноземных веяний, земство вместо того, чтобы работать рука об руку с духовенством, оттеснило его от начальной школы, оставив за ним (и то не везде) только законоучительство». «Нетрудно начать и вести дело, когда под руками есть средства и люди, – отмечали «Самарские епархиальные ведомости». – Что мудрёного открыть земскую школу и вести в ней дело, когда земство отпустит достаточную субсидию на постройку здания для школы, даст 300 рублей в год учителю, которого пришлёт с дипломом учительской семинарии, снабдит школу книгами и учебными принадлежностями, – здесь не только можно, но и должно выполнить известные требования. Совсем иное дело в вопросе церковно-приходской школы. Приходскому духовенству пришлось взять на себя непосильный труд создать школу, к которой предъявили требования строже, чем к обычной народной школе (программа её шире), не имея при этом ниоткуда никаких средств, ни готовых помещений, ни способных к учительству лиц, ни жалования им…». Земские школы не вызывали у властей особого доверия. В 1870-х гг. ряд преподавателей земских школ оказался замешанным в революционной пропаганде. Правительство стало опасаться, что земские школы «вместо служения истинному просвещению могут быть превращаемы в орудие растления народа», и снова обратило свой взор к церковно-приходской школе. 13 июня 1884 г. были утверждены правила о церковно-приходских школах и школах грамоты с пометкой императора: «надеюсь, что приходское духовенство окажется достойным своего высокого призвания в этом важном деле». В них, в частности, говорилось, что «сии школы имеют целью утверждать в народе православное учение веры и нравственности христианской и сообщать первоначальные полезные знания».

Церковно-приходские школы (ЦПШ) открывались приходскими священниками или, с их согласия, другими членами причта на средства прихожан. «Почти все церковно-приходские школы образовались и существуют благодаря заботам приходского духовенства. Всеми зависящими от него мерами священник склоняет прихожан построить под школу дом, принимая сам в этом участие. Если у прихожан нет такой возможности, он обращает в школу церковную сторожку, снимает квартиру под школу или получает помощь на постройку от местного помещика». Руководство школами возлагалось на приходских священников, или же на тех лиц, которых назначал епископ. В обязанности последнего входило назначение и увольнение учителей ЦПШ, поощрение наиболее активных и достойных из них, посещение ЦПШ при поездках по епархии, предоставление Синоду ежегодного отчета о состоянии ЦПШ в епархии. В каждой епархии существовал училищный совет, занимавшийся надзором за церковно-приходскими школами. Председатель и члены совета утверждались епископом. Они выбирались из числа духовных и светских лиц, «преданных делу народного образования и близко знакомых с бытом и духовными потребностями населения». На заседания училищного совета приглашался также местный директор народных училищ. Совет рассматривал отчеты священников, наблюдающих за деятельностью ЦПШ, и представлял архиерею свои соображения «о мерах, кои могут способствовать распространению в народе просвещения в духе православной церкви». Высшее управление всеми ЦПШ и распоряжение выделяемыми на их содержание кредитами принадлежало Синоду.

Церковно-приходские школы разделялись на двухклассные, второклассные и учительские. Второклассные школы готовили учителей для школ грамоты, а учительские – учителей для самих ЦПШ. Двухклассные школы давали лишь начальное образование. В ЦПШ изучались закон Божий, молитвы, священная история, основы отечественной истории, чтение, письмо, арифметика. Во многих церковно-приходских школах велось обучение музыке, ремеслам и сельскому хозяйству. При некоторых из них имелись земельные участки, сады, огороды и пасеки, чтобы обучение было наглядным. Если обратиться к общероссийской статистике, то окажется, что к 1910 г. почти четверть всех ЦПШ имели собственные земли. В 1906 г. обер-прокурор Синода послал запрос в главное управление землеустройства и земледелия о том, что желательно было бы выделить из состава казенных земель те участки, которые могут понадобиться для земельного обеспечения церковных школ. Во многих местах епархиальными училищными советами были составлены ходатайства о наделении ЦПШ землей при проведении землеустроительных работ.

В марте 1905 г. Синод утвердил правила об устройстве древесных питомников, садов, огородов, пасек при церковных школах. В феврале 1907 г. главное управление землеустройства и земледелия составило правила о бесплатном отпуске церковным школам растений, семян, удобрительных туков, садовых орудий и инструментов, ульев, принадлежностей для пчеловодства и разного рода специальных руководств и брошюр.

Во многих ЦПШ ученики осваивали ремесла – главным образом, кузнечно-слесарные и столярно-токарные. Активно проводились чтения по сельскому хозяйству, гигиене, отечественной истории. В роли докладчиков выступали попечители, землевладельцы, врачи, мировые судьи, земские начальники.

К концу XIX в. в ведомстве училищного совета при Синоде значилось около 22 тыс. школ грамоты с числом учащихся свыше полумиллиона человек и около 19 тыс. ЦПШ с 900 тыс. человек. Их число постоянно росло (см. таблицы 18, 19).

Таблица 18. Количество церковно-приходских школ в Среднем Поволжье в 1894–1909 гг.

Таблица 19. Численность учащихся церковно-приходских школ в Среднем Поволжье за 1894–1909 гг. (тыс. чел.)

В церковно-приходских школах грамоте обучались и взрослые. Для этого при некоторых школах открывались воскресные (для неграмотных) и повторительные (для грамотных) классы. Они создавались в основном в городах и пользовались успехом. В 1894–1895 гг. число учащихся ЦПШ на тысячу человек составляло в Самарской епархии 16,1, в Симбирской – 5,4 и в Пензенской – 8,2.

В церковно-приходских школах преподавали главным образом духовные лица. Среди законоучителей 92,2 % были священниками, среди простых учителей таковыми являлись 43 %. Педагоги-священнослужители трудились в ЦПШ либо вообще бесплатно, либо за незначительное вознаграждение. Так, в 1906 г. жалованье получали лишь 17 % учителей. Оно составляло от 20 до 74 руб. в год. Те священники, которые отказывались преподавать в ЦПШ, платили штраф. Некоторые священники относились к преподавательской работе весьма небрежно. «Среди добросовестных тружеников церковной школы встречались лица, относящиеся к исполнению своих обязанностей довольно равнодушно или такие, которые вели преподавание неумело и безуспешно». В Самарском уезде Самарской губернии таким образом проявили себя священники И. Розов, Г. Анненков и особенно В. Соколов, у которого, по словам наблюдателя, «шло не ученье, а мученье, да и занятия начались в конце ноября». У священника В. Робустова Бузулукского уезда той же губернии записи в классном журнале не соответствовали действительности. На замечания инспектора священник не реагировал. Многие священники были даже незнакомы с методикой преподавания. Продолжительность педагогической деятельности священников в ЦПШ в среднем составляла от одного года до пяти лет. Впрочем, много было и таких, кто проработал в ЦПШ более десяти лет.

По замечанию обер-прокурора Синода, «церковная школа, по своему направлению и основной цели, носит характер вполне народной школы – в том смысле, что она отвечает религиозному настроению русского народа и его исторически-сложившемуся взгляду на характер начального обучения детей, а потому и пользуется расположением населения». Церковно-приходской школы не чуждались даже раскольники и иноверцы. Например, в с. Агатове Пензенской губернии дети раскольников охотно посещали церковную школу. В своём отчёте обер-прокурор констатировал: «… Церковные школы нигде не испытывают недостатка в учащихся и с каждым годом становятся многолюднее. Многие из церковных школ оказывались настолько переполненными, что учащие вынуждены были, за недостатком помещения, отказывать в приёме желающим учиться».

Церковно-приходская школа стремилась к тому, чтобы «пробудить и укрепить в своих питомцах живое благочестие в духе православной церкви, расположение к ее установлениям и заветам, насадить и развить любовь к родителям и чувство самоотверженной преданности Царю и Престолу, предохранить от дурного влияния среды». Вот характерный пример. В одной из деревень Пензенской губернии ученик не являлся на уроки в церковно-приходскую школу несколько дней, так как в его семье праздновалась свадьба. Учитель решил узнать, как проводит время его ученик и оказалось, что родители угощали его водкой наряду со взрослыми. На первом же сельском сходе учитель постарался доходчиво объяснить крестьянам недопустимость подобного отношения родителей к детям, а в школе, беседуя с учениками, рассказал о вреде употребления спиртных напитков. Спустя некоторое время произошла свадьба в другом семействе, и взрослые вновь предложили одному из учеников выпить с ними, но он отказался, ссылаясь на наставления учителя.

Самарский епископ Гурий обращал внимание инспекторов церковно-приходских школ на то, что следует проверять состояния не только учебной, но и воспитательной стороны школьной деятельности. Особенно тщательно требовалось следить за религиозным воспитанием учащихся. «Ничто так не важно в жизни, – отмечал владыка, – как молитва поэтому главная наша забота в деле обучения и воспитания детей в школе и вне школы, должна состоять именно в том, чтобы вызвать в них чувство веры…».

С 1893 года обязанность наблюдать за состоянием церковно-приходских школ была возложена на благочинных, которые могли выбирать себе помощников, они должны были посещать школы вверенных им округов не менее трёх раз в год и следить за правильностью преподавания, выполнением школьных программ, снабжением школ учебными пособиями. Кроме того, они входили в состав экзаменационных комиссий и составляли годовые отчёты о деятельности ЦПШ.

Церковно-приходские школы, давая азы грамотности, старались удовлетворить возрастающую потребность населения в чтении. Например, в январе 1895 г. съезд духовенства одного из благочинных округов Николаевского уезда Самарской губернии постановил открыть во всех школах округа библиотеки для внеклассного чтения в память императора Александра III, ежегодно выделяя при этом на выписку книг по десять рублей в каждом приходе. С октября 1893 по апрель 1894 г. в Пензе по воскресным дням в Петропавловской церковно-приходской школе проходили публичные религиозно-нравственные чтения, которые включали в себя беседы по священной истории, житиям святых, обсуждения религиозных книг и статей. Чтения сопровождались песнопениями в исполнении хора семинаристов, хора Тихоновского духовного училища и хоров некоторых приходских церквей. В роли лекторов выступили протоиереи и священники г. Пензы, преподаватели духовных учебных заведений, воспитанники семинарии. Чтения пользовались успехом. Нередко аудитория не могла вместить всех желающих. Среди слушателей было немало лиц с высоким уровнем образования. Заметный подъем патриотических чувств вызвала русско-японская война, что отразилось и на деятельности церковных школ. На народных чтениях делались сообщения о ходе боевых действий; популярностью пользовались исторические и этнографические очерки Японии, Китая, Манчжурии, Кореи и Сибири.

Со второй половины 1903 г. вводились новые программы обучения в ЦПШ, утвержденные Синодом в мае 1903 г. и заменившие собой программы 1888 г. Учебный курс увеличился на год: в одноклассных школах он составил три года, а в двухклассных – пять лет. Программы вводились в виде опыта на шесть лет. Смягчилась процедура приема и сдачи экзаменов в ЦПШ. Если до 1903 г. на выпускных экзаменах обязательно присутствовал представитель министерства просвещения в лице преподавателя ближайшего начального народного училища, то по положению о церковных школах от 1 апреля 1902 г. и правилам от 7–20 февраля 1903 г. Синод разрешал проводить экзамены без участия представителя министерства. Выпускник теперь сам решал, в какой комиссии держать экзамен – церковно-школьной или министерско-земской.

О значении церковно-приходской школы в системе народного образования лучше всего говорит тот факт, что в 1896 г. она приняла участие во Всероссийской художественно-промышленной выставке в Нижнем Новгороде, и привлекла к себе всеобщие симпатии. С 11 мая по 20 июня 1909 г. при синодальном училищном совете проходила Всероссийская церковно-школьная выставка, посвященная 25-летию деятельности ЦПШ. Экспонаты, представленные там, были весьма разнообразны: виды и планы школьных зданий, модели обстановки в классах, учебники, программы, книги для классного и внеклассного чтения, образцы письменных работ учащихся от диктанта до сочинений. Особенно богатой была экспозиция по прикладным предметам – черчению, рисованию, живописи, ремеслам и рукоделию. Выставку посетило свыше пяти тысяч человек, среди которых были вел. кн. Константин Константинович, члены Св. Синода, епископы, члены Госсовета и Госдумы. Были изданы подробный каталог и специальный Листок выставки. Одновременно в церковно-школьном музее при синодальном училищном совете читались лекции, касавшиеся экспонировавшихся на выставке предметов.

Успешную деятельность церковно-приходских школ сковывало отсутствие необходимых финансовых средств. Финансирование школ осуществлялось в основном из казны. Так, в 1908 г. в Симбирской епархии государственный кредит на эти цели достиг 142 тыс. руб., в то время как местные поступления (от волостных и сельских обществ, земств, братств, частных лиц) составили всего 31 тыс. руб. Следующая таблица содержит данные об источниках содержания церковно-приходских школ в России и Среднем Поволжье:

Таблица 20. Источники содержания церковно-приходской школы в начале XX века (в %%)

Как видим, дотации из казны на содержание церковных школ в Среднем Поволжье были несколько выше, чем по России. Доля же сельских обществ была незначительна. По замечанию обер-прокурора Синода, «при всем своем расположении к церковно-приходским школам крестьяне недостаточно обеспечивали их. Причины – бедность крестьянского населения». Кроме того, крестьяне платили налог на содержание земских школ и отказывались выделять средства специально на ЦПШ. Им было, в сущности, безразлично, куда идут их деньги – на земские или на церковные школы. «Для них важно лишь, – писали «Симбирские епархиальные ведомости» – что детишки их, ходя в школу, выучивались «почитать свободным зимним вечером вслух всей семье назидательную или занимательную книжку, написать письмо солдату, подсчитать, сколько в год приходится платить семье оброку и т. п.» На практике же получалось, что церковно-приходские школы оказались бы в плачевном положении без государственной поддержки.

Важным аспектом просветительской деятельности приходского духовенства являлась организация обществ и кружков трезвости. Как отмечали многие священники, «главный порок пасомых, с которым более и упорнее всего приходиться бороться, есть пьянство. Другие же пороки являются как его близкие и отдаленные результаты. В некоторых приходах нищенство обратилось уже издавна в профессию».

Вопрос о народном пьянстве поднимался и на государственном уровне. В Думе была сформирована специальная комиссия во главе с епископом Митрофаном. Все без исключения думские фракции придавали решению этой проблемы первостепенное значение. Приводились ошеломляющие цифры: прирост населения увеличился в 1907 г. на 1,5 %, в то время как масштабы пьянства – на 13 %, местами – на 15 и 20 %. На душу населения в среднем приходилось 11 бутылок водки в год. Если же учитывать, что многие социальные группы (старообрядцы, магометане и пр.) по тем или иным причинам не употребляли спиртных напитков, то получалось уже около 30 бутылок или полтора ведра в год. Любопытно, что, согласно официальным данным, потребление вина в России резко возросло с осени 1905 г. В последующие два года отечественный спиртовой рынок оказался не в состоянии удовлетворить запросы населения в спирте! Его было решено ввозить из-за границы. При общем упадке всей промышленности в революционные годы в стране процветала лишь одна отрасль – винокурение. Власти делали вывод, что именно революционные партии повинны в спаивании народа, который таким нехитрым путем они пытались сделать «сознательным» и вовлечь в революцию. «Церковные ведомости» с негодованием писали: «Очевидно, водка, то есть именно бессознательность, сыграла видную роль в революции, к которой по-справедливости приложимо название «пьяной». Один из священников Симбирской епархии отмечал: «…злом в этом отношении служат в городах трактиры и пивные лавки, куда деревенский прихожий народ идет попить чайку и пивца, сюда собирается народ разных мнений, направлений и взглядов; в сих заведениях всегда есть люди с ложными взглядами и направлениями, которые рады свои взгляды и мнения передать народу, конечно, в извращенном виде и своим пьяным красноречием… подстрекают народ к разным дебоширствам, особенно против православия и духовенства».

Священники в поучениях разъясняли простому обывателю, как негативно сказывается чрезмерное употребление спиртных напитков на здоровье, семейном благополучии, финансовом положении и т. д. Серьезную помощь в этом деле им оказывали общества трезвости. Их члены давали обещание не употреблять спиртного и не сквернословить и своим примером побуждали к трезвой жизни других прихожан. В епархиях Среднего Поволжья трезвенное движение получило широкое распространение. Например, в Пензенской епархии в 1914 г. действовало 595 обществ трезвости общей численностью более 20 тыс. чел. В самой Пензе существовало епархиальное общество трезвости, основанное в 1910 г. Им руководило правление, состоявшее из нескольких протоиереев, священников и преподавателей духовно-учебных заведений Пензы. В 1914 г. обществом было израсходовано 400 руб. на издание более 50 тыс. листков и брошюр антиалкогольного и религиозно-нравственного содержания.

Идея трезвости активно проповедовалась даже в детской аудитории. В с. Новые Черкассы Пензенской губернии священник вел в местной церковной школе регулярные уроки на эту тему. Во многих приходах создавались школьные трезвенные кружки, устраивались специальные чтения, походы в лес и т. д. Некоторые общества по примеру столичных совершали каждый год паломничества к святым местам и крестный ход.

В Самарской епархии получило известность общество трезвости при Благовещенской церкви в Мещанском поселке Самары. Возникло оно там не случайно. «Мещанский поселок как окраина г. Самары населен исключительно чернорабочими и мастеровыми разного рода… Среди такого населения, находящегося на самой низкой ступени умственного и религиозно-нравственного развития, пьянство со своими ужасными последствиями: хулиганством, сквернословием и т. п. свило себе особенно прочное гнездо». Начало борьбы с пьянством здесь было положено одним из членов строительной комиссии по возведению Благовещенской церкви священником А.Ф. Бечиным. В мае-июне 1912 г. первые 17 человек (14 мужчин и 3 женщины) дали обет трезвости. Общество окончательно оформилось в сентябре под руководством только что назначенного к церкви священника П. Расцветова. В марте 1913 г. на общем собрании было решено выработать устав и принять участие во Всероссийском празднике трезвости 28 апреля. К 1913 г. в общество уже входило 94 человека (88 мужчин и 6 женщин). В течение года его членами стали 2 тыс. 549 чел. – 2 тыс. 304 мужчин и 245 женщин. Большинство из них – 62 % – имело возраст от 26 до 40 лет. Среди женщин больше всего было домохозяек и прислуги, а среди мужчин – чернорабочих, земледельцев, приказчиков, служащих, извозчиков и торговцев. Записалось даже 12 чиновников. Обещание быть трезвыми всю жизнь дали всего лишь 10 человек, шесть месяцев – 732, три месяца – 720 и год – 642 человека. Исполнили свое обещание 85 % из них. 995 человек записывалось в общество несколько раз. До октября 1913 г. в кассу общества поступило взносов, пожертвований и денег от продажи антиалкогольной литературы на сумму 399 руб. Общество распространило около 20 тыс. листков против пьянства и 10 тыс. воззваний от имени Всероссийского Трудового Союза христиан-трезвенников, как утверждалось в «Кратком очерке о деятельности Благовещенского общества трезвости за 1912–1913 гг.»

С разрешения епархиальных и светских властей общество арендовало у мещанина Стародубова дом, где были устроены зал для чтений, спектаклей и духовных концертов и бесплатная библиотека-читальня с чайным буфетом. Открытие этого помещения, состоявшееся 2 октября 1914 г., сопровождалось торжественным молебном при участии хора учащихся 19-й и 37-й смешанных городских церковных школ. Священником Расцветовым за время существования общества было проведено 16 народных чтений на разные темы и 10 специально для школьников. Кроме того, общество распространило 55 тыс. листков и свыше тысячи брошюр, пропагандирующих трезвый образ жизни.

Чуть позже, 19 февраля 1914 г., при церкви св. Пантелеймона (находилась на территории губернской земской больницы, современной больницы им. Н.И. Пирогова) возникло Пантелеймоновское братство трезвости. Руководил им священник Стефан Богородицкий. В листовках братства решительно заявлялось: «Животные не доходят до такого низкого состояния, как пьяницы. Неужели не опротивело, не надоело людям пьянство? Пора бороться с ним, чем только можно» . Число членов братства по сравнению с Благовещенским обществом трезвости было невелико – 205 человек. Обществом было роздано 4,4 тыс. листков, изданий других трезвенных организаций, а также журналы «Отрезвление» и «Трезвые всходы», причем на собственные средства С. Богородицкий издал 10 тыс. листков против алкоголизма.

В Симбирской епархии к 1912 году функционировало 92 кружка трезвости, членами которых состояло в общей сложности 7 тыс. 325 чел. В следующем году таких кружков насчитывалось уже 151, причем уставы имели 67. Численность их возросла до 18 тыс. чел.

Особую известность, даже за пределами епархии, получило общество трезвости в с. Карлинском Сенгилеевского уезда, которое возглавлял священник Сергий Петровский. К концу 1913 г. число его членов превышало 6 тыс. чел. Знаменательным событием для общества стало освящение «дома трезвости», сооруженного на средства благотворителей, в первую очередь, графа А.П. Зубова, пожертвовавшего 600 руб., и других. Успешно действовало Чертановское общество трезвости, обязанное своим появлением приходскому священнику Иоанну Григорову. Из обществ трезвости Симбирска выделялось Серафимовское при Симбирской Воскресенской церкви, и насчитывавшее более 3 тыс. членов.

Церковь активно поддержала идею создания дешевых чайных, с чтениями и концертами, которые бы доставляли присутствующим, кроме всего прочего, эстетическое удовольствие. Один из самарских епископов писал, что «такие места для сборищ скорее всего удовлетворяли бы всегда и всюду существующую у людей потребность к препровождению времени в обществе, а не в одиночку, причем одним из средств, помогающих коротать время был бы чай, а не водка, до сих пор игравшая по кабакам и шинкам именно такую роль».

Однако общества трезвости возникали далеко не везде. Причиной тому было нежелание прихожан участвовать в их организации, а также недостаток средств, необходимых для этого. Благочинный Курмышского уезда Симбирской епархии сообщал, что «обществ трезвости нигде не заведено», поскольку прихожане «не находят в этом никакой пользы для себя.» «Известно, что русский народ чуть ли не с молоком матерей всосал в себя капли увеселяющего напитка, отрешиться же навсегда от употребления сего напитка никак не может. На что нам общества трезвости, когда мы вовсе не пьяницы, а выпиваем лишь при известных случаях, как-то – в храмовые праздники, при свидании с родственниками, на свадьбу и на масленицу, – вот и только!» – иронично заключает благочинный. Благочинный Карсунского уезда той же епархии отмечал, что «главнейшее препятствие на пути полезной работы обществ трезвости есть отсутствие каких бы то ни было материальных средств».

Посильную помощь церкви в её борьбе с пьянством оказывали светские попечительства о народной трезвости. Приведём характерный пример. В ноябре 1901 г. сельский сход с. Колдыбань Николаевского уезда Самарской губернии постановил удалить казённую винную лавку, находящуюся поблизости от местной церкви: «…Винная казённая лавка помещается в доме крестьянина Фёдора Частухина, находящемся против самой приходской церкви, хотя и не в близком расстоянии, – около 50 саженей, – тем не менее, видя неприличие увлекающихся винопитием людей, нередко производящих сцены, и скверноматерные ругательства, нарушающие тишину и спокойствие, не говоря уже о неприличии поступков тех пьяных против целомудрия и стыдливости женского пола… как явления, вошедшие в обыкновение. Почему, находя со своей стороны неприличным быть казённой винной лавки ввиду св. Храма и оскорбительным для чувства православного христианина, мы с общего согласия постановили: заявить по Начальству о нашем непременном желании, чтобы винная лавка была устранена от Церкви, внутрь села и подалее от торговых лавок, преимущественно сгруппированных неподалёку от оной и около которых, особенно в летнее время при наёмке на полевые работы, стекаются люди обоего пола». Приговор был представлен местному земскому начальнику, который полностью поддержал крестьян: «…Расположение винной лавки на этом месте нежелательно ещё и потому, что на расстоянии 20–25 саж. От неё находится женское земско-общественное училище». Николаевское уездное попечительство о народной трезвости просило губернский комитет «возбудить надлежащее ходатайство, согласно изложенных в означенном отношении Земского начальника и в приговоре Колдыбанского сельского общества соображений». Самарский губернский комитет попечительства о народной трезвости направил соответствующий запрос управляющему акцизными сборами Самарской губернии и Уральской области. 29 мая 1902 г. был получен категоричный ответ: «… так как упомянутая лавка на ныне занимаемом месте находилась с 1 июля 1899 г. и от местных властей и жителей не поступило не одного заявления на нежелательное соседство лавки с церковью и школой, то в виду этого 29 сентября 1901 г, за продажею дома, в котором помещалась лавка, крестьянину Кудинову, с последним был возобновлён договор на наём этого помещения на 6 лет (с 1902 по 1908 г.). Расстояние от этого помещения до церковной ограды – 47 саж. 8 верш., до сторожки, где временно помещается церковноприходская школа – 43 саж. 4 верш. Что касается расстояния между казённой винной лавкой и женской земско-общественной школой, то таковое не измерялось, потому что школа эта помещалась не в собственном, а в наёмном помещении, та и потому, что срок аренды этому зданию 1-го минувшего апреля истёк и аренда его не возобновлялась под земскую школу. Ввиду этого, а также потому что Кудинов затратил значительную сумму для приведения в полный порядок, сданного им под лавку помещения и что срок аренды истекает лишь в 1908 г. – я нахожу крайне ущербным для казны переводить эту лавку в другое какое-либо помещение…». К сожалению, по документам не удалось установить, чем же в итоге закончилось это дело. Можно лишь предположить, что винная лавка осталась на прежнем месте. С пьянством были тесно связаны и другие социальные болезни, такие как нищенство, воровство, мошенничество, стремление к легкой наживе. В Ардатовском уезде Симбирской епархии распространилось так называемое «ложное афонство»: несколько грамотных крестьян выдавали себя за афонских монахов и собирали пожертвования на нужды афонских монастырей. Собранные таким образом деньги затем пропивались в кабаке.

Трезвенное движение приобрело в России довольно широкие масштабы. 28–29 апреля 1913 г. во всех епархиях было решено провести Всероссийский праздник трезвости со сбором пожертвований и продажей значков, листков и брошюр. По этому поводу к епископу Симбирскому и Сызранскому Вениамину обратился Всероссийский трудовой союз христиан-трезвенников, состоящий под покровительством вел. кн. Константина Константиновича. Совет союза выражал надежду, что епископ Симбирский не откажется «благословить духовенство на устройство крестных ходов с молебствиями и чтением с церковного амвона поучений о вреде употребления спиртных напитков». Также должно было быть зачитано особое «воззвание» с целью обратить внимание верующих на серьезность проблемы алкоголизма.

Все винные лавки в день праздника либо закрывались, либо существенно ограничивали свою торговлю, о чем было достигнуто соответствующее соглашение с управляющим акцизными сборами по Симбирской губернии: «…главное управление неокладных сборов и казенной продажи питей, дав указание относительно казенных винных лавок, которые и без того, по общему правилу, в воскресные дни должны быть закрыты, в отношении частных питейных заведений никаких распоряжений не сделано. А так как, согласно действующему закону, частные места продажи крепких напитков не могут производить выносную торговлю крепкими напитками в то время, когда закрыты казенные винные лавки, то и в помянутых местах торговля сими напитками будет ограничена в день 28 апреля с.г. исключительно продажею их для потребления на месте».

Праздник трезвости прошел успешно. Во многих селах оказалось немало желающих записаться в общества трезвости. Например, в с. Артюшкино Симбирской – губернии в общество трезвости, после праздника вступило 7 человек, а в с. Елауры образовался кружок трезвости среди учащихся, насчитывавший 204 человека. К нему примкнули и взрослые. «Население очень сочувственно отнеслось к устройству праздника, – сообщал благочинный Ардатовского уезда Симбирской губернии, – радуясь и надеясь, что начатая борьба с пьянством хоть немного уменьшит это великое зло. К сожалению, 28 апреля нынешнего года совпало с разгаром ярового сева хлебов и мужское население в большом количестве было на работе, много молодежи ушло на заработки на сторону. По мнению большинства настоятелей и прихожан лучше было бы перенести день праздника трезвости на дни 9 мая, праздники Вознесения и Св. Троицы, в каковые дни прихожане в большом числе посещают храмы, или даже на осеннее время, когда большинство молодежи вернется домой с заработков и когда собственно и усиливается среди народа пьянство». По словам одного из священников Сенгилеевского уезда той же губернии, «после беседы тридцать человек в с. Кременках изъявили желание вступить в общество трезвости… В тот же день прихожанами села постановлено было закрыть шинки и воспретить торговлю в пивных по воскресным и праздничным дням, не подчиняющихся же этому распоряжению штрафовать». Правда, на практике осуществить задуманное оказалось весьма непростым делом. Так, в одном из сел Симбирской губернии на сельском сходе было решено закрыть все питейные заведения. За исполнением этого решения должны были следить лица, специально избранные сходом. Как сообщает местный священник, «недели две шинки не торговали, а потом некоторые любители выпивки шепнули шинкарям, что этот приговор не имеет законной силы, и что волостное начальство отказалось свидетельствовать его, так как законом и без этих приговоров воспрещена тайная торговля вином. И что же? Шинки снова заработали с большею, против прежнего, смелостью: в одном для привлечения публики появился граммофон…Так быстро разбились предпринятые меры в борьбе с пьянством, и много нужно иметь энергии, твердости и терпения, чтобы не пасть духом среди этих неудач».

И все-таки праздник придал трезвенному движению дополнительный импульс. По отзывам священников, «до сего времени наши общества трезвости выступали нерешительно, робко, боясь осуждения, насмешек, сами трезвенники как бы прятались, стесняясь обнаруживать себя…» Теперь же ситуация изменилась: возникают новые общества трезвости; старые стали действовать более активно. Трезвенное движение в епархиях Среднего Поволжья после праздника значительно укрепило свои позиции.

Просветительская и культурная сторона деятельности духовенства не ограничивалась только организацией церковно-приходских школ и обществ трезвости. Ее важным аспектом являлись сбор, охрана и экспонирование церковных предметов, имеющих историко-культурное значение. Этим занимались епархиальные церковно-археологические общества. Они действовали в Симбирской и Пензенской епархиях. Устав Симбирского церковно-археологического общества был утвержден Синодом в июне 1913 г. За полтора года до этого, в январе 1912 г., епископу Симбирскому и Сызранскому поступило письмо председателя Высочайше учрежденной при Синоде комиссии для описания синодального архива, где говорилось следующее: «В законодательные учреждения внесен проект «Положения об охране древностей», коим предполагается образовать при министерстве внутренних дел комитет по охране древностей из 28 человек, в числе коих 5 членов от ведомства православного исповедания. Для заведования же охраной древностей на местах будет избрано одно из существующих археологических учреждений или же будут образованы местные о древностях попечительства. В случае, если древности губернии имеют по преимуществу церковный характер, комитет по охране древностей входит предварительно с предложением принять на себя обязанности по охране местных древностей в местный епархиальный историко-архивный комитет… Таким образом, участие церковно-археологических учреждений в деле охраны памятников церковной старины признано желательным. Св. Синодом со своей стороны также сделано распоряжение, чтобы таковые церковно-археологические учреждения во всех епархиях были налицо». Письмо послужило толчком к созданию Симбирского церковно-археологического общества, основными целями которого были изучение церковно-религиозной жизни Симбирского края в прошлом и настоящем, охрана памятников церковной старины и создание древлехранилища. Устав общества был выработан 12 февраля 1913 г. собранием лиц, интересующихся церковной археологией, под председательством епископа Вениамина. В «его состав вошли представители духовенства, лица, известные своими учеными трудами по церковной истории и археологии, а также все, «могущие содействовать целям общества или оказавшие ему особые заслуги».

Собрания должны были проходиться не реже двух раз в год. Всеми делами общества руководил комитет, состоящий из председателя (им являлся глава епархии), его заместителя, редактора, секретаря, казначея и заведующего древлехранилищем, архивом и библиотекой. Все они выбирались на три года. Общество имело свою печать с изображением древнейшего в Симбирске храма – Николаевского собора.

Средства общества складывались из членских взносов, добровольных пожертвований, доходов от устройства публичных лекций и духовных концертов, ассигнований по решению общеепархиального съезда духовенства.

Долгие споры вызвал вопрос о том, где лучше устроить церковно-археологический музей (древлехранилище). На съезде духовенства было выдвинуто предложение устроить его в Алатыре в здании старого собора на том основании, что Алатырь древнее Симбирска и там больше древних памятников. Однако консистория отклонила это предложение. Музей было решено открыть в помещении епархиального дома в Симбирске.

Церковь приняла участие в сборе пожертвований на учреждение стипендии имени профессора В.О. Ключевского для студентов Московского университета. В архиве Ульяновской области сохранились данные о том, что летом 1913 г. к руководству Симбирской епархии с такой просьбой обратился Московский университет: «Идя навстречу проявленному со всех сторон горячему желанию выразить уважение к памяти В.О. Ключевского, университет… возбудил ходатайство об учреждении стипендии его имени для оставленных при университете для приготовления к профессорскому званию по кафедре русской истории, а также и премии за лучшие сочинения по русской истории и истории русской церкви». Симбирская духовная консистория поддержала эту идею. Ректор Симбирской духовной семинарии пожертвовал 4 руб. 75 коп. от лиц, служащих в семинарии. Всего же, как позже сообщило в консисторию правление Московского университета, от епархии было получено 12 руб. 80 коп.

Церковь, наряду с церковно-приходской школой, приглашали участвовать в художественно-промышленной выставке в Нижнем Новгороде в 1896 г. В ноябре-декабре 1894 г. руководству Симбирской епархии поступили приглашения от строительного отделения Симбирского губернского правления и от председателя комиссии по устройству выставки по ведомству учреждений императрицы Марии. Предложение губернского правления заключались в следующем: епархия должна была представить на выставку чертежи или макет какого-либо церковного здания, построенного в последние годы. 1 декабря 1894 г. консистория приняла решение отказаться от этого приглашения ввиду того, что, во-первых, «в течение последних лет по Симбирскому епархиальному ведомству не производилась строительства каких-либо заслуживающих внимания сооружений» и, во-вторых, «епархиальное ведомство не имеет в своем распоряжении ни лиц, специально способных по составлению чертежей сего здания, ни средств для приглашения таковых лиц для представительства на выставке».

Приглашение от ведомства учреждений императрицы Марии от 7 декабря 1894 г. также было отклонено как «неимеющее практических приложений к епархиальному управлению». Заявлялось, что «в ведении Симбирского епархиального начальства нет правильно организованных благотворительных учреждений», которые бы имели устав, определенные цели, постоянный статус и средства к существованию».

Итак, народное просвещение являлось одним из приоритетных направлений деятельности приходского духовенства в Среднем Поволжье. Особенно заметно это проявилось в организации церковно-приходских школ, которые открывались по инициативе местных священников на средства прихода. Священники-преподаватели при этом не получали вознаграждения за свой труд. В 1906 г. в Среднем Поволжье лишь 17 % учителей ЦПШ получали установленное приходом жалованье. Церковной школе приходилось выдерживать серьезную конкуренцию со стороны земской, которая располагала значительно большими средствами и возможностями. Взлет деятельности ЦПШ связан с политикой обер-прокурора К.П. Победоносцева, добившегося увеличения казенных субсидий для церковных школ. Со временем церковно-приходская школа заняла важное место в системе народного образования дореволюционной России, и Среднего Поволжья, в частности. Церковные школы пользовались успехом в народе. Их посещали даже дети раскольников и представителей других религиозных конфессий. При церковных школах открывались библиотеки, чтобы удовлетворить растущий интерес прихожан к чтению полезных, нравоучительных или занимательных книг. Там же устраивались лекции, концерты и другие подобные мероприятия.

В организации просветительских и религиозно-нравственных чтений, духовных концертов большую роль играли общества и кружки трезвости, также возникавшие по инициативе духовенства. Они являлись очагами духовного просвещения самых разных слоев населения. В епархиях Среднего Поволжья трезвенное движение получило довольно широкое распространение. Идея трезвости проповедовалась и в детской аудитории в церковно-приходских школах. В апреле 1913 г. с успехом прошел Всероссийский праздник трезвости, привлекший к себе общественное внимание. После этого общества трезвости стали осуществлять свою деятельность более активно. Столь энергичная деятельность духовенства возымела свои результаты. Вопрос о народном пьянстве не раз поднимался в Государственной Думе.

Еще одним значимым аспектом культурно-просветительской деятельности духовенства были сбор, охрана и экспонирование церковных предметов, имевших историко-культурное значение. Для этого создавались епархиальные церковно-археологические общества. В Среднем Поволжье они действовали в Симбирской и Пензенской епархиях.

Итак, Русская Православная Церковь в рассматриваемый период старалась играть активную роль в общественной жизни Среднего Поволжья. К этому ее подталкивал объективный ход исторических событий: общество, сцементированное жесткой государственной политикой царя-Миротворца и почти оставившее всякие надежды на реформы в «сумеречные» годы, когда, по образному выражению поэта, «Победоносцев над Россией простер совиные крыла», с переменой самодержца на троне явственно уловило веяния близких изменений и в общественном строе. Самодержавие в союзе с церковью всячески стремилось отодвинуть их неизбежное начало.

В годы первой русской революции церковь открыто и решительно выступила на стороне монархического строя, что не самым лучшим образом сказалось на ее взаимоотношениях с прихожанами и обществом в целом. То же самое можно сказать и об участии многих священников в черносотенных организациях. Однако, отметим, что большинство представителей приходского духовенства предпочитало не вмешиваться в политику и избегало любых дискуссий с прихожанами на злободневные темы, если, конечно, к этому не вынуждали обстоятельства. Такие, например, как выборы в Госдуму, в которых церковь приняла самое активное и живое участие. Почти все избранные депутаты-священники вошли в правые фракции. В их лице правительство получило верную опору в парламенте. Церковь же наконец избавилась от той общественной изоляции, в которой находилась раньше.

Экономическая база церкви также претерпела существенные изменения, что ярче всего выразилось в способах получения причтами своих доходов. Земельная собственность и прочая недвижимость стали сдаваться в аренду за соответствующую плату, денежные суммы обращались в ценные банковские бумаги, приносившие причту проценты. При обработке церковных земель стал применяться наемный труд. Эти перемены свидетельствовали о том, что церковь перестала быть институтом феодального общества и превратилась в часть капиталистического. Симптоматично, что раньше всего они проявились именно в церковно-хозяйственной деятельности, в то время как официальная церковная идеология оставалась прежней.

Огромное место в жизни Русской Православной Церкви в Среднем Поволжье занимала культурно-просветительская деятельность. Ее основными формами являлись организация церковно-приходских школ и преподавание в них, попечительская работа среди прихожан, создание обществ и кружков трезвости, проведение просветительских и религиозно-нравственных чтений, духовных концертов и т. д. Церковноприходская школа была важной составной частью системы начального народного образования и пользовалась успехом среди крестьянского населения. Общества и кружки трезвости, возникавшие по инициативе священников, не ограничивали себя лишь борьбой с народным пьянством, а преследовали более широкие, просветительские, цели. Религиозно-нравственные чтения, устраиваемые при их поддержке, неизменно привлекали к себе внимание широкой аудитории – от представителей образованной части общества до его низов.

Таким образом, деятельность Русской Православной Церкви в Среднем Поволжье была многообразной. Однако ее главный смысл сводился к тому, чтобы всеми доступными способами поддержать влияние церкви в народе и способствовать выполнению тех задач, что ставили перед епархиальными властями Св. Синод и правительство.